Глава 6
Громов
Лежачего не бьют, а терпеливо дожидаются, когда он встанет.
Эту шутку Антон Громов припомнил, с трудом поднявшись утром, чтобы идти на работу. Доплелся до ванной, прополоскал рот, хотя лучше не стало: во рту сохранились особый шершавый запах и горечь, характеризующие состояние похмелья. Вчера он с кем-то снова пил пиво, потом какую-то бурду, остальное осталось за кадром. Добирался он до дома, а точнее, до съемной квартиры, которую делил с одним белорусом, подрабатывавшим в Костроме на стройке, уже на автопилоте. Вспомнилось еще одно ироническое изречение: реальность – это иллюзия, вызываемая отсутствием алкоголя.
Криво улыбнувшись, Антон поскреб пальцем двухдневную щетину на щеках и решил не бриться. Дрожали руки. И вообще не хотелось жить.
Петро Дмитрич, сосед, уже ушел. Он вставал рано, а приходил поздно, работал как вол, не жалея сил, чтобы вернуться в Гомель с приличной суммой денег. Антон даже ему иногда завидовал, так как этот спокойный уравновешенный человек имел цель в жизни. В отличие от Громова.
Доев вчерашний салат из одуванчиков и крапивы, Антон запил завтрак чаем с черствым хлебом, собрался кое-как и поплелся на рынок, где подрабатывал грузчиком у одного из коммерсантов, имевшего три продуктовые палатки.
Так он жил уже почти год, уйдя из семьи, оставив жену с детьми в Москве, хотя причина развода так и осталась ему непонятной. Ну, стал выпивать с друзьями, ну, стал задерживаться допоздна на работе; тогда он еще служил в частном охранном предприятии БОКС. Разве за это разводятся? Но Валерия рассудила иначе, подала на развод, и он ушел. Жалел ли об этом? Да, безусловно. А силы воли на то, чтобы вернуться и покаяться, начать новую жизнь, не хватало. Так и жил по инерции полубомжом-полуалкоголиком, от зарплаты до зарплаты, спуская деньги на выпивку, не имея возможности даже купить себе приличный костюм. И зимой, и летом ходил в одном и том же – в застиранных джинсах и джинсовой куртке. Бывший инструктор ГРУ по рукопашному бою. Бывший сотрудник БОКСа. Бывший друг Ильи Пашина, ставшего не то философом, не то рыцарем-джедаем (ха-ха), забывшим о существовании Антона Громова. Бывший муж изумительно красивой женщины Валерии Гнедич. Ну, и бывший отец двух дочурок, двух – и трехлетнего возраста.
Дверь захлопнулась, как всегда, со звуком выстрела.
Пружину надо поменять, мелькнула привычная, не раз всплывавшая мысль.
Он сделал шаг, голова закружилась.
– Осторожно, грузчик, – пробормотал он сам себе. – Шутки кончились, началась лестница.
Антон Андреевич Громов действительно не знал причин частых ссор и развода с женой. Случайным приятелям он говорил: умопомрачение нашло… Соглашался, когда ему объясняли, что есть женщины, люто ненавидящие пьяных, а его жена – из таких. На вопрос же: с чего он запил? – отвечал тем же: умопомрачение нашло, морок попутал, сглазил кто-то, наложил проклятие. О том, что это так и есть, он не думал. Мысли привычно тонули в алкогольной эйфории, и жизнь катилась вниз по накатанной колее, не встречая сопротивления воли. Если это бездумное существование можно было назвать жизнью.
Иногда он ложился спать трезвым, и это было хуже всего. Потому что в голову начинали стучаться воспоминания и мысли о покаянии, мечты о возвращении к семье, желание завязать с паскудной одинокой жизнью и стать человеком, которого все уважают. Но, промучившись таким образом ночь, наутро он находил способ опохмелиться, и все возвращалось на круги своя. Мечты казались несбыточными, а встреча с Валерией и вовсе недостижимой.
Однажды, полгода назад, зимой, он все-таки сорвался в Москву, нашел садик, в который Валерия водила дочерей, долго наблюдал за ними сквозь решетку ограждения, пока они возились в снегу вместе с другими детьми под надзором воспитательницы. Потом его заметила охрана детсада, и ему пришлось доказывать, страдая от унижения, что он не бомж, не похититель детей и не террорист. Вернувшись в Кострому, он было твердо решил бросить пить и не пил три дня, пока кто-то из сердобольных приятелей на рынке, видя его мучения, не предложил «пройтись по пивку». И жизнь снова поскакала галопом.
Антон спустился во двор, постоял, щурясь на раннее ласковое солнце. Июнь в Костроме удался нежарким, спокойным и тихим, что радовало, так как, по слухам, Европа в двух тысячах километров отсюда загибалась от жары.
Ну и пусть, кивнул он сам себе, заставив двинуться привычным маршрутом; на работу он ходил пешком, благо до рынка с его торговыми рядами от улицы Депутатской (Громов жил в старом пятиэтажном доме напротив стадиона «Труд») можно было дойти всего за сорок минут.
Что заставило его выбрать местом жительства Кострому, Антон и сам толком не знал. Сначала он хотел уехать в Нижний Новгород, где жили дальние родственники Громовых по линии отца. Потом подвернулся случай съездить в Кострому с напарником по БОКСу, и Антон, побродив по старинному городу и полюбовавшись его монастырями, уже не захотел уезжать отсюда. Историю Костромы ему поведал приятель, который и дал Громову временный приют; впоследствии Антон съехал из его квартиры, когда понял, что хозяин стал тяготиться его присутствием.
Основание Костромы приписывается князю Юрию Долгорукому, которому понравились места у слияния рек Волги и Костромы; в те далекие времена Горьковского водохранилища еще не существовало. Считается, что датой основания поселения является тысяча сто пятьдесят второй год. С тех пор поселение росло, неоднократно подвергалось опустошительным набегам и разорениям польско-литовскими войсками, немецкими рыцарями, монголо-татарами, новгородскими ушкуйниками, однако отстраивалось вновь и расширялось. В тысяча двести сорок седьмом году оно стало центром Костромского удельного княжества, а в середине четырнадцатого века вошло в состав Московского. В семнадцатом веке Кострома – уже крупный ремесленный город с развитым текстильным, кожевенным, кузнечным и мыловаренным производством.
К нынешним временам город сохранил большинство памятников старины и зодчества, кроме разве что кремля, на месте которого был разбит парк, террасами спускающийся к Волге; в конце одной из его аллей сохранилась «беседка Островского», которую посещал в свое время и Антон.
Однако основными достопримечательностями города считаются Ипатьевский монастырь на территории Старого города, основанный в тринадцатом веке, пятиглавая каменная церковь Иоанна Богослова с шатровой колокольней, возведенная в тысяча шестьсот восемьдесят седьмом году, собор Богоявленского монастыря середины шестнадцатого столетия, церковь Воскресения на Дебре, Городище и музей народной архитектуры и быта, крупнейший в России.
Год назад Антон еще посещал эти места, позволявшие отдохнуть сердцу и измученной душе, однако все реже и реже, и вспоминал о них лишь в те моменты, когда по какой-то надобности проходил мимо.
В половине девятого он был уже у торговых рядов. Поздоровался с хозяином палаток усачом Свиридом, бывшим харьковчанином, переехавшим в Кострому, привычно взялся разгружать «Газель» с товаром – напитками, пивом, водкой. Мысли о жизни более достойной отошли на второй план, а потом и вовсе испарились. Осталось лишь тупое равнодушное ожидание конца рабочего дня.
Освободился Антон в семь часов вечера. Вяло повздорил с хозяином, требуя аванса, получил двести рублей и тут же, на рынке, купил у знакомого бутылку «рвановки», как здесь называли самогон. Выпили на троих, взяв в долю еще одного грузчика, имевшего закусь – огурцы, хвост селедки, лук и полбатона хлеба. Домой Антон отправился не сильно трезвым, но и не совсем пьяным, как говорится – серединка на половинку. Хотелось набраться вусмерть, но какая-то вредная мысль не давала покоя, зудела, тыкалась в болотную мякоть головы и удержала-таки от «продолжения банкета». Мысль была: не попытаться ли самому найти Илюху Пашина? Чего он молчит, экстремал долбаный? Заступник Рода, бля?
В подъезде был какой-то шум. Антон зацепил его краем сознания, привычно поднялся по ступенькам в вестибюльчик с висящими на стенах почтовыми ящиками и лишь после определил источник.
Двое парней били пожилого мужчину. Антон его узнал: это был Иван Амвросиевич, сосед, живущий этажом ниже. Вспомнилась статья в газете, сообщавшая об участившихся ограблениях в подъездах старых домов, не оборудованных домофонными системами. Грабители действовали крайне просто: подкарауливали жертву, били, отбирали деньги, часы, мобильные телефоны и скрывались. Антон стал свидетелем именно такого наглого нападения.
Иван Амвросиевич упал.
Бандиты замерли, увидев смотревшего на них снизу Громова.
На одном была самодельная вязаная маска с прорезями для глаз, открывающая макушку. Он был высокий, белобрысый, узкоплечий, одет в мятые серые штаны и клетчатую рубашку с длинными рукавами. Второй, пошире в плечах, помассивнее и пониже ростом, одетый во все коричневое, маски не имел, зато имел широкую физиономию, заросшую многодневной щетиной, и широкий туфлеобразный нос; шапка черных курчавых волос делала его голову идеальным шаром.
– Отпустите его, – сказал Антон мрачно. – И валите отсюда, пока я милицию не вызвал.
Бандиты переглянулись.
– Сам вали, сявка! – буркнул коричневый. – Вякнешь мусорам – на перо наденем. – Он показал нож.
Черт с ними, не связывайся, пискнул внутренний голос.
Антон посмотрел на шевелящегося на ступеньках Ивана Амвросиевича, шагнул на ступеньку выше.
Грабители подобрались. Тот, что был в маске, тоже достал нож, одной рукой пошарил у лежащего Ивана Амвросиевича в карманах пиджака, вытащил тощий бумажник.
– Положи на место! – нехорошим голосом проговорил Антон.
– Смотри-ка, он еще права качает, гусь об…ный! – удивился клетчатый. – А ну, пошмонай его, Вован!
Коричневый шагнул навстречу Антону, умело держа нож обратным хватом, полосонул им перед собой.
– Замри, паскуда, порежу!
Антон молча ударил его носком кроссовки по голени, перехватил руку с ножом, вывернул и нанес рубящий удар ребром ладони по толстой шее согнувшегося бандита. Тот с приглушенным воплем загремел вниз по лестнице, врезался головой в стену и затих.
– Ах ты, курва вонючая! – изумился парень в маске. – Да я ж тебя щас замочу в натуре!
Он бросился с ножом на Антона, споткнулся о подставленную ногу, охнул и тоже улетел вниз, с грохотом ударился плечом и лицом о перила лестницы, упал на своего подельника.
Антон озабоченно посмотрел на распоротую полу джинсовой куртки, покачал головой; бандит успел-таки зацепить его ножом. Пробормотал вслух:
– Квалификацию теряешь, инструктор.
Иван Амвросиевич зашевелился, попытался сесть. У него наливалась синевой припухлость под глазом и был разбит нос.
Антон подошел, помог соседу подняться, подставил плечо:
– Пойдемте, Иван Амвросиевич, я помогу вам дойти.
– Кто это был? – насморочным голосом прошепелявил сосед, с трудом ковыляя по ступенькам. – Я же никого не трогал…
– Грабители, – ответил Антон. – Хорошо, что я подоспел вовремя.
– Деньги… – Сосед попытался нащупать в кармане кошелек, охнул. – Вот зараза, грудь болит! Ребро, что ли, сломали…
– Ничего, до свадьбы заживет, «Скорую» в крайнем случае вызовите. А деньги ваши целы.
Антон довел Ивана Амвросиевича до квартиры и, не дожидаясь, пока домочадцы соседа откроют дверь, поднялся к себе на пятый этаж. Хмель прошел, нейтрализованный вспышкой давно забытого боевого режима. Захотелось выпить. Поколебавшись немного, Антон сел в спальне на кровать и принялся чинить куртку, порезанную ножом бандита. Мелькнула мысль вызвать милицию, но ушла, не найдя сочувствия у внутреннего голоса.
Антон повесил починенную безрукавку на стул, побродил по комнате, не зная, чем себя занять, ткнулся было к соседу, но Петро Дмитрича еще не было, хотя часы показывали десять вечера. Тогда он решительно вытащил из комода бутылку с остатками самогона, допил, закусил половинкой лимона и лег спать. А через полчаса его разбудил сильный рывок за плечо, он скатился с кровати, разлепил глаза и увидел над собой нависшую фигуру в камуфляж-комбинезоне, в шлеме и маске, с автоматом в руках.
«Бандиты вернулись?!» – мелькнула недоуменная мысль.
Но это были не бандиты – бойцы ОМОНа.
– Не дергайся! – заорал комбинезон, выворачивая ему руку. – Вставай! Пошел! Дайте ему штаны и рубаху!
Еще один комбинезон бросил Громову безрукавку и джинсы.
– Надевай!
Антон с трудом попал ногами в штанины, натянул безрукавку. Ему снова вывернули руку.
– Вперед!
Он хотел было провести прием «выкручивание белья»… и не смог! Тело не повиновалось! А почуявший сопротивление омоновец не стал дожидаться сюрпризов и умело врезал Громову прикладом автомата по затылку.
Антон отключился…
…и осознал себя спустя какое-то время лежащим на полу микроавтобуса, на котором приехала группа ОМОНа.
– По какому праву… – прохрипел он и получил еще один удар – по ребрам.
– Молчать! Рыпнешься – глухим встанешь!
Он затих, понимая, что полномочий разговаривать с задержанным парням в комбезах никто не давал. Надо было подчиняться условиям и ждать объяснений от их начальства.
Через час он эти объяснения получил.
– Гражданин Громов, – сказал ему рыхлый капитан с бочкообразным туловищем, – вы задержаны за умышленное нанесение побоев в пьяном виде гражданам Симаку и Тлеубаеву в подъезде дома номер одиннадцать по улице Депутатской. Возражения по существу дела есть?
– Есть, – сказал Антон. – Я никого не…
Его ударили сзади. Сознание помутилось.
Краем глаза заметив движение, он на мгновение сконцентрировался и в долю секунды нанес два удара – пяткой по пальцам стопы и ребром ладони в нос тому, кто его бил. Омоновец без звука отлетел в угол милицейской дежурки. Но на Антона набросились сразу трое и уложили лицом вниз на дощатый, грязный пол помещения.
– Возражений нет, – сказал капитан равнодушно. – В камеру его.
Антона подхватили под руки, повели из дежурки по коридору с ядовито-зелеными стенами, втолкнули в КПЗ. Дверь с лязгом захлопнулась за его спиной.
Антон выпрямился, держась за пульсирующий болью затылок. На него смотрели шесть пар глаз, принадлежащих задержанным. Трое выглядели так же, как он: помятые, небритые, неухоженные, с вурдалачьими физиономиями. Молодой парень, бритый наголо, в кожаном «прикиде» с цепями и бляхами, лежал на топчане в ботинках. В ногах у него сидела размалеванная девица в коротком платьице и курила, картинно выпуская дым. Еще один обитатель КПЗ – породистый старик в белом костюме – сидел на другом топчане и читал газету.
– Талан на майдан, – улыбнулся один из небритых; только сейчас Антон заметил, что все трое играют в карты. – Пришивайся. Шпилить в стиру умеешь?
Антон поискал глазами место, чтобы сесть, не нашел, молча сел в угол камеры. За что его задержали, он не знал, однако был уверен, что все выяснится, сосед расскажет, как было дело, и его наутро выпустят.
– Эй, фазан, к тебе люди в лоб ботают.
Антон закрыл глаза, расслабляясь.
– Не уважает, паскуда, – удивился предлагавший Громову поиграть в карты. – А не потрюмлить ли нам эфтого ишака?
Двое картежников встали, подошли к Антону, один ткнул ему в ногу носком жеваного ботинка.
– Ты, понтяра, по какому делу канаешь?
– Не приставайте к нему, – проблеял старик в белом. – Видите, человек не в себе.
– Заткнись, бабай, не встревай в канитель. Эй, фофан. – Новый тычок ботинком в ногу. – Застрял, что ль?
Антон не ответил.
– Во падла! С ним по-вялому бухтят, а он сопит и не питюкает!
Носок ботинка больно врезался в голеностоп.
И у Антона лопнуло терпение.
Первым к нарам улетел мужик, трижды ударивший Громова по ноге. Вторым Антон уложил его напарника, вооруженного кастетом. Почему его не обыскали милиционеры, сажая в камеру предварительного заключения, было непонятно.
Третий игрок в карты, самый медлительный и самый здоровый, въехал в ситуацию только после того, как его коллеги успокоились в разных позах на полу камеры. Однако мозгов у него было немного, чтобы понять и оценить противника, поэтому он тоже полез в драку и получил два удара, которые заставили его заорать от боли и окосеть, схватившись за промежность. Антон толкнул его пальцем в лоб, и здоровяк упал на спину, едва не сбив с топчана старика в белом.
– Клево стебаешься! – одобрила Громова девица, окинув его оценивающим взглядом.
В то же мгновение открылась дверь и в камеру ворвались двое громил в милицейской форме, набросились на Антона, орудуя дубинками. В принципе он смог бы отбиться и от них, обладая навыками рукопашника-инструктора на бессознательном уровне, тело само вспомнило бы нужные приемы, но перед ним были не враги, а выполняющие свои обязанности менты, и Антон прекратил сопротивление.
Его ударили в живот, по голове, скрутили и выволокли из камеры.
– В одиночку! – приказал кто-то.
Последнее, что он помнил, был толчок в спину и удар лбом о холодную бетонную стену.
Очнулся Антон в темноте.
Привычно включил все органы чувств, не двигаясь, чтобы никто не мог определить, что он пришел в себя. Вокруг было тихо, как в склепе, сыро и холодно, и он понял, что лежит, скрючившись, на полу тесного помещения без окон и каких-либо деталей, кроме одной: в углу помещения торчал унитаз.
Одиночка, вспомнился голос неведомого начальника. Его действительно бросили в одиночную камеру.
Антон пошевелился, сел, оперся спиной о стену, ощущая пульсирующую боль в избитом теле. Трезво подумал: похоже, я отсюда выйду не скоро. Вряд ли Иван Амвросиевич пойдет в милицию защищать соседа. Скорее всего он даже не понял, кто его вырвал из рук бандитов. А это означает, что дела и в самом деле плохи. Ментам нужна положительная статистика задержания преступников, а он на роль преступника подходит как никто. Итак, Антон Андреич, что будем делать?
Сидеть будем, ответил внутренний собеседник Громова. Лет пять впаяют «за избиение мирных граждан». Но как они нашли его, эти «мирные граждане»? Неужели имеют милицейскую «крышу»? Тогда и свидетели найдутся, которые подтвердят, что ты избивал «мирных граждан». А у тебя никого, ни родных, ни друзей, ни приятелей… Закономерный итог никчемушной судьбы…
«Сам такой! – огрызнулся Антон. – Мы еще поборемся!»
Хотя оптимизма никакого он не испытывал. На душе было смутно и горько. Хотелось плакать. И пить!
Он попытался мысленным сосредоточением снять боль в голове, не смог. Глаза наполнились влагой, шевельнулись губы:
– Ослаб ты, Андреич, однако…
Кое-как устроившись на полу, он закрыл глаза, расслабился, вспомнил жену, девочек, мысленно позвал: Дашутка, Катюша, плохо вашему папке… Показалось, что они его услышали, протянули ручонки. Но тут рядом с ними появилась сердитая Валерия, схватила дочерей на руки, и видение растаяло.
– Лерка, я не хотел… – с тоской прошептал Антон. – Прости меня…
Вспомнилась встреча полгода назад с соседкой, Майей Петровной, занимавшейся сватовством, которая вполне серьезно предложила ему найти женщину для создания семьи. Она и в самом деле была свахой, в прошлом – блокадница, жена дипломата, педагог с сорокалетним стажем, – и делом занималась основательно, подыскивая пары именно для совместной жизни, а не для скорого интима. В ее картотеке значилось более семи тысяч фамилий одиноких мужчин и женщин, ищущих счастья. Оказалось, она знает татарский, персидский, английский языки, и за десять лет работы свахой соединила более трехсот пар. Однако Антон отказался от услуг соседки, точно зная, что лучше Валерии жену не найдет.
– Лерка, хреново мне…
Вскоре он забылся, задремал, очнулся, снова задремал и мучился так до утра, пока за ним не явились те же бугаи в форме, рывком подняли, повели на допрос к следователю, поставили перед столом.
Следователь, худенький мужчина средних лет с неприметным лицом, доходчиво объяснил ему, что, если Громов признается в содеянном, ему дадут от силы два года, а если нет – загремит на нары лет на пять.
– Я не виноват, – ответил Антон, понимая, что его слова ничего для следователя не значат. – Двое грабителей напали на соседа, Ивана Амвросиевича, я вступился. Он может подтвердить.
– Мы опросили жильцов дома, никто из них не подтверждает ваши слова, гражданин Громов. Будете и дальше запираться?
– Мне не в чем признаваться.
Следователь посмотрел за спину Антона.
– Двинь ему в косинус.
Кто-то умело нанес Антону удар по почкам. Охнув, он согнулся и получил еще один удар – по шее. Упал. Но тут же завелся, ослепленный яростью, подсечкой сбил на пол верзилу-сержанта с дубинкой, вырубил его ударом локтя в переносицу, вскочил и в два движения впечатал второго милиционера в книжный шкаф. Раздался вскрик, посыпались стекла, следователь вскочил из-за стола, бледнея.
В кабинет ворвался еще один мент, вытаскивая из кобуры пистолет.
– Стреляй! – завопил следователь. – Он нас всех сейчас…
– Э-э, уважаемые, погодите, – проговорил кто-то спокойно, и Антон только теперь увидел в углу кабинета скромно присевшего на стульчике монаха в черном. – Разрешите, я с ним поговорю.
Загородившийся стулом следователь нерешительно глянул на Антона, на своих коллег, на монаха.
– Он вас…
– Ничего он мне не сделает. – Монах встал, улыбнулся Антону, хотя черные непроницаемые глаза его так и остались «запертыми», не отражая никаких эмоций. – Он законопослушный россиянин, не правда ли, Антон Андреевич?
– Мы встречались? – прохрипел Антон, внезапно обливаясь холодным потом от нахлынувшей слабости.
– Разве что в прошлой жизни. – Монах зыркнул на приходящих в себя милиционеров. – Выйдите покуда.
– Я не имею права… – начал следователь.
Глаза монаха недобро сверкнули.
– Оставьте нас на минуту!
Следователь вздрогнул, махнул рукой помощникам, отправляя их за дверь, вышел следом.
Монах пододвинул стул.
– Присядь, Антон Андреевич, погутарим.
Антон рухнул на стул: ноги не держали, волна слабости дошла и до них, тело казалось рыхлым ватным комом. Служитель церкви перекрестил его одним пальцем, и Антон заметил на пальце черный ноготь. В памяти ворохнулось какое-то смутное воспоминание, связанное не то с монахами, не то с черными ногтями, но утонуло в болотной жиже головы.
– Кто вы?
– Я служу Господину, – дернул щекой монах. – А звать меня отцом Марцианом. Однако речь не обо мне, гражданин Громов. Положение твое незавидное: попытка ограбления, драка, нападение на блюстителей закона…
– Я никого не грабил.
– Допустим, да кто в это поверит, мил человек, ежели ты постоянно пьешь и не контролируешь себя? А свидетели твоих неблаговидных деяний всегда найдутся. Вот и получается, что светит тебе исправительно-трудовое учреждение в Магаданской губернии на долгие годы. Как говорится, люди делятся на две категории: те, кто сидит в тюрьме, и те, кто должен сидеть в тюрьме.
– Не виноват я…
– Э, мил человек, заладил: не виноват, не виноват, – а доказать сие трудно, если вообще возможно.
– Вам-то что? Зачем вы все это мне рисуете?
– Есть возможность избежать наказания. – Монах поднял руку, предупреждая возражения собеседника. – Даже если ты не виноват, тебя уже отсюда не выпустят.
Антон помял затылок пальцами, закрыл глаза: боль не проходила, мешая думать.
– Чего вы хотите?
– Хороший вопрос. Я представляю одну структуру, служащую своему Господину. Присоединяйся, Антон Андреевич, не пожалеешь.
– Что за структура?
– Служба Храма.
– Какого еще храма? Христа Спасителя, что ли?
– Этой службе уже больше десяти тысяч лет.
– А Господин кто? – Антон уловил острый блеск в глазах священнослужителя, перевел взгляд на руку с черным ногтем, и вдруг его озарило. – Уж не Морок ли?!
– Догадливый, – растянул губы в неприятной усмешке монах.
– Ах ты, дрянь! – Антон попытался вскочить, но у него не получилось, ноги не держали, и тело оставалось рыхлым и пропитанным водой как губка. – То-то я думаю, на кого ты похож! Хха!
– Я не хранитель Храма, – качнул головой собеседник. – Я чемор Костромской волости. Хха – мои слуги. Но не суть. Предлагаю подумать и присоединиться к нам. Боевые кондиции ты еще полностью не утратил, и это радует.
– Ни за что!
– Дело твое, мил человек. Если тебе нечего терять… детишек не жалко… тогда покорячься на лесоповале.
– Пошел вон!
– Заходите, – позвал монах.
Дверь распахнулась, в кабинет вбежали следователь и два амбала с дубинками.
– В камеру его, пусть поразмышляет о житье-бытье.
Здоровенный сержант вытянул Антона дубинкой вдоль спины, так что тот свалился со стула, и монах добавил:
– Не перестарайтесь, материал сгубите. Возможно, он мне еще понадобится.
– Вставай! – ударили Антона в бок ногой.
Что было потом, он уже не помнил.
Очнулся в камере-одиночке с разбитым в кровь лицом. С тоской спросил сам себя: что дальше, Громов?
Никто ему не ответил.