Удельная. Очерки истории. Часть первая.. Страницы истории (С. Е. Глезеров, 2012)

Имя и границы

В отличие от многих названий исторических районов, наименование «Удельная» прочно сохранилось в городском обиходе. Причем не столько благодаря народной памяти – население Удельной практически полностью сменилось в середине XX века, а благодаря тому, что одним из центров притяжения местности оставалась железнодорожная станция Удельная. А после того как в 1982 году появилась и одноименная станция метро, названию «Удельная» уже ничто не угрожало...

У каждого из названий петербургских предместий – своя история, и она может о многом рассказать. Откуда же произошло название «Удельная» и почему эта местность определяется словом женского рода?

К примеру, название соседнего района «Лесной» произошло от Лесного корпуса (института). В случае с Удельной все не так просто. Сразу же возникают несколько вопросов: какое определяющее слово отпало со временем за ненадобностью? И почему не появилось в народном обиходе понятие «Удельное» (ведь появилось же «Лесное»)? Точные и однозначные ответы отсутствуют, поэтому пока приходится иметь дело с версиями.

Как считает авторитетный исследователь в области петербургской топонимики А.Д. Ерофеев, название «Удельная» произошло от Удельной фермы, и слово, которое постепенно отпало, – это «ферма». Как это произошло? Западная часть нынешнего района Удельной еще с петровских времен входила в состав так называемых дворцовых земель, являвшихся собственностью императорской фамилии.

В 1797 году Павел I в день коронования подписал «Закон об Императорской фамилии». В нем определялось, что отныне император, его мать, императрица и наследник находятся на постоянном содержании казны. Прочие же дети с момента совершеннолетия или выхода в замужество переходили на содержание «удельного капитала», собираемого в виде оброка с крестьян имений, выделенных из государственных владений в так называемые «удельные», то есть принадлежащие императорской фамилии, или уделу.

Для управления удельными землями, имениями, а до 1863 года также и удельными крепостными крестьянами, Павел I учредил Удельное ведомство. Его центральным органом служил Департамент уделов, а с 1892 года – Главное управление уделов Министерства императорского двора.

В 1827 году оброк заменили доходом от общественных запашек, обрабатываемых крестьянами сообща. За работами на этих полях наблюдали специальные смотрители. Для их подготовки учредили Удельное земледельческое училище. Его строительство началось в 1832 году на пустоши сельца Никольского, на шестой версте от Петербурга, по левой стороне от Выборгской дороги (потом – шоссе, ныне – проспект Энгельса). Это учебное заведение, торжественно открытое 1 октября 1833 года, стало родоначальником местности.

Между тем, как отмечает А.Д. Ерофеев, название «Удельная» появилось у этих мест еще раньше, в начале XIX века, и связано это было с тем, что земли передали ведомству Департамента уделов. Здесь появилась образцово-показательная ферма, ее история восходила к «дням александровым прекрасному началу». Тогда Александр I с благосклонностью отнесся к полученному через посредство своего друга Н.Н. Новосильцева предложению английского капитана Александра Давидсона об устройстве под Петербургом образцовой сельскохозяйственной фермы. Она предназначалась «для учреждения полного сельского хозяйства, состоящего наипаче в улучшении землепашества, в разведении и сохранении лучшей породы овец и рогатого скота, также разных овощей и кормовых трав, к скотоводству относящихся, и для употребления в пример новейших и усовершенствованных земледельческих орудий».

Для деятельности фермы приготовили огромную территорию, отданную в распоряжение капитана Давидсона. Ее границы в нынешней топографии располагались примерно от Черной речки до Поклонной горы. По фамилии англичанина Давидсона ферму назвали Английской («Англинской») – отсюда и название Английского проспекта, ныне носящего имя героя Гражданской войны Александра Пархоменко. Эту же ферму, как отмечает А.Д. Ерофеев, называли и Удельной – по местности, которая возникла как подведомственная Департаменту уделов несколько раньше, чем на ней начал хозяйствовать Давидсон.

Как известно, эта затея не увенчалась успехом. По условиям договора ферма передавалась Давидсону в полное распоряжение на 23 года. Правительство оговаривало в заключенном контракте, что Давидсон обязывается «сохранять и разводить лучшие породы овец и крупного скота, размножать здесь наилучшие сорта разных родов хлеба и кормовых трав и снабжать оными по мере надобности, крестьян государственных и удельных имений, за умеренную цену, употреблять новейшие и усовершенствованные орудия, дабы показывая всегда пример совершенного хозяйства всем радеющим к сей части экономам, устройство сей мызы служило образцом, привлекающим к полезному подражанию». При устройстве фермы израсходовали 305 000 рублей. Давидсон обязывался постепенно выплатить эту сумму вместе с процентами в течение 23 лет, после чего ферма со всем имуществом переходила в собственность казны. Все доходы сверх этой суммы поступали бы в пользу Давидсона.

Однако ферма Давидсона не получилась «образцом, привлекающим к полезному подражанию», а стала приносить только убытки. Давидсон не смог выплачивать в установленные сроки оговоренные в контракте суммы. По подсчетам обследовавших в 1806 году ферму чиновников, она приносила дохода не более 16 500 руб. в год, а расхода – не менее 20 000 руб. Вследствие этого, не желая закрывать совсем недавно начатое и небезнадежное предприятие, Давидсон обратился в 1805 году к Александру I с просьбой изменить срок контракта с 23 на 35 лет и выдать ему взаймы еще 40 000 руб. Правительство провело освидетельствование хозяйства фермы, подтвердившее слова Давидсона, и по повелению Александра I ему выдали в 1807 году еще 20 000 руб., но срок аренды оставили прежний.

Однако эти меры не помогли, ферма продолжала давать одни убытки и обременять государственную казну. Поэтому 23 октября 1809 году именным Высочайшим указом Александра I на имя министра внутренних дел А.Б. Куракина предписывалось отобрать у капитана Давидсона ферму в казну «со всеми заведениями, домашними припасами, посеянным хлебом, инструментами, скотом всякого рода и приготовленным для оного кормом, исключая вещи ему лично принадлежавшие».

При приемке фермы от Давидсона обнаружилось ее запустение: постройки пришли в ветхость, сельскохозяйственный инвентарь находился в полуразрушенном состоянии, скот частью погиб (из 21 головы выписанного из Англии крупного рогатого скота треть пала). Согласно тому же Высочайшему указу Александра I от 23 октября 1809 года крестьяне фермы передавались в ведение кабинета, с наделением тремя десятинами земли каждой души мужского пола (из них – по одной десятине близлежащей к селению обработанной земли и по две десятины неудобренной земли).

К 1811 году со всеми делами бывшей Английской фермы покончили, однако обветшавшие постройки фермы оставались в ведении Лесного института до начала 1830-х годов. На двух главных участках бывшей фермы, где стояли хозяйственные постройки, разместился переехавший из Царского Села, где ему не хватало места для практических занятий, Лесной институт...

По другой версии, название «Удельная» произошло чуть позже от другой фермы, принадлежавшей уже Удельному ведомству. Она находилась в начале нынешнего Ланского шоссе и дала впоследствии имя Фермскому шоссе, возникшему в середине XIX века. Существует также утверждение, что название «Удельная» закрепилось за местностью после того, как здесь в 1870 году появилась железнодорожная станция Удельная. К примеру, в справочнике В. Симанского «Петербургские дачные местности в отношении их здоровости» (1881) указывается: «Удельная, то есть станция Финляндской железной дороги, выстроенная на земле Удельного ведомства...»

И еще один важный вопрос: каковы же границы Удельной? Проще всего объяснить так: Удельная заканчивается там, где начинается другой район. Таким образом, с запада Удельная граничит с Коломягами, с юга – с Лесным, с востока – с Сосновкой, с севера – с Озерками.

«Топонимическая энциклопедия», изданная в 2003 году, определяет границы Удельной следующим образом: Поклонногорская ул., пр. Тореза, Манчестерская ул., пр. Энгельса, Богатырский пр. и Финляндская железнодорожная линия. Однако позволю себе не согласиться с уважаемыми авторами в том, что западной границей Удельной служит железная дорога. Логичным будет предположить, что Удельная включает в себя также Удельный парк и территорию психиатрической больницы, а потому западной границей Удельной стоит считать очертания Удельного парка, а далее – появившуюся в 1993 году на карте города Афонскую улицу, отделяющую территорию психиатрической больницы от Коломяг. Что же касается Сосновки, то ее следует, по всей видимости, считать отдельным историческим районом. Но поскольку ее история неразрывно связана с Удельной, то в этой книге Сосновке также уделено значительное внимание.

До и после земледельческого училища

Итак, Удельное земледельческое училище открылось в 1833 году. В последующие десять лет училище распространило свои владения: в 1839 году было приобретено 39 десятин от почетного гражданина Лихачева, в 1843 году – 252 десятины пустоши от сенатора С. Ланского. Таким образом, владения училища распространились по левой стороне Выборгской дороги от нынешних Поклонногорской улицы до Ланского шоссе. С запада границей служили земли коломяжского имения. На вновь приобретенных землях находились пустоши и еловый лес, местами заболоченный. На расчистку, осушение, планировку приходилось затрачивать много труда и средств.

Проектирование и наблюдение за строительством училища осуществлял академик архитектуры Х.Ф. Мейер, с 1819 года в течение тридцати лет состоявший на службе в Удельном ведомстве. По проекту в первую очередь возводилось 23 здания – главный корпус, спальни воспитанников, дома для персонала, столовая, больница, две мастерские, а по периметру двора – службы. Через два-три года на соседних участках появились ферма, еще восемь мастерских и другие хозяйственные постройки.

Идиллическую картину Удельного земледельческого училища составил молодой литератор В.П. Бурнашев (более известный под псевдонимом Бурьянов), посвятивший ему ряд статей в популярной петербургской газете «Северная пчела», а затем выпустивший книгу «Описание Удельного земледельческого училища». Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона называет Бурьянова еще и «дилетантом-агрономом». В 1843—1844 годах вышел составленный им первый русский сельскохозяйственный словарь – «Опыт терминологического словаря сельского хозяйства, фабричности, промыслов и быта народного», высоко оцененный В.И. Далем.

Подробное описание училища есть и в его путеводителе «Прогулка с детьми по С.-Петербургу и его окрестностям», изданном в 1838 году, построенном в форме описания совместной прогулки автора с читателями. Заглянем и мы на страницы этой книги. Итак, покинув Лесной институт и двигаясь дальше по Парголовской (Выборгской) дороге, «видим по левую руку превосходно возделанные поля, покрытые такой рожью и таким овсом, каких, конечно, трудно где-нибудь найти; нивы на большом пространстве обнесены канавою с высоким балюстрадом. Это должно быть какое-нибудь казенное заведение, думаете вы, и не ошибаетесь: вот столб, на котором изображен государственный орел, вот другой, на котором вы читаете надпись: Удельное земледельческое училище. Проехав несколько мимо превосходно обработанных полей, завернем налево на планированный как садовая дорога проспект, ведущий к множеству красивых, хотя несколько однообразных деревянных строений, белых со светло-зелеными крышами». Если перевести это на современный язык, то мы свернули с проспекта Энгельса на Скобелевский. Но вернемся снова к путеводителю Бурьянова: «По обеим сторонам волнуется море ржи, спелой, высокой, густой».

Прервем на минуту Бурьянова и отметим – именно так появился нынешний Скобелевский проспект: самые первые ученики училища проложили широкую дорогу для проезда от Выборгской дороги к училищу, устроив с обеих сторон канавы, деревянные тротуары и тумбы.

И вот мы, следом за Бурьяновым, во дворе Удельного училища. «Боже мой! Как чист, как хорошо содержан этот двор, обширный, окруженный разными училищными зданиями и хозяйственными заведениями; ни соринки нигде. Посередине двора устроены качели и превысокий шест, на который мастерски умеют лазить здешние воспитанники». В главном корпусе – церковь, квартиры директора и его помощника, музеум и прочие заведения. Музеум разделен на две части: «направо разные иностранные усовершенствованные орудия: культиваторы, экстирпаторы, веялки, молотильни, маслобойни, сеяльницы и пр. и пр. Налево собственно русские орудия в том виде, в каком они употребляются крестьянами в разных губерниях: тут соха, плуг, орало, косуля, межеумок, кривуша и пр.».

Среди хозяйственных заведений – водяная мельница, хлебник, рига, коровник с быками и коровами швейцарскими, штейермаркскими, тирольскими и нашими холмогорскими, свинарня с огромными ютландскими и китайскими свиньями, птичник, молошня, а также анатомический театр. В последнем «воспитанники упражняются в искусстве снимать кожу с убитого животного и в рассматривании его внутренностей для узнания внутреннего состава; это необходимо всякому хозяину, который хочет сам лечить свою скотину».

Таким образом, Удельное земледельческое училище представляло собой попытку обучения юношей в условиях образцового крестьянского хозяйства. Как писал все тот же Бурьянов, воспитанники училища – «добрые сельские юноши, готовящиеся скоро сделаться полезными сынами отечества распространением правил сельского хозяйства в Русском Царстве».

Удельное земледельческое училище было учреждено для образования 250 крестьянских мальчиков из разных имений в возрасте не моложе 16 и не старше 19 лет, «здоровых, одаренных умом и способностями и отличающихся хорошей нравственностью».

Обучение строилось таким образом, чтобы будущие «смотрители общественной запашки» обладали основами наук (преподавались грамота, арифметика), а также знали ремесла, необходимые для устройства земледельческих орудий и вообще для семейного крестьянского быта. Как писал В. Бурьянов в «Прогулке с детьями по С.-Петербургу и его окрестностям», «здесь воспитанник знает и покрыть кровлю, и выконопатить дом, и поставить печку, и стачать сапог, и содержать скотину, и доить корову и пр.». Во многом это достигалось путем того, что в Удельном училище не предусматривалась прислуга, и воспитанники сами поочередно выполняли обязанности пекарей, кашеваров, истопников, прачек и т. д. и т. п. Сами доили коров, занимались откармливанием телят и поросят, готовили молочные продукты («Что за сливки, что за творог, что за простокваша, что за варенцы, и все это делают сами воспитанники, которые сверх того мастерски приготовляют французский сыр», – восторгался В. Бурьянов), занимались пчеловодством, делали мебель.

Среди построек училища имелась «образцовая изба», в ней попеременно семьями жили воспитанники и учились «на практике тому умению жить, которое преподается им в теории». Персонал же училища составляли директор, его помощник, священник, медик, четыре учителя, садовод, фермер, скотник, шесть надзирателей из отставных унтер-офицеров, десять удельных крестьян-наставников по сельскому хозяйству и мастера по обучению ремеслам. Отметим, что директором училища в течение 17 лет был профессор агрономии и математики М.А. Байков, приглашенный из Харьковского университета.

В течение первых четырех лет занятия сельским хозяйством чередовались с обучением грамоте и арифметике по «Ланкастерской методе взаимного обучения», а последние два года отводились исключительно работе – на ферме, в поле, в мастерских. На полях выращивались различные сорта зерновых и трав, картофель, турнепс и другие культуры, в то время почти неизвестные русскому крестьянину, причем семена, главным образом, выписывались из-за границы. Росли на полях училища даже арбузы и дыни.

Уклад училища составляла строгая дисциплина, привычные для крестьянского обихода одежда, пища, ежедневные общие молитвы, пение в церковном хоре, соблюдение постов и обрядов. Например, В. Бурьянов описывал торжественную церемонию водоосвящения и крестного хода по полям училища, связанного с началом жатвы.

Училище привлекало общественный интерес, являлось местом паломничества русских помещиков и иностранцев. Среди гостей были Николай I, министры М.М. Сперанский и Е.Ф. Канкрин, писатели В.А. Жуковский, Н.И. Греч, О.И. Сенковский, генерал И.Н. Скобелев (А.И. Куприн посвятил ему повесть «Однорукий комендант») и любимец воспитанников – И.А. Крылов. В музеуме училища, как писал В. Бурьянов, хранился цеп, которым молотила рожь великая княгиня Елена Павловна, «удостоившая заведение своим посещением и подробным осмотром по всем частям, 3-го сентября 1836 г.».

Во время Крымской войны Удельное училище стало местом размещения «образцовой роты» Стрелкового Императорской фамилии полка, сформированного из удельных крестьян, «занимающихся звериным промыслом». Несколько зданий училища приспособили под казармы, квартиры офицеров, хозяйственные службы, построили манеж, тир и «ретирадные места». Рота прославила эту местность еще несколькими знаменитыми именами, ибо в числе ее двадцати двух офицеров были подполковник Алексей Константинович Толстой, а также поручик Владимир и прапорщик Алексей Жемчужниковы, будущий искусствовед Лев Даль. Первые трое являлись создателями знаменитых сочинений «директора пробирной палатки» Козьмы Пруткова.

Пребывание здесь роты нарушило установившийся годами распорядок жизни и быта Удельного училища, и его деятельность стала клониться к упадку. А реформа 1861 года, сделавшая удельных крестьян, как и других крепостных крестьян, свободными сельскими обывателями, окончательно определила судьбу училища – спустя четыре года его упразднили. Начался новый исторический этап истории местности.

После училища

Вот что представляла собой Удельная спустя почти тридцать лет, в конце 1890-х годов, по словам М.И. Пыляева: «Собственно дачи на Удельной расположены с правой стороны железнодорожной линии от Петербурга, с левой же стороны находится Удельная ферма с парком, в котором содержатся разнообразные красивые птицы, а далее – благотворительные учреждения: городская больница Св. Пантелеймона и Дом призрения душевнобольных...»

Впрочем, обо всем по порядку. После упразднения Удельного училища часть его бывшей территории отошла под полотно сооружавшейся Финляндской железной дороги. Пробный поезд вышел из Петербурга вечером 22 июня 1869 года и дошел до станции Парголово. К концу лета следующего года все работы закончились, и 11 сентября 1870 года железная дорога открылась для эксплуатации на всем ее протяжении.

В том же году появилась и станция Удельная. Автором деревянного здания вокзала явился финский архитектор Вольмар (Вольмер) Вестлинг. На этой железнодорожной линии (Рихимяки—Петербург) он спроектировал все вокзалы на пригородном участке. Далее, на территории Финляндии, автором вокзалов был Кнут Нюландер.

Как отмечают исследователи, вокзалы, построенные

В. Вестлингом, напоминали виллы и дачи Карельского перешейка. Станция Удельная, как и подобная станция Парголово, была 3-го класса. Пассажирские здания имели по два сборных зала, телеграфную комнату, зал и пять жилых комнат.

Деревянный вокзал на станции Удельная. Фото начала XX в.

Железнодорожная станция Удельная. Фото начала XX в.

В камне удельнинский вокзал перестроил в 1914 году известный финский архитектор, мастер «национального стиля» Бруно Гранхольм (Грангольм). Он был также автором вокзалов на станциях Шувалово, Озерки, Парголово, Ланская, Левашово, а также Терийоки (Зеленогорск) и Раяйоки (Белоостров). В Хельсинки, Тампере и Выборге сохранились жилые дома, построенные Гранхольмом. Так, в столице Финляндии в престижном районе Катаянокка можно увидеть два любопытных здания, возведенные по его проекту, – «Семафор» и «Клинтен».

Железнодорожная станция Удельная. Фото начала XX в.

Железнодорожная станция Удельная. Фото 1910 г.

Вокзал на станции Удельная, возведенный на высоком гранитном цоколе, архитектор выполнил в стиле северного модерна. Теперь это один из ярких примеров архитектуры начала XX века в Удельной.

«Рациональность свойственна и импозантному зданию „Удельной", сдержанный облик которого обогащает плавная „барочная“ линия карниза, – отмечал историк А.В. Кобак в одной из первых публикаций, посвященных этим вокзалам. – Вокзалы в Ланской и Удельной уникальны для предреволюционной архитектуры Петербурга и предвосхищают искания функционализма 1920-х годов...»

Впрочем, вернемся во времена, последовавшие после упразднения Удельного училища. Его юго-западный участок отводился Царскосельскому скаковому обществу под ипподром, каковой и был построен, но только гораздо позже – в 1892 году. Он стал называться Удельным, затем у него появилось второе название – Коломяжский. Причем оба названия существовали одновременно.

На остальной части территории Удельное ведомство устроило ухоженный парк (работами заведовал ученый-лесовод граф А.Ф. Варгас де Ведемор), получивший название Удельного, иначе – Царской рощи (затем парк Челюскинцев, теперь снова Удельный).

Полевую землю бывшего Удельного училища между Выборгским шоссе и железнодорожным полотном распланировали на три продольных проспекта (Удельный, Костромской и Ярославский) и 25 поперечных улиц. Назвали их преимущественно по городам, вблизи которых находились удельные имения. Первый план поселка датирован 1887 годом, и на нем уже присутствуют почти все проезды, причем их расположение и названия мало менялись вплоть до реконструкции Удельной в середине 1960-х годов.

Как отмечают топонимисты АТ. Владимирович и А.Д. Ерофеев, большинство поперечных улиц западной части Удельной назвали по старинным русским городам – от Заславля в Белоруссии до Нижнего Ломова в Пензенской губернии и от Колы на севере до Нежина на Украине. Сейчас из этих названий осталось одиннадцать, включая восстановленные в 1999 году. «Это единственный топонимический ансамбль такого рода, сохранившийся в бывших пригородах, – отмечают топонимисты. – Все остальные подобные ансамбли (а их было несколько) уничтожены практически полностью».

«Наименования Удельной обладали еще одной интересной особенностью, – указывают А.Г. Владимирович и А.Д. Ерофеев в справочном издании „Удельная, Лесной, Сосновка. Прогулки по округу“ (2007). – В центральной и южной частях поселка они шли по алфавиту с севера на юг – от Вытегорской (ныне Забайкальской) до Нежинской. Из общего правила выпадали только упраздненная ныне Переяславская улица, Скобелевский проспект, Удельная улица (сейчас она вошла в состав Удельного проспекта) и Эмануиловская улица, выходившая к приюту Святого Эммануила в начале Ярославского проспекта. Севернее Вытегорской улицы названия давались уже без всякого порядка; здесь основному принципу не подчинялись три улицы – Коломяжский проспект (ныне – улица Сергея Марго) и получившие названия по фамилиям домовладельцев Осиповский переулок (первоначально Осиновский; ныне название упразднено) и Громовская улица».

Генерал М.Д. Скобелев, в честь которого назван главный проспект Удельной

Проспект же, проложенный первыми воспитанниками училища в 1830-х годах от Выборгского шоссе к зданию училища, получил название Скобелевского – в честь генерала Михаила Дмитриевича Скобелева (1843—1882), участника Русско-турецкой войны 1877—1878 годов и завоевания Хивы и Коканда в 1873—1876 годах. В историю он вошел как «белый генерал», и не только потому, что в сражениях он участвовал в белом мундире и на белом коне...

Так сложилась западная часть Удельной с сохранившейся до сих пор чересполосицей поперечных улиц. А само название «Удельная» вскоре распространилось и на всю начавшую обустраиваться местность – не только на ее западную часть, но и на восточную (за Выборгским шоссе), не принадлежавшую прежде Удельному училищу.

Восточная часть Удельной (то есть к востоку от Выборгского шоссе – нынешнего проспекта Энгельса) до середины XIX века принадлежала князьям Кропоткиным, а затем также была распродана. Подробнее об истории этой части Удельной говорится в очерке «Прудки и „побратимские“ улицы» на страницах нашей книги.

И еще одна важная деталь: до 1899 года Скобелевский проспект упирался в железную дорогу, не пересекая ее. Основным выездом из Удельной в соседние Коломяги служила Мезенская улица, пересекавшая железную дорогу и выходившая к Фермскому шоссе. В 1899 году участок Мезенской улицы от Удельного проспекта до Коломяжского шоссе закрыли, а железнодорожный переезд перенесли на Скобелевский проспект, ближе к станции Удельная. Такое положение вещей сохраняется и на сегодняшний день. Что же касается Мезенской улицы в Удельной, то в 1965 году ее название упразднили, а в 1999 году восстановили, но только на сохранившемся в виде внутриквартального проезда участке улицы от Костромского до Удельного проспектов...

Образовавшиеся участки сдавались в аренду. Арендаторы получали право строить дома и оранжереи, возделывать сады и огороды, рыть пруды с небольшими купальнями, однако им запрещалось «разводить питейные, промышленные и фабричные заведения, а также извлекать из недр всякого рода произведения».

Дом призрения душевнобольных в Удельной. Гравюра конца XIX в.

Здания бывшего Удельного училища отдали под Временную загородную больницу Севернее больницы в 1870 году по изволению наследника цесаревича Александра Александровича (будущего Александра III) началось строительство Дома призрения душевнобольных, названного в его честь. Проект больничного комплекса был разработан архитектором И.В. Штромом при консультации видных психиатров О.А. Чечотта и П.А. Дюкова.

Некоторые из деревянных построек 1870-х годов сохранились здесь до сих пор. Это так называемые павильоны «для тихих благородного звания» и «для тихих простого звания», «павильон для 30 своекоштных пансионеров-женщин». Редко где в Петербурге можно увидеть такие образцы деревянного зодчества!

В комплекс Дома призрения вошла красивая деревянная церковь во имя Св. Великомученика Пантелеймона Целителя. Деньги на нее пожертвовали купцы И.Ф. Громов и Соболев. Церковь заложили 12 июля 1870 года, а освятили вместе со всей больницей 23 октября 1871 года, в присутствии наследника цесаревича Александра Александровича с супругой. Освящение производил придворный протопресвитер В.Б. Бажанов.

Архитектор К.А. Тон высоко оценивал эту церковь, возведенную в русском стиле, отмечая, что «прекрасные пропорции и изящные детали чрезвычайно способствуют привлекательности фасада». Снаружи храм обильно украсили ажурной деревянной резьбой, а внутри обшили сосновыми досками и покрасили в белый цвет. Каждый год 15 августа из церкви устраивался крестный ход по окрестностям.

После смерти основателя больницы – Александра III, в церкви установили икону Св. Александра Невского, а 26 февраля 1895 года рядом открыли бюст с надписью «Царю-основателю» работы скульптора А.Е. Баумана. На его открытии присутствовал Николай II, оставивший в своем дневнике такую запись: «26 февраля. Воскресенье... После завтрака дома отправились на тройке в Удельную. Происходило освящение и открытие памятника Папа посреди зданий заведения для душевнобольных. Алек показал новое помещение для них – прекрасно отстроенный дом, затем лазарет и ферму».

Подробный рассказ о жизни Дома призрения душевнобольных в середине 1870-х годов оставил журналист петербургской газеты «Новости», побывавший здесь и встретивший внимание, гостеприимство и самый радушный прием со стороны директора этого заведения доктора П.Н. Никифорова. Свои впечатления он изложил в статье, опубликованной 9 июля 1875 года в № 185 газеты, а затем изданной в том же году отдельной брошюрой.

«Массы пассажиров, проезжающие в Парголово и обратно, не могли не обратить внимания на эти кокетливые домики, среди которых возвышается легкая, почти прозрачная, церковь в русском стиле, с ее золотой граненой маковкой, – это и есть Дом призрения душевнобольных, отделенный небольшим полем от Временной загородной больницы», – так начинал свой рассказ обозреватель. По его признанию, он ожидал увидеть представлявшиеся ему тяжелые и мрачные картины жизни обитателей Дома призрения, однако здесь все оказалось совсем не так.

«Обитатели Дома призрения имеют вообще до того обыденный, ординарный вид, что больных можно принять, пожалуй, за дачников, за обитателей какой-нибудь гостиницы на водах, за фермеров, рабочих, словом, за кого угодно, но не за страдающих душевными болезнями». Единственный человек, по признанию газетчика, который зорко следил за гостями при осмотре ими одного из павильонов, оказался сторожем.

«Больные вежливо раскланивались с нами, подходили нередко к директору и совершенно фамильярно просили у него папирос, которые он охотно им раздавал, разговаривали с нами, разумеется, на свои любимые темы. Один, например, граф К., серьезно докладывал, что он недавно произведен в генерал-адъютанты; другой, бывший учитель математики, выказывал большую эрудицию, стараясь доказать нам свое прямое происхождение от царевича Алексея Петровича; какая-то женщина заботливо справлялась о здоровье жениха своего, фельдмаршала Суворова...

Главным основанием в обхождении с больными принята система невмешательства в их привычки, обстановку и занятия. Оттого вы встречаете больных, читающих газеты, журналы и книги, свои и находящиеся при заведении, играющих на бильярде, на фортепиано и фисгармонии, вяжущих чулки и кружева, шьющих, подметающих дорожки, поливающих цветы и копошащихся на огородах...

Учреждение это – образцовое во всех отношениях, блистающее роскошной простотой и комфортом, которые могут служить достойным предметом подражания для всех заведений этой категории».

Свой рассказ о Доме призрения обозреватель газеты начал с церкви во имя Св. Великомученика Пантелеймона Целителя.

«Иконостас дубовый, высокохудожественной работы г. Штрома, брата архитектора Дома призрения; местные образа и запрестольный образ – работы академика Васильева[1]. Против правого притвора, на особом аналое, находится икона Св. Пантелеймона, присланная с Афонской горы монахами русского Пантелеймонова монастыря; икона эта весьма хорошей живописи самих монахов и рисована на душистой кипарисной доске.

В храме светло, чисто и благоухает тонким смолистым запахом.

В церковь больные ходят по назначению директора согласно указанию надзирателей и надзирательниц, которым известно спокойное состояние пациентов. Некоторые больные поют. Есть между ними весьма религиозные».

Всего павильонов, расположенных на территории Дома призрения, было на то время восемь. Мужские павильоны занимали левую половину заведения, женские – правую. Среди них стоял, отличаясь серой краской стен, дом, где помещались контора и квартира директора, его помощника, священника и конторщика.

«В настоящее время в павильонах может быть размещено до 200 человек, при 180 местах по положению. Из этого числа 100 человек содержатся на счет Августейшего учредителя заведения, для чего отпускается ежегодно из собственных средств Его Высочества 20 000 рублей. Остальные 80 вакансий предоставляются пансионерам, платящим ежемесячно от 40 до 50 руб., то есть вдвое или втрое менее против платы в петербургских частных лечебницах этого рода. Деньги пансионеров вносятся только за месяц».

Таким образом, средства Дома призрения состояли из ежегодных средств наследника цесаревича Александра Александровича и ежемесячных взносов пансионеров. В заведении также было четыре «вечные кровати» – на каждую полагалось по 5 тысяч руб. Капитал на «вечные кровати» пожертвовал попечитель Дома призрения – петербургский градоначальник Ф.Ф. Трепов (на две кровати), баронесса К. Штиглиц и Соболев. Кроме того, несколько пациентов Дома призрения содержались на средства И.Ф. Громова (5 человек), Е.С. Егорова (2), Гучкова (1) и старообрядцев (2).

«Содержание каждого больного обходится около 280 руб., – сообщалось далее в отчете, – причем как пансионеры, так и лица, содержимые на счет Его Высочества, пользуются совершенно одинаковыми условиями, с подразделениями пациентов, в отношении обстановки и помещения, на два разряда: простолюдинов и образованных».

При этом пациенты группируются в отдельных павильонах не по происхождению, а по воспитанию, общественному положению и по той обстановке, в которой они находились до поступления в Дом призрения. Чем же различались эти постройки?

«Павильон для простолюдинов имеет простую, крашенную светлой краской, мебель. Кровати снабжены соломенными тюфяками с двумя подушками, из которых нижняя набита соломой, а верхняя – пером, и покрыты не слишком толстым бельем безукоризненной белизны. Летом полагаются белые канифасовые одеяла, зимой – серые байковые. В павильоне для образованных матрацы волосяные, состоящие из трех частей, так что в случае окончательной порчи матраца можно заменить его по частям. Белье тонкое, обе подушки пуховые, одеяла белые пикейные. Мебель покрыта плотной шерстяной материей и отличается массивностью, чтобы предотвратить ломку ее больными. Вот в чем, собственно, и заключается различие между этими двумя отделениями. Кроме этого социального разделения, пациенты делятся по павильонам на спокойных и беспокойных, буйных и неопрятных».

Для буйных больных комнаты оборудовались особым образом. К примеру, в них было паровое отопление, чтобы предотвратить всякую опасность от огня.

В комплекс Дома призрения входили также кухня, пекарня и квасоварня, содержавшиеся в образцовом виде. В таком же идеальном порядке были и больничные сады, огороды, оранжерея, теплица и парники. Все хозяйство поддерживалось в таком прекрасном состоянии, главным образом, добровольными трудами пациентов Дома призрения.

«Огороды превосходно возделаны, как у самых лучших огородников; в теплице, парниках и оранжерее пропасть овощей и комнатных растений, выдержанных так хорошо, что они могли бы сделать честь любому садовнику, – продолжал далее обозреватель газеты. – Комнатные и садовые растения находят отличный сбыт у окрестных дачников и могут дать рублей 400 дохода...

Работают, как мы узнали, человек двадцать пять, преимущественно идиотов и слабых меланхоликов. Стимулом к работе служит... водка и пиво. Маленькая рюмочка водки и стакан пива, отпускаемые особенно прилежным больным, вызывают у них усердие и соревнование к работам, которыми руководит садовник».

В сосновой роще позади больницы в летнюю пору для пациентов Дома призрения устраивали, по окончании какой-либо общей работы, «скромные пирушки» с чаем, пряниками, орехами и пивом. Здесь же, вблизи этой рощицы, располагался больничный скотный двор, где держалось одиннадцать коров холмогорской и голландской пород. Кроме того, разводили свиней новгородской породы. «Держать этих животных очень сподручно при большом количестве разных остатков от пищи 180 больных, 60 человек прислуги и человек 12 служащих. В прошлом году от приплода продано было свиней рублей на 400».

Согласно уставу Дома призрения, Высочайше утвержденному 1 (13) июня 1875 года, штат заведения составлял 13 человек: директор, врач, священник, старший надзиратель для больных, четыре надзирателя и три надзирательницы, а также конторщик и псаломщик. Все эти лица пользовались квартирой в Доме призрения. Сторожа и прочая прислуга состояли при Доме призрения по вольному найму...

В 1885 году в помещениях Временной загородной больницы после реконструкции по проекту архитектора И.С. Китнера обосновалась городская больница во имя Св. Великомученика Пантелеймона Целителя для хронических душевнобольных. Спустя три года, в 1888 году, при ремонте больничных корпусов архитектор А.П. Максимов расширил (за счет присоединения соседнего зала) храм Воскресения Христова. На крыше здания находилась звонница с тремя колоколами, в 1889 году ее заменили колокольней. Колокольня красиво выделялась среди застройки, замыкая перспективу Скобелевского проспекта.

Главное здание больницы Св. Пантелеймона. Фото сделано 1910 г., к 25-летию со дня ее основания

Ежегодно 27 июля, в день Святого Великомученика Пантелеймона, в Доме призрения в память императора Александра III и в больнице Св. Пантелеймона отмечался храмовый праздник. Пантелеймон считался покровителем больницы. Торжества начинались с богослужения в честь Св. Пантелеймона, а затем следовали различные развлечения. В художественной части программы участвовали главным образом сами больные.

«В этот день для больных в больничном саду устраиваются разнообразные увеселения, – сообщалось о празднике 27 июля 1902 года в „Петербургском листке”. – В течение всего дня в саду играл оркестр военной музыки. В театре был устроен спектакль, а вечером зажжена иллюминация».

А вот как описывал репортер «Петербургской газеты» праздник, состоявшийся ровно через год, 27 июля 1903 года: «Дневное увеселение, сопровождающееся в каждом отделении танцами, удалось как нельзя лучше. Обыкновенно замкнутые от прочего мира, душевнобольные чувствовали себя прекрасно и мирно беседовали со своими родственниками. Только костюмы отличали больных от прочей публики... Вечером в больничном театре состоялся спектакль, состоявший из трех одноактных вещиц, очень мило разыгранных артистами».

Дом призрения находился в ведении попечительского совета, возглавлявшегося принцем А.П. Ольденбургским. Обитателями этого заведения становились представители дворянства, купечества и духовенства. Они принимались на платной основе. Благодаря этому им обеспечивалось достойное содержание: павильоны как по внешнему виду, так и по внутреннему убранству напоминали домашнюю обстановку.

Заведение быстро росло, на его территории возводились новые деревянные и каменные здания служебного назначения, жилые постройки, дома для врачей, павильоны для больных. В северо-западной части больничной территории в 1899—1900 годах появились прачечная и котельная, построенные архитектором Г.И. Люцедарским. Он же совместно с Х.Э. Неслером и Е.С. Бирюковым перестроил силовую станцию, сооруженную в 1888 году П.И. Балинским.

В 1892—1895 годах архитектор Х.Э. Неслер возвел каменный «пансионерский» мужской корпус, в 1899– 1900 годах архитектор Г.И. Люцедарский построил еще один «пансионерский» корпус – женский. Оба этих корпуса историки архитектуры причисляют к лучшим произведениям петербургского модерна.

В 1893—1894 годах архитектор А.И. Дитрих строит также сохранившийся поныне лечебный павильон.

Между «пансионерскими» домами и Фермским шоссе графы Орловы построили небольшой особняк для своего брата (здание не сохранилось), недалеко от него в 1903– 1906 годах Г.И. Люцедарский возвел еще один индивидуальный дом – для дочери царского лейб-медика (сохранился).

В северной части территории появились мужской и женский корпуса, предназначенные для офицеров и фрейлин Императорского двора. Сооруженные в 1904 году по проекту архитектора Г.И. Люцедарского (совместно с Х.Э. Неслером) и напоминающие скорее не больницу, а старинные английские замки, «офицерский» и «фрейлинский» корпуса были оборудованы по самому последнему слову. Решетки на окнах отсутствовали даже в палатах беспокойных пациентов – вместо них использовались корабельные стекла, способные выдержать выстрел из револьвера. Пребывание в корпусах стоило 300—1500 рублей в год.

Вообще все устройство Дома призрения была тщательно продумано. На его территории действовала собственная узкоколейная железная дорога на конной тяге – от помещения столовой еду на вагонетках развозили по отделениям. Эта система пережила войны и революции, она продолжала действовать до 1960-х годов, когда узкоколейку разобрали, дорожки заасфальтировали, а еду стали развозить по отделениям вручную. Кроме того, Дом призрения обладал собственной электростанцией, прачечной, пекарней, водонапорной башней и даже своей канализационной системой.

Как писал М.И. Пыляев в очерках «Дачные местности близ Петербурга», опубликованных в 1898 году в «Ведомостях С.-Петербургского градоначальства и столичной полиции», «больница эта устроена согласно последним требованиям науки, и в ней приняты специальные меры, чтобы больные беспокойные или буйные не могли принести какого-нибудь существенного вреда себе или другим больным. Для этой цели в больнице устроены так называемые комнаты для изоляции: окна защищены решетками, стекла вставлены в них корабельные, пол, потолок и стены гладки, без уступов, стены, кроме того, обложены войлоком».

В отличие от соседнего Дома призрения, городская больница во имя Св. Пантелеймона не была привилегированной. Оно содержалось на средства городской казны, поэтому здесь не было комфортных палат.

Одна из старинных деревянных построек бывшего Дома призрения, ныне относящаяся к психиатрической больнице № 3 им. И.И. Скворцова-Степанова. Фото автора, апрель 2007 г.

...Катаклизмы государственного масштаба нередко приводят к увеличению числа обитателей сумасшедших домов. Так произошло и после Первой русской революции, когда больница для душевнобольных пополнилась людьми, пережившими кризисы в личной и общественной жизни на почве несбывшихся надежд. В этом наглядно убедился репортер «Петербургской газеты», наведавшийся в Удельную с журналистским заданием в январе 1908 года. Больница оказалась переполненной сверх меры: в ней значилось 440 мужчин и 260 женщин, то есть ровно втрое больше положенного.

«Каждый уголок всех 16 домиков занят кроватями, больных втиснули, как животных, – негодовал журналист, недаром и публикация его красноречиво называлась „По кругам дантова ада“. – Деревянные домики, некогда служившие для земледельческого училища и фермы, мало отвечают теперешнему назначению. Помещения запущены, давно не ремонтируются и, как видно, мало интересуют наших отцов города».

«Фрейлинский» корпус. Фото автора, апрель 2007 г.

Не только с благоустройством, но и с безопасностью у больницы в Удельной имелись серьезные проблемы. По словам современников, ни в одной больнице мира не бывало столько нападений сумасшедших на врачей, служащих и просто друг на друга, как здесь. В среднем в год на врачей совершалось девять нападений, на надзирателей – около десяти, на служащих – больше тринадцати.

Репортеру «Петербургской газеты» разрешили посетить «самый ужасный павильон», под № 15, отведенный для буйных. «Едва мы вошли, как несколько больных бросились к нам с ужасной руганью, – рассказывал репортер. – Бывший городовой требовал, чтобы его немедленно отпустили на войну, где он заменит генерала Куропаткина. Потом мне представился „министр народного просвещения“ и „знаменитый изобретатель“ воздушного шара».

Последний негодовал на надзирателя, который ни за что не хотел понять своей выгоды. Сколько ни толковал ему, что надо немедленно ехать в Америку с проектами воздушного шара, надзиратель ничего не понимал. А симпатичный тихий немец вежливо объяснял репортеру, что совершенно поправился и его скоро выпустят. Увы, из 15-го номера никого не выпускали...

Барак № 9, куда также разрешили заглянуть газетчику, отводился для «спокойных больных». Этот барак запирали только на ночь, а днем его обитатели были свободны – в пределах больницы, разумеется. Здесь народ был общительный и доброжелательный.

«Я познакомился с режиссером местного театра, очень симпатичным и красивым блондином, – сообщал репортер. – Другой больной, старичок, очень корректный на вид, пожаловался мне на собак:

– Разве можно спускать собак с цепи? Администрация больницы, видно, хочет, чтобы больных перекусали до смерти.

– Да где же вы видите собак?

– Вот, смотрите, в углу и в дверях, и в той комнате...»

Впрочем, публичная огласка неблагополучного состояния Пантелеймоновской больницы для душевнобольных не изменила ситуацию. Когда спустя четыре года, в начале 1912 года, сюда внезапно нагрянули с ревизией гласные Городской думы, то застали прежнюю картину. Больница, как и раньше, оказалась переполненной: на 379 местах помещалось 647 больных.

«Вообще следует подивиться полному безучастию города к этой знаменитой больнице, – возмущался обозреватель „Петербургского листка”. – Все помещения состоят из деревянных бараков, сплошь ветхих и освещающихся исключительно керосиновыми лампочками-коптилками... И это при недостаточном надзоре за умалишенными».

Особенно возмутило думцев, что служащие и врачи больницы получали мизерное жалование. Служащие вообще получали гроши: оклад – 9 руб. в месяц, да еще 5 руб. в месяц на «харчи». При этом размещались служащие в грязных лачугах по пять семей в каждой. Что касается труда врачей, то он оплачивался в этой больнице гораздо ниже, чем в других больницах: главный врач получал всего 200 руб. в месяц. Не жаловал город и больных: на пропитание каждого больного отпускалось 24 коп. в день. Одежда пациентов больницы была в ужасающем состоянии: все поношено, истерто. Нередко на двух человек приходилось одно зимнее пальто.

«Крайняя нищета наблюдается во всей больничной обстановке, – резюмировал обозреватель „Петербургского листка”. – Кабинеты для врачей устроены в сенях, лаборатория – в клетушке под лестницей, мастерские больных – в каких-то трущобах. Ремонтируется больница один раз в десять лет».

Прошел еще год, но ситуация с больницей не менялась. В июне 1913 года в «Петербургском листке» опубликовали «Путешествие вокруг Питера за 80 часов». Его автор, подписавшийся псевдонимом «Гастролер», с едким сарказмом замечал: «Удельная замечательна своим сумасшедшим домом. Не домом для сумасшедших, а именно сумасшедшим домом: представляет он из себя полную разруху, и на каждого больного приходится один кубический аршин воздуха. Вы скажете, что это мало? А врачи говорят, ничего подобного: мы открываем форточки, а к тому же у нас все строения в щелях»...

Дабы занять больных и содействовать «смягчению нравов», для обитателей больницы умалишенных устраивались различные развлечения. Врачи психиатрической больницы считали приобщение душевнобольных людей к интересующей их деятельности своеобразной и действенной формой психотерапии. Они гордились тем, что их подопечные свободно живут как здоровые люди и даже занимаются искусством. В саду устроили открытую сцену и летний театр, а зимой спектакли давались в одном из павильонов.

Руины здания, использовавшегося для содержания животных в подсобном больничном хозяйстве. Постройка конца XIX в. Фото 1980-х гг. из личного архива П.В. Половникова

Больные пели в церкви, играли на рояле, на скрипках и на балалайках. Группа больных под руководством бывшего сотрудника одного из известных столичных газет издавала журнал «Павильон».

Стоит отметить, что консультантами в больнице работали известные врачи-психиатры: И.П. Мержеевский, В.М. Бехтерев. В 1893—1929 годах известный физиолог И.П. Павлов проводил здесь свои наблюдения, обобщенные в статье «Психиатрия как пособница физиологии больших полушарий». В 1927 году он дал прекрасный отзыв о работе больницы и ее руководителя А.В. Тимофеева.

Большевик ИМ. Скворцов-Степанов, чьим именем в 1931 г. назвали Удельную психиатрическую больницу

После революции, в 1919 году, обе больницы объединили в одну – Удельную психиатрическую больницу В 1931 году ей было присвоено имя большевика Ивана Ивановича Скворцова-Степанова (1870—1928) – историка, экономиста, публициста, известного также еще и своим переводом в 1920 году на русский язык «Капитала» Карла Маркса. С 1925 года И.И. Скворцов-Степанов занимал пост ответственного редактора газеты «Известия ЦИК СССР и ВЦИК», с 1927 года – заместителя ответственного секретаря газеты «Правда», одновременно с 1926 года являлся директором Института Ленина при ЦК ВКП(б). В 1926– 1928 годах был ответственным редактором газеты «Ленинградская правда».

Корпус бывшей больницы Св. Пантелеймона (в прошлом – здание Удельного земледельческого училища), стоявший на оси Скобелевского проспекта

Больница, переименованная в честь И.И. Скворцова-Степанова, в просторечии стала именоваться «скворечником»...

Постройки бывшего Дома призрения сохранились до сих пор – здесь все также размещается психиатрическая больница (№ 3). Некоторые здания бывшей больницы Св. Пантелеймона, сохранявшиеся еще от Удельного училища, были целы до середины 1990-х годов.

Жилой комплекс «Северная корона», сооруженный на месте построек бывшей больницы Св. Пантелеймона. Фото автора, июнь 2007 г.

Старинное деревянное здание на оси Скобелевского проспекта, серьезно пострадавшее от пожара в 1998 году, снесли в начале 2000-х годов. На этом месте и в глубину участка строительная компания «Воин» в 2003—2007 годах возвела большой жилой комплекс под названием «Северная корона», включающий в себя сооружения различной этажности – от двух до 24-х этажей. Строительство закончилось в 2007 году.

Здание, появившееся на оси Скобелевского проспекта, своими архитектурными формами отдаленно напоминает стоявший на этом месте деревянный корпус бывшего Удельного земледельческого училища, построенный по проекту архитектора Х.Ф. Мейера в 1830-х годах. Над ним появилось даже некое подобие колокольни, призванной напомнить о существовавшем здесь храме Воскресения Христова...

Быт и благоустройство

В отличие от соседних Озерков и Шувалова, жизнь в Удельной текла размеренно и неторопливо. Вот как, например, описывались эти места в очерке В.Симанского «Петербургские дачные местности в отношении их здоровости», изданном в 1892 году: «Удельная совмещает в себе: обширный парк бывшего земледельческого училища, удельную ферму, две больницы и группу дач. Последние расположены на ровной, суглинистой почве, совершенно открытой и доступной действию солнца и ветра. Проточной воды не имеется, жители употребляют воду из колодцев, она несколько жестка на вкус, но прозрачна и без запаха. Около дач, в большинстве двухэтажных, кроме мелких палисадников, другой растительности не имеется. В полуверсте же находится сосновый парк удельного ведомства, избираемый местом для прогулок. Жители по преимуществу – только летние, так как для зимы постройки вовсе не приспособлены; вообще вся эта местность носит чисто дачный характер...» Большим недостатком Удельной считалась тогда «довольно скудная» растительность, «не дающая ни тени, ни прохлады в жаркие летние дни».

По свидетельству «Путеводителя по России» 1886 года, «главной приманкой» Удельной служила сравнительная дешевизна помещений и удобство сообщения с городом. «Недостаток воды, прежде составлявший неудобство Удельной, ныне устранен устройством обширного искусственного бассейна». Удельная считалась удобным дачным местом для тех, кому необходимо было ежедневно бывать в городе. Цены на дачу в Удельной варьировались от 15 до 500—600 руб. за лето.

В ЦГИА Санкт-Петербурга сохранилось архивное дело об открытии в 1879 году в Удельной ткацкой мастерской. 1 октября 1879 года крестьянин Московской губернии Клинского уезда Обуховской волости Павел Васильев подал бумагу на имя петербургского губернатора: «Покорнейше прошу Ваше Превосходительство разрешить мне открыть ткацкое ручное заведение в Лесном участке

С.-Петербургской пригородной полиции, на земле Удельного ведомства, в доме Васильева по № 46/44. Жительство имею на Лесном участке на земле Удельного ведомства в доме Васильева».

Есть в деле и рапорт архитектора Фортунатова об осмотре этого заведения, произведенном 30 октября 1879 года. В нем, в частности, говорится: «Означенное заведение помещается в нижнем этаже деревянного двухэтажного дома. ...Заведение занимает одну комнату в площади 9 кв. саж., высотой 3,45 аршина, тут же помещается и 2 человека рабочих. ...Дом находится на расстоянии 30 сажень от полотна железной дороги, близ станции Удельной.

В заведении поставлены 3 ручных станка, на которых изготавливается разноцветная бумажная тесемка. В нижнем же этаже 2 комнаты, в которых живет сам владелец, верхний этаж нежилой и отделан только вчерне... При заведении предполагается иметь рабочих до 5 человек, которые будут жить отчасти в заведении, частью же в квартире владельца».

Подробнейшее описание Удельной можно найти в «Описании и общем плане дачных местностей по Финляндской железной дороге», составленном и изданном Н. Федотовым в 1887 году. Скобелевский проспект, как и сегодня, служил главной магистралью Удельной. Он делил местность на две почти равные между собой части: ближайшую к Петербургу (прилегавшую к парку Удельного ведомства) местные жители называли «красный забор», потому что еще до застройки домами ее обнесли красным забором, а другая часть, между Скобелевским проспектом и Поклонной горой, носила название «Поклонная гора».

Карта Удельной, составленная и изданная в 1887 г. Н.Н. Федотовым

Скобелевский проспект и часть Удельного проспекта были в ту пору «шоссированы», остальные улицы не имели ни мостовых, ни тротуаров. Некоторые домовладельцы устраивали, правда, напротив своих домов дощатые тротуары, но таковых насчитывалось очень немного. Как указывал Н. Федотов, подобная неблагоустроенность удельнинских улиц «составляет большое неудобство для дачников, особенно в дождливое время, которое превращает эти улицы в сплошную массу непроходимой грязи». Это относилось, главным образом, к самым низменным улицам – по обе стороны от Скобелевского проспекта: «Грунтовые и дождевые воды, не имея стока, застаиваются здесь в глубоких канавах, гниют и производят вредные испарения».

Воду для пищи и питья брали из колодцев, имевшихся при каждой даче. На небольших прудах устроили две общественные купальни: одну на Удельном пр., 47, а другую – на Ярославском пр., 30 и 32.

Специальный пруд в Удельной отвели для полоскания белья – на углу Вытегорской улицы и Удельного проспекта. «С каждой корзины белья уплачивается 5 коп., кроме того, полоскать белье ездят и на 1-е озеро в Шувалово, где взимается такая же плата (5 коп.), но большинство прислуги предпочитает производить эту операцию у себя дома, благо при каждой даче имеется свой колодезь», – отмечалось в путеводителе Н. Федотова.

На углу Ярославского проспекта и Любимской улицы находились бани, снабжавшиеся колодезной водой. При входе в них висела надпись: «Бани открываются на страстной неделе, затем, после праздников до 1 июня будут открыты по субботам, с платою по 10 коп., а с 1 июня по 15 августа по четвергам и субботам по 10 коп., по вторникам по 20 коп. Нумера до 1 июня по субботам, а затем ежедневно по 1 руб. Абонемент для приготовления разных целебных ванн по соглашению».

Упомянутый путеводитель Н. Федотова сообщал, что в Удельной находились одна аптека, две булочные, одна башмачная, четыре заведения виноторговли, одна галантерейная лавка, пять мелочных лавок, пять мучных лавок, две мясных, шесть овощных и т. д. Торговые заведения Удельной сосредотачивались примерно там же, где и теперь – на Выборгском шоссе (ныне – проспект Энгельса) и Скобелевском проспекте, а также на Удельном проспекте. Так, на углу Скобелевского и Удельного проспектов помещались башмачная, галантерейная, мучная, овощная лавки, торговля мануфактурными товарами. Виноторговля и мелочные лавки располагались на Выборгском шоссе.

Упомянутый путеводитель Н. Федотова, изданный в 1887 году, предоставлял в алфавитном порядке указатель торговых, промышленных и других общественных заведений Удельной.

Аптека: на Удельном пр., 27.

Бани: на Ярославском пр., между Олонецкой и Любимской ул., 77.

Булочные: на Удельном пр., 15 и 29, и Коломягском[2] пр., 5.

Башмачные: на углу Скобелевского и Удельного пр., 11.

Виноторговли: на Выборгском шоссе: а) против Вытегорской ул.; б) на углу Скобелевского пр.; в) между Ломовской и Дубецкой[3] ул.; г) между Повенецкой ул. и Коломягским пр.

Галантерейные: на углу Скобелевского и Удельного пр., 11.

Клуб: на Ярославском пр., между Мезенской ул. и Осиновским пер., 70-72.

Лесной двор: на Выборгском шоссе, между Енотаевской и Заславской ул. Дрова также продаются, с доставкой на дом, на станции Удельная.

Мануфактурные товары: на углу Скобелевского и Удельного пр., 11.

Мелочные лавки: на Выборгском шоссе: а) против Мезенской ул.; б) на углу Скобелевского пр.; в) на углу Ломовской ул.; г) между Дубецкой и Удельной ул.; д) между Повенецкой ул. и Коломягским пр.

Москательная: на углу Выборгского шоссе и Повенецкой ул.

Мучные: 1) на Удельном пр., на углу Скобелевского пр.; 2) на Выборгском шоссе: а) против Вытегорской ул.; б) на углу Ломовской ул.; в) на углу Дубецкой ул.; г) между Удельной и Мологской ул.

Мясные: а) на Удельном пр. близ Скобелевского пр., 36-38; б) на Скобелевском пр., 12.

Овощные: 1) на углу Скобелевского и Удельного пр., 13; на углу Удельного пр., 34, 36; 2) на Выборгском шоссе: а) против Мезенской ул.; б) против Вытегорской; в) против Повенецкой ул.; г) на углу Коломягского пр. и шоссе; 3) между Дубецкой и Нежинской ул.

Портерная: на Скобелевском пр., 10-12.

Посудные: на Выборгском шоссе: а) на углу Повенецкой ул. и б) между Ломовской и Дубецкой ул.

Садоводство: на Ярославском пр., между Мышкинской и Олонецкой ул.

Суровская (торговля суровским товаром: шелком, шерстью, хлопком. – С. Г.): на углу Скобелевского и Удельного пр.

Фруктовая: на углу Скобелевского и Удельного пр.

Хлебные: на углу Скобелевского и Удельного пр.; на Удельной пр., 34-36; на Выборгском шоссе, между Ломовской и Мологской ул.

Чайный магазин: на углу Скобелевского и Удельного пр., 11.

Молочными продуктами удельнинцев снабжали местные фермы – одна принадлежала великому князю Николаю Николаевичу-старшему и находилась возле больницы Св. Пантелеймона, другая стояла на Выборгском шоссе, 60-62, между Калязинской и Каргопольской улицами.

В Удельной насчитывалось три трактира, из них один (без крепких напитков) был на Удельном проспекте, между Елецкой улицей и Скобелевским проспектом, и два на Выборгском шоссе – «Хуторок» между Дубецкой и Удельной улицами и еще один – между Повенецкой и Коломягским проспектом. Также насчитывалось шесть постоялых дворов, и все – на Выборгском шоссе, между Эмануиловской улицей и Поклонной дорогой.

В 1894 году на Елецкой улице появились бани – на том самом месте, где и сегодня расположены «Удельные бани» (Елецкая ул., 15). В ЦГИА Санкт-Петербурга сохранилось целое архивное дело, оно так и называется: «О рассмотрении проекта торговых бань П.Я. Ершова на станции Удельной по Елецкой улице». Согласно протоколу заседания Строительного отделения С.-Петербургского губернского правления от 10 мая 1894 года, купец Ершов ходатайствовал о разрешении на принадлежавшем ему дворовом месте между Скобелевским, Удельным, Костромским проспектами и Елецкой улицами (то есть речь шла о целом квартале) построить торговые бани. Автором проекта выступал архитектор Малов. Как отмечалось в протоколе, представленный проект может быть утвержден с рядом условий, в том числе «чтобы дымовые трубы были устроены с таким расчетом и такой высоты, чтобы дым от них не распространялся на окрестности»; «чтобы бани были всегда снабжены чистой водой и чтобы грязные воды от бань не были спускаемы в окружающие открытые дорожные канавы, но были отводимы по указанию местной полиции и санитарного надзора в места безвредные для жителей».

В архивном деле сохранилось письмо «Санкт-Петербургского временного 2-й гильдии купца» Кузьмы Яковлевича Ершова на имя столичного губернатора от 15 мая 1895 года. В нем содержалась просьба осмотреть «возведенное мною каменное здание специально под торговые бани, на земле Удельного ведомства, содержимой мною в аренде, под № 27 по Удельному пр.», и разрешить открыть бани для публики. «Бани будут снабжены водой из устроенного при них для этой цели артезианского колодца», – указывал купец Ершов. Местом своего жительства он называл собственный дом по Выборгскому шоссе под № 44.

Для осмотра бань отправили, как и положено, уездного врача и гражданского инженера. В протоколе осмотра, датированном 17 июня 1895 года, значилось: «В техническом отношении бани выстроены вполне прочно, снабжены внутренней каменной лестницей и сводчатыми перекрытиями. При отдельных номерах и общих помещениях имеются ватерклозеты, из которых нечистоты по фановым трубам идут в общий колодец, а оттуда по гончарным трубам в люк, расположенный во дворе. Мыльные банные воды стекают в два отстойные, рубленные из пластин, колодца, а из них по деревянной трубе идут в открытый резервуар, у которого предполагается устроить угольный фильтр. Вода для бань подается из артезианского колодца глубиной в 87 саж. и по анализу профессора Войслова годна к употреблению. В санитарном отношении бани устроены вполне удовлетворительно, служащие будут помещаться в отдельном от бань здании, вполне удовлетворяющем санитарным требованиям». Кстати, местонахождение бань Ершова в документах указывается следующим образом: «на дачных участках земли на Удельной, у Красного Забора».

В августе 1895 года Кузьма Яковлевич Ершов покорнейше просил «об осмотре помещения под мельницу, в возведенном мною для этой цели здании, под № 27 по Удельному проспекту, в связи с открытыми мною торговыми банями».

В сентябре того же года Строительное отделение губернского правления разрешило купцу Ершову устроить по тому же адресу (Удельный пр., 27) паровую мукомольную мельницу. Как значилось далее в протоколе осмотра этой мельницы, здание завода «дощатое в каменных столбах», ее обслуживают двое рабочих, живущих на отдельной квартире при заводе. В мае 1902 года купец Кузьма Ершов обратился с просьбой разрешить ему надстройку этажа к существующей бане и пристройку лестниц. В июле того же года разрешение он получил...

Магазин и чайная купца М.Е. Башкирова (ныне – пр. Энгельса, 83-85). Фото автора, июль 2009 г.

«Новостью наступающего сезона в Удельной является новый скандинавский домик лесной фермы, построенный против вокзала, – сообщалось в мае 1902 года в „Петербургском листке”. – В домике будут продавать молоко, которое можно будет распивать тут же, за столиками, в крытых боковых галереях»[4].

Характерной и в то же время уникальной удельнинской постройкой были магазин и чайная купца Матвея Елисеевича Башкирова, выстроенные в 1905 году у подножия Поклонной горы на Выборгском шоссе и сохранившиеся по сей день (ныне – пр. Энгельса, 83-85)[5]. Известный нижегородский купец Матвей Елисеевич Башкиров занимался, главным образом, мучным и хлебным промыслом, а впоследствии стал руководителем одного из коммерческих банков в Нижнем Новгороде.

Открытка с видами Удельной. Фото начала XX в.

В 1892 году член семейства Башкировых Николай Емельянович стал владельцем семейного дела в Петербурге и в 1902 году учредил торговый дом «Башкирова Николая Емельяновича наследники», осуществлявший торговлю хлебом и овощами. С 1903 года фирму возглавил его сын – личный почетный гражданин, купец 1 -й гильдии Николай Николаевич Башкиров, известный своей широкой благотворительной деятельностью. Кроме всего прочего, ему принадлежало имение в Самаре, мукомольная мельница в Нижнем Новгороде, а также мельница, имение и каменный дом в Рыбинске.

Скобелевский проспект. Фото начала ХХ в.

Память о Башкировых на Удельной жила очень долгое время. По сей день местные старожилы называют бывшие дома Башкировых на нынешнем проспекте Энгельса «Башкирой»...

Публикации столичных газет сохранили немало свидетельств очевидцев, бывавших в Удельной, и непосредственных ее жителей, благодаря которым можно составить общее представление, как обстояли дела в этой местности в ту пору .

«Мы, удельнинские дачники, утопаем во мраке, – говорилось в заметке возмущенных местных обывателей, опубликованной в „Петербургской газете” в конце июля 1892 года. – Не говоря уже о второстепенных улицах и переулках нашей местности, но даже и такие, как Скобелевский и Ярославский проспекты представляют собой, по мрачности, настоящий ад. Если прибавить, что большинство наших дачевладельцев находит излишним устройство хотя бы узеньких мостков перед своими владениями, то можно представить себе, каково приходится нам, несчастным дачникам, возвращаться домой из города в нынешние темные и дождливые вечера. Отсутствие освещения и сносных путей сообщения особенно отзывается на посетительницах местного клуба, принужденных чуть ли не ощупью пробираться по немощеному Ярославскому проспекту, освещенному на всем протяжении чуть ли не единственным, клубским, тусклым фонариком».

Ярославский проспект. Фото начала ХХ в.

Костромской проспект. Фото начала XX в.

Княжеская (Княжевская) улица. Фото начала ХХ в

Кропоткинская (Крапоткинская) улица. Фото начала XX в.

«Поселок Удельной станции растянулся на очень большое расстояние, – писала в 1899 году „Петербургская газета”. – Живущим на его окраинах приходится со станции железной дороги или шествовать пешком, или переплачивать извозчикам. В настоящее время на помощь удельнинским жителям явился предприниматель, который пустил несколько общественных кареток от Новосильцевской церкви до Поклонной горы. Такое сообщение облегчает также и тех запоздалых путников, которые, упустив поезд железной дороги, должны пробираться по Лесной конке».

К началу XX века Удельная становится быстро растущим петербургским пригородом, постепенно теряющим свой специфически дачный характер, и превращается в «зимогорское» поселение, где жили представители среднего класса и купечества. В те годы численность населения Удельной достигала зимой 30 тысяч человек, а летом она удваивалась.

В 1900-е годы в Удельную пришли черты городского быта, при этом центром благоустройства служил Дом призрения. Именно с его помощью в 1901 году проложили телефонную связь, а в 1904 году от его станции подавалась электроэнергия для освещения домов и улиц.

К середине 1910-х годов местность телефонизировали. Точное число абонентов указать затруднительно из-за наличия «пограничных» адресов, которые могут быть отнесены как к Удельной, так и к Лесному, и Озеркам. Всего же, исходя из «Списка абонентов Петроградской телефонной сети на 1915 год», в Удельной числилось приблизительно 90 индивидуальных номеров и около 20 принадлежало различным заведениям. Среди них были амбулаторный пункт, приюты, кинематографы, подворья, ферма «Лаке» на Поклонной горе и даже дежурный монтер на Малой Ивановской улице.

Тем не менее состояние местности по-прежнему не устраивало современников. Так, газета «Дачная жизнь» в апреле 1911 года писала: «Отрицательные черты здешней жизни: полное отсутствие какого бы то ни было благоустройства, грязь – прямо-таки непролазная, освещение минимальное, а в лучшей части – т. н. Кропоткинских и Осиповских местах – и совсем никакого». А правление «Общества содействия благоустройству в Удельной» в своем отчете за 1914 год писала о том «отвратительном виде», который имеет Скобелевский проспект, причем «не только в сырую, ни и в сухую погоду».

Характерный сохранившийся образец удельнинской застройки начала XX в. – дом на Ярославском пр., 63.

Фото автора, сентябрь 2009 г.

Дом на Рашетовой улице – также яркий образец застройки Удельной начала XX в. Фото автора, март 2008 г.

«Что еще сказать? – вопрошала газета „Дачная жизнь– Много хулиганов, воруют, частые пожары – но где же этого нет? Скажу, пожалуй, – не переезжайте на Удельную, так как хорошего там не только что мало, но, пожалуй, и вовсе нет».

В удельнинской жизни тех лет было немало и неустройства, и курьезов.

«В Удельной война, – такими тревожными словами начиналась публикация в „Петербургском листке” в мае 1902 года. – Война между станционными служителями и публикой. Дело в том, что платформа станции Удельной одним своим концом примыкает к Скобелевскому шоссе, ведущему в центр дачной местности. Дачники издавна привыкли проходить по площадке, соединяющей платформу с шоссе. Теперь кто-то додумался перегородить эту площадку забором».

Чтобы попасть на Скобелевское шоссе, жителям приходилось бы возвращаться к станции. Поскольку это изрядно удлиняло путь, они по-прежнему проходили по прямому пути. Не имея возможности перебраться через высокий забор, им приходилось прыгать через стрелку между рельсами и будкой стрелочника. «Видя бесполезность своего сооружения, начальство станции поставило еще одну перегородку на самой платформе и возле нее двух чухон, своей грубостью возмущающих публику, – сообщал репортер „Петербургского листка”. – В результате уже несколько протоколов и всеобщее негодование».

Куда более серьезное возмущение местных обывателей вызвала популярная среди всевозможного «темного люда» ночлежка, которую именовали «Сургановской лаврой». Находилась она в двухэтажном деревянном доме. «Явиться туда новичку совершенно невозможно, – замечал в июле 1909 года обозреватель „Петербургской газеты”. – Было бы большой редкостью, если бы к утру он остался не раздетым и не избитым. Даже опытные „стрелки” не рискуют туда заглядывать. Наделенные всеми разбойничьими инстинктами, с самым темным прошлым, посетители этой „постоялки” готовы за деньги идти на любое дело. Пустоши и огороды, расположенные вблизи этой трущобы, весьма удобны для бегства при обходах полиции, что и приманивает сюда наиболее скомпрометированных бродяг и бродяжек»...

К концу XIX века в орбиту дачных предместий Петербурга прочно вошла и Поклонная гора, которую можно было бы назвать северными воротами в Удельную. «В ясный летний вечер с Поклонной горы можно любоваться Петербургом сверху вниз и чувствовать себя выше Исаакиевского собора, блестящего издали своею золоченой царской шапкой. Это, бесспорно, лучший вид на Петербург с суши», – говорилось в одном из путеводителей по Петербургу в конце XIX века...

О названии Поклонной горы историки высказывали немало предположений. По преданию, во время Северной войны шведы, убедившись в непобедимости русского оружия, посылали с этой горы послов к Петру I просить мира. Другая версия связана со старинным обычаем карел, древних обитателей этих мест, устраивать на возвышенных местах молельни, куда в дни, связанные с праздниками или важными событиями, приходили поклоняться языческим богам. Еще одно толкование связано с обычаем при въезде в город или выезде из него класть земные поклоны. Чаще всего это делалось с горы близ дороги.

С давних пор Поклонная гора относилась к владениям графов Шуваловых – Парголовской мызе. До 1877 года это был майорат, то есть по законам Российской империи земли считались родовыми и не могли быть проданы, переданы или завещаны кому-либо не из числа семьи владельцев без высочайшего на то разрешения. Разрешалось лишь сдавать отдельные участки в аренду, в том числе и на довольно продолжительное время. «Точно неизвестно, когда именно на землях графов Шуваловых возникли первые дачи и появились дачники», – отмечает краевед ЕИ. Зуев.

В книге А.Е Яцевича «Пушкинский Петербург», впервые изданной в 1931 году и переизданной в 1993-м, утверждается, что еще в 1832 году на даче, расположенной на Поклонной горе, жил Н.В. Гоголь. Сюда он переехал с наступлением лета из дома Зверков а на Екатерининском канале у Кокушкина моста. В конце июня того же, 1832 года, Гоголь уехал на родину и вернулся в Петербург в конце октября.

Спустя почти тридцать лет, в 1860 году, петербургский священник Ковалевский построил на вершине Поклонной горы, на участке, арендуемом у графа Шувалова, просторный особняк. Летом 1867 года на этой даче жила семья легендарного Генриха Шлимана – знаменитого археолога, отыскавшего золото на месте Трои. В письмах к отцу маленький сын археолога Сережа рассказывал: «Из дома отца Ковалевского на Поклонной горе видно море и село Коломяги...»

Как известно, в 1877 году возникло «Товарищество на паях для устройства дачных помещений в Шувалово». Его правление согласилось выкупить землю от границ Поклонной горы до Шуваловского кладбища у наследников графов Шуваловых. Те обратились к царю с просьбой разрешить продажу части своего майоратного поместья товариществу и в июле 1877 года получили высочайшее разрешение. После юридического оформления сделки купли-продажи товарищество занялось благоустройством местности и распродажей земельных участков под дачные поселки.

Спускавшаяся с горы в западном направлении Поклонногорская улица (ее название, как отмечают топонимисты, известно с 1887 года в форме Поклонно-горская, а с 1896 года – в современном написании) отделила Удельную от новых дачных местностей – Шувалово и Озерков (по мнению большинства краеведов, их слияние в одно целое окончательно произошло в 1893 году). Одновременно Поклонногорская улица служила в данном месте границей между городом и С.-Петербургским уездом.

«По Выборгскому шоссе, проехав Удельную, находится так называемая Поклонная гора, – рассказывалось в июле

1897 года на страницах „Петербургского листка“. – Гора эта к Озеркам представляет крутой песчаный обрыв. Тут, в особенности по праздничным дням, бывает немало гуляющих, главным удовольствием которых является восхождение и спуск с песчаного обрыва».

Дачи на Поклонной горе считались самыми здоровыми в санитарно-гигиеническом отношении, поскольку они располагалось на высоком месте, в окружении сосен. «В то время как дачники соседних с нами Озерков и Лесного не высовывают на улицу носа, из боязни утонуть в непролазной грязи, „поклонногорцы“, наоборот, блаженствуют и, как ни в чем не бывало, разгуливают вокруг да около своих дач, – говорилось в июне 1899 года в „Петербургской газете“. – Объясняется это тем, что наша местность возвышенная и сухая. Даже после самого проливного дождя через 5—7 минут все высыхает, как будто ничего и не было. Имеется у нас маленький еловый лесок, в некотором роде живописный и не лишенный поэзии, да жаль только, что разные бродяги избрали его местом дневного отдохновения».

Как отмечал тот же автор «Петербургской газеты» в 1899 году, поклонногорские дачники были очень довольны тем, что в это лето наконец-то появилась собственная аптека, – до этого за медикаментами приходилось ездить в Удельную или в Озерки. Аптеку на Поклонной горе устроил доктор, владелец местной кумысной фермы, и находилась она у него на даче[6]. Тем же летом во время «пушкинских дней», когда отмечалось столетие со дня рождения великого поэта, на одной из пустующих дач устроили частным образом детский праздник, посвященный памяти Пушкина. В нем приняли участие чуть ли не все дети поклонногорских дачников, читавшие по памяти стихи поэта...

На вершине Поклонной горы в 1880-х годах появилась дача в восточном стиле, принадлежавшая тибетскому врачу Петру Александровичу Бадмаеву[7]. В 1877 году он женился на молодой дворянке Надежде Васильевне Васильевой.

П.А. Бадмаев с женой Н. Васильевой. Около 1880 г.

Дача П.А. Бадмаева на Поклонной горе. Фото В. Муратова, 1970-е гг.

Семья вскоре стала расти, а по учению врачебной науки Тибета, первыми условиями здоровья детей являются чистый воздух и вода, незагрязненная почва, тепло и свет. Именно поэтому Бадмаев решил обосновать свое семейство не в центре города, за его пределами, вдали от фабрик и заводов, среди озер, лесов и живописных дач.

Бывшая дача П.А. Бадмаева на Поклонной горе, конец 1950-х—начало 1960-х гг. Фото А. Берковича

Бадмаев выбрал Поклонную гору – одно из самых высоких мест в северных окрестностях Петербурга. Здесь он купил участок земли и построил в 1880-х годах двухэтажный каменный дом с башенкой в восточном стиле. Автором проекта стал архитектор Евгений Львович Лебурде[8]. Строительный журнал «Наше жилище» причислял дом Бадмаева к одним из первых в России железобетонных зданий. Рядом возникло небольшое хозяйство (сам Бадмаев именовал свою дачу мызой), где держали коров, чтобы дети пили только парное молоко.

Дача П.А. Бадмаева на Поклонной горе. Фото конца 1970-х гг.

Поскольку приток пациентов к Бадмаеву возрастал, а ездить всем на Поклонную гору было не очень удобно, Петр Александрович устроил клинику в центре города – на Литейном пр., 16, где и вел прием больных. Но и после этого он продолжал принимать людей на Поклонной горе. Здесь же находилась аптека тибетских лекарственных трав. Большинство составных частей лекарств – травы, плоды деревьев – привозились из Бурятии, а некоторые из Монголии и Тибета.

«На Поклонной горе кроме основного здания с лесенкой-башней в восточном стиле имелась еще больница-санаторий и отдельно аптека, – вспоминала дочь П.А. Бадмаева Аида Петровна Гусева. – В первом этаже ее помещалась толкацкая – там сушили и толкли травы; лабораторная – там взвешивались и смешивались отдельные компоненты в единый порошок. Каждый порошок заворачивался в тонкую рисовую бумагу, затем порошки партиями отправлялись на Литейный»[9].

Здесь же, в доме на Поклонной горе, постоянно стажировались врачи Медико-хирургической академии. Здесь же Бадмаев работал над переводом на русский язык древних рукописей по врачебной науке Тибета «Жуд-Ши», зародившейся 3 тысячи лет назад в Индии.

П.А. Бадмаев с учениками школы на Поклонной горе

«Моя работа у Петра Александровича Бадмаева в качестве помощника, секретаря заключалась в том, что я участвовал в переводе на русский язык древних тибетских рукописей по медицине, – вспоминал юрист Евгений Иванович Вишневский. – Работа эта проводилась по утрам до отъезда Петра Александровича в город на прием больных. Собирались мы в комнате с круглым столом, рядом со столовой. Туда приносили коробки, в которые уложены были рукописи. Длина рукописи около метра, а ширина около 20 см.

Самая работа протекала так: на круглый стол ставили коробку с листами рукописи и приводили старика ламу. Его сопровождал молодой лама. Старика усаживали в кресло за столом, а молодой лама становился за кресло старика... Вынутый из коробки лист клали перед ламой. Он читал написанное и тут же переводил его с тибетского на бурятский язык. Петр Александрович, не садясь за стол, на ходу переводил слова ламы на русский язык...» Бадмаев получил разрешение открыть в доме на Поклонной горе бурятскую школу с программой классической гимназии.

П.А. Бадмаев. Фото 1914 г.

«В Лесном Корпусе, по Старопарголовскому проспекту, на даче № 79, принадлежащей Коллежскому Асессору П.А. Бадмаеву, находится с лета текущего года 37 мальчиков-бурят, присланных сюда из Читы находящимся ныне там названным Бадмаевым, – указывалось в сообщении, отправленном в октябре 1895 года попечителю Санкт-Петербургского учебного округа. – По собранным сведениям оказалось, что означенные мальчики, из коих трое православные, а остальные – буддисты, содержатся и воспитываются на средства Бадмаева под наблюдением его доверенного Статского Советника Павла Александровича Хвалынского, и для обучения их приглашены семь воспитателей, две учительницы и один православный священник, которые подготовляют упомянутых инородцев для поступления в разные учебные заведения столицы»[10].

«...Родственником моим по жене, коллежским советником Петром Александровичем Бадмаевым, прислано в Санкт-Петербург из Забайкалья 37 человек бурят, в возрасте от 9 до 20 лет, для воспитания и обучения под непосредственным руководством и надзором меня, а также и моей семьи, – говорилось в докладе статского советника П. Хвалынского попечителю Санкт-Петербургского учебного округа от 18 декабря 1895 года. – Задача воспитания состоит в ознакомлении учащихся с лучшими условиями и формами жизни культурных людей, в приучении их к правилам приличия, вежливости, чистоплотности и т. п. В настоящее время все ученики за исключением ламы Шейдора Бадмаева, имеющего в скором времени вернуться в Забайкалье, приступили к прохождению гимназического курса. Те ученики, которым прохождение гимназического курса будет не под силу, будут знакомиться с сельским, скотоводным и молочным хозяйством; с этим же хозяйством по мере возможности будут знакомиться и остальные ученики. Воспитание должно идти в духе Самодержавия, преданности Престолу и в строгом подчинении предержащим властям. Все либеральное, растлевающее, чуждое принципов государственности должно безусловно не иметь доступа к школе. И наконец воспитание в православной семье должно подготовить учеников буддистов, если будет на то Воля Божия, к принятию Православной веры Христовой, без которой немыслимо истинное просвещение»[11].

П.А. Бадмаев у своего дома на Поклонной горе. Фото 1916 г.

П.А. Бадмаев принимал самое непосредственное, чуткое и внимательное участие в судьбах своих питомцев. Свидетельством тому – его письмо принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому от 7 апреля 1900 года, в котором, в частности, говорилось: «Усердно прошу Вас оказать мне, моим племянникам и питомцам великую милость перевести их в следующие классы без экзамена, если только их находите достаточно трудолюбивыми. Я имею намерение послать их всех сейчас же для поправления здоровья на родину, они тогда вернутся к Вам осенью со свежими силами обновленные умственно и нравственно. Я давно хотел Вас видеть и обратиться к Вам с этой просьбой, но я нахожусь вечно в трудах, ежедневно от 6 утра до 12—1 ночи, только в Воскресенье остаюсь при семье»[12].

В школу Бадмаева потянулись бурятские дети из Аги, Читы, Забайкалья. Среди учеников был будущий глава буддийской общины в СССР хамболама Габоев Жамбал Доржи. Создав школу, Петр Александрович обратился в Министерство народного просвещения с просьбой предоставить школе статус государственной гимназии. Содержание гимназии он брал на себя. Тем не менее министерские чиновники отказали П.А. Бадмаеву...

В семье Петра Александровича Бадмаева и его супруги Надежды Васильевны было восемь детей. Внук Бадмаева, ученый-химик Н.Е. Вишневский, вспоминал: «По четвергам на Поклонной собиралась молодежь... Играли в городки, в теннис. Потом всех звали к обеду. За стол садилось человек двадцать... Вся атмосфера на Поклонной была очень доброжелательной. <...> По учению врачебной науки Тибета, окружающее нас пространство – тоже лекарство. Вот дед и стремился создать атмосферу всеобщей доброжелательности».

В 1900 году П.А. Бадмаев расстался со своим секретарем Е.И. Вишневским: тот женился на старшей дочери врача Надежде и уехал с ней к месту службы в город Луцк. Доктор дал объявление, что требуется секретарь с фельдшерским образованием. На свое объявление Петр Александрович получил несколько десятков предложений. Он сам объездил претендентов и остановился на Лизе Юзба-шевой, даже не видя ее, потому что ему понравился порядок в комнате и, особенно, на письменном столе. Елизавета Федоровна Юзбашева была старшей дочерью армянина штабс-капитана Федора Ивановича Юзбашева, служившего в кавказском корпусе русской армии. Постепенно войдя в курс дела, она стала его бессменной помощницей: помогала Бадмаеву на приемах, с 1903 года заведовала аптекой тибетских лекарственных трав в доме на Поклонной горе.

«Лиза Юзбашева была человеком очень цельным и вместе с тем обладала широким характером, – спустя много лет вспоминал ее внук, писатель Борис Сергеевич Гусев[13]. – Бадмаев понравился ей с первого взгляда; работая с ним, она все более поддавалась его властной натуре, обаянию его быстрого ума. Она не думала, как устроится ее жизнь в будущем, хотя ее ближайшая подруга Виргиния постоянно напоминала ей об этом и даже старалась познакомить с „хорошей партией". Но для Лизы это не имело смысла, ибо встреча с Петром Александровичем соединила в себе все: и любовь, и увлечение таинственной наукой Тибета. И случилось то, что должно было произойти: она стала гражданской женой Бадмаева, хотя между ними была сорокалетняя разница в возрасте». В октябре 1907 года родилась дочь Аида...

«По всеобщему мнению, отец был добрый человек, помогал бедным, – вспоминала впоследствии Аида Петровна. – Конечно, он был богат, но не все богатые делали это. И свое богатство он нажил колоссальным трудом... Он располагал к себе людей и в первую очередь больных, своих пациентов. Доктор он был замечательный... Окружающие люди любили его. Работал, не требуя тишины в доме. Ни вина, ни табака для него не существовало... Отец был очень религиозным человеком. В его кабинете в иконостасе стоял образ целителя Пантелеймона, там всегда горела лампада. Этот образ хранился матерью до 1937 года. По праздникам в дом на Поклонной приходил священник и совершал молебен».

Е.Ф. Юзбашева.

Фото из архива Н.Б. Роговской (дочери Б.С. Гусева)

Будучи студентом первого курса восточного факультета Санкт-Петербургского университета, Жамсаран Бадмаев 11 апреля 1872 года принял православие. Крестным отцом его стал тогда великий князь, будущий император Александр III. О своих убеждениях Бадмаев писал в феврале 1917 года в брошюре «Мудрость в русском народе»: «Я православный глубоко убежденный изучающий и стремящийся еще больше изучать основы христианства, знакомый с критическими взглядами на христианство. Я был буддистом-ламаитом, глубоко верующим и убежденным; знал шаманизм и шаманов, веру моих предков и с глубоким почитанием относился к суеверию. Я оставил буддизм, не презирая и не унижая их взгляды, но только потому, что в мой разум и мои чувства проникло учение Христа Спасителя с такой ясностью, что это учение Христа Спасителя озарило все мое существо...»

Е.Ф. Юзбашева с дочерью Аидой. Фото 1910 г. Фото из архива Н.Б. Роговской

Е.Ф. Юзбашева с дочерью Аидой. Фото 1911 г. Фото из архива Н.Б. Роговской

Своей государственной дипломатической деятельностью П.А. Бадмаев способствовал сближению России и восточных стран, а как врач и ученый, знавший и восточную и европейскую медицину, явился основателем врачебной науки Тибета в России. Его исследования и рекомендации по сохранению здоровья в различных экологических условиях, в том числе экстремальных, не имеют себе равных, как считают специалисты...

В 1988 году, после долгих лет непризнания тибетской медицины, репрессий по отношению к Петру Александровичу и его родным, а также ложного вымышленного изображения Бадмаева в литературе и кино советского периода, академик Академии медицинских наук СССР (Институт радиационной медицины) В.А. Матюхин в письме Б.С. Гусеву писал: «Позвольте поблагодарить вас за бережное отношение к трудам Вашего деда Петра Александровича Бадмаева и за выраженное Вами пожелание сделать эти труды доступными для научного мира...»

К востоку от Удельной, за Старо-Парголовским проспектом, простиралось вплоть до Пискаревки огромное лесное пространство. Сохранившаяся ныне его часть называется лесопарком «Сосновка». К концу XIX века эти места также вошли в «орбиту» дачного Петербурга.

«Дачи здесь расположены очень удобно в сосновом лесу», – говорилось о Сосновке в одном из путеводителей начала XX века. Как отмечал в ту пору один из современников, «по своему уединенному положению и почвенным условиям Сосновка может считаться самой здоровой из дачных местностей Лесной группы». Спустя два десятилетия историк П.Н. Столпянский в своей книге «Дачные окрестности Петрограда», изданной в 1923 году, полностью подтверждал это суждение, называя Сосновку «наиболее высоким и сухим уголком Лесного».

В той части Сосновки, что вплотную примыкала к Лесному и Удельной, еще в конце XIX века началась дачная застройка. «Сосновка, собственно говоря, – сплошной сосновый лес, в котором в настоящее время настроено уже много дач и большая часть которого, перейдя в руки частных владельцев, загорожена, – сообщал в конце 1890-х годов М.И. Пыляев. – Незагороженная часть Сосновки представляет собою излюбленное место прогулки дачников Лесного и наезжающих из Петербурга. В Сосновке по праздничным дням устраиваются на лесной поляне танцы под гармонику, привлекающие много публики».

В 1883 году весь этот обширный лес, вместе с бывшим имением Кушелева, приобрел один из самых богатых купцов того времени, тайный советник (по «Табели о рангах»)

Владимир Александрович Ратьков-Рожнов (1834—1912), занимавший с 1893 по 1898 год пост городского головы Петербурга, а с 1904 года – сенатора. Он являлся владельцем фирмы «Громов и К», специализировавшейся на переработке и торговле лесом и лесоматериалами, владел лесопильными заводами на Шлиссельбургском тракте и Орловской улице, складами на набережной Большой Невки, ему принадлежало около двух десятков доходных домов в Петербурге.

Лесной массив на севере Петербурга, как отмечают историки, он «купил с той же целью, с какой Ермолай Лопахин в пьесе Чехова купил вишневый сад – для вырубки и распродажи под дачи». Почти сразу же была застроена часть бывшего леса вдоль Старо-Парголовского проспекта (ныне – проспект Тореза), на остальной территории работы велись в 1908—1912 годах. После смерти В.А. Ратькова в 1912 году делами занимался его сын, Ананий Владимирович – действительный статский советник, камергер, предводитель дворянства Царскосельского уезда и почетный мировой судья Петербургского и Царскосельского уездов.

Отец и сын Ратьковы-Рожновы являлись совладельцами Ленского золотопромышленного товарищества. Именно при них 4(17) апреля 1912 года произошел знаменитый «Ленский расстрел». Тогда в результате забастовки и последующего расстрела рабочих правительственными войсками пострадало, по разным оценкам, от 250 до 500 человек, в том числе 107—270 человек погибло. Это трагическое событие вызвало огромный резонанс по всей стране: в стачках и митингах участвовали около 300 тысяч человек. А в глазах общественного мнения случившееся стало очередным обвинением самодержавию...

Впрочем, вернемся в Сосновку. А.В. Ратьков-Рожнов разбил принадлежащую ему территорию Сосновского леса на участки и проложил между ними дороги, чтобы продавать участки под частную застройку, однако распродаже участков леса под жилье помешала начавшаяся Первая мировая война.

Тем не менее улицы, прорубленные тогда по велению Анания Ратькова-Рожнова, сохранились в Сосновке и поныне в виде широких аллей. Одна из улиц получила название Ананьевской – теперь это часть Светлановского проспекта. Другие должны были носить следующие названия: улица Леховича, Исаковская, Веринская, Владимирская, Михайловская улицы. По всей видимости, большинство из них получили проектные наименования по фамилиям ближайших землевладельцев. Группу улиц предполагалось назвать в честь выдающихся русских поэтов и писателей – Лермонтова, Пушкина, Некрасова и Тургенева...

Кстати, возле Сосновки в 1902 году провел целое лето будущий поэт, а в ту пору гимназист Самуил Яковлевич Маршак, о чем вспоминал сам поэт и его родные. «Вспоминаю наше первое петербургское лето, дачу в Лесном, – рассказывал в своих мемуарах ,Частица времени“ М.Я. Маршак-Файнберг, младший брат поэта. – Двор наш был большой и многолюдный. Калитка в глубине двора выходила в лес – в Сосновку...»

Как и во многих пригородах и предместьях Петербурга, в Удельной действовало местное «Общество содействия благоустройству». Согласно его уставу, утвержденному в 1908 году, Общество имело целью «содействовать достижению возможно лучших условий жизни на Удельной как путем благоустройства самой местности, так и в культурно-нравственном и экономическом отношениях». Районом действия Общества указывались Удельная и «прилегающие к ней местности».

В уставе сообщалось, что для достижения своих целей Общество «принимает на себя заботы: а) о лучшем содержании существующих, а также об устройстве новых улиц, дорожек, аллей, бульваров, скверов, канав, прудов, мостов и проч.; б) об улучшении в санитарном и противопожарном отношениях и об улучшении освещения; в) о соблюдении строительных обязательных постановлений; г) об устройстве с надлежащего каждый раз разрешения потребительных лавок, складов дров и строительных материалов и т. п.».

Средства Общества составлялись из членских взносов, добровольных пожертвований, сборов от устройств спектаклей, концертов, гуляний и других увеселений, а также от процентов с капиталов Общества. Ежегодный членский взнос составлял 3 руб. «Лица, внесшие единовременно 50 руб., именуются пожизненными членами Общества, – указывалось в уставе. – Оказавшие особые услуги Обществу могут быть избраны в почетные члены. Оказавшие содействие и помощь Обществу личным трудом или внесшие не менее 1 руб. считаются членами-соревнователями».

По состоянию на октябрь 1910 года в состав правления «Общества содействия благоустройству на Удельной» входили председатель Общества Алексей Иванович Осипов (владелец мызы «Прудки»), казначей Владимир Николаевич Любомиров, секретарь Виктор Валентинович Вейде, а также члены правления – Вячеслав Михайлович Родзевич, Николай Карлович Вестерлинг, Григорий Степанович Михайличенко, Курт Августович Гоферт и Павел Федорович Хапов.

Не все начинания Общества находили поддержку у городских властей. Так, в ЦГИА Санкт-Петербурга сохранилось обращение Общества к петербургскому губернатору от 21 февраля 1912 года, в котором говорилось: «Беспокоясь изысканием средств для открытия бесплатной амбулатории для бедных в Удельной, правление[14] просит разрешения на устройство 26 марта праздника „лилового цветка”. Предполагаемый район праздника: Удельная, Лесной, Коломяги, Скачки и Финляндский вокзал в С.-Петербурге».

Как известно, уличные сборы пожертвований в виде продажи цветов или сувениров были весьма популярны в начале XX века. «Не оскудевала рука дающего», и подобные акции продолжали пользоваться успехом. Случалось, что они проходили даже каждую неделю и, казалось, должны были бы порядком поднадоесть горожанам.

Как бы то ни было, но уличную акцию в Удельной власти не разрешили: 8 марта 1912 года правление «Общества содействия благоустройству» уведомили, что «проектируемую Обществом... продажу „лилового цветка”... г. Градоначальник не признал возможным разрешить в виду того, что названное Общество находится в пределах С.-Петербургской губернии и деятельность его не распространяется на С.-Петербург».

Еще одно ходатайство, с которым Общество обращалось к градоначальнику в сентябре 1915 года[15] уже совсем по другому вопросу, также было отклонено. Речь шла о просьбе выдать ссуду.

«Все усиливающаяся дороговизна жизни ставит во все худшее материальное положение малоимущее население и понуждает его создавать потребительские Общества, при помощи которых оно могло бы хотя отчасти обеспечить себя доброкачественными продуктами первой необходимости и делать некоторые сбережения на их покупки, – говорилось в обращении председателя правления Общества. – Окраины столицы в смысле снабжения их доброкачественными продуктами и цене на них находятся в еще худшем положении, чем центр.

В силу этих обстоятельств Потребительское товарищество при «Обществе содействия благоустройству Удельной», легализованное как самостоятельное юридическое лицо, на основании нормального устава задалось целью возможно широко организовать снабжение населения продуктами первой необходимости, открыв потребительский магазин.

К сожалению, оно столкнулось с обычным на первых порах затруднением потребительских обществ – невозможностью среди малоимущего населения, к тому же экономически ослабленного связанными с войной имущественными затруднениями, собрать основной капитал, необходимый для открытия магазина. Большинство же удельнинского населения – это малоимущие труженики разных профессий: рабочие, конторские служащие, мелкие чиновники и т. п.».

Таким образом, «натолкнувшись на непреодолимое для Общества препятствие в виде недостатка средств», оно решило обратиться к градоначальнику с просьбой «исхлопотать для потребительского товарищества при «Обществе содействия благоустройству Удельной» ссуду в 15 тыс. руб., что дало бы возможность открыть потребительный магазин, и тем значительно улучшить на этой окраине положение продовольственного вопроса, ныне очень обостренное».

Возможно, тяготы военного времени (шла Первая мировая война!) помешали градоначальнику дать положительный ответ. В начале октября 1915 года правление Общества получило ответ: «Приведенное ходатайство за отсутствием в распоряжении градоначальника специального кредита удовлетворено быть не может»...

Как и во многих дачных пригородах Петербурга, в Удельной возник свой, удельнинский отдел С.-Петербургского пригородного добровольного пожарного общества. Произошло это событие в июле 1898 года. С тех пор день рождения отдела, приходившийся на 22 июля, каждый год отмечался особыми праздничными церемониями.

К примеру, когда в 1902 году отмечали четвертую годовщину, по окончании молебствия была совершена «проездка и примерное тушение пожара при участии наемных пожарных служителей». «Репетиция вышла очень удачной, – сообщал газетный репортер. – Учредителю отдела Ф.Э. Ландезену был преподнесен хлеб-соль». Отмечалось, что за четыре года существования отдел успел принять участие в тушении более семидесяти пожаров, а содержание и организация отдела за это время обошлась более чем в 20 000 руб...

Пожарное депо в Удельной. Фото 1900-х гг.

Действительно, сплошь деревянная Удельная часто страдала от пожаров. Информацию о них можно найти в городской хронике. Так, 24 июня 1892 года случился пожар на Удельной ферме (на Фермском шоссе), принадлежавшей Удельному ведомству и арендовавшейся в то время архитектором Бенуа. Огонь удалось потушить в самом начале – как сообщалось в прессе, «благодаря распорядительности местного пристава и скорому прибытию Лесного резерва».

«В двухэтажном здании проживала баронесса Нолькен; в этом же доме жил ее секретарь, сын потомственного почетного гражданина Е. Фельд, – рассказывалось на страницах „Петербургского листка“. – Занимаясь фотографией, он позабыл в темной комнате свечу, отчего и произошел пожар... Прибывшие пожарные разобрали горевшие части здания и, вскрыв часть крыши, остановили там вовремя дальнейшее распространение огня. Имущество не застраховано, строение же застраховано в особом отделе департамента Уделов. Убыток по строению составил до 300 рублей».

Сильный пожар случился в Удельной летом следующего года. 1 июля 1893 года сгорели торговые бани в доме статского советника Оронского. «Пожар начался в десять часов утра, в то время, когда в банях мылись посетители, которые голыми начали выскакивать на улицу, – сообщал пикантные подробности репортер одной из столичных газет. – Собралась масса публики. Слышались остроты и смех, а пожар между тем принимал угрожающие размеры. Только в три часа дня пламя утихло, и соседние здания удалось отстоять. Бани сгорели до основания...»

Местные пожарные имели самое непосредственное участие к удельнинской традиции ежегодного крестного хода в память избавления от холеры, который духовенство церкви устраивало по всей округе. Вот какие подробности о крестном ходе, состоявшемся 22 июля 1903 года, сообщал обозреватель «Петербургской газеты»: «По окончании общего молебна крестный ход остановился у разукрашенного флагами удельнинского пожарного депо пригородного пожарного общества. К этому времени около депо уже собрались коломяжский, лесной и удельнинский отделы во главе с и. д. начальника г. Тивасом. Сначала перед иконой пожарной дружины было отслужено молебствие, по окончании которого состоялся смотр и парад дружинам».

Прозвучали тосты за «драгоценное здоровье» государя императора, государынь императриц и великого князя Владимира Александровича – покровителя пожарных обществ в России. Затем пожарным предложили праздничный завтрак. «Во время празднества играл оркестр музыки, – указывалось далее в газетной заметке. – Торжество посетила масса дачников и дачниц».

Увеселения, театры, кинематограф

Дачными развлечениями удельнинских жителей были вояжи в Удельный парк, сосновый лес на Поклонной горе, а также «прелестный», как замечали современники, парк Штоля и Шмидта на Старо-Парголовском проспекте, напротив Рашетовой улицы.

«Удельный парк и прилегающий к нему лес служат любимейшим местом для прогулок здешних дачников, – замечал в мае 1890 года обозреватель „Петербургского листка”. – В праздничные же и воскресные дни сюда стекается масса городских гостей и располагается прямо на зеленой мураве, под ветвями сосен и елей на целые дни. Большей частью все это люд семейный, который тянется сюда с утра, несет с собой самовары, провизию и неизбежную выпивку. Приятную картину полного оживления можно наблюдать здесь ближе к вечеру: песни, пляски, забавы детей и т. п. встречаешь на каждом шагу. Само собой разумеется, что гуляющих никто не стесняет, и поэтому такие „маевки” носят чисто семейный характер. Для взрослых является возможность отдохнуть на чистом воздухе, сладко всхрапнуть, для детей же тут полное приволье и простор».

«Петровская сосна» в Удельном парке. Фото начала XX в.

Одной из достопримечательностей Удельного парка служила «петровская сосна», посаженная, по преданию, самим Петром I. Трудно сказать, действительно ли царь имел к ней отношение. В нашем городе и его окрестностях когда-то было достаточно много «петровских деревьев», и каждое претендовало на безусловную подлинность. «Петровская сосна» в Удельном парке росла при въезде в парк со стороны Коломяг. Местные жители говорят, что ее не стало в 90-х годах теперь уже прошлого века.

Егерский проезд в Удельном парке. Фото начала ХХ в.

Кузнецовская поляна в Кузнецовском парке. Фото начала XX в.

«Растительность в Удельной, за небольшим исключением, довольно скудная, не дающая ни тени, ни прохлады в жаркие летние дни, – говорилось в „Путеводителе по дачным окрестностям г. Петербурга на 1903 год“. – Местами прогулок служат: парк Удельного ведомства и сосновый лес на Поклонной горе, а также парк Штоля и Шмидта, выходящий на Старо-Парголовский проспект. Цены дач от 40 до 600 р. за лето».

...Одним из мест притяжения местных жителей служил Удельный (или Коломяжский) ипподром, о котором мы уже упоминали. Торжественное освящение этого ипподрома, находившегося в ведении Императорского Царскосельского скакового общества, состоялось 11 июля 1892 года. Духовенство Кавалергардского полка отслужило молебен, окропив святой водой все воздвигнутые постройки. В церемонии приняли участие министр внутренних дел Дурново, градоначальник Петербурга генерал фон Валь, столичный комендант генерал Адельсон, начальник 1-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал Струков и почти все действительные члены Царскосельского и Московского скаковых обществ.

Здание Удельного (Коломяжского) ипподрома.

Открытка начала XX в.

«Скаковые трибуны, вполне напоминающие Лоншанские, возле Парижа, и общее устройство скакового круга производят весьма приятное впечатление и представляют немало удобств, – сообщалось в „Петербургском листке”. – Ипподром расположен очень живописно: внутренняя его сторона выходит на Удельнинский парк, наружная же дает прекрасный пейзаж на Коломяги и соседние деревни. Скаковой круг имеет в окружности ровно две версты и разделен на три дорожки: наружную, для гладкой скачки, круг песчаный рабочий, для галопов, и дорожку стипльчезную – с препятствиями, которых десять. Из них серьезнейшим препятствием считается каменная стена вышиной до полутора аршин. Всех трибун построено три: деревянная, с Царской ложей и помещением для членов Общества, каменная для публики с ложами и двухрублевым амфитеатром, и деревянная с рублевыми местами. Тотализатор общий, в каменном здании, под ложами, как это устроено в Лоншане. Общий вид этих построек, воздвигнутых по проекту академика Л.Н. Бенуа, весьма изящен».

«Новый скаковой ипподром, без преувеличения, великолепен, – вторил обозреватель „Петербургской газеты”. – Петербуржцы не привыкли к таким роскошным зданиям в области спорта. Старинный ипподром в Царском Селе, которым они были вполне удовлетворены, кажется теперь мизерным сараем».

Вообще же, комментарий обозревателя «Петербургской газеты» отличался глобальными параллелями. «От Коломяжского ипподрома ожидают больших последствий, почти что новой „коломяжской эры“, – с пафосом отмечал журналист. – Известно влияние путей сообщения на цивилизацию, а Коломяги, по своему узловому положению среди петербургских окраин и пригородов, напоминают древнюю Элладу. Края Коломяг „изрезаны морями”, конножелезными линиями, железной дорогой, и поэтому есть полное основание надеяться, что Коломяги станут колыбелью скаковой культуры».

Скаковой сезон на Коломяжском ипподроме открылся на следующий день после торжественного освящения – 12 июля 1892 года. «Публики собралась масса, так что прекрасные обширные трибуны едва всех помещали, – описывал тот день репортер „Петербургского листка”. – К сожалению, грунт скакового круга оказался плохой, и скачки не отличались резвостью...»

Беговая жизнь была насыщена всевозможными событиями. Так, ежегодно около 22 июля на Удельном (Коломяжском) ипподроме разыгрывался «Приз Государыни Императрицы» – крупнейший приз Царскосельского скакового общества на дистанцию 2 версты 376 саженей 4 фута. В 1906 году, к примеру, этот приз выиграл конь Гаммураби, с полным правом считавшийся лучшим скакуном России.

Возле разменной кассы Удельного (Коломяжского) ипподрома. Фото из ЦГАКФФД СПб.

В том же году он выиграл и другие престижные призы – «Всероссийский Дерби» и «Весенний приз» в Москве, а также призы «Большой Продиус Петербурга», «В честь Е.И.В. Вел. кн. Дмитрия Константиновича» и «Подписной». Среди других «лауреатов» «Приза Государыни Императрицы» за десять лет, с 1898 года, были скакуны Троманто, Сак-а-Папье, Смайк, Мадам-Ферари, Сирдар, Айриш-лад, Галилей и др.

Церемония открытия скакового сезона неизменно служила одним из «гвоздей» петербургского сезона. Трибуны, как писал современник, пестрели «целыми цветниками шляпок и разноцветных офицерских фуражек».

«Удельный ипподром принарядился и приукрасился, – сообщал журнал „Спорт“ об открытии скакового сезона. – Публика приливает широкой волной, проникает через турникеты и разливается по трибунам и ложам. В трибунах тесная толпа зрителей, а навстречу эффектно глядят два ряда лож с нарядными и хорошенькими женщинами. Красивую картину представляет эта разряженная жизнерадостная толпа, среди которой много дам в цветных туалетах. Кто явился полюбоваться лихой скачкой любимых ездоков-охотников, поглядеть на кровных скакунов, а кто пришел попытать счастья в игре на тотализаторе».

Действительно, именно ставки на тотализаторе особенно привлекали публику на городские ипподромы. Современники неизменно сетовали, что на ипподромах всепоглощающий дух наживы постоянно входил в противоречие с «чистым» спортом. Выражалось это прежде всего в тотализаторе, превращавшем спортивное состязание в азартную игру. «Менее интересной и более дорогой забавы человечество не выдумывало...» – возмущался в «Петербургском листке» В.О. Михневич, говоря о несомненном вреде тотализатора – источника легкой наживы и иллюзорного представления о том, что игрой можно заниматься, как делом...

«Публика в Риме требовала „хлеба и зрелищ“, у нас же она, очевидно, требует „зрелищ и азарта“, – замечал один из спортивных обозревателей того времени. – В угоду азарту страдает дело конного спорта. Разобраться здесь, что важнее, спорт или азарт – трудно, но я все же склонен думать, что тотализатор».

Сколько ни сетовали любители конного спорта на громадный вред тотализатора, превращающий скачки в подобие азартной игры в казино, но нет – когда речь шла об интересах скаковых и рысистых обществ, то деньги были превыше всего. А потому, несмотря на протесты публики, тотализатор продолжал процветать.

На Коломяжском ипподроме. 9 июня 1913 г. Фото из ЦГАКФФД СПб.

«На скачках – царство тотализатора! – восклицал в июле 1900 года обозреватель „Петербургского листка“. – Коломяжский ипподром – это не скачки, а какое-то то-толечебное заведение для приема тотализаторских ванн и душей. Тотализаторы растут как грибы. Куда ни взглянуть – везде тотализатор, куда ни повернуться – непременно окажешься у будочки ординарной, двойной или тройной. Спереди – тотализатор. Сзади – тотализатор. В середине здания – тотализатор. В проходах – тотализаторы. В первом этаже – тотализатор, и во втором этаже тоже. Взобрались на крышу. Ба! И на крыше тотализатор!!! Единственное место, где еще нет тотализаторов – это в водосточных трубах и в щелях на полу!»

Еще один тотализатор действовал за пределами ипподрома, точнее, за его забором. Огромная толпа сквозь щели с затаенным дыханием следила за скачками. «Здесь азарт чувствуется еще сильнее, чем на трибунах, – замечал современник. – Это и понятно: на лошадей заборная публика ставит последние деньги, заработанные тяжелым недельным трудом. Здесь свои букмекеры, свои ставки. Собирают по мелочам, но в результате выигрывают лишь немногие, ловкие дельцы, а все остальные проигрываются до последней копейки. Многие являются с закуской и выпивкой, и тут же на земле, во время перерыва в скачках, устраиваются пикники».

Столпотворение публики на ипподроме газетчики метко окрестили «скаковым митингом». «Скачки – пульс летнего Петербурга, – писала „Петербургская газета“ в начале июня 1913 года. – Кто причисляет себя ко „Всему Петербургу“ и веселящемуся мирку, тот непременно бывает и на скачках. На ипподроме все дышит протестом против летнего затишья, которого, в сущности, и нет». Одним словом, публика устремлялась на Коломяжский ипподром, чтобы еще раз попасть в «объятия тотализатора» и облегчить свои карманы.

В рамках этого очерка мы не будем подробно говорить о еще одной широко известной странице Удельного (Коломяжского) ипподрома – авиационной. Напомним только, что именно он оказался местом рождения русской авиации. С 1908 года, когда в Петербурге возник Императорский всероссийский аэроклуб, Коломяжский ипподром использовался для испытания летательных аппаратов. Именно здесь 1 (14) ноября 1909 года состоялся показательный полет моноплана «Блерио». Как отмечает краевед А.М. Жданов, первым человеком, который поднялся на самолете в петербургское небо, был француз Альбер Гюйо (Albert Guyot).

К тому времени он был опытным автогонщиком, имел небольшую автомастерскую с гаражом, в 1907 году участвовал в автомобильных гонках на приз кайзера Вильгельма, после чего получил приглашение стать пилотом автомобильной фирмы «Делаж».

Однако затем Гюйо увлекли успехи зарождающейся авиации: он освоил искусство полетов на аэропланах, хотя официального диплома у него никогда не было.

Когда в 1909 году всероссийский аэроклуб для популяризации авиации среди населения пригласил иностранных пилотов для участия в показательных выступлениях, первым откликнулся французский летчик Жорж Леганье на самолете «Вуазен»: он совершил полеты в Москве (15 и 19 сентября) и Гатчине (7 и 11 октября). Затем, во второй половине октября 1909 года, в Петербург прибыл Альбер Гюйо. Для выполнения полетов выбрали Коломяжский ипподром, отвечавший, как поясняет А.М. Жданов, всем необходимым требованиям: ровная площадка, трибуны для зрителей и высокий забор, чтобы безбилетники не смогли увидеть удивительное зрелище.

Француз А. Гюйо – первый человек, поднявшийся на самолете в петербургское небо. Произошло это 1 (14) ноября 1909 г. на Удельном (Коломяжском) ипподроме

1 ноября на Коломяжском ипподроме на аэроплане «Блерио-IX» Гюйо совершил два полета на высоте 12– 15 метров общей продолжительностью 8 минут, а затем под восторженные крики многотысячной толпы выполнил еще один круг над ипподромом. На следующий день петербургские газеты вышли под заголовками «Небывалое зрелище – человек в воздухе». 3 ноября состоялся второй (он же – последний) полет Гюйо на ипподроме.

Кинематографисты проявили завидную оперативность, и спустя всего неделю на экраны вышел фильм «Полет знаменитого авиатора Гюйо на аэроплане „Блерио“ 1 ноября 1909 г. на Коломяжском шоссе» (съемки А.Д. Далматова).

Полет француза А. Гюйо на Удельном (Коломяжском) ипподроме. Ноябрь 1909 г.

А тем временем отважный авиатор уже был в Москве, где при сильном морозе совершил полет на Ходынском поле. Публика так тепло принимала французского летчика, что даже два года спустя в письмах своему другу Кеннеди Гюйо с удовольствием вспоминал визит в Россию.

Казалось, Гюйо ждала блистательная карьера «летуна», однако, вернувшись во Францию, Гюйо решил снова заняться автоспортом. Известны его слова, обращенные к начинающим авиаторам: «Искренне вам скажу – бросайте это занятие, ничего хорошего оно не сулит».

Тем не менее, несмотря на отдельные достижения (лучшим достижением следующих лет станет большой приз в Сан-Себастьяне в 1923 г.), великим автогонщиком он не стал. Окончилась неудачей и его попытка в 1924 году основать собственную автомобилестроительную фирму, чтобы создать гоночный автомобиль «Гюйо-специаль». После того как в 1927 году на «Гюйо-специаль» разбился его друг Коук Декоурсельес, Альбер Гюйо закрыл фирму и стал инженером-консультантом компании «Ситроен».

«В последний раз он участвовал в гонках в 1926 году в Индианаполисе, но пришел к финишу тогда только 28-м, – отмечает А.М. Жданов. – В 1930-х годах о Гюйо уже не вспоминают; в некоторых источниках утверждается, что он умер в 1933 году. Но историки автоспорта считают, что Альбер Гюйо покончил жизнь самоубийством 24 мая 1947 года, приняв цианистый калий в ресторане пригорода Парижа Нейи-сюр-Сен»...

Впрочем, вернемся обратно, на Удельный, или Коломяжский, ипподром. В мае 1910 года здесь состоялась первая в России Авиационная неделя. Посмотреть на полеты приехали министры, члены Государственной думы и Государственного совета. Поглядеть на авиационные состязания прибыл сам Николай II. Как сообщалось в печати, 3 мая 1910 года царь «изволил посетить в шестом часу вечера Коломяжский аэродром. Его Величество изволил пройти в ангары, где осматривал все аэропланы, интересуясь подробностями, причем Государю Императору и Высоким Особам давал объяснения г. Беккель». Затем состоялись показательные полеты аэропланов «Блерио» и «Фарман»...

Поскольку скаковое поле ипподрома было не очень удобным для полетов, полеты перенесли на соседнюю территорию – Комендантское поле, в считанные месяцы ставшее аэродромом. Его открытие приурочили к первому Всероссийскому празднику воздухоплавания, продолжавшемуся с 8 сентября до 1 октября (по старому стилю) 1910 года.

Удельный (Коломяжский) ипподром существовал до самой революции, неизменно привлекая огромное количество публики, и прекратил свое существование вскоре после революции: трибуны разобрали, а оставшиеся постройки в 1920—1930-х годах использовались под овощные склады Ленинградского союза потребительских обществ.

С середины 1880-х годов в Удельной существовал свой клуб. В нем ставились драматические спектакли и устраивались танцы. Билеты в ложи составляли 3 и 5 руб., а в зале – от полутора рублей в 1-м ряду до 20 коп. в 14– 17 рядах. В «Спутнике дачника» 1886 года сообщалось: «Билеты можно получить ежедневно в помещении клуба; вход на спектакли и танцы – без рекомендации членов». При клубе, весьма популярном среди местных жителей, существовали буфет, кегельбан и сад.

В 1882 году образовалось Удельнинское общественное собрание, или, как его еще называли, Общественное собрание удельнинских дачников. Оно построило на Ярославском проспекте летний театр с садом для гуляния. Здесь устраивались музыкальные, а чаще танцевальные вечера, на сцене выступали профессиональные артисты и местные любители. Общественное собрание нередко фигурировало в дачной хронике на страницах петербургских газет, причем нередко в достаточно скандальном виде.

«На 17 мая было назначено чрезвычайное собрание гг. членов уделенского (так в тексте. – С. Г.) общественного собрания для решения гамлетовского вопроса: „быть или не быть“... клубу на Удельной, – сообщалось в мае 1892 года в „Петербургском листке“. – Вопрос о дальнейшем существовании уделенского собрания поставил всех в затруднительное положение, потому что в кассе собрания вместо „финансов“ оказалась к 17 мая торричеллиева пустота, так как все „суммы“ израсходованы на нужды клуба еще в прошлом году.

Собранием под председательством г. Крутикова было решено продолжать дело клуба. Избраны в старшины: гг. Дубков, Крутиков, Чаплыгин, Лепехин, Соболев-Новинский и Дмитриев, который, впрочем, тотчас же отказался от такой „чести“. Антрепризу спектаклей в клубе предложил взять на себя г. Соболев, который тут же был моментально выбран и в члены собрания, и в старшины. Одним из членов собрания было предложено выписать для клуба газеты и журналы; собрание не одобрило такой „роскоши“ и категорически отвергло предложение».

С того собрания прошло всего несколько дней, и «самые благоразумные члены собрания» вспомнили, что раньше в течение нескольких лет антрепризу здесь держал Линовский-Малиновский и делал это «умело и добросовестно». Поэтому и в текущем сезоне ему, а не Соболеву, решили доверить театральные постановки.

«Новый антрепренер (имеется в виду Линовский-Малиновский. – С. Г.) составил труппу из провинциальных артистов и ставит новые пьесы, – говорилось в конце мая 1892 года в публикации „Петербургского листка”. – Первыми новинками будут „Пьеса-шарада“ и пантомима „Мокрый Амур“, причем роли в пантомиме будут исполнены драматическими артистами, и для этой пьесы на сцене будет устроен каскад из живой воды. Жители Удельной хорошо знакомы с деятельностью нового антрепренера, и потому надо ожидать, что с открытием театра для захудалой Удельной наступят лучшие дни, так как теперь дачники охотнее поедут в Удельную, зная, что они не останутся без развлечений».

В июне 1893 года гостем Уд ельнинского общественного собрания стал знаменитый дрессировщик и цирковой артист Владимир Леонидович Дуров. Он выступил на вечере, устроенном в собрании в пользу местного приюта калек и принесшем кассе этого приюта солидную сумму, поскольку, как отмечал современник, «на это гуляние собралась такая масса публики, какую этот захудалый клубик давно уже не видел в своих стенах». Конечно, гвоздем благотворительного вечера стал клоун Дуров, принявший в нем безвозмездное участие.

«Публика приходила просто в телячий восторг как от его дрессированных животных, в особенности собак и свиньи, а равно мышей, так и от куплетов, которые были пропеты Дуровым как завзятым куплетистом, – сообщалось в одной из газет. – Гуляние закончилось недурным фейерверком работы пиротехника Баландина и танцами, которые усердно отплясывались сотнями пар в душной маленькой зале клуба под оркестр военной музыки»...

«В театре Удельнинского Общественного собрания идут деятельные приготовления к открытию, – говорилось в середине мая 1902 года в „Петербургском листке”. – В течение летнего сезона предполагают ставить под режиссерством г. Северова комедии, фарсы и оперетки. По воскресным дням от часу до пяти будут устраиваться детские праздники и костюмированные вечера».

«26 мая в здешнем саду Общественного собрания состоялся первый детский праздник, – сообщалось в очередной заметке „Петербургского листка“ за 1902 год, посвященной Удельной. – Хотя вследствие холодной погоды детей собралось не особенно много, тем не менее состязания в мешках, шествие под музыку и танцы прошли очень оживленно. Вечером в театре собрания с большим ансамблем прошла комедия Островского „Не в свои сани не садись“ и веселенький водевиль „Сама себя раба бьет, коли не чисто жнет“[16], прошедший при несмолкаемом хохоте публики. Вообще, играющая здесь труппа артистов под режиссерством г. Северова с каждым спектаклем приобретает все большие и большие симпатии местной публики».

Правда, в том же 1902 году случился конфуз. «Старшины общественного собрания на Удельной имели неосторожность сдать антрепризу своего театра на текущий сезон... охтинскому столяру Попову, никогда ничего общего с театром не имевшего, – указывалось в начале июля репортером „Петербургского листка”. – Уплатив собранию деньги за театральный зал, столяр вообразил себя полным хозяином всего собрания, а потому стал вести себя довольно развязно и с артистами, и с членами клуба.

Наконец, когда, вследствие неплатежа антрепренером гонорара, оркестр военной музыки и артисты отказались играть, г. Попов унес из сада собрания фонари и флаги, разорвал на стенах уборных театра клеенку и запер театральный зал на два замка. Под этим арестом простоял зал и в субботу, 29 июня, хотя по условиям с этим оригинальным антрепренером право пользоваться театральным залом по субботам принадлежало исключительно членам собрания, которые устраивают в эти дни семейно-танцевальные вечера».

Особенно возмущались дачники, взявшие еще заранее сезонные билеты на танцы и спектакли. Полиция составила протокол, и дело предполагали отправить в суд. Однако ситуация вскоре разрешилась: 6 июля в присутствии полиции замки с театрального зала сняли. Старшинам собрания предстала картина разрушения, учиненного Поповым. Кроме перечисленных выше безобразий, оказалось, что он сорвал даже билеты с номерами со стульев в зрительном зале и зачем-то вдребезги разбил два зеркала. Как отмечал обозреватель газеты, незадачливый антрепренер Попов внес «довольно оригинальную страницу» в истории Удельнинского собрания, которое 21 июля 1902 года готовилось отметить свой 20-летний юбилей.

Несмотря на разгром в помещениях, довольно быстро все удалось привести в порядок. Уже 10 июля театральные постановки возобновились. Теперь старшины собрания решили устраивать их без помощи постороннего антрепренера...

Впрочем, и вкусы не оставались неизменными. Как сетовал обозреватель газеты «Дачник» в июле 1909 года, «ставящиеся здесь спектакли вполне неудачны во всех отношениях; страдают полным незнанием вкусов местной публики», да и играют тут, в основном, местные «юнцы-любители». Несмотря на это, Удельнинское общественное собрание оставалось одним из центров местной жизни.

В 1910-е годы в Удельной действовало два кинематографа – на Ярославском проспекте и на Выборгском шоссе.

«Теперь в Петербурге почти на каждой улице можно встретить несколько театров-кинематографов, украшенных электрическими лампионами, с громкими, полными дурного вкуса названиями, – отмечал режиссер Всеволод Мейерхольд в черновом наброске своей статьи „Кинематограф и балаган", над которой он работал в 1912 году. – Подобное явление само по себе очень характерно как показатель настроения и вкуса современной публики».

«Синемы» привлекали неискушенного зрителя. Впрочем, отнюдь не все выражали удовольствие от развития «синемы». Иные ревнители нравственности, как и ныне, обвиняли кинематограф в пропаганде низкопробной массовой культуры и в падении нравов. У противников «синемы» имелся и еще один аргумент: в погоне за наживой хозяева новых модных кинематографических заведений совершенно не думали о безопасности. А стало быть, кинематограф превращался в «опасное зрелище», и поход в «синему» нередко был просто смертельно опасен.

Как известно, кинематограф был в ту пору делом частным. Государственным он стал только после революции: в августе 1919 года советское правительство (Совнарком) утвердило, а В.И. Ленин подписал декрет о национализации кинематографа («О переходе фотографической и кинематографической торговли и промышленности в ведение Народного комиссариата по просвещению»). А поскольку кинематограф до революции был частным, то помещение для просмотров фильмов оборудовалось владельцем каждого заведения на свой стиль и вкус. Специальных помещений было крайне мало: как правило, речь шла о приспособлении больших залов, порой совершенно непригодных для массового скопления людей. Естественно, посещать такие кинематографы было весьма небезопасно.

«Театры-кинематографы существуют у нас недавно, всего лет шесть, – говорилось в 1907 году в „Петербургском листке”. – Увы, приходится констатировать весьма грустный факт непригодности в пожарном отношении тех квартир и магазинов, которые заняты большинством кинематографов. Заведующие кинематографическими аппаратами, за редким исключением, – люди без всякого технического образования, не имеющие даже технической подготовки. Целлулоидные ленты кинематографов очень пожароопасны: достаточно одной искры, попавшей на такую ленту-катушку, чтобы она вспыхнула. Но если опасны ленты иностранного производства, то еще более опасны ленты отечественного кустарного изготовления, так как их материал самый дешевый и горючий. Электрические провода для кинематографов сплошь и рядом прокладываются монтерами-самоучками – их работа стоит гораздо дешевле специалистов.

Дешевые кинематографы напоминают арестантскую полицейского участка. Много кинематографов разбросано по окраинам. Они манят к себе пестрыми афишами, коленкоровыми вывесками и флагами. Можно с уверенностью сказать, что из десяти таких балаганчиков только один мало-мальски безопасен».

Дабы оградить население «от опасности в пожарном отношении, представляемой кинематографом», в январе 1911 года Санкт-Петербургская земская управа постановила поручить техникам управы произвести осмотр всех подобных заведений, существующих в пределах Санкт-Петербургской губернии, «для выяснения вопроса о принятии необходимых противопожарных мер». К участию в осмотрах привлекались представители местных пожарных дружин.

Проводя весной 1911 году осмотр кинематографов Петербургского уезда на предмет их противопожарной безопасности, техники уездной земской управы проверили в Удельной два подобных заведения.

Один кинематограф находился на углу Ярославского и Скобелевского проспектов в доме Позднякова (под № 53/3). «Устроен в одноэтажном деревянном доме из помещений, бывших под магазинами, в том же доме имеются еще 3 магазина и жилье, – сообщалось в отчете. – Зал вмещает 80 человек, из зала только двое дверей. Третий выход боковой, крайне опасный в пожарном отношении, так как ведет в узкое огороженное забором место с калиткой, закрытой на задвижку. Никаких противопожарных приспособлений нет, а у выходов в зале нет фонарей. Ввиду изложенного помещение это следует признать крайне опасным. Управа полагала бы закрыть помещение впредь до устранения всех недочетов, замеченных техником».

Другой кинематограф, под названием «Слава», принадлежавший В.И. Лаврентьеву, помещался в доме на углу Выборгского шоссе и Кропоткинской улицы (под № 43/2). В отчете говорилось, что здание специально выстроено для кинематографа, других сооружений на участке нет, соседние строения на значительном расстоянии, в 10 и более сажень. Зал рассчитан на 250 мест и имеет 7 выходов. Однако и здесь в пожарном отношении не все обстояло благополучно: «Предохранительные коробки для катушек хотя и имеются налицо, но не поставлены на место. Каких-либо противопожарных средств не имеется. Над входами и выходами имеются красные фонари, но все двери задрапированы».

Далее указывалось, что для большей безопасности необходимо «поставить у камеры бочки с водой, швабры и войлоки; число мест уменьшить до 180 – по 30 человек на каждый выход». «Управа полагала бы обязать владельца привести в исполнение все замечания техника», – резюмировалось в отчете.

Удивительно, но беда не заставила себя долго ждать: осмотр кинематографов проводился в начале апреля 1911 года, а уже 15 апреля того же года в кинотеатре «Слава» случился страшный пожар. В тот роковой день с самого утра шли представления по особой праздничной программе. В половину восьмого вечера, когда на экране только что начали демонстрировать драму «Сестры-близнецы», из-за неосторожности киномеханика в аппарате внезапно воспламенилась целлулоидная лента. Минуту спустя пламя охватило весь аппарат. Почти сразу же огонь перекинулся на лежавшие в будке круги киноленты. Будка наполнилась дымом и пламенем, и механику еле удалось спастись.

Почувствовав запах дыма, публика бросилась к выходу. К счастью, давки и паники удалось избежать. Между тем пламя, вырвавшись из будки механика, охватило уже потолок и часть крыши. Городовой, стоявший на посту перед кинематографом, увидев выбегавшую в ужасе и панике публику и клубы дымы, немедленно вызвал местный Удельный пожарный отдел. Однако к их приезду пламя уже бушевало над всем зданием. На помощь примчались еще два пожарных отдела – из Лесного и Коломяг, а также городская Лесная пожарная часть. Только общими усилиями огонь удалось сбить.

Итог пожара был ужасен: сгорела будка механика, все киноленты и сам аппарат. Пострадал и зрительный зал: крыша сгорела, а стены и внутреннее убранство закоптились. Как выяснилось, ни здание, ни оборудование не были застрахованы, и убыток его владельца составил не менее двух-трех тысяч рублей. К счастью, ни механик, ни публика не пострадали. «Случись этот пожар при переполненной публикой зале, – замечал очевидец, – могла бы произойти катастрофа с массой человеческих жертв»...

Спустя несколько лет, в 1913 году, в документах фигурировали синема «Слава» (очевидно, отремонтированный на прежнем месте после пожара), а также кинематограф на Ярославском пр., 55, который фактически является предшественником нынешнего «Урана». Как свидетельствуют архивные документы, впервые на этом участке здание для кинотеатра построили в 1913 году. «Весь Петербург на 1913 год» сообщает, что владельцем этого участка, на углу Переяславской улицы (второй дом от угла Скобелевского пр.), являлась Христиана Адольфовна Триер, или Трейер (написание фамилии в разных источниках различается).

В документах архивного фонда Петроградской уездной земской управы, а также в документах архивного фонда Строительного отделения Петроградского губернского правления, в деле об осмотре здания кинематографа по Ярославскому пр., 55 за 1913 год имеются сведения, что к 8 февраля 1913 года на земельном участке, арендованном мещанкой города Луги Трейер у Удельного ведомства, было возведено двухэтажное каменное здание. Оно специально предназначалось для размещения в нем кинематографа. 28 марта 1913 года Трейер выдали свидетельство петербургского губернатора на открытие кинематографа по указанному адресу «при условии допущения публики не свыше 185 человек одновременно».

Кинотеатр «Уран» на Ярославском проспекте. Фото автора, сентябрь 2008 г.

Из архивных документов и иных источников значится, что кинематограф по Ярославскому пр., 55 в 1914 году назывался «Иллюзион», в 1915—1917 годах – «Астория». Владельцами кинематографа являлись: на 1914 год – Софья Львовна Ковнер, Иосиф Меерович Роговин; на 1915 год – Хаим Абрамович Шпилькин; на 1916—1917 годы – Тауба Шаевна Ласкина. С 1924 года кинематограф носил название «Пробуждение», с 1933 года – «Культармеец», с 1940 года по нынешнее время – «Уран».

Сохранились сведения в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга и о существовавшем с 1907 года Удельнинском музыкально-драматическом кружке. Его целью являлось «развитие сценической деятельности между членами и их семьями, направленное главным образом к возбуждению эстетических вкусов и музыкальности подрастающей молодежи, занимая свободное их время полезным развлечением под строгим присмотром их родственников».

Учредителями кружка выступили семь человек: коллежский советник Павел Александрович Афанасьев, губернский секретарь Николай Николаевич Бадер, статский советник Иосиф Иванович Глыбовский, надворный советник Павел Алексеевич Григорьев, потомственный дворянин Александр Дмитриевич Поздняк, а также два потомственных почетных гражданина – Теодор Теодорович Гофрен и Алексей Иванович Осипов[17].

Заметим, что пятеро из семи учредителей были жителями Удельной, и только двое, И.И. Глыбовский и А.Д. Поздняк, жили в центре города (соответственно на Троицкой ул., 9, и на Коломенской ул., 7). Любопытно также, что трое из учредителей – Н.Н. Бадер, П.А. Григорьев и А.И. Осипов – жили по одному и тому же адресу – Выборгское шоссе, 31. Наконец, П.А. Афанасьев жил на Любимской ул., 1, а Т.Т. Гофрен – на Скобелевском пр., 3.

Председателем кружка выступал полковник Модест Станиславович Адамович[18]. Среди участников объединения были Владимир Александрович Бартельс (Княжеская ул., 9/11), Виктор Валентинович Вейде и Курт Августович Гоферт (оба – Княжеская ул., 14), Владимир Юрьевич Готский-Данилевич (Костромской пр., 43), Василий Иванович и Вера Александровна Товстолес (Костромский пр., 16), Николай Николаевич Шнейдер (Скобелевский пр., 3).

Согласно уставу кружка, районом его деятельности обозначался «город С.-Петербург с пригородными местностями: Удельной, Лесным участком, Коломягами и Озерками». Членами кружка могли быть лица обоего пола, не допускались несовершеннолетние, воспитанники учебных заведений, юнкера и нижние чины, а также «подвергшиеся ограничению прав по суду» и «исключенные из этого или из других обществ». Размер членского взноса составлял семь рублей в год. Кружок имел печать с изображением эмблем изящных искусств с надписью «Удельнинский музыкально-драматический кружок» и такой же значок для ношения членами кружка в виде брелка.

Как указывалось в том же уставе, «карточные и азартные игры в помещении кружка не допускаются». Специально оговаривалось и то, что «пребывание в помещении кружка разрешается до 1 часа ночи, за исключением вечеров, общих собраний, репетиций, спектаклей, литературно-музыкальных и танцевальных. Остающиеся после часа ночи платят штраф в размере, устанавливаемом правлением».

Кружок первоначально помещался в доме № 31 по Выборгскому шоссе, а с марта 1914 года переехал на Ярославский пр., 72, где арендовал помещение у «Общества благоустройства на Удельной». Материальное положение кружка было довольно затруднительным, и ему пришлось сдать в аренду буфет, находившийся в его помещении. Однако вскоре последовало распоряжение градоначальника о закрытии этого буфета, приведенное в исполнение 5 сентября. Правление, жалуясь на то, что это решение причиняет «неисправимый ущерб благосостоянию кружка», обратилось 12 сентября 1914 года к градоначальнику с просьбой отменить распоряжение «или, в крайнем случае, допустить продажу виноградных вин исключительно для гг. членов кружка».

«Количество членов кружка в настоящее время 32, – говорилось в обращении, – при ограниченной сумме членского взноса в 7 рублей явилось крайне затруднительным уплачивать арендную плату за помещение и содержать необходимый служительский персонал, поэтому правление кружка сдало в аренду буфет, каковой, по уставу кружка, имеет право иметь в своем помещении. Причем отпуск спиртных напитков, по постановлению правления, был предоставлен лишь действительным членам кружка и не позднее 11 часов вечера, пьянства в помещении кружка никогда не происходило, что, несомненно, подтвердят и органы местной полиции».

По этому же вопросу хорошо осведомленный обо всех делам вверенной ему территории пристав Лесного участка 22 сентября 1914 года докладывал полицмейстеру 5-го отделения Петрограда. Он сообщал, что кружок существует членскими взносами, спектаклями и вечерами, устраиваемыми его членами и их семьями, а также сдачей помещения частным лицам для той же цели и арендной платой с буфета, сдаваемого частному лицу за 1200 рублей в год.

«Всех членов 38 человек исключительно из обывателей Удельной, – указывал пристав, – как военных, так и гражданских чинов, состоящих на государственной службе. Не в дни спектакля собираются лишь члены с семьями читать газеты и журналы, пользоваться библиотекой и на репетиции спектаклей, которые ставятся каждый праздник. Имеется два бильярда, на открытие которых возбуждено ходатайство... Все получаемые доходы идут на усиление средств кружка и пополнение библиотеки. Посторонние лица допускаются лишь по письменной рекомендации членов кружка. Ввиду вышеизложенного, существование буфета как доходной части кружка с продажей легких виноградных вин и пива полагал бы возможным допустить».

Позицию пристава Лесного участка поддержал и полицмейстер. «Принимая во внимание, что концерты, спектакли и вечера, даваемые Удельнинским музыкально-драматическим кружком, служат единственным развлечением населения Удельной, состоящего преимущественно из чиновного люда, и что средства кружка настолько ограниченны, что лишение арендной платы за буфет может повести к закрытию его несомненно полезной деятельности, полагал бы ходатайство кружка удовлетворить, разрешив продажу в буфете мелких виноградных вин и пива».

Окончательная точка в «тяжбе о буфете» была поставлена в октябре 1914 года. Из управления градоначальника сообщили: ходатайство о виноградных винах «признано не подлежащим удовлетворению за отсутствием к тому оснований»...

В то же время с буфетом или без него деятельность кружка продолжалась. В августе 1914 года правление попросило откомандировать техника и электротехника для осмотра помещения кружка на Ярославском, 72, «на предмет постановки в названном помещении спектаклей в течение зимнего сезона 1914/15 гг.». Согласно резолюции осмотра, произведенного 4 сентября, проведение спектаклей разрешалось «при условии допущения публики не свыше 200 человек в зал и 35 человек на балкон и ложи одновременно».

«Принимая во внимание, – говорилось далее в резолюции, – что в текущем году музыкально-драматический кружок в принадлежащем ему на станции Удельной помещении устроили электрическое освещение, то предложить названному кружку представить к 1 мая 1915 г. на утверждение губернского начальства чертежи электрической установки в помещении, без чего дальнейшее функционирование его допущено не будет».

Среди местных удельнинских достопримечательностей была учебно-показательная пасека с научно-практическими курсами пчеловодства, садоводства и огородничества, устроенная весной 1900 года на Костромском пр., 44, известным деятелем пчеловодства Львом Михайловичем Редько. Дело он поставил с размахом: при пасеке существовало общежитие для слушателей-учеников, одновременно здесь могли заниматься до 40—50 человек. На пасеке помещалось около двадцати ульев, а также учебный огород, парники и пчеловодный музей.

Пасека находилась под неусыпным вниманием высокопоставленных лиц: недаром на открытие летнего сезона 1902 года прибыли министр земледелия А.С. Ермолов, председатель общества пчеловодства Н.Я. Шихманов, профессор С.П. Глазенап и директор департамента земледелия С.Н. Ленин. Кстати, последний являлся человеком, непосредственно причастным к появлению псевдонима «вождя мирового пролетариата». Когда в 1900 году Владимир Ильич Ульянов опасался, что его не выпустят за границу, Надежда Константиновна Крупская поделилась «семейной заботой» с Ольгой Николаевной Лениной, с которой она работала. Та попросила своего брата Сергея помочь с подложными документами. Воспользовались документами тяжело больного отца – Николая Егоровича. Последний до своей смерти так и не узнал, кто воспользовался его именем и фамилией...

Образование

Любопытные страницы истории народного образования в Удельной связаны с деятельностью Удельнинского четырехклассного городского училища. В ЦГИА Санкт-Петербурга сохранились протоколы заседаний его педагогического совета.

Первое из них датировано 9 ноября 1905 года. На заседании было составлено расписание ежедневных уроков на 1905/06 учебный год, причем совет постановил «ввиду достаточной подготовленности учеников к прохождению положенного курса арифметики», отвести на нее четыре урока в неделю вместо положенных шести, а освободившиеся два урока поделить между историей и географией. Кроме того, совет решил «из четырех уроков, назначенных на геометрию, рисование и черчение, принимая во внимание краткость курса геометрии I класса, и, с другой стороны, важность для учеников красивого и четкого письма, уделить один урок на чистописание».

В протоколе заседания от 5 сентября 1906 года речь шла о распределении предметов, причем осуществили это следующим образом: законоучитель священник отец Ф. Лекарев – Закон Божий (6 уроков); учитель-инспектор М.А. Алексеев – арифметика (9), геометрия (4), география (4) и чистописание (1); учитель Н.С. Петров – русский язык (11), естествознание (6) и история (4). Кроме общих вопросов рассматривались и частные, касавшиеся отдельных учеников.

Так, одно из решений гласило: «Вследствие удовлетворительности успехов учеников 2-го класса Турандина Георгия и Максимова Александра, стесненного денежного положения их родителей и ходатайства за них администрации городской больницы Св. Пантелеймона, совет нашел возможным освободить означенных учеников от платы за учение». И еще одно: «Вследствие многочисленных заявлений родителей учеников Совет нашел нужным возбудить ходатайство о введении в курс училища преподавания немецкого языка в качестве необязательного предмета за особую за этот предмет плату».

В дальнейшем подобные «частные» вопросы постоянно поднимались на заседаниях Педагогического совета училища. Так, в протоколе заседания от 16 января 1907 года значилось: «Вследствие хорошего поведения, отличных успехов и стесненного семейного положения ученика 1-го класса Кощеева Филиппа, Совет постановил выдать означенному ученику пособие в размере пяти рублей». А на заседании 8 октября того же года педсовет заслушал прошение матери ученика 3-го класса Павла Кириллова об освобождении его от взноса платы за обучение по причине бедственного материального положения. «Имея в виду отличное поведение и удовлетворительные успехи Кириллова Павла, Совет постановил просьбу его матери исполнить».

Впрочем, в помощи порой нуждались не только ученики, но и преподаватели. На заседании 28 августа 1908 года педсовет училища, «признавая крайне полезным сотрудничество учителя рисования М.П. Митрофанова и принимая во внимание загородное положение училища, вследствие чего учителю Митрофанову приходится тратить личные средства на поездки в училище (не говоря уже о времени, которое идет на проезд), постановил ходатайствовать о разрешении выдавать ему вознаграждение из специальных средств училища в размере 120 руб. в год».

Из протоколов заседаний можно также узнать, что в заведении существовала своя учительская библиотека. На 1908 год педсовет постановил выписать для нее за счет сметных сумм журналы «Вестник Европы» (16 руб.) и «Исторический вестник» (10 руб.).

Что же, выбор достойный. «Вестник Европы» был известным литературно-политическим ежемесячником умеренно либеральной ориентации, преимущественное внимание в нем уделялось истории и политике, печатались также статьи по финансово-экономическим вопросам и публицистика. Не менее респектабелен был и «Исторический вестник» – ежемесячный исторический научно-популярный журнал. Он носил консервативно-монархический характер, особенно после первой русской революции, публиковал статьи по отечественной истории, истории русской литературы, географии и этнографии России, а также переводные романы, мемуары и дневники.

Педагоги училища применяли новаторские по тем временам методы в учебном процессе. В частности, познавательные экскурсии, служившие и способом активного отдыха и познания родного края. Так, на заседании 27 августа 1907 года педсовет разрешил ученикам совершить экскурсию на Ладожское озеро. «Путевые издержки в размере 10 рублей совет ходатайствует разрешить отнести на счет училища из специальных средств оного. Учителя Н.С. Петров и П.Ш. Башкиров изъявили желание сопровождать учеников в экскурсии».

Приходилось заниматься педагогическому совету и вопросами, совсем далекими от учебного процесса. Однако без их решения учиться было невозможно. В частности, речь шла о плачевном состоянии здания, где располагалось училище. В декабре 1907 года педсовету даже пришлось на несколько дней прекратить занятия из-за того, что температура в классах была не выше 8—9 градусов, а в рекреационном зале и вовсе 4—6 градусов – и это даже при усиленной топке печей!

«Такая низкая температура в здании училища объясняется следующим, – отмечалось в протоколе, – здание училища деревянное, существует уже пятый год, бревна успели дать сквозные трещины, и до сих пор здание не обшито снаружи и не оштукатурено внутри. Педагогический совет постановил ходатайствовать об отпуске необходимых сумм на оштукатуривание и обшивку здания училища и выработать смету необходимых для этого ремонта расходов».

Судя по документам, ремонт сделали. В протоколе заседания педсовета от 26 июля 1908 года указывалось, что совет «осматривал работы по ремонту училищного здания, производимые подрядчиком строительных работ В.Я. Павловым, и нашел, что здание внутри оштукатурено и снаружи почти все обшито, причем выполнена и часть малярных работ по грунтовке фасада, потолков и панелей...»

Среди проблем, которые приходилось решать педагогическому совету училища, была и такая – как уберечь детей от холерных эпидемий. В начале XX века Петербург с завидным постоянством страдал от них несколько лет подряд. Одна из эпидемий разразилась в городе летом 1908 года. Ввиду чрезвычайной ситуации 5 сентября того же года педсовет постановил принять ряд мер, в том числе закрыть водопроводный кран в училище, дабы ученики не пользовались сырой водой (именно в сырой невской воде, получаемой из столичного водопровода, специалисты обнаружили холерные эмбрионы); продезинфицировать ватерклозеты, у наружных дверей училища положить кокосовый мат и щепки для обтирания обуви. Кроме того, приняли решение запретить ученикам посещать училище в том случае, если появляется холерный больной «в семье, доме и даже на участке, где живет ученик», а также «в случае заболевания самого ученика кишечными болезнями».

Спортивная жизнь

Удельная, как и соседние Коломяги, славилась своей спортивной жизнью. Еще в 1880-х годах в Удельном парке удельнинские и коломяжские дачники устраивали состязания по велосипеду и бегу.

На протяжении ряда лет Русское национальное общество любителей спорта устраивало в Удельном парке свое традиционное «первенство Петербурга» по «кросс-коунтри» – забегу на дистанцию 5 верст 450 саженей. «Маршрут, как и в предыдущие годы, был расположен в прекрасном увядающем Удельном парке, – сообщала в сентябре 1912 года газета „Вечернее время“. – Никогда не было такого скопления зрителей на старте, как ныне, что несомненно нужно считать последствием того интереса, который возбужден в больших кругах публики минувшим розыгрышем переходящего кубка „Вечернего времени**».

Для спортивных мероприятий использовался также зал Удельнинского общественного собрания.

На Выборгском шоссе нередко устраивались велосипедные гонки. После них велосипедисты любили обсуждать свои спортивные итоги в ресторанчике «Хижина дяди

Тома», находившемся на Выборгском шоссе, напротив Скобелевского проспекта.

Особое место в географии спортивного Петербурга играл Удельный парк: в начале XX века он служил одним из любимых мест столичных спортсменов, а также местом, где занимались «здоровым отдыхом».

Интересные спортивные страницы истории Удельного парка связаны с деятельностью Общества телесного воспитания «Богатырь». Основанное в 1904 году и занимавшееся «физическим развитием и правильным воспитанием детей и юношества обоего пола», оно организовывало в Удельной летний отдых петербургских детей малоимущих родителей.

Во главе общества «Богатырь» стояла группа единомышленников, среди них – генерал-адъютант барон Феофил Егорович Мейендорф, академик князь Иван Романович Тарханов и профессор Императорской Военно-медицинской академии Генрих Иванович Турнер. Они стремились воплотить в жизнь педагогическую систему первых европейских филантропов Христофора Гутс-Мутса и Антона Фита, создав организацию, в основе которой лежали игра и ремесленный труд как средства заботы о здоровье, физическом совершенстве, правильно организованного досуга и душевного комфорта. Деятельность «Богатыря» отличалась широтой и многообразием – от популярной тогда гимнастики до плавания и туристских походов.

У истоков общества «Богатырь» стоял штабс-капитан Константин Григорьевич Алексеев (он ушел из жизни 24 июля 1906 года). Как свидетельствовали его единомышленники-соратники, именно ему принадлежало и авторство названия общества, поскольку его главной мыслью было «воскресить время русских богатырей».

«До последнего времени физическое воспитание подрастающего поколения мало останавливало на себе внимание семьи, – говорилось на страницах „Петербургского листка” летом 1904 года. – Результаты этого получились поистине плачевные. Взгляните на наших детей. Бледные, малокровные, худосочные, выглядят стариками, производят впечатление цветка, увядшего, не успевшего расцвести. И только в последнее время общество как будто начало сознавать, что так далее дело не может продолжаться, что пора обратить самое серьезное внимание на физическое развитие и воспитание детей. Именно для этого было учреждено Общество телесного воспитания „Богатырь".. Его задачи заслуживают всяческого одобрения. Развитые физически дети дадут бодрых, энергичных работников на общую пользу. Таким образом, обществу суждено сослужить высокую государственную задачу».

Общество «Богатырь» было призвано в самых разных формах заниматься физическим развитием школьников – устраивать помещения для их занятий, площадки и сады для игр, купальни, организовывать публичные испытания, «заводить школы и курсы гимнастики, фехтования, танцев, гребли, плавания, верховой езды и езды на велосипедах, стрельбы в цель, садоводства, огородничества и разных видов физического труда».

Организация летнего отдыха петербургских малоимущих детей была важнейшим делом «Богатыря». Одной из форм этой деятельности стал созданный специально Удельнинский городок, учрежденный обществом «Богатырь» 16 июня 1905 года. Спустя несколько лет, 16 ноября 1908 года, он был реорганизован в Удельнинский районный отдел общества «Богатырь». Он состоял из живущих на Удельной членов «Богатыря» и руководствовался уставом Общества.

Цель Удельнинского городка звучала следующим образом: «дать детям полезное, оздоровляющее, разумное развлечение». Средством для этого служили занятия гимнастикой, играми, лаун-теннисом, стрельбой в тире, а также ручной труд и работы на огороде. Все это призвано было «приучить детей владеть своим телом, известной дисциплине, сводить детей друг с другом, развивать в детях любовь к природе и наблюдательность и пополнять таким образом их летний досуг».

Удельнинский городок принадлежал к числу первых и самых долговечных начинаний общества «Богатырь». Он начал действовать с 30 мая 1906 года и располагался рядом с отделением Лесной фермы Ю.Ю. Бенуа, который предоставил в распоряжение общества «Богатырь» участок арендуемой им земли. Здесь устроили три площадки – для гимнастики, для игр и для лаун-тенниса. Городок был открыт для публики с 9 часов утра до 10 часов вечера. Сезонными билетами в 1906 году воспользовалось 40 семейств (около 200 детей), разовых было продано 107. Число ежедневных посетителей доходило до 300 в дни детских праздников.

В ненастные дни дети пользовались крытым помещением, предоставленным Ю.Ю. Бенуа, где дети занимались пением или чтением книг из небольшой детской библиотеки, имевшейся при городке. В начале летнего сезона 1906 года был организован оркестр балалаечников, он несколько раз выступал перед публикой.

Детям устраивали познавательные экскурсии в ближние окрестности – «на пресные воды», «в лес и поле», «на пасеку», «по природоведению» и т. д. Среди объектов значились Осиповский и Удельный парк, пасека Редько, Озерки, Каменка, Парнас, Лесная ферма Бенуа в Сосновке и т. д.

Занятия в Удельнинском городке были платными, но недорогими. Так, в сезоне 1907—1908 годов за занятия гимнастикой, проходившие по понедельникам, средам и пятницам с 10 до 12 часов утра, установили разовую плату 10 коп., абонементные книжки по 20 билетов стоили 1 руб. 50 коп. За отдельную плату пускали на американскую гору для детей – 10 коп. за четверть часа. Плата за игру в лаун-теннис (для взрослых) составляла 40 коп. В час и еще 10 коп. за прокат ракетки.

Удельнинский отдел продолжал действовать и зимой, тогда он назывался «Удельнинский зимний городок». Заливали каток, устраивали ледяную гору, давали напрокат лыжи, коньки и салазки. При Удельнинской городской гимназии, в помещении земской школы, было открыто Школьное собрание, где по воскресеньям устраивались занятия: гимнастика, подвижные игры, чтения (с наглядными пособиями), хоровое пение.

В учебном 1907/08 году в Удельнинском городке впервые организовали систематические занятия с детьми играми и гимнастикой, занятия эти были платными. Проводились они четыре раза в неделю.

В декабре 1907 года при Удельнинском гимнастическом городке организовался «Союз V , коп. с 1 рубля». Его члены решили вносить полпроцента с личного месячного дохода в кассу Союза – в пользу Школьного собрания.

Как сообщалось в отчете о деятельности общества «Богатырь» за зимний сезон 1907—1908 годов, платных посещений за это время насчитывалось более 400, кроме того, городок предоставил 25 бесплатных контрамарок ученикам земской школы и 25 ученикам Школьного собрания, открытого при Удельнинской городской гимназии.

«Дети занимались охотно и никогда не пропускали занятий; родители их относились к занятиям сочувственно и настолько заинтересовались делами общества „Богатырь”, что многие вступили в число сотрудников по Удельнинскому городку, – сообщалось в отчете „Богатыря” за 1907—1908 годы. – Кроме обычных занятий иногда устраивались детские праздники, они начинались обычно в Удельнинском общественном собрании и оканчивались на площадке „городка” на ферме Ю.Ю. Бенуа и состояли из шествия с флагами, игр и пения. Кроме сотрудников общества „Богатырь” в организации этих праздников принимали участие члены Удельнинского общественного собрания. Два раза в лето устраивались с детьми прогулки – одна в Юкки, другая в Дибуны».

Летняя пора, конечно, была самой интенсивной для «Удельнинского городка». Целью ставилось дать детям «полезное, оздоровляющее, разумное развлечение». Средством к этому служили гимнастика, подвижные игры (среди самых популярных были «пятнашки», «пустое место», «жгуты», «гонка мяча», «позы», «сторож», «бомба», «кошка и мышка», «простая лапта», «знамя», «свайка», «горелки», «городки» и др.), огородничество и садоводство. Была устроена площадка для лаун-тенниса. Кроме того, ходили на экскурсии, их летом 1909 года было организовано пятнадцать, в том числе – в лес и поле, на пасеку, в Коломяжское поле, в Каменку, в Зоологический и Помологический сады, в Кунсткамеру и даже на Российско-шведскую спортивную выставку, проходившую в Михайловском манеже.

Деятельность Удельнинского отдела «Богатыря» вызывала большой интерес – об этом свидетельствовала и статистика посещений. «Устроенный 26 июля 1909 года праздник „Детский карнавал” привлек (при входной плате

12 коп.), невзирая на проливной дождь, 485 посетителей, – сообщалось в отчете „Богатыря“ за сезон 1908—1909 годов, – но праздник пришлось все-таки отложить до 2 августа, когда посетителям при предъявлении ими какого-либо подтверждения в уплате 26 июня 12 коп. был предоставлен свободный вход. Таких оказалось только 336 человек, новых посетителей явилось 407 человек...»

Устраивались в «Удельнинском городке» и праздники «Детского мира». Такие акции устраивались сотрудниками и членами общества «Богатырь» два раза в год, в дни Рождества и Пасхи, с целью «доставить незатейливое, но здоровое удовольствие детям самого недостаточного класса населения». Средства для устройства праздников собирались путем сбора пожертвований деньгами и вещами. На празднике дети получали сытный завтрак, а затем принимали участие в играх, танцах, шествии, затем следовали пение, представление детского театра, сеанс кинематографа и т. п. Перед уходом каждый ребенок получал с собой угощение и подарок.

Так, праздник «Детского мира» на Удельной 11 января 1909 года проходил в одном из домов, принадлежавших Удельному ведомству Зимой он пустовал и потому был предоставлен Удельнинскому отделу «Богатыря» местным представителем ведомства. «На праздник было допущено 113 детей и 40 взрослых, – сообщалось в отчете. – Открылся праздник в 1 ч. дня богато освещенной и убранной громадной елкой, вокруг которой составлен был детский хоровод; затем состоялось чтение сказки „Конек-горбунок“ с соответственными картинами волшебного фонаря; затем был дан доступ дневному свету, при котором продолжались игры, песни, хороводы и пляски. Закончился праздник в 5-м часу дня угощением детей чаем и молоком с белым хлебом и бутербродами, раздачей гостинцев и выдачей игрушек и полезных подарков в виде платья, обуви и материала для белья и платья. Собрано было от 74 лиц 80 р. 25 коп. и от 18 лиц разные вещи, в том числе елочные украшения и свечи».

В сезоне 1909—1910 годов Удельнинский районный отдел «Богатыря» «для ознакомления родителей и воспитателей с современными научными основаниями по рациональному физическому развитию детей» организовал вечерние курсы. Действовали они и в следующем сезоне. Помещение для курсов, а также для общих собраний отдела безвозмездно предоставила Ольга Николаевна Петерсон в руководимой ею Удельнинской женской прогимназии.

Курсы открылись 7 марта 1910 года и продолжались до 29 апреля. За это время были прочитаны лекции по анатомии, физиологии, школьной гигиене, физическому образованию, оказанию первой помощи, психологии детей школьного возраста, гимнастике и подвижным играм, садоводству и огородничеству, технике составления коллекций по естественной истории и ведению экскурсий. Слушателей было 34 человека. Лекции читали бесплатно доктор А.В. Владимирский (преподаватель Психоневрологического института, редактор журнала «Вопросы педагогической патологии», организатор первой вспомогательной школы для детей с пониженной успеваемостью), В.Ф. Ланге (сотрудник Дома душевнобольных в Удельной, председатель Удельнинского районного санитарного попечительства), Л.М. Редько (председатель общества «Свет и знание», организатор курсов пчеловодства, садоводства и огородничества на Костромском пр., 44) и др.

«В прошедшую зиму в Городке было устроено: катание с гор, катание на коньках и лыжах и дешевый чайный буфет для экскурсантов, приезжающих из города, – указывалось в отчете за 1910—1911 годы. – Горами вообще, как и прежде, пользовались мало, но на коньках и лыжах число катающихся было так велико, что Отделу пришлось значительно расширить свой инвентарь, закупив коньков и лыж. Число последних было доведено до 35, так как из Петербурга часто приезжали группы воспитанников. Каток удалось устроить больших размеров, и он содержался всегда в образцовом порядке. Плата за пользование катком была назначена возможно низкая: 10 коп. с взрослых и 5 коп. с детей. За прокат коньков и лыж за час взималось по 10 коп. При этом, так как лыжи часто ломались, с бравших на прокат требовался залог в 4 рубля. Воспитанники же учебных заведений, приходившие с воспитателем, от залога освобождались, причем ответственность падала на учебное заведение».

По примеру прежних лет на собранные пожертвования для беднейших детей Удельной устроили праздник «Детского мира». Он прошел 6 января 1910 года в помещении четырехклассного училища Министерства народного просвещения в Удельной. «При звуках граммофона сотня детей веселилась кругом елки, играли, пели, читали стихи и были угощены завтраком. Затем все получили по подарку, состоявшему преимущественно из теплой одежды, обуви и игрушек».

В сезоне 1910—1911 годов для занятий гимнастики был приглашен по рекомендации из спортивного общества «Маяк» Сергей Михайлович Мурашев. «Он превзошел всякие ожидания, относясь к делу неформально, а вполне отдавшись ему с любовью и знанием, что всегда влияет так благотворно на детей, – говорилось в отчете. – Вместо выговоренных трех часов в неделю он отдавал делу целые вечера. Уроки вел живо и весело... Для большего удобства при производстве упражнений, всем детям, как мальчикам, так и девочкам, был рекомендован особый, однообразный, возможно дешевый, но тем не менее чрезвычайно удобный и красивый костюм». Кроме гимнастики Сергей Мурашев познакомил детей с «несколькими прекрасными подвижными партийными играми», в том числе баскетболом, эстафетным бегом и гарпастоном – прообразом футбола.

«Вообще этот год показал, – указывалось в отчете за 1910—1911 годы, – что деятельность Отдела расширяется, улучшается и пользуется все большим и большим сочувствием жителей Удельной, что было видно по числу посетителей, которые любовались гимнастическими упражнениями детей и их играми, а также по количеству пожертвований в пользу Отдела... Правда, нелегко было вести дело при ограниченности средств, но благодаря экономии, бесплатному труду сотрудниц и сотрудников, а также доходу, получаемому с лаун-тенниса, удалось к концу лета получить даже некоторый остаток».

В следующий сезон, 1911—1912 годов, занятия гимнастикой для детей также вел С.М. Мурашев – «по строгой системе, весело и умело, не допуская ничего показного и акробатического». Взрослые играли в лаун-теннис и баскетбол. Как сообщалось в отчете, «лаун-теннис дал чистой прибыли 170 р. 88 коп. Баскетбол прекрасная игра, которая под руководством учителя гимнастики увлекала участников, и число их все увеличивалось и увеличивалось. К сожалению, с этой игрой мало еще кто знаком. Участвовавшие платили по 5 коп., и чистый доход выразился в сумме 8 р. 60 коп., так как платных участников было 172».

По примеру прошлого года 3 июля 1911 года состоялся праздник «Детский карнавал». «Дети с музыкой прошлись по улицам Удельной, затем занимались гимнастикой, играми и танцами, – указывалось в отчете. – В заключение должен был быть спущен воздушный шар, но вследствие сильного ветра, превратившегося в ураган, шар был разорван в клочки. Зато на следующем празднике, состоявшемся 6 августа, было пущено два шара, которые при криках детей „ура“ полетели высоко и далеко. На праздники собиралось от 400 до 600 человек»...

Более пяти лет Удельнинский отдел пользовался бесплатно площадкой на Лесной ферме Ю.Ю. Бенуа, однако со временем, когда число участников городка все больше и больше росло, территория становилась тесной. Кроме того, не было крытого помещения на случай непогоды. Поэтому правление Общества «Богатырь» просило Удельное ведомство, в ведении которого находился Удельный парк, выделить для Удельнинского отдела площадку в парке. 28 июля 1911 года с Высочайшего соизволения Отделу предоставило в бесплатное пользование территорию в 2100 кв. саженей. «Место это предстоит выровнять, засеять травой, огородить, построить дом и сарай, вырыть колодезь, устроить все необходимое для гимнастики и игр»...

«По примеру прошлых лет был устроен зимой большой каток для конькобежцев, – сообщалось в отчете Удельнинского отдела общества „Богатырь“ за 1913—1914 годы. – Из-за теплой зимы он функционировал очень короткое время и не оправдал расходов, так же и прокат лыж был незначителен, хотя число лыж и было увеличено».

Общее количество занимавшихся гимнастикой и играми в летнем сезоне 1914 года было 111 человек. Все они были разделены на три группы: две старших занимались гимнастикой и играми, а младшая только играми. Занятия происходили каждый день от 5 до 7 часов вечера. Главную статью дохода, как и в прошлые годы, составлял лаун-теннис, который дал около 400 руб. В это лето совершили экскурсию с научной целью в пчеловодство в Лесном, затем совершались прогулки в лес и парк.

В 1914 году были устроены пристройка для класса ручного труда (деньги выделяло Министерство народного просвещения), оснащенная верстаками, инструментами, точильным камнем, материалами и моделями работ. Кроме этого, построили тир для стрельбы, а также четвертую по счету площадку для игры в лаун-теннис. Вокруг плаца провели круговую беговую дорожку. Также провели водопровод и электричество.

Когда началась Первая мировая война, новое помещение для ручного труда Удельнинский отдел решил использовать для шитья белья раненым и больным воинам, и работа закипела. (Более подробно об этом см. в очерке «Благотворительность и церковная жизнь».)

В отчете Удельнинского отдела общества «Богатырь» за 1913—1914 годы говорилось: «Попечительством произведены подробные исследования о состоянии семейств взятых на войну запасных. Те, которые сохранили еще связь с деревней, были туда отправлены. <...> Короче сказать, подъем, охвативший всю Россию, сильно отозвался и на Удельной, и всякий старается сделать, что может, на пользу храбрых защитников чести нашей дорогой России».

Несколько слов о сотрудниках Удельнинского отдела общества «Богатырь» (данные на 1909 г.):

– Иван Семенович Пироговский-Верисоцкий, врач, статский советник, работавший в больнице для душевнобольных в Удельной;

– Семен Иванович Шишкин, заведующий хозяйственно частью, огородничеством и садоводством Удельнинского отделения общества «Богатырь», жил на Рашетовой ул., 8.

По отделу экскурсий:

– Александр Иванович Бенкен, преподаватель женской гимназии Стоюниной, жил на Выборгском шоссе, 104;

– Евгений Георгиевич Роод;

– Константин Константинович Праве.

По подвижным играм:

– Зинаида Ивановна Шишкина;

– Елизавета Ивановна Батенина;

– Мария Николаевна Райва;

Воспитанники приюта Императорского Человеколюбивого общества на площадке в Удельном парке. Начало 1900-х гг., фотограф К. Булла. Из фондов ЦГАКФФД СПб.

Удельнинский отдел общества «Богатырь». Младшая группа на детском празднике. Руководительница Е.Н. Дютиль. 1913—1914 гг.

Удельнинский отдел общества «Богатырь». «Вальс цветов» на детском празднике. Преподавательница А.А. Крадман. 1913—1914 гг.

Удельнинский отдел общества «Богатырь». Группа детей и руководителей. 1910—1911 гг.

Удельнинский отдел общества «Богатырь». Занятия гимнастикой. 1910—1911 гг.

Удельнинский отдел общества «Богатырь». Работа на огороде. 1910—1911 гг.

Удельнинский отдел общества «Богатырь». Детский карнавал. 1910—1911 гг.

Детский праздник в Удельнинском отделе общества «Богатырь». 1910—1911 гг.

– Елена Николаевна Дютиль.

По администрации:

– Александра Петровна Дютиль;

– Александра Васильевна Томашевская;

– Макс Артурович Энгель.

В 1907 году площадку для футбола в Удельном парке получило «Общество содействия физическому развитию учащейся молодежи» (сокращенно – ОСФРУМ). Основателями его были известный петербургский деятель спортивного движения Г.А. Дюперрон и столичный журналист Б.А. Суворин – сын владельца газеты «Новое время» А.С. Суворина. ОСФРУМ объединил команды реальных училищ, гимназий и даже духовных семинарий. Первоначально Г.А. Дюперрон добивался, чтобы обществу дали возможность играть в футбол в Петровском парке, однако городские власти отказали, и тогда выбор пал на Удельный парк.

Говоря об общественном значении ОСФРУМа, его вице-председатель Б.М. Добротворский в интервью газете «Вечернее время» в декабре 1912 года отмечал: «Люди, приспособленные к жизненной борьбе и выносливые в ней, не побегут трусливо из нее путем самоуничтожения и самоубийства». Имелась в виду настоящая «эпидемия самоубийств», охватившая в ту пору Петербург. «К жизни светлой и могучей, к борьбе зовет ОСФРУМ своих юных участников, – продолжал далее Добротворский. – С первых шагов мы говорим: „Учитесь побеждать, а при поражении не падать духом!“».

Общество выступало против «скучной гимнастики в манежах». «Мы держимся иного взгляда, – провозглашал Добротворский. – Тем, кто заперты, нужна свобода. Ближе к солнцу, к свету, к чистому воздуху, к простору! Осуществить все это в Петербурге трудно, но не невозможно. Была бы добрая воля и капля общественного сочувствия».

В Удельном парке находилось футбольное поле спортклуба «Унитас» (с лат. «единение»), возникшего в 1911 году из клубов «Надежда» и «Удельная» и ставшего одним из сильнейших футбольных клубов Петербурга. Ныне это – стадион «Спартак».

Впрочем, началось все гораздо раньше, в 1904 году, когда образовался «Удельнинский кружок любителей спорта», распавшийся вскоре на клубы «Надежда» и «Удельная». Спортсмен Н.А. Панин-Коломенкин в своих воспоминаниях так объяснял причину раскола: «Правление кружка составляло команды для выступлений в матчах по своему усмотрению из угодных ему лиц, не считаясь с относительной спортивной подготовкой кандидатов и мнением игроков. В результате споров и бурных протестов со стороны массы все правление и часть примыкавших к нему членов кружка были вынуждены из него выйти».

Согласно уставу «Пригородного спортивного кружка „Надежда”» , опубликованному в 1908 году, кружок ставил своей целью «распространение всех доступных ему видов спорта, как то: атлетического – легкого, например, футбол, хоккей, крокет, лаун-теннис, игра в мяч, бег, метание копья и диска, стрельба из лука и пр., так и тяжелого – гири, штанги и пр., гимнастического – пассивного и на приборах, велосипедного, фехтовального, лыжного, шахматно-шашечного, борьбы, бокса, конькобежного, парусного, гребного и прочего, могущего образоваться и не противоречащего постановлениям и распоряжениям правительства. Для достижения этого кружок устраивает: а) собрания спортсменов, с целью объединения, общения и выяснения спортивных нужд и запросов; б) игры и состязания в различных физических упражнениях – открытые – с посторонней публикой и без оной, то есть закрытые; в) праздники и прогулки и г) зрелища и увеселения».

Районом деятельности кружка определялись «город С.-Петербург с пригородными местностями – Удельная, Лесной участок и те местности, куда кружок может быть вызываем на состязания». Средства кружка, согласно уставу, составлялись из членских взносов, сборов от устраиваемых кружком спектаклей, концертов, игр, состязаний, а также «всяких случайных поступлений».

Организатором кружка «Надежда» стал немецкий врач, доктор медицины Абрам Михайлович Шустер (местом его жительства указан Удельный пр., 25), назвавший его в честь своей супруги. Кроме А.М. Шустера, в уставе указывались еще три человека, принадлежавшие к числу учредителей кружка «Надежда», и все они жили в Удельной. Это коллежский советник Павел Александрович Афанасьев (Любимская ул., 1), сын диакона Константин Петрович Сабинин (Скобелевский пр., 8) и потомственный почетный гражданин Теодор Теодорович Гофрен (Алексеевская ул., 17).

Комитет кружка находился на Скобелевском проспекте, а спортивная площадка – на Лихачевом поле возле Поклонной горы, располагавшемся примерно в районе нынешнего велотрека между проспектами Энгельса и Тореза и представлявшем собой место, где паслись коровы.

Название Лихачева поля было связано с дачей купца Лихачева, стоявшей на Старо-Парголовском проспекте, возле Рашетовой улицы. Газета «Дачник» сообщала, например, что 16 августа 1909 года на Лихачевом поле спортивным кружком «Надежда» устраивается спортивный праздник. «Состязания будут происходить под оркестр музыки, а в заключение обещается фейерверк».

Капитаном «Надежды» являлся Никита Акимович Хромов. Его называли полузащитником экстра-класса. В общей сложности он сыграл за клубы и различные сборные города 185 матчей, выступал за сборную команду России на Олимпийских играх в Стокгольме в 1912 году.

В 1911 году кружки «Удельная» и «Надежда» воссоединились и образовали спортклуб под именем «Унитас», ставший одним из сильнейших футбольных клубов Петербурга. Хотя и в период своего раздельного существования оба удельнинских кружка жили активной жизнью, к примеру, в 1909 году команды клубов «Удельная», «Коломяги» и Павловска поделили между собой первое место на IX чемпионате Петербурга. Удельнинцы и коломяжцы регулярно устраивали футбольные матчи друг с другом. Известно, что в 1906 году команду клуба «Удельная» наголову разгромили «Коломяги» со счетом 19:0.

Инициатором слияния клубов «Удельная» и «Надежда» стал игрок «Удельной» Кирилл Павлович Бутусов. Вообще клуб «Унитас» можно было бы назвать настоящим «клубом Бутусовых», поскольку за первую команду клуба играли пять братьев Бутусовых – Константин, Василий, Александр, Павел и Михаил. Наибольшую известность из них завоевали Василий и Михаил: первый стал впоследствии одним из лучших арбитров страны, ему одному из первых присвоили звание судьи всесоюзной категории по футболу, второй почти двенадцать лет выступал за сборную СССР и около двадцати лет – за сборную Ленинграда.

Кирилл Бутусов – самый старший из братьев – выступал организатором футбольного движения Петербурга и России, являясь участником учредительного собрания Всероссийского футбольного союза в январе 1912 года, товарищем председателя «Унитаса» в 1911 —1913 годах и его председателя в 1914—1916 годах, казначеем Российского Олимпийского комитета в 1915 году. Кроме этого, он занимал руководящие посты в петербургской хоккей-лиге и других спортивных организаций Петербурга и России. Осенью 1916 года Кирилл Бутусов оказался замешанным в серьезном скандале. После него поле клуба «Унитас» дисквалифицировали. Бутусов передал в футбольную лигу заявление об отставке и покинул все руководящие посты.

Среди игроков первой команды «Унитаса» в 1913– 1916 годах были уникальные личности. Один из них – известный впоследствии детский писатель Виталий Валентинович Бианки. Он играл в нападении в левом краю. Не менее уникальным человеком, настоящей легендой, стал левый защитник «Унитаса» Петр Петрович Соколов. В 1909 году он окончил гимназию имени Александра I и поступил на юридический факультет университета. На студенческие годы пришлось его увлечение футболом: в 1909—1910 годах он играл за команду «Удельной», а в 1911—1917 годах – за команду «Унитаса».

Историки спорта считают его лучшим правым защитником России тех лет. Он отличался мощным атлетическим телосложением и славился очень сильным ударом. За свою манеру отплевываться на поле он получил прозвище «Петя-плюнь». Петр Соколов в 1912 году стал чемпионом Петербурга в составе «Унитаса», выступал игроком сборной города в 1910—1916 годах и сборной России в 1912 году. В том же году он стал чемпионом России в составе сборной Петербурга. Кроме футбола Петр Соколов увлекался борьбой и боксом, достигнув и здесь отличных результатов. Во время Первой мировой войны он поступил в 3-ю Петергофскую школу прапорщиков, которую окончил в 1917 году.

Петра Соколова ждала, вероятно, блестящая спортивная карьера, однако все жизненные планы спутала революция. Петр Соколов выбрал политическую борьбу на антибольшевистском фронте. В 1918 году, находясь в Петрограде, он сблизился с участниками подпольной антисоветской организации, имевшей контакты с английской разведкой. Первым заданием Петра Соколова стала отправка в занятый англичанами Архангельск донесения о положении в Петрограде. Затем работа Соколова в белогвардейском подполье и сотрудничество с английской разведкой стали постоянными.

Он перебрался в Финляндию, и в течение 1919 года по заданию англичан несколько раз переходил финскую границу. По просьбе англичан в качестве проводника не раз переправлял нужных людей через границу в Петроград. С начала 1920-х годов он руководил нелегальным разведывательным пунктом в Териоках (ныне – Зеленогорск), готовил агентов для засылки в Советский Союз. В Териоках Петр Соколов создал футбольную команду из представителей русской эмигрантской молодежи и в ходе футбольных баталий присматривался к ним, чтобы выбрать наиболее сильных и выносливых для использования в разведывательной деятельности.

В 1930-х годах Петр Соколов участвовал в деятельности многих русских эмигрантских организаций, имевших свои отделения в Финляндии, – «Русского общевоинского союза», «Братства русской правды», «Союза младороссов» и других, руководил деятельностью союза «Иван Сусанин», был редактором эмигрантской газеты «Русское слово». А когда в конце 1939 года началась война между Советским Союзом и Финляндией, Соколова пригласили на работу в отдел пропаганды Главного штаба финской армии, где ему предложили одну из руководящих должностей.

Здесь он готовил листовки и газеты, распространявшиеся среди красноармейцев. Но гораздо больше, чем все листовки, которые красноармейцам под угрозой наказаний запрещалось не только читать, но и вообще брать в руки, действовала звуковая агитация. Голос Петра Соколова, диктора финской радиовещательной компании «Лахти», раздавался по громкоговорителям на линии фронта. Он говорил о неправедной войне, затеянной сталинской верхушкой, о справедливости борьбы финнов за свою родину.

Затем, когда Финляндия оказалась на стороне нацистской Германии, Петр Соколов, не прекращая своей работы в финском Главном штабе и на радио, стал активно сотрудничать с немецкими спецслужбами. Когда планы войти в Ленинград рухнули, Петр Соколов стал одним из инициаторов создания разведшколы в оккупированном Петрозаводске, где из числа советских военнопленных готовилась разведывательно-диверсионная агентура для заброски за линию фронта. Соколов стал одним из преподавателей этой школы, кроме того, он проводил обучение будущих диверсантов и в других разведшколах, например, в Эстонии. Помимо работы в абверовских разведшколах он активно участвовал во власовском движении.

Когда в сентябре 1944 года Финляндия вышла из войны, Петр Соколов под фамилией Пауль Салин (Paul Sahlin) скрылся в Швеции: советская контрразведка уже давно шла по его следам, объявив в розыск как особо опасного государственного преступника. Поселившись в пригороде Стокгольма, Петр Соколов начал новую жизнь – женился во второй раз, стал отцом двоих детей. Его первая семья (жена являлась дочерью териокского купца Носова) осталась в Хельсинки, куда возвращаться ему было крайне опасно. По некоторым сведениям, он продолжил работать на разведку, теперь уже шведскую. В середине 1950-х годов советской контрразведке стало известно местонахождение Петра Соколова, но по прошествии времени его сочли уже не представляющим опасности и решили не трогать.

Петр Соколов скончался в мае 1971 года в возрасте 80 лет от рака головного мозга. Его похоронили на кладбище в Энчепинге, в 60 километрах от Стокгольма. Место его захоронения удалось разыскать петербургскому историку российского футбола Юрию Павловичу Лукосяку. Так закончилась уникальная судьба одного из лучших игроков удельнинского клуба «Унитас»...

Что же касается самого клуба «Унитас», то он просуществовал очень долго – до 1930 года, однако не раз менял названия. В 1924—1926 годах он выступал в городских соревнованиях под названием «команда Выборгского района-А», а в 1927—1930 годах – «Пищевкус». Затем клуб прекратил свое существование. Поле «Унитаса» находилось в Удельном парке, у пруда. До середины 1980-х годов сохранялся еще старинный домик клуба, но потом его не стало...

Кроме «Унитаса» близ Удельного парка находилось футбольное поле еще одного клуба – «Меркур», основанного в 1903 году. Согласно уставу С.-Петербургского футбольного и хоккейного клубов «Меркур», утвержденному в 1909 году, он имел целью «содействовать развитию игры в футбол и хоккей, а также и других видов спорта, в районе С.-Петербургской губернии».

С 1913 года клубу принадлежало поле на Мариинской ул., 4 (ныне – ул. Аккуратова). Отцом-основателем «Меркура» являлся Александр Владимирович Северов. Как отмечает историк Ю.П. Лукосяк, в нем уживались две страсти – борьба и футбол. Борьбой Северов начал заниматься в «С.-Петербургском атлетическом обществе» в 1907 году, а с 1912 по 1915 год он не ведал поражений в российских турнирах борцов среднего веса. Даже на Олимпийские игры в Стокгольм в 1912 году Александр Северов отправился как борец и как футболист. Тем не менее впоследствии ему все-таки пришлось сделать выбор в пользу футбола.

«Организатором он был великолепным, – отмечал Ю. Лукосяк. – Неизменно корректный, пунктуальный, единственный из действующих футболистов, который, постоянно играя, руководил работой спортивного клуба (с 1914 г. „Меркур“), являлся также членом комитета Лиги. Его атлетическая, напористая игра на ответственном посту центрального полузащитника и определяла стиль игры команды, более похожий на британский, чем у остальных. Да и площадки, на которых играл „Меркур“, покрытые кочками и буграми, не позволяли играть технично. Отобрать у него мяч в единоборстве удавалось далеко не всем... И в повседневной жизни он оставался заметной фигурой. С золотой медалью окончил гимназию при С.-Петербургском историко-филологическом институте. Затем не менее успешно – физико-математический факультет университета. Так и трудился после революции преподаватель математики – спортивный тренер – футболист».

Одноклубники с уважением и по-свойски звали Александра Северова «Батей». Как отмечает Лукосяк, если бы в питерском футболе существовал приз для долгожителей, то «Батя» безоговорочно получил бы его первым: за пятнадцать сезонов, проведенных в первой лиге России (1909—1923), он провел 123 матча, пропустив за это время всего один календарный матч и то по уважительной причине: в тот день, в 1910 году, он хоронил своего отца.

Достижениями «Меркура» являлись три завоеванных весенних кубка Лиги и четыре осенних, 36 игроков входило в состав сборных города и страны, двум игрокам впоследствии присвоили звания заслуженных мастеров спорта СССР.

Деятельность «Меркура» продолжилась и в советское время. В воскресный день 8 июля 1923 года на поле на Мариинской ул., 4, клуб торжественно отпраздновал свой двадцатилетний юбилей.

«Свой юбилей „Меркур“ ознаменовал крайне спортивно: устройством состязания по очень разнообразной программе, доказавшей, что клуб понемногу превращается из узко футбольного в общеспортивный, – рассказывалось спустя несколько дней на страницах журнала „Всевобуч и спорт“. – Можно только порадоваться этому и пожелать клубу и на новых поприщах столько же успеха, сколько он имел на старом».

Празднование продолжалось два дня. В первый из них главной была футбольная составляющая: команда «Меркур I» выступала против сборной Петрограда. Последняя выиграла, но со счетом всего 2:3, «играла она, как подобает чемпионам – спустя рукава». А перед тем на том же поле команда «Меркур II» сражалась против очень сильной команды «Унитас II», проиграв ей с разгромным счетом 0:6. Большое число участников собрали юбилейные легкоатлетические состязания. Здесь состязались в беге, прыжках в длину, толкании ядра, метании копья и т. д.

Второй день праздника «Меркура» посвятили торжественному собранию. Бессменный капитан А.В. Северов выступил с юбилейным отчетом о деятельности клуба за двадцать лет его существования. По предложению комитета клуба А.В. Северова избрали почетным председателем. Затем последовали приветствия от других спортивных организаций. «Танцы, начавшиеся после удачного концерта, с уклоном в сторону балета, затянулись, конечно, до утра», – сообщалось репортером «Всевобуча и спорта».

В 1924—1926 годах «Меркур» выступал под названием «команда Центрального района-А», в 1927—1929 годах – «ЦДФК» (ЛОСПС), после чего клуб распался...

В 1930-х годах одним из жителей Рашетовой улицы на Удельной был знаменитый футболист Петр Тимофеевич (Пека) Дементьев (1913—1998). Когда-то он был необычайно популярен. «Шаровая молния», «игрок, делавший с мячом все что угодно»; «ни на кого не похожий из футболистов своего времени и не нашедший преемников в будущем», «гений в нашем футболе был один – Дементьев Пека» – вот лишь некоторые из его характеристик. Вся страна звала его просто по имени – Пека.

Футболом он начал заниматься с детства, в тринадцать лет дебютировал в чемпионате Ленинграда за взрослую команду «Меркур», в первом же матче покорив зрителей. В девятнадцать лет Дементьев уже выступал за сборную СССР, провел за нее шесть неофициальных матчей, забил два гола. По свидетельствам современников, многие зрители специально ходили на матчи «посмотреть на Пеку». С 1932 года Петр Дементьев выступал за ленинградское «Динамо». В 1937 году участвовал в матчах против сборной Басконии. В том же году в матче против динамовцев Москвы получил тяжелые переломы руки и ноги. На лечение и восстановление ушел целый год.

В 1940 году Петр Дементьев был вынужден уйти из команды из-за конфликта с тренером Михаилом Бутусовым, перешел в «Зенит» и в чемпионате 1941 года успел стать лидером команды, но после начала Великой Отечественной войны был вместе с клубом эвакуирован в Казань, где работал на лесозаготовках, строил бараки, а затем встал к токарному станку. Был награжден медалями «За трудовую доблесть» и «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны».

После окончания войны Петр Дементьев не сразу вернулся в Ленинград, объясняя решение тем, что «слишком была тяжела боль утрат». Он играл за московские «Крылья Советов» и киевское «Динамо». В 1949 году возвратился в ленинградское «Динамо», где стал капитаном и в 1952 году закончил карьеру. Работал тренером заводских команд, затем ушел на пенсию по инвалидности...

В 1978 году он переехал в Москву, где жил его младший брат Николай, выступавший за столичные «Динамо» и «Спартак». В Москве Пека и провел последние два десятка лет своей жизни...

Когда появились стадионы имени Ленина (у Петровского острова) и имени Кирова (на Крестовском острове), большой футбол постепенно переместился туда, а на площадках в Удельном парке находили себе место любительские команды, клубы низших дивизионов чемпионатов СССР по футболу. В 1961 году там арендовал землю «Зенит» для строительства тренировочной базы, существующей по сей день. Кроме того, в конце 1960-х годов стадион Удельного парка стал местом рождения любительских пробегов. В феврале 1968 года здесь возник первый в стране клуб любителей бега «Спартак». С него началось мощное любительское движение бегунов.

Занятия бегом в Удельном парке начала небольшая группа энтузиастов. Очень быстро она пополнилась сотнями поклонников бега. Уже в первые годы в «Спартаке» занималось около шестисот человек, существовали марафонские, сверхмарафонские, оздоровительные и другие группы. Всего через несколько лет в стране существовало уже около двух тысяч спартаковских клубов бега, а счет их участников пошел на сотни тысяч.

Организатором Клуба бега в Удельном парке стал Олег Юлианович Лось, в ту пору преподававший высшую математику в Ленинградском электротехническом институте (ЛЭТИ). На уникальной личности Олега Лося, ставшего ярким продолжателем коломяжско-удельнинских спортивных традиций, хотелось бы остановиться подробнее. Тогда, в 1968 году, ему было 45 лет, а за плечами – серьезный жизненный опыт. В 1941 году Олег Лось ушел добровольцем на фронт, воевал на Ленинградском, Степном и 1-м Украинском фронтах, четыре раза был ранен. Среди его наград – два ордена Отечественной войны I степени, два ордена Красной Звезды.

После войны Олег Лось окончил энергетический техникум и математический факультет Ленинградского университета, с 1961 по 1982 год преподавал высшую математику в Электротехническом институте (ЛЭТИ). В спорт Олег Юлианович пришел практически сразу же после войны – в существовавшее с 1935 года Всесоюзное добровольное физкультурное общество «Спартак», и с тех пор с ним уже не расставался.

Спорт и, в частности, бег стал для Олега Лося важнейшей частью жизни, сферой приложения не только физических, но и интеллектуальных усилий. Олег Юлианович явился инициатором и разработчиком уникальной общественной структуры клубов любителей бега (КЛБ). Благодаря его модели КЛБ и его авторским методологическим разработкам по оздоровительному, марафонскому и сверхмарафонскому бегу страна выходила по количеству «народных бегунов» на одно из первых мест в мире.

«В поисках организационных структур КЛБ и физиологических основ больших нагрузок в спорте Олег Лось обратился к первоисточникам кибернетики Норберта Винера, – говорится на персональном интернет-сайте Олега Лося. – Те идеи самоорганизации и самосовершенствования живой материи, которые легли в основу технической кибернетики Винера, фактически не были востребованы ни в физиологии, ни в разработке общественных моделей. Так появилась потребность в разработке обобщающей модели живой материи. Модель, которая позволила бы методом дедукции использовать ее для решения конкретных задач не только в физиологии, но и различных уровней общественных структур».

Олег Лось стал мастером спорта СССР по легкой атлетике и заслуженным тренером Российской Федерации. Он явился инициатором и участником сверхмарафонских пробегов по маршрутам: Ленинград—Москва, Будапешт– Москва, Волгоград—Киев—Ужгород, Москва—Варшава– Берлин. Во всех этих пробегах участвовали члены клуба «Спартак» из Удельного парка.

Большую славу клубу принес пробег по маршруту Ленинград—Владивосток. Его начали в апреле 1984 года двое участников «Спартака» – Павел Басов и Олег Истомин. Первый преодолевал расстояние бегом, а второй двигался впереди него на велосипеде и готовил условия для ночлега и отдыха. Басов тщательно готовился к этому пробегу: к тому времени на его счету уже было около 30 тысяч километров. Пять раз он проходил сверхмарафонский маршрут Москва—Ленинград.

Пробег из Ленинграда во Владивосток Басов и Истомин посвятили 40-летию Победы в Великой Отечественной войне. Около 10 тысяч километров пути они преодолели за 213 дней. Торжественный митинг, посвященный окончанию пробега, состоялся на Корабельной набережной Владивостока. Не менее грандиозную встречу устроили Басову и Истомину по их возвращении в Ленинград.

Деятельность Клуба любителей бега в Удельном парке продолжается и сегодня. Своей главной задачей клуб считает приобщение к занятиям оздоровительным бегом не только пожилых людей, но и людей среднего возраста, а главное – привлечение к этому полезному занятию молодых семей...

Впрочем, вернемся опять в начало прошлого века. В конце декабря 1909 года определением С.-Петербургского особого городского по делам об обществах присутствия в реестр обществ столицы за № 483 внесли устав кружка любителей спорта «Удельная». В нем говорилось, что кружок находится «при станции Удельная Финляндской железной дороги» и имеет целью «распространение физических упражнений, необходимых и полезных для телесного развития и укрепления здоровья, а также возможность проводить свободное от занятий время с удобством, приятностью и пользою».

Для достижения этой цели кружок предполагал устраивать: «1) экскурсии и пикники; 2) игры и состязания в различных физических упражнениях, как то: футбол, хоккей, лаун-теннис и легкая атлетика, катания на коньках, лыжах, велосипедах, автомобилях, лодках, гимнастические и атлетические упражнения и т. п.; 3) спектакли, танцевальные и т. п. вечера».

Согласно уставу, в состав кружка любителей спорта «Удельная» входили члены-учредители, а также почетные, постоянные и действительные члены. Членами-учредителями являлись «лица, оказавшие содействие к учреждению кружка и внесшие возможное для каждого пожертвование на составление первоначальных средств кружка, и лица, подписавшие проект его устава». В почетные члены избирались персоны, оказавшие «те и ли иные услуги кружку». Они освобождались от всяких обязательных денежных взносов. Постоянными членами считались те, что внес в кассу кружка не менее 50 рублей.

В уставе также указывалось, что «членами кружка не могут быть: 1) несовершеннолетние; 2) учащиеся в учебных заведениях; 3) состоящие на действительной военной службе нижние чины и юнкера; 4) профессионалы; 5) лица, опороченные по суду и 6) исключенные из какого-либо общества». Средства кружка составлялись из членских взносов, добровольных пожертвований, входной платы на состязания, праздники, спектакли и другие вечера, а также из подписных сумм на состязания и других поступлений.

Благотворительность и церковная жизнь

Особенностью Удельной служило средоточие здесь приютов для детей. Здания двух из них сохранились до сих пор – это бывшие приют на Мариинской улице (ныне – улица Аккуратова) и Евангелический приют во имя Св. Эммануила для детей-эпилептиков на Ярославском проспекте.

Как свидетельствует «Справочная книжка о благотворительных учреждениях и заведениях г. С.-Петербурга» 1911 года, для детей дошкольного возраста в Удельной предназначались приют для грудных и малолетних детей имени Д.Н. Замятина на Малой Ивановской улице (в нем содержалось 34 ребенка в возрасте до 6—7 лет) и 7-е убежище общества «Ясли» при городской больнице Св. Пантелеймона (16 мальчиков и 13 девочек в возрасте от 2—3 недель до 7—8 лет).

Несколько приютов отводились для детей школьного возраста: – Дом призрения малолетних бедных имени В.Ф. и И.Ф. Громовых на Выборгском шоссе, 126 (рассчитанный на 60 мальчиков в возрасте от 6—7 лет); приют на Удельном пр., 7 (на 16 девочек); Удельный приют-санатория на Ярославском пр., 97 (для летнего пребывания 40 детей) и уже упомянутый приют-колония для умственно отсталых детей «Общества призрения калек несовершеннолетнего возраста и идиотов» на Мариинской ул. (на 32 мальчика и 31 девочку).

О приюте Громовых стоит сказать особо. Василий Федулович Громов являлся известным благотворителем, удостоенным за свои дела на благо Отечества звания почетного гражданина Петербурга. На Всемирной выставке в 1866 году В.Ф. Громов представлял русскую делегацию, и Наполеон III лично вручил ему орден Почетного легиона. По фамилии Громова получила свое название Громовская улица в Удельной – приют как раз находился на углу ее и Выборгского шоссе.

На Старо-Парголовском проспекте помещался приют Морского благотворительного общества, основанный для сыновей моряков и рассчитанный на 30 человек. Принимались сюда мальчики в возрасте от 8 до 12 лет. При нем находилось училище с курсом обучения городской школы.

Евангелический приют во имя Св. Эммануила на Ярославском пр., 4, относился к числу «заведений для иноверцев и иностранцев». В него принимались страдающие падучей болезнью и слабоумные. Это был первый в России приют для детей-идиотов и эпилептиков. Его создал А.Ферман, пастор церкви Св. Петра, на средства потомственного почетного гражданина Ф.В. Вальца. Сначала приют находился в другом районе города, а затем переехал в Удельную, где разместился в 1880 году.

8 февраля 1885 года великий князь Константин Николаевич подписал разрешение об отводе участка на Ярославском проспекте для создания приюта. Сначала тут появился деревянный двухэтажный дом с балконом, а затем построили сохранившееся до наших дней каменное здание в псевдоготическом стиле, сооруженное в 1907—1909 годах по проекту военного инженера В.П. Стаценко.

К моменту открытия учреждения здесь находилось около ста человек. Дети-калеки, которых учили чтению и рукоделию, жили в приюте отдельно от «идиотов». Журналист «Вечернего времени» Л. Баумгартен, побывавший в приюте весной 1912 года, писал: «У каждого ребенка – своя несчастная история. Вот Коля-страдалец, двадцать лет лежит недвижимый, вот Ольга-беспокойная, которой в раннем детстве бросили котенка на голову. Девочку Пашу подобрал где-то в трущобах нищенский комитет, а девочку Духу (как она себя называет) нашли в вагоне поезда Варшавской железной дороги».

На втором этаже здания находился молитвенный зал, где служили пасторы из церкви Св. Петра. На службы сюда допускались посторонние – в основном, финны, их много жило на Выборгской стороне.

Здесь находился первый в России приют для детей-идиотов и эпилептиков (Ярославский пр., 4). Фото автора, июнь 2008 г.

После революции в здании разместилась богадельня, во время войны помещался склад продуктов. В актовом зале выдавали хлеб, а на втором этаже был госпиталь. Затем зданию вновь вернули его прежнюю приютскую функцию:

5 декабря 1944 года в Исполкоме Ленгорсовета подписали приказ о создании тут детского дома для детей-сирот командного состава Ленинграда и Ленинградской области.

Детский дом получил № 53, под таким номером он существует здесь и по сей день. 28 декабря 1944 года в нем появились первые воспитанники. Когда детский дом начал свою работу, в нем насчитывалось 134 человека – 58 мальчиков и 76 девочек. При доме существовало небольшое хозяйство – лошадь, две коровы и 11 свиней.

В 2004 году торжественно отмечалось 60-летие детского дома № 53. Немало первых выпускников детского дома приехало на праздник со всех концов страны – из Ярославля, Нижнего Новгорода, Братска и других городов...

Еще один приют находился по другую сторону железной дороги – на Мариинской улице (ныне – ул. Аккуратова, 11). Улица, проложенная около 1900 года от Удельной к Коломягам, как раз и получила свое наименование по расположенному на ней Мариинскому приюту общества призрения калек и идиотов несовершеннолетнего возраста, названному так в честь его попечительницы – императрицы Марии Федоровны, супруги императора Александра III.

Общество возникло в 1892 году по инициативе Марии Васильевны Овандер и состояло под покровительством великой княгини Марии Павловны. После того как «раб Божий Сергий» пожертвовал обществу 40 тысяч рублей и дачу в Удельной, здесь в конце 1896 года устроили приют для десяти умственно отсталых детей. На втором этаже располагалась часовня.

Со временем деятельность приюта расширялась, и ему стало тесно в прежнем здании. 23 августа 1903 года, собрав дополнительные средства, общество заложило сохранившийся и поныне двухэтажный кирпичный приютский дом на Мариинской улице, рассчитанный на 40 детей. Здание строилось по проекту архитектора В.В. Суслова и при консультации видного психиатра профессора П.И. Ковалевского. Приют открылся в 1905 году. Ныне в этом здании – специнтернат для трудновоспитуемых подростков.

Бывший приют на Мариинской улице (ныне —ул. Аккуратова, И). Фото автора, 2006—2007 гг.

Несколько слов о судьбе приютской церкви Божией Матери Утоли Моя Печали. В середине здания, на втором этаже, в проекте предусмотрели храм, увенчанный небольшим куполом и звонницей, но открыли его не вместе с приютом, а гораздо позже: начали устраивать только в 1911 году, когда поступила денежная помощь от попечителя приюта статского советника Д.Л. Парфенова. 3 марта 1912 года епископ Нарвский Никандр освятил храм. Со дня открытия в храме служил отец Иоанн Михайлович Тихомиров. После революции, в 1918 году, ему удалось обратить храм в приходской. Это на несколько лет отложило его закрытие, но не спасло от ликвидации...

Впрочем, перенесемся снова в Удельную почти на век назад. Новые черты в ее жизнь внесла Первая мировая война – тогда ее называли «Второй Отечественной». Здесь, как и в соседнем Лесном, появились лазареты, зазвучало слово «беженцы».

Один из госпиталей появился в помещениях бурятской школы П.А. Бадмаева на Поклонной горе – сама школа переехала в другое помещение. Именно сюда привезли раненого на фронте сына П.А. Бадмаева – Николая. «Ему хотели ампутировать пальцы еще в полевом госпитале, но он, придя в сознание, упросил отправить его в Петроград к отцу, – вспоминала дочь Петра Александровича Аида Петровна Гусева. – Отец спас ему пальцы... Помню его выздоравливающим у любимого рояля. Он уже мог играть часами».

Письмо в лазарет, находившийся во время Первой мировой в доме Ne 61 по Удельному проспекту. Из коллекции автора

На Удельнинском пр., 61, в доме купца 1-й гильдии, потомственного почетного гражданина Ивана Степановича Смолспкова[19], появился лазарет № 17 Всероссийского земского союза. Общество «Богатырь» отдало помещение для детского ручного труда в «Удельнинском городке» для шитья белья раненым и больным воинам. На призыв «Богатыря» откликнулось много готовых работать бесплатно – им предоставили швейные машинки.

Начатое дело вскоре разрослось и было передано земству, устроившему Удельнинское попечительство. В нем активно сотрудничали члены правления Удельнинского отдела «Богатыря» и их семейства. Попечительство учредило ясли и «денник», где матери могли оставлять своих детей, уходя на работу, открыло биржу труда, выдавало казенные пайки и вспомоществования от земства, а также устроило лазарет для раненых.

Журнал «Призрение и благотворительность в России» сообщал в 1916 году, что для беженцев, находящихся в убежище на Удельной, подготавливаются огородные работы. «Попечительство намерено снять в аренду землю и, закупив орудия, предоставить обработку беженцам. Продукты должны идти на покрытие потребностей убежища. План этот имеет также целью поднять нравственное состояние беженцев».

Свое место занимала в Удельной и религиозная жизнь. На Большой Осиповской улице (ныне участок Дрезденской ул., 8), на земле, подаренной товариществом «И.А. Осипов и К», с 1911 года существовало подворье Радочницкого Свято-Антониевского женского монастыря Холмской епархии. Сам же монастырь возник в 1898 году как женская обитель в селе Радочницы Замойского уезда Люблинской губернии (то есть Польше, тогда – в Привислинском крае) с целью восстановления православия в Холмской Руси. Спустя три года, в 1901 году, обитель стала монастырем.

Деревянное здание монастырского подворья с храмом Рождества Божией Матери и звонницей заложили 9 мая 1911 года. Церемония сопровождалась крестным ходом из Пантелеймоновской больницы в Удельной. Строительство велось по проекту гражданского инженера Н.И. Богданова. На возведение и отделку здания ушло около двух лет, и 24 марта 1913 года архиепископ Холмский Евлогий освятил здание подворья.

Во время Первой мировой войны, в 1915 году, Свято-Антониевский монастырь эвакуировали в Петербург, причем монахини привезли с собой чудотворную икону Холмской Божией Матери. В подворье оказалось более трех сотен монахинь, поэтому в 1916 году его расширили, и при нем открылся детский приют. В феврале 1917 года в подворье вспыхнул пожар, повредивший верх храма. По всей видимости, из-за революционных событий ремонт удалось сделать не сразу. Однако затем, уже после произведенного ремонта, храм стал трехпридельным. В связи с пребыванием в нем чудотворной иконы он получил новое название.

В 1920 году, когда в подворье осталось 36 сестер, его переименовали в Холмский Богородицкий монастырь, но вскоре насельницам удалось вернуться в Польшу. Подворье же действовало до 1930 года, когда его закрыли, игуменью и шесть приближенных монахинь отправили на Соловки, молодых монахинь – работать на «Айваз» («Светлана»), а кельи превратили в общежитие. Храм при подворье закрыли 10 февраля 1939 года и передали райпищеторгу – в нем сделали клуб Выборгского треста столовых. Вскоре он сгорел.

А неподалеку, на Кузнечной улице, в 1911—1912 годах на средства живших в северной части Петрограда прихожан-католиков (в северных пригородах в начале XX века быстро росло католическое население, перебиравшееся в Петербург из Польши и Литвы), возвели деревянный костел Св. Франциска Ассизского. Его выстроили по проекту гражданского инженера А. Антонова в стиле польских готических храмов в сельской местности. Высокий шпиль храма издалека красиво выделялся среди одно-, двухэтажной удельнинской застройки. 24 июня 1912 года костел, рассчитанный на 700 человек, освятил ксендз Сенкус.

По воспоминаниям одного из старожилов, «летом, по праздникам, верующие приносили в костел огромные букеты цветов. Раньше было принято дарить большие букеты, подобранные из разных цветов, плотно прижатых друг к другу Именно такие букеты считались красивыми». При костеле, приписанном к церкви Посещения Пресвятой Девы Марии на Выборгском католическом кладбище (в 1930-е гг. кладбище уничтожили, его место заняли промышленными предприятиями, а церковь сохранилась в перестроенном виде, ее нынешний адрес – Арсенальная ул., 8), устроили начальную школу.

Храм Рождества Божией Матери на подворье Радочницкого Свято-Антониевского женского монастыря Холмской епархии на Большой Осиповской улице. Фото начала XX в.

В 1919 году костел Св. Франциска Ассизского получил от архиепископа Роппа права приходской церкви. С декабря 1922 года по июнь 1923 года костел неоднократно закрывали, но окончательно это произошло только в 1938 году согласно постановлению Президиума Верховного Совета РСФСР от 7 сентября 1938 года, после чего до войны здание костела использовалось как общежитие строительных рабочих райжилуправления.

Во время войны в бывшем костеле размещалась воинская часть – благодаря этому он и уцелел. В сильно перестроенном виде, лишенный колокольни, костел, побывавший и военным общежитием, и «Красным уголком», простоял до самого конца 1960-х годов, когда его снесли вместе с окружающими строениями. Ныне он него не сохранилось ничего...

Костел Св. Франциска Ассизского. Фото начала XX в.

Благодаря уникальным фотографиям из семейного архива Цветковых, живших в доме напротив костела, на противоположном углу Кузнечной улицы, сегодня можно абсолютно точно определить местоположение костела: он находился за школой № 97 на Дрезденской улице (дом №19) – в западной части ее нынешней спортивной площадки. Школа открылась в 1959 году, и почти десять лет она соседствовала с бывшим костелом.

Несколько церквей существовало при благотворительных и лечебных заведениях Удельной. Как уже говорилось, молитвенный зал имелся в Евангелическом приюте на Ярославском проспекте, церковь Божией Матери Утоли Моя Печали – при приюте на Мариинской улице.

Костел на Кузнечной улице (в глубине), за ним – здание школы № 97. Фото середины 1960-х гг. На первом плане – дом, построенный в начале 1910-х гг. коммерсантом П.П. Цветковым для себя и своего семейства (Кузнечная ул., 37). Из семейного архива К.М. Цветковой

Своя церковь помещалась при больнице для душевнобольных Св. Пантелеймона. Она продолжала историю церкви, освященной еще 1 мая 1833 года для Удельного училища. При ремонте больничных корпусов в 1888 году, когда больницу передали городу, церковь была расширена. Как отмечал один из обозревателей конца XIX века, «по праздникам дачники охотно посещают больничную церковь и молятся вместе с сумасшедшими». Много народа собиралось на крестный ход, который каждый год 15 августа шел по местным окрестностям. Церковь ликвидировали в 1922 году.

При соседнем Доме призрения душевнобольных имени Александра III в 1870-х годах по проекту академика Ивана Штрома возвели деревянную церковь на деньги, пожертвованные купцами Громовым и Соболевым. Главной иконой этой церкви служила икона Святого Целителя Пантелеймона, привезенная сюда с Афона из Пантелеймо-новского монастыря.

Каждый год 15 августа здесь, как и во всех церквях во имя Св. Великомученика Пантелеймона Целителя, устраивался крестный ход по окрестностям. Уже упоминалось, что после смерти основателя больницы – Александра III, в церкви установили икону Св. Александра Невского, а 26 февраля 1895 года рядом открыли бюст с надписью «Царю-основателю» работы скульптора А.Е. Баумана.

В 1929 году храм закрыли и перестроили, в нем долгое время размещался хозяйственный корпус психиатрической больницы. Осенью 1990 года церковь в полуразрушенном виде вернули верующим. Первая литургия состоялась здесь 7 апреля 1991 года, а 16 июня 1996 на храм подняли крест. Восстановление храма, расположенного на территории психиатрической больницы, далось ценой огромных усилий. Теперь он вернулся к жизни и стал подлинным украшением Удельной, зримо и естественно продолжая связь времен...

Приход храма составляют не только пациенты и работники больницы: сюда приезжают верующие из других районов и даже из других городов. По словам настоятеля храма отца Алексея (Масюка), уже зафиксированы случаи чудесного исцеления, есть заключения врачей, отмечены даже случаи выздоровления онкологических больных.

«К нам идут те, кто потерял благодатную опору в жизни, – отмечает отец Алексей, – и когда они приходят в храм, то обретают душевную силу, радость жизни. Это пациенты больницы тяжелой психиатрии, где находятся люди со сложными психическими расстройствами. Когда я отслужил первый водосвятный молебен, меня на следующий день увезли в больницу с почечной коликой. Очевидно, что мы вторглись в царство, где нас не ждут...»

Осенью 2007 года возле храма появился восстановленный памятник Александру III – копия того монумента-бюста, что стоял здесь с 1895 года и был уничтожен после революции. В 1870 году именно Александр III (в ту пору еще наследник) являлся основателем Дома призрения душевнобольных в Удельной, названного затем в его честь. Торжественное освящение возрожденного памятника состоялось в начале ноября 2007 года.

Храм Великомученика Пантелеймона Целителя при бывшем Доме призрения душевнобольных. Современный адрес – Фермское шоссе, 36. Фото автора, апрель 2007 г.

Идея восстановления монумента «царю-миротворцу» родилась еще в начале 1990-х годов, когда открывался храм, однако осуществить ее удалось только теперь. Правда, памятник не смогли установить точно на том месте, где он находился прежде (теперь там расположен забор), поэтому он встал на главной аллее лицом к входу в церковь.

«Сегодня воистину торжественная дата! – возвестил после освящения памятника настоятель церкви отец Алексей (Масюк). – В этот день почил в Бозе приснопоминаемый благочестивейший Государь Император Александр III Александрович. Его кончина была неожиданной и для России, и для всей Европы, потому что он, по признанию современников и даже его недругов, именовался Миротворцем... Еще до своего вступления на царский престол Александр III явил свою христианскую любовь к ближним, сострадание к самым, пожалуй, несчастным членам своей империи – душевнобольным. Исцелившись от тяжелого недуга, будущий государь, как истинный христианин, дал обет сотворить благое дело. И такое дело нашлось: в городе на Неве была основана больница, которая впоследствии даже именовалась больницей Александра III... В благодарность за это деяние потомки уже в царствование его сына, царя-мученика Николая II, воздвигли императору Александру памятник. Но в лихолетье большевистской власти монумент низвергли. Теперь памятник и надпись на нем – „Царю-Основателю“ – вновь восстановлены для уверения грядущих потомков в том, что всякая правда да воссияет, несмотря ни на какую клевету, несмотря на все ложные идеалы!»

Отец Алексей подчеркнул, что памятник Александру III восстановлен на добровольные пожертвования. «Знает об этом и Господь, знает об этом и Государь», – сказал отец Алексей, поблагодаривший за помощь в этом деле администрацию Приморского района в лице главы Юрия Осипова, частных предпринимателей, других жертвователей и всех прихожан.

«Сегодня торжество не только нашей больницы, отечественной культуры и славной русской истории, но и торжество правды, правды о царском величии, царском правлении и царской идее, которая столько лет лежала в основании российского государства, – заявил отец Алексей. – Плодами осуществления этой идеи мы до сих пор пользуемся – хотя бы на примере этой больницы, в дореволюционное время являвшейся одной из самых благоустроенных в Европе. Ее, конечно, хотелось бы видеть в состоянии ухоженности и комфорта. А с освещения памятника сего, Бог даст, начнутся и работы по восстановлению больницы и ее парка – в прошлом тоже царского».

Памятник «царю-основателю» Александру III возле церкви Св. Пантелеймона Целителя на территории психиатрической больницы им. И.И. Скворцова-Степанова. Фото автора, август 2008 г.

Автором проекта бюста стал скульптор Иван Итэгилов. По его словам, «работа рождалась трудно и долго. Все началось с того, как полтора года назад отец Алексей предложил заняться скульптурным портретом Государя Императора.

Когда я начал над ним работать, много раз приходилось ломать, делать вновь и – снова ломать. Этот бюст – не точная копия, но своего рода „вариация на тему“ дореволюционного памятника, поскольку фотографий подлинного памятника практически не сохранилось, и мне приходилось пользоваться ксерокопиями газет начала XX века».

Правда, столь откровенный царско-верноподданический настрой инициаторов восстановления памятника нашел понимание и поддержку главным образом у ревнителей монархической идеи. В общественном мнении восстановление памятника восприняли без особого пиетета и, более того, весьма неоднозначно. К примеру, одна из самых популярных городских газет «Комсомольская правда в Петербурге» отметила событие статьей под откровенно ерническим заголовком: «Александра III отправили в психушку»...

Жители Удельной

С самого начала дачного освоения местности Удельной в числе арендаторов земель были люди разного социального статуса – крестьяне, мещане, отставные военные, представители интеллигенции, врачи местных лечебных заведений, а большей частью – мелкое и среднее купечество, чиновники. Среди них встречались известные имена – архитекторы А.В. Малов (строитель хоральной синагоги на Лермонтовском проспекте, театра и концертного зала в саду «Аквариум» на Каменноостровском и ряда других построек) и А.А. Всеславин (среди его построек – церковь Св. Дмитрия Солунского в Коломягах и часовня Ксении Петербургской на Смоленском кладбище), а также брат А.П. Чехова – литератор и общественный деятель Александр Павлович Чехов.

Значительная часть земель между нынешними Манчестерской и Гаврской улицами принадлежала купцу Иоганну Андреасу Кумбергу.

Письмо, отправленное осенью 1915 г. в Удельную «Ее Высокоблагородию Магде Ивановне г-же Кейв», жившей на Ярославском пр., 24. Из коллекции автора

О его даче до сих пор напоминает огромный гранитный валун перед домом № 12 на Дрезденской улице в Удельной с выбитой на нем надписью «Villa Kumbergia 1865». В конце XIX века Кумберг продал свои земли потомственному почетному гражданину Алексею Ивановичу Осипову – сыну кожевенного фабриканта, беллетристу, редактору и издателю журналов «Крестьянское хозяйство», «Деревня» и «Баян». При Осипове «вилла Кумбергия» превратилась в мызу «Прудки», названную так по нескольким красивым прудам, находившимся на ее территории, а вся территория вокруг стала именоваться среди местных жителей «осиповскими местами». Занимала мыза «Прудки» примерно территорию домов № 10—20 по Дрезденской улице[20]...

А.Н. Лесков, сын писателя Н.С. Лескова, свидетельствовал, что летом 1883 года, когда отец снимал дачу на Софийской улице в Шувалово, его «непредвиденно кругом обсели далеко не одинаково любезные его духу досужие соседи». Одним из них, поселившимся в Удельной, вблизи «известного тогда трактира» на Выборгском шоссе «Хижина дяди Тома», был популярный писатель и журналист Н.А. Лейкин. Как раз в ту пору, с 1882 года, Н.А. Лейкин являлся издателем и редактором еженедельного журнала «Осколки» – самого либерального из российских юмористических литературно-художественных журналов. В 1882—1887 годах в «Осколках» было опубликовано более 270 произведений А.П.Чехова, в том числе его первый сборник рассказов «Сказки Мельпомены».

Среди удельнинских жителей конца XIX—начала XX веков встречалось немало интересных личностей. К примеру, в доме на Рашетовой ул., 7, жил литератор Александр Павлович Нечаев – редактор ежемесячного издания «Общедоступная наука для всех». Как сообщал адресный указатель «Всего Петербурга» на 1914 год, он работал преподавателем сразу в нескольких престижных учебных заведениях – Женском педагогическом институте, Историко-филологическом институте, Высших естественнонаучных курсов Лохвицкой-Скалон, С.-Петербургской 12-й гимназии и женской гимназии Шафэ на Васильевском острове.

Среди хозяев удельнинских дач были купец первой гильдии Игнатий Моисеевич Шустер – действительный член Фондового отделения С.-Петербургской биржи; делопроизводитель пароходного общества «Кавказ и Меркурий» Константин Никитович Мусолин; купец Филипп Никитович Поздняков – представитель Богородицко-Ямкинской фабрики. Один из домов на Рашетовой улице (под № 19) принадлежал И.И. Леману – председателю акционерного «словолитного общества» и пожизненному члену Русского технического общества. Кроме того, он занимал еще немало постов – товарища (то есть заместителя) председателя совета Общества взаимного кредита печатного дела в Петербурге, товарища председателя Школы печатного дела и Русского общества деятелей печатных дела, которое немало способствовало развитию типографского дела в Петербурге.

Дача Линден. Вид с Малой Ивановской улицы на Алексеевскую улицу. Фото начала XX в.

В глубине дворовой территории возле пересечения Рашетовой улицы и Старо-Парголовского проспекта (ныне – проспект Тореза) до сих сохранился старинный пруд. Местные жители по традиции называют его Линденовским, или даже «озером Линден». Название его пошло от фамилии действительного статского советника Николая Густовича Линдена, владевшего дачей по соседству, на Алексеевской улице (впоследствии – Лагерная улица). Линден занимался предпринимательской деятельностью: с 1888 года – в звании купца 2-й гильдии, с 1902 года – 1-й гильдии. В 1888 году Линден открыл в Петербурге на Невском проспекте, напротив Знаменской церкви (дом № 83), мастерскую, где ремонтировал часы и ювелирные изделия, производил золочение и серебрение, а также магазин по продаже часов и ювелирных изделий. Вскоре его магазин стал одним из крупнейших в столице, в нем продавались кольца, цепи, кресты, образа, серебряная посуда, знаки государственных учреждений, часы ведущих западноевропейских фабрик.

Причем за счет большого оборота цены были ниже, чем во многих других магазинах.

Дача Линден. Фото начала ХХ в.

К 1900 году Линден стал поставщиком дворов короля Румынского, князей Болгарского и Черногорского, позже – двора шаха Персидского. Пользуясь тем, что государственные гербы Черногории и Российской империи имели некоторое сходство, незаконно помещал на своих прейскурантах и рекламе малый герб России, жалуемый поставщикам Российского Императорского двора. После вмешательства канцелярии Министерства Императорского двора и петербургского градоначальника он письменно обязался впредь не пользоваться официальной атрибутикой и не вводить публику в заблуждение.

В 1912 году Линден издал роскошный каталог бриллиантовых, золотых изделий и прочих вещей (свыше 1500 рисунков), имевшихся в его магазине, а в 1913 году опубликовал тиражом 100 тыс. экземпляров свою книгу «Дом Романовых. Памятка русскому народу», которую бесплатно выдавали каждому посетителю его магазина.

Так выглядит сегодня обмелевшее «озеро Линден». Фото автора, сентябрь 2008 г.

В 1900-х годах Линден являлся также директором товарищества «Ново-граммофон», торговавшего граммофонами, пластинками и музыкальными ящиками. Был почетным членом Московского Императорского археологического института, членом Комитета по устройству празднования 300-летия Дома Романовых (с 1912 г.), старостой церкви Святого князя Александра Невского при Николаевском кадетском корпусе.

Чтобы избежать очередного погрома, которому подвергся его магазин как немецкий в начале Первой мировой войны, Линден в конце 1914 года изменил написание фамилии на «Линд’ен». В следующем году он опубликовал лубочную книжку «Повесть в лицах о славном муже Николае, зовомом Линден, зело полезна», где выводил свой род от выходца из Швеции Олафа, якобы прибывшего в Россию при великом князе московском Василии I...

Источник с мемориальной доской, посвященной Николаю II. Фото автора, сентябрь 2008 г.

По соседству с «озером Линден» находится пруд, с одного из краев которого бьет источник, сохранившийся до сих пор. По воспоминаниям старожилов, когда-то давно около источника возвышался шатер, стояла мраморная скамейка, а около нее – скульптура собаки. По некоторым сведениям, источник освящали в присутствии Николая II и всей его семьи. В память об том событии в 2000-х годах здесь установили мемориальную доску. По сей день сюда приезжают верующие люди, чтобы набрать «святой воды» – считается, что она укрепляет семью и излечивает хронические болезни.

Недалеко от источника находилась двухэтажная деревянная дача генерала Сеньковского (ныне на этом месте – дом № 78 по проспекту Тореза). Ее сожгли во время революции, а затем вновь отстроили.

«При мне там жила (моя) младшая сестра с внуком, – вспоминала о временах начала 1930-х годов старожил Удельной Тамара Кавревская. – Возле генеральского особняка на участке находились два двухэтажных бревенчатых дома для прислуги, причем в одном из строений был хозяйственный блок, а в другом – жилые помещения. В 30-е годы XX века оба корпуса соединили кирпичной вставкой и устроили на втором этаже концертно-танцевальный зал, а на первом этаже – кухню и столовую. В подвале был котел для кипячения белья и кочегарка. Некоторое время здесь находилась однодневная база отдыха Областного управления местной промышленности, а в конце 40-х годов дом был перепланирован под жилые комнаты для сотрудников управления...» Дом разобрали при реконструкции района в 1960-х годах.

Владельцем дачи в конце Старо-Парголовского проспекта (тогда она числилась под № 67, теперь это дом № 89 по проспекту Тореза), недалеко от Поклонной горы, являлся гофмейстер и член Совета Министерства внутренних дел Александр Феофилович Толстой – правнук героя Отечественной войны 1812 года фельдмаршала князя М.И. Кутузова и сын известного музыканта и музыкального критика гофмейстера Ф.М. Толстого. В нижнем этаже дома жила прислуга Толстого: дворник, садовник, кухарка и горничная, а в верхних пяти комнатах жил сам хозяин.

Как и все представители его семьи, А.Ф. Толстой воспитывался в Пажеском корпусе, однако его военная карьера не удалась, и он вплоть до самой своей кончины служил по ведомству Министерства внутренних дел. Одним из увлечений А.Ф. Толстого являлась живопись: ценители искусства говорили, что произведения его кисти не лишены таланта. Загадочная история его самоубийства взволновала весь Петербург – он застрелился в этом доме 19 июля 1910 года.

Полагали, что причиной рокового решения покончить с жизнью стала его неизлечимая болезнь. Толстой страдал тяжелыми сердечными приступами, с каждым разом становившимися все мучительнее. Последние дни он не раз говорил: «Жить тяжело! Когда же кончатся мои мучения!» «Одолеваемый приступами старческого маразма, А.Ф. Толстой прибегал часто к морфию, – писала потом одна из газет. – За неделю до смерти, жалуясь окружавшей его прислуге на страшное недомогание, он говорил, что если не поправится, то застрелится». Так и произошло.

Дом графа А.Ф. Толстого (ныне – пр. Тореза, 89). Фото автора, сентябрь 2008 г.

«Сегодня в газетах сообщение о самоубийстве моего двоюродного брата Александра Феоф. Толстого, – отметил 20 июля 1910 года в своих дневниковых записях известный нумизмат и археолог, государственный и общественный деятель Иван Иванович Толстой. – Страдая сердечной болезнью, он решился, испытывая, очевидно, нестерпимые страдания, пустить себе пулю в голову, что и исполнил. Ему было 73 года, и жил он порядочным сибаритом на собственной даче близ Удельной. Человек он был неглупый по природе, но характерный „черносотенец“ по соображениям практической политики. Когда-то я с ним был в довольно хороших отношениях; это было лет 25 тому назад, но уже около четверти века мы, можно сказать, совсем раззнакомились и никогда не видались. Ни общественной, ни политической роли он не играл никакой, а был просто важным чиновником без всякого влияния. Решимость покончить с собою, когда он убедился, что остаток дней ему придется без толку невыносимо страдать, на мой взгляд, совершенно правильная, и внушает мне уважение к его характеру».

Некоторую часть жителей Удельной, особенно в начале 1910-х годов, стали составлять рабочие заводов и фабрик Выборгской стороны. Ближе всего к Удельной располагался завод «Айваз». Его история началась в конце XIX века, когда 30-летний агент по продаже папиросных гильз Яков Айваз открыл собственную мастерскую.

Сойдясь с изобретателем Куркевичем, Айваз предпринял постройку гильзонабивочной машины. Делал ее Куркевич, а Айваз, не имевший технического образования, доставал материалы и вел организаторскую работу. Когда машина была сделана, ею заинтересовались табачные фабриканты Богданов и Шапшан. Машину купили, появились новые заказы. Так фирма стала развиваться и со временем превратилась в большой завод, расположившийся в 1912—1913 годах в Лесном – одном из ближайших петербургских пригородов.

Завод продолжал выпускать табачные машины высокого качества, они весьма успешно конкурировали с иностранными на рынках Европы и Америки. Однако в 1912 году, в момент переезда завода с Васильевского острова на северную окраину и создания акционерного общества, родилась идея организовать производство осветительных ламп.

Как известно, электрическая лампочка накаливания была изобретена в России А.Н. Лодыгиным, однако он не получил поддержки своему изобретению и вынужден был уехать для продолжения работы за границу. Патент на производство электрических ламп накаливания был заявлен в России американцем Т. Эдисоном, который лишь усовершенствовал изобретение Лодыгина.

Долгое время Россия совершенно не имела собственного производства электрических ламп – все покрывалось за счет импорта. Первую российскую фабрику электроламп открыл в Москве в 1906 году инженер Калманок, затем, в 1909 году, в первопрестольной появилось еще два производства – по существу, кустарные мастерские, собиравшие лампы с угольной нитью накаливания из заграничных материалов и полуфабрикатов.

К тому времени страны Европы и Америка уже перешли от угольной нити накаливания к металлической (вольфрамовой). Айваз почувствовал нишу рынка: производство электроламп сулило большую прибыль. Весной 1914 года уже был готов новый корпус завода. Производство ламп с металлической нитью накаливания организовали по немецким образцам, из немецких материалов и полуфабрикатов силами немецких же фирм и специалистов.

Немалое значение имела и звучность наименования фирменной марки. На русском рынке в ту пору конкурировали лампочки с именами «Вотан», «Циркон», «Осрам», «Филипс». Акционеры завода «Айваз» оказались на высоте и выбрали в качестве названия имя «Светлана». Считается, что этому было несколько причин: во-первых, красивое женское имя, во-вторых, в нем содержалось ключевое слово «свет». Есть и еще одна версия: «Светлана» расшифровывается буквально как «световая лампа накаливания». Так и родилась «Светлана» – сначала как товарный знак на лампочках, потом как название производства, а затем и как имя одного из крупнейших заводов в советское время.

Однако оказалось, что немецкий представитель Вебер поставил Айвазу оборудование для производства ламп не с тянутой нитью, а с прессованной, изготовлявшейся из порошка. Такая лампа получалась очень хрупкой, а к 1914 году подобные лампы уже устарели. Айвазу грозили убытки, но началась Первая мировая война, и все связи с германскими фирмами, от которых зависело производство, прервались.

Завод «Айваз» перешел на выпуск военной продукции, но не забывали и о лампах. Инженер Допкевич, приглашенный с завода «Вестингауз» во Франции, взялся приспособить оборудование Вебера для производства ламп с тянутой нитью. К концу 1914 года производство электроламп на «Светлане» удалось запустить. Правда, в условиях войны оно осуществлялось в достаточно скромных размерах.

К началу Первой мировой войны завод «Новый Айваз» в Лесном являлся одним из крупнейших петербургских предприятий. В его составе находились три специализированных производства – механический завод, выпускавший прицельные рамки для винтовок; машиностроительный, на котором производились табачные машины; и завод электроламп «Светлана». Первая мировая война сыграла на руку владельцам «Нового Айваза». Только за 1915 год завод заключил контрактов на 30 миллионов рублей.

И все-таки Удельная не превратилась в рабочую окраину. Она сохраняла удивительное очарование тихого полу-сельского предместья Петербурга...

Нередким гостем Удельной был поэт А.А. Блок. Удельная, в числе других северных пригородов, являлась одним из излюбленных мест А.А. Блока в Петербурге, местом его многочисленных загородных прогулок и скитаний. Так, в письме от 26 апреля 1910 года своему другу поэту А.В. Гиппиусу Блок писал: «Третьего дня я бродил в Удельном лесу близ Лесного, там все время несется „гул железного пути“ и анемоны в бутонах под снегом – какая-то „смесь зимы и лета“ (Фет?). Если бы было время сосредоточиться, оттуда можно бы вывезти „настроений“ на несколько дней».

А в дневнике А.А. Блока за 23 июня 1912 года есть такая запись: «Вчера вечером тихо гуляли с Пястом. Необычайный, настоящий запах сена между Удельной и Коломягами». И снова об Удельной – в дневнике от 16 апреля 1913 года: «Днем я был у сестер Терещенко, потом катались вчетвером, объехали все Острова и на Удельную. Болтали и смеялись, было весело»...

Чрезвычайные происшествия

Жизнь в Удельной тянулась достаточно тихо и мирно, почти не прерываясь никакими чрезвычайными событиями. Впрочем, таковые все же случались, причем нередко происходили в Удельном парке. Об одном из таких случаев сообщал в августе 1880 года «Петербургский листок».

«11 августа, в 7 часов вечера, в Удельном лесу, между станциями Финляндской железной дороги Ланская и Удельная, произошло следующее обстоятельство, – говорилось в газете. – При приближении поезда, идущего из Петербурга в Парголово, из леса выскочила красивая и молодая барышня, одетая в белое шелковое платье, бросилась на полотно железной дороги и положила голову на рельсы. К счастью, проходивший мимо какой-то молодой человек увидел это, бросился к несчастной и успел оттащить ее почти за момент до прохождения поезда».

Спасенная барышня оказалась дочерью богатого человека, проживавшего на даче близ станции Ланская. Причиной попытки самоубийства оказалась, как это нередко бывает, безнадежная любовь к молодому человеку, которого ненавидел отец...

О чрезвычайном событии сообщалось 11 июля 1893 года в том же «Петербургском листке»: из Дома призрения душевнобольных во время прогулки отлучилась неизвестно куда душевнобольная А.В. Быстроумова, 25 лет. «Одета беглянка в черную юбку и розовую кофточку. Розыск ее до сих пор еще не увенчался успехом».

В ноябре 1907 года близ железнодорожной станции Удельная произошел трагический случай, ставший одним из событий в хронике необъявленной войны, объявленной террористами-революционерами против чиновников, воплощавших в себе, как казалось «борцам за свободу народа», все зло царского самодержавия. Здесь, на Удельной, поединок закончился гибелью представителя власти – унтер-офицера Иванова. Впрочем, «царский сатрап» вовсе не был отъявленным палачом и вешателем: будучи георгиевским кавалером, он поступил в жандармский дивизион в 1905 году и его определили дежурить на станцию Удельная.

В тот роковой вечер унтер-офицер Иванов находился на платформе станции, когда подошел поезд, следовавший в Петербург со стороны финской границы – из Белоострова. На пустынную в тот час платформу из вагона 2-го класса быстрым шагом вышли два молодых интеллигентных человека. У Иванова они вызвали подозрение, тем более что он за два года службы знал практически всех обитателей Удельной и их гостей в лицо и даже чуть ли не по имени. Поэтому жандарм предположил, что подозрительные незнакомцы принадлежат к тем многочисленным лицам, что скрываются от российских властей в Финляндии и хотят нелегально пробраться в Петербург.

Конец ознакомительного фрагмента.