Ким Энно
«Раллаб» ожидался в лонварском порту по графику через несколько дней. Приезжий из Иллихеи, сошедший с «Принцессы Куннайп» и зарегистрированный в Гостевом Управлении под именем Шулнара Мегорчи, по этому поводу психовал изрядно. Словно невезучий игрок, который подчистую продулся в пирамидки и решился еще на один раз в надежде отыграться, а у самого и руки дрожат, и рот кривится, и душа похожа на охваченную нехорошей сутолокой площадь, потому что пропал он, совсем пропал, если и теперь не подфартит.
На пароходе, носящем гордое имя иллихейской столицы, вполне могут приплыть мерзавцы, посланные по его душу.
Цепняки из имперской тайной полиции, получившие приказ арестовать хасетанского мошенника Клетчаба Луджерефа, который в течение двадцати четырех лет выдавал себя за Ксавата цан Ревернуха, потомственного аристократа и министерского служащего.
Отягчающее обстоятельство: он не только убил настоящего Ревернуха, но перед тем еще и поменялся с ним внешностью, воспользовавшись для этого зеркалом-перевертышем – магическим артефактом, за одно обладание которым можно загреметь на каторгу. Однозначно смертная казнь, в таком деле никакой срок давности не спасет.
Но это еще не самый страшный вариант. Хуже будет, если его сцапают агенты высокородных цан Аванебихов – влиятельнейших в Империи магнатов, которые водят дружбу с пожирателем душ, известным под именем Короля Сорегдийских гор.
Из-за ссоры с треклятой древней тварью честному аферисту Луджерефу пришлось поступиться своими принципами и воровскими законами – пойти, слыханное ли дело, на государственную службу. Он тогда не опозорился на весь Хасетан лишь потому, что ни одна собака об этом не прознала. Человек шальной удачи Клетчаб Луджереф для всех исчез, а имя столичного чиновника Ксавата цан Ревернуха никому из его прежних корешей ни о чем не говорило.
Этим летом он попытался покончить с сорегдийским живоглотом, столковался ради этого с известным истребителем нечисти, согласился рискнуть собой, то есть сыграть роль приманки… И проиграл. Потому и пришлось бежать за океан.
Если люди Аванебихов его настигнут, они его не убьют. И властям сдавать не станут. Они преподнесут его своему разлюбезному деловому партнеру, окаянной твари из Сорегдийский гор, которая спит и видит, как бы его схарчить. А если тебя съест пожиратель душ, ты пропал – никакого перерождения не будет, даже самого плохонького.
Впрочем, если его схватят официальные посланцы Империи, тоже никаких гарантий, что дело не закончится последним путешествием в Сорегдийские горы. Все продается и покупается, вопрос лишь в цене, а за ней Аванебихи не постоят, лишь бы угодить хозяину горной страны, где у них шахты и заводы по переработке сырья.
Без надежды никуда, вот и у Клетчаба до последнего времени теплилась сука-надежда, что пожирателю душ сейчас не до него: сперва надо с другим врагом поквитаться. С парнем из тех иммигрантов, которых жрецы-маги наловчились таскать с помощью Пятерых из сопредельного мира, ибо демографическая ситуация в Империи давно уже оставляла желать лучшего.
Парня звали Ник, он находился в услужении у преподобной жрицы, которая скиталась по иллихейским дорогам, словно рядовая «бродячая кошка», зарабатывая, где придется, деньги для ордена Лунноглазой. Хотя нет бы ей сидеть в каком-нибудь монастыре да плевать из высокого окошка на тех, кто глазеет с почтением снизу вверх. Вот из-за этих-то двоих Клетчаба и угораздило прогневать богиню, что ходит в кошачьей шкуре, истинная правда, они во всем виноваты.
Ник мало того, что проявил неуважение к Клетчабу, который тогда звался Ксаватом цан Ревернухом, так еще и чего-то не поделил с оборотнем, выбравшимся из своих горных владений, чтобы в очередной раз погулять по свету. Подробностей Клетчаб не знал, но парень ни много ни мало натравил на сорегдийскую тварь грызверга.
Эта страшенная псина с двойными рядами зубов, которые все что угодно перекусят напополам, принадлежала супруге высокородного цан Эглеварта, недремлющего наместника государя в Макиштуанском княжестве. Монашка с Ником подрядились доставить грызверга из Рифала в Макишту, засадив его для транспортировки в специальный кристалл – жрецы высшего посвящения горазды на такие фокусы. По дороге они разделились: преподобная отправилась на храмовый праздник, а парень поехал дальше один, кулон с кристаллом висел у него на шее.
Видать, когда ему не посчастливилось схлестнуться с проклятым оборотнем – совсем как Луджерефу четверть века тому назад, – он, не будь дурак, произнес магическое слово, и свирепая зверюга вывалилась из кулона в обычное пространство. Она долго гонялась за Королем Сорегдийских гор – инстинкты взыграли, грызвергов когда-то вывели, как псов-преследователей, – и под конец чуть его не растерзала, но тот все-таки успел ступить на свою территорию, где мигом скинул человечью личину и обернулся древним чудовищем.
Вроде бы яснее ясного, что Нику после этого не жить. Радуясь, что внимание злопамятной твари на ближайшее время переключилось на новую жертву, Клетчаб рискнул наведаться в Хасетан – свой родной город, который все эти двадцать четыре года оставался для него недостижимой мечтой, бередящей душу. Певучий южный говор, белеющие в жемчужно-розовых сумерках приморские кварталы, пивные, бордели, весело гомонящие рынки, игорные притоны, благоухающий водорослями и рыбацкими сетями ветер, разгульная атмосфера шальной удачи, какой не найти ни в одном из других имперских городов. От всего этого он без вина опьянел – хотя вино, само собой, тоже присутствовало – и, как всякий пьяный, потерял осторожность.
Едва не погорел. Еще чуть-чуть – и взяли бы его тепленьким. О прежней опостылевшей жизни в шкуре министерского чиновника хотелось забыть, но он все же решил для порядка навести справки по своим давно отлаженным каналам. И оказалось, дела обстоят совсем неважнецки.
Ник сдал вступительные экзамены в Макиштуанский университет и живет себе в Макишту как ни в чем не бывало, хотя ему бы умотать подальше от Сорегдийских гор, поменять имя, раствориться в великой людской массе, населяющей Иллихейскую Империю… От скудоумия? Так его же и впрямь до сих пор никто не тронул! Мало того, у него состоялся доверительный разговор с высокородной Эннайп цан Аванебих, юной мерзавкой, выполняющей обязанности официальной посредницы между Аванебихами и Королем Сорегдийских гор.
Та специально прибыла в Макишту, чтобы невесть о чем потолковать с Ником наедине, оставив по ту сторону закрытых дверей и прислугу, и даже своих телохранителей. О чем они там беседовали, неизвестно, но, говорят, высокородная соплячка после этого выглядела довольной, так и сияла глазищами, да и Ник вовсе не казался запуганным и весь следующий день ходил с ошалелой улыбкой. Надо понимать, вместо казни парня завербовали для каких-то делишек, вот он и обрадовался.
Клетчаб еще не успел хорошенько обмозговать эти неутешительные новости, как заметил слежку, и, не задерживаясь даже затем, чтобы раздобыть побольше деньжат, сразу взял билет на «Принцессу Куннайп».
Уже на борту парохода, просматривая в библиотеке доставленные из столицы последние газеты, он получил весточку еще об одном участнике тех событий. Ее величество государыня задумала устроить при дворе праздник домашних животных, на котором жюри из дам и кавалеров выберет и наградит самого милого питомца. Сразу было оговорено, что кошки и трапаны не участвуют: священные звери, находящиеся под покровительством Лунноглазой и Ящероголового, заведомо лишат шансов на победу всех остальных, поэтому для них потом будут проведены отдельные праздники, а владельцы других зверушек для участия в конкурсе должны зарегистрироваться.
Регина цан Эглеварт закатила скандал, когда ей с грызвергом дали от ворот поворот. Мол, ее Заинька никакой не опасный, это раньше он был злой, а теперь стал добрый, он обязательно должен получить приз, потому что он самый милый домашний любимец, и нечего называть его «специально выведенной бойцовой породой» – сами они такие, специально выведенные… Все это она высказала корреспонденту «Светской жизни», добавив, что уже подала государыне жалобу на то, что их с Заинькой притесняют и не хотят регистрировать.
Чем все это закончилось, теперь уже не узнать, разве что в Анву попадут с оказией следующие номера «Светской жизни». Если кого-то интересует мнение Луджерефа, этот Заинька во всех смыслах сукин сын: чуть не набросился на Клетчаба, который из западни его выпустил, а Короля Сорегдийских гор так и не загрыз. Натуральная будет несправедливость, если такую подлую псину самым милым домашним животным назначат.
Но это все дела прошлые. Игры, которые закончились: фишки и жетоны ссыпаны в кучу, свет потушили, народ разошелся. Все это осталось в Иллихее, а Клетчаб сейчас в Лонваре. В огромном и уродливом кирпичном городе, где небо затянуто смогом, нет ни одной прямой, как стрела, улицы – повсюду лестницы, скрипучие подъемники, тронутые ржавчиной мостики, и в горле першит от дыма, и штукатурка в гостинице отсыревшая. Не жизнь, а сплошная мерзопакость, в особенности если сравнивать с Хасетаном.
Еще и смотри в оба, чтобы тебе не всучили иллюзорные деньги. Правда, для того есть специальные артефакты, распознающие подделку, – штуковина величиной с пресс-папье, в кармане такую таскать не будешь, поэтому власти рекомендуют гражданам и гостям Венги ничего не покупать у случайных людей на улице, тем более что это деяние запрещено законом и виновникам грозит штраф. Должно быть, те два ушнырка подкатились тогда к Луджерефу со своими рубинами-изумрудами, потому что угадали в нем приезжего. На будущее наука.
В венгоском языке он за минувшие дни поднаторел благодаря лингвистическому амулету и собственной расторопности. С утра до вечера толокся среди людей, присматривался, прислушивался, чесал языком, а то еще, выбрав кого-нибудь, начинал во всем ему подражать, словно предстояло дельце, когда ради поживы надо разыграть целый спектакль. На этом поприще он определенно делал успехи: пару раз случайные собеседники в закусочных принимали его за приезжего из Южной Анвы. Чтобы здесь затеряться, надо натянуть на себя здешнюю кожу – и чтобы она сидела как своя собственная, нигде не провисала и не топорщилась складками.
Хоть и подмывало его рвануть прочь из этого города, не дожидаясь прибытия «Раллаба», он раздумал делать такую глупость. Он ведь еще не настолько освоился, чтобы не вызывать подозрений и не бросаться в глаза. Выследят. Полицейский аппарат здесь почище имперского, потому что налажен в том числе для ловли иностранных шпионов, а преследователи наверняка будут наделены всеми полномочиями и обратятся за содействием к официальным структурам.
Нет уж, прятаться нужно по-другому: забиться в самую глубь городского лабиринта и впитывать новый опыт, пока не станешь неотличим от анвайцев. Он больше не Шулнар Мегорчи. Он невесть кто, и пойти ему некуда, кроме как на самое дно. Не ахти какой вариант, но приличный путешественник Шулнар Мегорчи отыграл свое и должен исчезнуть.
Казалось, что щербатые кромки уходящих вниз ступеней заштопаны паутиной. Если смотреть сквозь маску убийцы наваждений, эта паутина тускло мерцала, да и вся ямина, загроможденная обветшалыми сараями, была затоплена зыбким водянистым сиянием: морок заполонил ее доверху, как туман. Для невооруженного глаза он и был всего лишь сероватым туманом, сквозь который просвечивали залатанные чем попало крыши поналепленных внизу развалюх.
Собравшаяся толпа тревожно роптала, к краю никто не подходил. Почернелые кирпичные трущобы, теснившиеся вокруг, выглядели так, словно сюда каждую ночь приходят неведомые звери и грызут их углы, колупают когтями стены, обкусывают карнизы. Окна обшарпанных домов смотрели мутно и по-старушечьи печально: мало нам других бед, так теперь еще и морок под боком завелся.
– Что там за постройки? – поинтересовался Темре у полицейского, хранившего безучастно-значительный вид.
– Что у вас там? – повторил вопрос представитель власти, повернув голову к толпе.
Несколько голосов сообщило:
– Сарайки всякие…
– Имущество разное, то да сё…
– У каждого свой сарай на замок запирается…
– И была там еще мастерская деда Гайто, мастерил свои штуковины, пока не помер…
– И парни наши там пить собираются, девки к ним бегают…
– Понятно, – махнув толстой рукой, остановил поток объяснений полицейский. – Еще какие подробности нужны?
– Люди там сейчас есть?
Это важно. Если предстоит кого-то спасать, лучше знать об этом заранее, чтобы ненароком не опоздать, отвлекшись на обманные уловки, которые наваждение тебе подсовывает, пока разделывается с пойманной жертвой. Зеваки могут и не знать наверняка, был ли в яме на момент возникновения морока кто-нибудь живой, но вдруг все-таки сообщат полезную информацию? В этом компактном ветхом лабиринте враз не разберешься, есть в паре бутов от тебя, за покосившейся стенкой, нуждающийся в помощи человек или нет.
– Дочка моя там! – Заполошный возглас плотной круглолицей женщины в цветастой холле заставил всех обернуться. – Вайни моя! Люди говорят, видели, как она в этот туман ушла…
– С чего ты взяла, что она там, с какой такой дури она туда полезет, с какого краба ошпаренного в туман-то в этот заморочный? – рассудительно проскрипела другая здешняя обитательница, кудлатая, вся в темном, под стать окружающему ландшафту.
– Так она за Харбо туда пошла, – возразил из людской гущи ломкий простуженный фальцет. – Ну, как обычно, идет за ним и повторяет: «Худой-хромой, не ходи домой», – и кидает орешками чернушника, чтоб за шкварник ему попасть, а он, как обычно, ежится и бегом от нее хромает, так и спустились, не поглядевши, какой туман нехороший, я-то им вслед крикнул, а они не отозвались, вот такие дела…
– Эта девица скорбна разумом? – улучив момент, когда словоохотливый очевидец заткнулся, уточнил Темре.
– Да какое там скорбна, сам ты… – возмутилась цветастая тетка, но благоразумно осеклась – не стоит грубить убийце наваждений, которому предстоит спуститься в эту серую муть, чтобы вызволить Вайни. – Поумнее многих будет, бойкая она просто. Ну что ж вы стоите-то, идите за ней, вам же за это деньги плотют!
– Вайни, как увидит у кого какой изъян, не дает спуску, и Харбо от нее совсем никакого проходу, вот такая она бойкая, бедный мужик от нее прячется, как от последнего душегуба, – обстоятельно пояснил черноусый дядька с выпяченным брюхом, слегка навеселе, и было не понять, осуждает он бойкую Вайни или, наоборот, одобряет. – Однажды в петлю сунулся, да передумал, сеструха у него младшая, пропадет без него.
– Ясно, – бросил Темре.
Ему было противно. Венгосы-трущобники ничуть не лучше гронси, «понаехавших» в Лонвар с островов, а кое в чем и похуже, но вслух он об этом никогда не говорил, чтобы не создавать себе ненужную репутацию. Разве что соглашался, если об этом заводил речь кто-нибудь из венгосов. А сейчас надо поскорее погасить и свое отвращение к обрисованной ситуации, и все прочие эмоции, потому что его ждет морок, для которого недобрые людские переживания что дрожжи для теста.
В этом мерзком туманном студне находятся по меньшей мере два человека, мужчина и девушка. Будем надеяться, что они еще живы.
Темре уже шагнул к лестнице, когда сзади раздался возглас:
– Так вот же он, Харбо, сюда идет! Чего ты, малек, наплел, что он в яму двинул?
– Да я сам видел, как он туда двинул, он же кособочится, ни с кем не спутаешь, а за ним туда Вайни навострилась, и она куражилась над ним вовсю, как всегда, аж говорила на разные голоса, всяко рассусоливала: то пискляво, то с выражением, – возразил уже знакомый фальцет. – И назад они не поднимались, лестница-то как есть одна… Как так может быть, что Харбо здесь?
– Вот он прихромал, гляделки свои разуй!
– Значит, она туда пошла за морочаном! Слышь, убийца, морочан девку за собой увел, возьми на заметку!
Это Темре уже и без них понял. Дело обстоит хуже, чем он предполагал вначале: наваждение, которое способно заманивать, как правило, держит в запасе еще и другие сюрпризы.
– Господин убийца! – окликнул его слабый срывающийся голос.
Он оглянулся. Харбо и впрямь был болезненно худ – кожа да кости, невзрачное изжелта-бледное лицо, кожа на лбу морщится складками ранних морщин. Несуразно перекошенный, одно плечо выше другого, он ковылял как истощенный подбитый краб. Выпуклые глаза с нездорово красноватыми белками смотрели тревожно и просительно.
– У меня сестра пропала, – выпалил он, задыхаясь. – Нигде ее нет. Посмотрите ее внизу, господин убийца, вдруг она до нашей сарайки пошла за тряпьем, она коврики из тряпья делает на продажу…
– Это Джаверьена, что ли? – спросили из толпы.
– Кто-нибудь видел Джаверьену?
– Я видела, как она еще утром шла к сарайкам, а я тогда выходила за хлебом, она, может, давно уже домой вернулась, какого краба ошпаренного ей столько времени там делать…
– Так он же говорит, нету ее дома!
– А ты, Харбо, раньше-то куда смотрел, если только сейчас Джаверьены хватился?
– На работе я был, только пришел, – с отчаянием объяснил Харбо, борясь с одышкой. – Господин убийца, можно мне с вами? Вдруг она там…
Конец ознакомительного фрагмента.