глава 1
Я уже долго хожу по бесконечной ленте старого потрепанного ковра. Ровно пять тысяч шагов в одну сторону и ровно пять тысяч в другую. Такой точности удалось добиться не сразу. Помню, как первый раз у меня получилась цифры семь тысяч восемнадцать и шесть тысяч девятьсот два. Так быть не могло. Ведь если ты сделал в одну сторону одно количество движений, то и обратно ты должен сделать столько же? Как же может быть иначе? Над решением этой задачи я бился почти два месяца, пока не достиг чёткой размеренности, под ритм детской считалочки: «раз, два, три, четыре, пять, я иду тебя искать».
Ковёр под ногами далеко не новый и я выучил каждую его потертость, каждую линию изгибов синих цветов на его бордовой ленте. И стены вокруг изучил, до каждой трещины. Ещё тут на них были двери, через каждую тысячу шагов – пять деревянных полотен с одной стороны. Сперва я учился считать шаги, потом запоминал линии цветов, потом трещины на пустой стене, потом на той, что с дверьми. Наверное, уже пришло время изучить сами полотнища. Возможно, когда я их получше исследую, то даже открою каждое из них. Что за ними? Те же стены и ковёр? Было бы хорошо, если за каждой дверью были именно они. Стены и ковёр – вот мои символы стабильности и покоя в этом месте.
А что если это не так? Если за ними всё совсем иначе? Я замер на месте и почувствовал, что теряю ритм считалочки, он выскальзывает из моей головы. Надо успокоиться! Срочно! Надо вернуть этот пульс моего спокойствия! Я встал и раскинул руки, как птица расправляет свои крылья. Ей они нужны, чтобы лететь. Она не полетит, пока их не расправит. Я тоже могу разметать руки и могу ими махать. Вверх – вниз, вверх- вниз. Я знаю, что я не птица! Я – уверен, что не полечу! Просто верну назад свою потерю и пойду дальше. Впереди ещё три тысячи девятьсот девяносто шесть шагов. «Раз, два, три, четыре, пять…»
– Что ты делаешь? – раздался тоненький детский голосок позади меня. Это было неожиданно и неприятно.
Я скосил глаза в сторону голоса и увидел маленькую девочку. Она стояла возле первой двери и смотрела на ковёр изучая на нем мои цветы. Хоть она и не смотрела мне в лицо, было понятно, что ответ подразумевался от меня. Может потому, что я тут один, а может потому, что она разглядывала цветы в том месте, где были мои тапочки?
– Пытаюсь полететь – сказал я явную глупость, полностью поворачиваясь к ней.
– Люди не летают. – она слегка нахмурила тонкие, светлые брови – Люди ведь не птицы, крыльев у них нет.
– Я знаю и даже более – только что думал об этом. Я вроде как шучу. Люди называют это иронией… Неважно. Откуда ты пришла сюда?
– Оттуда. – она резко мотнула головой в сторону дверного проема, отчего её светлые кудряшки всколыхнулись и запрыгали по худенькой спине облаченной в бежевую ткань платья. Даже его свободный покрой не мог скрыть её худобы.
– Аааа.
Мы немного помолчали глядя на искусные синие разводы у наших ног.
– Ты можешь ей помочь? – спросила она меня, после того, как изучила всю мою подножную оранжерею.
– Возможно. – ответил я: – Если ты не боишься принимать помощь от незнакомцев.
– Она боится. – её ответ прозвучал очень просто и буднично, как будто она говорила о том, что не любит по утрам есть манную кашу. Хотя, наверное, это вещи равнозначные. Я не любил это месиво и пугался разговаривать с незнакомцами абсолютно с одинаковой силой. Правда с ней вести разговор было не страшно – она ребёнок. В ней не было ничего жуткого и поэтому наша беседа не приносила сильных отрицательных эмоций.
– Она это кто? – мне в голову вдруг пришло осознание, что ребёнок повествует о ком – то ещё. А вот это меня действительно испугало.
– Девочка. Вот она перед тобой. – малютка снова скосила глаза в мою сторону. Я же испуганно завертел головой, однако никого не увидел.
– Девочка – это ты? – За страхом пришло облегчение. Ну конечное. Она ещё очень мала, лет пять – шесть, не больше. Я тоже, когда был её возраста, говорил о себе в третьем лице.
– Ты можешь ей помочь?
– Чем? – я решил, что попробую сыграть в эту странную детскую игру.
– Надо разбить стекло!
– Какое стекло? Зачем? Я не буду ничего бить! – паника снова сдавила моё горло.
«Раз, два, три, четыре, пять…» – снова забились в махе руки.
– Ей надо разбить стекло! Ей надо разбить стекло! Ей надо разбить стекло!
Мы так и стояли в тысяче шагов друг от друга. Я с руками раскинутыми, как у птицы и она повторяющая монотонным голосом свой вопрос – просьбу.
«Раз, два… Ты можешь… Три, четыре… Ей… Пять… Помочь… Я иду тебя искать…» – эхо несло по коридору слова.
– Там тоже есть ковёр. С такими же цветами. – она вдруг перестала заунывно повторять одно и тоже и последние слова произнесла уже в другом ключе, от чего мне сразу стало легче. Настолько, что я пошёл к ней, даже не считая свои шаги.
– Зачем тебе разбитое стекло?
– Она хочет разглядеть мир за ним, а через него это слишком сложно.
– Зачем он тебе нужен? Чужой и незнакомый?
– Там мама, папа и младший брат. Она их полностью не видит. Понимаешь, это такое стекло странное. Точнее оно не одно, их два. Именно они не дают ей увидеть всех до конца. Девочка все время видит только какие-то части. То глаз и ухо отца, то мамину щеку и как двигаются её губы, то челку и лоб брата. На чтобы она не смотрела – целого изображения нет.
– Разве тебе этого мало? – я её совсем не понимал, в моём коридоре не было ничего подобного.
Подошёл к ней и опасливо заглянул за её плечо. Зря боялся, такие же стены и такой же ковёр. Только действительно два окна в конце. Смотреть в них я не то чтобы не хотел! Я не мог!
– У меня не выйдет разбить их. Тут нет ничего, чем я мог бы это сделать, а мои руки слишком слабы.
– Тогда давай поищем в других комнатах, может быть там есть то, что поможет? – её голос беспокоил меня даже больше, чем смысл произносимых ей слов. Он был тоненьким и хрупким, заполнял всю мою голову. Как можно думать, если ты заполнен чужим голосом?
– Поищем? Давай поищем? – эти звуки, сложенные ей в слова, проникали в меня. «Стой! Хватит! Куда ещё!» – кричал я мысленно: «Что будет, когда ты заполнишь собой всё пространство в моей голове? Я ведь забуду всё! Сколько шагов надо сделать, и цветы, и трещины.»
Последняя мысль так испугала меня, что я послушно шагнул за ней:
– Поищем! Пошли поищем!
Мы подошли ко второй двери. О боже, я снова не считал шаги. Открыть её было страшно, так – что я подумал: «Открою и умру».
За дверью были те же стены и ковёр.
– Слава богу! Видишь? Все тоже самое! – сказал я ей.
– Нужно дойти до конца! Вдруг там есть то, что сможет тебе помочь расколотить эти жуткие, искажающие окружающих линзы!
– Там нет ничего подобного. Сама погляди. – моя рука указала в глубь комнаты.
– Интересно сколько тут шагов? – снова этот косой взгляд на меня.
– Хорошо. Я посчитаю. А ты иди молча, пожалуйста.
Мы шли по ковру, и я привычно вел свой учёт, бормоча считалку и разглядывая узор. На какое – то мгновение мне даже показалось, что ничего не было. Я снова в своём привычном коридоре и все хорошо и стабильно.
– Смотри – крик моей маленькой спутницы вывел меня из состояния покоя: – Вот! Лежит в углу.
Она побежала туда и так быстро, что только босые пятки замелькали из-под длинного подола.
«Ты меня не собьешь с толку.» – подумал я и упрямо продолжил свое занятие.
В конце пути меня встретили её вытянутые руки с ворохом листков.
– Ну и что это? – мой ворчливый голос, повышенный от волнения, громыхнул вдоль стен, напугав её и меня. Минуту мы стояли замерев друг на против друга, смотря упорно на все те же бесконечные синие цветы.
– Это рисунки. Интересные такие. Кто их создал, а потом оставил тут?
– Мне то откуда знать?
Я взял листки из её рук.
– Постой, это же мои рисунки! Вот это моя семья – показал я на самый верхний. На нем ровным столбиком были написаны буквы. И от них шли такие же ветки, тоже в виде букв: И – мама, её зовут Ира. Мама Ира. В – Витя. Папа. А – Аня. Бабушка. С – Саша. Брат. В – я. Валерик. Я – сын, брат и внук – Валерик. М – Мила. Наша маленькая болонка, с косматыми боками и холодным чёрным носом. Я его не трогал – это неправильно прикасаться у чужому носу. Но у здоровых собак он всегда холодный. Не обязательно трогать, чтобы ощутить то, что можно просто знать.
– Моих родных зовут так же. – вонзила свой дискант в меня малышка.
– Ну да. А тебя – Валерик. – я даже захохотал.
– Над чем ты смеёшься? Не поняла тебя!
– Тебя зовут Валерик? Да?
– Девочка! Её девочка зовут! – голос моей собеседницы задрожал от обиды.
Мне стало стыдно, ведь я сам не понимал чужого смеха. Зачем люди смеются? Надо мной, над собой? Что они этим хотят выразить?
– Тебя Алена зовут, я знаю. Не знаю только откуда. Не помню. Не хочу вспоминать! Смотри, а на этом рисунке Иисус. С иконы бабы Ани. Я его нарисовал просто так, когда мы с мамой сидели в больнице. Там было много народу, и они все очень много говорили. Стоял такой ужасный гул, как будто мчалась в тоннеле электричка. Чух-чух-чух-та-та-та. И тогда я подумал, что мне поможет бог. Бабушка говорит, что он добрый и он всем помогает. Главное попросить. Она всегда молится возле его изображения на стене. И я нарисовал его тоже, чтобы попросить.
– Он тебе помог? – её тонкие руки беспрестанно теребили оборки на рукавах тёплой кофты накинутой поверх платья.
– Да. Все, кто там был тут же замолчали. А я молился очень громко и кланялся, как бабушка у икон. Правда голова моя при этом все время сильно билась об стол. Мама тут же увела меня домой. Она испугалась и думала, что мне больно. Разве боль – это плохо? Хуже когда гул в голове и если чем-то можно заткнуть его – это хорошо!
– Это что? – взгляд на третий рисунок.
– Ковёр.
– Он такой же, как тут. Те же цветы, я их узнаю.
– Точно. Мне все время казалось, что я их где – то видел.
– Почему следующие листы пустые?
Она перебирала дальше чистую стопку, бумажку за бумажкой.
– Я больше ничего не рисовал.
– Почему?
– Мама перестала меня держать за руку.
Я аккуратно сложил бумажную стопку в угол. И пошёл назад – к выходу. «Раз, два, три, четыре, пять» – считал я и девочке ничего не оставалось, как проследовать за мной.
Мы снова вышли в коридор. Впереди оставались ещё три двери. До каждой ровно тысяча шагов.
– Наверное там есть, то что ей поможет. – снова завела свой разговор моя спутница. Однако тут же замолчала и дала мне спокойно отсчитать наш путь к цели назначения.
Тот же ковёр, цветы, стены. «Всё-таки хорошо, что я открываю эти двери» – подумалось мне: – Буду знать, что ничего за ними необычного нет. И тут же споткнулся о собачий поводок, который валялся, портя своим видом симметрию рисунка на ковре. Хотя она была испорчена и ещё чем-то белым. Приглядевшись я понял, что это шерсть, такая же, как была у нашей собаки. Болонка сильно линяла и дома у нас всё было усыпано такими же прядями. Моё настроение вдруг повысилось и стало совсем хорошим. Всё привычно, всё как дома. Сейчас мама скажет, что мы пойдём с Милой гулять и даст мне поводок. И пакетик с печеньем. Болонка будет выполнять наши задания, и я буду давать ей лакомство. Это было не интересно, зато стабильно и привычно. Главное – совсем не страшно. Потом мы выйдем к вокзалу, не с той стороны где много людей и жуткий гвалт, а с той где идут линии рельс и едут поезда. Это безумно завораживает, когда большой кусок стали сливается в одну линию и мчит вперёд. Я всегда смотрел только в ту сторону, откуда они едут и никогда не переводил взор туда, где они замедляют свой бег и останавливаются. В стоящем предмете нет ничего интересного, а значит и время тратить на него ни к чему. И мои спутники наблюдали вместе со мной. Мама держала меня за руку, а я собаку за поводок. Я не люблю, когда ко мне прикасаются, но тут допускал подобное. Это ведь как-то правильно, когда тебя держит за руку мама. Ей можно доверять.
Потом, когда мы шли назад, она давала мне ещё один пакет с печеньем для меня. «Люблю печенье. И маму люблю. И Милу.» – подумал я.
– Смотри – тут поводок, пластмассовая мисочка с водой и пакетик с печеньем. – девочка заговорила, вернув меня из воспоминаний.
– Мила. – позвал я. Лишь эхо откатилось от стены, заставив меня вздрогнуть.
– Её тут нет. – сказала малышка: – Эх, эти вещи не помогут тебе разбить стекло.
– Тебе! Тебе не помогут! – зло отчеканил я каждое слово: – Мне не нужна помощь! Мне наплевать на твои дурацкие стекла! Мне нужны мама, и папа, и баба Аня, и Мила! И Саша… Хотя нет, это уже невозможно…
– Где же они? – девочка уронила поводок на пол.
Срочно, срочно нужно считать, нужно мерить шаги и смотреть на ковёр. Только не тут где есть собачья шерсть, а собаки нет!
Ничего не выходило, я не мог вспомнить слова своей считалки. От хорошего настроения не осталось ни следа. Мы почти бежали, с этой егозой, к выходу. И если бы я добежал первый, то закрыл бы её в комнате с этими вещами и испорченным ковром. Только проворная малявка выскочила из комнаты быстрее меня. Конечно, ведь бегать я отвык. Тогда я принял решение! Я не буду открывать ещё две двери! Не буду ей помогать! Мне не нужно разбивать стекла, мне необходимо считать.
Тут она запела…
Она шла и напевала песню, которую я уже слышал в детстве. Дошла до четвёртой двери, открыла её, стоит и поёт. И мне вспомнилось, как папа говорил, что в любой ситуации, в любой игре нужно просто выучить правила. Если им следовать, то можно пережить событие почти безболезненно. Сейчас правила простые – пройти все комнаты и дать понять этой певице, что в них ничего нет, что ей поможет. Тогда она уйдёт. Как иначе? Ведь если я ничего для неё не смогу сделать – смысла быть рядом просто нет!
– Хорошо, пошли дальше. – я впервые посмотрел ей прямо между глаз.
– Да. – однако, пока я не зашёл первым в комнату, она не сделала ни шага. Я тоже замер у порога, не веря своим глазам. В комнате не было ковра.
– Ну что же ты, иди! Она топталась сзади. Дышала мне в спину. Дыхание было таким горячим, что кожу между лопаток больно жгло. «Наверное у меня теперь там будет ожог.» – подумал я.
Дальше хода не было:
– Как ты не понимаешь- я не могу! Тут стены другие! Те были бы, с привычными трещинами на штукатурке – тут же – золотистые обои.
– Ты боишься?
– Боюсь. А разве ты нет?
– Она очень – очень боится. Иначе бы не просила тебя.
Но я пересилить себя не мог. Я даже не хотел смотреть ни на бумажную позолоту, ни на коричневую краску половой доски. Я не знал, что это за комната. И вышел из неё. А она зашла, и закрыла за собой дверь. Ушла, вот так просто и легко, как и не было её.
«Все так и должно быть, она должна была исчезнуть, я должен был остаться. Однажды одна девочка так же ушла, бросив меня.» – успокаивал я себя, упорно впитывая привычный рисунок ковра, каждой своей клеткой: – Мне надо считать шаги и запоминать линии. Пять тысяч туда и пять тысяч – обратно. Все остальное глупости!
Я раскинул руки, как крылья. Взмах, другой.
– Да, я не птица, и я не взлечу. И я знаю это даже лучше, чем те, кто смотрит на меня со стороны, через потолок моего коридора. Они все думают, что я сумасшедший!
«Раз. Да, мои глаза видят мир частями и никогда не увидят его целиком. Я никогда не пойму эмоций и желаний людей, ведь я не вижу их полностью. Нет в мире предмета, который разобьет это стекло.
Два. Да, я рисую мир, как могу только я. Я его так вижу! Он внутри меня и кусками снаружи. И с этим можно жить! Просто нужно чтобы кто-то держал меня за руку!
Три. Я умею любить! Если мне помочь осознать вас всех! И этот мир! И дать мне что-то интересное в нем для меня! Ведь это так просто и основано на взаимности – вы любите меня – я полюблю вас! И даже смогу общаться с вами!
Четыре. Мне важно знать, что в мире есть стабильность. Мои стены, мой ковёр, мои пять тысяч шагов! Не надо это у меня отбирать!
Пять. Вы меня бросили. Решили, что я безнадёжен, раз боюсь чего-то нового, непонятного. Это плохо, когда нет понимания и любви. Мне – плохо! Всегда меня бросают возле четвёртой комнаты, не помогая перейти в пятую. Что в ней? Мне никогда не узнать.
Я иду тебя искать… Пять тысяч шагов, четыре тысячи девятьсот девяносто девять, четыре тысячи девятьсот девяносто восемь…
– Опять шаги считает? – доктор смотрел на хрупкого белесого мальчика, через окно, расположенное под самым потолком.
– Да. – Кивнула молоденькая медсестра – практикантка: – Он сошёл с ума, потому что семья от него отказалась?
– Говорите всякую ересь! – доктор хмуро поправил очки и сунул ей в руки дело пациента из седьмой палаты: – Отнесите доктору Гириян пожалуйста, она ждет.
«Сидорков Валерий Викторович. Двенадцать лет. Аутизм.» – Прочла медсестра и снова посмотрела в окошко.
– Четыре тысячи восемьсот семьдесят один – донеслось из палаты интерната для особых детей. Валерий сделал крошечный шажок и уставился в пол: – Четыре тысячи восемьсот семьдесят…