Глава 3
Нагреть воду для чая или кофе – да и просто кипяток годился бы – он все равно не успевал. Зайцев пустил струю тише, попил из-под крана. Вода отдавала типичным ленинградским привкусом. Не важно, лишь бы не бурчало в желудке, пока доберется до столовки.
Выкатился из ванной, роняя капли. Очередь из соседей ответила недовольными взглядами. Хмурых, неразговорчивых по утру лиц прибавилось.
– В обход влезать – красиво? – подал голос кто-то, но больше для порядка.
– Спешу, граждане дорогие соседи, прошу извинений. Служба.
В ответном бурчании расслышал только «знаем» и «утро». Предположительно доброе.
Вытираясь на ходу, Зайцев быстро прошел по коридору. Выпитая вода не помогла, есть все равно хотелось. Решил, что хлеб прихватит из комода. Сунет в карман, по дороге разберется. Оставалось только натянуть пиджак. Распахивая дверь, он сорвал с шеи полотенце. И очумело уставился. На стуле – выпрямившись, чтобы не касаться висевшего на спинке пиджака, – сидела одна из вчерашних незнакомок.
Она не охнула, не вскрикнула, не встала. Только смотрела круглыми глазами на худом лице. Волосы в узел. Большие руки лежали на коленях, покрытых ситцевой юбкой. На плечах косынка.
– Гражданка, вам чего?
Но неизвестная гражданка не издала ни звука. Только взгляд ее стал еще более круглым, птичьим.
– А, воротился. А я думала, на службу уже убег, – сунулась позади него в дверь Паша.
По ее тону ясно было, что застал их Зайцев врасплох.
– Я проспал.
– Матрена, ну чего сидишь? На курорт приехала, что ль?
Женщина вскочила, явно не зная, куда себя девать, пролепетала: «Доброго утра», – и выкатилась вон.
– Помети здесь для начала! – крикнула ей в спину Паша. – Деревня, – с оттенком превосходства вздохнула она, – что с ней взять. Спинджак вон те уже почистила, – смягчилась она. – Она вообще чистая, аккуратная, не дура. Деревня только. Но насобачится.
Зайцев взял не понятно с какого перепуга вычищенный неизвестной Матреной спинджак.
– Паша, это кто?
– Матрена.
– Не крути давай. Что это за женщины сюда ходят?
– Они не ходят, – уклончиво ответила Паша.
– Паша?
– Я думала: ты на службу уже убег. Ты ж опаздываешь поди. А стоишь – лясы точишь.
– Паша!
– Да и я опаздываю! Некогда мне! Ты милиция, тебе ничего не будет. А меня со службы выкинут. Ай, молодец!
– Ну?
– Нянька – которая Матрена. А вторая – кухарка, – спокойно объяснила Паша. Зайцева опять охватило ощущение легкого бреда. Он попытался соорудить некое подобие логической заслонки:
– Родственницы твои?
Паша отводила глаза.
– Не. Но ты это, ничего… Они честные. Спать обе у меня будут, угол отгорожу, – поспешила она успокоить. – Да ты не того! Они дешево берут.
Зайцев почувствовал, что у него начало покалывать в виске. Мысли его сейчас были совсем далеко. С таким же успехом Паша могла говорить о жирафах, рифмах раннего Пушкина и открытии атома.
Выяснять времени все равно не было.
– Паша, мне не нужна кухарка. И нянька тем более.
Но Паша не отставала, топала за ним, гудя:
– Она горняшкой может!
– Не нужна!
– Денег жалко? – прищурилась Паша, изобразив презрение.
– Паша, ты сама слышишь, что несешь? У меня нет еды, чтобы готовить. У меня нет…
– Они аккуратные! – крикнула Паша ему вслед и, видя, что ее все равно никто, кроме любопытных соседей, слушать сейчас не станет, пробормотала сама себе: – На вид. Хоть и деревня.
Зайцев махнул рукой. Вечером выставит этих баб, кем бы они ни были. Выбежал из квартиры.
И только уже на набережной вспомнил, что забыл захватить с собой кусок хлеба.
В трамвае их притиснули друг к другу. Оба сидели как-то слишком прямо, глядя перед собой. Крачкин, со своим всегдашним саквояжем на коленях, вздергивал брови на висках, как бы говоря: «Н-да, в такой вот компании еду».
Компания была представлена юношей в круглых очках, он сидел впритык к Крачкину. Над очками торчал мальчишеский хохолок, придававший хозяину отдаленное сходство с знаменитым композитором Шостаковичем. На коленях юноша, продев пальцы под матерчатую ручку, придерживал ящик, выкрашенный защитного цвета краской.
Зайцев стоял напротив них в проходе, уцепившись за кожаную петлю. На приглашающие к разговору гримасы Крачкина не отвечал. Его беспокоила утренняя сцена. Паша несла бред, но бред последовательный. А хуже всего – при этом виляла и финтила. Зайцев припомнил ее слова хорошенько. Соединил «честные», «деревня», «в углу», «не родственницы» с увиливающим взглядом (особенно ему не понравилось слово «честные»). И пришел к одному возможному толкованию: женщины были то ли странницами, то ли кликушами. Паша ударилась в религию. Если точнее, в какую-то секту.
Вывод его не порадовал.
Видя, что его пантомиму игнорируют, Крачкин наклонился к Зайцеву через проход.
– А этот твой бойскаут, – начал он.
Но тотчас между ними вдвинулась задастая женщина в жакетке, и Крачкину пришлось снова откинуться назад. Женщина смерила обоих требовательным взглядом. Крачкин снова застыл со своей мефистофельской гримасой: «и ничего во всей природе благословить он не хотел». А «бойскаут» поспешно вскочил, уступая жакетке место. Корма у той явно превышала размерами щель, благородно освобожденную тощим мальчишеским задом. Но не побрезговала – втиснулась. Крачкин недовольно подобрался, покрепче прижал к себе саквояж. Юноша перегнулся под тяжестью своего ящика.
Зайцев приметил угол скамейки – показал «бойскауту».
– Ставьте чемоданчик ваш сюда. А я придержу.
Тот послушался.
– С багажными местами на заднюю площадку! – тотчас подала голос кондукторша. На пологой ее груди подпрыгивали бусы – рулончики билетов на шнурке.
– Разберемся, мамаша, – коротко крикнул Зайцев. Инстинкт, отточенный в многочисленных ссорах с пассажирами, подсказал кондукторше, что лучше заткнуться. Она что-то проворчала, но и только.
Крачкин смотрел на обоих снизу вверх, но юношу при этом игнорировал.
– Этот твой бойскаут…
– Крачкин, не юродствуй.
– Да? А кто? – не внял призыву Крачкин. Зайцев терпеливо повторил:
– Он член ОСОАВИАХИМа, специалист, между прочим.
– А это разве не бойскауты, по-старому говоря? – уперся Крачкин.
«Бойскаут» висел всем тощим телом, уцепившись за кожаную петлю. То ли делал вид, что глядит в нечистое окно и не слышит. То ли обидные слова Крачкина и правда тонули в позвякивании и дребезжании трамвая.
– Ты, Крачкин, отжившие понятия брось. Это тебе не игрушки в казаки-разбойники, а Общество содействия авиации и химической чего-то там. Будущий ценный резерв Красной армии.
Но тут уж перебил Крачкин:
– А выглядит как…
Зайцев не поддался.
– И студент-химик по совместительству.
– Вот и я о том же: молодо больно выглядит, – проворчал Крачкин. – Тот еще специалист поди. А ты сразу: отжившие понятия.
– Крачкин, ты что, ревнуешь?
Крачкин не ответил. Не пошутил, как бывало. Не отпустил философский афоризм, как раньше. Теперь все было между ними иначе. Теперь Крачкин помнил о стеклянной стене между ними. И хотя Зайцев сам о ней помнил, все же почувствовал горький укол.
На Марата, подхватив багаж и несколько раз заехав углами по ногам пассажирам, сошли.
Потом шли дворами. Неизвестно, почему так построили, но конюшни Семеновского ипподрома располагались не при самом ипподроме, а на задах улицы Марата.
Зайцев чувствовал, как страшно бухает его сердце. Он трепался с Крачкиным, ждал со всеми трамвая, ехал в трамвае. Но на самом деле – спешил, так заняло его это дело. Он побежал бы всю дорогу до конюшен, если бы не знал, что этим событий все равно не ускоришь.
– Шевелись же побыстрее, Крачкин, – не выдержал он.
– Пожар, что ли? – Мефистофельские морщины приподнялись.
В конюшне «бойскаут» поставил ящик на чисто выметенный пол, раздвинул ему челюсти. Звякнули в своих гнездах пробирки, пузырьки, какие-то стеклянные палочки.
– Мы что тут ищем? – забрюзжал Крачкин.
– Вчерашний день, – непочтительно ответил Зайцев.
– Оно и видно. – Крачкин вынул из кармана примятую пачку папирос и отошел к двери. – Найдешь – сообщи телеграммой.
Коридор был наполнен светом, в обе стороны – стойла. От солнца ложились косые параллелепипеды света, в которых вилась пыль.
Работник в куртке показал им стойло.
– Вот здесь он, значит, содержался. Как привезли, так и содержался. Пряник-то.
Он не спешил уходить. С любопытством глядел на всех троих.
– Спасибо, – проскрипел Крачкин так, что работник конюшни тотчас пробормотал:
– Так я снаружи. Покричите, если что.
И исчез.
В пустом стойле висела на гвозде синяя попона.
Зайцев втянул воздух. Пахло потом, человеческим и лошадиным. Пахло навозом. Запах казался удивительно благородным. Зайцев тянул ноздрями. Но больше не пахло ничем.
Может, именно в этом и смысл – что противник не сразу понимает, что сейчас произойдет? Оружие невидимое, неслышимое, не осязаемое до тех пор, пока пораженные солдаты не зальются слезами, не начнут валиться, хватаясь за горло, – так, во всяком случае, вообразил себе Зайцев. И тотчас себя одернул: нет. Не так. Если Пряника отравили газом, то сделали это незаметно. Даже опытный Жемчужный не заметил, что с лошадью неладно.
Нет, что-то здесь не сходится.
Запахло табаком.
Крачкин стоял в дверях – пускал дым наружу. Но пахучие клубы все равно втягивало обратно.
Хохолок наклонился над стеклянно поблескивающими внутренностями ящика.
– Товарищ, вы бы поскорее, – не выдержал Зайцев.
– Да вы не волнуйтесь, товарищ следователь. Даже маленькой концентрации газа достаточно для реакции.
В словах слышалась гордость удивительными свойствами газа и силой современной химии.
Юноша встряхнул пробирку, подождал, показал Зайцеву. Секунда показалась ему вечной. Юноша пояснил:
– Чисто.
Взял другую, вынул резиновую пробку. Зайцев уловил резкую вонь аммиака.
– Вася, мы зачем здесь груши околачиваем? – подал недовольный голос Крачкин. – Это что, место преступления?
Юноша поднял смоченный ватный клочок. Он ждал.
Крачкин не унимался:
– Так если место преступления, то поздравляю: все уже затоптали и захватали. А некоторые даже вон подмели и кое-где помыли, – кивнул он в ту сторону, куда скрылся работник. Там же в углу стояли метла, железный совок для навоза и ведро, на бортике которого висела влажная тряпка. – Пока некоторые опомнились, – добавил Крачкин.
Зайцев не ответил.
Юноша показал: ничего.
– А могли проветрить? – спросил его Зайцев. Он только сейчас понял, насколько не готов был к неудаче. Тот пожал плечами.
– Могли. Но выветрить совсем – очень трудно.
Зайцев подумал: да и в конюшне в день состязаний все время толклись люди. И лошади! Другие участники бегов, с ними-то ничего не случилось. Или не случилось – пока?
По конюшне гулял сквозняк.
– А через какое время проявляются симптомы газового отравления?
– Смотря чего и смотря по дозе.
– Доза, скажем, смертельная.
– Тогда смотря что за газ.
Зайцев огляделся еще раз. Солидных дверей между стойлами нет, значит, все лошади получили бы примерно такую же дозу, что и Пряник. Того же самого газа. И лошади, и люди. Наездники, работники – много кто.
Он вспомнил рассказ Кольцова об атаке под Браиловичами: лошади пали все. Не только лошади – мыши, птицы.
Да из больниц бы уже начали обрывать телефоны.
Юноша отряхнул коленки. Запер чемоданчик. Стеклышки глядели на Зайцева: взгляд серьезный, ждет распоряжений.
– Хорошо. Давайте так вопрос поставим. Есть ряд отравляющих газов, они на вооружении до сих пор…
– Хлор, фосген, фосфор, – прилежно начал перечислять осоавиахимовец. Зайцев кивнул, не дав договорить:
– И у каждого есть своя смертельная доза. Так вот, возьмем все эти вещества. Сколько часов должно пройти после вдыхания, пока симптомы проявятся?
– Симптомы?
– Максимум часов.
Юноша надул щеки. Подсчитывал в уме.
– Газ-чемпион? – переспросил он.
– Вроде. Убийца-чемпион.
– А кого убили? – сразу заинтересовался юноша.
– Это я так, для красного словца.
– Ага, общее поражающее действие…
– Ага.
– Два-четыре часа в среднем. Иногда пятнадцать. Иногда сутки.
Сутки! Сердце у Зайцева оборвалось. После гибели Пряника прошло уже больше суток. Газ мог выветриться окончательно.
– И что, отравленный человек может ходить и сутки ничего не замечать?
– Ну если большой человек… – обвел руками студент.
Очень большой. Размером с лошадь.
Он думал одно: опоздали, упустили. Улетучилось орудие убийства. Убийца испарился.
– Покашливать немного будет, – обнадежил юноша.
Покашливал ли Пряник? Лошади вообще кашляют?
– Вася, что? – окликнул его на выходе Крачкин.
Но все понял сам. Промах. Ремиз.
– Тогда я обратно на Гороховую. Адье.
Зайцев смотрел на удалявшуюся фигуру – на ходу Крачкин помахивал саквояжем. Даже со спины было видно, что он раздражен пустой поездкой. И предвкушает расспросы. И свой ответ: «Обосрался товарищ Зайцев».
Наплевать.
Зайцев чувствовал все то же нервное биение сердца – пульс погони. Вот только за кем? Неужели упустил?
Обернулся на звук шагов. Ящик с реактивами уже висел у студента на ремне через плечо.
– Был рад познакомиться, – протянул он свободную руку.
– Погодите, – бросил Зайцев. – Минутку здесь постойте.
Он рванулся туда, где стояли метла и ведро.
– Товарищ! Товарищ!
Работник вынырнул на него уж слишком быстро. Ясно, что околачивался поблизости – не терпелось сунуть нос.
– Да, товарищ милиционер? – А глазки шарили за спиной у Зайцева: что там?
– Вот вы сказали: Пряник, как его сюда привезли…
Тот с готовностью закивал.
– Откуда привезли?
Телефон в конюшне был допотопный, а линия – старая. В трубке икало и трещало. Но, казалось, помехи оттого, что на другом конце у директора ипподрома взмокли руки, и пот, вернее страх, проел изоляцию. Голос директора он проел во всяком случае. Зайцеву не нужно было видеть собеседника, чтобы дорисовать остальное: налившуюся красным лысину, трясущееся лицо, пятна пота под мышками, панику в глазах.
«Ох, Юрка, проверить бы вам игровую бухгалтерию, ох проверить бы», – думал, слушая, он.
А директор лепетал, стараясь говорить гладко, спокойно, голосом ответственного работника, у которого проверять нечего:
– Что лошади делают? Перед заездом? Проминаются, разогреваются.
– Товарищ, – нехорошим голосом сказал Зайцев.
– Едут в Ленинград, – растерянно, чуть ли не с вопросом предположил директор.
Зайцев внутренне собрался. Его напряжение уловил жулик-директор. В голосе зазвенело больше уверенности – радостной уверенности пса, который, наконец, понял, чего от него хотят: – Чистая правда. За сутки до забега Пряника привезли из колхоза.
– На какой вокзал?
– Из Тулы ехал, то есть. Тульское, то есть. Московское, в смысле, направление. Московский вокзал. Московский! – объяснял директор. Теперь в голосе явно было облегчение: мильтон взял след в сторону, пронесло.
«Ну, Юрка, твой клиент», – подумал Зайцев и, не поблагодарив, не попрощавшись, дернул вниз рычаг.
Попросил соединить его с Московским вокзалом.
Сутки! Которые с каждой минутой все больше переваливали во вторые. Зайцеву казалось, он физически чувствует, как газ улетучивается. Фосфор? Фосген? Хлор? И скоро на этот вопрос ответа не будет – ни следа.
Ему казалось уже, что никакой это не отравляющий газ, а кислород. И что улетучивается он из его собственных легких. В горле першило. Во рту появился привкус металла.
– Что? – Зайцев обернулся, не сбавляя шага. Но вынужден был остановиться. Подождал. Запыхавшийся осоавиахимовец нагнал его. Дышал тяжело, очки запотели изнутри, мальчишеское лицо раскраснелось.
– Не бегите так, – повторил он.
– Вы что, физкультурные нормы там, в ОСОАВИАХИМе, не сдаете, что ли? Давай, экспертиза, не отставай.
В здании вокзала пришлось все же сбавить: сновали с котомками, чемоданами, узлами, изредка с букетами. И все словно сговорились соваться под ноги именно ему. «Живее, м-м-мамаша», – мычал Зайцев, лавируя. Он словно плыл, работая локтями, по людскому морю. На него покосился юный с виду постовой: человеческое тело, двигавшееся не в ритме толпы, – не карманник ли, не чемоданный вор, который удирает? Мысленно отнес Зайцева в категорию опаздывающих на поезд и отвернулся. Правильно, похвалил его Зайцев: карманники не бегают, чемоданные воры выступают неспешной походкой законных владельцев багажа.
Дежурный по вокзалу уже вышел к ним навстречу, стоял в гулком зале ожидания. Завидев в море голов форменную фуражку, Зайцев направился к нему. Юноша-химик поспевал рысцой, придерживая на боку свой ящик.
Дежурный важно повел их мимо загородных платформ туда, где на запасных путях стояли товарные вагоны.
Зайцев вдруг резко обернулся. Тот же инстинкт, что у постового в зале прибытия, мгновенно указал ему троих, движущихся не в ритме толпы. С виду все выглядело невинно. Можно подумать, три товарища. Все трое в кепках. Только у того, что посредине, безумные растерянные глаза и несколько ватный шаг. Зайцев поймал этот ошалелый взгляд. И его тотчас отсекли, оттолкнули своими оловянными буркалами молодцы по бокам.
Он все понял: арестованный. Уже, считай, вредитель, враг народа. Только он сам еще и надеется, что ошибка, все образуется, разберутся. Арестованный и два конвоира. Взяли тихо. Выдернули внезапно. Как они умеют. Как его возьмут. Если только не… Осоавиахимовец проследил за взглядом следователя, но ничего особенного не увидел, только трое приятелей шли рядком поодаль. Все трое в кепках, обычные ленинградцы.
Троица растворилась в вокзальной толпе. А Зайцев все смотрел им вслед.
– Сюда, товарищ следователь, – позвал дежурный и, крякнув, спрыгнул с края платформы на пахнущую мазутом черно-жирную землю.
– Здорово, – не сдержал восхищения Зайцев. – Порядок у вас, гляжу, образцовый.
По документам быстро установили и состав, которым Пряник прибыл в Ленинград, и даже вагон. Номер запасного пути, куда оттащили вагон, само собой тоже.
– А то, – сурово отозвался дежурный. Усы у него были табачного цвета. Старый питерский железнодорожник, еще небось помнит забастовки. – Груз живой, ценный.
Он отпер.
– Вы всегда вагоны запираете?
– Без замков нынче никак. Отвернешься – беспризорники сразу набьются. Или голь какая ночевать залезет.
Зайцев мысленно возблагодарил и беспризорников, и голь: вагон стоял запертым с той минуты, как вывели знаменитого жеребца-пассажира в синей попоне.
– Купе первого класса. Коняга ваш ехал, как царь.
Зайцев смотрел в полумрак вагона. Сердце забилось – идеально замкнутое пространство. Солнечный свет проникал сквозь щели. Щелей было немного: столыпинская постройка. Ноздри уловили лишь слабый запах прелого сена. Похоже, здесь тоже чисто. Сердце замерло.
– Полезете, товарищ агент? Или как?
– Полезай, экспертиза, – с напускной веселостью Зайцев хлопнул осоавиахимовца по спине. Тот сперва приподнял и стукнул на пол вагона свой ящик. Задрал ногу в слишком короткой штанине. Дежурный, глядя на раскорячившуюся фигуру, сперва хмыкнул, потом подставил под ступню руки замком, дал опору – втолкнул наверх. Юноша, барахтаясь, завалился на живот. Встал, снял, вытер пальцами очки. Надел, поправил.
Только легкий запах сена да обычные запахи железной дороги. Пусто, пусто, и без всякой пробы воздуха знал Зайцев. А чего он ждал?
Кольцов ошибся. Память играет шутки, особенно память пьяницы.
Или не ошибся? Если не ошибся, то, может, и другой поворот событий. Предположим… Зайцев рассеянно глядел на чахлые травинки, пробивавшиеся из-под гравия, из-под отравленной мазутом и маслом земли. Предположим, поезд идет откуда-то из-под Тулы. Сквозь него проходит облако газа. Вагоны все товарные, только один пассажир – живой. «Капля никотина убивает лошадь» – вспомнилось некстати. Откуда там в поле боевой газ? А шут его знает.
Всему есть простые объяснения, с горечью поражения думал он. Войсковые учения. Облако отравы ветром отнесло к путям. Несчастный случай. Ничего уголовного. Что и требовалось доказать. Как доказать? Позвонить в расположенные вблизи войсковые части. Связаться с местными метеорологами.
– Товарищ следователь! – оборвал его мысли звонкий мальчишеский голос. Зайцев даже не сразу понял чей – такой звонкий.
Обернулся. В проеме вагонной двери блеснули очки имени знаменитого композитора Шостаковича. Топорщился хохолок. В победно поднятой руке юноша держал клочок ваты.
Потом ждали машину с Крачкиным. Дежурный ушел ее встречать.
– А это точно? – все-таки спросил он у осоавиахимовца.
– Химия – точная наука, – с достоинством отчеканил тот.
– Чудно, чудно.
Крачкин еще только подходил к ним со своим саквояжем, а Зайцев понял: цирковой номер «обосрался товарищ Зайцев» Крачкин в угрозыске уже успел исполнить. Поспешил, ухмыльнулся Зайцев.
Теперь – собирать пальчики. Поднимать прилипшие волоски. Собирать все, что может оказаться уликой.
В кабинет Коптельцева он добрался только к вечеру.
– Фосген? – только и спросил начальник угрозыска. Сюрприз – без сочувствия разглядывал Зайцев его наморщенный лоб, вмиг обвисшие рыхлые щеки. Сюрприз был неприятным. Фосген – боевое отравляющее вещество. В самом центре Ленинграда. Да еще и на объекте повышенной значимости – на вокзале.
Мысль о шпионах и диверсантах прыгала в голову сама собой. И что хуже всего – выглядела прочно. Зайцев видел, как лихорадочно соображает сейчас Коптельцев. Блеск черных глазок выдавал сложные служебно-административные перерасчеты, которыми тотчас занялся ум начальника угрозыска, бывшего чина из ГПУ. А впрочем, теперь уже – как оказалось – после вливания милиции в политический сыск, чина ГПУ опять действующего.
Челюсти Коптельцева раздвинулись, щеки дрогнули:
– Ошибки быть не может?
– Химия – точная наука, – не без удовольствия повторил слова своего «эксперта» Зайцев. – Эта дрянь проявляет себя от контакта всего-навсего с обычным аммиаком.
Белая пухлая рука дернулась к телефону.
– Ладно.
Но притормозила.
– Не трепись об этом.
Зайцев понял, что разговор окончен. Сел на стул. Коптельцев уставился на него ожидаемо полоумным взглядом.
Зайцев старался глядеть в ответ особенно ясно.
– Следующие розыскные действия… – начал он на том же голубом глазу. Он наслаждался.
– Тут тебе не уголовщина, – перебил Коптельцев, – тут военной диверсией пахнет. Диверсию обнаружил – хвалю. Следующие розыскные действия предпримут соответствующие органы.
Но взгляд Зайцева сделался еще более ясным, еще более открытым, если такое было возможно. На губах уже начинала цвести улыбка старательного идиота.
– Вполне себе уголовщина.
– Что? – не понял Коптельцев.
– Советский гражданин, гражданин Жемчужный убит, – с жаром заговорил Зайцев. Кое-что приметил, научился на комсомольских собраниях у Розановой, и даже глядеть старался, как она. – И расследовать его убийство – прямая задача уголовного розыска.
Послал Коптельцеву особенно ясный взгляд.
«Может, это Медведь меня прикрывает?» Медведь был начальником ленинградского ГПУ.
Коптельцев только клацнул челюстью – но матерное слово проглотил.
«У, похоже, и не Медведь. Выше бери. Кто же тогда?»
– Это несчастный случай, насколько мне помнится, – пробурчал Коптельцев.
«А ручкой-то к трубочке все тянется, – холодно отметил Зайцев. – Дельце-то перекинуть подальше от себя и ручки умыть. Шалишь. Не выйдет».
– Не похоже, – возразил он начальнику тем же простодушным тоном. – Уж больно газ своеобразный выбран.
– Много ты знаешь.
Зайцев вытянул ноги.
– Мне товарищи из ОСОАВИАХИМа лекцию целую практически прочли. Да я и сам запах сразу почувствовал, как только вагон открыли. Пахло старым сеном. Но именно что не сеном! Это запах фосгена. И выбран был фосген поэтому. Подозрений запашок не вызовет. Это не хлор, который любая домохозяйка учует. А сеном пахнет… Так где лошади, там и сено – все естественно. Не хотел убийца внимание привлекать. И не просто на вокзале распылил яд свой, а у лошади, в закрытом вагоне. Где запах никого не удивит. И знал, что до забега самого не заподозрит никто ничего. А если заподозрит – так просто кашлянул конь раз-другой. Ведь даже и наездник не заподозрил.
Коптельцев был не глуп, оценил эту опасную речь. На нужного собеседника она произвела бы впечатление своей разумностью, логичностью. На очень высокого собеседника. Очень ненужное ему, Коптельцеву, впечатление. Опасное.
– Интересно звонишь. Только диверсию это не отменяет.
– И уголовное преступление не отменяет.
Черные глазки-буравчики впились в Зайцева. Он выдержал взгляд.
– Хрень, – все же сказал Коптельцев. – Если кому-то понадобилось пришить жокея…
– Наездника, – уже издеваясь, поправил Зайцев. – Жокеи – это когда верхом скачут. А когда рысаки в упряжке, то наездники.
Он, конечно, не стал уточнять, что эту тонкую разницу ему самому объяснили совсем недавно.
– Один хрен, – дернул губами Коптельцев. – Жокея, наездника – хотели бы пришить, по башке бы тюкнули. А на коня свалили, мол, животное, лягнул.
Однако, отметил Зайцев. Фантазии убийцы шеф явно был не лишен.
– Или ножичком пырнуть, – развивал мысль Коптельцев. – Или в бутыль ему клофелин подсыпать. Никогда не поверю, чтобы Жемчужный этот и не кирял.
Здесь начальник угрозыска глядел в корень. «Печень, умеренно пораженная алкоголем», – написал в отчете о вскрытии эксперт.
– Но чтобы подрываться, геморрой себе на голову наживать – с боевым газом чудить… Не верю, – заключил он фразой знаменитого театрального режиссера и лауреата товарища Станиславского. – Бандиты, они не большого ума граждане. Или жучки там всякие, которые вокруг жокеев толкутся.
– Товарищ Жемчужный не жокей.
Проверить, насколько высок его неожиданный покровитель, вернее тот, кто назначил его лопаткой по разгребанию дерьма, теперь можно было только одним способом.
Зайцев встал.
Коптельцев глянул на него беспокойно.
– А наездник, – опять поправил Зайцев.
Способ был рискованный. Зайцев вспомнил троицу на вокзале. Но лучше так, покончить разом, чем каждый день трястись и дрожать.
– В свободное от службы время – наездник. А служил он инструктором Высших кавалерийских курсов. Что-то мне подсказывает, что кавалерия со свойствами фосгена знакома лучше, чем со свойствами клофелина. А ты звони. Если хочешь.
И повернулся к Коптельцеву спиной.
Он еще успел заметить, как белая рука дернулась к телефону – да так и распласталась морской звездой на полпути.
Когда он отпер дверь, квартира, по обыкновению, была темна. Зайцев заглянул на кухню. В кухне стояла светлая ночь. Еще светлей она казалась от развешенного на веревках белья. Зайцев на всякий случай щелкнул светом и тотчас погасил желтую лампочку. Сектанток-странниц, «кухарки» да «няньки», в кухне видно не было.
С кем бы ни связалась Паша, устало подумал он, мозги ей еще не полностью отшибло: она была осторожна. Не сверкала своим новым hobby перед соседями.
В комнате он повесил пиджак («спинджак») на стул, бросил кепку на стол. Сел на кровать. Раздеваться не стал. Быть арестованным и голым не хотелось. Одеваться, прыгая на одной ноге, попадая другой в штанину, – перед оловянными буркалами гэпэушных молодцов? Нет, увольте.
Расстегнул только ворот рубахи и повалился на бок.