Глава 3,
в которой читатель совершит экскурс в историю сыска, а Крутилин раскроет убийство, предсказанное в первой главе
В античные времена поиск преступника и доказательств вины считался личным делом потерпевших. Наметив подозреваемого и собрав улики, истцы обращались к судье, который, выслушав стороны и свидетелей, выносил вердикт – виновен обвиняемый или нет.
Схожий порядок сохранился и в Средневековье, с той лишь разницей, что решение выносилось теперь не по итогам слушаний, а по результатам судебных испытаний: водой, огнем, крестом или раскаленным железом. Если, к примеру, обвиняемый вытаскивал украденное кольцо из кипящей воды и при этом не обжигался, значит, его оговорили. Для установления «истины» суд мог назначить и боевой поединок между истцом и ответчиком. Следует отметить, что в суд имели право обращаться только лично свободные, споры между крестьянами разрешал их феодал.
Однако с развитием городов поиск преступников силами потерпевших стал невозможен. В поисках легкой наживы туда стекался всякий сброд: отставные солдаты и матросы, бывшие пираты и нищие, которые сбивались в шайки, грабили и убивали прохожих. Уличные стражники справиться с ними не могли – после налета преступники с легкостью исчезали в трущобах. Личный сыск результата уже не приносил, обитатели трущоб промышляли разбоем поголовно и своих соседей выдавать не спешили.
Властям пришлось предложить вознаграждение за поимку преступников. Результаты оказались впечатляющими. Но лишь поначалу. Московский разбойник Иван Осипов, по кличке Каин, за первый же день своего «сотрудничества» с Сыскным приказом сдал тридцать приятелей. И потом еще пять лет исправно доносил на воров и дезертиров, помогал богатым купцам вернуть похищенные ценности, выдавал на суд и расправу скопцов. Ненависть к раскольникам Каина и сгубила. Скопцы потомства иметь не могли, все их имущество после смерти переходило к общине. За прошедшее после никоновских реформ столетие община разбогатела и заимела высоких покровителей. Через них-то скопцы и донесли императрице Елизавете Петровне, что Ванька Каин выдает не всех злодеев, а лишь тех, кто не делится с ним добычей. В Москву был откомандирован генерал-полицмейстер Татищев. Специальная следственная комиссия под его руководством подтвердила сведения скопцов, а заодно выяснила, что Ванька в свою очередь «делился» собранной данью с прокурорами и чиновниками Сыскного приказа. Ваньку отправили на каторгу, взяточников разжаловали…
Подобным фиаско закончилась и деятельность «вороловов» в Лондоне, где некий Джонатан Уайльд «подмял» под себя весь преступный мир, грозя непокорным судом и виселицей. Сам в итоге на ней и оказался.
И лишь во Франции подобный эксперимент увенчался успехом. Эжен Франсуа Видок, бывший преступник и каторжник, в своем желании помочь правосудию был искренен, «королем воров» стать не пытался. Несколько тысяч грабителей и убийц, которых Видок знал лично, были отправлены его стараниями на гильотину и каторгу. После чего преступность в Париже резко уменьшилась, но не исчезла – на смену выбывшим из провинций приехали новые, которых Видок не знал, а познакомиться не мог – путь в криминальную среду был ему заказан. И тогда он предложил создать особое подразделение – криминальную, иначе сыскную, полицию. Власти согласились, и в 1812 году Сюрте Насиональ приступила к работе. Агенты, осведомители, сыщики, следователи, картотека с описаниями всех когда-либо попадавших в поле зрения полиции преступников, использование достижений науки при исследовании вещественных доказательств, судебно-медицинская экспертиза – все это придумано Видоком. Разработанные им методики расследования с успехом используют и поныне.
По примеру Сюрте подобные подразделения были организованы по всей Европе. Но в Российской империи сыскная полиция появилась лишь в 1866 году.
Пятница, 27 ноября 1870 года,
Санкт-Петербург
Иван Дмитриевич посмотрел в окно. Смеркалось. Хорошо, что хоть снежок выпал. От снега на улицах светлее, а обывателям спокойнее. В темноте-то мазурикам самое раздолье. Бороться с мазуриками Иван Дмитриевич умел как никто другой, потому его и назначили начальником сыскной. Да только тяжела эта служба: каждый день в столице происходят десятки краж, иногда и разбойные нападения случаются и даже убийства. А штат невелик. Вот и вертится Крутилин как белка в колесе: и тут успеть, и там не опоздать. А силы давно уже не те. Раньше и до полуночи задерживался, и по воскресеньям на службу приезжал. А теперь…
«Не уйти ли мне сегодня пораньше?» – подумал Иван Дмитриевич.
Ангелину не видел со вторника, а завтра свидеться не удастся – приглашены к Тарусовым. А до понедельника разлуку с зазнобушкой точно не выдержит.
Иван Дмитриевич дернул за сонетку, и в кабинет явился чиновник для поручений Яблочков. Служил в сыскном недавно, однако успел себя проявить.
– Сердце прихватывает, – соврал Крутилин, для убедительности прижав руку к груди.
– Сердце слева, – напомнил Яблочков.
Крутилин смутился, опустил левую руку вниз, поднял правую, но к груди не приложил, передумал:
– Устал. Домой покачу. Так что, Арсений Иванович, доклады от агентов примешь сам.
Яблочков зарделся от счастья. В первый раз доверили.
– Справишься? – как можно строже спросил Иван Дмитриевич.
– Не сомневайтесь, ваше высокоблагородие.
– Во-во, старайся, – с улыбкой сказал он. – Ни заместитель, ни помощник мне не положены. А вдруг в отпуск соберусь? Кому попало такое хозяйство не оставишь. Так что дерзай, Арсений.
Ангелина, Ангелина, счастье безбрежное. Когда бы ни приехал, хоть днем, хоть ночью, всегда рада, всегда счастьем светится, кинется на шею и целовать.
Женился Крутилин не по любви, а от усталости, невмоготу стало бобылем. Набегаешься, устанешь как собака, придешь домой, а там пустота. Ни поговорить, ни душу излить. Сваха подобрала хорошую партию – Прасковья Матвеевна была молода, красива, да и приданое ее отец (купец первой гильдии) положил порядочное. Живи да радуйся. Но почему-то не сложилось. Как были чужими, так и остались. Даже любовь к сыну Крутилиных не сблизила. Ивана Дмитриевича раздражало в Прасковье Матвеевне все: и как одевается, и как говорит, и что именно говорит. Ну какое ему дело до того, кто из ее подруг вышел замуж, а кто нет? Кого муж бьет, а у кого наоборот? Или обсуждать целый вечер, какую ткань купить на платье: малиновую или палевую?[9]
С Ангелиной все иначе. Понимает его будто сестра родная. Иногда так разболтаются, что и про ласки забудут. Потому уезжать от нее никогда не хочется. И сегодня тоже не хотелось – кабы не Никитушка, сын любимый, которому обещал сказку на ночь, ушел бы от Ангелины за полночь… А так пришлось распрощаться в девять.
Дверь открыла Степанида. По выражению кухаркиного лица Иван Дмитриевич понял, что дома неладно, и поспешил в гостиную.
Прасковья Матвеевна вышивала крестиком. Даже головы не подняла, когда вошел. Дурной то знак, предвестник затяжной ссоры. Что случилось?
– Иван Дмитриевич, ну наконец-то. Хотел ужо по больницам разыскивать, – произнес знакомый мужской голос.
Крутилин повернул голову. У изразцовой печки, украшавшей гостиную, грел руки Яблочков. Кой леший его принес?
– С чего вдруг? – опешил Крутилин.
– Ну как же. На сердце жаловались, потому и со службы уехали. – Арсений Иванович говорил со значением, вдобавок через слово бровь подымал. – Где ж искать, как не в больницах?
Иван Дмитриевич уже сообразил, что, не застав его дома, Яблочков стал изворачиваться, чтобы не возбудить у Прасковьи Матвеевны ненужных подозрений: вспомнил неуклюжую уловку шефа с его «больным» сердцем.
– Слышишь, Прасковьюшка, какой у меня помощник сообразительный, – подхватил игру Яблочкова Крутилин. – И вправду сердечко днем прихватило, решил было домой поехать, отлежаться. Однако в санях почувствовал себя хуже и приказал, не заезжая сюда, отвезти в Военно-сухопутный госпиталь[10]. Доктора тамошние, завидев статского советника, так перепугались, что послали за профессором Богдановским. Пришлось ждать, пока тот приедет. Потому и задержался.
– И что сказал профессор? – спросила супруга.
– Настаивал на госпитализации, – продолжил врать Крутилин. – Но я отказался. Терпеть не могу больниц, сама знаешь. Сошлись с профессором на каплях.
Прасковья Матвеевна подняла голову и пробуравила Ивана Дмитриевича тяжелым взглядом, пытаясь понять, врет или нет.
Вбила себе в башку, что прелюбодеяние – самый главный грех, и хоть кол ей на голове теши… Поначалу, еще до Ангелины, Иван Дмитриевич пытался спорить:
– Ну а как же убийство, Прасковьюшка? Разве не этот грех самый тяжкий?
– Убийство убийству рознь. Вот ты, Ванюша, в прошлом году налетчика застрелил. Помнишь, рассказывал?
– Так выхода иного не было, он на меня с кинжалом бросился.
– Вот видишь. Раз жизнь свою спасал, значит, и не грех.
– Не тебе, Господу решать.
– А вот супружеской измене подобных оправданий не сыщешь. Анчутка[11] нарочно нас между ног щекочет, чтоб в рай не попали.
Даже ласки мужа Прасковья Матвеевна считала грехом, после них всегда истово молилась на коленях перед иконами.
То ли дело Ангелинушка. Страстная, нежная, ненасытная.
Внимательно оглядев мужа, Прасковья Матвеевна произнесла:
– Отдай рецепт Степаниде, пускай на Невский сбегает, там аптеки допоздна открыты.
– Не надо, я сам… завтра.
Отказ предъявить рецепт только укрепил Крутилину в подозрениях.
– Принеси-ка мне ножницы, Иван Дмитриевич, вон они, на столе.
Иван Дмитриевич сразу понял, что задумала обнюхать. Соблюдая осторожность, перед уходом от Ангелины он всегда брызгался французским eau de Cologneом, который специально там завел. А сегодня забыл.
Сейчас Прасковья учует тонкий, волнующий запах духов Ангелины, и тогда несдобровать.
Крутилин бросил умоляющий взгляд на Яблочкова. Что стоишь как истукан, гость незваный? Спасай, раз явился некстати.
– Давайте лучше я. – Арсений Иванович в два прыжка подскочил к столу, схватил ножницы и ринулся к Прасковье Матвеевне. – Ивану Дмитриевичу следует беречь себя, меньше двигаться.
– Это вы верно подметили, – сказала вместо «спасибо» хозяйка. – И значит, на убийство езжайте без него.
– Убийство? – встрепенулся Крутилин. – Что за убийство?
– Да ерунда, сами справимся.
– Это мне решать. Докладывай.
– Докладывать пока нечего. Знаю лишь, что загадочное, в запертой лавке случилось. Прям как на улице Морг…
– Где такая? В какой части? – удивился Крутилин.
Книги, в особенности криминальные, он не жаловал.
– В Париже, – сообщил Яблочков. – «Убийство на улице Морг» – рассказ[12] про двойное убийство в запертой изнутри комнате.
– И что в нем загадочного? Сталкивался с подобными не раз. Убийца запирает дверь, расправляется с жертвой, затем сводит счеты с жизнью…
– На улице Морг случилось иначе. В комнату через окно забралась обезьяна…
– Обезьяна? Что только писаки не придумают. Хорошо, не черепаха.
– Зря недооцениваете обезьян, Иван Дмитриевич. В Индии половину краж из домов совершают они. Потому что никакая высота им не страшна, хоть на третий этаж заберутся, хоть на пятый.
– Здесь тебе не Индия, в наших морозах ни одна обезьяна не выживет. Хватит лясы точить, поехали.
– Куда это ты с больным сердцем собрался? – подскочила супруга.
– На службе я быстрее поправлюсь.
Сперва Петербург был ограничен рекой Фонтанкой, за ней по болотам и лесам бродили медведи. Потом леса вырубили, болота осушили, на их месте понастроили дач. Но город наступал стремительно, и уже в царствование Екатерины Второй в этих местах стали селиться гостинодворцы и ремесленники.
Теперь о бывшем предместье напоминало лишь название проспекта – Загородный.
Процентщик Вязников арендовал помещение на первом этаже трехэтажного кирпичного дома. Ночью лавку охранял сторож Вавила. Он и поднял тревогу, когда, явившись, как обычно, в шесть вечера, обнаружил ее запертой. Однако сперва отправился не в полицию, а к Вязникову домой: вдруг хозяин занемог и ушел пораньше? Но застал там лишь его супругу. Мария Поликарповна, выслушав Вавилу, встревожилась: Семен Романович человеком слыл четким, во всем соблюдавшим порядок, а сегодня и на обед в час дня не явился, и из лавки, сторожа не дождавшись, ушел. Не приключилось ли чего? Но предложение Вавилы срезать амбарный замок Мария Поликарповна поначалу отвергла, подумала: поведению мужа найдется разумное объяснение? Решила подождать хотя бы пару часиков, надеясь, что супруг вернется. Однако, когда пробило восемь, а Сергей Романович так и не объявился, пошла к околоточному.
Окоченевшего Вязникова нашли в подсобном помещении около насыпного[13] сейфа. Преступник ударил его сзади тяжелым предметом – полицейский врач предположил, что то был металлический лом. Смерть наступила давно, возможно, что утром. Заклады из витрин преступника, можно сказать, не заинтересовали, только одну из них он разбил.
– Что тут хранилось? – спросил Крутилин у сторожа.
Задавать вопросы вдове было бессмысленно: она рыдала. Брат Марии Поликарповны Петр тщетно пытался ее успокоить.
– Всякая дребедень: цепочки серебряные, кольца без камней, – припомнил Вавила.
– Гроссбух где?
– В столе, в первом ящике.
Крутилин подошел, подергал. Оказалось, что не заперт. Однако сверху обнаружил не гроссбух, а книгу в коленкоровом переплете.
– «Преступление и наказание», – прочел вслух название Крутилин.
– А что? Весьма символично, – прокомментировал находку Яблочков.
– Что символично? – не понял Крутилин.
– В данном романе описывается убийство старухи-процентщицы.
– И кто убийца? Опять обезьяна?
– Нет, студент, по фамилии Раскольников. Вообразил себя новым Наполеоном, способным вершить судьбы, карать и миловать. Задался вопросом: тварь ли он дрожащая или право имеет?
– Хватит болтать, садись, изучай. – Крутилин нашел-таки в ящике гроссбух и бросил на стол. – Выясни, кому принадлежат заклады из разбитой витрины. А я покамест дворника допрошу.
Повелителя лопаты только что вытащили из постели. Высокий курносый детина с длинными рыжими волосами и бородой следствию ничем не помог.
– Дел зимой столько, что высморкаться некогда: снег сгреби, потом растопи, по квартирам воду оттаскай. Опять же дрова: разгрузи, наколи, разнеси. А еще мостовая, туды ее ети: что ни лошадь, то куча. Ежели убрать не успеешь, от его благородия, – дворник скосился на околоточного, – сразу в рыло.
– Вязникова сегодня видел?
– Может, видел. А может, то не сегодня, а вчерась.
Яблочков кашлянул. Крутилин повернулся к нему.
– Надо в окрестных домах поспрашивать, – подкинул идейку Арсений Иванович. – Судя по гроссбуху, все клиенты Вязникова живут неподалеку. Вдруг кто сегодня заходил в лавку?..
Крутилин поглядел на часы:
– Полдвенадцатого, спят давно. Завтра с самого утра агентов к ним направишь.
Супруга покойного, до того плакавшая, сорвалась вдруг с места и бросилась на пол к телу.
– Бога ради, уведите вдову, – распорядился Крутилин.
Шурин покойного, коренастый мужичок лет сорока, поднялся со скамьи:
– Не можно, ваше высокоблагородие, никак не можно. В сейфе ценностей на многие тысячи, да и в витринах немало. Нельзя Маше уходить. Ей за эти вещи ответ держать.
– Ключ от сейфа нашли? – спросил Крутилин околоточного.
– Никак нет, ваше высокоблагородие.
– Убийца ключи унес, – предположил Вавила. – У Семена Романыча все они на одной связке, и от сейфа, и от витрин, и от наружного замка. Раз убийца замок снаружи запер, и все остальные ключи у него.
– Дубликаты имеются? – Иван Дмитриевич посмотрел на вдову.
Мария Поликарповна всхлипнула, ее брат покачал головой:
– Семен никому не доверял. Ключи имел в одном экземпляре, связку всегда держал при себе.
Крутилин тоже никому не доверял, поэтому подошел к трупу, опустился на корточки и самолично ощупал карманы. И опять посмотрел на Яблочкова.
– Краба? – предположил тот.
Иван Дмитриевич улыбнулся. И полугода не прошло, как Яблочков в сыскном, а понимает начальство с полуслова.
Арсений Иванович обернулся за час. Сперва заскочил на Большую Морскую, забрал инструмент, что с задержания Краба там хранится, потом полетел на санях в Литовский замок. Крабу уже года два как полагалось стучать киркой на сибирских рудниках, но всякий раз стараниями Крутилина он не «попадал» на этап. Уж больно был полезен: любой замок, любой сейф мог вскрыть за пять минут. Не так давно супруга цесаревича потеряла ключ от резной индийской шкатулки с драгоценностями. Вскрывать такую отверткой рука не поднялась. Как всегда, выручил Краб. Цесаревич лично поблагодарил Крутилина.
Краб, тощий чернявый парень с длинными тонкими пальцами, обошелся с сейфом, как опытный хирург с больным. Внимательно осмотрев, обстучал с нужных сторон, достал из саквояжа какие-то щеточки, отверточки, пинцеты, зажимы и ловкими точными движениями произвел вскрытие.
– Могу ехать взад? – спросил Краб.
– Неужто в тюрьму торопишься? – удивился Яблочков.
– Холодно тут у вас.
И вправду, печь давно остыла, а растопить ее не догадались.
– Погоди чуток, – сказал Крабу Крутилин. – Осмотрим сейф, и поедешь. Его закрыть еще надо.
– Тогда налейте для сугрева…
– Я бы тоже не прочь, – признался Яблочков и уточнил у Вавилы: – Выпивка имеется?
– Да, только заперто. Вон в той тумбочке. А ключик на той же связке.
Краб, никого не спрашивая, подскочил к тумбочке и ногтем открыл хлипкий замок. Вытащил оттуда начатую сороковку столового вина[14], бутылку портвейна и небольшую склянку с зеленоватой жидкостью. Открыл ее, понюхал:
– Кельнская вода. Ее-то зачем прятал? – спросил он недоуменно.
– То от меня, – пояснил Вавила. – Раньше на столе стояла, но как-то раз я не рассчитал с самогоном, ну и допил.
– Ну ты даешь, – усмехнулся Краб.
– Скучно тут. Всю ночь один-одинешенек.
– Девок бы пригласил, – предложил Краб, разливая водку по стаканам.
– А как их запустишь? На двери снаружи замок, на окнах решетки.
– Неужто пожара не боишься? – удивился Крутилин. – Если не дай бог случится, сгоришь тут заживо.
– Значит, такая судьба.
Подобного отношения к собственной жизни Крутилин не понимал. Сгореть из-за чужой жадности? Иван Дмитриевич ни за какие коврижки на такую бы службу не пошел. А Вавила даже не задумывался над тем, чем рисковал.
Выпили, не чокаясь, за упокой Вязникова. И приступили к ревизии сейфа – Арсений Иванович зачитывал по гроссбуху, Крутилин доставал нужный заклад и складывал в мешок, за ними неусыпно следили Мария Поликарповна с братом.
Краба от греха подальше попросили от сейфа отойти, как-никак криминалист. Он с удовольствием придвинулся к заветной тумбочке. Компанию ему составил Вавила.
– Кольцо желтого металла с черным камнем, на бирке фамилия Холимхоев, – огласил очередной заклад Арсений Иванович.
– Есть такой.
Яблочков поставил в гроссбухе галочку:
– Ожерелье белого металла…
– Эй, начальник, – окликнул Крутилина Краб, – слухай сюда. А ну, Вавила, повтори.
Захмелевший от портвейна сторож пролепетал:
– Романыч с утра как самовар сиял. По секрету сказал: сегодня разбогатею. Лавку к едрене фене продам, укачу в Париж. Но ты, говорит, не боись, договорюсь, чтоб тебя при ней оставили. Такой душевный человек, земля ему пухом.
Крутилин повернулся к вдове:
– Как Вязников планировал разбогатеть?
Мария Поликарповна покачала головой:
– Семен скрытен был. Сказал только, что встреча у него сегодня важная.
– С кем? – опередил Ивана Дмитриевича с вопросом ее брат.
С чего вдруг такое любопытство?
– Не знаю, – пожала плечами Мария Поликарповна.
Минут через двадцать Крутилин достал последнее, что лежало в сейфе, – кольцо с изумрудом.
– Выходит, все заклады на месте. А вот наличность украдена, – сверился с гроссбухом Яблочков. – Пятьдесят два рубля ассигнациями и тридцать три серебром.
– Неужели из-за такой мелочи человека жухнули?[15] – изумился Краб.
– Убийца небось думал, раз процентщик, значит, в сейфе миллионы, – предположил Петр Поликарпович. – А Семен копейки считал.
– А все из-за тебя, – накинулась на брата Мария Поликарповна. – Сколько раз Сеня просил тебя одолжить. Ведь через раз отказывал в закладах, оборотных средств ему не хватало.
– Я что тебе, барон Ротшильд? Забыла, как сам «ванькой» ездил?
Петр Поликарпович подошел к сейфу со свечой и внимательно осмотрел полки, даже рукой по ним поводил.
«Что он там ищет?» – подумал Крутилин.
– Курите? – спросил он его.
Петр Поликарпович кивнул.
– Давайте выйдем.
На Загородном завывала метель, прикурить удалось не сразу.
– Позабыл ваше имя-отчество, – признался Иван Дмитриевич.
– Петр Поликарпович.
– Чем, если не секрет, занимаетесь?
– Какие могут быть секреты от сыскной полиции? – усмехнулся тот. – Извозом. Двадцать лошадей содержу, столько же саней с экипажами. Нанимаю «ванек», половину выручки оставляю им, остальное забираю себе.
– С нуля начинали?
– Да, три года назад. До того крестьянствовал. А потом решил, хватит на Шелагуровых спину рвать.
– Помещик ваш бывший? – уточнил Крутилин.
Фамилия показалась ему знакомой, но где, когда, при каких обстоятельствах ее слышал, припомнить не смог.
– Это только считается, что бывший. На самом деле мировое соглашение только в этом году подписали. А я этого ждать не стал, подался в город. Земляки звали на фабрику, но я решил, что горбатиться на «дядю» больше не стану. Только на себя. Кобылу купил, в придачу старую коляску. Потом еще одну…
Подобных личностей Крутилин уважал. Сильно уважал. Такие Пшенкины и есть соль земли. Инициативные, верящие только в себя, в свои силы и руки, готовые рисковать и зарабатывать, кормить себя и давать работу другим. Именно они двигают Россию вперед. Если вдруг чума или холера какая пшенкиных всех повыкосит, страна погибнет.
Но что Петр Поликарпович искал в сейфе у родственника?
Задал вопрос. Пшенкин в ответ пожал плечами:
– Просто проверил, вдруг что пропустили. Я ведь, можно сказать, коллега ваш бывший, одно время сотским служил.
– Зря правду сказать не хотите, ох, зря. Завтра-то мы обыск продолжим. Если что-то против вас найдем…
– Неужели подозреваете? Напрасно, господин Крутилин. Я цельный день в конторе сидел, любой подтвердит. Да и Вязникова как брата любил – росли вместе, вместе грамоте у приходского священника учились. Отцы-то наши против учебы были, так мы им назло. Будто знали, как пригодится.
– Вязников тоже с нуля начинал? – Крутилин показал на лавку.
– После свадьбы ему лоб забрили, но в польскую кампанию комиссовали, штык пробил легкое. Но пахать он уже не мог. Свезло, что дядька ему лавку в наследство оставил. Иначе не знаю, на что бы они с Машкой жили.
– Ну что, докурили?
Пшенкин с сестрой переложили ценности обратно в сейф, Крутилин его опечатал и на этом осмотр решил прервать, чтобы продолжить завтра. Вдруг судебный следователь наконец пожалует? Ох, и не любит их племя выезжать по ночам.
Петр Поликарпович изъявил желание провести ночь в лавке вместе с Вавилой, но Иван Дмитриевич запретил. И Вавиле тоже. Нельзя давать возможность подозреваемым (а пока что под подозрением оставались все: и вдова, и ее брат, и сторож) обыскать лавку вперед полицейских. А в том, что Пшенкин что-то ищет, Иван Дмитриевич не сомневался. Но имел ли этот поиск отношение к убийству? Чтобы исключить проникновение в лавку, Крутилин приказал околоточному выставить у двери городового.
Яблочков повез Краба в Литовский замок, Иван Дмитриевич отправился домой. В спальню прошел на цыпочках, чтоб не разбудить супругу. Но та не спала. И когда лег, придвинулась поближе. Но не за ласками…
– Почему кельнской водой надушился? – спросила Прасковья Матвеевна. – Ты ведь французским eau de Cologneом пользуешься.
Иван Дмитриевич предусмотрительно побрызгал на себя в лавке из обнаруженного Крабом флакона.
– Парикмахер утром, когда брил, перепутал.
Супруга тотчас отодвинулась.
Спал Крутилин тревожно, кошмары мучили, посреди ночи с кровати вскочил, Прасковью разбудил:
– Что с тобой?
– Ничего. Спи себе, спи.
Сев на кровать, Иван Дмитриевич попытался вспомнить, что его напугало во сне. Но мешало ощущение, что упустил в лавке что-то важное. Слово, фразу… А когда улегся, неожиданно припомнил приснившийся кошмар: стаю обезьян с ломами наперевес, от которых убегал.
Судебный следователь Кораблев в лавку Вязникова так и не приехал. Заскочив утром в сыскное, он полностью одобрил действия Крутилина, разрешив и в дальнейшем действовать от его имени, мол, нужные бумаги потом подпишет. Иного Иван Дмитриевич от Кораблева и не ожидал, потому что тот был ленив.
На Загородный проспект Иван Дмитриевич отправил Яблочкова и пяток агентов: проверить заклады, хранившиеся в нетронутых витринах, обойти по адресам клиентов – вдруг кто из них посещал вчера лавку, опросить жителей близлежащих домов.
Вернувшись вечером в сыскное, Арсений Иванович прямиком пошел к Крутилину в кабинет, даже шубу не скинул:
– Кажись, раскрыли убийство.
Но ни в голосе, ни в глазах Иван Дмитриевич радости не обнаружил. Арсений Иванович имел вид озабоченный, если не сказать озадаченный.
– Докладывай, – велел начальник.
– После полной ревизии в лавке мы выявили исчезновение одного заклада – пары старых ношеных сапог. Покойный Вязников оценил их в полтинник. Принадлежали они некоему Кириллу Гарманову, из мещан, двадцати шесть лет, проживает на Разъезжей. Когда-то учился в университете, подавал надежды, но страсть к спиртному его сгубила. Теперь зарабатывает репетиторством, но из-за пьянства все меньше и меньше, хозяину комнаты, что снимает, не платит уже месяца три. Сама комната очень смрадная, маленькая, без окна.
– Удалось осмотреть?
– Открыта была. Из мебели матрас. Под ним обнаружил ломик со следами крови, все исчезнувшие из разбитой витрины заклады, связку ключей.
– А сам Гарманов где? Неужто исчез?
– Нет, второй день гуляет в трактире «Незабудка», сорит деньгами. Где их взял, никто не знает. Я оставил у трактира агентов, чтобы Гарманов не сбежал, а сам сюда, за вами.
– Почему не задержал?
– Уж больно нарочито. Подозреваю, улики подброшены…
– На каком таком основании?
– Помните книгу «Преступление и наказание»? Не дает мне покоя.
– Вот потому я книг и не читаю.