9
Он проснулся в хорошем настроении… Позавтракал, съев бабкину манную кашу. Встал заранее, времени было полно: умылся, побрился, оделся, тщательно завязал галстук. В театр – в том же костюме, как ходил каждый день. Галстук выбрал самый нарядный, самый новый, дорогой. Надушился из вчерашнего флакона.
Вот он уже на пути к метро. Первые минут пять-семь шел в совершеннейшей безмятежности. Утро было приятным, солнечным: весна!.. Глядя по сторонам, подмечал, что приметы угрюмой зимы стремительно исчезают. Еще немного и улицы, пожалуй, станут сухими и чистыми!.. С приятными мыслями и видя кругом приятные картины одолел больше, чем полдороги до метро. Здесь уже вместе с ним по улице шагало много народу. Ему приходилось обгонять, лавировать между прохожими. Он перенапрягся, обгоняя одну тетку – навстречу им по узкой дорожке ехал автомобиль, ему нужно было успеть проскочить – все вместе они бы не разминулись. Он сделал через лужи несколько ловких, чудовищных по величине прыжков, – в лужах плавали талые комья, – удачно выскочил на сухой участок и тут с ужасом понял, что все начинается. Опять!.. Он перестал идти своим ускоренным утренним шагом, – по утрам он временами несся так быстро, что зашагать быстрее уже нельзя было в принципе, – только побежать. Он замедлился, и вслед за этим ему несколько раз наступили на задники ботинок – все вокруг неслись, как угорелые, все опаздывали… Во всяком случае большинство!..
Но оно начиналось… Легкий позыв, едва обозначившаяся только что атака повторились. Теперь знак был отчетлив. Но пока напор еще не был таким сильным, он не свидетельствовал о об окончательном приговоре, а был из серии тех, что подразумевают, что все еще может как-то само собой прекратиться, улетучится…
Он миновал еще какое-то расстояние. Он шел медленнее, чем в начале пути, но шел… Вот он влился вместе с одним из ручейков в толпу. Все, словно нарочно, давило на него. Словно эта неприятная давка должна была дать ему почувствовать, что еще немного и хода назад не будет. Он почувствовал новую атаку, опять несильную, но какую-то очень угрожающую, с намеком на ближайшее будущее… Нет, в этом, конечно, никакая вода и пирожок не виноваты!.. Это чистые нервы!
Он чувствовал, что ему надо отвлечься, переключиться с этих отчаянных ощущений. Иначе еще минута и будет поздно – они овладеют им полностью! Вход в метро был уже виден, надо было срочно что-то решать, что-то делать. Но не возвращаться же третий день подряд обратно домой!.. Вчера он встретил Боню, а потом купил себе замечательный подарок!.. Вот так: думать только о приятном, о том, о чем только и имеет смысл в жизни думать.
Он чувствовал, что спасение от наступавшей беды реально, что ему удается выиграть бой, что признаки ужасного отступают – конечно, они быстро отступят, только так и может быть, когда для ужасных признаков нет никаких реальных причин. Теперь все ясно: конечно же ни пирожок, ни новая вода на новом месте жительства не при чем!.. Коробочка… Да, все прекрасно! Боня! Вот и вход в метро, толкотня со всех сторон стала ужасной!.. Ничего не случится!.. Боня, отличное настроение!.. Он благоухает новой туалетной водой. Он прошел в вестибюль станции. Ужас, действительно, начал отступать, как-то потерялся, стал несущественным под действием Бони… Замелькацкий представил столь приятное ему лицо Бони и словно бы крикнул ему, воображаемому (разумеется, выкрикнул про себя):
– Эй, Боня, привет! Вот он я, иду на работу! У меня все отлично! А ты-то что там делаешь?
– Старичок, я совсем не удивлен тем, что у тебя все отлично!.. Ты нормально доберешься до работы – я в этом абсолютно уверен. Понимаешь, старичок, то, что с тобой было вчера и то, что пытается начинаться сегодня – не имеет материальных, вещественных причин, – говорил Боня в своей фирменной самоуверенной манере. – Это лишь нервы, болезненная игра твоей неустойчивой нервной системы!
Замелькацкому тут же стало хуже… В этот момент он уже миновал турникеты и входил на эскалатор. Что-то, какие-то коловращения внутри него стали стремительно прогрессировать. Все движения Замелькацкого вмиг опять стали деревянными, неловкими, он не двигался вместе с людьми из толпы, а создавал всем преграду, опять ему сзади стали наступать на пятки, раз – с такой силой, что чуть не оторвали каблук…
Но окружающего мира для него уже словно бы не существовало…
– Эх, Боня! – судорожно обратился он к нему. – Лучше бы ты не говорил про болезненную игру моей неустойчивой нервной системы!.. Из-за твоих слов мне стало хуже!.. Пойми, старичок, – он невольно перенимал у любимого Бони тон и выражения. – Самовнушение – очень тонкая вещь. Тут надо знать, что и как говорить, а о чем не упоминать ни в коем случае. Ты упомянул болезненную игру неустойчивой нервной системы…
Едва опять прошло про «болезненную игру нервной системы», тотчас стало хуже.
Он чувствовал, что все не то говорит Боне. Он сам себя еще больше погружает в пучину… Он был уже готов окончательно свалиться в панику и спустившись по эскалатору, тут же и вскочить на него, только в противоположном направлении и опять, как вчера, побежать домой. Но это был бы конец!.. Каждый день так бегать?!
Он втиснулся на эскалаторе между двумя какими-то мужиками (до этого, мешая всем, он стоял с левой стороны, где по эскалатору пешком проходили спешившие). «Игра нервов… А в моем подсознании сразу мелькает мыслишка, что бороться с этим невозможно, что это внутри меня… – стремительно, помимо воли подумалось ему. – Пирожок я могу не есть – и все пройдет, а нервы контролировать очень трудно. Это почти невозможно!..»
Коловращение усилилось, пошла атака, несильная еще пока… Он изо всех сил старался свернуть ход мыслей в другую сторону. Вон он, спуск с эскалатора! И надо выбрать: в поезд или обратно наружу!..
– Давай лучше про другое: ты подарил мне чудесную туалетную воду!.. Эх, Боня, какую прелесть ты мне подарил!.. Я вчера открыл коробочку…
Ему стало легче. Ужас отступил. Эге! Да теперь он знает, чем его душить!.. Надо напирать именно на это!..
– Да, Боня, подарок твой поистине великолепен!.. – судорожно разговаривал он с Боней. – Впрочем, я как-то с самого начала был уверен, что именно таким он и окажется!..
Стоявший сверху мужик упирался своей сумкой в спину Замелькацкому, но несмотря на это тот почти уже ликовал. Все могло поменяться в любое мгновение, но пока, – тьфу, тьфу, тьфу, – все пошло в сторону облегчения.
Он сошел с эскалатора.
– Все отлично, Боня! Какой замечательный подарок ты мне преподнес!.. Этот запах… Что в нем?.. Ты спрашиваешь, каков он?..
Он начал объяснять, достаточно сбивчиво, но с энтузиазмом, воображаемому Боне, каков запах его новой, подаренной им туалетной воды. Чем дольше длился этот разговор с Боней, тем уверенней он себя чувствовал. Он уже без особого страха перед будущим втиснулся в подъехавший поезд, проехал несколько остановок…
Но изо всех сил он старался не допустить одного самого опасного: чтобы кто-нибудь в их разговоре упомянул про игру нервов, чтобы где-то хотя бы в какой-нибудь задней мысли это промелькнуло!..
Атаки стихли и больше не повторялись.
Чем больше станций без атак он проезжал, тем сильнее становилась его уверенность. Поезд, на его удачу, бежал очень ходко. В какой-то момент ситуация перевалила через свой экватор и он понял, что почти наверняка уже победил: атаки не возобновятся… Разговор его с Боней постепенно сошел на нет. Постепенно мысли его отвлеклись от злополучной темы, он начал думать о чем-то другом: о бабке, о продажах, о новой квартире… Он добрался до работы.
Он влетел в их комнату. Смирнов уже сидел за компьютером, Ариеллы не было.
– А что, стиральный порошок еще не пришел? – воскликнул Замелькацкий, радостно улыбаясь.
И в эту же секунду с пола, как и накануне, опять почему-то из-за его стола (впрочем, он теперь знал, почему) поднялась Ариелла.
– Стиральный порошок называется «Ариель», а меня зовут Ариелла! – проговорила она, с ненавистью глядя на Замелькацкого и стремительно вышла из комнаты.
– Идиот! – проговорил Смирнов и выскочил вслед за ней.
«Какого черта она все время сидит у меня под столом! Что за идиотская баба!» Он снял куртку, повесил ее на вешалку, сел за компьютер… Теперь он заметил, что розетка у стены была раскручена, возле нее валялась отвертка, куски проводков, нож для резки картона. Он принялся доделывать то, что начала «идиотская баба».
Потом она вошла в комнату и сразу направилась к его столу… Движения ее стали мягкими. Она, как всегда, не улыбалась и глаза смотрели как-то странно-равнодушно, но голос был бархатным:
– Я понимаю… Мы, провинциалы, должны казаться тебе, жителю столицы, нелепыми. Но я же не виновата, что у нас в провинции любят давать детям такие звучные имена совершенно не сообразуясь со вкусом и чувством меры!.. Между прочим, мой папа был против. Он хотел назвать меня просто Таней. Между ним и мамой по поводу моего имени разгорелся целый скандал. Не знаю, как моей маме пришло в голову это «Ариелла», но папа согласился. Но я же не виновата!..
– Я тебе наладил Интернет …
– Спасибо.
– Слушай, ты меня извини, все по-дурацки получается!.. Нормальное имя, мне очень нравится.
– Я рада… – проговорила она и отошла от стола.
Дверь неожиданно резко раскрылась и в комнату влетел Смирнов:
– Воркуете, голубки!..
– Смирнов, ты полный дурак! – совершенно бесстрастно, громко и глядя куда-то в сторону отчеканила Ариелла.
Замелькацкий уткнулся в экран монитора, но по воцарившейся тишине и напряжению, повисшему в воздухе, понял: товарищ опешил и не знает, как теперь себя повести.
– Ты ведь Смирнов тоже коренной москвич. И мне кажется такой культурный и продвинутый человек как ты не должен обладать предрассудками. Если современная девушка сама приглашает молодого человека в театр, то это значит только то, что она хочет побывать в этом театре на спектакле и ей не хочется терять деньги, уплаченные за ненужный билет. Один билет перед спектаклем никто не купит. А терять триста рублей… Не такая я лохушка!.. И какая мне разница, кого пригласить с собой. Я бы пригласила тебя, Смирнов, но с самого начала знала, что ты неправильно меня поймешь. Возомнишь, что мне нравится твоя постная глупая рожа! Вот Артем все понимает правильно. Так ведь, Артем?
– Да-а… – промычал Замелькацкий, делая вид, что увлечен работой и не очень прислушивается к разговору.
«Какого черта я согласился пойти с ней в театр?!»
– Вот видишь, Артем все понимает… Поэтому он сегодня пойдет со мной в театр!..
Смирнов опять вскочил и вышел из комнаты.
Секунд через тридцать он приоткрыл дверь и позвал:
– Артем, можно тебя на секундочку!..
Замелькацкий дернулся было, но решил, что лучше ему не ввязываться ни в какие склоки.
– Слушай, мне некогда… – тоном очень занятого человека отделался он.
– Вот видишь, Смирнов, Артем во всем со мной согласен, – тут же ровным, бесстрастным голосом проговорила Ариелла.
– Робот! – выкрикнул ей Смирнов и закрыл дверь.
Минут через пятнадцать-двадцать он вернулся в комнату и ни на кого ни глядя, уселся за свой стол и принялся работать… Замелькацкий исподтишка рассматривал Ариеллу. Он находил ее красивой. Чем больше он наблюдал за ней, тем сильней убеждался, что более удачного и подходящего имени для нее, чем Ариелла, придумать было невозможно – она совершенно не походила на типичную провинциалку, какими их представляют себе надменные жители столицы. А вот инопланетянку в фантастическом фильме могла играть без всякого грима: главным образом из-за своих огромных глаз, взгляд которых был холоден и неподвижен… Да ее вполне можно было назвать красавицей, но он знал, почему не хотел идти с ней в театр – в ней было нечто отталкивавшее и даже пугавшее!
Ариелла начала обзванивать клиентов. Говорила она с ними ровным, металлическим голосом, хотя это было первое ее знакомство с заказчиками и она могла бы проявить немного больше тепла…