Часть третья
«Шальные деньги»
1.
Вернувшись из армии, Галкин снова устроился в библиотеку. Проблем не было. По советским законам, место ему предоставить были обязаны – не такое уж дефицитное место.
Вырвавшись из казармы, хотелось пожить как-то иначе. До армии он много читал. И теперь хотелось читать, и еще хотелось свободы. Но что-то мешало. Было похоже, и сам он толком не знает, что именно. Он не сразу сообразил, что находится в тисках обстоятельств.
Книги были дома и на работе. Но те, что дома, он давно прочел. А в библиотеку поступало мало нового, по крайней мере, интересного, хотя от многотомников ломились хранилища. Приток обязательной литературы не прекращался. Как будто еще шла война, денно и нощно работали станки, недоедая и недосыпая, самоотверженный тыл готовил для фронта боеприпасы. Их везли в товарных вагонах, подвозили в фургонах, подносили к переднему краю вручную, заполняя за стеллажом стеллаж, убирая в подвал все «ненужное».
Когда мозг уставал, Петр включал музыку. Он мечтал о приличном музыкальном центре, о коллекции дисков от Гайдна до Шнитке. Но с зарплатой библиотекаря об этом можно было забыть.
Болела мама. Требовались лекарства – дорогие лекарства. Нужна была сиделка, а денег (вместе с пенсией мамы) хватало только чтобы прожить.
Однажды, когда Петя возвращался с работы, он почувствовал, что сзади ему наступили на пятку. Он обернулся. Какой-то подозрительный тип прорычал: «Ступай вперед, сучий потрох, не оглядывайся»! Галкин пошел вперед, а тот, кто был сзади, продолжал идти, наступая на пятки. Петя остановился, чтобы пропустить человека, но тот опять зарычал: «Сука! Я сказал не оглядываться»!
– Подметки мне оторвете.
– Молчи, гнусь! Шагай, куда сказано!
– А куда, извините, сказано? Я не расслышал.
«Кончай базар!» – подозрительный тип показал ножик.
Петя хотел свернуть за ближайший угол и ретироваться, но тип упредил его, схватив сзади за ворот: «Стоп, козявка! Пойдешь туда, куда я скажу. Вон за ту хазу … Марш!».
Когда они завернули за угол, тип хрипло скомандовал: «Стой! А теперь давай бабки»!
Петя вытащил кошелек. Тип ловко вывернул его наизнанку. «Я сказал „бабки“, а ты мне что сунул? Выворачивай карманы! – прохрипел тип и, не дожидаясь, сам полез в них руками. – Где бабки?»
– Какие бабки!? Я у вас ничего не брал!
Подошли еще два типа. Они были заняты делом: один из них отдавал товар, другой – расплачивался. Деньги, судя по пачкам, были большие, а товар был в мелких пакетиках. Петя поймал себя на том, что не чувствовал страха. Он вообще ничего не испытывал, кроме любопытства и удивления. А удивился он, придя к выводу, что вид его, и его внешность, судя по всему, указывают на то, что с ним можно делать все, что угодно, не встречая отпора.
«Больше у меня нет». – сказал тот, кто расплачивался за пакетики. «Пусть этот расплачивается». – сказал первый подозрительный тип, указывая на Галкина.
«Пусть платит». – не спорил продавец.
– Говорит, нет бабок!
– Пусть раздевается – продашь его шмотки.
– Правильно! А ну все сымай! Чего встал?
«Делай, что говорят!» – заорали все хором.
«Вы шутите…» – сказал Петя.
«Ах ты, гад!? Я те сичас пошуткую»! – взорвался покупатель, подступая к жертве. Первый подозрительный тип подступил – с другой стороны.
В следующий миг Пети между ними не оказалось. Упершись в пустоту, оба готовы были упасть. Галкин только ускорил это движение, легонько их подтолкнув. Затем, приблизившись «на вибрации» к продавцу, изъял у него все деньги, которые тот имел при себе и отошел в сторонку, наблюдая, что будет дальше. Когда время вошло в колею, те, что стукнулись головами, остались лежать на земле, а продавец, моментально обнаружив пропажу, завопил. Продолжая вопить, он обшарил карманы лежащих в беспамятстве и, только вернув себе весь «товар», успокоился и, оглядываясь по сторонам, утек. А Галкин, решив, что и без того потратил достаточно времени, отправился восвояси.
Домой он пришел в некотором возбуждении. А когда извлек из карманов и посчитал деньги, возбудился еще сильнее. В целом, вышло больше пяти его месячных зарплат. Сумма показалась громадной. Он никогда еще не держал в руках такой кучи денег. У него и в мыслях не было ее возвращать. Это были шальные деньги криминального мира, который случайно (бочком) прикоснулся к нему и был тот час наказан. Пете это понравилось. Он даже слегка пожурил себя, что не проследил за торговцем наркотиков. Но скоро стало не до того.
2.
У матери случился инсульт. Она лежала парализованная. Пришлось нанимать круглосуточную сиделку. Денег пока хватало. Но матери становилось все хуже. Он нанял еще одну сиделку, взял за свой счет отпуск, чтобы быть около больной. Но дома не находил себе места. Он проклинал свою черствость, свой эгоизм, но ничего поделать не мог. Хотелось быть чутким, самоотверженным. Но что для этого надо? Кричать? Бить себя в грудь? Физически он делал все, что мог, и – что требовалось. Суть в другом: он должен был чувствовать, говорить и вести себя, как-то иначе, как все нормальные люди. Но как? Притворяться он не умел. Он учился по книгам. Родители, заботясь о нем, в поведенческом и чувственном плане мало, что ему передали.
Мать умерла под утро, не приходя в сознание. Сиделки помогли и с похоронами, и с заупокойной трапезой, где кроме них, собственно, никого и не было. Казалось, именно теперь он должен был, по настоящему, ощутить одиночество. Но этого не случилось. Так же, как после смерти отца, кроме жалости, он к родителям ничего не испытывал. Первый раз после армии он вспомнил о Бульбе. Этого сержанта (годом старше его самого) он ценил выше, чем отца с матерью. «Как у Лермонтова, – ухмыльнулся Галкин – „Слуга царю – отец солдату“.» «Разве можно сопоставлять эти вещи?» – корил он себя. Но должен был признать, что от Тараса менее, чем за год, взял больше, чем от родителей. У него теперь не было человека ближе. Ему не хватало Тараса. Но он не решился бы ему написать, даже если бы имел адрес. Ведь письмо – это шаг к встрече. Но разве можно было о том помышлять, если там – «его чудо»?
Продолжая тренироваться, Петр был по-прежнему в хорошей физической форме, не очень вязавшейся с профессией библиотекаря. Но менять ее пока что не собирался.
Больше того, если раньше считал этот выбор случайным, продиктованным поиском легких путей, то теперь говорил просто: «Судьба». Сказать, что после армии он стал больше читать, значило, ничего не сказать. Он изголодался по книгам, полковая библиотечка не могла удовлетворить даже самых ничтожных потребностей. А теперь, как он сам выражался: «Пустили козла в огород». Он читал не только книги, но и то, что написано о них. Его интересовали: история, как предмет, человеческие чувства, человеческие отношения. Он увлекался мистикой живописью, театральным искусством (одно время посещал драматический кружок), пристрастился к музыке, и все-таки больше всего его влекли книги. Заметив эту страсть, пожилая начальница однажды сказала: «Вам бы дальше учиться». Занятый библиотечной работой (а работал он споро, четко, с душой), Галкин ответил коротко, чуть ли ни грубо: «Не хочу тратить время». «Как вам угодно». – отозвалась женщина, пожимая плечами.
Он полагал, что по сравнению со здешними полусонными барышнями он имел уже опыт. Ему, однако, претило выделяться из «массы», хотя, имея феноменальную память, он мог бы похвастаться знанием многих томов наизусть. В библиотеке он слыл «справочным бюро» и не только для своих сотрудников. За справками к нему обращались по телефону и из центральной библиотеки района. Ему ничего не стоило продиктовать целую цитату, с указанием фолианта, главы и страницы.
У него даже был свой собственный критерий значимости библиотеки в зависимости от того, есть или нет в ее фонде книга Жана Жака Руссо «Исповедь».
Чего он не любил в литературе, так это когда в ней пытаются навязывать мнение. Нередко грань между ложным и истинным – едва уловима. Петя и сам не прочь был пофантазировать, навыдумывать и, шутя или полушутя высказаться. Такие упражнения развивают и того, кто слушает и того, кто высказывается. Невероятные перипетии мысли ведут к нестандартным решениям. Мысль, высказанная легко, предлагает задуматься и сделать собственную оценку. Но если вещают серьезно, внушают непререкаемым тоном, если предупреждают, что возражения не принимаются, – не хочется верить и в «дважды два – четыре».
Во время путча, в августе девяносто первого, Галкин ушел с работы (читателей почти не было), бродил по Москве, всматривался в лица людей, собравшихся у «Белого дома», в растерянные глаза танкистов, выглядывавших из открытых водительских люков.
Жалко было многострадальной России, но именно армия отняла у него остатки патриотизма. Его поразили бездомные офицеры. Галкин, читавший Лермонтова, Толстого и Куприна, знал, что русское офицерство всегда было гордостью нации. Держава, унизившая защитников, была обречена. Ему все равно было, какой «на дворе» строй. Его родиной была литература. И тут он оставался патриотом.
По улице, лязгая, ревя и дымя, как бычье стадо с подожженными хвостами, неслась колонна обезумевших танков, готовая на полной скорости въехать в толпу, стоящую на пути. Так уже было и в Венгрии и в Чехословакии. Ужас парализовал волю. Крики застыли в глотках. Мостовая вот-вот окрасится кровью, искромсанных тел. «В режиме пропеллера» взлетев на броню головной машины, Галкин спрыгнул в люк на колени водителя и дернул рычаг. Машина взревела и перед самой толпой, кроша асфальт, развернулась на одной гусенице. Обвоняв улицу, она замерла, преграждая путь остальным. Петя спрыгнул с брони, растворился в толпе и… вернулся в библиотеку.
Пожилая начальница сказала с усмешкой: «А я думала, вы у „Белого дома“. Говорят, там такое творится! Такое творится! Впрочем, забыла, вам не резон „тратить время“?»
«Так точно!» – подтвердил Галкин.
«Шальные деньги» были давно истрачены. Одно время Галкин даже подумывал, не наняться ль в какую-нибудь контору охранником. Но не хотелось ломать привычный ход жизни. К тому же не верилось, что его могут взять: внешний облик бедного интеллигента мало вязался с образом Ильи Муромца. Петя не решался искать дополнительных «средств к существованию». В те времена это было еще не очень-то принято. Большинство довольствовалось тем, что есть. Тем более, что он был один, а много ли одному нужно.
3.
Однажды, возле библиотеки он встретил бывшую коллегу, с которой работал в первые месяцы после армии. «Слушай, Петь, – сказала она, – я ведь здесь не случайно. Специально ждала, когда выйдешь». И рассказала, что у нее есть знакомая молодая девица, которая приглядела его и хотела бы с ним познакомиться. Галкин был удивлен и польщен, услышав, что кто-то может его «приглядеть». Он и сам заглядывался на девушек, но не очень это в себе поощрял. Его мучили страх и томление перед женским телом. Но больше всего он боялся, что тяготение к женщинам, при его способностях, может превратить его в настоящего дьявола: он ведь не знает преград и в состоянии среди белого дня сделать с женщиной все, что захочет, да так, что никто, включая и жертву, не успеет опомниться.
Но оставалось еще «его чудо» – опыт небесного блаженства, который хотелось если не повторить, то хотя бы сымитировать с другой женщиной. Другого варианта не было. В этом желании проглядывало нечто не вполне естественное. Вспоминая о «Чуде» он чувствовал себя несчастным больным, лишенным какого-то важного витамина. Он стремился к женскому телу, именно к телу, в тайне рассчитывая переболеть.
В тот же вечер встретился он с Галиной (так звали девицу). Они разгуливали по бульварам и рассказывали друг другу о себе. Ее биография была короткой и простенькой: отец пил и бил мать, муж – пьет и бьет ее, ребенок – дебил. Сама работает горничной в третьеразрядной гостинице. Галина не верила, что он работает библиотекарем: «Вы так прилично одеты!» Говорил в основном он. Ему было, что сказать. Она умела слушать молча, затаив дыхание, и это вдохновляло его. Галина привела его на свою любимую укромную скамеечку в зеленом углу парка, и продолжала в сумерках слушать, глядя на него пульсирующими зрачками красивых глаз. Внимая его речам, она спокойно закинула руку ему на плечо и прижалась к нему. «Женщины любят ушами» – вспомнил он и замолчал. «Ну, ну, продолжай». – теребила она. Они незаметно перешли на «ты». В очередную паузу, когда уже совсем стемнело, она спросила: «Можно я тебя поцелую?» Он смутился, она поцеловала и сказала: «У меня еще не было такого, как ты». В нем забрезжило романтическое чувство и ему не хотелось думать о том, что у нее – муж и, вероятно, были другие мужчины, и, скорее всего, каждому она говорила: «У меня еще не было такого, как ты.»
Потом она сообщила, что завтра – ее дежурство, и можно встретиться в гостинице – в свободном номере (она все устроит). «Я попрошу ужин из ресторана. Возьми только денег, оплатить заказ» (она назвала сумму).
Встретив вечером у входа в гостиницу, Галина провела его черной лестницей на третий этаж в неубранный одноместный номер – узкую комнату, где едва умещались кровать с прикроватной тумбочкой и маленький столик с парою стульев. Туалет – в конце коридора. Душ – на другом этаже.
Она попросила его подождать, принесла белье и перестелила постель, по местному телефону заказала в ресторане ужин. Вина ему не хотелось. Она сказала: «Как хочешь, а я бы от сухонького не отказалась». «Пусть принесут сухонького» – согласился он, и она заказала. Форма горничной придавала ей трогательный и усталый вид. Должно быть, за день она, в самом деле, умаялась.
Когда постучали в дверь, женщина вышла, чтобы взять у посыльного ужин. Кто-то из-за плеча пытался заглянуть в номер, но, захлопнув дверь ногой, она принялась накрывать на стол.
Галина почти ничего не ела, только тянула вино. А Петя неплохо покушал. За ужином она смотрела на него и требовала: «Ну, рассказывай!». Видно, чувствовала, что ему нравится, когда его слушают. Пережевывая ресторанную пищу, он рассуждал о литературе, о своем ощущении музыки, о своем видении жизни. Его словно прорвало. Ему давно хотелось с кем-нибудь поделиться. Тогда это казалось естественным, но позднее все больше напоминало недержание.
Она не столько пила вино, сколько поласкала им рот. Потом, когда женщина устав слушать, прижалась к нему и стала целовать в губы, он понял, что результат ее полосканий был невелик. Уловив под рукой упругое тело, он почувствовал, что погружается в волны тепла. Только сейчас ему захотелось близости, и хотя Петя не представлял себе, как это произойдет, решив, на всякий случай, застраховаться, он трусливо соврал: «Послушай, должен признаться, у меня до тебя еще не было женщины». «Знаю я, как у вас „не было женщины“, – рассмеялась она и заметила, – а целуешься ты, в самом деле, неважно».
Потом предложила: «Я выключу свет. Хорошо? Раздевайся, ложись».
Она щелкнула выключателем, отошла к окну и, отвернувшись, молча смотрела на полутемную улицу. Он быстро разделся и лег. Хотя ни грамма не пил, голова была как в тумане. Он боялся ее позвать: боялся, что не найдет нужных слов. Она нетерпеливо спросила: «Ну? Ты готов? Мне скоро идти. Я ведь на работе». Его передернуло. Она торопится. Он это как-то упустил из вида. Галкин видел на фоне окна, как она сняла форму, выдернув что-то из-под себя, обыденным тоном сказала: «Бюстгальтер оставлю: с ним потом много возни». Эта обыденность покоробила, и, когда она села на край постели, он, как ошпаренный, дернулся к стенке. «Ты боишься!?» – она удивленно хихикнула, легла рядом на спину и снова спросила: «Ну?» Потом сказала ни то умиленно, ни то раздраженно: «Боже ж мой! Ты что и вправду – первый раз!? А я думала цену себе набиваешь. Зря я это затеяла…» «Мы затеяли…» – подал голос Галкин. «Затейник ты мой!» Она нежно провела ладонью по телу его поверх простыни. Добравшись до самого корня, с насмешкой спросила: «А это что за тряпочка?» Он в свою очередь попробовал погладить ее, но она отодвинула его руку. Петя решил, что это прием раззадоривания и стал настойчивее. Он не знал, как просто все объясняется. Его охватило желание, и, перекатившись, он шлепнулся на нее животом. «Раздавишь!» – захохотала она. Он приподнялся на локте и скользнул по ее телу ладонью от шеи до главного места, как советует Кама-сутра. И тут случилось ужасное: будто лопнул пузырь, омочив его руку и тело зловонною слизью. Петю, как будто подбросило и швырнуло с кровати.
Нашарив рукой полотенце, он судорожно обтер тело и руки, начал торопливо одеваться. Женщина продолжала молча лежать, потом, вдруг, заговорила: «Ты, – как иностранец. Это у них там сплошные „парфюмы“… Ну как тебе, измочаленная, больная русская баба?» «Да, – удивился вслух Петя, – я знаю, как пахнет казарма портянками, но это…»
Он уже был возле двери. «Постой, – сказала она, садясь на кровать. – Зажги свет». Она вяло одевалась у него на глазах, не стесняясь своей наготы. От тела ее по комнате расползался такой аромат, будто она гнила заживо. «Слушай, – неожиданно миролюбиво сказала женщина, – мне нужны деньги… Не одолжишь? – и назвала сумму, – у тебя, наверняка, с собой есть». Расчет был верный – у него была эта сумма. И она получила ее. Когда он направился к двери, она сказала: «Возьми ключ – на столе. И прости… Знаешь, я ведь обыкновенная шлюшка… Но для гостиницы и такая сойдет. Все, иди!»
Пете казалось, от этого запаха он никогда не отмоется. Смрад долго вязался в его представлении с женщинами, хотя он себя убеждал: «Невозможно, чтобы все они были „шлюшками“.»
Соглашаясь на эту интригу, он не строил особых иллюзий, но такого эффекта не ожидал. Это была почти катастрофа. Петя казался себе несчастным, никчемным и подлым. Душа требовала как можно скорее зашторить в памяти гостиничное приключение. Но он чувствовал, что это ему никогда не удастся. То, что произошло нельзя было назвать ни интрижкой, ни фарсом. Это было возмездием за предательство и одновременно уроком на годы вперед: он узнал, как пахнет преисподняя.
4.
Весьма удрученный он возвращался домой окраиной парка. Смеркалось. Накрапывал дождик. Было пустынно. Навстречу шел, не спеша, человек. В свете уличного фонаря Петя видел его глаза, смотревшие прямо в лицо. «Не надо на него смотреть!» – приказал себе Галкин. Заметив, что он отводит глаза, человек осмелел и, подойдя вплотную, спросил: «Закурить не найдется?»
– Не курю.
– А который час?
Петя, взглянув на часы, сказал время.
– Ну-ка, ну-ка… Часики-то – не больно шикарные. Ну, да ладно, и такие сгодятся. Сымай!
– В каком смысле?
Человек показал нож.
– Этого захотел?
Сзади кто-то, сунул руку в брючный карман, где у Пети лежал кошелек. Обратно рука появилась уже со сломанной кистью и, няньча ее, грабитель взвыл, как серена. А тот, кто был впереди, упал на колени и уперся лбом в грязь. В таком виде Галкин оставил парней на окраине парка. Все закончилось, можно сказать, не успев начаться. Это даже нельзя было называть разборкой. Он не только не отвел душу, он почти не заметил случившегося. Галкин даже сказал: «Ради бога, простите!» – будто по рассеянности наступил на хвост кошке.
После всего, что с ним приключилось, домой идти не хотелось. Дождя уже не было. Из парка он «вырулил» на освещенную улицу. Шел вперед, навстречу обжигающей глаз рекламе. В голове не было никаких мыслей. Шел, как мошка на свет. «Притормозил» перед надписью: «Стрептиз-бар». Подумал: «Не слишком ли много нынче стрептизов?!» В сам бар заходить не стал. Остановился поодаль от входа, будто ждал кого-то. Возникло предчувствие, что сейчас что-то будет, – то самое, что однажды он упустил.
Из темноты к Пете подходили люди, что-то спрашивали. Он отрицательно качал головой или отвечал: «Нет». И люди возвращались во тьму, словно принадлежали ей и не могли без нее просуществовать. Из бара доносились звуки музыки, шум голосов и аплодисменты. То и дело подкатывали машины, доставлявшие упитанные зады, обтянуты модными (в те годы) малиновыми пиджаками. Наконец, из бара появились три богатыря: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Первые два были выпуклоплечие, выпуклощекие, выпуклоглазые. Алеша Попович – узколицый, востроносенький, востроглазенький. Он стоял посредине. Из темноты вновь появились люди. Они кружили возле богатырей, как мотыльки. Наконец, выдержав паузу, Алеша Попович жестом подал всем команду: «За мной!»
Вся группа быстрым шагом достигла угла дома и ушла в темноту. Галкин следовал за ними на некотором расстоянии, ориентируясь по пятну света от фонарика в руках одного из богатырей. В темном углу двора, в закутке у кирпичной стены началось суетливое действо. Люди тьмы подходили к Алеше Поповичу, давали деньги, забирали дозы и тут же снова растворялись во мраке. На поясе востроносенького висела барсетка, куда он складывал денежки. Выставив растопыренные пятерни, богатыри поддерживали порядок и дистанцию. Когда торговля закончилась, Пете ничего не стоило бы «на вибрации» отстегнуть ремешок барсетки и выгрести из нее, так называемую капусту. Но это было бы слишком просто и недальновидно. Три богатыря со стороны двора приблизились к задней двери стрептиз-бара и позвонили. Открыл одетый в черное страж. «А, это – вы! – сказал он. – Проходите!» Они заходили такой плотной кучкой, что Пете пришлось потеснить одного из богатырей. «Да не толкайтесь! – фыркнул он недовольно. – Не успеете, что ли!?» «А никто и не толкается!» – ответили ему. Они поднялись на второй этаж и оказались у двери «начальника охраны предприятия»: так значилось на табличке.
Востроносенький Алеша Попович, постучал и спросил: «Разрешите, Виктор Сергеевич?» «Минуточку!» – донеслось из кабинета. Дверь открылась. Вышло три человека. И тут же послышалась команда: «Входи, я тебя жду». Петя разглядел письменный стол, несколько стульев, закрытое портьерой окно и сейф «в алтарном углу». Галкин «на пропеллере» проскользнул с остальными и ушел за портьеру. «Садись». – предложил Виктор Сергеевич Алеше Поповичу. «А вы, – приказал он богатырям, – постойте у двери, чтобы чужие не перлись».
– Как прошло?
– Как обычно.
– Остатки имеются?
– Да, шеф. Вот.
Алеша выложил нераспроданное. Слышно было, как шеф заиграл калькулятором. Он назвал сумму, и Алеша Папович, отсчитав, протянул ему деньги. Виктор Сергеевич пересчитал:
– Деньги счет любят. Ну все. Остальное – ваше, как договаривались.
Он приблизился к сейфу и начал его отпирать. Сначала набрал код, потом достал ключик, висевший на отдельной цепочке, и открыл металлическую дверцу. В это время Петя «вибрировал» прямо у него за спиной. Виктор Сергеевич поморщился: «Фу, какой запах! Ребята, никто из вас, случайно, не обосрался?» Присутствующие замотали головами, а Петя «отвибрировал» назад подивившись: «Надо же какой въедливый запах!?» Сам он давно притерпелся. В следующий миг все находившиеся в комнате, кроме Галкина, едва заметили, как дозы и деньги покинули стол: шеф не убрал, а как бы смахнул все это во чрево железного ящика.
На этом расчет был окончен. На смену пришла еще одна тройка, а по лестнице поднималась – следующая. Петя выскользнул вслед за – своей и спустился в зал демонстраций, где перед малиновыми пиджаками разоблачались и выламывались девицы. Он поискал раздевалку, откуда они выходили на сцену, и очень скоро нашел. Несколько дам, в артуборной, сидели за столиками, готовились к выходу. На «пропеллере» Петя проник в помещение, осмотрелся и нашел то, что искал, – обыкновенный непрозрачный пакет для продуктов. Во всяком случае, он был побольше барсетки. Галкин нагло вытряхнул прямо на стол перед дамами его содержимое и «взлетел» на второй этаж.
Выждав за углом, он проник в дверь с очередной тройкой. Пристроившись за портьерой, Галкин ждал нужного момента. А когда Виктор Сергеевич стал открывать сейф, чтобы «смахнуть» внутрь порцию долларов, Галкин вновь оказался у него за спиной. «Фу, как воняет! – поморщился шеф. – Вот что значит грязные деньги!» Он открыл дверцу, «смахнул» со стола все, что надо. А затем Петр, улучив момент, «смахнул» пачки денег из сейфа в пакет. Шеф как раз закрывал дверцу и не успел ничего заметить. Покинув кабинет так же, как в первый раз, Галкин спустился на первый этаж, открыл запор задней двери, выскочил наружу и тут же за собой хлопнул дверью. Подбежавший охранник так ничего и не понял.
Оказавшись дома, первым делом Петр снял нательное белье и заложил в стиральную машину. Верхнюю одежду собрал для химчистки в узел и только тогда сам забрался в ванну.
5.
На работе всех обязали закончить курсы пользователя, персональным компьютером. Появилось мнение, что в библиотечном деле без компьютера уже не обойтись. Но практически, единственный аппарат стоял в центральной библиотеке округа. Была выделена ставка, но желающего работать за такие деньги так и не нашлось. А «старым библиотечным крысам» (так «периферийщики» называли дам из центральной библиотеки) электроника была ни к чему. Наступила пора таких урезаний и сокращений, что стало не до оргтехники.
Петю, впрочем, это мало затрагивало. Работником он считался незаменимым. И вряд ли кто-то решился бы его сократить. Что касается денег, он прикинул, что на какое-то время ему теперь хватит.
Однажды прохаживаясь, Петр забрел к своему техникуму и понял, что его уже не существует. Не удивительно, если сокращают штаты и закрывают сами библиотеки, почему должны щадить кузницу ставших ненужными кадров? Печально, конечно, но как говорится: «Не до жиру – быть бы живу». Над входом бывшей АЛЬМА-МАТЕР сияла вывеска какого-то заковыристого «общества с ограниченной ответственностью». Таков был, как тогда говорили, «вызов времени».
Тем временем, Галкин приобрел дорогой «ноут-бук», хорошую аудио– и теле-аппаратуру. Накупил книг по работе с компьютером. Собрал приличную коллекцию дисков с программным обеспечением. Научился пользоваться Интернетом.
Дома у него появилось много интересных занятий. Да и жизнь понемногу менялась не то, чтобы к лучшему (скорее наоборот), но зато становилась все интереснее: одна за другой возникали финансовые «пирамиды», открывались банки, сулящие сумасшедшие проценты, ну а сами деньги стремительно обесценивались. И скоро он понял, что расчет не оправдывается, и скоро того, что «экспроприировал» будет уже недостаточно.
Свои намерения он определил честно: «Я буду их грабить». И уточнил, кого «их». Казалось, у него был широкий выбор. Но, поразмыслив, пришел к убеждению, что выбор – весьма невелик. Он мог бы воровать кошельки, но не станет карманником. Он мог бы, в присутствии хозяев, брать деньги из сейфов, но и медвежатником становиться не собирается. Он мог бы опустошать кассы. Но и просто грабителем быть не намерен.
Направление, которого он с самого начала придерживался, было не очень-то благородным, все же более сносным: разве не выгодно для государства и общества наказывать торговцев наркотиками. Он не будет их арестовывать, как «силовик». Он будет их разорять.
Он приобрел пособия по театральному гриму и все необходимые средства для его наложения. Вспомнив драмкружок, научился, используя парики, очки и накладные усы, изменять свою внешность. Чтобы в дальнейшем не искать пакетов и сумок, вшил в подкладку на груди пиджака большие карманы.
Для начала решил посмотреть, как идут дела в заведении, которое он навестил в прошлый раз, и увидел, что стрептиз-бар закрыли, а на его месте стояло новенькое казино: жизнь менялась с бешеной скоростью. Он вошел в помещение и увидел, чтобы пройти в казино нужно зарегистрироваться: предъявить паспорт и заполнить анкету. В планы Галкина это отнюдь не входило. К тому же его облик не очень соответствовал фотографии в паспорте: сегодня у него были усы и несколько измененный нос.
Войдя в вибрацию, Галкин перемахнул через турникет. Стоявший рядом охранник даже чихнул то ли от сквозняка, то ли от поднятой пыли. Свернув за угол, он очутился в игровом зале и осмотрелся. Стойка бара осталась на прежнем месте и внешне мало изменилась. Поменялся ассортимент. Теперь здесь можно было купить сигары, заказать чашечку кофе, рюмку коньяка или виски прямо к игровому месту. Но сам зал стал изысканнее: портьеры, закрывавшие ранее стены, исчезли, открыв изящную лепнину. У огромного окна и по углам стояли мягкие диваны для отдыха.
На игровых местах, чтобы не расслабляться, игрок должен сидеть на крутящемся табурете, держа спину прямо Зеленые полукруглые ломберные столики (для карточных игр) были отделены перегородкой. Здесь играла тихая музыка, нарушаемая не частыми выкриками игроков: «пас», «масть», «марьяж», и прочее.
За столиками для игры в рулетку сидело по четыре человека (хотя могло быть и восемь). Каждым столиком руководил дилер (в Европе его называют крупье). Вокруг толпились не болельщики – скорее «облизывающиеся»: они уже купили у дилера фишки, но еще не решились выставлять их на доску. Дилер объявлял «Делайте ставки», раскручивал колесо рулетки и пускал шарик бегать по кругу. Сделав три круга, шарик падал и останавливается на каком-нибудь номере. Но уже через два с половиной круга дилер объявлял: «Ставок больше нет». К этому времени играющие должны были выставить фишки (ставки) на те номера, которые они полагают выигрышными. После падения шарика, дилер объявляет выигравший номер, оплачивает ставки и очищает игровые доски лопаточкой.
Люди приходили сюда за своим счастьем. В их глазах была смесь тоски и азарта. Галкин не любил азартных людей. Может быть потому, что ему самому этого качества не хватало. В азарте он видел не столько страсть, сколько бешенство. Он даже посмеялся над собой: «Все ясно, милый, тебе б только хапнуть и в – норку». Это была сущая правда. «Фишка» была в том, у кого «хапнуть». Впрочем, у него была своя рулетка. Вся его жизнь была отчасти игрой.
Галкин поднялся на второй этаж, постучался в знакомый кабинет. «Войдите». – произнес женский голос. Он приоткрыл дверь и увидел, что и здесь все было иначе.
Вышел он через заднюю дверь, задумавшись, шел дворами, мимо каких-то свалок, когда получил удар справа в челюсть и, отключившись, рухнул в траву. «Молодцы, – приходя в себя, подумал Петя, – только внезапностью меня и можно взять». Он почувствовал, как из кармана вытягивают бумажник, и успокоился. Открыв глаза, Петя увидел двух типов: один склонившись над ним, шарил в карманах, другой стоял рядом. «Зачем же сразу по голове? – спросил тот, что стоял. – Так и убить можно». «Я его знаю, – ответил второй, – это опасный козел. Сейчас мы его разденем». «Гляди, гляди! Он глаза открывает!» «Дай-ка ему под ребро носочком!»
Но было поздно. Не прошло и минуты, как оба лежали в траве, а Галкин, бросив в карман кошелек и, потирая челюсть, не спеша, удалялся. Это приключение послужило уроком: способность – способностью, а бдительность, будь добр, не теряй.
Галкин установил по интернету адреса стрептиз-баров и около некоторых из них успел подежурить, но пока все – напрасно. В системе торговли «дурью», видимо, тоже произошли перемены. Не известно, сколько времени заняли бы эти исследования, если бы не счастливый случай. Однажды по дороге дамой, он зашел в магазин за продуктами, а, выходя с пакетом, неожиданно столкнулся с самим Виктором Сергеевичем – эксначальником охраны бывшего стрептиз-бара. Он как раз выходил из красного цвета машины, пристально глядя на Петю. Галкин невольно остановился. «Не могу вспомнить, где я вас видел», – задумчиво произнес Виктор Сергеевич. «Наверно, здесь же, – успокоил Галкин. – Я каждый день здесь отовариваюсь». «Причем здесь это! – морщась, буркнул Виктор Сергеевич, – я сюда не хожу».
– А куда же вы ходите?
– Извините, я ошибся. Нам туда.
Виктор Сергеевич улыбнулся и показал рукой в сторону кустарника, сквозь который просвечивали рекламные огни.
– Да, ради бога.
«Володя, пошли!» – крикнул Виктор Сергеевич водителю, достававшему из багажника сумку. И они пошли по дорожке в сторону огней недавно открывшегося ресторанчика.
Петя продолжил свой путь домой, но если бы кто-нибудь мог за ним наблюдать, то увидел бы, что, дойдя до ближайшего дерева, он вместе с покупками, будто растворился в сумерках. Он мгновенно «в режиме пропеллера» прочесал кустарник. К этому времени Виктор Сергеевич и тащивший большую сумку шофер Володя, уже подходили с черного хода к ресторанчику. Они вошли в помещение, и скоро в двух окнах второго этажа за портьерами вспыхнул свет.
«Возможно, в сумке, что нес Володя, как раз и была дурь, а, возможно, нет, – рассуждал Галкин, глядя на окна с с земли. – Возможно, в новом кабинете Виктора Сергеевича тоже стоял сейф, а, возможно, нет». Но в том, что Виктор Сергеевич продолжает заниматься своим промыслом, Петр почему-то не сомневался. Его тревожило иное. Это была мысль о «двадцать пятом кадре». Не случайно мужик, нанесший удар в челюсть, сказал про него: «Я его знаю. Это опасный козел». И не случайно Виктор Сергеевич, глядя ему в глаза, только что произнес: «Не могу вспомнить, где я вас видел». Двадцать пятый кадр используют в рекламе и, когда хотят, с помощью кино, что-то внушить. Вставленный кадр зрением не улавливается: он не соответствует остальным кадрам, и впечатывается в подсознание отдельно, как некий навязчивый образ. Невидимого Галкина можно было сравнить с результатом прокручивания прозрачной пленки, на которой сохранен один кадр. Поэтому Пете следовало позаботиться, чтобы этот кадр всегда был разный – неузнаваемый, по крайней мере, плохо узнаваемый.
Он обошел здание, вместе с посетителями проскользнул внутрь через главный вход ресторана и юркнул в туалет. В туалете, прежде всего, – освободил руки, повесив пакет с продуктами на крючок в одной из кабинок. Затем перед зеркалом сделал, на скорую руку, коррекцию физиономии: прилепил усики (а ля Чарли-Чаплин), сгорбатил нос, натянул черный парик и надел перчатки. Теперь можно было подниматься.
Галкин взлетел на второй этаж и «завибрировал» в начале коридора. У стены возле двери, которая вела в соответствующее загоревшимся окнам помещение стояло четыре человека. «Неужели все в точности повторяется!?» – подумал Петя, но решил подождать делать выводы.
Через три минуты дверь отворилась. Вышло два человека, и двое вошли. Включив «пропеллер», Галкин проник вместе с ними и улизнул за портьеру. В отличие от первого раза, слов почти не было. Вошедшие молча уселись за стол против Виктора Сергеевича. Шофер Володя остался у двери. Принесенная им большая сумка стояла на полу между сейфом и сидевшим у стола хозяином. Последний извлек из сумки и положил на стол пакет, похожий на тот, в котором у Пети лежали продукты. Из пакета были извлечены и разложены на столе свертки с кассетами дури. Только тут шеф сказал: «Сами считайте, пробуйте, забирайте». Гости посчитали пакетики и достали кассету. Один из них надрезал чек, лизнул и сказал «добро». После этого гости расплатились и собрали пакет. Виктор Сергеевич открыл сейф, смахнул деньги, – закрыл. Володя впустил новую пару.
«Все, как было, – подумал Петя. – Все, да не все». Теперь он, вдруг, понял, что изменилось. Повысился ранг участников сделки. Каждый из гостей был теперь тем, кем раньше был Виктор Сергеевич – дилером. А сам шеф теперь стал «бароном» (значение этих терминов Галкин почерпнул в Интернете). Несмотря на такую перемену, все завершилось, как раньше. Деньги, перекочевавшие в сейф, тут же перекочевали в подкладку Петиной куртки. Он вышел вместе с последней парой и «пропеллером» спустился в туалет за пакетом. Но на крючке его не было. «Ай-ай-ай! – покачал головой Петя. – Как не хорошо!» Уже направляясь к выходу, – заметил пакет на столе у охранника. «Вот спасибо!» Схватив пакет, он «пропеллером» выскочил на улицу.
6.
В школе и в техникуме Галкин изучал немецкий язык. Но международным языком в мире давно уже считался английский. Петя решил его изучить самостоятельно. Приобрел учебники, аудиокурсы, компьютерные курсы и приступил к занятиям. Трудно давалось произношение. А написание слов редко соответствовало звучанию. Знакомый с грамматикой немецкого языка об английском – он судил снисходительно: «Должны же быть хоть какие-то сложности в речи, почти не имеющей падежных окончаний».
Довольно скоро Галкин убедился, что его язык, и его память, так же увертливы, как мышцы и кости тела. Освоив английский, он тут же «напал» на французский. И был неприятно удивлен, выяснив, что французская речь соединила в себе сложность грамматики – немецкой с трудностями произношения и написания – английской. Однако, много времени тратить не стал, ознакомившись только по краткому аудиокурсу. Тоже самое повторил с итальянским и испанским, с удовлетворением, отметив, что написание их столь же простое, как и – немецкого.
Пришло время – открылись границы. Галкин испытывал эйфорию: перед ним открывался весь мир. Имевшие деньги, вроде, могли теперь выезжать за рубеж. Оказалось, могли, но не все. Пускали не очень охотно. Это естественно: мало того, что страна лишилась республик, многие, выехавшие в турпоездки, решили, что лучше не возвращаться: второй раз не пустят. Россия, как кожа, натянутая на необъятные земли, совсем истончилась. Армия когда-то способная проглотить всю Европу, едва справлялась теперь с местными бандами. А заграница, не желала, чтобы туда попадали бомжи, жулики и попрошайки. Чтобы нормально путешествовать, нужны были: загранпаспорт, виза и авиабилет. Только для визы требовались: автобиография, заполненная анкетная форма, справка с места работы о заработке. И еще долгие стояния в очередях.
Например библиотекарь не мог отправиться в загранпоездку ни под каким видом, потому что, согласно справке бухгалтера, не смог бы собрать достаточно денег. А все, что превышало официальный доход, было лишь основанием для подозрений. Иное дело менеджеры (продавцы в магазинах, вдруг, все стали менеджерами, так же, как все институты – университетами). Бухгалтер приличной организации всегда мог дать справку о подходящей зарплате. Только не в библиотеке.
Он побывал в Шереметьево-2, в туристических фирмах, порылся в Интернете. Ему уже было известно, что в криминальном мире документы такого рода покупают за деньги. Кроме того, при своих способностях, он мог бы проникнуть в любой самолет незамеченным. Зато потом весь полет пришлось бы находиться в движении, переходя с места на место. А как быть – с гостиницами? Бомжевать в коридорах или жить в чужих номерах? Нет, это его не устраивало. Он решил подождать, когда такие вопросы будут решаться легально. Он желал стопроцентной законности. Хотелось, чтобы анкеты, которые он заполнит для паспорта и для визы можно было перепроверить и не найти ни задоринки.
А пока он приобрел путевку на двухнедельный тур на теплоходе Москва – Санкт Петербург. Путевки были дорогие, и не все места разобрали. Он заказал одноместную каюту, но таковых не нашлось. Ему предложили заплатить за двухместную и он заплатил. А в порту, дамочка, ведавшая регистрацией обрадовала: «Вы знаете, мы решили, что одному будет скучно и нашли вам попутчика».
– А меня вы спросили?
– Но вы же мужчина. Тем более молодой. А что мужчинам надо: выпить, в карты сыграть, покалякать…
– Морду набить.
– Я так не говорила. «Вы кто по профессии?
– Библиотекарь?
– Не велико начальство!»
– Извините, я просил одноместную каюту. Вы вынудили заплатить за двухместную. Теперь, когда у вас еще много свободных мест вы подселяете именно ко мне, чтобы…
– «Чтобы прикарманить разницу!» – ты это хотел сказать?
– Это вы сказали!
– Ничего я не говорила! Теперь уже ничего не изменишь. Твой сосед уже там!
– Значит, он – мой гость?
– Наконец-то, понял.
– Если он не понравится, я его выставлю, как незваного гостя.
– Ты выставишь!? – она загоготала. – Он выставит! Ой! Ой! Сопля!
Через несколько минут Петя уже был на причале, где, бок о бок друг к другу, стояли два больших теплохода. Первый еще отдыхал и пассажиры шли сквозь него, как сквозь пристань. На втором уже работали двигатели. Палуба мелко дрожала и чуть покачивалась, когда люди и вещи «перетекали» с места на место. В коридоре Галкин остановился, ознакомившись с распорядком дня и маршрутом плавания. Уже подходя к каюте он заметил, что дверь приоткрыта. Постучал. «Чего стучишь? Входи!» – весело крикнули изнутри. В каюте Петя увидел светлую личность: светлые брюки, белую расстегнутую на груди рубаху, голубые глаза, белокурые волосы. Сидя на заправленной койке, личность излучала сияние святости. Петя его узнал. Это был тот белокурый и голубоглазый недоросток, который однажды в детстве, как Илья Муромец, шел на него впереди знакомой оравы, чтобы выпустить «юшку». Нет, он узнал не конкретного человека – скорее тип личности, хотя теперь он выглядел, как сама доброта и сама застенчивость. Личность радостно скалилась в предвкушении: на столе ожидала бутылка, позвякивали стаканы, лоснился шмат колбасы. Вторая бутылка стояла на подоконнике.
«Садись соседушка. Я устал тебя ждать, – высоким голосом произнес человек. – Выпьем за встречу!»
«Напрасно ждали, – ответил Галкин. – Не пью.»
Один раз в жизни, в казарме, (тайком от Тараса) он выпил с ребятами из любопытства стакан. Ничего кроме горечи не почувствовал. Во всяком случае, веселее не стало, хотя солдаты вокруг раскраснелись и разболтались. «Ты какой-то белый, – сказали ему. – Видать не пошло». Его вырвало в туалете. Горечь – все, что осталось в памяти.
«Не пьешь? Мы все не пьем. Садись!» – потребовала личность и стала разливать.
– Нет, нет! Мне нельзя!
– Ты что, не мужик что ли или не русский?
– Непьющий.
– Врешь! Таких не бывает!
– Бывает.
– Не выпьешь, значит, не уважаешь!
– Пьющих не уважаю.
– Матушку Россию не уважаешь?!
– Пьянство не уважаю.
– Так чего ж ты пришел?
– Я – в своей каюте.
– В своей!? Послушай, у меня было хорошее настроение. А ты, гад, испортил!
Личность задумалась. Петя даже посочувствовал ей. Она находилась в неестественном для себя трезвом, а значит, заторможенном состоянии. Она не осмелилась даже матерно выругаться, что равносильно параличу воли. После раздумья, белобрысый, видимо, пришел к такому же выводу: «Пожалуй, я подлечусь». Он вылакал стакан и, не закусывая тут же – второй. Очевидно, Галкин так насолил бедолаге, что лекарство не помогало. В бутылке осталась самая малость – каких-то сто грамм. Он даже не стал их переливать – вылакал прямо из горла. Потом – оторвал кусок колбасы и неохотно начал пожевывать, ощущая, как по остывшему телу разливались тепло, и веселая удаль.
Теплоход незаметно отчалил. Берега, освещенные солнцем, осторожно, словно на цыпочках, пятились. Ажурная тень моста, будто сито, пропустила их сквозь себя. Водохранилище сузилось до ширины канала.
Белобрысый механически потянулся, достал с подоконника и поставил на стол вторую бутылку. Теперь он был счастлив по настоящему: путы трезвости отпустили.
«А вот теперь ты выпьешь со мной! Я заставлю меня уважать! А потом сбегаешь и еще одну купишь!» – он опять разливал в два стакана.
«И как ты меня, интересно, заставишь?» – только теперь Галкин перешел на ты.
«А это ты видел?» – белобрысый рванул на груди рубаху, выставляя паутину татуировок и маленький крестик, сверкнувший, подобно клинку.
– Тебе это нравится, ну и гордись.
«Хочешь сказать, ты меня не боишься?» – в голубизне его глаз полыхали багровые сполохи.
– Почему мне тебя бояться?
– Потому что ты лох! Раз ты купил всю каюту, значит у тебя много денег! И ты мне все их отдашь!
– Так бы сразу и говорил!
Петр расхохотался, вспомнив «золотого теленка».
– Бендер из тебя никудышный!
– Какой еще Бендер, сука!?
Галкин взглянул на часы: «Ну все, мне пора!».
– И часики тоже отдашь.
– Сейчас!
Пете хотелось прямо сейчас наказать эту настырную личность. Но он не видел, за что. Она была в своем мире и поступала так, как в этом мире поступать свойственно. Это он, Галкин, пришел в чужой монастырь со своим уставом. Надо признать, затея с теплоходом была плохо продумана. Стало быть, он сам виноват. Он, конечно, имеет право на самозащиту. Но, находясь в диком лесу, умные люди, чтобы не нарушать природный баланс, предпочитают избегать хищников, а не наказывать их. Животные не виноваты, что какой-то чужак проник в лес. А он, в самом деле сейчас ощущал себя чужаком.
Белобрысый только услышал, как хлопнула дверь.
Пете, действительно, было пора. Время шло к ужину, а до этого он наметил себе осмотреть теплоход – весь, от капитанского мостика до машинного отделения. «Вибрируя», он проникал повсюду, даже туда, куда посторонним вход запрещен. Кроме кают, палуб, трюмов и мостиков судно имело ресторан, кинозал и салон для отдыха с весьма скромненькой библиотечкой. Наконец, пригласили на ужин. В ресторане было уютно. Играла тихая музыка. Прилично одетые уже немолодые люди знакомились, улыбаясь друг другу. Ужин был вкусным. Но спиртного не было даже в буфете. Галкин снова появился на палубе, когда шли через шлюз. Быстро смеркалось. Справа блеснули купола Дмитрова. Город как будто лежал ниже уровня верхней палубы теплохода.
А потом началась сказка.
Галкин облюбовал переднюю палубу. Теплоход был таким длинным, что шум двигателей сюда почти не достигал. Слева и справа, метрах в пятнадцати, темнели кусты и кроны деревьев. Оттуда, постепенно усиливаясь, доносилось соловьиное пение. Зажигались первые звезды, и, казалось, что это они струили дивные переливы. На чистом небе только в самом зените висело одинокое перистое облачко. Петя как будто летел в коридоре над призрачной гладью сквозь чарующую ночную симфонию туда, где расплавилось солнце, и алое небо сливалось с алыми водами.
И тогда он понял: если природное явление или пейзаж, так же как лицо человека, описать еще можно, то впечатление от того, другого и третьего, то есть саму красоту, нет никакой возможности выразить. Красота – это оторопь в храме природы среди звезд и соловьиного пения, где душа оказывается алтарем, вместившем вселенную. Попробовав сформулировать красоту, Галкин почувствовал, что слова делают мысль вязкой, неуклюжей, и зачастую искажают ее. Ему было стыдно от бессилия слов. Но разве это его вина?
Послышался шорох. Галкин по запаху догадался, кто – за спиной, и, «пропеллером» отлетев на несколько метров, освещенный закатом замер, на месте. Белобрысый повернулся к нему, держа в руке нож, но неожиданно задрожал и, бухнувшись на колени, заплакал, запричитал: «Ой, прости ты меня неразумного! Не губи мою душу! Подскажи, что мне делать!»
«Встань!» – сказал Петя.
– Не встану! Убей меня лучше! Не хочу больше жить! Все обрыдло! Сил моих нет!
«Вижу, – молвил Петя сурово. – И все-таки встань!»
Белобрысый поднялся.
– Брось нож в канал!
Белобрысый, выполнил приказание. Послышался всплеск.
– Возвращайся в каюту, ложись и усни!
Подобно сомнамбуле, парень поплелся в каюту. Галкин оставался на палубе пока впереди не погасла последняя светлая полоса.
Что-то в нем изменилось. Чего-то в нем стало больше. Не физической силы, не увертливости тела. Словно красота, пронизав его, добавила веры в себя, и увертливости воли. Он будто стал старше. Это не значило, что в один миг и навсегда Галкин стал внушительным, прозорливым и мудрым. Так не бывает. Но бывает иначе, когда человек вдруг становится князем, даже, если угодно, Господом одного, отдельно взятого, ломтика времени.
Когда Петя вернулся в каюту, там горел свет. Белобрысый храпел, разбросавшись поверх одеяла, только сбросив кроссовки. Галкин включил вентилятор, убирая запах носков и спиртного, а, заодно, приглушая храп. Выключив свет и раздевшись, он свернулся под одеялом и мгновенно уснул.
Проснулся, когда совсем рассвело. Белобрысый продолжал храпеть. Галкин сделал пробежку, пофыркал под душем, оделся. Было как раз время завтрака. Петя зашел в ресторан, но есть не хотелось. Вышел на палубу. Судно давно уже плыло меж низких, пустынных берегов неширокой речки. То была великая русская река, не далеко от истоков. Неожиданно, берега раздвинулись: начиналось водохранилище Угличской ГЭС, расположенной в пятидесяти километрах северовосточнее того места, где они проплывали. Пассажиры собрались на палубе посмотреть на торчащую из воды достопримечательность: колокольню утопленной церкви. Галкин отвернулся: смотреть на это было жутко, как на торчащую из воды голову утопленника. Впереди была пристань города Калязина.
Петя решил ускорить ход событий, тем более, что главное впечатление плавания было уже позади. Что-то подсказывало, что оно уже не повторится, и надо спешить к главной цели поездки.
У входа в ресторан Петя остановил старшего по круизу, соврал ему, что получил из Москвы звонок и теперь должен сойти в Калязине, чтобы срочно вернуться. Старшему было все равно. Он только попросил написать заявление, указав номер каюты.
Галкин вернулся к себе и взял чемодан. Сосед продолжал храпеть.
7.
Сойдя на берег, Петя не стал возвращаться в Москву, а добирался с пересадками по железной дороге до конечного пункта маршрута. Как бы там ни было, но к вечеру этого дня Галкин был уже в Санкт-Петербурге. Сразу на «Московском вокзале» купил в предварительной кассе билет в столицу и снял койку в комнате отдыха. Сдал в камеру хранения чемоданчик. Зашел в буфет закусить. Купил путеводитель по городу. Прогулялся по «Невскому» до Адмиралтейства. Прошелся по набережной до Зимней Канавки. Завернул на Дворцовую площадь, через арку Главного штаба вернулся на «Невский», а по нему – на вокзал.
В комнате отдыха было шесть коек. Горел синий свет. Кто-то спал. Кого-то еще не было. Люди приходили, стараясь не шуметь, раздевались, ложились. Галкин чувствовал себя здесь спокойно, почти, как в казарме. Он не хотел строить планы на завтра: все осложнялось делом, из-за которого он и выбрал первоначально столь долгий водный маршрут в Санкт-Петербург. Дело было такого сорта, что от одной мысли о нем Галкина прошибал пот. Поэтому, засыпая, он решил, что завтра им заниматься не будет, иначе ему не заснуть.
Утром, позавтракав, он сел на экскурсионный автобус, отправлявшийся в Петергоф. Было начало весны, и фонтаны еще не включали. Позолоченные фигуры без водяных струй выглядели не то, чтобы сиротливо, а как-то не при деле. Петя осмотрел парк, домик Петра и вернулся в город. Хотелось чуда, и он пошел в Эрмитаж. «Чудо» заняло весь оставшийся день и все силы без остатка так, что и на третий день с утра он решил никуда не ходить, а сел на вокзале в автобус с обзорной экскурсией. Однако, на обратном пути попросил, чтобы высадили поближе к Русскому Музею. Если Эрмитаж он воспринял, как безбрежное море, в котором легко утонуть, Русский музей был воспринят, как солидное приложение к «Третьяковке», или как некий лиман, который, при желании, можно перейти в брод. Впрочем, он не считал себя ценителем живописи, полагая, что многое здесь зависит от моды. Но, чтобы иметь право судить, нужна не только возможность сравнивать, необходимо хотя бы наличие тех для кого-то суждения ваши, не лишены смысла.
В этот день он даже успел побывать в Кунсткамере. Парад шуток природы не произвел на него особого впечатление, возможно, потому, что, в известной степени, он и себя мог причислить к подобному ряду. Вечером Галкин пошел в Мариинский театр. Купил дорогой билет в партер на проходной спектакль. Шла истинно петербургская опера Чайковского Пиковая дама. Кроме музыки все: и декорации, и костюмы, и сама постановка, и голоса казались поблекшими.
Настало утро, когда уже невозможно было откладывать дело. Галкин разузнал на вокзале, где находилась «контора», и как до нее добираться. Сначала на метро он проехал до станции Чернышевская, потом больше километра шел пешком: сначала по «Чернышевской», затем по «Чайковской», а не доходя до «Литейного», свернул во двор. В «конторе» он заполнил бланк, сдал его, получил счет для оплаты в сбербанке. По указанному адресу нашел банк, оплатил пошлину, вернулся в контору и стал ждать вызова.
Галкин вздрогнул, услышав фамилию «Бульба». На ватных ногах – приплелся к окошку, дрожащими пальцами протянул квитанцию об оплате. Он вышел, имея в кармане справку адресного бюро о месте проживания гражданина Бульбы Тараса Никифоровича 1967 года рождения.
Самой встречи он не планировал, полагая, что время для этого не пришло. Достаточно было подготовительной церемонии, каждый шаг которой ввергал его в полуобморочное состояние. Он не ждал от себя такой трусости и склонности к панике, оправдываясь тем, что не успел внутренне подготовиться. Но, сказав А, надо было говорить Б: он должен был найти этот дом. Только найти – не встречаться (этого, просто, не выдержит сердце). Пока ехал, чтобы упокоиться, перебирал в памяти, что понравилось в городе больше всего. Он даже не колебался. В Санкт-Петербурге его поразили две вещи: Эрмитаж и широкая Нева от Литейного моста до Стрелки Васильевского острова с набережными и мостами. В Москве ничего подобного нет. Москва имеет другое: Кремль и столичный лоск, тогда как Питер представлялся ему обшарпанным бедным интеллигентом. Зато Санкт-Петербург, как нормальный город, имел, по его мнению, нулевой «градус истеричности». Так Петр назвал про себя особую московскую взвинченность, от которой у прибывших в столицу, моментально расширялись зрачки.
Масштабы, однако, здесь были почти такие же, что и в столице. Добираться пришлось больше часа, хотя до окраины было еще далеко. Дом он нашел сравнительно быстро. Но долго не мог разобраться с подъездами: такое охватило волнение. Прежде чем зайти в дом, присел во дворе на скамеечку, перевести дух. Однако, надо было спешить: времени до отхода поезда оставалось мало. Парадная дверь была с кодом. Пришлось ждать, чтобы открыли. Углядев на подходе старушку с авоськой, он направился к двери, но старая прошаркала мимо. Галкин вернулся на место. Находясь в заторможенном состоянии, он не успел среагировать, когда парадная открылась изнутри, выпуская десятилетнего мальчика. Подъехала темная иномарка. Вышли два человека и стали, как суслики, озираться. Мгновенно вспомнив, что Питер слывет криминальной столицей, Галкин включил «пропеллер». Со стороны он мог видеть, что оба «суслика» буравили взглядом скамейку, на которой он только что был. Петя приблизился к автомашине. Первый «суслик» вошел в парадную, осмотрелся и крикнул: «Игорь Николаевич – можно входить!» Водитель открыл дверцу. Из машины вылез незаметный кругленький человечек – лет под шестьдесят – и направился к двери. За ним шел темно-русый человек лет сорока пяти с правильными, даже красивыми, но плохо запоминающимися чертами лица. Второй «суслик» пристроился сзади, прикрывая тыл.
По вызову пришел большой лифт и они уместились там впятером: Игорь Николаевич Барков (по прозвищу Барклай) с телохранителями, темно-русый человек (по прозвищу Шериф) и вибрирующий Галкин. Пока поднимались, Игорь Николаевич щурился, хмурил брови и ворчал. Ему что-то мерещилось. Ты сейчас ничего не видел? – спросил он моложавого «Шерифа». Тот отрицательно покачал головой. Кругленький человечек словно чувствовал, что с видением, которое померещилось ему в лифте ему еще не раз предстоит встретиться. А сам Петр даже не подозревал, что с этого дня открыт «сезон охоты» на «золотце» (так Барков окрестит про себя Галкина).
Конец ознакомительного фрагмента.