Глава 3
Пока я бегала за кулисами, пытаясь выяснить, куда подевался Иван Сергеевич, прозвенели все звонки для зрителей.
– Первый акт начинается, – прокашляло местное радио. – Лоренцо, где Лоренцо?
Я остановилась за центральным задником, положила тюбик на круглый столик, где лежала куча всякого хлама, прильнула к небольшой щели между полотнищами и стала рассматривать сцену.
Лев Яковлевич не любит, как он говорит, «замшелую классику», поэтому сделал из пьесы Шекспира нечто современное, оригинальное. А на мой взгляд, это отвратительно. Бедняга Вильям, наверное, в гробу переворачивается. Драматург никак не предполагал, что первое действие начнется со сцены смерти юных возлюбленных и весь сюжет потечет в обратном порядке. Еще режиссер усердно поработал над текстом, и теперь на афише напечатано: «Пьеса В. Шекспира и Л. Обоймова». Узнай создатель «Ромео и Джульетты» о таком соавторстве, он бы точно не запрыгал от счастья. И не пришел бы в восторг от того, что герой разъезжает по авансцене на велосипеде, а его возлюбленная, щелкая артритными коленями, бегает среди декораций с живой кошкой в клетке. Киску зовут… Меркуцио, именно она лучший друг Ромео, а текст за персонажа произносят по радио.
Но я отвлеклась, на сцене уже разворачивалось действо.
– Милый, – проворковала Розалия, останавливаясь посреди подмостков, – ты жив?
– Да, свет моей души! – патетически воскликнул Клюев и, осторожно сойдя с велосипеда, изобразил поклон. – Чем займемся?
– Может, поиграем на айпаде? – предложила Джульетта.
Зал дружно рассмеялся.
– Вот чушь собачья, – шепнул за моей спиной мужской голос.
Обернувшись, я увидела Григория Семеновича Ершова в гриме Лоренцо.
– Я о тексте, – уточнил актер. – Несчастный Шекспир… Увы, великий драматург не может защитить свои произведения от таких идиотов, как Левка.
Взгляд его переместился на столик.
– Это что?
– Гель, – ответила я.
– Хороший? – заинтересовался Григорий Семенович.
– Вроде да, – буркнула я, думая, как уговорить Клюева воспользоваться этим средством.
– Небось вреден для кожи, – вздохнул Ершов.
– Нет, он предназначен для зубных протезов, – не отрываясь от сцены, уточнила я. И услышала:
– Китайская дрянь. Одни иероглифы.
– Это японское производство, – возразила я. – Гель не мой, это собственность Иратовой.
– Значит, суперская штука, – закряхтел Ершов, – Сонька дерьма не возьмет.
Я не стала продолжать разговор, опасаясь пропустить момент, когда Клюев покинет сцену. Минут через десять наш Ромео пройдет за кулисы, распахнув центральный задник, и окажется около меня. Тут-то я и передам ему тюбик, озвучив просьбу Софьи Борисовны. Джульетта в этот момент будет петь песню о любви, у Клюева хватит времени, чтобы смазать искусственные челюсти. Потом он вернется на сцену, а я со спокойной совестью и чувством выполненного долга отправлюсь пить чай и звонить Никите Маслову, который разрабатывает дизайн-проект ремонта моей новой квартиры…
– Угостить тебя пирожком? – кокетливо спросила Джульетта у Ромео.
– Лучше сорву поцелуй с твоих уст и буду сыт любовью, – заорал Клюев.
Я поморщилась. Но деваться некуда, придется слушать диалог, не имеющий ничего общего с авторским текстом.
– О нет! Я девушка благородная.
– Любовь не знает границ.
– Пусть так! Но не дам поцелуя без любви.
– А я его сорву.
– Боюсь, боюсь!
– Не страшись, любимая. Хочешь, я тебе спою серенаду?
– Сгораю от желания, Ромео!
– Сейчас, только возьму барабан.
Публика снова заржала.
Послышался тихий скрип, центральная часть сцены повернулась, перед зрителями возникла ударная установка. Иван Сергеевич бодро вскарабкался на стул и схватил палочки. Из динамиков полетела оглушительная дробь. Зрители забили ладонями в такт, а Клюев старательно изображал из себя Ринго Старра[2] и Ника Мейсона[3] в одном флаконе.
– Танцуют все! – заорала Розалия Марковна и, выбежав в центр, стала выделывать то рок-н-ролльные, то балетные па.
– Танец престарелой лебедки с несмазанными коленями, – съехидничал за моей спиной Ершов. – Роза, не задирай так лихо ноги, еще шмякнешься на задницу! Ну просто вальс Железного Дровосека или канкан бабушки Красной Шапочки…
– Григорий Семенович, – сказала я, – как только Розалия Марковна спляшет, ваш выход. Осталось тридцать секунд. Успеете дойти до левой кулисы?
– Ты не распорядитель спектакля, а кисть с пудрой. Раскомандовалась тут! – разозлился Ершов.
– И, пожалуйста, закрепите шляпу, чтобы не упала, возьмите на столике специальные шпильки, – не обращая внимания на хамство актера, предупредила его я. – А то в прошлый раз цилиндр свалился, едва вы к Глаголевой приблизились.
– Только идиот мог это придумать – надеть на священника такой головной убор! – возмутился Григорий Семенович. – А тебе советую помолчать.
Я вновь сделала вид, что не слышу грубости, и приникла к пыльной кулисе.
Джульетта в этот момент попыталась изобразить ласточку, но потерпела неудачу, покачнулась и с размаху села на пол. Иван Сергеевич, который терпеть не может Глаголеву, буквально заорал от восторга. В ту же секунду изо рта Ромео выскочили челюсти и отлетели в сторону потерпевшей бедствие Джульетты.
– О, моя дорогая воспитанница, – закряхтел Ершов, выплывая из-за кулис и явственно хихикая. – Что валяешься тут, аки дохлый кролик?
– Тебя не спросила, – огрызнулась Роза.
Публика сидела смирно.
Что хорошо в авангардных спектаклях? Любой косяк актеров можно представить как режиссерскую находку, и никто ничего не поймет. Потеряй артист зубы во время классической постановки пьесы, народ в зале умер бы от смеха, и на следующий день толпы жаждущих увидеть повторение афронта будут штурмовать кассы. Но если представитель семейства Монтекки разъезжает на велосипеде, а девушка Капулетти отплясывает твист, то летающие протезы и приземление Джульетты на попу никого не удивляют. Значит, так и надо! Но я-то понимаю: бедный Клюев в шоке, а Роза с Григорием несут отсебятину. Причем, поскольку Ершов ненавидит Глаголеву, а та платит ему тем же, диалог явно походит на склоку.
– Тебя поднять, дитя мое? – оскалился Гриша.
– Сама встану, – рыкнула прима, опираясь ладонями о дощатый пол сцены.
Из суфлерской будки высунулась голова и зашипела:
– Ромео уходит! Уходит Ромео! Блин, Ромео, пшел вон! Факинг Ромео! Гоу хоум!
Я постаралась не расхохотаться. Ну с какой стати суфлер, он же студент театрального училища и рабочий сцены, решил общаться с Иваном на московском английском?
Ершов-Лоренцо, который тоже слышал отчаянный призыв, решил вмешаться в диалог:
– Ромео, сын мой, тебя ждет стоматолог. Он установил свою бормашину в замке герцога.
Розалия, умудрившаяся встать на ноги, наступила на валявшуюся на полу челюсть – раздался характерный звук ломающейся пластмассы – и бормотнула:
– Что за дрянь тут валяется…
Потом сделала еще шажок. Под подошву попала нижняя часть протеза, заскользила по полу, и актриса, взмахнув руками, снова приземлилась на задницу.
– Говорили нашей киске, не пей до дна виски, – заявил Ершов.
Зал захохотал в едином порыве.
Гогот вышиб оцепеневшего Клюева из ступора. Ромео вскочил и ринулся за кулисы. Я едва успела отскочить в сторону и сама чуть не упала, наступив на нечто мягкое.
– Ох, прямо на мозоль… – простонал чей-то голос.
Я повернулась и поняла, что стою на ступне Софьи Борисовны, обутой в домашнюю тапочку красного цвета. Отдернула ногу, хотела попросить прощения, но не успела раскрыть рта – Иратова схватила Клюева за руку и разразилась упреками:
– Ваня! Врач же предупреждал, что протезы никудышные. Я тебе десять лет в уши дудела, что нельзя экономить на двух вещах: на здоровье и на отдыхе. Но ты упорный идиот!
Иван Сергеевич попытался отцепиться от бывшей жены и сказал:
– Ша шмылу фофи сасша!
Софья Борисовна начала трясти его, приговаривая:
– И что теперь? Как спектакль доиграешь?
Актер замер с полуоткрытым ртом.
– Новая жена, конечно, красавица молодая, но старому дураку помочь неспособна, – продолжала Иратова. – Где сейчас твоя жена? По магазинам ходит? Ох, Ваня, Ваня, натворил ты глупостей, ушел от меня, теперь никому не нужен…
Клюев начал багроветь.
– Отштань! Шука! Шволошь!
– Может, у меня и скверный характер, – неконфликтно откликнулась Софья Борисовна и протянула Клюеву небольшую железную коробочку: – Но если с супругом, даже бывшим, беда случается, я всегда оказываюсь рядом. Возьми, Ваня, тут зубы. Когда мне утром дантист позвонил и предупредил, что твои новые протезы выпасть могут, я испугалась. Тут же вспомнила, как ты в спектакле «Ночь на кладбище» главного героя играл. Тогда система на присосках еще не была готова, и Олег Евгеньевич, спасибо ему огромное, изготовил пластмассовые мосты специально для той роли. Они легко снимались и надевались. Я их не выбросила после того, как пьесу ставить перестали, на всякий случай сохранила. И сегодня с собой прихватила. Сердцем чуяла – приключится с тобой неприятность. Вот, держи, они должны подойти.
Иван Сергеевич открыл коробочку. Я увидела две челюсти и удивилась: какие-то они странные… Вроде зубы как зубы, белые, но что-то с ними не так.
– Где гель? – повернулась ко мне Иратова.
Я схватила со стола тюбик и протянула актрисе. Та открутила колпачок, помазала пластик прозрачным гелем и велела Клюеву:
– Не стой столбом! Твой выход через секунду.
Клюев живо сцапал протезы и, забыв поблагодарить бывшую жену, умчался на сцену, где Розалия уже во всю мощь легких взывала:
– Где он? Где мой Ромео? Где единственный и желанный?
– Уф… – выдохнула Софья Борисовна. – И так всю жизнь. Вечно я перед Ваней соломку расстилаю, боюсь, как бы больно не шмякнулся.
– Хорошо, что вы такая предусмотрительная, – пробормотала я, – старые искусственные челюсти очень сейчас пригодились.
Иратова привычным жестом поправила прическу.
– У Ивана смолоду пародонтоз, вот он и потерял все зубы. Нынче можно импланты вставить, но, скажу по секрету, Клюев до одури боится бормашины, только та зажужжит, он чувств лишается. Олег Евгеньевич устал его уговаривать и рукой махнул на дурака. А съемные протезы иногда ломаются. Лет семь назад Лева поставил пьесу «Ночь на кладбище», и за неделю до премьеры Ване приспичило козинаки слопать. Ну и развалились его челюсти! Клюев к дантисту кинулся, а тот руками развел: «Быстро новые не изготовить». Хорошо, я не растерялась, попросила Олега: «Сделай моему идиоту временные, исключительно для сцены, вот только клыки надо…» О господи! Совсем забыла, только сейчас вспомнила!!
Софья Борисовна замерла на полуслове. Я в недоумении смотрела на только что весьма бойко тараторившую Иратову. Что случилось? Почему актриса растерянно моргает?
Со стороны зала понесся гомерический хохот вперемешку с бурными аплодисментами, перетекающими в овацию. Я глянула на сцену через щель в заднике.
Иван Сергеевич стоял лицом к публике, подняв руки так, как это делают цирковые артисты, удачно исполнив сложный трюк. Розалия Марковна, схватившись за живот и позабыв про клетку с кошкой Меркуцио, медленно брела к заднику, где прятались мы с Софьей Борисовной. Мне вдруг показалось, что Глаголевой плохо, у нее приступ холецистита или воспалился аппендикс, но через секунду стало понятно: Джульетта умирает со смеху.
Вообще-то профессиональные артисты приучены к разным непредвиденным, в основном комическим, ситуациям, которые случаются на сцене, а кое-кто нарочно их подстраивает, чтобы разыграть коллегу, поэтому лицедеи никогда не теряются и продолжают играть спектакль, будто так и надо. Но, видно, сейчас произошло нечто экстраординарное, если прима не смогла взять себя в руки. А Лоренцо, пытаясь спасти положение, сдавленным голосом нес совсем уж ахинею:
– Наш Ромео… он… э… сами понимаете… умер парень от любви, поэтому теперь с ним такое…
– Дайте занавес… – простонала Розалия, заметив нас с Иратовой. – Или нет, пусть выйдет кормилица… Кто-нибудь, уведите Ивана! Ой, не могу! Ой, держите меня семеро! Вот учудил!
Словно услышав слова Глаголевой, Клюев развернулся и побежал к нам. Лоренцо же закричал:
– Кормилица? А ну, давайте, дети, хором позовем ее: «Кормилица, выходи».
– Кормилица, выходи! – завопила публика, совершенно ошалев от того, что трагедия Шекспира превратилась в фарс.
Иван Сергеевич со всего размаха налетел на меня и зло прошипел:
– Нарочно это сделали, да?
– Вы о чем? – оторопела я.
Клюев оскалился, словно злая собака, и я ахнула. А потом постаралась не расхохотаться. Из верхней челюсти Ромео торчали… два длинных клыка вампира, испачканных кровью.
– Вот теперь выкручивайтесь, как хотите! – гаркнул Иван Сергеевич. – Я на сцену не пойду! Баста!
Резко повернувшись на каблуках, актер умчался в коридор, ведущий в служебные помещения.
Я перевела взгляд на Софью Борисовну.
– Да, да, я совсем забыла, – промямлила Иратова, – что в постановке «Ночь на кладбище» Ваня играл Дракулу. Я попросила Олега сделать ему челюсть с вампирскими зубами, они были предназначены исключительно для того спектакля. О, господи, Ромео-кровопийца… Что теперь делать?
– Горим! – истерично завопили из темноты. – Пожар! Спасайтесь! Выводите публику!