Эпизод 7: «В Ленинград на машине!»
Осень 1994-го. Пятигорск. Я – студент первого курса англо-немецкого факультета.
После моего благополучного поступления родители решили поднапрячься и не отдавать сына в общагу, а поселить на съёмной квартире, где ничто не отвлекало бы от учёбы.
На это решение повлиял недавний, не очень благополучный опыт старшего брата, который, поступив в красноярский сельскохозяйственный институт, был безжалостно почти отчислен и впоследствии переведён под надзор семьи обратно в столицу.
Столицу Кабардино-Балкарии, конечно.
В сельхозинститут Диму занесло отсутствие амбиций, а в Сибирь дядя. В школе брат показывал недюжинные результаты на всяких олимпиадах по физике и математике, а дома его можно было видеть только с инструментами. Он постоянно изобретал и изготавливал различные механизмы и приспособления.
Пока я после уроков или вместо уроков ломал антенны с автомобилей, собирал и курил сигаретные бычки, приворовывал в продуктовых магазинах и заклеивал «Гермесилом» замочные скважины соседей, брат стопками складировал награды, грамоты и благодарности от школьной общественности.
После школы он шёл прямиком в сарай, или на чердак, где оборудовал собственную комнатку-мастерскую и пилил, сверлил, чертил и вытачивал. Лет в четырнадцать он даже вручную изготовил несколько миниатюрных сварочных аппаратов, которые получили похвалы от кабардинских профессионалов и были впоследствии куплены ими за неплохие деньги.
– Будущий инженер растёт! – вынесли приговор гордые родители. Ну, а так как один из наших дядей занимал пост декана в Красноярском Государственном Университете, то после окончания братом школы приговор, совершенно в традициях советского суда, оформился ссылкой в Сибирь.
– Да, чо ты паришься?! – сказали брату два его новых друга-однокурсника, Руслан из Ванавары и Женька из Канска, разливая по кружкам сибирский самогон. – У тебя же ДЯ-ДЯ-ДЕ-КАН!!
Чем больше было прогуляно пар и лекций, тем сильнее Дима проникался этой идеей.
«Ну, в самом деле! Не подведёт же дядя!», – думал он. А условия для корпения над сопроматом и термехом в общаге сибирского сельхоз института были, прямо скажем, не идеальные.
«Абитура, вешайтесь – мы вас будем пи**дить!», – встретила брата гостеприимная надпись жизнерадостной красной краской на сером бетонном боку огромной девятиэтажной общаги. Не «Jedem Das Seine»*, конечно, но по конкретности посыла вполне сравнимо со знаменитым лозунгом с ворот Бухенвальда.
Водка, Сектор Газа, суровые битвы с местными, студентки с химфака, Ace of Base, самогон, суровые битвы со старшекурсниками, спирт «Рояль», сок «Инвайт», другие суровые битвы и не менее суровый протухший кролик, который в качестве кульминации студенческого быта был найден на мусорке, изжарен до угольков и употреблён в качестве закуски.
Всё это наполняло жизнь настолько, что для учёбы места не оставалось.
Зимняя сессия закрылась с мучительным скрипом при полном невмешательстве чиновного родственника. Летняя сессия оказалась уже неприступной для брата и обоих его друзей-сокурсников. Руслан и Женька развели богатых родителей на «занос» преподам, и ушли в «академ». Дима же, как настоящий опальный гусар, сменил сибирскую ссылку на кавказскую и вернулся домой. Теперь он был студентом мехфака КБГУ.
Кабардино-Балкарский Государственный Университет или «Как Будто Где-то Учился» (как его более точно именовали студенты) был богат на криминал и национализм, и в сравнении с этим суровый сибирский климат казался уже не таким суровым.
– Грёбаный дядя, – сказал брат, поднимая стакан за приезд в нашей старой доброй сарайной штаб-квартире. – Подвёл, гад!
Родители были в лёгком шоке, от того, какое пагубное влияние оказала общага на считавшегося до этого примерным брата. Уроки из этой ошибки были извлечены, и за день до начала моего обучения в ПГПИИЯ (Пятигорский Государственный Педагогический Институт Иностранных Языков любовно расшифровывался студентами как «Помоги, Господи, Придурку Изучить Иностранные Языки»), семейная ржавая «копейка» понеслась в Пятигорск на поиски съемной комнаты в квартире с хозяйкой.
Дело было решено молниеносно. По первому же объявлению бабка, хозяйка миниатюрной «трёшки», заставленной мебелью тридцатых годов, просто окунула нас в елейное гостеприимство.
– Да он тут как родной же у меня будет! Я ему и блинчиков спеку, и супчик сварю! Ну, а как без жиденького-то?
Мне была продемонстрирована моя комната и гостиная. Третья комната была закрыта.
– Там у меня дед, он глухой, и не ходит почти. Да вы его и не увидите, – заверила бабка.
Нас слегка удивила цена ниже рыночной для такого хорошего варианта, но бабкино радушие успокоило подозрения. Как оказалось, зря. По количеству ужасных тайн гостеприимная «трёшка» могла посоревноваться с графскими замками из романов мисс Бронте.
Родители уехали, а я стал распаковываться под какой-то шум из закрытой комнаты.
– Дед телевизор смотрит, я скажу, чтоб тише сделал, – подозрительно засуетилась бабка. Судя по характеру звуков, дед был хардкорным фанатом фильмов в жанре «трэш» и «хоррор». Я только пожал плечами в знак того, что мне, собственно, пофиг, и отправился на вечернее знакомство с городом, в котором мне предстояло прожить следующие пять лет.
Напялив на свою костлявую фигуру белые льняные брюки, белые теннисные туфли и зелёную шелковую рубашку, я пошагал в ближайший «Гастроном» и приобрёл пачку импортных сигарет «Магна», штопор и бутылку сладкого кубанского вина.
До вечера я бродил по кривым живописным улицам и паркам курортного городка, покуривая сигареты и прикладываясь к вину. Мне здесь нравилось. Ярко одетые улыбчивые обитатели, стайки курортников, многочисленные фонтаны, цветники, величественные горные пейзажи Машука и Бештау вдали и трамваи, которые я раньше видел только в кино – все настраивало на романтический лад.
Я чувствовал себя, как солдат, попавший с фронта в глубокий тыл на лечение. В городе, из которого я прибыл, воздух был насыщен тревогой, опасностью и унылой безнадёгой, здесь в воздухе был разлит праздник. Там я родился и прожил всю жизнь и, все равно, чувствовал себя чужим, непрошенным гостем, здесь с первых шагов я понял – наконец-то я дома.
На следующий день начались занятия, и дни потекли своим чередом. Бабка варила на кухне какие-то дурнопахнущие ужины, дед смотрел фильмы ужасов за плотно закрытой дверью, лишь однажды слегка смутив меня, резво выбежав из своей комнаты с каким-то тазиком («он почти не ходит»), а я приходил с пар, водружал на голову наушники подключенные к китайскому двухкассетнику фирмы «Sanyo» и делал задания под виртуозные запилы моих любимых «W.A.S.P» и «Helloween».
Однажды я засиделся за «домашкой» до глубокой ночи. За окном лил холодный дождь и зловеще завывал промозглый ветер. В свете жёлтой лампы я старательно выводил английские слова под отбойные молотки сатанинских трешеров, и вдруг почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит. В следующее мгновение на лист рабочей тетради передо мной упала капля мутной желтоватой слюны.
В ужасе я обернулся и завопил, вскакивая с места и сдирая с головы наушники. В метре от меня стояло чудовище. Выглядело оно одинаково мерзко и пугающе. Огромная ассиметричная голова похожая на деформированную тыкву с редкими волосинками, маленькие, налитые кровью глазки и вдавленный в череп огрызок вместо носа. Меж редких кривых жёлтых клыков обильно струилась слюна, поблескивая струйками на подбородке. Человекообразный монстр, видимо, также был напуган моим воплем и резкими движениями – он пришёл в смятение и, хаотично замахав передними рудиментарными отростками, понёсся из комнаты с отвратительным уханьем, в котором я узнал звуки из дедовых «фильмов».
Схватив учебник профессора Аракина «Практикум английского языка для студентов 1-го курса» (первое, что мне попалось под руку), я на цыпочках направился в зал, куда выскочило чудовище, готовый в любой момент нанести разящий удар лингвистическим фолиантом.
Осторожно выглянув за дверь, я увидел уродца, забившегося на кресло в противоположном углу комнаты. При ближайшем рассмотрении я заметил, что задние лапы его были одеты в трико-алкоголички и пушистые домашние тапочки, а жирненькое тельце покрывало подобие старой застиранной майки неопределенного цвета.
– Ууууу!!! – грозно промычал я, замахнувшись трудом известного профессора. Возмутитель спокойствия только вздрогнул и ещё сильнее вжался в кресло. Теперь, когда первый шок от встречи с неизвестным прошёл, я понял, что «оно» само побаивается меня.
Секретом брехливой хозяйки оказался 24-летний сын-даун. Вечером они его скрывали в комнате, но по ночам легкомысленное создание утекало в гостиную и, пользуясь абсолютно мертвецким сном деда с бабкой, закатывало концерты.
Обычным сценарием был «телефонный звонок о поездке в Ленинград». Витюша, так его звали, садился часа в три ночи около телефона, брал трубку и орал в неё визгливым противным голосом: «Алё! Кто звонит? Не звоните сюда! Куда поедем? В Лениград? На машине?! Хорошо!».
Обычно произнесение этого монолога переполняло его чувствами. Он бросал трубку и издавал вопль раненного буйвола.
Вот так: «Ыыыыыыыыыыыыы!!!!!!!!».
Потом начинал прыгать по дивану и вопить, как стая африканских обезьян: «Поедем в Ленинград! Ыыыыыыыыы!!! На машине!! Ыыыыыыы!!!».
Иногда он, как попугай, вкраплял в свою обычную «телегу» про поездку в Ленинград на машине обрывки фраз, которые где-то слышал. Звучало это так: «Аллё? Кто это? Кто там ругается?!!!! ЫЫЫыыыыыыыыыыыыыы!!! Нельзя ругаться! НЕЛЬЗЯ, Я СКАЗАЛА! Поедем в Ленинград на машине!! Ыыыыы!!!».
Надо ли говорить, что эти ночные представления не давали мне спать и ужасно действовали на нервы.
Когда перфоманс Витюши достигал апогея, и он начинал колотить трубкой по телефонному аппарату и сбиваться на протяжный вой, обычно я уже терял терпение, вылетал из комнаты и хлопал его газетой по огромному «чайнику» с воплем: «Да заткнешься ты когда-нибудь, дубина?».
Испуганный даун забивался в угол дивана и замолкал, хлопая глупыми глазками. Трясущийся от злости и очередного недосыпа я возвращался в кровать.
Ещё минут пять после наказания возмутитель спокойствия сидел молча, потом тишину нарушал его осторожный шопот: «На машине в Ленинград поедем… Да… Я хорошо себя вел. Поеду на машине».
Потом раздавалось приглушенное «ыыыы…". Ещё минут через пять начиналось осторожное бряканье телефоном.
– Аллё? – громким шопотом возвещал любитель машин и ленинградов. – Я вам сколько раз говорила нельзя ругаться! А? Сколько раз? Куда поедем? В Ленинград? На машине? НА МАШИНЕ!!! ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!
Неудивительно, что, не выдержав больше двух месяцев недосыпа и поездок «в Ленинград», я свалил на квартиру к двум карачаевским однокурсникам, Ямалу и Мураду. Они были неплохими парнями. Напутствованные суровыми сельскими отцами, они отличались своей тягой к знаниям – оба с отличием окончили школу, и, по крайней мере, первые курсы посещали все лекции и семинары, усердно делая задания.
Наш культурный обмен состоял в том, что я научил их бухать водку и подсадил на Наутилус Помпилиус и Курта Вонненгута, а они меня играть на акустической гитаре блатные песни хитрым национальным боем «восьмёрочкой». Последний раз, когда я о них слышал, они были объявлены в розыск по подозрению в ряде уголовных преступлений. Как говорится, мы выбираем дороги, а дороги выбирают нас.
Прожив с ними около трёх месяцев, я, наконец, переехал в общагу. Там всегда бурлило веселье, тусила компания институтских КВНщиков (из которой впоследствии вышла знаменитая пятигорская команда КВН) были гитары, целый цветник симпатичных студенток и дискотеки под «Из ноубадиз бизнес зэт ай ду!».
Я зачастил в гости, каждый раз, не забывая прихватить пакет с выпивкой и закуской, и был признан отличным парнем. Через некоторое время мне поступило предложение переехать в блок к моим новым друзьям, где я и стал подпольно и весело проживать без ведома «каменды».
Так получилось, что в одной комнате набилось четыре человека – зануда и эрудит Славик; сын командира военной эскадрильи и героя чеченской войны из Буденновска – Толик; комичный армянин, беженец из Грозного – Арменак, который отличался безобидным характером, большим носом и неисправимым оптимизмом и я, которого вы уже знаете.
Это были весёлые деньки, всей четверкой мы играли в футбол, ходили в гости к девчонкам, делили поровну и солидные запасы армейской тушенки Толика, и нищенские, редкие посылки с армянскими лавашами и сыром Арменака и домашние засолы моей мамы.
Все в комнате кроме положительного Толика курили, поэтому дым висел столбом, не рассеиваясь больше, чем на пять минут. Постепенно нами овладел общий настрой безделья и праздности. Я забил на лекции и пары и вплотную занялся изучением аккордов на гитаре, Арменак весь день слушал свою любимую Сандру лежа на кровати в наушниках и изредка фальшиво подпевал «ай, на-нуни… Мария-Магдалина!» гнусавым тонким голоском, Славик без остановки курил и читал фантастические романы. Положительный Толик, недолго думая, положил на учёбу и пропадал в общаге французского факультета, выкидывая все родительские субсидии на тщетные ухлестывания за тамошними второкурсницами.
По вечерам с разными вариантами и участниками в нашем блоке реализовывался примерно один и тот же сценарий.
– Весь мир гавно, все бабы – суки и солнце долбаный фонарь! Молодые люди, как насчёт того, чтобы выпить водки?! – вваливался в блок слегка поддатый Толик, опять вернувшийся от «француженок» без любовных успехов, но с позвякивающим пакетом.
– Участвую! – провозглашал я, с грустью вспоминая мою недостижимую и прекрасную любовь Юлю.
– Не вижу причины, не усугубить энтропию мозга, – довольно хихикая, потирал руки Славик. – Я готов пожарить картошечку и ещё у меня где-то была квашеная капустка…
– Я как все-е! – хитро улыбался Арменак. – Только у меня ничего нет.
Год пролетел за одну секунду. Батарея пустых бутылок в коридоре росла. Я по своему обыкновению подцеплять новые болезни, обзавелся хроническим бронхитом из-за постоянного дыма в комнате. Остальные тоже перенесли по паре задорных пневмоний, но в целом мы держались молодцами, пока не пришла летняя сессия.
Забивали на лекции мы сообща, но расплата каждому была уготовлена своя. Арменаку в виде исключения и уважения к его статусу беженца разрешили уйти в академ. Толик остался повторять непройденное на первом курсе, подключив авторитет заслуг героя отца, Славик загремел на осеннюю пересдачу, я же, благодаря школьным занятиям у репетиторов, сдал все на отлично, получил повышенную стипендию и предостережение о том, что на втором курсе моя легкомысленность может закончиться гораздо печальнее.
– Пашка, молодец, а мы раздолбаи все! – резюмировал Толик.
Наступила пора летних каникул, и как же не хотелось нам всем расставаться и разъезжаться по домам. За этот год каждый из нас нашёл настоящих друзей.
Обнявшись по очереди с «сожителями», я сел на заднее сиденье отцовской «копейки» и покатил в родной-неродной Нальчик. В сердце моём оставался маленький цветущий курортный город, а в рюкзаке с грязным бельём литровая бутылка водки «Smirnoff» и бутылка ликера «Amaretto» – подарки для Димы и Юрчика. Я знал, что они с нетерпением ожидают моего возвращения, и мысль об этом немного примиряла меня с отъездом из Пятигорска, который на всю оставшуюся жизнь стал для меня единственным по настоящему родным городом.
*«Jedem Das Seine» «Каждому своё» (нем.) – знаменитая надпись на воротах концлагеря Бухенвальд.