3. Тайная миссия
Из вагона пригородного поезда на освещенный фонарями перрон ессентукского вокзала, вышел долговязый человек в сюртучной паре, в котелке и с английским саквояжем. Серые холодные глаза на выкате, напомаженные донкихотские усы и крючковатый нос обаяния ему не добавляли. Он скорее напоминал злого циркового дрессировщика из детской книжки, который длинным хлыстом безжалостно мучил на арене добрых африканских львов и молодых бенгальских тигров, заставляя и тех и других прыгать через огненные кольца, катать огромные шары и поочередно носиться на спинах обезумевших от страха несчастных арабских скакунов.
Завидев свободного извозчика, он забрался в коляску и негромко, как это присуще людям, сознающим свою власть, изрек:
– В участок!
– Это мы мигом, ваш-бла-родь! – ответствовал бородатый возница и, дернув за поводья, пустил экипаж по булыжной мостовой.
Помощник начальника пятигорской полиции тридцатисемилетний армейский капитан Вениамин Янович Круше впервые надел на себя мундир стража порядка три года тому назад. Это случилось сразу после успешного окончания краткосрочных курсов при Департаменте полиции. Злые языки говаривали, что бывший пехотный офицер подал рапорт на увольнение из армии после того, как в его роте повесился солдат – в недавнем студент, отчисленный из Петербургского университета.
К новой для себя ипостаси Вениамин Янович отнесся со всей серьезностью и с самых первых дней с головой окунулся в работу. Начальство его усердие ценило, а сослуживцы сторонились. Неразговорчивый, дисциплинированный и очень требовательный службист многих раздражал. Не прошло и года, как полицмейстер вышел в отставку. Освободившееся место занял назначенец из Терского областного полицейского управления, а Круше стал его первым помощником. Несомненно, это была большая удача! Именно здесь находилось Управление Пятигорского отдела Терской области и Управление Кавказских Минеральных Вод. Не столица, конечно, но все-таки и не какой-нибудь там захолустный Кизляр или Моздок.
Без всякого преувеличения можно было сказать, что Вениамин Янович оказался на своем месте. Склонность к основательному анализу любой ситуации, хорошая реакция и личная смелость в его сегодняшней профессии играли немаловажную роль.
Но чего греха таить, и на новой стезе трудностей тьма. Ведь с открытием курортного сезона на воды съезжались не только отдыхающие с прислугой, а еще и бесчисленные врачи, медсестры, модистки, куаферы, сапожники, носильщики, полотеры… Да ладно бы только простой люд – это еще куда ни шло! – а за ними тянулись так называемые «перелетные скворцы»: «громщики», «марвихеры», «поездушники», «рыболовы», «арапы», «мазурики»… Да разве всех перечислишь? А поскольку в городе сыскное отделение еще не было открыто, то вся работа по розыску преступников легла на плечи четырех человек, главным из которых и был Вениамин Янович.
«Слава богу, хоть террористов повывели», – подумал Круше. Он хорошо помнил обстоятельства циничного убийства сорокалетнего начальника кисловодской полиции. Тогда, как раз под новый 1908 год, два желторотых студента подкараулили штабс-капитана Болдырева у самого входа в Казенный ресторан и хладнокровно расстреляли из двух револьверов. Именно после того теракта власти решительно взялись за обнаглевших революционеров. Одних отправили на виселицу, других – на бессрочную каторгу. «А вот этот сезон поначалу обещал быть спокойным, – продолжал размышлять капитан, – если, конечно, не считать майское самоубийство студента в кисловодском казино, три карманных кражи в Железноводске, да пьяную поножовщину пятигорских армян на свадьбе. Да-с, – грустно вздохнул Вениамин Янович, – вот и поди угадай, сколько времени придется куковать здесь по казенной надобности… Неужели без меня не могли разобраться?»
Действительно, несмотря на наличие в группах собственной полицейской и судебной власти, согласно недавно полученной телеграфной депеше из Владикавказа, пятигорскому полицмейстеру предписывалось отправить в Ессентуки опытного сотрудника, который и должен был возглавить расследование преступления, совершенного в Цандеровском институте.
Проехав по Пантелеймоновской улице до новой Казенной гостиницы, коляска остановилась. Извозчик угодливо вымолвил:
– Вот и приехали ваш-бла-родь.
Пассажир молча высыпал в руку возницы небольшую горсть меди и зашагал к зданию полиции.
У дверей курил городовой. Завидев приближающегося штатского, он несколько развязано спросил:
– А вы по какому делу, господин хороший?
Не произнося ни слова, Круше предъявил полицейскую карточку. Дежурный бросил в урну окурок и, проглотив дым, вытянулся во фронт.
– Пристав на месте?
– Так точно. Разрешите провести?
– Я сам.
Пройдя по темному коридору, он невольно остановился у полуоткрытой двери. В небольшой комнате с зелеными обоями и портретом государя-императора в самом углу стоял потертый турецкий диван времен генерала Ермолова и покосившийся книжный шкаф с кипами толстых, перетянутых бечевкой канцелярских папок. Их было так много, что некоторые лежали прямо на полу. У противоположной стены выстроились в ряд сверкающие черным лаком пять новых венских стульев. А посередине этого скромного помещения величественно располагался массивный, с резными ножками, письменный стол, над которым склонился главный станичный полицейский пристав – штабс-ротмистр Унтилов. Ворот его мундира был расстегнут. Он что-то увлеченно вычерчивал карандашом на листке почтовой бумаги, а в пепельнице из черепашьего панциря догорала забытая папироса. Синий дым клубился вверх, медленно проплывал под потолком, и, повиснув ненадолго над зеленым абажуром фотогеновой лампы, бесследно исчезал в черном квадрате распахнутого окна.
– Позволите? – заходя в комнату, вежливо поинтересовался Круше.
– Здравия желаю, господин капитан, – станичный пристав поднялся, торопливо застегивая левой рукой ворот кителя.
Сняв перчатки, Круше протянул руку:
– Ну, здравствуйте, Константин Аркадьевич.
Ответив на рукопожатие, Унтилов заметил:
– Вы, я вижу, с дороги. Я сейчас прикажу перекусить чего-нибудь…
– По поводу еды не беспокойтесь. Я не голоден, а вот от стакана чая не откажусь.
Пристав понимающе кивнул, скрылся за дверью, и, дав указание городовому, вернулся. Пододвинув гостю стул, он спросил:
– А вы где остановились, Вениамин Янович?
– Пока нигде. Решил прямиком с вокзала к вам нагрянуть. Думаю, наверняка господин штабс-ротмистр по старой армейской привычке все еще на работе. И вот, как вижу, не ошибся.
– Так ничего другого не остается. А с размещением проблем не будет, – доставая из шкафа чашки с блюдцами, сахарницу и небольшую фарфоровую вазочку с разноцветной карамелью, проговорил хозяин кабинета. – Я поселю вас в «Москве» – это меблированные комнаты неподалеку.
– Вот и чудесно. Вы, наверное, догадались, что послан я сюда как раз для расследования убийства в гимнастической зале этого… как его…
– Цандеровского института механотерапии, – пришел на выручку коллега.
– Да-да, будь он трижды неладен! А кто погибший?
– По документам – Савелий Макарович Изюмов, купец из Варшавы. Приехал сюда недели две назад. Как выяснилось, не так давно он сорвал солидный куш в «железку» на даче Кавериной.
– Он жил там?
– Нет, поселился он на квартире, а в пансионат иногда наведывался для игры. Там вечерами собирается азартная публика. Нам об этом хорошо известно, но пока мы смотрим на это сквозь пальцы.
– Да и не только вы. Такая ситуация складывается по всем группам. Будь моя воля, я бы все эти картежные салоны запретил. Туда жулье слетается, как мошкара на газовый рожок.
– Полностью с вами согласен. Но, к сожалению, начальство считает, что привлекать отдыхающих на курорт следует любыми средствами и даже азартными играми.
– Вот-вот. А госпожа Грановская-Калмыкова собирается, под сурдинку, в Ессентуках публичный дом открывать. Видимо, одного кисловодского «красного фонаря» ей уже мало…
– Слишком уж предприимчивая особа! – тяжело вздохнул полицейский. – Даром что женщина. Казино с мюзик-холлом, дом терпимости, семь дач; и в каждой – девочки, карты, ресторан… несмотря на то, что официально азартная игра разрешена только в «Мавритании». Пробовали мы к ней подступиться – да что проку! – покровители слишком высокие. Это и понятно – дама привлекательная, правда, не особенно счастливая – мужья окочуриваются, как пчелы на морозе. Ходят слухи, что последнее время господин Трощинский оказывает ей слишком почтительные знаки внимания. Ну да ладно, Константин Аркадьевич, давайте вернемся к покойному Изюмову. Орудие преступления у вас?
– К сожалению, нет. Я его передал судебному следователю. У меня остался только протокол осмотра и фотографическая карточка, – штабс-ротмистр выдвинул ящик стола и протянул гостю синюю папку. – Вот он, этот самый кинжал.
Неслышно появился дежурный. Наполнив стаканы, он оставил в комнате два чайника и так же бесшумно удалился.
– Да, вещица знатная. – Круше углубился в чтение следственного документа: «Стилет. Стальное кованое лезвие; ручка украшена серебром. Общая длина кинжала – 6,02 вершка; длина клинка – 3,14 вершка. С обеих сторон тело клинка украшено травленым орнаментом с изображением головы Медузы горгоны. Клинок стальной, четырехгранный. Крестовина короткая, с закругленными концами. Рукоять посеребренная, цельнолитая, выполнена в виде миниатюрной скульптуры двух кавалеров и дамы; имеет надпись: «Morte el nemico», что означает – «Смерть врагу моему».
Помощник пятигорского полицмейстера оторвал взгляд от протокола, сделал несколько глотков горячего, как расплавленный свинец, чая, и, крякнув от удовольствия, осведомился:
– А что дал обыск?
– Личных вещей у погибшего было совсем немного… так, бельишко, рубашки да пара мужских французских журналов. По нашей картотеке он не проходит. Но запрос в Варшаву я отправил. К тому же и родственников его следует уведомить, чтобы выехали.
– А свидетели что говорят?
– Ничего интересного. – Пристав усмехнулся, вспомнив бессвязные причитания медицинской сестры да формальные объяснения заносчивого доктора Эйнгорна, сводимые к одним отрицаниям: «Не видел, не знаю, не помню…» Даже туманная надежда на отпечатки пальцев и та растаяла вместе с легким облачком серебряной пыли, возникшей от движения кисти эксперта, которого прикомандировали к участку только на время курортного сезона. – Сестра пояснила, что, как обычно, она провела пациента в массажный кабинет и ненадолго вышла. Через три-четыре минуты она вернулась и увидела, что за ухом у него воткнут нож, а с кушетки капает кровь. Дамочка сразу же стала звать на помощь. Вот и все. А доктор прибежал уже на ее крик. Вместе с ним зашли еще два человека: врач Нижегородцев из Ставрополя и присяжный поверенный тамошнего окружного суда Ардашев.
– Клим Пантелеевич? – полицейский удивленно вскинул голову.
– Не помню точно имени отчества, но, по-моему, так он и представился.
– А он как тут оказался?
Унтилов рассеянно заморгал глазами, не совсем понимая причину удивления коллеги.
– Лечится. Прибыл вместе с женой. Проживает в «Метрополе», как и доктор. Азарий Саввич на всякий случай отобрал у них объяснения.
– Кто, простите?
– Боголепов – наш судебный следователь. А вообще-то этот Ардашев с первых минут показался мне подозрительным типом, – задумчиво проронил бывший командир эскадрона, – уж очень он интересовался, какие вещи были обнаружены при обыске номера убитого. Да все карту в руках вертел…
– Что-что? – встрепенулся капитан.
– Ах да, простите, Вениамин Янович, запамятовал. У покойного во внутреннем кармане лежала карта. Азарий Саввич по доброте душевной разрешил ее адвокату осмотреть. Так он ее разве что на зуб не попробовал; и на свет рассматривал и ладонью по ней водил. Да вот она, – пристав открыл ящик стола, порылся в нем и выудил ничем не примечательную червовую десятку.
– Позволите? – капитан взял со стола лупу, принялся исследовать цветной прямоугольник. – Ничего особенного не вижу. На «зеркальную»[9] не похожа и для «своей»[10] не сгодится, потому как с золотым срезом.
– Такая колода стоит два с полтиной. В основном они поставляются к высочайшему двору.
– Это так, но и в магазинах их немало, – Круше в задумчивости поднял глаза к потолку, – вот только понять не могу: зачем он ее при себе держал?
– А если это был его талисман? Такая, знаете ли, счастливая карта. Игроки ведь суеверны! Вот и адвокат тогда тоже задумался… А если откровенно, то странный он какой-то: сам себе на уме. И уж больно этим делом заинтересовался. Я ненароком подумал, что, может быть, Ардашев знал раньше Изюмова. Допустим, тот мог быть его клиентом или знакомым?
– Нет-нет. Тут другое дело – спортивный интерес, если хотите. – Круше поднялся, подошел к открытому окну, резко развернулся на одних каблуках и горячо выпалил: – Этот присяжный поверенный довольно известная личность. Хотите – верьте, хотите – нет, а на сегодняшний день он не проиграл ни одного процесса. А все потому, что берется защищать лишь тех подсудимых, в чьей невиновности он абсолютно уверен. Способ его работы оригинален – найти истинного злодея и оправдать тем самым подзащитного. Здорово, а?! – Он немного помолчал и добавил: – Скорее всего, его заинтересовало само преступление, и вполне вероятно, у него уже есть кой-какие соображения. Да вот только знать бы, что он обо всем этом думает!
– Мы, собственно, можем его вызвать вполне официально, – неуверенно выговорил Унтилов.
– Ах, дорогой мой, Константин Аркадьевич! Да как же вы будете его увещевать? Мол, уважаемый Клим Пантелеевич, окажите властям содействие в расследовании загадочного убийства, поскольку у господ полицейских на этот счет не имеется никаких соображений, так, что ли?
Пристав молча потянулся к пачке «Суворов» и вежливо предложил гостю:
– Прошу вас.
– Спасибо, но я привык к своим, – Круше выудил из кармана оксидированный портсигар и достал папиросу. – «Гильзы «Колью», – процитировал он рекламу, – делают курение совершенно безвредным, потому что внутри находится вата, задерживающая вредные смолы».
Услужливо чиркнув спичкой, штабс-ротмистр предложил:
– А что, если установить за адвокатом негласное наблюдение: с кем общается, куда ходит, кому звонит…
Круше поморщился.
– Нет, это не пойдет. Хотя, наверное, с портье «Метрополя» стоит переговорить. Ну и на телефонной станции «барышням» отслеживать его вызовы большой трудности не составит. А я, пожалуй, попробую завести с ним дружбу. – Он весело посмотрел на собеседника. – Так что придется вам делать вид, что вы со мною незнакомы. Ну, а ваши городовые меня и так не знают, за исключением сегодняшнего дежурного. Стало быть, на этом и порешим – следствие я буду проводить инкогнито, выдавая себя за отдыхающего… ну, положим, за недавно овдовевшего пехотного капитана, который, потеряв жену, с горя вышел в отставку. Посмотрим, какой с этого будет толк. А с вами, Константин Аркадьевич, и следователем этим…
– Боголеповым…
– Да, – кивнул головой капитан, – я бы встретился здесь в это же самое время, этак денька через три-четыре, скажем, 15-го, в четверг. Возможно, к этому времени мне удастся что-нибудь накопать. И еще: вы уж постарайтесь поселить меня так, чтобы в «Москве» ни сном ни духом не ведали, кто я на самом деле.
– Слушаюсь, господин капитан. Все сделаю – комар носа не подточит.
– А как продвигается дело с кражей у американцев?
– Мы провели несколько обысков у барыг, но результат пока нулевой, – развел руками штабс-ротмистр.
– А с Матушкиным по душам не беседовали?
– Как же! Лично в Кисловодск ездил! «Готов, – говорит, – поклясться перед Святым Евангелием и Крестом Животворящим, что мои люди к этому делу никакого касательства не имеют».
– Сдается мне, что нет ему резона комедию разыгрывать. Ведь стоит нам захотеть, и от всей его «империи» камня на камне не останется. И он это прекрасно понимает.
– Это уж точно, – согласно кивнул Унтилов. – Еще стаканчик?
– Давай, Константин Аркадьевич, наливай. Чаек-то, вижу, Споровский?
– Только его и признаю. А может, по-гусарски?
– Можно и по-гусарски, только в резвый галоп не переходи, а то знаю я вас, кавалеристов…
Кряжистые раскидистые липы и тонкие барышни-березки шелестели ветками на ветру, слушая через распахнутое окно неторопливый разговор двух отставных армейских офицеров. Доливая в стаканы крепкий гавайский ром, они до самого утра вспоминали былую юнкерскую молодость и строевую службу в дальних, забытых богом гарнизонах.