Доктор Фридман
В хирургии атмосфера была накаленной до предела. Две санитарки стояли под дверями палаты с огнетушителями в руках. Из-за закрытой на ключ двери слышался мат и угрозы.
– Бить человека по лицу огнетушителем запрещает международная конвенция по защите прав ребенка, – сообщил санитаркам Гарик.
– А мы его бить не будем. Мы его пеной остановим, – объяснила одна из санитарок.
– Психушку вызывали? – широко открыв дверь ординаторской, спросил Гарик.
Четыре хирурга с разных сторон тут же напали на санитара.
– Пять часов психовозку ждем! – стал кричать на санитара хирург Осипов.
– Так у нас машина с трех работает. Могли бы по «скорой» привезти. Делов-то, – огрызнулся Гарик.
– Да что вы с ним говорите, Иван Иванович. Это самый тупой студент нашего училища. Он мне кости черепа шесть раз сдавал, а острый живот за сегодняшнее издевательство вообще не сдаст. Слово даю, – пригрозил Сергей Моисеевич Фридман санитару. – Пять часов назад я сообщил вашему главврачу о том, что тут происходит. Я докладную в горздрав напишу.
– Давайте с больным разберемся сначала. Меня зовут Алиса Викторовна. Я врач-психиатр. Не могли бы вы рассказать, что тут произошло.
Хирурги, увидев красавицу-врача, тут же успокоились. Они усадили ее за стол, предложили кофе, шоколадные конфеты. Женщину буквально засыпали комплиментами. Гарик стоял в стороне и с улыбкой смотрел на хирургов, увивающихся за Алисой.
– Красота – страшная сила! – громко произнес он. – Может, делом займемся, а то у нас вызовов море. Алису Викторовну убийцы ждут и извращенцы. Она без них жить не может.
– Что ты тут комментируешь, – подлетел к Гарику Фридман. – Ты еще не понял, что с больным теперь и без тебя разберутся. Иди, отдыхай, лентяй. «Острый живот» учи. Я тебя спрошу завтра по всей форме.
– Да не вопрос. Отдохнуть, я всегда, с удовольствием, – буркнул под нос санитар и спустился вниз к машине.
– Я вам расскажу сейчас все об этом больном, – подкатился к Алисе Иван Иванович Осипов. – Это мой больной. Поступил он к нам с закрытой черепно-мозговой травмой. На третий день развился психоз. Появились слуховые галлюцинации. Бред преследования. Я вызвал невропатолога. У нас же к психиатрам без консультации невропатолога звонить нельзя. Они у нас белая кость. Невропатолог свое исключил, говорит, звони главврачу психбольницы. Пять часов назад позвонили первый раз. У нас операционный день сегодня, а мы не можем работать.
– Поговорить с больным сами не пробовали?
– Да как туда войти? Он стеклами вооружился. Невропатолог свое заключение по истории болезни писал.
– У нас в больнице тоже одни женщины работают, я санитара привезла, а вы его выгнали, но я попробую с ним поговорить, – улыбнулась Алиса.
– Погодите, Алиса Викторовна, – вмешался в разговор Фридман. – У нас все хирурги мужчины, а от санитара вашего никакого толку. Он пять раз зачет пересдавал по «острому животу». Что он тут сделает?
– Я все поняла, давайте двери открывать.
– Нет. Мы вас туда не пустим одну. Вы что думаете, если мы хирурги, то мы не мужчины? – приосанился Фридман. – Говорите, что делать.
– Если действовать по инструкции, то к такому больному подходить надо с четырех сторон, держа в вытянутых руках одеяла. Потом ему набрасывают на голову одеяло, кладут на кровать и делают уколы. Я назначила аминазин, четыре кубика внутримышечно.
– С четырех сторон не получится. Протиснуться в дверь с одеялами смогут только двое, но мы попробуем, – пообещал Фридман.
Первым в палату, прикрываясь одеялом, влетел Фридман. Вторым вошел Осипов, и замыкала делегацию Алиса Викторовна. В руках она держала блестящий молоточек для проверки рефлексов. Больной с двумя кусками стекла в руках стоял в дальнем углу, и когда к нему приблизился Фридман, несколько раз ударил стеклом в одеяло. Фридман закричал, бросил одеяло и выскочил из палаты, поливая кровью коридор. Оказалось, что больной перерезал ему вены предплечья. Вторым резаные раны рук получил Осипов. Алиса поле боя покинула последней. Ее попытка заговорить с больным чуть не стоила ей жизни. Больной с криком бросился за врачом, но был остановлен мощной струей из огнетушителя. Под огнетушитель попала и Алиса, но в отличие от больного пеной ей залили только грудь и шею.
Пока участники кровавой битвы приходили в себя, смывая пену и делая перевязки, о ЧП в хирургии сообщили в горздрав, а оттуда позвонили главврачу психбольницы.
– Алиса Викторовна, что у вас там происходит? – позвонив по телефону в ординаторскую, спросила Лариса Ивановна.
– Больного пытались нейтрализовать.
– Мне звонили из горздрава, сказали, что два доктора ранены.
– Больной порезал стеклом Осипова и Фридмана, – доложила Алиса Викторовна.
– А где наш санитар?
– Ушел. Его Фридман выгнал из ординаторской. Доктор Фридман ему хирургию преподает.
– С твоим Фридманом мне все ясно. Но я за больным посылала санитара психбольницы, объясни мне, что там хирурги делали?! – закричала Лариса Ивановна.
– Инициативу проявили. Мне помочь хотели, – смутилась Алиса.
– Найди мне Гарика, я ему сейчас устрою!
– Его нет в отделение. Он ушел.
Минут через пять главврач больницы смогла дозвониться по рации до водителя машины.
– Где этот негодяй?! – закричала Лариса Ивановна.
– На носилках лежит. Хирургию зубрит.
– Передай ему трубку немедленно.
Гарик не спеша перебрался в кабину водителя.
– Ты почему Алису Викторовну бросил в больнице?
– Меня Фридман прогнал. Они там кобеляж перед Алисой устроили, а меня на мороз. Мол, сами с усами. Я и ушел, – обиженным голосом, произнес Гарик.
– Я тебе устрою «кобеляж». Из-за тебя два ведущих хирурга получили тяжелые травмы. Кто теперь больных оперировать будет? Бегом наверх, забери этого больного, и на глаза сегодня мне лучше не попадайся! Вопросы есть?
– Нет.
Гарик лениво потянулся и стал вылезать из машины.
– Как ты его возьмешь без полотенца? – спросил водитель.
– Голубоглазый, а ты женщин через полотенце мацаешь, или напрямую?
– Напрямую. Сравнил тоже, – удивился шофер.
– Вот и я на свидание с любимой женщиной решил идти с открытым забралом и голыми руками. У тебя чистый белый листок бумаги найдется?
– Нет. Газета есть, «Правда».
– Костя, твоя «Правда» для сортира хороша, а я картину хочу написать абстрактную в духе соцреализма.
– Тоже мне художник нашелся. Иди за психом, а то сейчас сюда Лариса прилетит. Тогда тут всем мало не покажется.
– Никакого в тебе, голубоглазый, романтизму нету. Сплошные угрозы и мат, а я, может, фотомодель охмурить хочу, – мечтательно произнес Гарик. – А теперь слушай мою команду. Машину подгони к входной двери. Дверь в дверь без зазора. Двигатель включи и жди явление Христа народу.
– Погоди, а посетители в больницу как пройдут, персонал.
– Не хрен им там лазить. Всех гони в шею. Спецоперация идет, понял? И чтоб в коридоре никого не было. Подвернется под руку кто-нибудь, убью!
Гарик не спеша поднялся на третий этаж, зашел в ординаторскую. За столом сидела Алиса и два хирурга с перевязанными руками.
– Господа-товарищи! Одолжите мне белый лист бумаги.
– Завещание писать собрался? – спросил Фридман, протягивая вырванный из тетрадки листок бумаги.
– Как же без завещания. Я, Фридман Сергей Мойсеевич, находясь в полном здравии и при полной памяти, – продолжил Гарик.
– Ты у меня сейчас получишь, – поднялся из-за стола Фридман.
– Правильное решение, Сергей Моисеевич. Разгоните людей из коридора и этих монстров с огнетушителями уберите от дверей, а то они и меня пеной, как Алису Викторовну. А я не люблю пену, я нормальный.
– Гарик, ты что собрался делать? – поднялась из-за стола Алиса Викторовна.
– Ничего страшного. Вы не волнуйтесь. У вас хорошая мужская компания, пейте чай с шоколадными конфетами. Это ж такой дефицит. И где их хирурги покупают? А я уж сам как-нибудь. Только людей из коридора и с лестницы уберите, чтоб работы вам не прибавить. Всех, до единого.
Фридман выскочил в коридор, загнал больных в палаты, наорал на персонал и отправил в сестринскую санитарок с огнетушителями.
Гарик не спеша снял халат, положил его рядом с Алисой.
– Как этого психа зовут?
– Вадим, – быстро ответила Алиса. – Вадим Соловьев.
– У меня к вам большая просьба, Алиса Викторовна, поохраняйте сей предмет медицинской гордости, а то у нас без халата нынче нельзя. Не дай бог шапочка пропадет, со свету изживут злые монстры.
Сказав эти слова, Гарик подошел к двери палаты, тихонько повернув ключ, заорал диким голосом: «Я твой спаситель! Ты меня звал, и я здесь! Смотри! Смотри сюда!»
Гарик, размахивая листом бумаги, в два прыжка преодолел расстояние, которое отделяло его от больного.
– Вадим! Смотри сюда! Дом видишь!? – ткнул пальцем в бумагу Гарик.
– Вижу, – пробормотал мужчина, поднимая вверх окровавленные руки с осколками стекла.
– А дым из трубы видишь?!
– Вижу.
– А за трубой кто стоит?
– Мужик прячется.
– Соловей, бежим! Это убийца! Быстрее! Не оглядывайся. У двери машина стоит! Не бойся! Нас спасут! Быстрее! Не останавливайся! Бежать! Вперед!
Алиса, хирурги и медсестры с ужасом смотрели на бегущих по коридору Гарика и вооруженного стеклами больного с окровавленными руками. На лестнице они сбили с ног какого-то старика-посетителя и сестру-хозяйку из травматологии.
– Не останавливаться! – орал Гарик. – Дорогу! Все ушли. По норам! Убью!
Добравшись до первого этажа, санитар хотел сразу затащить больного в машину. Но на их пути оказалась какая-то женщина. Больной неожиданно бросился на нее, приняв за своего врага, он толкнул ее окровавленной рукой с такой силой, что женщина отлетела от него метра на три.
– Вы не имеете права, – закричала пострадавшая. – Я гражданка Польши!
– Да хоть Америки! – крикнул в ответ Гарик. – Не хрен на дороге стоять, когда люди бегут от убийц.
– О душе подумай, дура! – поддержал санитара больной, запрыгивая в машину.
Гарик хлопнул дверцей, и водитель, включив сирену, понесся в сторону психбольницы.
– А ты молодец, – похвалил больного Гарик, – одной левой иноземку на землю уложил.
– Ее трахнуть надо было, – тут же ответил больной.
– Так она же страшная. Нос торчит на полметра, как у бабы яги.
– А я страшных люблю, – продолжил больной. – Красивую любой сможет, а ты попробуй такую горластую на трезвую голову.
Разговор на женскую тему неожиданно сблизил санитара и больного.
– Спирту выпьешь? – спросил Гарик больного.
– А у тебя есть?
– Есть, – Гарик извлек из кармашка медицинской сумки флакон с разведенным до сорока градуса спиртом и поднес к носу больного.
– Водка, – сходу определил больной. – Настоящая.
Гарик влил ему в рот полфлакона. Больной тут же успокоился и, разжав руки, отдал Гарику стекла.
В приемном покое санитар уложил больного на кушетку, стащил с него окровавленную пижаму и помог дойти до ванной.
– Сейчас кровь смоем, и пойдешь домой, – пообещал Гарик, протягивая ему флакон с остатками спирта.
Больной допил спирт и окончательно успокоился.
– И чего эти хирурги орали с утра по телефону, – осмотрев больного, возмутилась дежурная медсестра. – Спокоен, как слон, сам искупался, шутит уже. И чему этих хирургов в институтах учат, не врачи, а коновалы какие-то.
Тут же больному сделали успокаивающие уколы, обработали раны и отнесли в надзорную палату.
За всем этим со стороны наблюдала Лариса Ивановна. Когда Гарик спустился в приемный покой, она подошла к санитару и бросила сердито: «Зайди ко мне!».
– Это как понимать! – стала кричать главврач на санитара. – Я тебя послала за больным, а ты в хирургии кобеляж устроил.
– Я устроил… Да эти кобели хирурги меня сразу и выгнали из ординаторской, как Алису увидели. Претензии к Фридману. Он Алисе кофий наливал с шоколадными конфетами. Могли б и меня, передовика производства, чашкой кофе осчастливить.
– Кофе хочешь?
– Чем я хуже Алисы.
Лариса Ивановна включила электрочайник.
– Как ты его из палаты вытащил? – успокаиваясь, спросила она.
– У него зрительные галлюцинации. Я ему на бумаге показал дом и мужика, который прячется за трубой, после чего мы побежали. Классика жанра и никакого гипноза.
– А стекла, как отобрал?
– Спиртом угостил. Ему «сухой бром» противопоказан из-за травмы головы. Да и по-другому их не отобрать было.
– За находчивость благодарность, а за издевательство над хирургами – смертный приговор.
– Я тут при чем? Они Алису увидели, и стали суперменов из себя корчить. Ну и нарвались толстопузые.
– Фридман-то нормальный мужик. Это у Осипова пивной животик, – возразила Лариса Ивановна, разливая по чашкам кофе.
– Ага, нормальный, он меня черепом сначала убивал, а теперь «острым животом». Жаль, что этот псих ему по морде не съездил стеклом за мои страдания.
– Зато ты на черепе каждый бугорок по латыни назвать можешь. А у Фридмана серьезная рана на предплечье, и Осипов работать не сможет неделю. До тебя хоть доходит, что мы хирургию без хирургов оставили?
– Сами виноваты, нечего было на чужую бабу пялиться.
– Скажи, мне Гарик, а что ты от Алисы Викторовны хочешь. Она замужняя женщина, врач.
– Ничего я от нее не хочу. Не люблю, когда мною бабы командуют, вот и опустил я ее два раза.
– Я тоже женщина и тобой командую.
– Алиса же молодая.
– А я, значит, старая, и мне можно тобой командовать, – обиделась Лариса Ивановна.
– Я не говорил, что старая. Опытная.
– Получается, что ты меня как женщину не воспринимаешь. И целоваться ко мне по этой причине не лезешь. А я, в отличие от Алисы Викторовны, в третий раз не замужем. Может, попробуешь?
– Что мне пробовать. Вы не женщина. Вы главврач. Вам положено орать на всех, а Алиса тут кто. Ничего не знает, а туда же.
– Я почему этот разговор с тобой завела. У Алисы Викторовны муж ревнивый, и я бы не хотела скандалов на этой почве.
– А вы его в дурку положите. У нас тут каждый второй с бредом ревности лежит.
– Я так поняла, что ты будешь и дальше преследовать Алису Викторовну. Так вот, я открою тебе одну тайну. Женщине в двадцать четыре года восемнадцатилетний пацан просто не интересен, как мужчина. Тебе надо сверстницу найти или женщину постарше. Им нравятся физически крепкие мальчики.
– Я учту ваши пожелания. Но на старушек меня пока не тянет. Может, лет через десять я и положу на кого-нибудь глаз, но не сейчас. И дальше что делать?
– К Свистунову езжайте. Соседка звонила. Адрес знаешь?
– Знаю я его.
– Дай возможность Алисе Викторовне пообщаться с больным. И не дави на нее, пусть сама решает, забирать его или нет.
Костя сидел в машине и доедал караимский пирожок.
– Ну, что, вставила тебе Лариса? – спросил водитель.
– Обещала медалью наградить за спасение Фридмана на пожаре.
– Фридман за сегодняшнее представление вообще зачет тебе не поставит.
– Поставит. Мне этот «острый живот» уже во сне снится вместе с Фридманом.
– Едем куда? – включив двигатель, спросил водитель.
– Сначала за Алисой. Она нас у входа в больницу ждет, а потом к Свистунову. Соседка звонила.
– Прошлый раз Свистуна с ментами брали. Может, в милицию заедим?
– У меня нет направления. Алиса поговорить с ним должна. Слушай, женатик со стажем, скажи, а чем отличается баба в двадцать четыре года от той, которой сорок пять? – спросил Гарик.
– Ты про Матросова читал?
– Конечно. Герой войны, амбразуру фашистского дота грудью закрыл.
– Так и баба в сорок пять. Она на мужика, как в последний раз на амбразуру ложится. И ей мужик нужен сильный и здоровый, который может с такой бабой всю ночь. А в двадцать четыре – и ботаник одноразовый сойдет. У нее еще потребность в мужике не созрела.
– Я думал, чем старше баба, тем ей меньше хочется.
– Мыслитель. Матчасть изучать надо не по книгам, а на практике. А вот и Алиса твоя стоит на остановке, забирай.
– Почему моя?
– А то не видно, что она на тебя глаз положила. Ты ж на ее глазах мужика с топором голыми руками завалил, а у нее муж ботаник-подкаблучник. Вот поверь моему слову, бросит она его.
Алиса села рядом с водителем. Передала Гарику его халат.
– Не слышу восторгов, доктор, – подколол Алису санитар.
– Два дурака неслись по лестнице, старика чуть не убили. Его еле откачали, – нахмурилась Алиса. – А еще, гражданку Польши избили на первом этаже.
– Бабу длинноносую? Так ее не я, ее больной толкнул. Визгу было на всю больницу.
– Гарик, ты на международный скандал нарвался. Она ж иностранка. А если б твой больной ее стеклом по лицу полоснул?
– Опять я виноват. Я же Фридману сказал, чтоб дорогу освободил, – возмутился санитар.
– Так никому и в голову прийти не могло, что ты там устроишь? Я думала, что ты стекла отберешь у больного и свяжешь его.
– Бритвы и стекла я из рук больных не выбиваю. Не мой профиль.
– Почему?
– Личико могут порезать. Я видел в Краснолиманске санитаров, которые на бритву шли. Все лицо в шрамах. Женщины целовать не будут.
– Мне кажется, ты не прав. Мужчину шрамы украшают.
– Алиса, тогда с тебя поцелуй. У меня рубаха в крови.
– Больной тебя порезал в машине? – с тревогой спросила Алиса.
– Нет. На мне кровь моего врага, кровь Фридмана.
– На мне тоже. Ему ж вену больной перерезал. И напрасно ты на него буром идешь. Фридман нормальный мужик, классный хирург, а за то, что он из тебя душу выматывает за «острый живот» и внутренние кровотечения, – потом благодарить будешь. Пропустил «острый живот» – похороны. Ты же не хочешь людей убивать?
– Не хочу.
– Тогда зубри симптомы «острого живота».
– Что делается. Любимую женщину Фридман за полчаса перевербовал чашкой кофе и шоколадными конфетами «Белочка». Он теперь хороший, а я тупой студент. Костя, пойду утоплюсь, как Анна Каренина. Ты был прав. Не любит она меня, а тут еще и Лариса выговором грозит за всенародный подвиг.
– А ты как думал. Женщинам умные мужчины нравятся. Кулаками махать – много ума не надо, – улыбнулась Алиса.
– Приехали, – прервал разговор Костя. – Он на третьем этаже живет.
Гарик помог выбраться из машины доктору, а когда они вошли в подъезд, Алиса вдруг прильнула к нему и шепнула: «Ты молодец. Я удивлена. Хирурги были в шоке. Только не надо в присутствии посторонних ко мне приставать. Я не хочу, чтоб о твоих шутках докладывали моему мужу».
– Уговорила, – Гарик бесцеремонно схватил Алису за плечи, прижал к груди и поцеловал. Алиса не сопротивлялась. Ей было приятно чувствовать на себе сильные руки восемнадцатилетнего парня, который буквально вдавливал ее в свое тело.
– Мне нравится, как ты целуешься, – прошептала она и вдруг сама, теряя над собой контроль, стала целовать его жадно и страстно. Она не могла ничего поделать с собой. Ей хотелось слиться с ним прямо здесь, в подъезде. Гарик был поражен, его еще никто и никогда так не целовал.
Минут через пять она, наконец, смогла взять себя в руки.
– Только ты ни на что не рассчитывай. Продолжения не будет.
– Будет, – возразил Гарик. Теперь уже он целовал врача. – Все будет. Я настырный и всегда добиваюсь того, что хочу.
– Ты уже возгордился? Завтра я буду совсем другой.
– До завтра еще дожить надо, а сегодня ты моя. Самая ласковая и любимая.