Вы здесь

Удивительная история освоения Земли. ПОКОРИТЕЛИ ВЫСОКИХ ШИРОТ (Лев Шильник, 2011)

ПОКОРИТЕЛИ ВЫСОКИХ ШИРОТ

В конце VIII – начале XI века у христианских королей Западной Европы не было никаких оснований высокомерно называть мужественных первопроходцев полярных широт варварами и дикарями. О какой дикости может идти речь, если древние скандинавы оставили впечатляющее культурное наследие – от эддических мифов с их суровым мрачноватым декором и мастерской резьбы по камню и дереву до великолепных саг и непревзойденных шедевров скальдической поэзии? Об искупительной жертве Христа наслышаны все, но редко кто вспомнит об Одине, сеятеле раздоров и верховном языческом божестве из пантеона немногословных северян. Непредсказуемый, переменчивый и коварный, он покровительствовал бесстрашным воинам и поэтам; в погоне за муд ростью собственноручно распял себя на исполинском ясене Иггдрасиль, пронзающем вселенную мировом древе, и без колебаний расстался с правым глазом, чтобы глотнуть живительной воды из чудотворного источника великана Мимира. Даже от фонетики эддических песен порой веет какой-то сладковатой языческой жутью! Гибель богов в конце времен обозначена скрежещущим словом Рагнарек, и разве хоть кто-нибудь усомнится, что страшная Гиннунгагап (вы слышите это гулкое эхо, тонущее в непроглядной тьме?) есть не что иное, как мировая всепоглощающая бездна?

Поэзия скальдов – не менее примечательное явление. Перед нами открывается хищный и жестокий мир викингов – мир звенящих мечей и обагренных кровью секир, остробоких парусников, скользящих по капризным волнам северных морей, и необузданных воинов, обуреваемых жаждой славы и золота.

Таланты северян, поклонявшихся Одину и Тору вместо Христа, не исчерпывались виртуозным стихосложением и резьбой по камню. Они были замечательными оружейниками и ювелирами, умели возводить надежные крепости вроде знаменитого Треллеборга, а в искусстве судостроения и кораблевождения не знали себе равных. На вертких драккарах, способных бойко идти против ветра под парусом, викинги поднялись до ледовых широт и освоили земли, лежащие за полярным кругом, – Исландию и Гренландию. Разумеется, дело не ограничивалось мирной колонизацией неведомых берегов. Викинги отправлялись в дальние походы не из любви к путешествиям. Они грабили и убивали, проявляя порой неслыханную жестокость, но разве христианские короли отличались милосердием и кротким нравом? О деяниях викингов мы знаем исключительно со слов их смертельных врагов, а сами они никаких письменных свидетельств не оставили. Первые саги были записаны много позднее, в XIII веке, когда героическая эпоха бури и натиска необузданных северян давным-давно завершилась.

Размах экспансии викингов на протяжении почти 300 лет – с конца VIII и по вторую половину XI века – способен поразить самое богатое воображение. Бородатые язычники в рогатых шлемах на юрких кораблях легко проходили по крупным рекам далеко в глубь континентальной Европы. Их боялись смертельно. Едва только завидев полосатые двуцветные паруса и острые форштевни, украшенные головами драконов и фантастических чудищ, жители прибрежных районов Англии, Ирландии, Франции и Германии бросали свои жилища и спешили укрыться в лесах вместе с домашней скотиной и нехитрым скарбом. Замешкавшиеся погибали под ударами мечей и тяжелых боевых секир свирепых северных варваров.


Корабль норманнов на рубеже IX и X веков


В Скандинавии вырастали целые поколения, не желавшие ловить треску и селедку в холодных водах извилистых фьордов или возделывать тощую землю на отрогах невысоких скалистых гор, круто сбегающих к морю. Шебутная молодежь, которой не сиделось на месте, сбивалась в стаи, выбирала себе вождя из числа влиятельных представителей знати и, погрузившись на корабль, отчаливала в неизвестность – за подвигами, славой и золотом. Во Франции их называли норманнами, то есть северными людьми, в Англии – данами (не делая различия между выходцами из Норвегии или Дании), в Византии – варангами (скандинавы охотно нанимались в императорскую гвардию в качестве наемников), а на Руси – варягами.

Термин «викинг» впервые появляется у немецкого хрониста второй половины XI века Адама Бременского: он писал о «пиратах, которых датчане называют викингами». Между тем этимология этого слова не вполне ясна до сих пор. Одни ученые связывают его с Виком (Viken), областью Норвегии, прилежащей к Ослофьорду, другие настаивают на древнеанглийском wic, что означает город или укрепленный лагерь, а третьи производят его от слова vic (бухта или залив в переводе на русский). Таким образом, викинг – это тот, кто прячется в заливе, поджидая несчастную жертву. Но есть и четвертое толкование, ничуть не менее убедительное. Согласно этой версии, термин «викинг» происходит от старинного глагола vikja, что переводится как «поворачивать» или «отклоняться», то есть викинг – это обыкновенный джентльмен удачи, покинувший родину и промышляющий морским разбоем. Между прочим, весьма любопытно, что слово «викинг» отнюдь не было комплиментом, если верить древнеисландским источникам. В скандинавских сагах так называют необузданных и кровожадных людей, променявших размеренную мирную жизнь на пиратский промысел. Остается добавить, что это слово чаще всего применялось не к человеку, а к грабительскому предприятию: «уйти или отправиться в viking», причем торговая поездка и военный набег довольно строго разграничивались.


Шлем викинга


Как бы там ни было, но в размахе начинаний викингам при всем желании не откажешь. Рунические надписи на могильных камнях говорят об этом совершенно недвусмысленно. Известный отечественный историк А. Я. Гуревич пишет об одном из таких непосед, шведе по имени Гардар:

Его усадьба находилась в Зеландии, женился он в Норвегии, поселился на Гебридских островах; штормом его прибило к неведомой тогда Исландии. <…> На недавно найденной на Готланде кольчуге викинга выбиты рунами названия стран, в которых он побывал: Греция, Иерусалим, Исландия, Серкланд (страна сарацинов). Руническая надпись на памятном камне в Швеции упоминает членов одной семьи, павших в походах: двое погибли в Греции, один на Борнхольме, еще один в Ирландии.


Приглядимся повнимательнее к географии норманнских походов. Христианская Европа впервые столкнулась с викингами в 793 году, когда смиренные монахи Линдисфарнской обители, расположенной на острове близ побережья Нортумбрии (англосаксонское королевство на восточном побережье средневековой Британии), увидели на горизонте незнакомые полосатые паруса. Корабли пришвартовались в монастырской гавани, и на берег как горох посыпались рослые светловолосые воины в кольчугах и с тяжелыми боевыми секирами в руках. Пришельцы разграбили и сожгли святую обитель, безжалостно вырезали монахов, а немногих оставшихся в живых погрузили на борт и увезли в неизвестном направлении. С тех пор и на протяжении всего IX века драккары безбожных язычников чуть ли не ежегодно совершали грабительские рейды к берегам Англии, Ирландии, Шотландии и континентальной Европы, повергая в трепет благочестивых христиан. Викинги разорили Лондон и Гамбург, Нант и Париж, Орлеан и Тулузу, сожгли и разграбили Шартр, Лимож и Бордо, обратили в груду развалин Лиссабон, Арль и Кадис. Горели Кордова, Валенсия и Севилья, а некоему Бьерну приписывают четырехлетнее странствие в Испанию, Италию и Северную Африку и даже еще дальше – в Восточное Средиземноморье. Красные норманнские паруса видели у берегов Марокко и на рейде Александрии, а в 860 году норвежцы разграбили Пизу (Северная Италия). Сравнительно недавно на плече мраморного льва в Пирее (портовый город близ Афин) была обнаружена руническая надпись, оставленная норманнами.


Маршруты морских походов норманнов


Разумеется, дело не ограничивалось только лишь грабительскими набегами, поскольку морская торговля и военная служба по найму у правителей сопредельных стран были ничуть не менее доходным занятием. Остроносые корабли спускались по Волге и Днепру и бороздили воды Каспийского и Черного морей. Викинги с готовностью пополняли ряды наемников, и мы знаем об их дружинах, состоявших на службе у русских князей и византийских императоров. А. Я. Гуревич пишет:

Норманнские наемники играли немалую роль в жизни Византийской империи в X и XI веках. Среди них особенной известностью пользовался Харальд Сигурдарсон – будущий правитель Норвегии; о его подвигах на Руси, в Константинополе, на Ближнем Востоке, в Южной Италии и других странах пели скальды и слагались красочные легенды.

По Западной Двине (Даугаве) и через Финский залив, а затем по Неве, Ладоге и Волхову скандинавские торговцы и воины просачивались на Русь и в Восточную Европу. Само начало русской государственности теснейшим образом связано с северными пришельцами. Можно как угодно относиться к летописному преданию о призвании варягов (скорее всего, оно насквозь легендарно), но тот факт, что первые русские князья были выходцами из скандинавских стран, сомнению не подлежит. Это подтверждается и археологическими находками, и данными топонимики. Первые известные нам князья, сидевшие в Новгороде и Киеве (Олег, Игорь, Ольга), а равно и немалая часть их приближенных и дружинников были, вне всякого сомнения, скандинавами. О безусловном скандинавском происхождении многих дружинников и купцов, близких к князю, свидетельствуют их имена, зафиксированные в договорах Игоря и Олега с византийскими императорами в 911 и 944 годах. Правда, обрусели они очень быстро: уже сын Ольги носил славянское имя Святослав. Более того, сам этноним «русь», обозначавший в летописных источниках пришлых скандинавов, имеет североевропейские корни, что было убедительно доказано еще в 80-х годах минувшего века.

На крайнем востоке Европы норманнам приходилось сталкиваться не только со славянскими народами, но и с угро-финнами, волжскими булгарами и хазарами, а через Волгу и Каспий они достигали сожженных солнцем земель Арабского Халифата. Хроники скупо свидетельствуют, что викингам удалось обогнуть Скандинавский полуостров, выйти на просторы Студеного моря (так в старину называли Северный Ледовитый океан) и добраться до Шпицбергена и Новой Земли. Несколько столетий спустя их путем двинутся русские поморы, осваивая территории, лежащие за полярным кругом.

Чем же объяснить беспримерную трехсотлетнюю экспансию бедного и сравнительно немногочисленного народа? Известный отечественный историк Л. Н. Гумилев предложил в свое время гипотезу пассионарных толчков (от французского passion – «страсть»), которые порождают внутри этноса генерацию особых людей, решительно ломающих традиционный стереотип поведения и ориентированных на подвиги и походы неведомо куда. При всем уважении к эрудиции Льва Николаевича Гумилева согласиться с ним нелегко, ибо его теория слишком прямолинейна. Это даже не ключ, а универсальная отмычка в руках домушника. Оперируя весьма расплывчатым понятием этнической энергетики, она втискивает в прокрустово ложе жесткой схемы почти любое историческое событие.

Точно такой же абсолютизацией одного-единственного фактора грешит и подход в духе климатического детерминизма. Согласно этой точке зрения, похолодание и сопутствующая ему бескормица (в IX веке средняя температура в Северном полушарии ощутимо упала) выдавливали норманнов за пределы исконного ареала, а когда на рубеже X–XI веков климат заметно улучшился, экспансионистская активность скандинавских дружин моментально сошла на нет. Иными словами, холод подстегивает народы, а тепло убаюкивает. Если следовать этой логике, викинги в IX столетии должны были стремиться на юг, и только на юг, однако хорошо известно, что именно в это гиблое время они заселили и холодные Фарерские острова, и еще более холодную Исландию. С другой стороны, на излете X века, когда вновь потеплело, им можно бы было сидеть дома, но упрямые скандинавы ринулись осваивать Гренландию и Северную Америку. И разве не разумнее предположить, что потепление X века только стимулировало дальние вояжи норманнов в полярных широтах?

Подлинные мотивы норманнской экспансии нелепо трактовать в духе климатического детерминизма. Обычно историки выделяют несколько основных причин: относительное перенаселение и земельный голод; оживление торговли, познакомившее скандинавов с достижениями других народов и стимулировавшее прогресс в судостроении; наконец, классовое расслоение, сопровождавшееся выделением родовой знати, интересы которой почти сразу же обратились вовне – к богатым южным странам, видевшимся практически неисчерпаемым источником всевозможных благ. Вполне вероятно, что и климатические пертурбации сыграли свою роль, но едва ли они выступали в качестве ведущего фактора.

Чтобы плавать в неспокойных северных морях и пересекать Атлантику, бороться со свирепыми штормами и преодолевать мрак, туман, холод и плавучие льды, отважным скандинавам требовались надежные и быстроходные корабли, способные противостоять всем капризам стихии. В противном случае далекие морские странствия неминуемо обернулись бы коллективным самоубийством. По всей вероятности, необходимый уровень судостроения был достигнут норманнами уже к середине VIII века, а в последующие столетия их корабли стали еще совершеннее. Об этом говорят не только наскальные изображения и скупые летописные свидетельства, но и многочисленные археологические находки, поскольку элегантные корабли викингов неплохо сохранились в плотных глинистых почвах, не пропускающих воздуха. Дело в том, что, по языческим верованиям скандинавов, человек, ушедший в мир иной, продолжает вести привычный образ жизни – сражается, ловит рыбу и плавает по морю, поэтому знатных покойников нередко хоронили вместе с ювелирными изделиями, оружием, утварью и прочим имуществом, которое пригодится ему на том свете. Иногда тела усопших помещали в большие лодки и корабли, причем размер и оснащение судна находились в прямой зависимости от статуса погребенного. Как показали специальные исследования, многие из этих судов довольно долго (10–15 лет) использовались по своему прямому назначению, прежде чем обрели вечную якорную стоянку под толстым слоем могильной земли. Первые корабли норманнов были обнаружены еще в конце позапрошлого века при раскопках курганов в Юго-Восточной Норвегии (Туна и Гокстад), а сегодня на территории Скандинавии, Исландии и Британских островов уже насчитывается несколько десятков погребений в ладьях.

Как же выглядели эти замечательные корабли, наводившие в свое время смертельный ужас на жителей Западной и Восточной Европы? Давайте обратимся к ископаемому судну из Гокстада, бесспорному шедевру кораблестроительного искусства, обладавшему, по единодушному мнению экспертов, великолепными мореходными качествами. Эта сравнительно небольшая посудина, найденная в 1880 году, выставлена сегодня в университетском дворе города Осло на всеобщее обозрение.

Гокстадский корабль – воплощенное изящество, радующее глаз безупречным лаконизмом своих обводов. Его длина от носа до кормы чуть больше 23 метров (20,5 метра по ватерлинии) при максимальной ширине около 6 метров. Массивный 19-метровый киль изготовлен из цельного дубового ствола, а высота судна от основания киля до планшира составляет примерно 2 метра. Обшивка выполнена из дубовых досок, которые соединяются внакрой, наподобие черепичной крыши. К шпангоутам доски крепились частично с помощью деревянных и железных гвоздей, а частично – путем своеобразной шнуровки, для чего использовались еловые корни, лыко и полоски китовой кожи. Подобное конструктивное решение было весьма остроумной технической находкой, поскольку обеспечивало корпусу судна эластичность и прочность: гибкие доски легко смещались друг относительно друга и противостояли сильным ударам океанских волн. Мачта высотой 11 метров несла 12-метровую рею, на которой был подвешен большой прямоугольный парус из тяжелого сукна площадью около 70 квадратных метров. Площадь паруса регулировалась с помощью системы рифов и линей, так что судно из Гокстада могло идти не только в галфинд (при боковом ветре), но и в крутой бейдевинд, то есть против ветра, поворачивая с галса на галс. (Галфинд – от голландского halfwind, буквально: «половина ветра» – курс парусного судна, при котором его продольная ось перпендикулярна направлению ветра; бейдевинд – курс парусного судна, когда его продольная ось образует с направлением ветра угол меньше 90 градусов, если считать углы от носа судна.)


Гокстадский корабль


Мачта была съемной: ее основание вставлялось в прочный дубовый чурбан со сложной системой пазов (на севере его называли «старухой»), который крепился к килю. Чтобы увеличить высоту борта, норманны подвешивали по обеим сторонам верхнего пояса обшивки судна впритык друг к другу свои круглые щиты, которые ярко блестели на солнце, точно шляпки исполинских гвоздей.

Драккары викингов могли ходить и на веслах (на гокстадском корабле было 32 весла), а из-за малой осадки идеально подходили для стремительных набегов на побережья. Однако в первую очередь они были все-таки кораблями открытого моря и задумывались как полноценные парусники, наподобие каравелл и фрегатов позднейших веков. Весла использовались эпизодически и служили, как правило, сугубо вспомогательным приспособлением, на случай штиля или при плавании в узких фьордах, на реках и мелководье, где было необходимо маневрировать. Вдали от берегов весла убирали, отверстия в бортах тщательно задраивали, поднимали паруса, и остроносый корабль легко скользил по пенным барашкам, лавируя против ветра.

Жесткий массивный киль и подвижные сочленения корпуса придавали норманнским судам одновременно прочность и гибкость, что позволяло скандинавским мореходам совершать беспримерные вояжи в бурных и капризных водах Северной Атлантики. Управление кораблем осуществлялось при помощи рулевого весла, которое всегда крепилось на корме по правому борту. Кстати, отсюда происходит термин «штирборт», что в дословном переводе означает «рулевой борт».

Высокие мореходные качества скандинавских судов удалось подтвердить экспериментально. В 1893 году была построена точная копия корабля из Гокстада, на котором норвежская команда менее чем за месяц пересекла Атлантический океан в штормовую погоду, проделав путь от Бергена до Нью-Йорка. По окончании плавания капитан Магнус Андерсен, затеявший это путешествие, отметил большую легкость в управлении, – даже в бурю с рулем без труда справлялся один человек. Как ни парадоксально, но конструкция тысячелетней давности с рулевым веслом по правому борту оказалась куда надежнее современного решения (руль в кормовой части, на ахтерштевне), так что редкая смекалка и высочайшее мастерство северных корабелов получили дополнительное весомое подтверждение. В 1932 году капитан Фолгар повторил одно из путешествий Колумба на корабле, построенном по образцу 18-метро вого норманнского судна, и на нем же вернулся обратно в Норвегию через остров Ньюфаундленд. Были и другие аналогичные попытки, причем капитаны, управлявшие новоделами кораблей викингов, всякий раз отзывались о них в самой превосходной степени. Весьма примечателен тот факт, что, хотя обшивка судна елозила взад-вперед (во время плавания Магнуса Андерсена планшир смещался на 15 сантиметров относительно первоначального положения), доисторический кораблик не давал течи, ибо все соединения и щели были добросовестно проконопачены просмоленной овечьей шерстью и щетиной – так делалось в старину.

Итак, высокие мореходные качества норманнских драккаров сомнений не вызывают. А вот как скандинавские штурманы находили дорогу в открытом море? Чтобы вычислить курс и строго его придерживаться вдали от берегов, не обойтись без навигационных приборов – лага, секстана и компаса. Лаг представляет собой вертушку, буксируемую на лине, и служит для определения скорости и расстояния, пройденного судном. Бывает еще гидравлический лаг, который измеряет возникающий при ходе судна динамический напор воды. Секстан (или квадрант, его более примитивная версия) – это угломерный инструмент, применяемый для измерения высоты небесных светил, с его помощью определяют местоположение корабля. Той же цели служит и компас – прибор для ориентировки по сторонам горизонта, указывающий направление географического (истинного) или магнитного меридиана, которые, как известно, не совпадают. Излишне говорить, что в распоряжении викингов ничего подобного, разумеется, не было, ибо все эти хитроумные устройства появились в Европе гораздо позже.

Даже прибрежное плавание в северных морях с их бесчисленными проливами и узкими извилистыми фьордами представляет немалые трудности и требует солидного опыта. Чтобы не заблудиться в лабиринте островов у западных и северо-восточных берегов Шотландии, штурману следовало помнить великое множество ориентиров. Между тем и Гебридские, и Оркнейские, и Шетландские, и даже лежащие далеко на отшибе Фарерские острова были колонизованы норманнами очень рано, что безоговорочно указывает на их высочайшее мастерство в непростом искусстве кораблевождения. Например, Фарерский архипелаг расположен почти в 400 километрах от северной оконечности Британии и более чем в 600 километрах от западного побережья Норвегии. Сам по себе он невелик – около 100 километров в направлении с юга на север, так что командирам норманнских флотилий требовалась изрядная меткость, дабы не промахнуться. Сегодня мы знаем, что мореходы тех далеких времен умели определять местоположение корабля по солнцу и звездам и измерять глубину с помощью линя. А в хорошую погоду они могли без труда пройти за сутки 200 и более километров.

Однако навигационное искусство норманнов не ограничивалось скупым перечнем стандартных приемов. Изучив вдоль и поперек окружавшие их моря, они замечательно умели ориентироваться по цвету воды и скоплениям облаков, по морским тварям и птицам, по сахарному блеску плавучих льдов, водорослям, течениям и ветрам. Иными словами, кораблевождение скандинавов опиралось на богатейшую историческую традицию, которая передавалась из уст в уста, от мастера к ученику. Это было в значительной степени интуитивное знание, обширный набор примет, которые следовало постигать и на своем собственном опыте.

Как известно, викинги не ограничивались осторожным прощупыванием изрезанного фьордами норвежского побережья и вояжами к Британским островам, но одолели грозный Бискайский залив и через Гибралтар проникли в Средиземное море. Им покорились Балтика и студеные воды полярных морей, и норманнские корабли, поднимаясь до ледовых широт, бросали якоря у негостеприимных берегов Шпицбергена и Новой Земли. Неукротимое морское племя заселило Исландию и Гренландию, а на излете I тысячелетия н. э. сумело пересечь Атлантический океан, высадившись на восточном побережье Североамериканского континента.

В те далекие времена главным навигационным параметром при плаваниях через Атлантику являлась широта. Если долготой еще можно с грехом пополам пренебречь, то определение широты – процедура совершенно необходимая, и скандинавские мореходы наверняка умели это делать, хотя мы не знаем в точности, какими инструментами они пользовались. В источниках упоминается исландец по имени Одди Звездочет, который жил на севере острова в конце X века. На протяжении года этот Одди еженедельно отмечал в специальной таблице полуденное склонение солнца. Если взять деревянный шест и нанести на него зарубки в соответствии с расчетами Одди, то он превратится в простейший угломерный инструмент. С помощью такого шеста мореплаватель в любой момент сможет определить местонахождение своего корабля: южнее он или севернее того места, где производились наблюдения. Курс по широте можно корректировать и с помощью самых приблизительных и грубых методов, например, измеряя длину полуденной тени или высоту Полярной звезды над горизонтом (норманны называли ее Путеводной). За единицу измерения принималась длина большого пальца, ладони или руки. Гвин Джонс, автор книги «Викинги», пишет:

Если морякам, попавшим в шторм (а такое случалось нередко), удавалось вернуться на нужную широту и избрать правильное направление, они рано или поздно добирались до цели. Плыть по широте было не слишком сложно, и, вероятно, именно поэтому в записанных в XIII веке сагах морские странствия выглядят вполне будничным и не слишком опасным занятием. Обычно говорится, что плавание, например, из Ослофьорда в Брейдафьорд в Исландии, или из Брейдафьорда в гренландское Восточное поселение, или из Восточного поселения в Лейфсбудир в Виноградной стране – Винланде было благополучным, либо что ветер был благоприятным, либо что корабль отнесло в сторону, но в конце концов он достиг берега.

Винландом называлась колония норманнов в Северной Америке.

Скандинавские мореходы умели вести навигационные наблюдения и в пасмурную погоду. Для этой цели применялся кальцит, или исландский шпат (в источниках его называют «солнечным камнем»), обладающий способностью к поляризации света, с помощью которого не составляет большого труда определить положение солнца, даже если оно скрыто за облаками. И хотя вопрос об использовании викингами «солнечного камня» до сих пор остается открытым, ряд эпизодов из «Книги Плоского острова» и некоторых других источников проще всего истолковать именно таким образом. Вполне вероятно, что в распоряжении норманнов имелся и простейший компас. При раскопках древнего гренландского поселения в 1948 году был обнаружен фрагмент прибора, который считают элементарным пеленгатором: деревянный диск, разбитый на 32 деления, вращался на рукоятке, продетой через отверстие в центре, а по диску ходила игла, указывавшая курс. Правда, Джонс полагает, что «такая подробность в определении направлений напоминает скорее о позднем Средневековье, нежели об эпохе викингов; у скандинавов существовали названия для восьми сторон горизонта, и естественнее было бы увидеть на их компасе восемь делений». Находка, бесспорно, заслуживает внимания, тем более что норманны, по мнению некоторых историков, умели ориентироваться по сторонам света с помощью кусочков магнитной руды.

Плавания в Северной Атлантике и за полярным кругом при таком скромном навигационном инструментарии требовали немалого искусства и отчаянной смелости, но мужества скандинавским мореходам было как раз не занимать. Суровый колорит их песен и саг рисует нам образы людей бесстрашных, дисциплинированных и всегда готовых прийти на помощь другу. В «Саге об Эйрике Рыжем» рассказывается о гибели Бьярни, сына Гримольфа, который плавал к берегам Северной Америки. Когда его корабль начал тонуть, он приказал своим людям покинуть судно и перейти в лодку. А поскольку она могла вместить только половину экипажа, Бьярни предложил тянуть жребий. Все согласились с предложением капитана, однако один юноша, которому выпал несчастливый билет, вдруг заартачился:

– Ты намерен меня здесь оставить, Бьярни?

– Выходит, так, – отвечал Бьярни.

– Не то обещал ты мне, – сказал парень, – когда я последовал за тобой из отцовского дома в Исландии.

– Ничего не могу поделать, – сказал Бьярни. – Но ответь, что ты можешь предложить?

– Я предлагаю поменяться местами, чтобы ты перешел сюда, а я пошел бы туда.

– Пусть будет так, – ответил Бьярни. – Ты, я вижу, очень жаден до жизни и думаешь, что трудная вещь – умереть.

Тогда они поменялись местами. Тот человек перешел в лодку, а Бьярни взошел на корабль…

Далее рассказывается, что Бьярни и его друзья погибли вместе с кораблем, а лодка благополучно добралась до берегов Ирландии. Имени человека, которого спас Бьярни, сага даже не упоминает, ибо малодушие перед лицом смерти – непростительный грех с точки зрения викинга. А вот рассказ о бесстрашном Бьярни, который спокойно принял свою судьбу, как и подобает настоящему мужчине, исландцы передавали из поколения в поколение.

Вера в судьбу и бестрепетное приятие своего жребия были типичной чертой скандинавского национального характера. В эддических мифах миром правит всемогущий Рок, и даже боги не в силах изменить того, что предначертано от начала времен. Быть может, дело тут даже не в специфике национального характера норманнов, а в языческой ментальности вообще, где вера в судьбу соседствует с редким мужеством, презрением к опасности и священным долгом гостеприимства. Стоит ли удивляться, что именно это беспокойное племя, сполна одаренное неукротимым первопроходческим духом, не только сумело переплыть студеные моря Северной Атлантики, но и заселило земли, лежащие возле самой макушки земного шара? Впрочем, справедливости ради необходимо отметить, что пальма первенства в покорении высоких широт далеко не всегда принадлежит отчаянным скандинавским мореходам. Так, например, Исландия, не говоря уже об Оркнейских или Фарерских островах, была колонизована ирландскими монахами почти за 100 лет до норманнов. На Фарерах – Овечьих островах – они обосновались вскоре после 700 года, а к концу VIII столетия наткнулись на обширную безлюдную землю, где наблюдали феномен белых ночей, типичный для приполярных стран. Ирландский монах Дикуил, видный деятель так называемого Каролингского возрождения и автор трактата «Об измерении круга Земли» (825 год), пишет:

Прошло уже 30 лет с той поры, как монахи, жившие на этом острове (Туле. – Л. Ш.) с первого дня февраля по первый день августа, рассказывали мне, что там не только во время летнего солнцестояния, но также и во дни до него и после него в вечерний час заходящее солнце скрывается лишь на краткое время, словно за небольшим холмом, и темноты не бывает, так что, каким бы делом человек ни желал заниматься, он справится с ним без труда, как при свете дня, даже если он возьмется выискивать вшей у себя в одеждах. А если кто поднимется на высокую гору, то он будет видеть солнце постоянно…

О стране Туле (где летней ночью светло как днем), лежащей в шести днях плавания от Британии на север, писал в своей книге «Дух времени» еще Беда Достопочтенный (673–735), один из крупнейших англосаксонских ученых раннего Средневековья, но современные историки полагают, что он заимствовал сведения о Туле из античных источников (в частности, из сочинений Пифея), а вовсе не имел в виду Исландию, поскольку умер за 60 лет до ее открытия. Ирландские монахи открыли неприветливый остров в 795 году и обосновались там всерьез и надолго, однако были выдавлены оттуда норманнами во второй половине IX века. По-видимому, первыми скандинавами, переоткрывшими Исландию, были швед Гардар и норвежцы Наддод и Флоки. В 860 году драккар Наддода сбился с курса и был отнесен свирепым штормом к берегам неведомой земли, которую норвежский викинг назвал Снэландом – Страной снегов, ибо налетевшая снежная буря затянула непроницаемой пеленой горные склоны. Семью годами позже Гардар обогнул Исландию, установив тем самым ее островной характер, и нарек ее своим собственным именем – Гардарсхольмом, то есть островом Гардара. Третий мореплаватель, Флоки, высадился в районе западных фьордов и провел на побережье все лето, занимаясь рыбалкой и охотой на тюленей. Ранняя зима застала норвежцев врасплох, так что незадачливым охотникам на морского зверя пришлось весьма несладко, и даже ранней весной, когда Флоки готовился навсегда покинуть неприветливый край, многие южные заливы были основательно забиты льдом. Поэтому Флоки дал острову имя Исланд – Страна льда, которое сохраняется за ним до сих пор.

Однако суровый климат не отпугнул норманнов. Планомерная колонизация Исландии началась около 874 года, когда некто Ингольф Арнарсон, покинувший Норвегию из-за совершенного его братом убийства, обосновался на юго-западном побережье острова, поблизости от горячих источников. К 930 году крохотное приморское поселение – Рейкьявик – уже насчитывало несколько сотен жителей и превратилось в самый дальний западный форпост новой островной колонии скандинавов. Поскольку пять шестых территории Исландии, представляющие собой обширные лавовые поля, черные пески, трясины и топи в оспинах гейзеров и клокочущих грязевых источников, были почти непригодны для жизни, колонисты селились в основном вблизи моря. Негостеприимные горные районы внутри страны, навсегда прихлопнутые ледовыми шапками, оставались пустынными и необжитыми. К середине X века, когда освоение Исландии практически завершилось, было учреждено общее для всего населения острова собрание – альтинг – и приняты первые законы по норвежскому образцу. Развивались искусства и ремесла. Создавались величественные саги, а изощренная скальдическая поэзия даже сделалась товаром на экспорт, ибо исландские стихотворцы не без успеха торговали своим искусством за рубежом. Но еще большую славу в глазах потомков исландцам принесли их далекие морские экспедиции, в ходе которых возникли поселения в Гренландии и на восточных берегах Северной Америки.

В 80-х годах X века землевладелец Эйрик по прозвищу Рыжий (или Красный), изгнанник, объявленный вне закона у себя на родине за жестокое убийство, отправился вместе со своими людьми в дальнее плавание на запад, где, по рассказам бывалых моряков, лежала неведомая страна. Около 982 года беглецы увидели неприветливые пустынные берега незнакомой земли, над которыми громоздились, карабкаясь друг на друга, вековые льды, ослепительно сверкавшие на солнце. Это было восточное побережье Гренландии, самого большого острова нашей планеты. Эйрик Рыжий повернул на юг и, пройдя более 600 километров, обогнул мыс Фарвель и бросил якорь у юго-западной оконечности острова. Место ему сразу понравилось, так как ледник здесь уползал на север, открывая взору плодородные долины и склоны холмов, поросшие сочной травой и густым кустарником. Исландцы высадились на берег и устроили поселение. Реки и озера кишели рыбой, у побережья резвились моржи и тюлени, на острых скалах гнездились тысячи непуганых птиц, а в глубине острова водились лисы, медведи и олени карибу. Эйрик окрестил новую землю Гренландией, что означает в переводе «зеленая страна». Возможно, в этом названии крылись лукавство и далекоидущий политический расчет, поскольку новый край был еще более суров, чем Исландия. Но с другой стороны, рубеж X–XI веков – это пик потепления в Северном полушарии, так что норманнам, смертельно уставшим от изнурительных путешествий по холодным морям, удивительный остров мог и в самом деле показаться землей обетованной. Как бы там ни было, но норвежский хронист Ари Торгильссон Фроде не обольщается на его счет:

Он (Эйрик Рыжий. – Л. Ш.) дал стране имя, назвав ее Гренландией; он сказал, что люди захотят туда отправиться, если у страны будет хорошее название. Они нашли на востоке и на западе страны следы жилья, а также остатки лодок и каменных орудий. Так рассказал Торкелю, сыну Геллира, в Гренландии человек, который сам был в этом путешествии с Эйриком Рыжим.

Благополучно перезимовав, Эйрик Рыжий и его люди приступили к тщательному обследованию западных берегов скованной льдами суровой земли на предмет поиска удобных мест для обустройства новых хуторов. Из вчерашнего изгоя, гонимого в хвост и в гриву, предприимчивый Эйрик в одночасье превратился в богатого землевладельца и хозяина обширной незаселенной территории. На протяжении без малого трех лет, пока не истек срок его ссылки (за крутой нрав ему вчинили три года изгнания), он исходил вдоль и поперек юго-запад Гренландии и подготовил почву для потенциальных колонистов. Вернувшись на родину, которая переживала жесточайший экономический кризис (за 10 лет до его путешествия на Исландию обрушился голод), он снарядил экспедицию из 25 кораблей, 14 из которых благополучно добрались до изрезанных фьордами скалистых берегов новоиспеченной колонии. В Гренландии возникли два постоянных поселения – Западное и Восточное, общественные институты которых один в один копировали демократическую республику метрополии с ее национальным тингом и жестким сводом законов. В лучшие времена в Западном поселении насчитывалось до 90 состоятельных хуторов. Гвин Джонс пишет:

Практически все первые поселенцы приплыли из Исландии. Их было не более 450 человек, но в конечном итоге население Гренландии возросло до 3000 человек.

Правда, к XIV столетию некогда процветавшая колония захирела и почти полностью обезлюдела, что многие современные географы связывают с наступлением так называемого малого ледникового периода, но эта интересная тема выходит за рамки нашего разговора.

Если взглянуть на карту Северной Атлантики, то сразу же бросается в глаза, что Гренландию и Северную Америку разделяет сравнительно небольшое расстояние – от 500 до 1 000 километров в зависимости от широты и выбранного маршрута. Морских волков это не пугало. Океанские просторы студеных северных вод с густой кашей из ледяной шуги и со свирепыми шквалистыми ветрами не могли остановить порыва скандинавских конунгов, жадных до славы и золота. Остроносые корабли уходили в неизвестность; редкие счастливцы, вернувшиеся назад живыми и здоровыми, травили байки о своих невероятных приключениях по ту сторону моря Мрака. Среди таких баловней судьбы оказался и Лейф Эйриксон, сын Эйрика Рыжего, которому за 500 лет до Колумба, примерно в 1000 году, пофартило открыть новый континент, за что он удостоился прозвища Лейф Счастливый (или Удачливый в других переводах). Впрочем, берега Нового Света впервые увидел не Лейф, а наш знакомец Бьярни, когда его корабль, попавший в густой туман, уволокло северным ветром незнамо куда. Пологие холмы, сбегавшие к пенной кромке прибоя, заросли дремучим лесом и даже отдаленно не напоминали каменистое и голое гренландское побережье. Осторожный Бьярни приказал повернуть в открытое море. На четвертый день плавания его корабль благополучно достиг берегов Гренландии.

Плавание Бьярни датируется 985 годом, и весть о том, что к западу от Гренландии лежит обширная плодородная земля, быстро облетела норманнские поселения. Так что Лейф Эйриксон задался целью повторить путешествие соотечественника. С 35 спутниками на борту он пересек Атлантику и двинулся на юг вдоль Североамериканского континента. Лейф трижды высаживался на берег и присваивал имена новым заморским территориям. Опираясь на исландские саги и некоторые другие источники, мы можем сегодня довольно точно реконструировать его маршрут. Сначала он достиг земли, которую назвал Хеллуландом, то есть Страной плоских камней. Продвигаясь в южном направлении, Лейф причалил к низкому берегу с белыми песчаными отмелями и густым лесом на горизонте. Эту землю викинги окрестили Маркландом – Лесной страной. Еще через два дня плавания норманны увидели цветущий край, где решили остановиться на зимовку. Они сошли на берег, срубили избы и устроили поселение под названием Лейфсбудир, то есть Дом Лейфа, а местность назвали Винландом – Виноградной страной, – поскольку в лесу им удалось отыскать дикую виноградную лозу. Вернувшись весной в Гренландию, Лейф поведал о мягком климате и плодородных землях Виноградной страны, об изобилии лосося в озерах и реках и отсутствии морозов в зимнее время.

Конец ознакомительного фрагмента.