5
Вокзал жил своей кипучей жизнью. Гул голосов, несмотря на позднее время, напоминал растревоженный улей. Прорва народу шлялась вокруг Турецкого, как в безумном броуновском движении. Подозрительные типы шныряли, что-то выискивая цепкими взглядами в толпе пассажиров с видом охотников, которые вышли на большой ночной промысел.
Турецкий стоял посередине зала под расписанием поездов, запрокинув голову, и зачарованно наблюдал, как на электронном табло время от времени начинали быстро мелькать буквы и цифры, ритмично пощелкивая металлическими страницами-пластинками. Информация постоянно менялась, и он старался вникнуть в содержание этих пляшущих строчек. Наконец плюнул на все попытки разобраться в них. Голова трещала, как будто он пил три дня без продыху. Ныла ушибленная скула. Душа ныла еще больше. Было очень паршиво. Пол под ногами иногда начинал медленно уплывать, и он, пытаясь удержать равновесие, покачивался, ища точку опоры. На мраморной стене вокзала углядел расписание поездов, отпечатанное на большом листе бумаги, и радостно кинулся к нему, едва удержавшись на ногах. Сделав несколько шагов, уткнулся пальцем в расписание и облегченно вздохнул, пробормотав:
– Вот это я понимаю. Что нам нужно? Нам нужна стабильность. Нормальное стабильное расписание – буквы не прыгают, не бегают, с толку не сбивают. А то напридумывали. Нормальному человеку эту электронику не прочесть. Листают, листают… Как сумасшедшие.
Указательный палец уперся в расписание, и эта единственная точка опоры придавала некоторую уверенность. Турецкий испытывал потребность говорить, произносить вслух слова, чтобы не казаться себе таким одиноким и брошенным. О том, что все гады, он уже не думал. Заставил себя не думать. Ну их всех на фиг. Он теперь свободный человек и волен делать все, что заблагорассудится. Жены нет. Работы нет. Красота. Вот она – свобода. Езжай куда хочешь, делай что хочешь. Между прочим, недалеко стоит очень симпатичная девица. Глазками так и стреляет в его сторону. Интересно, куда она едет? Может, им по пути? А где ее вещи? Нет вещей. Или обокрали, или проститутка. Или начинающая бомжиха. Еще не успела поистрепать свою приличную одежку. Через плечо у нее болтается маленькая сумочка. Наверное, воровка. Руки свободны, чтобы легче было воровать. И ее на фиг.
Турецкий отвернулся от девицы и тут же забыл о ней. Палец скользил сверху вниз по расписанию, и он разговаривал сам с собой, приведя в легкое замешательство бабусю, которая остановилась рядом с ним, но тут же пошаркала дальше, смерив его подозрительным взглядом.
– …Ахтубинск… Это Москва—Астрахань… – Он посмотрел на часы и с сожалением констатировал: – Час назад ушел… Следующий… Нет, этот не подходит. Дальше… Так. Грязнов… Уссурийск. Это у нас какой поезд? Сто шестнадцать… Москва—Владивосток… Далеко, это хорошо. Не поеду. А то он меня расспросами достанет.
Турецкий в другой руке держал блокнот и заглядывал в свои записи. Надо же! Сколько у него друзей разбросано по белому свету! И захочешь, всех объехать не успеешь. Да вот беда – со всеми же объясняться придется. Ладно, поехали дальше. Палец послушно заскользил вниз по гладкому стеклу, которое закрывало расписание.
– Владикавказ… Виолетта, Виолетта… Как давно все было это. Или как там? Я люблю тебя за это, и за это, и за то… Дальше забыл. Нет, я к тебе не поеду… Эту книгу мы уже читали. Роман был стремительный и бурный, есть что вспомнить… «Дэ»… Днепропетровск… Никого… Донецк… Как там в песне поется? «Давно не бывал я в Донбассе…» И на кой он мне нужен? Это уже заграница. Не хочу я ни ближнего, ни дальнего зарубежья. Из дальнего только что вернулся, ужина нет, все пылью заросло, жена в загуле… Это нормально? Нет, братцы, это ненормально. Вот такие нынче женщины, а еще называют себя боевыми подругами! Ейный хахаль конкретно мне морду бьет, а она глазки распахнула, ротик открыла, смотрит, как будто это ей представление. Даже прощения не попросила… Кисловодск… Неплохо бы… Водички попить, горным воздухом подышать, позагорать на зеленых склонах…
Сладкие мечты добровольного изгнанника разрушил раздраженный женский голос.
– Мужчина, вы здесь не один!
Турецкий оглянулся и расплылся в улыбке. Пожилая женщина сердито смотрела на него. Рядом стоял чемодан на колесиках, плечо оттягивала внушительных размеров дамская сумка, из пластикового пакета выглядывал длинный батон копченой колбасы. Какая приличная женщина. Только сердитая почему-то. Турецкий наклонился и поцеловал ей руку.
– Мадам, рад вас видеть. Как вы думаете, куда мне ехать?
Женщина почему-то никак не отреагировала на его джентльменское поведение, как будто привыкла к такому обходительному отношению со стороны всех встречных-поперечных пассажиров. Ни радостного блеска в глазах, ни благодарной улыбки. Наоборот, отдернула руку, словно ее коснулись губы прокаженного. Даже обидно как-то.
– Мне все равно… Езжайте куда хотите… – сухо бросила она и бесцеремонно отодвинула его своим нехилым плечом, отвоевывая свое законное место у расписания.
– Как вы правы, мадам… Мне тоже абсолютно все равно, куда ехать. И чего это я голову ломаю? Спасибо за идею! – Он раскланялся и неуверенной походкой отправился к кассе. Дама брезгливо оглянулась ему вслед.
Симпатичная блондинка в окошке кассы выжидающе смотрела на очередного пассажира. Турецкий изобразил на лице самую обаятельную улыбку и едва удержался, чтобы не подмигнуть. Беспричинное веселье почему-то подняло его настроение. А почему, собственно, беспричинное? Разве ветер свободы не дует в его лицо? Разве не ждут его незнакомые города и новая жизнь?
– Мне, пожалуйста, билет на ближайший поезд, – проникновенно произнес он, согнувшись в три погибели и приблизив лицо к окошку, чтобы кассир прониклась всей серьезностью его намерения.
– Можете так не наклоняться. Говорите в микрофон, – улыбнулась она ему.
– Я уже все сказал… – нежно проворковал Турецкий, посылая взглядом всю свою нежность, на какую был способен в эту минуту.
Наверное, смена милой кассирши только что началась, она еще не успела устать и поэтому была приветливой и предупредительной. «А может, у нее просто хороший характер», – подумал Турецкий.
– Вы не сказали, на какой поезд.
– Да на любой. Куда угодно. Только поскорее.
– Вам все-таки нужно решить, куда вы собрались ехать, – улыбнулась она опять.
– А вы ткните пальцем в компьютер. Куда попадете, туда и поеду. Считайте, что моя судьба в ваших руках.
Где-то над головой прозвучала мелодичная музыка, и голос из репродуктора провозгласил:
– Вниманию пассажирам. Объявляется посадка на скорый поезд номер тридцать девять Москва—Новороссийск. Отправление в двадцать три часа сорок пять минут со второго пути. Нумерация вагонов…
– Голос судьбы распорядился, чтобы я поехал поездом номер тридцать девять! – Турецкий не удержался и все-таки подмигнул кассирше. Вопреки опасениям, она улыбнулась в ответ.
– С вами все ясно. Давайте паспорт.
– А я его оставил в камере хранения. Я вам так продиктую… Щеткин Петр Ильич, шестьдесят четвертого года.
– Год рождения не надо. Диктуйте номер паспорта.
– Сорок пять ноль шесть… М-м-м… сорок, тридцать… Семьдесят три.
Получив билет, Турецкий отошел от кассы, разговаривая сам с собой:
– Хрен вы все меня найдете… Начинаю новую жизнь с чистой страницы. Спасибо тебе, Петя, что ты есть на свете. – Турецкий тихо засмеялся. – Теперь я не «важняк». Я теперь поэт-путешественник. И мой дилижанс отправляется со второго пути.