Глава I
Ставка в дни переворота. Арест государя
Когда началась февральская смута, царская семья была разделена: Государь был в Могилеве, где находилась Ставка, Государыня с детьми – в Царском.
Сопоставляя показания свидетелей: генерала Дубенского4, находившегося в те дни при Государе, и генерала Лукомского5, занимавшего тогда должность генерал-квартирмейстера Верховного Главнокомандующего, а также опубликованные последним документы и воспоминания6, представляется возможным констатировать следующие факты.
8 марта Государь отбыл из Царского в Ставку, куда прибыл днем 9 марта.
10 марта там впервые была получена телеграмма военного министра Беляева, извещавшая, что на заводах в Петрограде объявлена забастовка и что среди рабочих, на почве недостатка в продуктах, начинаются беспорядки.
В тот же день Беляев вторично телеграфировал, что рабочее движение вышло на улицу и разрастается.
Обе телеграммы он сопровождал указаниями, что опасности нет, что беспорядки будут прекращены.
11 марта тот же Беляев и главный начальник Петроградского военного округа генерал Хабалов доносили телеграфно, что в некоторых войсковых частях были отказы употреблять оружие против рабочих, к которым присоединяется чернь.
Беляев продолжал успокаивать, что приняты все меры к прекращению беспорядков. Хабалов же просил о присылке подкреплений, указывая на ненадежность петроградского гарнизона.
11 марта была получена впервые телеграмма председателя Государственной Думы Родзянко. Он сообщал, что солдаты арестовывают офицеров и переходят на сторону рабочих и черни, что необходима присылка в Петроград надежных частей.
Вечером в тот же день и утром 12 марта от Родзянко были получены на имя Государя Императора еще две телеграммы. В них указывалось, что единственная возможность водворения порядка – Высочайший манифест об ответственности министров перед Государственной Думой, увольнение в отставку всех министров и сформирование нового кабинета лицом, пользующимся общественным доверием.
12 марта, около 12 часов дня, генерала Алексеева вызвал к прямому проводу Великий князь Михаил Александрович. Он подтверждал сведения, сообщенные Родзянко, поддерживал необходимость указанных им мер и называл имена Родзянко и князя Львова как тех людей, которым следовало бы поручить составление кабинета.
Несколько позже в тот же день была получена телеграмма от председателя Совета Министров князя Голицына. Она была аналогична с указаниями Родзянко и Великого князя. В ней говорилось также, что нахождение у власти министра внутренних дел Протопопова вызывает всеобщее негодование.
В результате телеграмм Беляева, Хабалова и Родзянко по повелению Государя генерал Алексеев телеграфировал 12 марта главнокомандующим Северного и Западного фронтов приготовить к отправлению в Петроград некоторые воинские части. Генерал-адъютанту Иванову было приказано принять на себя руководство подавлением мятежа.
Великому князю Михаилу Александровичу Государь ответил через генерала Алексеева, что он благодарит его за совет, но что он сам знает, как ему следует поступить.
По поводу телеграммы князя Голицына Государь сказал Алексееву, что ответ на нее он составит сам.
После этого Государь около часа говорил по телефону с Императрицей, а затем вручил генералу Лукомскому собственноручно написанную им телеграмму на имя князя Голицына.
Государь указывал в ней, что при создавшейся обстановке он не находит возможным производить какие-либо перемены в составе Совета Министров и требует подавления революционного движения и бунта среди войск.
Генерал Лукомский отправился с этой телеграммой к генералу Алексееву. Последний пытался склонить Государя к уступкам, на которые указывали Родзянко, Великий князь Михаил Александрович и князь Голицын. Его попытка успеха не имела, и телеграмма Голицыну была отправлена.
Свидетель Лукомский сознается на следствии, что в эти дни 10 и 11 марта в Ставке не придавали серьезного значения событиям в Петрограде.
Свидетель Дубенский, имевший возможность видеть в эти дни Государя, показывает: «Он был покоен и ничем положительно не проявлял и тени беспокойства».
Оно пришло только 12 марта. Но, как видно из показания свидетеля полковника Энгельгарда7, первого председателя революционного штаба Государственной Думы, смута в Петрограде к 12 марта приняла уже организованный характер: в этот день между 3 и 5 часами дня возник «Комитет Государственной Думы» и появилась уже «Военная комиссия» этого комитета, председателем которой в первые дни и был Энгельгард.
Ранним утром 13 марта Государь отбыл в Царское, следуя по маршруту Могилев – Орша – Смоленск – Лихославль – Бологое – Тосна. Впереди шел свитский поезд; в расстоянии часа езды от него – поезд Государя. В пути в свитском поезде стало известно, что в Петрограде возникла революционная власть, и ею отдано распоряжение направить поезд Государя не в Царское, а в Петроград. Об этом было дано знать в поезде Государя, и оттуда последовало распоряжение ехать в Царское. Но узловые пункты Любань и Тосна были заняты революционными войсками. Государь принял решение ехать в Псков.
Там 15 марта последовало отречение Императора.
Поздно вечером 16 марта Государь возвратился в Могилев, куда на следующий день прибыла Государыня Императрица Мария Федоровна.
Государь прощался с чинами штаба. Вечером 20 марта он собственноручно составил свое прощальное обращение к Русской армии, датированное им 21 марта.
Как известно, революционная власть запретила его распространение.
В дальнейших целях моего расследования я привожу его содержание полностью:
«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения Моего за Себя и за Сына Моего от Престола Российского власть передана Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник Отечеству, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайтесь ваших начальников. Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в наших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог, и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий».
В эти последние дни пребывания Государя в Ставке, как показывает свидетель Дубенский, генерал Алексеев вел переговоры с Временным правительством о свободном проезде его в Царское, свободном там пребывании и свободном отъезде за границу через Мурман.
Свидетель Лукомский показал на следствии, что Временное правительство гарантировало свободу Императору и отъезд его с семьей за границу.
21 марта в Могилев прибыли члены Государственной Думы Бубликов, Вершинин, Грибунин и Калинин. В ставке ждали их, думая, что они командированы Временным правительством «сопровождать» Императора в Царское. Но когда Государь сел в поезд, эти лица объявили ему через генерала Алексеева, что он арестован.
Отъезд Императора из Ставки состоялся 21 марта. Свидетель Дубенский показывает: «Государь вышел из вагона Императрицы-матери и прошел в свой вагон. Он стоял у окна и смотрел на всех, провожавших его. Почти против его вагона был вагон Императрицы-матери. Она стояла у окна и крестила сына. Поезд пошел. Генерал Алексеев отдал честь Императору, а когда мимо него проходил вагон с депутатами, он снял шапку и низко им поклонился».
Царское в дни переворота
Что происходило в эти дни в Царском?
Эта обстановка достаточно подробно выяснена на следствии показаниями лиц, окружавших в те дни Императрицу и детей: воспитателя Наследника Цесаревича Жильяра, камер-юнгфер Государыни Занотти и Тутельберг, няни детей Теглевой, ее помощницы Эрсберг и камердинера Государыни Волкова8.
В первые дни смуты Императрица была вынуждена уделять много внимания детям, постепенно заболевавшим корью.
Первым заболел Наследник Цесаревич. 7 марта он был уже в постели с температурой 38,3. Постепенно болезнь захватила всех Великих княжон и протекала у них весьма бурно при температуре 40,5. У Марии Николаевны и Анастасии Николаевны она впоследствии осложнилась воспалением легких.
О событиях, происходивших в Петрограде, Императрица осведомлялась преимущественно докладами министра внутренних дел Протопопова.
Будучи занята детьми, она принимала эти доклады от Протопопова по телефону через своего камердинера Волкова.
Общий тон этих докладов был лжив. Протопопов преуменьшал значение событий и уверял Императрицу, что он «не допустит ничего серьезного». Когда же движение приняло грозный характер, он растерялся, струсил и вынужден был сознаться, что «дела плохи».
Благодаря Протопопову Императрица не имела правильного представления о характере движения. Когда даже камердинер Волков, передавая очередной доклад Протопопова, усомнился и указал Императрице, что он не соответствует действительности, что даже казаки в Петрограде ненадежны, она спокойно ответила Волкову:
«Нет, это не так. В России революции быть не может. Казаки не изменят».
Представляется совершенно очевидным, ввиду данных следствия, что такое состояние Императрицы, обусловленное Протопоповым, совпадало по времени как раз с пребыванием в Ставке Императора. И я не питаю сомнений, что ответная телеграмма князю Голицыну, содержание которой было несомненно известно заранее Императрице, была составлена под воздействием на нее Протопопова.
Когда грозные факты встали воочию перед Императрицей, а связь с Государем была порвана, в душе ее родилась тревога. Чувствуя свое одиночество, она позвала к себе Великого князя Павла Александровича. Этот факт сам по себе знаменателен для понимания ее настроения. После смерти Распутина Павел Александрович, по личному приказанию Императрицы, не мог появляться во дворце. Теперь она сама звала его.
Она пыталась бороться с событиями и не верила слухам об отречении Государя, считая их провокационными.
В конце концов она пришла, видимо, к выводу о необходимости некоторых уступок и пыталась снестись письменно с Императором. Эта попытка не имела успеха и являлась уже запоздалой: Государь отрекся от Престола.
Мужество и наружное спокойствие не покинуло Императрицу не только в первые дни смуты, но и после отречения Императора.
Свидетели показывают:
Эрсберг: «Она была очень выдержанна и держала себя в руках. Она, видимо, не теряла надежды на лучшее будущее. Я помню, что, когда она увидела меня плачущей после отречения Государя, она утешала и говорила, что народ одумается, призовет Алексея, и все будет хорошо».
Волков: «К событиям и самому отречению Государя она относилась спокойно, проявляя мужество и выдержку».
Занотти: «Наружно она владела собой».
Жильяр: «Когда она узнала об отречении, она держала себя в руках, сохраняя спокойствие».
Арест Государыни. Прибытие Государя.
Их встреча
Арест Государыни произошел в тот же день, как и арест Государя, – 21 марта.
Он был выполнен генералом Л. Корниловым, бывшим тогда в должности командующего войсками Петроградского военного округа.
При этом аресте присутствовало только одно лицо: новый начальник царскосельского караула полковник Кобылинский, назначенный к этой должности Корниловым9.
Государыня приняла их в одной из комнат детской половины. Корнилов сказал ей: «Ваше Величество, на меня выпала тяжелая задача объявить Вам постановление Совета Министров, что Вы с этого часа считаетесь арестованной».
После этих кратких слов Корнилов представил Государыне Кобылинского. Затем он приказал ему удалиться и оставался наедине с ней около 5 минут.
Указанные выше свидетели, осведомленные об этом от Государыни и детей, показали, что, оставшись с Императрицей наедине, Корнилов старался успокоить ее и убеждал, что семье не грозит ничего худого.
Затем Корнилов собрал находившихся во дворце лиц и объявил им, что все, кто хочет остаться при царской семье, должны впредь подчиняться режиму арестованных.
В тот же день произошла смена караула. Сводный полк, охранявший дворец, ушел. Его заменил лейб-гвардии Стрелковый полк.
22 марта прибыл Государь.
Его встречал на платформе вокзала полковник Кобылинский. Он показывает: «Государь вышел из вагона и очень быстро, не глядя ни на кого, прошел по перрону и сел в автомобиль. С ним был гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков. Ко мне же на перроне подошли двое штатских, из которых один был член Государственной Думы Вершинин, и сказали мне, что их миссия окончена: Государя они передали мне. В поезде с Государем ехало много лиц. Когда Государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают. Прекрасно помню, что так удирал тогда генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма некрасивая».
Ворота дворца были заперты, когда подошел автомобиль Государя. Солдат, стоявший здесь, не открывал их и ждал дежурного офицера. Тот крикнул издали: «Открыть ворота бывшему Царю!» Многие наблюдали эту сцену прибытия Государя. Свидетельница Занотти показывает: «Я прекрасно помню позу офицера (дежурного). Он хотел обидеть Государя: он стоял, когда Государь шел мимо него, имея во рту папиросу и держа руку в кармане».
На крыльцо вышли другие офицеры. Они все были в красных бантах. Ни один из них, когда проходил Государь, не отдал ему чести. Государь отдал им честь.
Государыня спешила навстречу ему. Но он предупредил ее и встретился с ней на детской половине. При этой встрече присутствовал только камердинер Волков. Он показывает: «С улыбочкой они обнялись, поцеловались и пошли к детям».
Позднее, оставшись друг с другом, они плакали. Это видела комнатная девушка Государыни Демидова, погибшая вместе с царской семьей. Она рассказывала об этом другим, оставшимся в живых.