Убийственно жив. *** (Питер Джеймс, 2007)

Peter James

Not Dead Enough

Copyright

© Really Scary Books / Peter James 2007. Roy Grace®, Grace®, DS Grace®, DI Grace® and Detective Superintendent Grace® are registered trademarks of Really Scary Books Limited.

Оформление серии Андрея Саукова

Иллюстрация на суперобложке Вячеслава Коробейникова

Сассекская полиция вдохновила меня на цикл романов о Рое Грейсе, поэтому я глубоко признателен многим офицерам и вспомогательному персоналу, тепло меня принявшим и оказавшим всяческую поддержку. Список возглавляет главный констебль Джо Эдвардс, любезно выдавший разрешение на знакомство с деятельностью уголовного розыска. Бесценную помощь в работе над книгой оказал мой друг, бывший главный суперинтендант, находящийся ныне в отставке, Дэйв Гейлор, который долгие годы знакомил меня с работой сассекской полиции и во многом послужил прототипом Роя Грейса. Это мой первый наставник, фонтан творческих идей, терпеливый святой, внесший огромный вклад в нынешний и предшествующие романы. Без него их было бы гораздо меньше.

Упомяну среди прочих – простите, пожалуйста, если кого позабыл, – главного суперинтенданта Кевина Мура, оказавшего неоценимую помощь, блистательных сотрудников отдела высоких технологий Рея Пэкема и его жену, подбросивших замечательные творческие идеи. Констебль Пол Гжегожек из местной вспомогательной бригады вводил меня в курс преступной жизни Брайтона и действий полиции, которая старается ее обуздать. Благодарю сержанта Джулиана Клаппа, заставившего меня не раз содрогнуться во время процедуры оформления предварительного заключения, и инспектора Марка Пауэллса из отдела идентификации сассекской уголовной полиции.

Хочу поблагодарить инспекторов Роя Эппса и Пола Фарнелла, констебля Мэтта Вебстера, инспектора Энди Парра, главного суперинтенданта Питера Колла, начальника отдела высоких технологий сержанта Фила Тейлора и бывшего начальника того же отдела Джона Шоу, ныне возглавляющего экспертно-криминалистическую бригаду; Джулию Пейдж из отдела программного обеспечения; сержанта Кита Халлета, работающего с полицейской информационной программой ХОЛМС; консультанта аналитического отдела Брайана Кука; инспектора уголовной полиции Уильяма Уорнера; старшего следователя по уголовным делам Стюарта Леонарда; старшего аналитика Сьюзи Строан; сержанта Джейсона Тингли; офицеров отдела семейных проблем Аманду Страуд и Луизу Пай и отдельно старшего следователя отдела тяжких преступлений Тони Кейса, который уделил мне очень много времени, с энтузиазмом оказывая колоссальную помощь.

Большое спасибо фантастической мюнхенской команде моих помощников: комиссару криминальной полиции Вальтеру Дюфтеру, Людвигу Вальдингеру, Детфелю Пухельту, Францу-Йозефу Вильфингу; Энди и Сабине; Анетт Липперт, потрудившейся познакомить меня с Мюнхеном; и, конечно, величайшему из живущих немецких актеров Гансу Юргену Штокери, который с величайшим терпением провел меня как минимум десять раз по всему городу, уточняя места действия.

Мне очень помогли эссекский коронер доктор Питер Дин, патологоанатом доктор Найджел Киркэм, судебно-медицинский эксперт министерства внутренних дел Великобритании доктор Весна Джурович, судебный дантист научно-криминалистической лаборатории и отдела судебной медицины Монреаля доктор Роберт Дорион – автор исчерпывающего труда о зубном прикусе. От всей души благодарю своих чудесных друзей в морге Брайтона и Хоува – Элси Суитмен, Виктора Синдена – за бесконечное внимание, доброту, понимание.

Спасибо Брайану Эллису, доктору Эндрю Дэйви, доктору Джонатану Пашу, технику-патологоанатому Тому Ферреру, Роберту Фрэнкису – одному из немногих, кто догонял меня в автомобильных гонках; Питеру Бейли, обладающему энциклопедическими познаниями о прошлом и настоящем Сассекса и о сети железных дорог графства. Огромная благодарность инспектору по надзору за приемными детьми Крисси Франклин, которая неустанно меня консультировала в своем нелегком и тонком деле.

Как обычно, спасибо Крису Уэббу, который заботился о моем компьютере; неофициальным редакторам Иможен Ллойд-Уэббер, Анне-Лизе Линдеблад и Сью Энселл, читавшим на разных стадиях рукопись и делавшим бесценные замечания. Благодарю за усердную работу группу по связям с общественностью издательства «Мидас», Тони Малликена, Марго Вилал и Амелию Роуленд.

Шлю бесчисленные благословения своему сказочному агенту Кэрол Блейк – гордясь, что позволил ей ходить всего в нескольких туфлях из имевшихся у нее трех триллионов фирменных пар. А также своему киноагенту Джулиану Фридмену. Считаю большой честью публикацию моих книг издательством «Макмиллан». Всех не перечислить, но поблагодарю Ричарда Чаркина, Дэвида Норта, Джеффа Даффилда, Анну Стокбридж, Вивьен Нельсон, Мари Слокомб, Мишель Тейлор, Кейтриону Роу, Клэр Берн, Али Мюиридена, Ричарда Эванса, Хлою Брайтон, Лиз Коуэн, мою машинистку Лесли Левин и в заключение, но отнюдь не в последнюю очередь, Стеф Бирвирт – редактора, которая творит невероятные чудеса. Через Ла-Манш посылаю общее спасибо немецким издателям за щедрую помощь. Особенно Петеру Ломанну, Джулии Шейд, Андреа Энгену, Корделии Борхард, Бруно Бэку, Индре Хайнц и необычайно грозной Андреа Дидрих – величайшему издателю в Германии.

Спасибо моим верным гончим Берти, Сути и Фибе за напоминание, что и за дверью моего рабочего кабинета продолжается жизнь.

Последняя, но самая горячая благодарность моей милой Хелен за веру в мои способности, в то, что другого пути передо мной просто нет.

Наконец, еще раз спасибо всем моим читателям – за письма и добрые слова. Для меня это много значит.

Питер Джеймс

Сассекс, Англия

scary©pavilion.co.uk

www.peterjames.com

Ждать темноты долго, но стоит. Время не проблема. Он давно понял, что времени в жизни полно, когда ее остается еще хоть чуточку. У него куча времени. Почти миллиардный запас.

Вскоре после полуночи женщина, за которой он следовал по пятам, свернула на двухполосную подъездную дорогу и подъехала к освещенной одним фонарем площадке заправочной станции «Бритиш петролеум». Он остановил угнанный фургон на неосвещенной полосе, следя за ее тормозными огнями, которые горели все ярче и ярче. Красный цвет опасности, красный цвет удачи, красный цвет секса. Семьдесят один процент жертв убивают родные и близкие люди. Цифры статистики бешено крутились в голове, словно шарик пинбола в поисках лузы. Он собирал статистику, старательно пряча цифры, как белка орешки, храня в долгой памяти до того дня, когда они наверняка понадобятся.

Вопрос в том, сколько процентов из семидесяти одного знают, что их вот-вот убьют. Вы знаете, леди?

Мелькали передние фары автомобилей, в шеренгу грузовиков затесался маленький синий «Рено», дребезжа в багажнике какими-то слесарными инструментами. У колонок стояли только две машины – готовившаяся отъехать пассажирская «Тойота» и большой «Ягуар». Его владелец, тучный мужчина в плохо сидевшем смокинге, возвращался от окошечка кассы, засовывая во внутренний карман бумажник. Неподалеку стоял бензовоз «Бритиш петролеум», водитель которого в защитном костюме разматывал длинный шланг, готовясь к дозаправке.

Старательно оглядевшись, он заметил всего одну камеру слежения, направленную на заправочную площадку. С этой проблемой вполне можно справиться.

Лучшего места для наблюдения не придумаешь!

Он послал камере воздушный поцелуй.

Был теплый летний вечер. Кэти Бишоп откинула с лица растрепанные огненно-рыжие волосы и устало зевнула. Вымоталась – но очень-очень приятно, спасибо! Она настороженно разглядывала бензоколонку, видя в ней, как почти во всех прочих бензоколонках, некое инопланетное существо, прибывшее на Землю, чтобы ее запугать. Муж с огромным трудом разбирается в инструкциях к посудомоечной и стиральной машинам, утверждая, что они написаны на чужом, «женском» языке. А с ее точки зрения, бензоколонки выражаются на чужом языке, инструкции написаны на «мужском» жаргоне.

Она, как обычно, с трудом открутила крышку бензобака своего «БМВ», уставилась на таблички «премиум» и «супер», вспоминая, что именно надо залить. Если «премиум», Брайан будет недоволен из-за низкосортного бензина, если «супер» – будет ворчать из-за лишней траты денег. Впрочем, в данный момент это не имеет значения. Держа в одной руке шланг и с силой нажимая на рычаг, она помахала другой, привлекая внимание сонного ночного дежурного в окошечке.

Брайан все больше ее раздражает. Жутко надоели скандалы из-за дурацких мелочей – его зубная паста лежит не на своем месте на полочке в ванной, стулья вокруг кухонного стола расставлены не на одинаковом расстоянии друг от друга… Кроме того, он буквально свихнулся, регулярно таская домой сумки из секс-шопов со всякими дикими приспособлениями, настаивая, что их надо испробовать. Противно до невозможности.

Она так глубоко задумалась, что почти не заметила, как шланг дрогнул, колонка резко щелкнула. Вдыхая пары бензина, запах которых ей очень нравился, Кэти толкнула рычаг вверх, заперла дверцы машины с помощью пульта дистанционного управления – Брайан без конца предупреждает, что автомобили часто угоняют на бензозаправках, – и пошла к будке расплачиваться.

На обратном пути старательно уложила в сумочку кредитную карточку и квитанцию, отперла дверцу, села и снова заперла ее изнутри, защелкнула ремень безопасности, запустила мотор. Включился проигрыватель с лазерным диском. Она на секунду подумала, не поднять ли верх машины. Уже за полночь, опасно в такой час ехать в Брайтон с открытым верхом. Лучше сидеть в безопасности в закрытом автомобиле. Потом решила не поднимать.

Только вырулив с заправки и проехав добрую сотню ярдов по темной и скользкой дороге, она почуяла в машине какой-то посторонний запах. Хорошо знакомый. Потом что-то мелькнуло в зеркале заднего обзора.

В машине кто-то был.

Страх вонзился в горло рыболовным крючком, руки на руле застыли. Она с силой нажала на тормозную педаль, автомобиль с визгом остановился, рука отчаянно нащупывала рычаг, чтобы дать задний ход, вернуться на спасительную заправку, и почувствовала прикосновение к горлу острого холодного металла.

– Поезжай вперед, Кэти, – сказал он. – Ты ведь была не слишком хорошей девочкой, правда?

Стараясь увидеть его в зеркальце, она уловила проблеск серебристого лезвия.

А он уловил в том же зеркальце ужас в ее глазах.

Марлон, как всегда, плавал в стеклянном сосуде, кружа в своем мире с неуемной целеустремленностью исследователя, который направляется к очередному, еще не нанесенному на карту континенту. Рот его открывался и закрывался, глотая главным образом воду, а порой и микроскопические хлопья, которые обходились Рою Грейсу в ту же сумму, в какую обошелся бы обед золотой рыбки в ресторане «Гордон Рамзи».

Грейс развалился в шезлонге в гостиной своего дома, обставленного давно исчезнувшей женой Сэнди в черно-белом минималистском стиле дзен и до недавнего времени полного воспоминаний о ней. Теперь здесь осталось лишь несколько забавных вещичек 1950-х годов, которые они вместе купили: главная гордость – отреставрированный и отремонтированный музыкальный автомат – и всего одна ее фотография в серебряной рамке, снятая двадцать лет назад на отдыхе на Капри. Прелестное загорелое лицо с широкой и счастливой улыбкой. Она стоит у скалы, длинные светлые волосы развеваются на ветру, вся сплошь залита солнцем, словно посланная ему с небес богиня.

Грейс хлебнул виски со льдом, не сводя глаз с телеэкрана, где крутилось старое кино на DVD, один из десяти тысяч фильмов, которых, по твердому убеждению его коллеги и приятеля Гленна Брэнсона, он просто не мог не видеть.

В последнее время вовсе не вопрос об одностороннем преимуществе Брэнсона в этой области вынуждает его стремиться к полноправному соперничеству. Перед ним стоит задача учиться, пополнить образование, ликвидировать обширные культурные пробелы. Он постепенно и медленно осознал, что в мозгу отложились бесчисленные страницы полицейских руководств и инструкций, результаты матчей по регби и крикету, футбольных игр, мотогонок и больше почти ничего. Дело надо поправить. И срочно.

Потому что впервые за долгое время он вновь с кем-то встречается, к кому-то тянется, может быть, даже в кого-то влюблен. Не верится в такую удачу. Но она гораздо образованнее, чем он. Порой кажется, что прочитала каждую книгу, когда-либо написанную, видела каждый фильм, слышала каждую оперу, знакома с творчеством каждого художника, живого и мертвого. Мало того, она заканчивает философский факультет Открытого университета.

Этим объясняется стопка философских книжек на журнальном столике за шезлонгом. Большинство недавно куплено в «Сити-букс» на Вестерн-роуд, остальные выловлены в бесчисленных книжных лавках Брайтона и Хоува.

Сверху лежат две с самыми понятными названиями: «Утешения философией», «Черепаха дзен». Книги для простых людей, в которые можно вникнуть. Ну хотя бы частично, получив возможность для блефа при обсуждении с Клио некоторых занимающих ее вопросов. Причем, как ни странно, он сам искренне заинтересовался. В частности, вполне согласился с Сократом, одиноким, приговоренным к смерти за свое учение и образ мыслей, однажды сказавшим: «Не стоит жить неосмысленной жизнью».

На прошлой неделе она потащила его на Глайндборн[1] послушать «Свадьбу Фигаро» Моцарта. Опера его слегка утомила, но порой музыка и само представление отличались такой красотой, что он чуть не заливался слезами.

И сейчас его захватил черно-белый фильм, снятый в послевоенной Вене. Вот Орсон Уэллс в роли дельца черного рынка Гарри Лайма поднимается в парке отдыха в люльке на колесе обозрения вместе с Джозефом Коттеном. Коттен обвиняет своего старого друга Гарри в коррупции. Уэллс оправдывается, напоминая, что в Италии при Борджа тридцать лет шли войны, убийства, кровопролитие и одновременно царствовал Ренессанс, творили Микеланджело, да Винчи. А что вышло из Швейцарии после пятисот мирных лет демократии и всеобщей братской любви? Часы с кукушкой.

Грейс еще раз от души хлебнул виски. Уэллс играет обаятельного человека, но он не испытывает к нему симпатии. Это негодяй и мерзавец. За двадцать лет службы он не встречал ни одного мерзавца и негодяя, который не пытался бы оправдать свои действия. В их извращенном представлении плох мир, а не они сами.

Он зевнул, погромыхал кубиками льда в опустевшем стакане, думая о завтрашнем дне – пятнице – и об обеде с Клио. Не видел ее с прошлой пятницы – она уезжала на выходные на крупное сборище родственников в честь тридцать пятой годовщины свадьбы родителей. Немного обидно, что она его не пригласила поехать, как бы сохраняя дистанцию и давая понять, что, хоть они встречаются, занимаясь любовью, целого все же реально не составляют. А в понедельник отправилась на курсы повышения квалификации. Они ежедневно перезваниваются, обмениваются сообщениями по электронной почте, и все-таки он безумно тоскует по ней.

Завтра утром предстоит встреча с непредсказуемой, попеременно кислой и сладкой начальницей Элисон Воспер, заместителем начальника сассекской уголовной полиции. Вдруг устав как собака, он раздумывал, выпить ли еще виски и досмотреть фильм или приберечь все это на завтрашний вечер, когда услышал звонок в дверь.

Кто может нанести визит в полночь?

Вновь прозвонил звонок. Затем послышался настойчивый стук.

Он озадаченно и настороженно выключил видео, не совсем уверенно поднялся и пошел в прихожую. Снова стук и звонок.

Грейс жил в почти тихом пригороде, на застроенной отдельно стоявшими домами улице, сбегавшей к морскому берегу Хоува. Здесь проходила проторенная дорожка наркоманов и ночных хулиганов Брайтона и Хоува, против которых он прочно держал оборону.

Долгие годы службы скрещивал мечи с местными злодеями, вымещал злобу на простых подонках и сильных игроках. Мало кто с ним тут мог потягаться. Но он так и не потрудился врезать дверной глазок и поставить цепочку.

Поэтому, понадеявшись на свою сообразительность, притупленную лишним количеством виски, Грейс широко распахнул дверь. И увидел перед собой самого любимого на свете мужчину – сержанта Гленна Брэнсона ростом шесть футов два дюйма, чернокожего и лысого, как метеорит. Однако сейчас сержант не улыбался, как это было ему свойственно, а морщился и таращил глаза.

Лезвие крепче врезалось в горло, распарывало. С каждым ухабом на дороге становилось больней и больней.

– Выброси всякие домыслы из головы, – тихо и добродушно предупредил он.

По горлу текла кровь, или пот, или то и другое – неясно. Объятая страхом и ужасом, Кэти отчаянно старалась мыслить здраво. Открыла рот, хотела что-нибудь сказать, видя приближавшийся свет фар, стискивая скользкими от пота руками рулевое колесо «БМВ», но лезвие только сильнее впивалось.

Машина въезжала на вершину холма, слева горели огни Брайтона и Хоува.

– Держись левой полосы, выезжай на вторую развязку.

Она покорно свернула на широкую двухполосную Дайкроуд, залитую оранжевым фонарным светом. Знала, куда они едут, понимала, что должна что-нибудь сделать, прежде чем доедут. Сердце вдруг подскочило от радости. Через дорогу замелькали голубые звездные вспышки. Патрульная машина! Стоит перед другим автомобилем. Она протянула руку, чтобы выключить указатель поворота, но вместо этого стеклоочистители заскрежетали по сухому стеклу.

Черт возьми!

– Зачем ты включила «дворники», Кэти? Дождя нет, – послышался голос с заднего сиденья.

Проклятье, проклятье, проклятье! Не на то нажала!

Проехали мимо полицейской патрульной машины. Она смотрела на ее фары в зеркале, как на исчезающий оазис, и одновременно ей удалось разглядеть позади бородатую физиономию в низко надвинутой бейсбольной кепке и темных очках, несмотря на ночь. Лицо неузнаваемое и все-таки, вместе с голосом, тревожно знакомое.

– Поворачивай влево, Кэти. Сбрось скорость. По-моему, ты знаешь, куда мы направляемся.

Сенсор автоматически открывает ворота. Через несколько секунд они распахнутся, «БМВ» в них въедет, они за ним закроются, она очутится в темноте, в одиночестве, никто не будет ее видеть, кроме мужчины на заднем сиденье.

Нет. Этого нельзя допустить.

Можно вывернуть руль, врезаться в фонарный столб или в фары приближающегося автомобиля. Она еще сильней напряглась. Взглянула на спидометр, стараясь сообразить. Если резко затормозить или на что-нибудь натолкнуться, его бросит вперед, нож вылетит из рук. Это было бы умно. Не просто умно – единственный выход.

Помоги мне, Господи Иисусе.

В желудке образовался комок, который жег сильней льда. Во рту возник кислый зловонный запах. Вдруг зазвонил мобильник, лежавший рядом на сиденье. Тринадцатилетняя падчерица Карли выбрала для сигнала глупую надоедливую распроклятую «цыплячью песенку», которая всякий раз ее чертовски бесит.

– Даже не думай отвечать, Кэти, – предупредил он.

И она не ответила. Вместо того покорной овечкой свернула налево в послушно открывшиеся ворота из кованого железа, за которыми лежала короткая темная асфальтированная дорожка, обсаженная немыслимо огромными кустами рододендронов, купленных Брайаном в садовом центре за сумасшедшие деньги. Чтобы они нас ограждали, объяснил он.

Угу. Чтоб ограждали. Большое спасибо.

Передние фары высветили фасад. Несколько часов назад Кэти выехала из своего дома. Теперь, в этот самый момент, он казался совсем другим – чужим и враждебным, от которого надо бежать со всех ног.

Ворота закрылись за ней.

Рой Грейс несколько секунд ошеломленно таращился на Гленна Брэнсона. Обычно официально одетый, сержант был теперь в веселенькой синей рубахе, спортивной серой курточке с капюшоном, мешковатых штанах и кроссовках. На лице – печать многодневной усталости. Вместо обычного в последнее время модного мужского одеколона от него несло застарелым потом. Он больше смахивал на разыскиваемого преступника, чем на полицейского.

Прежде чем Грейс сумел вымолвить слово, сержант его крепко обнял, прижавшись потной щекой к его лицу.

– Рой, она меня выгнала. Господи боже, старик, она меня вышвырнула!

Грейс кое-как умудрился ввести друга в дом, в гостиную, усадить на диван. Сев рядом и обхватив могучие плечи сержанта, сочувственно спросил:

– Эри?

– Она меня вышвырнула.

– То есть как? Что значит «вышвырнула»?

Гленн Брэнсон подался вперед, уткнулся локтями в стеклянный журнальный столик и закрыл лицо ладонями.

– Я этого не переживу. Рой, ты мне должен помочь. Я не вынесу.

– Чего тебе налить? Виски? Вина? Кофе?

– Мне нужна Эри. И Сэмми. И Рэми. – И Гленн отчаянно зарыдал.

Грейс на секунду оглянулся на золотую рыбку, глядя, как Марлон дрейфует, сделав редкий перерыв в кругосветном путешествии, праздно открывая и закрывая рот, и вдруг понял, что сам открывает и закрывает рот. Потом встал, вышел из комнаты, откупорил годами пылившуюся в буфете бутылку коньяка «Курвуазье», плеснул в стакан, сунул в мясистую руку Гленна:

– Выпей.

Сержант нянчил стакан, молча глядя в него, словно выискивая написанное на поверхности сообщение. Наконец сделал маленький глоточек, за которым последовал очень большой, после чего он поставил стакан, не сводя с него мрачного взгляда.

– Рассказывай, – попросил Грейс, глядя на неподвижно застывшие на телевизионном экране лица Орсона Уэллса и Джозефа Коттена. – Говори, что случилось.

Брэнсон тоже взглянул на экран и пробормотал:

– Знаешь, все дело в верности. Дружба, любовь, измена…

– Что это значит?

– Кино, – выдавил он. – «Третий человек». Режиссер Кэрол Рид. Музыка. Всегда меня заводит. Орсон Уэллс рано прославился, а первого успеха не смог повторить – вот в чем его трагедия. Бедняга. Снял несколько лучших фильмов всех времен и народов. А за что его люди особенно помнят? Помнят толстяка, торгующего шерри.

– Я тебя не совсем понимаю, – признался Грейс.

– По-моему, это был шерри. Возможно. Кому какое дело? – Гленн поднес к губам стакан и осушил его. – Я за рулем. Ну и хрен с ним.

Рой терпеливо ждал, решив ни в коем случае не позволять Гленну вести машину. Он никогда прежде не видел своего друга в таком состоянии.

Гленн почти бессознательно протянул ему пустой стакан.

– Еще хочешь?

Сержант, глядя в стол, промямлил:

– Как скажешь.

Грейс налил ему коньяку на четыре пальца. Два месяца назад Гленна подстрелили во время организованного Роем налета, в чем он до сих пор себя адски винил. Пронзившая сержанта пуля 38-го калибра чудом не причинила большого вреда. Пройди она на полдюйма правее, было бы совсем другое дело.

Пуля с круглой головкой попала в брюшину под грудной клеткой на небольшой скорости, не задев позвоночник, аорту, внутреннюю полую вену и мочеточники. Частично повредила мочевой пузырь, который пришлось оперировать, и мягкие ткани, главным образом жировые прослойки и мышцы, что тоже потребовало хирургического вмешательства. Через десять дней его выпустили из больницы домой на долгую реабилитацию.

На протяжении двух следующих месяцев Грейс каждый день и каждую ночь прокручивал в памяти события той операции. Снова, снова и снова. Несмотря на все расчеты и меры предосторожности, все пошло кувырком. Никто из вышестоящего начальства его не винил, но в душе он чувствовал себя ответственным за ранение подчиненного.

Еще хуже – лучшего друга.

Еще хуже – в начале операции другая его подчиненная, на редкость талантливая Эмма Джейн Бутвуд, получила тяжелые травмы, пытаясь остановить фургон, и до сих пор остается в больнице.

Слегка утешали недавно подмеченные и навсегда запомнившиеся слова философа Сёрена Кьеркегора: «Жизнь нужно жить, а понять ее можно лишь задним числом».

– Эри, – вдруг простонал Гленн. – Господи Иисусе, я этого не вынесу…

Грейс знал о супружеских проблемах друга. Само собой разумеется, у полицейского безумный, неупорядоченный график работы. Если он не женат на понимающей это коллеге, наверняка возникнут проблемы. У каждого из их братии в некий момент они возникают. Может быть, и Сэнди страдала, только о том не говорила. Может быть, потому и исчезла. Может быть, поняла, что с нее хватит, и просто ушла. Таково одно из множества объяснений случившегося в июльский вечер, когда ему исполнилось тридцать лет.

В прошлую среду с тех пор стукнуло девять лет.

Сержант хлебнул коньяку и жестоко закашлялся. Потом взглянул на Грейса большими, налившимися желчью глазами:

– Что мне делать?

– Объясни, что случилось.

– Эри решила, что с нее довольно.

– Чего?

– Меня. Нашей совместной жизни. Не знаю. Просто не знаю. – Он уставился куда-то вдаль. – Ходила на всякие курсы самосовершенствования. Я же тебе рассказывал, покупала мне книжки «Мужчины с Марса, женщины с Венеры», «Почему женщины не разбираются в дорожных картах, а мужчины не могут ничего найти в холодильнике», прочую белиберду… Понял? Все сильней злилась, когда я поздно возвращался домой, а ей приходилось сидеть с ребятишками, пропускать курсы. Понял?

Грейс понял, плеснул себе виски, потом вдруг ощутил желание закурить.

– Но я думал, ей самой хотелось, чтобы ты служил в полиции.

– Угу. А теперь наш график довел ее до ручки. Разве женщину можно понять?

– Ты умный, сообразительный, амбициозный, быстро продвигаешься. Разве она этого не понимает? Не знает, как высоко тебя ценит начальство?

– По-моему, ей на это дерьмо глубоко плевать.

– Возьми себя в руки, старик! Ты днем работал охранником, а три ночи в неделю вышибалой. Что тебе светило, черт возьми? Сам же мне говорил, что, когда у тебя сын родился, ты как бы прозрел. Не хотел, чтобы он признавался своим одноклассникам, что его отец – вышибала в ночном клубе. Хотел, чтоб он тобой гордился. Правда?

Брэнсон тупо смотрел в свой стакан, снова опустевший.

– Угу.

– Тогда я не понимаю…

– Я тоже.

Видя, что выпивка несколько угомонила приятеля, Грейс взял его стакан, налил еще на два пальца, снова сунул ему в руку. Вспомнил собственный опыт патрульного, свою долю семейных разборок. Любой полицейский ненавидит вызовы по «семейным проблемам», которые, главным образом, оборачиваются вторжением в дом, где отчаянно скандалят муж с женой. Как правило, один из них или оба пьяные и копу в лицо в ту же минуту врезается кулак или стул летит в голову. Впрочем, этот опыт дал Грейсу рудиментарное представление о семейном праве.

– Ты когда-нибудь плохо вел себя с Эри?

– Шутишь? Никогда. Никогда. Не может быть даже речи.

Грейс поверил, хорошо зная, что Брэнсон по натуре не способен жестоко обращаться с любимыми. В могучей туше прячется добрейшая, нежнейшая, деликатнейшая душа.

– Закладная на дом оформлена на тебя?

– На нас обоих. – Брэнсон поставил стакан и снова заплакал. Через несколько минут, когда слезы иссякли, сказал: – Господи Иисусе… Лучше б та самая пуля не промахнулась. Пускай бы попала мне в самое сердце, ко всем чертям.

– Типун тебе на язык.

– Правда. Я серьезно. Ничего не выиграл, чтоб мне провалиться. Она взбесилась из-за того, что я работаю семь дней в неделю по двадцать четыре часа, а в последние полтора месяца вообще не бывал дома. А ты называешь меня подкаблучником.

Грейс минутку подумал.

– Дом твой. Тебе он принадлежит не меньше, чем Эри. Даже если она на тебя разозлилась, из дома не выкинет. У тебя есть свои права.

– Угу. Да ты же знаешь Эри.

Действительно, весьма привлекательная дама под тридцать с очень сильной волей, всегда твердо дает понять, кто хозяин в доме Брэнсонов. Пусть Гленни носит штаны, но его физиономия выглядывает из ширинки.

Почти в пять утра Грейс вытащил из комода какие-то простыни, одеяло, постелил приятелю постель. Бутылка виски и бутылка коньяку почти опустели, в пепельнице громоздилась куча раздавленных окурков. Он уже почти совсем бросил курить, увидев недавно в морге черные легкие заядлого курильщика, но долгая выпивка лишила его силы воли.

Казалось, будто прошло лишь несколько минут, когда зазвонил мобильник. Грейс взглянул на будильник у кровати и с ужасом понял, что уже десять минут десятого.

Звонят почти наверняка со службы. Он дал телефону еще позвонить, стараясь полностью проснуться, чтоб голос звучал твердо. В голову будто вонзалась проволока для резки сыра. На этой неделе он исполняет обязанности старшего следователя и фактически должен являться в офис к восьми тридцати, всецело готовый к самым серьезным делам. Наконец он нажал кнопку ответа:

– Рой Грейс слушает.

Послышался очень серьезный голос молодого инспектора из диспетчерской по имени Джим Уолтерс, с которым Грейс несколько раз разговаривал, но лично не встречался.

– Суперинтендант, сержант из брайтонского управления просит вас заняться подозрительной смертью на Дайкроуд-авеню в Хоуве.

– Можете сообщить какие-нибудь подробности? – спросил Грейс, окончательно придя в себя.

Разъединившись, накинул халат, налил в кружку воды, принял две таблетки парацетамола из аптечки в ванной, запил, выдавил из фольги еще две, протопал в другую комнату, крепко пропахшую спиртным и мужским запахом, растормошил Гленна Брэнсона:

– Вставай, вставай, это твой личный врач из преисподней!

Брэнсон приоткрыл один глаз.

– Издеваешься, старик, мать твою? – Он схватился за голову. – Черт возьми, сколько я вчера выпил? Голова как…

Грейс протянул таблетки и кружку:

– Завтрак в постель. У тебя две минуты, чтобы принять душ, одеться, проглотить таблетки и еще чего-нибудь на кухне. Потом отправляемся на службу.

– Забудь. Я еще неделю на больничном.

– Ничего подобного. Заключение врача. Никакого больничного. Приступаешь к работе сегодня. Сию же минуту. Идем труп осматривать.

Брэнсон медленно, словно ежесекундно страдая от боли, поднялся с постели. Грейс увидел круглый бесцветный шрам в нескольких дюймах выше пупка – след от пули. Меньше дюйма в диаметре. Устрашающе маленький.

Сержант сглотнул таблетки, запил водой, встал, затоптался на месте в длинных трусах, как бы потеряв ориентацию, почесывая мошонку.

– Черт побери, старик, у меня ничего нет, кроме этой вонючей одежды. Нельзя же в ней осматривать труп.

– Труп возражать не будет, – заверил друга Грейс.

Телефон звонил и вибрировал. Пип-пиииип-зззззз-пиииип-пип-ззззз… Дисплей вспыхивал, судорожно трепыхаясь на краю раковины, где Вонючка его оставил, словно крупное, обезумевшее, насмерть подбитое насекомое.

Через тридцать секунд аппарату удалось его разбудить. Он рывком сел в постели, как всегда ударившись головой о низкую крышу фургона.

– Черт возьми!

Телефон упал с раковины на узкую ковровую дорожку, по-прежнему издавая омерзительный звон. Прошлой ночью он взял его в угнанной машине – хозяин не позаботился оставить инструкцию или ПИН-код. Вонючка был в таком вздрюченном состоянии, что не соображал, как заглушить звонок, и не решался выключить аппарат, не зная ПИН-кода, чтоб снова включить. А ему надо было сделать несколько звонков, прежде чем хозяин сообразит, что телефон пропал, и попросит компанию об отключении. Среди прочего позвонил брату Мику, который живет в Сиднее в Австралии с женой и ребятишками. Мик звонку не обрадовался, проворчал, что у них сейчас четыре утра, и разъединился.

Еще раз прозвонив, прогудев, пропищав, телефон замолчал. Классный аппарат в поблескивающем корпусе из нержавеющей стали, одна из последних моделей «Моторолы». В магазинах, торгующих без специальной скидки, стоит фунтов триста. Если повезет, то после небольшого торга можно будет его утром сбагрить за двадцать пять.

Он вдруг почувствовал, что его колотит. Непонятная темная жидкость, текущая в венах, пронизывала каждую клетку тела, пока он лежал поверх одеяла в нижнем белье, то обливаясь потом, то трясясь. То же самое повторяется каждое утро, когда мир представляется жуткой пещерой, которая вот-вот обрушится и поглотит его. Навсегда.

Перед глазами мелькнул скорпион.

– Пошел вон, чтоб тебя разразило ко всем чертям!

Он снова сел, снова стукнулся, вскрикнув от боли. Никакого скорпиона, вообще ничего. Просто поехала крыша, из-за чего кажется, что личинки вгрызаются в тело, тысячами копошатся под кожей, образуя плотный кокон.

– Проваливайте ко всем чертям! – проскрипел он, пытаясь их стряхнуть, все громче сыпля проклятиями, соображая, что нет никаких скорпионов. Одно воображение. Каждый день одно и то же. Подсказывает, что надо принять коричневого или белого. Господи Иисусе, хоть чего-нибудь.

Он напомнил себе, что пора выбираться отсюда, уйти от запаха потных ног, зловонной одежды, прокисшего молока, встать и отправиться в офис. Бетани нравится, когда он говорит об офисе. Считает, что это забавно. При этом так странно хихикает, кривя маленький ротик, что продетое в верхней губе колечко на секунду совсем исчезает. Только непонятно, потешается ли она вместе с ним или над ним.

Впрочем, она его любит. Это ясно: он никогда раньше ничего такого не чувствовал. Видел в мыльных телесериалах, как люди признаются друг другу в любви, но не имел никакого понятия, что это значит, пока не познакомился с ней, подсадив в машину на второй развязке в пятницу несколько недель назад – или несколько месяцев.

Она его любит, время от времени нянчится, как с любимой куклой. Покупает еду, убирает квартиру, стирает одежду, заклеивает иногда вскакивающие прыщи, неловко занимается сексом днем или ночью, прежде чем торопливо умчаться.

Голова раскалывалась. Он пошарил на полке, вытянув руку с татуировкой во всю длину, нащупал пачку сигарет, пластмассовую зажигалку и пепельницу из фольги, лежавшую за складным ножом, который всегда был наготове, открытый.

Из пепельницы посыпались на пол окурки и пепел. Вонючка вытряхнул из пачки сигарету «Кэмел», закурил и в зубах с ней откинулся на тощую подушку. Одурманенный, глубоко затянулся и медленно выпустил дым из ноздрей. Сладкий вкус, невероятно сладкий! Мрачность на мгновение развеялась. Сердце хорошо застучало. Почувствовался прилив сил. Он ожил.

Что-то происходит. Звучит и замолкает сирена. Громыхает автобус, подняв за собой ветер и тучу пыли. Кто-то нетерпеливо гудит. Тарахтит мотоцикл. Он потянулся к пульту дистанционного управления, несколько раз промахнулся, пока не нащупал нужную кнопку, включил телевизор. Шикарная чернокожая Триша брала интервью у рыдавшей чернокожей женщины, муж которой только что признался, что он гей. На полоске внизу экрана указывалось время – шесть тридцать.

Рано. Еще все спят. В офисе пока нет никого из сотрудников.

Снова мимо промчалась сирена. Вонючка закашлялся от табачного дыма, выполз из постели, осторожно перебравшись через тело спящего ливерпульца, имени которого не запомнил, явившегося сюда среди ночи со своим приятелем, покурив травки, выпив бутылку водки, купленную кем-то в нелегальной лавке. Остается надеяться, что они отвалят, проснувшись и обнаружив, что тут нет ни еды, ни наркоты, ни выпивки.

Он дернул дверцу холодильника и вытащил единственное, что там было, – полбутылки теплой кока-колы. Холодильник не работал с момента приобретения самого фургона. Крышка открутилась со слабым шипением – хороший вкус, сказочный.

Потом он наклонился над кухонной раковиной, полной тарелок, которые надо вымыть, картонок, которые надо выбросить – когда снова придет Бетани, – раздвинул оранжевые занавески в крапинку. Яркий лазерный луч солнца враждебно ударил в лицо, обжигая глаза.

Свет разбудил хомяка Эла. Даже с одной лапой в лубке, зверек подскочил в колесе и забегал. Вонючка посмотрел сквозь решетку, хватит ли воды и корма. Вроде хватит. Потом надо выбрать из клетки какашки. Больше ему ничего практически не приходится делать по дому.

Он вновь задернул занавески, хлебнул еще колы, поднял с пола пепельницу, затянулся сигаретой в последний раз, высосал почти до фильтра, загасил окурок. Снова закашлялся – кашель не унимается уже несколько дней или даже недель. Потом, вдруг почувствовав слабость, осторожно схватился за раковину, добрался до лежанки, цепляясь за спинки стульев вокруг широкого кухонного стола, улегся, слушая вокруг дневные шумы – пульс, звуки, ритмы, голоса его города. Здесь он родился и наверняка однажды умрет.

Городу он нисколько не нужен. Это город магазинов с такими вещами, какие он себе никогда в жизни позволить не сможет, с произведениями искусства, которых он не понимает, с лодками, яхтами, принадлежностями для гольфа и путешествий, с агентами по недвижимости, юристами, однодневными турагентами, представителями торговых ассоциаций, полицейскими. Он везде видит потенциальное посягательство на свою жизнь. Сами люди для него не имеют и никогда не имели значения. Они и я.

У них собственность. Это значит – наличные деньги.

Наличные позволяют прожить еще двадцать четыре часа. За двадцать фунтов, вырученных за украденный телефон, можно купить коричневый или белый пакетик – героин или крэк, что подвернется под руку. Если еще пятерку выгадать – пойдет на еду, выпивку, курево. Вдобавок, может, получится что-то украсть.

Редчайшая вещь – великолепный летний английский день. Даже в высоких даунских холмах никакого намека на ветер. Без четверти одиннадцать солнце уже высушило росу на густой зелени и дорожках брайтонского гольф-клуба, земля совсем просохла, затвердела, в воздухе сильно пахло свежескошенной травой и деньгами. Жара была столь сильной, что ее хотелось соскрести с кожи.

Автомобильная стоянка сверкала дорогим металлом, кроме писка неисправной противоугонной сигнализации, слышались только жужжание насекомых, рубящие удары титана по выщербленному полимеру, электрический рокот тележек, быстро замолкавшие звонки мобильных телефонов, приглушенные проклятия промахнувшихся игроков.

Отсюда кажется, будто стоишь на вершине мира. На юге открывается полный вид на Брайтон и Хоув в долине – крыши, выше поднимающиеся к побережью, одиноко торчащая труба шорэмской электростанции, дальше серо-голубые воды Ла-Манша.

На юго-западе виднеются очертания города Уортинга, тающие, подобно многим его старым жителям, в дальней дымке. На севере лежат луга и пшеничные поля Даунса. Недавно скошенные квадратные и длинные круглые копны лежат, как фишки в настольной игре; работающие комбайны представляются издали крошечными, как игрушечные машинки.

Впрочем, почти все утренние гольфисты видели это так часто, что почти уже не замечали. В гольф по утрам играют элита Брайтона и Хоува, профессионалы, бизнесмены и те, кто воображает, будто принадлежит к элите, немалое количество дам, для которых гольф служит способом достижения жизненных целей, множество пенсионеров – в основном растерянных мужчин, просто вынужденных здесь жить.

На девятой лунке Бишоп, вспотев, как все прочие, сосредоточился на сияющем белом мяче, который только что поставил на метку. Расслабил колени, развернулся, крепко ухватив клюшку, готовясь к отработанному удару. Практиковался он только в одном – в дисциплине, потому что твердо верил только в нее. Привлеченный шмелиным жужжанием, увидел божью коровку, внезапно взлетевшую справа с земли. Как бы готовясь к долгому полету, она расправила крылья, убрала закрылки.

Бишоп старался припомнить, что мать говорила о божьих коровках. Он не так уж суеверен – не больше любого другого, – чтобы верить в байки, будто они приносят богатство, удачу. Помня, что за ним в очереди три партнера, а следующие игроки уже на лужайке, он упал на колени, схватил рукой в перчатке красное существо в черных крапинах, перенес в безопасное место. Потом снова встал в стойку, сосредоточился, прицелился, не обращая внимания на собственную тень, протянувшуюся прямо перед ним, не обращая внимания на кружившего где-то рядом шмеля, нанес точный удар – вжик! – и про себя воскликнул: «Вот так!»

Придя в клуб утром измотанным как собака, Бишоп играл потрясающе. Ни партнер, ни трое соперников не верили своим глазам. Нынче утром казалось, будто он, обычный член клуба, отвечающий средним стандартам, много лет твердо стоявший на восемнадцатом месте, принял пару волшебных пилюль, которые полностью изменили его неизменно мрачное настроение и отразились на игре. Вместо того чтобы угрюмо и молча бродить по площадке, погрузившись в собственный внутренний мир, он отпустил пару шуточек, даже хлопнул кого-то по спине. Словно некий собственный демон, обычно тихонько сидевший в душе, вдруг вырвался на волю, по крайней мере на нынешнее утро.

Оставалось несколько последних ударов для успешного прохождения всех девяти лунок. Справа была плотная купа деревьев, заросшая густой травой, где мяч без следа затеряется. Слева полный простор. Всегда лучше бить чуть-чуть левей лунки. Но сегодня он был так уверен в себе, что решил послать мяч по лужайке. Шагнул, взмахнул клюшкой, ударил. Мяч с чудесным и нежным шлепком высоко воспарил, мертво замер, пронзил дугой облака на кобальтовом небе и упал, не докатившись до лужайки на пол-ярда.

Близкий друг Гленн Мишон, больше смахивавший со своей длинной гривой темных волос на состарившуюся рок-звезду, чем на самого удачливого в Брайтоне агента по сделкам с недвижимостью, ухмыльнулся, покачав головой.

– Чего бы ты ни добивался, приятель, поделись со мной, – сказал он.

Брайан отступил в сторону, сунул в сумку клюшку, глядя, как партнер готовится к удару. Один из соперников, маленький дантист-ирландец в очках с толстыми стеклами и в шотландском берете, сделал долгий глоток из кожаной набедренной фляжки, которую предлагал всем по кругу, хотя было только без десяти одиннадцать. Другой хороший игрок, Йен Стайл, был в дорогих бермудах и в рубашке поло с эмблемой Хилтон-Хэд-Айленда.

Ни один из них не повторил его достижения.

Схватив свою тележку, он зашагал вперед, держась от остальных подальше, решив полностью сосредоточиться, не отвлекаясь на пустую болтовню. Если удастся успешно пройти девять первых лунок, всего с одной метки забросив мяч в лунку, получится невероятный результат: на четыре меньше пара[2]. Должно получиться! Он чертовски близко к лунке.

Сорокадвухлетний Бишоп был чуть больше шести футов ростом, с сухим холодно-симпатичным лицом под аккуратно и гладко зачесанными назад темными волосами. Его часто считали похожим на киноактера Клайва Оуэна, что ему очень нравилось, комплимент питал недокормленное эго. Всегда подобающе, хоть и ярко одетый, он был этим утром в синей рубахе поло с открытым воротом от Армани, брюках из шотландки, безупречно начищенных двухцветных туфлях для гольфа, круглых темных очках от Дольче и Габаны.

У него, как правило, не имелось возможности тратить время по будням на гольф, но его недавно избрали членом комитета этого престижного клуба с перспективой стать председателем, и он поэтому считал необходимым присутствовать на всех клубных мероприятиях. Само по себе председательство не слишком много для него значило. Его манила только слава, связанная с титулом. Северный Брайтон – хорошее место для налаживания контактов, а многие инвесторы, связанные с ним делами, были членами гольф-клуба. Не менее важно – а может быть, даже важнее, – что это радовало Кэти, удовлетворяя ее светские амбиции.

Кэти как бы запечатлела в памяти некое руководство по светскому скалолазанию, пункты которого тикают друг за другом: вступление в гольф-клуб – тик; избрание в комитет – тик; членство в «Ротари-клубе»[3] – тик; президентство в местном отделении «Ротари» – тик; членство в Национальном комитете защиты детей от жестокого обращения – тик… А недавно она составила новый список, рассчитанный на десять лет вперед, убеждая его в необходимости заручиться сторонниками, которые однажды его выберут высоким шерифом или лордом-наместником Восточного или Западного Сассекса.

Он остановился на почтительном расстоянии от первого из четырех мячей на дорожке, с некоторым самодовольством отметив, насколько его мяч впереди других. Приблизившись, оценил силу и точность удара. Мяч лежал меньше чем в десяти футах от лунки.

– Знатный удар, – признал ирландец, протягивая фляжку.

Он отмел ее взмахом руки:

– Спасибо, Мэтт. Для меня слишком рано.

– Знаешь, что говорил Фрэнк Синатра? – спросил ирландец.

Бишоп отвлекся, обратив внимание на щеголеватого клубного секретаря, бывшего армейского офицера, который стоял перед зданием клуба вместе с двумя незнакомыми мужчинами и указывал пальцем в их сторону, и через секунду вымолвил:

– Нет… Что?

– Он говорил: «Мне жалко тех, кто не пьет, потому что, когда они по утрам просыпаются, день для них будет потерян».

– Никогда не был поклонником Фрэнка Синатры, – заявил Бишоп, не сводя глаз с троих мужчин, решительно направлявшихся к ним. – Фривольный и сентиментальный зануда.

– Не надо быть поклонником Синатры, чтобы выпивать с удовольствием!

Проигнорировав снова предложенную ирландцем фляжку, он сосредоточился на выборе клюшки. То ли сделать изящный широкий удар, то ли попросту сразу загнать в лунку мяч. Годы тяжкого опыта говорили, что, когда везет, надо действовать осторожно и методично. На пересохшей августовской земле гораздо безопаснее бить старательно выбранной короткой клюшкой, хоть и стоя поодаль от лунки. Казалось, будто девственную траву вокруг брил парикмахер опасной бритвой, а не газонокосилкой. Она была гладкой, бархатной, как сукно бильярдного стола. Нынче утром вся зелень насмерть пересохла.

Он наблюдал за клубным секретарем в синем блейзере, серых фланелевых брюках, остановившимся на зеленой площадке перед лункой и указывавшим на него. С одной стороны от секретаря стоял высокий лысый чернокожий мужчина в темно-коричневом костюме, с другой – столь же высокий, но очень худой белый человек в плохо сидевшем синем костюме. Оба стояли неподвижно, смотрели, кивали. Интересно, кто это такие?

Ирландец громко выругался. Настала очередь Йена Стайла, который сделал хорошо рассчитанный удар клюшкой номер 9, и мяч остановился в нескольких дюймах от лунки. Гленн Мишон, партнер Бишопа, пустил мяч слишком высоко – он приземлился в добрых двенадцати футах от площадки.

Бишоп повертел в руках короткую клюшку, потом решил разыграть перед секретарем классическую картину, сунул ее в тележку и вытащил длинную клинообразную.

Принял стойку, отбросив на мяч длинную узкую тень, замахнулся, сделал шаг вперед и ударил. Клюшка слишком рано ударила по земле, начисто срезала дерн, он в отчаянии увидел, как мяч, скользнув, почти под прямым углом врезался в естественное препятствие.

Черт возьми.

Подняв тучу песка, он его вытащил, но до лунки все равно осталось добрых тридцать футов. Сильный удар подогнал мяч на три фута.

Партнеры заполнили карточки. Все-таки удалось пройти девять последних лунок на два меньше пара. Но в душе он сыпал проклятиями. Если бы сделал правильный выбор, удалось бы на четыре меньше.

Он потащил тележку к краю лужайки. Навстречу ему шагнул чернокожий мужчина.

– Мистер Бишоп? – уточнил он низким голосом. Тон твердый, уверенный.

– Да? – Он в раздражении остановился. И увидел предъявленное удостоверение офицера полиции.

– Сержант Брэнсон из уголовной полиции Брайтона. Мой коллега, констебль Николл. Можно вас на пару слов?

Чувствуя, как на небо надвинулась огромная туча, он спросил:

– В чем дело?

– Простите, сэр, – кажется, с искренним сожалением проговорил офицер, – лучше поговорить в другом месте.

Бишоп оглянулся на трех партнеров по гольфу, шагнул ближе к сержанту Брэнсону и тихо сказал, надеясь, что никто не услышит:

– Действительно не совсем подходящий момент. У меня турнир по гольфу. Нельзя отложить, пока я доиграю?

– Простите, сэр, – настаивал Брэнсон, – дело важное.

Клубный секретарь мельком бросил на него непонятный взгляд, после чего с большим интересом уставился на иссыхавшую траву у себя под ногами.

– Что такое? – спросил Бишоп.

– Мы должны кое-что сообщить вам о вашей жене, сэр. К сожалению, у нас плохие вести. Буду очень признателен, если вы на минутку пройдете вместе с нами в клуб.

– Что с моей женой?

Сержант кивнул на здание клуба:

– Предлагаю побеседовать наедине, сэр.

Софи Харрингтон бегло мысленно подсчитывала трупы. Семь на этой странице. Пролистала назад. Четырьмя страницами раньше одиннадцать. Добавим четыре после взрыва бомбы в машине на первой странице, три уложенные очередью из «узи» на девятой, шесть после крушения частного самолета на девятнадцатой, пятьдесят два в разбомбленном наркопритоне в Уиллсдене на двадцать восьмой. И теперь еще семь наркоманов с угнанной яхты в Карибском море. В целом восемьдесят три, а она дошла только до сорок первой страницы распечатки файла из ста тридцати шести страниц.

Говори после этого о куче дерьма!

Ну, согласно продюсеру, приславшему сценарий по электронной почте два дня назад, его отправили Энтони Хопкинсу, Мэтту Дэймону, Лоре Линни, его прочла Кира Найтли, режиссер Саймон Уэст, снявший «Лару Крофт» – ничего себе – и «Воздушную тюрьму», которая ей по-настоящему нравится, видно снятая ради чистой забавы.

Конечно.

Поезд подземки влетал на станцию. Здоровенный растаман, сидевший напротив в подключенных к плееру наушниках, судорожно сжимал колени и мотал головой в такт музыке. Рядом с ним дремал с открытым ртом пожилой мужчина с дымчатой шевелюрой. Сбоку от него молоденькая хорошенькая азиатка сосредоточенно читала журнал.

В дальнем конце вагона под болтавшейся ручкой и объявлением агентства по найму сидел какой-то плотно закутавшийся чокнутый придурок, в капюшоне и темных очках, длинноволосый и бородатый, уткнувшийся в газету, которые раздают даром в часы пик у входа в подземку. Время от времени он посасывал тыльную сторону правой ладони.

У Софи с недавнего времени вошло в привычку рассматривать всех пассажиров, отыскивая воображаемого смертника с бомбой. Еще одна рутинная автоматическая предосторожность, необходимая для выживания, вроде обычая оглядываться в обе стороны, прежде чем переходить дорогу. Впрочем, в данный момент правила на секунду смешались.

Она опаздывала, потому что надо было кое-что сделать, прежде чем выскакивать в город. Уже половина одиннадцатого, обычно она к этому времени уже час сидит в офисе. Увидела проплывшую мимо надпись «Грин-парк». Рекламные плакаты на стене с картинками и четкой печатью размылись, затуманились. Двери зашипели, открылись. Она вновь вернулась к распечатке, намереваясь за пару секунд просмотреть то, что ей помешали прочесть вчера вечером – но как помешали, господи помилуй! Боже мой, даже вспомнив об этом, она заледенела.

Перевернула страницу, стараясь сосредоточиться в жарком, душном вагоне, из которого надо выйти на следующей остановке – «Пикадилли». Явившись в контору, придется печатать отзыв.

До сих пор история развивалась так. Папа-мультимиллиардер, безумно любивший единственного ребенка – дочь двадцати одного года, скончавшуюся от передозировки героина, – нанял бывшего солдата-наемника, ставшего киллером. Киллеру открыт неограниченный счет на поиски и уничтожение каждого звена в цепочке, начиная с того, кто сажает маковые зерна, заканчивая тем, кто сбывал дочке смертельное зелье.

Рекламный слоган: самоубийственная страсть пересеклась со сбытом наркотиков.

Поезд подъезжал к станции «Пикадилли». Софи затолкала распечатку в прозрачную ярко-красную папку, сунула в рюкзачок между ноутбуком, новеньким, наполовину прочитанным справочником о туристических поездках на выходные и августовским номером дорогого журнала «Харперс куин». Журнал не совсем в ее вкусе, но любовник – приятель, как она его всем представляет, за исключением двух ближайших подруг, – намного ее старше, гораздо умнее, образованнее, поэтому она изо всех сил старается поспевать за последними писками моды, диеты и прочего, чтобы казаться самой продвинутой девочкой в городе, полностью отвечающей его планетарным претензиям.

Через несколько минут она широко шагала в удушающей жаре по теневой стороне Уордор-стрит. Кто-то ей когда-то рассказывал, что Уордор-стрит – единственная улица в мире, где обе стороны теневые, потому что приютили музыкальную и киноиндустрию. Она в это так до конца не поверила.

В свои двадцать семь лет, с темными волосами до плеч, привлекательным личиком, вздернутым коротким носиком, Софи не была красивой по классическим меркам, но весьма сексуальной. На ней был легкий пиджак цвета хаки, светлая футболка, мешковатые джинсы и кроссовки. Сегодня ей до боли хотелось повидаться с приятелем. Когда доведется с ним встретиться? Она с острой ревностью знала, что нынче он дома, в постели с женой.

Понятно, что их отношения не приведут ни к чему, просто не хочется, чтобы он ее бросил, как свою первую жену, от которой у него двое детей. Но она все равно обожает его. И с этим ничего не поделаешь, черт побери.

Она его просто боготворит. Целиком и полностью. Даже двусмысленные отношения ей нравятся. Нравится его опасливая оглядка при входе в ресторан, нравится, что он начал следить, не заметил ли их кто-нибудь из знакомых, за много месяцев до того, как они впервые переспали. Нравятся сообщения по электронной почте. Его запах. Телесные соки. Неожиданные появления среди ночи в последнее время. Например, вчера. Он всегда приходит к ней в крошечную брайтонскую квартирку, что странно – у него квартира в Лондоне, где он живет всю рабочую неделю.

– Ох, проклятье, – тихо высказалась она, подходя к офисной двери. – Проклятье, проклятье, проклятье!..

Остановилась и набрала сообщение: «Скучаю по тебе! Обожаю тебя! Жутко хочу тебя! ХХХХ[4]».

Отперла ключом дверь, наполовину поднялась по узкой лестнице, услышала два резких звонка, взглянула на дисплей мобильника, разочарованно прочитала сообщение своей лучшей подруги Холли: «Пойдем завтра вечером на вечеринку на пристани? Будет клево».

«Нет, – подумала Софи. – Не хочу завтра идти на клевую вечеринку. Вообще никогда. Просто хочется…»

Чего хочется, черт возьми?

На дверях перед глазами висела эмблема: символическое изображение молнии на кинопленке, под которым темнели слова: «Блайндинг лайт продакшнс».

Она вошла в унылый кабинетик. Повсюду мебель из оргстекла, прозрачные столы и стулья, аквамариновое ковровое покрытие, на стенах плакаты с кадрами из фильмов, в производстве которых иногда участвовала их компания. «Венецианский купец» с Аль Пачино и Джереми Айронсом; один из первых фильмов Шарлиз Терон, выпущенный сразу на видео; лента о вампирах с Дугреем Скоттом и Саффрон Берроуз.

За крошечной приемной, где стояли ее письменный стол и оранжевый диванчик, располагался открытый кабинет руководителя и главного юрисконсульта Адама. Наголо выбритый, веснушчатый, он горбился за компьютером, одетый в самую что ни на есть ужасающую рубашку, не считая той, в которой был вчера. Кроме него, там сидел хладнокровный финансовый директор Кристиан, с глубокой сосредоточенностью вглядываясь в какой-то бесцветно-серый график на компьютерном мониторе. На нем, напротив, была рубашка из явно неисчерпаемой шелковой, баснословно дорогой коллекции – на этот раз кремовая – и шикарные замшевые туфли. Рядом с ним стоял черный каркас складного велосипеда.

– Доброе утро, ребята, – поздоровалась Софи.

Они в ответ помахали рукой.

Софи была менеджером по развитию, а еще секретаршей: заваривала чай, прибирала в конторе, пока постоянная уборщица-полька сидела с маленьким ребенком. А также принимала посетителей в приемной. И заодно делала все прочее.

– Только что прочитала какую-то белиберду, – сообщила она. – «Рука смерти». Бред полный.

Никто не отреагировал.

– Хочет кто-нибудь кофе? Чаю?

На сей раз реакция последовала незамедлительно. Как обычно. Она вышла на кухоньку, налила чайник, включила, заглянула в банку с печеньем, где, как всегда, завалялось лишь несколько крошек. Сколько ни клади, прожорливые чайки склюют дочиста. Вскрывая пачку легкоусвояемого шоколадного печенья, взглянула на мобильник. Ничего.

Набрала номер.

Через несколько секунд он ответил, и сердце у нее замерло. Сказочный голос.

– Привет, это я, – сказала она.

– Я сейчас не могу говорить. Позже перезвоню. – Холоднее, чем камень.

Телефон замолчал намертво.

Она как будто позвонила кому-то чужому. Совсем не тому, с кем спала в одной постели, которого знала несколько часов назад. Ошеломленно посмотрела на аппарат, чувствуя глубоко в душе какой-то непонятный ужас.

Через дорогу от конторы Софи находилось кафе «Старбакс». Плотно закутанный придурок в капюшоне и темных очках, сидевший раньше в дальнем конце вагона метро, склонился к окошку, сунув под мышку бесплатную свернутую газету, заказывая скудную еду в фольге. Большую упаковку. Он не спешил. Поднес ко рту правую руку, присосался к тыльной стороне ладони, как бы приглушая слабую пульсирующую боль от жалящего укуса.

Словно в ответ на сигнал, заиграл Луи Армстронг. Может, в воображении, может, в кафе. Непонятно. Впрочем, не имеет значения, он просто слушал – Луи играл для него одного любимую мелодию, мантру: «Все на свете время наше».

Он помычал, забирая свою упаковку и хлеб, расплатился наличными, пошел с едой к стойке, опять бормоча про себя: «Все на свете время наше». И правда. Черт побери, Обладатель Миллиардного Запаса Времени может спокойно ко всем чертям убить целый день, слава богу!

Кроме того, отсюда хорошо виден вход в офис.

По дороге ехал черный «Феррари». Последняя модель – «Ф-430-спайдер». Он равнодушно смотрел, как автомобиль останавливается за такси, из которого выходил пассажир. Современные машины не для него. Как и для многих других людей, которые не могут себе их позволить. Хотя ему отлично известны эти машины. Известны практически все модели на планете, он держит в памяти цены и спецификацию. Еще одно преимущество обладания колоссальным капиталом времени. Взглянув на колесные спицы, отметил, что в автомобиле установлена тормозная система «Брембо» с 380-миллиметровыми керамическими дисками с восемью осями спереди и с четырьмя сзади. Выигрыш в весе по сравнению со сталью составляет два с половиной килограмма.

«Феррари» исчез из поля зрения. Софи сидит на втором этаже, но точно неизвестно, где ее окно. Ничего – пусть только выйдет в дверь, за которой он наблюдает.

Музыка все играла.

Он радостно мычал про себя.

Кабинет секретаря гольф-клуба Северного Брайтона был выдержан в армейском стиле, отражая прошлое майора в отставке, который умудрился пройти действительную службу на Фолклендах и в Боснии, удостоившись немалых наград и, что самое главное, оставшись целым и невредимым.

Там стоял полированный письменный стол из красного дерева с многочисленными аккуратными стопками бумаг и двумя флажками: государственным – «Юнион Джеком» – и спортивным сине-зеленым, с белым логотипом клуба. На стенах висели фотоснимки в рамках; рисунки сепией, изображавшие игроков и лунки; коллекция старых клюшек, скрещенных, как дуэльные шпаги.

Бишоп сидел один на большом кожаном диване, не сводя глаз с сержанта Гленна Брэнсона и констебля Ника Николла, расположившихся перед ним в креслах. На нем был костюм для гольфа и башмаки на толстой подошве. Он обильно вспотел от жары и услышанного.

– Мистер Бишоп, – сказал высокий чернокожий сержант, – я вынужден с прискорбием сообщить, что ваша уборщица, – он заглянул в блокнот, – миссис Айяла, придя в дом на Дайк-роуд- авеню в Хоуве в восемь тридцать, обнаружила вашу жену, миссис Кэтрин Бишоп… – Сержант помолчал, как будто ожидал подтверждения, что правильно назвал имя.

Бишоп тупо смотрел на него.

– Э-э-э… бездыханной. «Скорая» приехала в восемь пятьдесят две, и санитары не обнаружили признаков жизни. Полицейский врач прибыл в девять тридцать и засвидетельствовал смерть. Сэр, примите глубокие соболезнования.

Бишоп открыл рот, лицо задергалось, глаза завращались, словно временно сорвались с места, ничего не видя, ни на чем не останавливаясь. Из горла вырвался слабый хрип.

– Нет. Пожалуйста, скажите, что это неправда. Прошу вас. – Он качнулся вперед, закрыв лицо руками. – Нет… Нет. Не верю. Прошу вас, скажите, что это не так. – Последовало долгое молчание, прерываемое лишь его всхлипами. – Прошу вас… Ведь это неправда? Ведь это не Кэти? Моя девочка… моя любимая Кэти… – Он согнулся со стоном.

Полицейские сидели неподвижно, чувствуя себя очень неловко. Гленн Брэнсон, с трещавшей от тяжкого похмелья головой, в душе проклинал Роя Грейса, которому позволил насильно отправить себя на службу с утра пораньше, да еще в такую ситуацию. Обычно подобные вести сообщают служащие отдела семейных проблем, прошедшие специальную психологическую подготовку, но его начальник не всегда соблюдал это правило. В случае подозрительной смерти, как на сей раз и было, Грейс лично извещал родственников или посылал с известием своих самых профессиональных сотрудников, способных засечь непосредственную реакцию. Специалисты успеют еще поработать.

С минуты пробуждения в доме Роя Грейса день превратился в полный кошмар. Сначала пришлось побывать на месте преступления. Привлекательная рыжеволосая женщина лет за тридцать лежит голая в постели, руки связаны двумя галстуками, рядом валяется противогаз времен Второй мировой войны, на шее тонкая синяя полоса, возможно, от удавки. Предположительная причина смерти – удушение, но точно утверждать пока рано. Убийство или плохо закончившиеся сексуальные игры? Только патологоанатом министерства внутренних дел, который уже должен прибыть на место, сможет определенно это установить.

Гнусный негодяй Грейс, бывший для Гленна безусловным идолом, хотя и не по совсем понятной причине, приказал отправиться домой переодеться, а потом сообщить новость мужу. Можно было бы отказаться, сославшись на плохое самочувствие, и Гленн, может быть, отказался бы, если б приказ отдал другой офицер. Не Грейс. Вдобавок он вдруг почувствовал благодарность, что неприятное дело отвлекает его от собственных горестей.

Поэтому он отправился домой в сопровождении констебля Ника Николла, который без конца рассказывал о своем новорожденном младенце и счастье отцовства, и с облегчением обнаружил, что Эри нет дома. И вот теперь, свежевыбритый, в костюме и туфлях, сидя в престижном гольф-клубе, он выкладывал ужасную весть и, как ястреб, следил за реакцией Бишопа, стараясь делать свое дело без всяких эмоций. То есть беспристрастно оценивать поведение мужчины.

Факт заключался в том, что около семидесяти процентов убийств в Соединенном Королевстве совершается близкими жертвы. В данном случае муж – первый подозреваемый.

– Можно мне поехать домой и увидеть ее? Мою девочку… Мою…

– К сожалению, сэр, невозможно, пока криминалисты не завершат осмотр. Потом вашу жену увезут в морг. Там вы ее и увидите. Боюсь, нам придется просить вас произвести опознание.

Брэнсон с Николлом молча смотрели, как Бишоп, закрыв лицо руками, раскачивается взад-вперед на диване.

– Почему мне нельзя поехать домой? В свой дом? В наш дом? – неожиданно выпалил он.

Брэнсон взглянул на Николла, который теперь глядел в широкое окно на поле, где четыре игрока в гольф проходили девятую лунку. Как тактично ответить на такой вопрос, черт возьми? Снова твердо взглянув в лицо Бишопу, прямо в глаза, сержант сказал:

– Мы не можем вдаваться в детали, но думаем, что в вашем доме совершено преступление.

– Преступление? – как бы не понял Бишоп.

– К сожалению, сэр, – подтвердил Брэнсон.

– О каком… преступлении вы говорите?

Брэнсон минутку подумал, по-настоящему сосредоточившись. Не так-то легко сказать.

– Смерть вашей жены произошла при некоторых подозрительных обстоятельствах.

– Подозрительных обстоятельствах? Что имеется в виду? Как именно?

– К сожалению, не смогу объяснить. Надо дождаться заключения патологоанатома.

– Патологоанатома? – Бишоп медленно покачал головой. – Это моя жена. Кэти. Моя жена. Вы не можете мне рассказать, как она умерла? Я… ее муж. – Он снова уронил лицо в ладони. – Намекаете, что ее убили?

– Сэр, пока мы не вправе вдаваться в детали.

– Нет, вправе. Изложите детали. Я ее муж и имею право знать.

Брэнсон снова спокойно и твердо взглянул на него:

– Узнаете, сэр, как только закончится обследование. Будем очень признательны, если вы явитесь в главное управление, где мы с вами и побеседуем о случившемся.

Бишоп взмахнул руками:

– У меня турнир по гольфу… Я половину поля прошел…

На этот раз Брэнсону удалось встретиться взглядом с коллегой, оба подняли и опустили брови. Странноватая ссылка на гольф. Хотя, если честно сказать, в состоянии шока люди часто делают и говорят непонятные вещи. Вовсе не обязательно определенным образом их истолковывать. Вдобавок Брэнсон отчасти отвлекся, стараясь припомнить, когда в последний раз глотал таблетку парацетамола. Когда можно будет без вреда для здоровья принять еще пару. Решив, что уже пришло время, осторожно пошарил в кармане, выдавил из фольги две капсулы, сунул в рот. Попробовал проглотить не запивая – капсулы застряли в горле.

– Я объяснил ситуацию вашим друзьям, сэр. Они продолжают игру. – Он опять попытался сглотнуть.

Бишоп замотал головой:

– Я лишил их всяких шансов. Их дисквалифицируют!..

– Мне очень жаль, сэр.

Гленн хотел добавить: «И пошел ты в задницу со своим гольфом», но тактично сдержался.

Группа «Блайндинг лайт» готовилась снимать фильм ужасов на Малибу и в Лос-Анджелесе. Компанию молодых богачей пожирают на Малибу враждебные инопланетные микроорганизмы. Свой отзыв об оригинальном сценарии Софи Харрингтон озаглавила «Встреча инопланетян с передовым отрядом».

Глядя в детстве «Волшебника страны Оз», ей хотелось когда-нибудь хоть самую малость поучаствовать в съемках кино. Теперь она добилась желанной работы, о которой мечтала, в компании мужчин, сделавших вместе дюжину фильмов – кое-какие Софи видела либо в кинотеатрах, либо на кассетах и DVD, – причем некоторым светил если не «Оскар», то хотя бы определенный коммерческий успех.

Софи протянула Адаму кружку кофе с молоком, с двумя ложками сахара. Кристиан получил кружку чистого жасминного чая, а сама она уселась за стол с чаем с молоком и двумя ложками сахара и принялась проглядывать кучу сообщений, пришедших в ящик электронной почты.

Только одно, черт возьми, заслуживало первоочередного внимания. Софи поднесла к уху трубку мобильника, набрала номер и сразу попала на голосовую почту.

– Перезвони, как только сумеешь. Очень беспокоюсь, – продиктовала она.

Через час снова попробовала. Снова голосовая почта.

Электронные сообщения продолжали поступать. Нетронутый чай стоял на письменном столе в приемной. Распечатка, которую она читала в метро, была открыта на той же странице, на какой она вышла из поезда. Она не успела заказать на завтра ленч в «Каприсе» для другого своего шефа, Люка Мартина, позабыла предупредить Адама об отмене назначенной на вторую половину нынешнего дня встречи с бухгалтером по имени Гарри Хикс… Короче говоря, день полностью пошел кувырком.

Потом зазвонил телефон, и внезапно дела пошли еще хуже.

Женское тело еще не издавало трупного запаха, значит, смерть наступила недавно. Впрочем, посодействовал кондиционер в спальне Бишопов, эффективно разгонявший губительную августовскую прибрежную жару.

Трупные мухи пока не слетелись, но ждать их недолго. Чуют мертвое тело за пять миль, почти с того же расстояния, что репортеры, один из них уже топчется у ворот и пристает к констеблю, который стоит на посту, никого не пуская. Судя по жестикуляции, журналист от него ничего не добился.

Рой Грейс, в белом стерильном бумажном костюме с капюшоном, в резиновых перчатках и бахилах, наблюдал за ним в фасадное окно. Кевин Спинелла, молодой человек двадцати с небольшим лет, с острыми чертами лица, в сером костюме с плохо повязанным галстуком, держал в руке блокнот и жевал жвачку. Грейс встречался с ним раньше. Спинелла работал в местной газете «Аргус» и, видимо, выработал сверхъестественную способность прибывать на место преступления задолго до официального вызова полиции. Судя по скорости и точности, с какой сведения о серьезных преступлениях попадают в последнее время в общенациональные средства массовой информации, Грейс догадывался, что утечка идет из уголовного розыска или откуда-то сверху. Впрочем, эта проблема интересовала его сейчас меньше всего.

Он прохаживался по комнате, держась за оградительной лентой, протянутой криминалистами по ковровому покрытию, и названивая по мобильному телефону. Он уже выделил помещение для оперативного штаба, где будет работать сборная бригада детективов из отдела тяжких преступлений и их помощников – регистратора, аналитика и координатора. В данный момент дорога каждая минута – золотое время. От первого часа пребывания на месте подозрительной смерти во многом зависит возможный успешный арест.

В комнате, пропахшей дорогими духами, Грейс между каждым звонком гадал: случайная ли это смерть? Несчастный случай во время извращенного секса?

Или убийство?

Совершивший убийство преступник почти всегда находится в ненормально возбужденном состоянии. За долгие годы Рой Грейс повидал многих убийц, лишь некоторым из которых удавалось сохранять спокойствие, хладнокровие, сдержанность – по крайней мере, сразу после убийства. Почти все пребывают в каком-то багровом тумане. Адреналин бушует, мысли путаются, потенциальные действия и планы нарушены цепной реакцией, вызванной элементарными химическими процессами в мозгу.

Недавно он видел документальный телевизионный фильм о человеческой эволюции, которая не поспевает за развитием общества. При встрече с налоговым инспектором требуется самообладание, но верх берет примитивное побуждение «либо дерись, либо беги», как при столкновении в саванне с саблезубым тигром. Человека захлестывает мощная волна адреналина, вызывающая дрожь и слабость.

Со временем приступ проходит. Поэтому, чтоб добиться результата, необходимо захватить преступника в момент максимального возбуждения.

Спальня тянулась по всей длине дома, какого, без малейшей зависти понял Грейс, он никогда себе позволить не сможет. Даже если когда-нибудь выиграет в лотерею, что маловероятно, поскольку каждую неделю забывает купить билет. Возможно, это будет средненькая георгианская усадьба с прудом и лужайкой в несколько акров. Более или менее стильная, более или менее классная. Вот именно. Помещик Грейс. Такое можно себе представить. В самой глубине души.

Но не вульгарный псевдотюдоровский особняк с белеными стенами и электрическими коваными воротами в Брайтоне и Хоуве на шикарной Дайк-роуд-авеню. Ни в коем случае. В данный момент одно хорошо – под навесом гаража стоит отлично отреставрированный белый «Ягуар МК-2», что свидетельствует о неплохом вкусе Брайана Бишопа.

Два других автомобиля на подъездной дорожке не производят особого впечатления. Темно-синий кабриолет «БМВ» третьей серии и черная «Тойота». За ними на круглой гравийной площадке перед домом теснились квадратная машина отдела тяжких преступлений, полицейский автомобиль с опознавательными знаками, несколько машин криминалистической бригады. Скоро к ним добавится желтый «Сааб» с откидным верхом, принадлежащий Надюшке Де Санча, патологоанатому из министерства внутренних дел, которая уже едет на место преступления.

В другом конце спальни из окон справа и слева от кровати открывается вид на городские крыши и море, находящееся примерно за милю, и вниз на террасные лужайки сада, посреди которого стоит еще более впечатляющий, чем бассейн позади, скульптурный фонтан, копирующий «Маннекен-Пис» в Амстердаме – каменную фигурку писающего мальчика-херувима, – по вечерам наверняка красиво подсвеченный, думал Грейс, делая очередной звонок.

На этот раз он звонил старому трудолюбивому детективу Норману Поттингу, который особой любовью в бригаде не пользовался, но которому после успешного расследования предыдущего дела Грейс вполне доверял, как надежной рабочей лошадке. Посвятив Поттинга в текущие обстоятельства, Грейс поручил ему раздобыть записи камер наружного наблюдения в радиусе двух миль от места преступления, со всех дорог на въезде и на выезде из Брайтона. Потом отправил полицейских в форме по соседним домам для опроса.

И снова переключился на страшную картину: на широкой кровати с пологом на двух столбиках лежит неподвижное женское тело с раскинутыми руками, привязанными за запястья к балясинам мужскими галстуками, с открытыми свежевыбритыми подмышками. На теле ничего, кроме тонкой золотой цепочки с крошечной красной божьей коровкой и двух обручальных колец – гладкого золотого и другого, с крупным бриллиантом. Привлекательное лицо в обрамлении длинных рыжих волос и темные круги под глазами, предположительно от маски лежавшего рядом противогаза времен Второй мировой войны. Грейс мысленно повторил вопрос, который много лет в ходе следствия твердил про себя, словно мантру: «О чем говорит тебе труп, обнаруженный на месте преступления?»

Пальцы ног короткие, крепкие, ногти покрыты розовым облупившимся лаком. Одежда валяется на полу, как бы поспешно сброшенная. На одежде лежит старый плюшевый медвежонок. За исключением белой полоски от бикини, тело сплошь загорело – либо в нынешнее жаркое английское лето, либо на заграничном приморском курорте. На горле прямо над золотой цепочкой багровая полоса, почти наверняка от удавки, что указывает на предположительную причину смерти, хотя Грейс давно научился не делать поспешных выводов.

Глядя на мертвую женщину, он старался не думать о Сэнди – о своей пропавшей жене.

Не случилось ли с тобой такое, моя дорогая?

Хорошо, что бившуюся в истерике уборщицу выпроводили из дома. Одному богу известно, что она натворила на месте преступления, сорвав с мертвой женщины противогаз и бегая по комнате, как обезглавленная курица.

Когда удалось хоть немного ее успокоить, она кое-что сообщила. Муж погибшей, Брайан Бишоп, почти всю неделю живет в Лондоне. Нынче утром он участвует в турнире по гольфу в своем клубе в Северном Брайтоне, слишком дорогом для полицейских, хотя Грейс в любом случае в гольф не играет.

Прибывшая бригада криминалистов усердно взялась за работу. Один на четвереньках ползал по ковру в поисках волокон, другой посыпал порошком стены и все остальное, отыскивая отпечатки пальцев, третий – судебный эксперт Джо Тиндалл – методично осматривал каждую комнату.

Тиндалл, имеющий право в случае необходимости одновременно осматривать разные помещения, в данный момент вышел из смежной со спальней ванной. Он только что ушел от жены к молодой девушке, и Грейс не переставал удивляться его полному преображению.

Всего несколько месяцев назад он смахивал на чокнутого ученого с лохматой копной курчавых волос, в очках со стеклами толстыми, как донышко бутылки. Теперь голова аккуратно подстрижена, от нижней губы к подбородку тянется полоска волос шириной в четверть дюйма, на носу прямоугольные очки с голубоватыми стеклами. Впервые за долгие годы вступив в любовную связь, Грейс тоже пытался сменить имидж и сейчас с завистью понял, что с Тиндаллом ему никогда не сравняться.

Мертвое женское тело каждую пару секунд оживляла на миг фотовспышка. Неудержимо веселый фотограф, седовласый мужчина около пятидесяти по имени Дерек Гэвин, держал в Хоуве портретную студию, пока цифровые домашние камеры полностью не лишили его дохода. Он мрачно шутил, что предпочитает работать на месте преступления, потому что трупы не приходится уговаривать сидеть спокойно или улыбаться.

Пока лучшее полученное за утро известие заключалось в том, что дело поручено любимому патологоанатому Грейса – испанке с русскими аристократическими корнями Надюшке Де Санча, насмешливой и порой непочтительной, но блистательной в своем деле.

Он осторожно обошел тело, на секунду почуяв удавку на собственной шее и спазмы в желудке. Весь напрягся и сжался. Что за чертов садист это сделал? На глаза попалось крошечное пятнышко на белой простыне прямо под вагиной. Семенная жидкость?

Господи боже мой.

Сэнди…

Эта мысль всегда мучит его при виде каждой убитой молодой женщины. Пусть бы сегодня лучше дежурил кто-нибудь другой.

Возле кровати на позолоченной тумбочке в стиле Людовика XIV лежал мобильный телефон. Грейс чуть его не схватил – трудно избавляться от старых привычек. В недавно изданных новых инструкциях офицерам полиции напоминали, что потенциальную информацию с телефонов нужно снимать с помощью специалистов, а не с помощью звонка по номеру 1471. Он вызвал криминалиста из соседней комнаты и попросил проверить все телефоны.

Потом, как обычно, зашагал по дому, погрузившись в раздумья, мельком замечая броские модернистские картины на стенах. Прочел подпись художницы – Элен Стайл, призадумался, знаменитая ли, снова понял, что практически незнаком с миром искусства. Вошел в просторную ванную, открыл стеклянную дверь душевой кабины, в которой вполне можно было бы жить. Осмотрел куски мыла, висевшие на крючках гели, шампуни, пузырьки с таблетками в распахнутой дверце аптечного шкафчика. В памяти постоянно звучали слова уборщицы:

– Мистера Бишопа тут давно не было. Вчера вечером не было. Точно знаю – я миссис Бишоп ужин готовила. Один салат. Когда мистер Бишоп дома, он ест мясо, рыбу. Тогда мне приходится готовить много еды.

Если Брайана Бишопа вчера не было дома и кто-то другой занимался с его женой извращенным сексом, то кто он?

Если тот другой убил ее, то почему?

Случайно, нечаянно?

Багровая полоска на шее решительно говорит – нет.

Инстинкт Грейса тоже.

Подобно многим порождениям послевоенного строительного бума, Сассекс-Хаус – хилое двухэтажное прямоугольное здание – болезненно устаревал с годами. Архитектор под явным влиянием стиля модерн видел в нем надпалубную постройку небольшого дряхлого круизного парохода.

Здание, предназначавшееся для инфекционной больницы, было построено в начале 1950-х годов на высоких дальних уединенных холмистых окраинах Брайтона, сразу за пригородом Холлингбери, – архитектор, несомненно, считал это одиноко стоявшее сооружение великолепным и гордым, к своей вящей славе. Но прошедшие годы немилосердно с ним обошлись. Город расползался во все стороны, площадь вокруг больницы отвели под промышленную зону. По непонятным причинам больницу закрыли, строение выкупила финансовая компания, через несколько лет продала его фирме, торгующей холодильниками, та, в свою очередь, – «Америкэн экспресс», а та в середине 1990-х годов – главному полицейскому управлению Сассекса. Подновленное и приведенное в соответствие с современными стандартами здание служило передовой образцовой высокотехнологичной штаб-квартирой сассекской полиции, оснащенной лучшими местными силами. Впоследствии было решено пристроить к нему корпуса предварительного и постоянного заключения. Хотя Сассекс-Хаус трещал по всем швам, там размещали все новые полицейские подразделения. Всего в девяноста рабочих кабинетах размещались четыреста тридцать человек, причем далеко не каждый имел обещанное рабочее место.

По мнению Гленна Брэнсона, помещение для снятия свидетельских показаний – слишком громкое наименование для двух комнатушек. Меньшая, где помещались лишь монитор и пара стульев, использовалась для наблюдения. Большая, где он сейчас сидел вместе с констеблем Ником Николлом и бесконечно расстроенным Брайаном Бишопом, была обставлена так, чтоб свидетели и потенциальные подозреваемые чувствовали себя непринужденно, невзирая на две направленные прямо на них видеокамеры, вмонтированные в стену.

Яркий свет заливал жесткий серый ковер и кремовые стены; сквозь большое южное окно открывался частичный вид на Брайтон и Хоув за шиферной крышей супермаркета; в комнатке стояли три круглых стула с вишнево-красной обивкой, ничем не примечательный кофейный столик с черными ножками и столешницей под сосну, словно купленный на распродаже в последний момент.

Комната пахла как новенькая, будто ковровое покрытие только что настелили, а краска на стенах еще не просохла, хотя на памяти Брэнсона в ней всегда стоял такой запах. Пробыв здесь несколько минут, он вспотел наравне с констеблем Николлом и Брайаном Бишопом. Проблема в том, что система кондиционирования в здании никуда не годится, а половина окон не открывается.

Обозначив дату и время, Брэнсон включил диктофон, объяснив Бишопу, что это стандартная процедура. Тот согласно кивнул.

Он был совсем убит. Сидел в дорогом коричневом пиджаке с серебряными пуговицами, небрежно накинутом на синюю рубашку поло от Армани с открытым воротом, с торчавшими из нагрудного кармана темными очками, поникнув, сломавшись. Вне поля для гольфа штаны из шотландки и двухцветные туфли смотрелись довольно нелепо.

Брэнсон не мог не испытывать к нему жалости и сочувствия. Как ни старался, он не мог выбросить из головы Клайва Оуэна в фильме «Крупье». В других обстоятельствах он спросил бы у Бишопа, не родня ли они. Хотя к делу это не относилось, ему не давала покоя мысль, почему членам гольф-клуба, где строго соблюдаются излишние, на его взгляд, формальности и устаревшие правила моды – скажем, непременный выход на поле в галстуке, – дозволяется смахивать на участников пантомимы.

– Когда вы в последний раз видели свою жену? – спросил Брэнсон и отметил легкое замешательство Бишопа перед ответом.

– В воскресенье вечером, часов в восемь. – Бишоп отвечал покорно и вежливо, но голос его звучал бесстрастно, невыразительно, ничего не говоря о его общественном положении, словно он специально старался избавиться от каких-либо примет. Невозможно сказать, то ли он выходец из привилегированной семьи, то ли самостоятельно добился успеха. Сверхскоростной темно-красный «Бентли», оставшийся на стоянке у клуба, больше ассоциировался в представлении Брэнсона с футболистами, чем с классовой принадлежностью.

Дверь открылась, вошла нервная, аккуратная, подтянутая любимая помощница Роя Грейса Элинор Ходжсон с круглым подносом, на котором стояли три чашки кофе и стакан воды. Бишоп выпил воду, прежде чем она успела выйти из комнаты.

– Не видели ее с воскресенья? – с некоторым удивлением переспросил Брэнсон.

– Не видел. Я всю неделю живу в Лондоне в собственной квартире. Уезжаю из Брайтона вечером в воскресенье, обычно возвращаюсь в пятницу к концу дня. – Бишоп уставился в чашку с кофе, осторожно помешивая его ложечкой, принесенной Элинор Ходжсон.

– Значит, вы с ней виделись только по выходным?

– Если не встречались в Лондоне. Кэти иногда приезжала обедать или за покупками… или по другим делам.

– По каким?

– Театры… подруги… подопечные… Она бывала там с удовольствием, но…

Он надолго умолк.

В ожидании продолжения Брэнсон оглянулся на Николла, но ничего не добился от младшего коллеги.

– Но – что?.. – настойчиво переспросил он.

– У нее были свои дела. Бридж, гольф, благотворительность…

– Уточните.

– Ну… она сотрудничала со многими организациями. Особенно с Национальным комитетом защиты детей от жестокого обращения. И с прочими фондами. Финансировала местное общество помощи избиваемым женам. Очень добрая, щедрая женщина… – Брайан Бишоп закрыл лицо ладонями. – Черт побери… О боже… Что произошло? Пожалуйста, расскажите!

– У вас есть дети, сэр? – неожиданно спросил Ник Николл.

– Общих нет. У меня двое от первого брака. Сыну Максу пятнадцать, дочке Карли тринадцать… Макс сейчас с приятелем на юге Франции, а Карли у кузенов в Канаде.

– Кого следует оповестить о случившемся? – продолжал Николл.

Бишоп недоуменно тряхнул головой.

– Мы пришлем офицера из отдела семейных проблем, и она вам поможет уладить дела. Боюсь, вы сможете вернуться домой только через несколько дней. Вам есть где остановиться?

– У меня квартира в Лондоне.

– Нам еще надо будет с вами поговорить. Лучше в ближайшие дни не уезжайте из Брайтона. Может, устроитесь у друзей или в гостинице…

– А вещи, одежда? Мне много чего нужно… туалетные принадлежности…

– Сообщите сотруднику отдела семейных проблем, и получите необходимое.

– Пожалуйста, расскажите, что произошло?

– Мистер Бишоп, вы давно женаты?

– Пять лет… В апреле была годовщина.

– Можете назвать удачным свой брак?

Бишоп распрямился:

– Вы меня допрашиваете?

– Сэр, мы вас не допрашиваем. Просто задаем общие вопросы. Стараемся составить более полное представление о вашей семейной жизни. Это часто приносит следствию реальную пользу, стандартная процедура, сэр.

– По-моему, я вам уже все сказал. Хочу увидеть… свою девочку. Увидеть Кэти. Прошу вас…

Дверь открылась, и Бишоп увидел подходившего к нему плохо выбритого симпатичного доброжелательного мужчину ростом около пяти футов десяти дюймов, с внимательным и проницательным взглядом голубых глаз, светлыми короткими волосами, загорелыми и обветренными руками с аккуратно подстриженными ногтями, одетого в мятый синий костюм и белую рубашку с галстуком в синюю и белую полосу.

– Суперинтендант Грейс, – представился он. – Старший следователь по делу. Сочувствую вам всей душой, мистер Бишоп.

Бишоп крепко пожал ему руку костлявыми длинными пальцами, на одном из которых было кольцо с гербовой печаткой.

– Пожалуйста, расскажите, что случилось.

Рой Грейс взглянул на Брэнсона, на Николла. Он какое-то время следил за беседой из комнаты наблюдения, но не собирался этого выдавать.

– Вы нынче утром играли в гольф, сэр?

Глаза Бишопа на миг сверкнули.

– Да… Играл.

– А когда играли в прошлый раз, разрешите спросить?

Вопрос его озадачил. Грейс отметил, как взгляд Бишопа метнулся вправо-влево, потом решительно остановился на нем.

– В прошлое воскресенье.

Грейс мог точно сказать, врет допрашиваемый или говорит правду, прибегая к искусному эффективному способу наблюдения за глазами. Он обучился ему, интересуясь нейролингвистическим программированием. Мозг человека состоит из двух полушарий. В одном сохраняется истинная память, другое – творческое, сочинительское – питает воображение… и производит ложь. У каждого человека два этих мозговых полушария развиты по-разному. Выяснить степень развития можно с помощью контрольных вопросов, на которые собеседник, скорее всего, не станет давать ложный ответ, вроде того невинного с виду вопроса, который он только что задал Бишопу. Теперь если Бишоп при очередном вопросе скосит глаза влево, значит, скажет правду, если вправо, на сочинительскую сторону, – то соврет.

– Где вы провели вчерашнюю ночь?

Решительно глядя прямо перед собой и тем самым абсолютно ничего не выдав, ни сознательно, ни бессознательно, Бишоп ответил:

– В своей лондонской квартире.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

Глаза взволнованно метнулись влево – в область памяти.

– По-моему, консьерж Оливер.

– Когда вы с ним виделись?

– Вчера вечером, часов в семь, когда я вернулся из офиса. А потом утром.

– Во сколько вы нынче утром пили чай в гольф-клубе?

– В девять с небольшим.

– Выехали на машине из Лондона?

– Да.

– В котором часу?

– Около половины шестого. Оливер грузил в машину вещи – мою сумку с клюшками.

Грейс на секунду задумался.

– Может кто-нибудь засвидетельствовать, где вы были с семи часов вечера прошлого дня и до нынешнего утра?

Бишоп вновь взглянул влево, в сторону памяти, – стало быть, собирался сказать правду.

– Ужинал со своим финансовым консультантом в ресторане на Пикадилли… в «Уолсли».

– Консьерж видел, как вы ушли и пришли?

– Нет. Обычно он после семи не выглядывает до самого утра.

– Когда ужин закончился?

– Около половины одиннадцатого. А что вообще происходит? Охота на ведьм?

– Нет, сэр. Простите за некоторый педантизм, но мы сможем снять с вас все подозрения, если вы нам поможете. Не расскажете ли, что было после ужина?

– Я приехал к себе на квартиру и полностью отключился.

Грейс кивнул.

Бишоп, нахмурившись, твердо взглянул на него, потом на Брэнсона и Николла.

– А что? Думаете, будто я в полночь в Брайтон поехал?

– Маловероятно, сэр, – подтвердил Грейс. – Не дадите ли нам телефоны консьержа и вашего финансового консультанта? И, пожалуйста, повторите название ресторана.

Бишоп покорно продиктовал, а Брэнсон записал.

– Еще мне хотелось бы получить номер вашего мобильного телефона, сэр. И несколько последних фотографий вашей жены.

– Конечно, пожалуйста.

– Не возражаете против очень деликатного личного вопроса? – спросил Грейс. – Отвечать не обязаны, но если ответите, то весьма нам поможете.

Бишоп беспомощно пожал плечами.

– Вы с женой занимались какими-то… необычными видами секса?

Бишоп резко вскочил:

– Что это за чертовщина? Моя жена убита! Я хочу знать, как это произошло, детектив… супер… супер… как вас там…

– Суперинтендант Грейс.

– Почему вы не можете ответить на простой вопрос, суперинтендант Грейс? Разве нельзя ответить на один простой вопрос? – Впадая в истерику, Бишоп расходился все сильнее: – Разве нельзя? Сначала сообщаете, что моя жена мертва, а теперь намекаете, что я ее убил? Это вы мне хотите сказать?

Глаза бегали во все стороны. Грейс понимал, что надо его успокоить, и пристально оглядел Бишопа сверху вниз, вплоть до смешных штанов и ботинок, напоминающих обувь гангстеров тридцатых годов. Горе на каждом сказывается по-разному. За время службы и в личной жизни Грейс вполне это усвоил.

Тот факт, что этот мужчина живет в омерзительно шикарном доме и ездит в гоночном автомобиле, не делает его убийцей или безответственным гражданином. Надо отбросить всякие предубеждения. Владелец дома стоимостью в пару миллионов вполне может оставаться достойным и законопослушным субъектом. Даже если тумбочка у кровати битком набита сексуальными причиндалами, а в рабочем кабинете лежит каталог фетишей, это вовсе не означает, будто он силой надел на жену противогаз, а потом ее задушил.

С другой стороны, это также не означает, что он этого не сделал.

– К сожалению, мы обязаны вас расспросить, мистер Бишоп. Понимаю, как вам тяжело, как хочется узнать о случившемся. Поверьте, в свое время мы все объясним. Немного потерпите, пожалуйста. Я действительно хорошо представляю себе, что вы сейчас чувствуете.

– Правда? Действительно представляете, суперинтендант? Имеете хоть какое-то представление, что чувствует мужчина, слыша, что его жена убита?

Грейс едва не ответил: «Действительно представляю», однако сдержался, мысленно отметив, что Бишоп не требует адвоката. Это требование часто и верно свидетельствует о вине. И все-таки что-то тут было не так. Просто не удается нащупать.

Он вышел из комнаты для допросов, прошел в свой кабинет и вызвал в высшей степени компетентную Линду Бакли, одну из двух приставленных к Бишопу сотрудниц отдела семейных проблем, с которой нередко в последнее время сотрудничал.

– Пожалуйста, не спускайте глаз с Бишопа. О любом его странном и непонятном поступке немедленно докладывайте лично мне. Если понадобится, я прикажу установить за ним наблюдение, – кратко проинструктировал он Линду.

Клайд Уивелс, высокий и гибкий, с торчащими прядями черных волос, стоял за прилавком и, время от времени облизывая губы, оглядывал свои владения, в данный момент пустые. Его розничный магазинчик на Бродвик-стрит рядом с Уордор-стрит в Сохо был безымянной «частной лавкой», как и десяток подобных заведений на соседних и дальних улицах квартала.

Скупо освещенный торговый зал был завален искусственными членами, вибраторами, смазочными маслами и гелями, ароматизированными презервативами, садомазохистскими инструментами, надувными манекенами, ремнями, струбцинами, наручниками, грудами порнографических журналов, лазерными дисками, а в чулане лежал самый крутой товар для хорошо знакомых клиентов. Вполне достаточно на хорошую ночь для нормальных и геев, для одиночных старичков-садистов, каким был он сам, в чем Хосе даже себе не признавался, а тем более никому прочему. Просто ждал, когда сложатся подходящие отношения.

Только здесь ничего не получится.

Она где-то далеко, ждет его на веб-сайте для одиноких сердец. Задыхается от желания. Жаждет высокого, поджарого мужчину, прекрасного танцора и одновременно боксера с убийственным ударом, который он сейчас отрабатывал за прилавком, за выставленными в магазинной витрине телевизионными мониторами. Удар наотмашь, прямой удар, боковой удар.

У него член длиной в десять дюймов.

Он может удовлетворить любые желания и потребности. Только скажи, я тебе говорю, только скажи, что нужно: порно, причиндалы, игрушки, наркотики – пожалуйста.

Особенно хороша видеокамера номер четыре, направленная на улицу за дверью. Приятно смотреть на забегающих в магазинчик мужчин, особенно в деловых костюмах. Как бы небрежно пробегают мимо, будто бы направляясь совсем в другое место, и вдруг разворачиваются на каблуках, шмыгают в дверь, словно притянутые только что приведенным в действие невидимым магнитом.

Вот так влетел один с булавкой в полосатом розовом галстуке. Войдут и делают вид, будто это совсем не они, и глупо ухмыляются, выбирая искусственный член, кружевные трусики или наручники, словно секса еще никто не придумал.

Подошел еще один. Ну, понятно, обеденное время. Только не совсем обычный. Полностью закамуфлированный придурок в капюшоне и темных очках. Клайд оторвал глаза от монитора, глядя, как он входит в лавку. По виду классический магазинный воришка, прячущий под капюшоном лицо от камер наблюдения, но ведет себя как-то ненормально. На несколько секунд остановился перед дверью, вглядываясь в матовое стекло и посасывая ладонь, потом подошел к прилавку и спросил, не глядя в глаза:

– Противогазы есть?

– Резиновые и кожаные, – сообщил Клайд, ткнув пальцем в глубь магазинчика на стеллажи с масками и капюшонами среди врачебных халатов, униформ стюардесс, костюмчиков «зайчишек “Плейбоя”» и прочего.

Однако посетитель не пошел к полкам с товарами, а вернулся к двери и снова вгляделся в стекло.

Молодая женщина по имени Софи Харрингтон, за которой он следил от самого ее офиса, стояла на другой стороне дороги у окошечка итальянской деликатесной лавки с журналом под мышкой, ожидая пирожок из микроволновки и взволнованно разговаривая по мобильному телефону.

Он не мог дождаться, когда натянет на нее противогаз.

– Всегда омерзительно здесь себя чувствую, – объявил Гленн Брэнсон, пытаясь прогнать мрачные мысли, которые навалились еще сильнее от открывшейся перед глазами картины.

Рой Грейс свернул влево, притормозил старенький красно-коричневый «Альфа Ромео», проезжая мимо таблички, где на черном фоне золотыми буквами было написано: «Городской морг Брайтона и Хоува».

– Пожертвуй им свою коллекцию дохлой музыки.

– Очень остроумно.

Как бы из уважения к месту, Брэнсон наклонился, убавив звук стоявшего в проигрывателе диска Кати Мелуа.

– Все равно, – решительно заявил Грейс, – мне нравится Кати Мелуа.

Брэнсон пожал плечами. Потом вновь передернулся.

– Что? – спросил Грейс.

– Давай я буду поставлять тебе музыку.

– Моя меня вполне устраивает.

– Тебя и твоя одежда устраивала, пока я не растолковал, каким старым и жалким придурком ты выглядишь. И стрижка устраивала. Теперь, когда ты меня начал слушать, стал с виду лет на десять моложе и завел себе женщину, правда? Классную – скажешь, нет?

Впереди за железными коваными воротами на кирпичных столбах виднелось длинное одноэтажное здание типа бунгало, облицованное серой штукатуркой с каменной крошкой, которая как бы развеивала жаркий воздух даже в этот солнечный летний день. С одной стороны тянулась крытая подъездная дорожка достаточной ширины для проезда «Скорой» или, как чаще бывает, темно-зеленого коронерского фургона. С другой стороны вдоль стены выстроились автомобили, в том числе желтый «Сааб» с опущенным верхом, принадлежавший Надюшке Де Санча, и, что было еще важнее для Грейса, маленький синий спортивный «Эмджи», свидетельствовавший о присутствии Клио Мори на службе.

Несмотря на поджидавшие кошмары, его охватило восторженное волнение – абсолютно неуместное, но неудержимое.

Долгие годы он заходил сюда с ужасом и отвращением. На первых этапах подготовки офицер полиции обязательно должен присутствовать на вскрытиях. А теперь морг смотрится совсем иначе. Он с улыбкой повернулся к Брэнсону:

– То, что гусеница считает концом света, творец называет рождением бабочки.

– Чего? – равнодушно переспросил тот.

– Чжуан-цзы, – радостно объяснил Грейс, стараясь поделиться радостью с собеседником, развеселить беднягу.

– Кто?

– Китайский философ. Умер в двести семьдесят пятом году до Рождества Христова. – Он не стал уточнять, кто об этом ему рассказал.

– И тут в морге лежит?

– Обыватель проклятый, невежда. – Грейс поставил автомобиль на свободное место и заглушил мотор.

Брэнсон снова окрысился:

– Неужели? Давно ли ты, старый болван, познакомился с философией?

Упоминания о его возрасте всегда больно жалили Грейса. Он только что отпраздновал, если можно так выразиться, тридцать девятую годовщину и не желал даже думать, что через год стукнет ровно сорок.

– Очень смешно.

– Видел когда-нибудь фильм «Последний император»?

– Не помню.

– Еще бы ты помнил, – саркастически бросил Брэнсон. – Он получил всего-навсего девять «Оскаров». Блестящий фильм. Тебе надо бы купить диск, посмотреть, оторвавшись от последних эпизодов «Отчаянных домохозяек». И, – добавил он, кивая на морг, – думаешь, будто она до сих пор дергает тебя за цепочку?

– Не твое собачье дело.

Впрочем, дело реально касалось Брэнсона, ибо в данный момент отвлекало внимание Грейса – он пребывал совсем не там, где следовало. Подавляя желание выскочить из машины и броситься в морг, чтобы увидеть Клио, он быстро перевел беседу в деловое русло:

– Ну как думаешь, он убил?

– Не потребовал адвоката, – заметил Брэнсон.

– Учишься, – с искренним одобрением сказал Грейс.

Дело заключалось в том, что почти все преступники при первом допросе держатся спокойно, покорно. А громко протестующие оказываются невиновными – по крайней мере, в такого рода расследованиях.

– Хотя не могу сказать, – добавил Брэнсон, – убил он свою жену или не убивал.

– Я тоже.

– А по глазам что выяснил?

– Мне надо было его успокоить. Как он сразу отреагировал на твое сообщение?

– Обалдел. Кажется, по-настоящему.

– Преуспевающий бизнесмен?

Они теперь стояли в тени под стеной и густыми лавровыми кустами. Дышали свежим воздухом через открытые окна и поднятую крышу машины. По зеркалу заднего обзора на собственной ниточке начал спускаться крошечный паучок.

– Ну да. Дело в везении, можно сказать, – согласился Брэнсон.

– Знаешь, каким надо обладать характером, чтобы стать преуспевающим бизнесменом?

– Я с ним в любом случае не родился.

– Такой человек почти всегда опасен для общества. В обычном понимании лишен всякой совести.

Брэнсон нажал на кнопку, ниже опуская стекло.

– Человек, опасный для общества, – обязательно психопат, да? – Он накрыл паучка мясистой ладонью и осторожно выпустил в окно.

– Характеристики в обоих случаях одинаковые, за одним существенным исключением: социопаты могут держать себя в руках, а психопаты не могут.

– Хорошо, – подытожил Брэнсон, – Бишоп преуспевающий бизнесмен, поэтому опасен для общества, значит, убил жену. Здорово! Дело закрыто. Пойдем арестовывать?

Грейс ухмыльнулся:

– Бывают высокие чернокожие бритоголовые наркоторговцы. Ты высокий, чернокожий, бритоголовый. Значит, вполне можешь быть наркоторговцем.

Брэнсон нахмурился, потом кивнул:

– Конечно. Как скажешь.

Грейс протянул руку:

– Отлично. Верни парочку доз, которые я тебе дал нынче утром, если что-то осталось.

Брэнсон отдал две таблетки парацетамола. Грейс выдавил их из фольги, проглотил, запив минералкой, вылез из машины, быстро и целенаправленно прошел к маленькой голубой двери с матовым стеклом, нажал кнопку звонка.

Брэнсон громоздился рядом – на мгновение ему захотелось, чтобы сержант куда-нибудь делся, оставив его в одиночестве. Почти неделю не видев Клио, он всей душой жаждал побыть с ней наедине хоть несколько секунд, удостовериться, что она к нему относится точно так же, как неделю назад.

Клио быстро открыла дверь, и Грейс, как обычно при виде ее, обмяк и растаял от радости. Согласно новоязу, разработанному неким презренным политбюро, ее должность называлась старший технический специалист-патологоанатом. На старом разговорном и всем понятном языке она была прозектором, о чем никто сроду бы не догадался, увидев ее на улице.

Ростом в пять футов десять дюймов, приближаясь к тридцати годам, излучая полную уверенность в себе, она по любому определению – абсолютно не соответствующему месту ее работы – выглядела великолепно и горделиво. Стоя в крошечном вестибюле морга с гладко зачесанными волосами, в зеленоватом хирургическом халате, рабочем прорезиненном фартуке и белых высоких бахилах, Клио больше напоминала не реальную женщину, а актрису в какой-то фантастической роли.

Хотя рядом стоял Гленн Брэнсон – подозрительный инквизитор, – Грейс не смог удержаться. Их взгляды встретились, и вовсе не на краткий момент. Потрясающие и чудесные, большие небесно-голубые глаза смотрели ему прямо в душу, в самое сердце, полностью им овладевая.

Хорошо бы, Брэнсон испарился, улетучился, только гад торчит рядом, смотрит на них по очереди с идиотской ухмылкой.

– Привет, – с некоторым запозданием вымолвил Грейс.

– Очень рада видеть вас обоих, суперинтендант и сержант Брэнсон.

Отчаянно хотелось обнять ее, поцеловать, но он удержался, вернулся к профессиональному тону и только улыбнулся в ответ. Потом, почти не замечая тошнотворно-сладкого запаха дезинфекции, пропитавшего помещение, проследовал в знакомый кабинетик, служивший заодно приемной. Ему нравилась абсолютно безличная комната, потому что там обитала Клио.

На полу с розоватым ковровым покрытием жужжал вентилятор, стены тоже были выкрашены в розовый цвет, углом расставлены стулья для посетителей, на металлическом столике – три телефонных аппарата, стопка коричневых конвертов с надписью «Лично. Следственные материалы» и большая красно-зеленая папка с надписью золочеными буквами: «Регистр морга».

К одной стене прикреплен светильник, вывешены в ряд взятые в рамки дипломы министерства здравоохранения и гигиены, среди них крупный сертификат Британского института бальзамирования на имя Клио Мори. На кабельном мониторе на другой стене мелькали, дергаясь, то фасад здания, то его вид сзади, то с обеих сторон, после чего появлялся крупный план входных дверей.

– Джентльмены, выпьете чаю или сразу приступите к делу?

– Надюшка готова?

Чистые, яркие глаза Клио задержались на нем дольше, чем требовалось для ответа на столь простой вопрос. Улыбчивые, невероятно теплые.

– Только что взялась за сэндвич. Будет готова минут через десять.

У Грейса больно засосало в желудке – он вспомнил, что они с Брэнсоном сегодня ничего не ели. Уже двадцать минут третьего.

– Я бы не отказался от чашечки чаю. Какое-нибудь печенье найдется?

Клио вытащила из-под стола жестянку и открыла крышку.

– Высококалорийное? «Кит-кат»? Кукурузные палочки? Из горького или молочного шоколада? Рулетики? – Клио протянула банку Грейсу и Брэнсону. – Какого желаете чаю? Утренний, бергамотовый «Эрл Грей», дарджилинг, китайский, ромашковый, мятный, зеленый?

– Вечно забываю, – усмехнулся Грейс.

Но его встревожило, что Гленн Брэнсон не улыбнулся, а закрыл лицо руками, внезапно опять погрузившись в депрессию. Клио молча послала Грейсу воздушный поцелуй. Он взял «Кит-кат» и разорвал обертку.

Наконец Брэнсон, к его облегчению, вымолвил:

– Пойду переоденусь, – и вышел из комнаты.

Они остались наедине.

Клио закрыла дверь, обняла его, крепко поцеловала. Оторвав губы, не разжимая объятий, спросила:

– Как ты?

– Скучаю по тебе, – прошептал он.

– Правда?

– Да.

– Сильно?

Он фута на два развел руки.

– Только-то? – притворно возмутилась она.

– А ты по мне соскучилась?

– Очень, очень, очень.

– Хорошо. Как успехи?

– Не пожелаешь слушать.

– Попробуй. – Он снова поцеловал ее.

– Расскажу все сегодня за ужином.

Это ему понравилось. Приятно, что она берет на себя инициативу. Замечательно, когда показывает, что он ей нужен.

У него никогда не бывало так с женщинами. Никогда. Они с Сэнди долго были женаты и сильно друг друга любили, но он никогда не чувствовал, что ей нужен. Настолько.

Возникла лишь одна проблема. Сегодня он собирался устроить ужин дома. Ну купить что-нибудь в деликатесной лавке – не мастер готовить. Однако Гленн Брэнсон положил конец надеждам. Романтического вечера не выйдет, когда он болтается рядом, тараща глаза каждые десять секунд. Но нельзя отказать другу в ночлеге.

– Куда хочешь пойти? – спросил Грейс.

– В постель. С какой-нибудь готовой китайской едой. Годится такой план?

– Замечательно. У тебя?

– А у тебя нельзя?

– Не в том дело. Потом объясню.

Она еще раз поцеловала его.

– Не уходи. – На минуточку вышла, вернулась с зеленым халатом, синими бахилами, маской, белыми латексными перчатками, протягивая ему все это. – Последний писк моды.

– Я думал, мы попозже оденемся.

– Мы попозже разденемся… или ты за неделю забыл? – Она опять его поцеловала. – Что стряслось с твоим другом Гленном? У него жуткий вид.

– Правда. Семейные неприятности.

– Ну, иди развесели его.

– Постараюсь. – Зазвонил мобильный телефон. Он раздраженно ответил: – Рой Грейс слушает.

– Рой, – сказала Линда Бакли из отдела семейных проблем, – я час назад взяла Бишопа под наблюдение в «Отеле дю Вен». А теперь он исчез.

Мать Софи, итальянка, всегда внушала дочери, что еда – лучшее средство от любого расстройства. И в данный момент Софи стояла у прилавка в итальянской деликатесной лавке, абсолютно не подозревая, что с улицы за ней наблюдает через молочное стекло мужчина в капюшоне и темных очках, и в полном отчаянии прижимала к уху мобильный телефон.

Она твердо придерживалась выработанных привычек, но привычки меняются вместе с настроением. На протяжении нескольких месяцев она каждый день приносила в контору на полдник упаковку суши, потом прочитала в газете, что от сырой рыбы можно заразиться глистами, и стала покупать в этой лавке батон с сыром моцарелла, томатной пастой и пармской ветчиной. Конечно, не так полезно, как суши, но вкусно. Последний месяц или даже дольше она покупает сэндвич почти ежедневно, а сегодня особенно хочется, чтобы все было как всегда.

– Дорогой, – умоляла она, – скажи мне… расскажи, что случилось!

В ответ слышалось неразборчивое бормотание:

– Гольф… Она умерла… Меня не пускают домой… Полиция… Умерла… Ох, Господи Иисусе…

Она вдруг увидела перед собой горячий дымившийся сэндвич, протянутый в окошечко лысым итальянцем, взяла его и, по-прежнему слушая, вышла на улицу.

– Меня подозревают… Я хочу сказать… Ох, боже, боже…

– Милый, я чем-нибудь могу помочь? Хочешь, чтобы я приехала?

Последовало долгое молчание.

– Меня расспрашивали… допрашивали… – захлебывался Бишоп. – Подозревают… Думают, будто я ее убил… Без конца спрашивают, где я был прошлой ночью…

– Ничего страшного, – заверила она. – Ты же был у меня.

– Нет. Спасибо, не нужно. Не стоит врать.

– Врать? – озадаченно переспросила она.

– Господи боже… Ничего не соображаю.

– Что значит «не стоит врать», дорогой?

По улице промчался полицейский автомобиль с включенной сиреной, заглушив его голос.

– Извини, не расслышала, – проговорила она, когда машина проехала. – Что ты сказал?

– Я им правду сказал. Поужинал с Филом Тейлором, своим финансовым консультантом, а потом лег спать.

После долгого молчания послышались рыдания.

– Милый, по-моему, ты кое-что позабыл. Что ты делал после ужина с финансовым консультантом?

– Ничего, – с некоторым удивлением ответил он.

– Эй! Понятно, ты в шоке. Приехал ко мне. Сразу после полуночи. Ночевал у меня, около пяти утра умчался, чтобы захватить из квартиры костюм и принадлежности для гольфа.

– Очень мило с твоей стороны, – сказал он, – только я не хочу заставлять тебя лгать.

Она застыла на месте. Мимо прогромыхал грузовик, следом за ним такси.

– Лгать? Что ты хочешь сказать? Это правда.

– Милая, мне не надо придумывать алиби. Лучше говорить правду.

– Прости… – Она вдруг растерялась. – Я тебя не совсем понимаю. Это и есть правда. Ты пришел пьяненький, мы вместе спали, потом ты в спешке убежал. Разумеется, лучше правду сказать.

– Да. Конечно.

– Так что же?

– Так что же? – повторил он.

– Ты пришел ко мне сразу после полуночи, мы занимались любовью, почти как сумасшедшие, а в пять часов ты ушел.

– Только этого не было, – сказал он.

– Чего не было?

– Я к тебе не приходил.

Она на секунду оторвала трубку от уха, взглянула на нее, потом снова прислушалась, на секунду подумав, то ли сама сошла с ума, то ли он.

– Ничего не пойму…

– Ну мне надо бежать, – сказал он.

На открыточке с соблазнительным фото привлекательной восточной девушки было напечатано «Транссексуалы» и номер телефона. Рядом – изображение длинноволосой женщины, затянутой в кожу, с хлыстом в руках. От темного пятна на полу, куда Бишоп старался не ступать, несло мочой. Он впервые за многие годы зашел в будку телефона-автомата, и это не пробудило у него ностальгических воспоминаний. Кроме вони, там было жарко, как в сауне.

Трубка аппарата разбита, стекла в трещинах, на цепочке висят клочки бумаги – предположительно, остатки справочника. Снаружи стоял грузовик, мотор гудел, как тысяча мужчин, мычащих в жестяной банке. Он взглянул на часы. Два тридцать одна. Кажется, что это самый долгий день в его жизни.

Что сказать детям, черт побери? Максу и Карли. Интересно ли им знать, что они лишились мачехи? Что она убита? Бывшая жена так настроила их против него и Кэти, что им, скорее всего, безразлично. И как, собственно, преподнести известие? По телефону? Слетать к Максу во Францию и в Канаду к Карли? Они должны будут скоро вернуться – на похороны… О боже. Приедут ли? Надо ли? Пожелают ли? Он вдруг понял, как мало их знает.

Господи, сколько всего надо обдумать.

Что произошло? Боже мой, что случилось?

Милая Кэти, что с тобой стряслось?

Кто это сделал? Кто? Почему?

Почему проклятая полиция ничего не рассказывает? Длинный черный коп, настоящая задница, и инспектор, суперинтендант, или кто он такой, смотрел на него как на единственного подозреваемого, словно зная, что он убил.

Голова шла кругом. Он вышел на залитую солнцем Принц-Альберт-стрит напротив муниципалитета, полностью сбитый с толку состоявшимся разговором и не зная, что делать дальше. Читал в одной книге, что по звонку с мобильника можно очень много узнать о звонящем: где он находится, кому звонит, а при желании и содержание разговора. Именно поэтому, выскользнув из «Отеля дю Вен» через кухню, он выключил свой телефон и направился к будке.

Что за странную фразу сказала Софи: «Ты пришел пьяненький, мы вместе спали, потом ты в спешке убежал…»

Этого ведь не было. Выйдя из ресторана, он расстался с Филом Тейлором, швейцар кликнул для него такси, в котором он вернулся в свою квартиру в Ноттинг-Хилле, устало свалился прямо в постель, желая как следует выспаться перед игрой в гольф. Абсолютно точно никуда не ходил.

Память подводит? От потрясения?

Что это?

Огромная невидимая волна горя взметнулась в душе, затопила, погрузила его в темную пучину, словно внезапно произошло полное солнечное затмение, заглушив вокруг все городские шумы.

Рою Грейсу казалось, что на свете нет ничего подобного залу для вскрытия в морге. Страшное место. Ему представлялось, что людские тела здесь разлагают на первичные элементы. Как бы тут ни было чисто, в воздухе витает запах смерти, пропитывает кожу, одежду, вновь и вновь напоминая о себе через много часов в любом другом месте.

Кругом все серое, словно смерть стерла краски с окружающего и самих трупов. Непрозрачные серые окна скрывают от любопытных глаз то, что происходит внутри, стены выложены серыми плитками, кафель на полу тоже серый в крапинку, со сточным желобом по периметру. Когда Грейс бывал здесь один и имел время подумать, ему даже казалось, будто сам свет в комнате вечно серый, омраченный сотнями жертв внезапной или необъяснимой смерти, чьи души пережили в этих стенах последнее жестокое унижение.

В центре помещения стояли два стальных стола: один привинченный к полу, другой на колесиках. На нем лежала Кэти Бишоп с уже побелевшим лицом по сравнению с тем, что было раньше. В сторонке – синий гидравлический подъемник, дальше ряд стальных холодильных камер с дверцами от пола до потолка. На одной стене – раковины, желтый, свернутый кольцами шланг. Вдоль другой – широкая рабочая полка, металлическая доска, жуткий «трофейный» шкафчик с выставленными напоказ кардиостимуляторами и искусственными суставами, извлеченными из тел. Рядом на стене разграфленный лист, куда заносится имя умершего, а в колонках указывается вес мозга, легких, сердца, печени, почек, селезенки. Пока на нем было только написано «Кэтрин Бишоп». Словно она – счастливая победительница соревнования, угрюмо подумал Грейс.

Здесь, как в операционной, не было никаких прикрас, ничего легкомысленного и фривольного, ничто не заставляло забыть о творящемся тут тяжком деле. Только в операционной люди хотя бы имеют надежду. В этом зале нет надежды, только чисто клиническое любопытство. Работа, которую необходимо выполнить. Бездушная машина закона в действии.

С момента смерти лежащий на столе уже не принадлежит супругу, возлюбленному, родителям, братьям и сестрам. Он теряет все права, становится собственностью местного коронера, который его опекает, пока точно не удостоверится, что умер именно он, и не выяснит, что его погубило. Не имеет значения, что любимые возражают против расчленения тела. Не имеет значения, что семья вынуждена неделями, иногда месяцами ждать похорон или кремации. Он больше не он. Биологический образец. Масса разнообразных жидкостей, белков, клеток, волокон и тканей, любой микроскопический фрагмент которых может рассказать или не рассказать о его смерти.

Несмотря на отвращение, Грейс восхищался. Обязанный присутствовать при вскрытии, он с восторгом наблюдал потрясающую, даже болезненную пунктуальность патологоанатомов, их бесконечный и неустанный профессионализм. Будет точно установлена не только причина смерти. Многочисленные подсказки позволят приблизительно определить время; будет исследовано содержимое желудка; выяснится, сопротивлялась ли жертва; совершилось ли сексуальное насилие. Если повезет, то в содранной коже или семенной жидкости останется ДНК убийцы. При вскрытии часто фактически раскрывается преступление.

Поэтому Грейс – руководитель следственной бригады и обязан присутствовать при вскрытии в сопровождении другого детектива, в данном случае Гленна Брэнсона, на случай если суперинтенданту придется по какой-то причине уйти. Дерек Гэвин фиксирует каждый шаг; представительница коронера, седовласая женщина сорока с лишним лет, служившая раньше в полиции, тихо, спокойно, почти незаметно стоит позади. Здесь же и Клио Мори со своим коллегой Дарреном, помощником прозектора, проворным симпатичным молодым человеком лет двадцати, с торчащими черными волосами, который, вполне естественно, по мнению Грейса, начинал жизнь подручным мясника.

Надюшка Де Санча с двумя лаборантами были в плотных зеленых рабочих фартуках поверх зеленых пижам, в резиновых перчатках и белых сапогах. Остальные – в защитных зеленых халатах и бахилах. Тело Кэти Бишоп завернуто в белый пластик, скрепленный резинками на руках и ногах для сохранности вещественных доказательств, которые могут обнаружиться под ногтями. В данный момент патологоанатом разворачивала пластик, пристально его оглядывая в поисках волос, волокон, клеток кожи, любой другой частички, даже самой мелкой, которая может принадлежать убийце и которую она могла пропустить при осмотре тела в спальне.

Потом Надюшка повернулась к диктофону. Она лет на двадцать старше Клио, но в своем роде не менее яркая. Величественная, миловидная, с высокими скулами, светло-зелеными глазами, то смертельно серьезными, то озорными, смешливыми; с огненно-рыжими волосами, сейчас аккуратно и гладко зачесанными. Аристократическая осанка, вполне подобающая внучке русского князя, очки в массивной оправе, которые так любят выступающие по телевидению интеллектуалы. Поставив диктофон на полку у раковины, она вернулась к телу и медленно выпростала из обертки правую руку Кэти.

Полностью открыв тело и тщательно вычистив под ногтями, Надюшка занялась отметинами на шее мертвой женщины. Исследовала их в лупу, заглянула в глаза и обратилась к Грейсу с едва заметным гортанным среднеевропейским акцентом:

– Рой, тут поверхностное ножевое ранение и на том же месте след от лигатуры. Посмотрите поближе на склеру – на белки глаз, – очевидное кровоизлияние.

Суперинтендант, в шуршащем зеленом халате и неуклюжих бахилах, шагнул к Кэти Бишоп, вгляделся сквозь лупу сперва в правый глаз, потом в левый. Надюшка права. На обоих белках хорошо видны крошечные кровавые пятнышки размером с булавочный укол. Разглядев их, он сразу же сделал два шага назад.

Вперед выскочил Дерек Гэвин, сфотографировал оба глаза объективом с сильным увеличением.

– Сдавливание достаточное для перекрытия шейных вен, но не артерий, – объясняла Надюшка погромче, не только Рою, но и остальным присутствующим. – Кровоизлияние почти наверняка свидетельствует об удушении – удавкой или руками. Странно, что следов насилия на теле нет. Если бы она сопротивлялась, что вполне естественно, были бы синяки и царапины.

Действительно. Грейс думал точно так же.

– Может, она его знала? Плохо кончились любовные игры? – предположил он.

– А ножевое ранение? – с сомнением вставил Гленн Брэнсон.

– Верно, – кивнула Надюшка. – Не сходится.

– Хорошее замечание, – признал Грейс, расстроенный упущением столь очевидного факта, и запечатлел его в уставших мозгах.

Наконец патологоанатом приступила к вскрытию. Держа скальпель в одной руке, затянутой в перчатку, забрала в другую спутанные волосы Кэти, сделала круговой надрез по скальпу, сняла кожу вместе с волосами, упавшими на лицо мертвой женщины безобразной безжизненной маской. Помощник прозектора Даррен принес электрическую хирургическую пилу.

Грейс взял себя в руки, поймав взгляд Гленна Брэнсона. Наступал один из самых неприятных моментов наряду со вскрытием желудка, когда неизбежно разносится тошнотворный запах. Даррен нажал кнопку, инструмент взвыл, заработали острые зубы. Пила вонзилась в череп, раздался хруст и скрежет, отзываясь в каждом нерве.

Тут Грейсу с пустым желудком и в тяжком похмелье стало так плохо, что захотелось броситься в угол, заткнуть уши. Недопустимо, конечно. Надо выдержать, дождаться, пока молодой лаборант не проведет пилу по кругу до конца, пуская в воздух костную пыль, как опилки. Наконец Даррен поднял крышку черепа, обнажив сверкающий мозг.

Принято говорить о «сером веществе». Однако, с точки зрения Грейса, который всего сполна навидался, мозг серым никогда не бывает: он скорее молочно-коричневый. А сереет со временем. Надюшка шагнула вперед, разглядывая мозг. Даррен протянул ей тонкий обвалочный нож, какой можно найти в любом кухонном шкафчике. Она погрузила нож в черепную полость, перерезала связки, зрительные нервы, вытащила мозг и торжественно вручила Клио, как трофей.

Та понесла его к весам и вписала в лист на стене: «1,6 кг».

Надюшка, взглянув, заключила:

– Нормально для ее веса, роста и возраста.

Даррен установил над лодыжками Кэти металлический поднос на ножках. Патологоанатом вооружилась длинным мясницким ножом, ощупала в нескольких местах мозг, пристально всматриваясь. Потом с одного края сделала тонкий срез, словно с праздничной бараньей ноги.

У Грейса зазвонил телефон. Он отошел в сторонку.

– Рой Грейс слушает.

Опять Линда Бакли.

– Привет, Рой, – сказала она. – Брайан Бишоп только что вернулся. Я позвонила, отменила розыск.

– Где он был, черт возьми?

– Говорит, просто пошел подышать воздухом.

Грейс шагнул из зала в коридор.

– Черта с два. Пусть видеотехники просмотрят записи вокруг отеля за несколько последних часов.

– Прямо сейчас займусь. Когда мне его доставить в управление?

– Часа через три-четыре, не раньше. Я перезвоню.

Только он разъединился, как телефон опять зазвонил.

Грейс не узнал номер, высветившийся на дисплее, – длинный ряд цифр начинался с 49, значит, международный.

– Рой! – послышался голос, который он сразу узнал. Старый друг и коллега Дик Поуп. Некогда Дик и его жена Лесли были лучшими его друзьями. Потом Дика перевели в Гастингс, и с тех пор они редко общаются.

– Дик! Рад тебя слышать! Где ты?

Голос друга неуверенно дрогнул:

– Мы с Лесли в Мюнхене. Приехали на автобусную экскурсию. Пробуем баварское пиво.

– Неплохо звучит, – сказал Грейс, озадаченный замешательством Дика, словно тот чего-то недоговаривал.

– Слушай, Рой… Может быть, это полная ерунда… Не хочу волновать тебя, доставлять огорчения… Только нам с Лесли кажется, что мы только что видели Сэнди.

Телефон опять запищал. Вонючка очнулся, одновременно дрожа и потея. Господи боже, какая жара. Все промокло: одежда – драная футболка и трусы, в которых он спал, постельное белье. Вода из него льет ливмя.

Би-ип… би-и-ип… би-и-и-ип…

Откуда-то из зловонной тьмы, из конца фургона, проорал голос скаузера[5]:

– Заткни долбаный телефон, пока я его не раздолбал, не выкинул в окошко к чертовой матери!

Вонючка вдруг сообразил, что пищит не украденный вчера мобильник, а личный, деловой, с повременной оплатой. Где же эта хреновина?

Он поспешно вскочил и рявкнул в ответ:

– Если тебе не нравится, проваливай из моего фургона!

Взглянул на пол, нашел нейлоновые штаны, обыскал карманы, выхватил маленький зеленый мобильник:

– Да? – и сразу начал озираться в поисках ручки и клочка бумаги. То и другое в куртке, а где она – черт знает. Потом вспомнил, что спал на ней, сунув под голову вместо подушки. Нащупал тоненькую поцарапанную и треснувшую шариковую ручку, отсыревший обрывок бумаги в линейку, уложил на фанерку. Едва водя трясущейся рукой, еле-еле сумел записать указания неровными каракулями и разъединился.

Хорошо. Деньги. Большие. Много.

Кишки ведут себя хорошо. Никаких смертельных схваток – по крайней мере, в эту минуту, – за которыми следует приступ поноса, терзавшего его не один уже день. Во рту совсем пересохло, надо глотнуть воды. С пустой кружившейся головой он добрался до раковины, вцепился в нее, крутанул кран. Кран уже был открыт, вода в баке кончилась. Проклятье.

– Кто оставил чертов кран открытым на всю ночь? А? Кто?! – завопил он.

– Охолони, старик, – отозвался голос.

– Я тебя самого сейчас охолону, твою мать!

Вонючка рывком раздвинул занавески, заморгал от неожиданно ворвавшегося ослепительного утреннего света. Увидел за окном в парке женщину, державшую за руку малыша, ехавшего на трехколесном велосипеде. Рядом бегал какой-то шелудивый пес, нюхая выжженную траву на том месте, где пару дней назад высился большой купол цирка. Потом оглядел трейлер. Зашевелилось третье распластанное тело, которого он раньше не замечал. С ними сейчас ничего не поделаешь, одна надежда, что к его возвращению оба выметутся с концами. Как всегда.

Послышался почти ритмичный скрип – хомяк Эл со сломанной лапой в наложенном ветеринаром лубке снова бегал в сверкавшем стальном колесе, распушив усы.

– Ты когда-нибудь устаешь, старина? – спросил он, наклоняясь, однако не слишком. Эл однажды его укусил. Сказать по правде, дважды.

Вонючка нашел хомяка в клетке, которую какой-то жестокий сукин сын выбросил на обочину дороги, увидел сломанную лапу, попытался вытащить зверька и в благодарность за заботу был укушен. В другой раз попробовал его погладить через прутья клетки и снова получил укус. Впрочем, теперь уже можно открывать дверцу, хомячок прыгает на ладошку, с удовольствием сидит час и больше, только иногда в нее гадит.

Он натянул серый нейлоновый костюм «Адидас» с капюшоном, украденный в приморском супермаркете, новенькие сине-белые кроссовки, которые примерил и прямо в них удрал из магазина в Кемптауне, взял багажную сумку с инструментами, куда бросил украденный вчера из машины мобильник. Открыл дверцу фургона, крикнул:

– К моему возвращению чтоб никого тут не было! – и вышел в парящую солнечную жару на Левел, в длинную узкую полоску парка в центре Брайтона – города, который в шутку – хоть не так уж и в шутку – называл своим офисом.

На отсыревшей бумажке, старательно сложенной и надежно закрытой на «молнию» в верхнем кармане, записан заказ, адрес доставки и договорная плата. Его вдруг охватила дрожь, показалось, что жизнь просветлела. Заработанных нынче денег на неделю хватит.

Можно даже назначить твердую цену за краденый мобильник.

Сегодня отец плачет. Никогда не видел его плачущим. Видел пьяным и злобным – он почти всегда пьяный и злобный, хлещет мать и меня, бьет в лицо кулаком или одновременно то и другое. Иногда пинает собаку, потому что собака моя, а он собак не любит. Единственная, кого он не хлещет, не бьет, не пинает, – моя десятилетняя сестра Энни. Вместо этого он с ней делает что-то другое. Мы слышим, как она кричит изо всех сил, когда он заходит к ней в комнату. Иногда плачет, когда он оттуда уходит.

Сегодня он сам плачет. Отец. Все двадцать два голубя умерли. Включая двух, которых он держал пятнадцать лет. И четырех бирмингемских турманов, кувыркавшихся в воздухе и выделывавших другие трюки воздушной акробатики.

Я ввел каждому большую дозу инсулина из его диабетических запасов. В голубях вся его жизнь. Странно, что он так сильно любит шумных вонючих птиц, а всех нас ненавидит. Я никогда не мог понять, почему он променял на них нас, своих детей, и тем более мать. Иногда нас бывало здесь восемь. Другие появлялись и исчезали. Остались только мы с сестрой. Страдая вместе с матерью.

Сегодня он впервые страдает. По-настоящему.

Софи сидела за письменным столом, лежавший перед ней итальянский сэндвич остывал, бумажная обертка промокала. У нее не было аппетита. Рядом валялся нераскрытый журнал «Харпере куин».

Она всегда влюбленно рассматривала сказочные наряды безумно красивых моделей; изображения обалденных курортов, иногда мечтая поехать туда с Брайаном; обожала фоторепортажи о повседневной жизни богачей, знаменитостей, кое-кого из них она знала по фильмам, просмотренным на премьерных показах, на которых бывала от своей компании, или видела издали, прохаживаясь по набережной Круазетт, толкаясь в толпах на Каннском кинофестивале. Скромной провинциалке недоступен такой образ жизни.

Не особенно стремясь к блеску и роскоши, она приехала в Лондон, окончила секретарские курсы и решительно ничего не добилась, впервые получив место в бейлифской[6] фирме, которая занималась оценкой домов должников. Дело жестокое, почти всякий раз разрывавшее сердце. Решив сменить работу, она стала давать объявления в газете «Ивнинг стандард», даже не думая оказаться в том мире, где нынче живет.

Хотя в данный момент этот мир неожиданно полностью переменился. Софи изо всех сил старалась осмыслить недавний абсолютно дикий разговор с Брайаном по мобильнику возле кафе. Он сообщил ей о смерти жены, утверждая, будто не был у нее прошлой ночью, скорее ранним утром, отрицая, что они занимались любовью…

В офисе зазвонил телефон.

– «Блайндинг лайт продакшнс», – ответила она, отчасти надеясь, что звонит Брайан, но не проявляя обычного энтузиазма. Однако звонивший хотел поговорить с руководителем производственного и юридического отдела Адамом Дэвисом. Она их соединила и вновь погрузилась в раздумья.

Хорошо. Брайан вел себя странно и непонятно. Они познакомились полгода назад, сидя рядом на совещании по налоговым льготам для инвесторов, финансирующих кинопроизводство, куда она отправилась по просьбе начальства, а ей до сих пор кажется, что она его почти не знает. Он такой скрытный, почти невозможно заставить его говорить о себе. Фактически неясно, чем он занимается и, главное, чего хочет от жизни, в частности от нее.

С ним очень хорошо – ласковый, щедрый, занимательный собеседник. И, как недавно выяснилось, потрясающий любовник. Но в какую-то сферу его души доступ ей запрещен.

Поэтому он категорически отрицает, что был у нее нынче ночью.

Страшно хочется знать, что случилось с его женой. Бедный, милый, он наверняка в отчаянии. Убит горем. Не может смириться. Может, это и есть самый простой ответ?

Хочется его поддержать, утешить, дать возможность излить и облегчить душу. В мыслях складывался план. Смутный – в такой растерянности невозможно продумать все как следует, – хотя это лучше, чем беспомощно сидеть в неизвестности.

Оба владельца компании, Тони Уоттс и Джеймс Сэмсон, в летнем отпуске. В офисе тихо, спокойно, ничего страшного не случится, если она сегодня пораньше уйдет. В три часа Софи пожаловалась Кристиану и Адаму на неважное самочувствие, и оба посоветовали идти домой.

Поблагодарив, она вышла из здания, доехала в подземке до вокзала Виктории и направилась прямо к брайтонской платформе.

Войдя в поезд, устроилась в душном, жарком купе и не обратила внимания на вошедшего следом за нею мужчину в нейлоновом спортивном костюме с капюшоном и в темных очках. Он держал в руках красный пластиковый пакет из частного магазина и безмолвно шевелил губами, повторяя слова старой песни Луи Армстронга «Все на свете время наше», которую слышал в наушниках плеера.

Разъединившись, Рой Грейс вернулся в зал для вскрытия. Голова его шла кругом. Клио взглянула ему в глаза, словно почуяв, что что-то случилось. Он не совсем убедительно просигналил в ответ – все в порядке.

В желудке ворочался сырой бетон. Взгляд с большим трудом сосредоточивался на разворачивавшейся перед ним сцене, когда Надюшка Де Санча препарировала скальпелем горло Кэти Бишоп, вскрывая слой за слоем, отыскивая признаки внутренних повреждений.

Не хотелось бы сейчас при этом присутствовать. Лучше сидеть в одиночестве в тихой комнате, где можно думать.

О Сэнди.

В Мюнхене.

Разве это возможно?

Его жена Сэнди исчезла из его жизни чуть больше девяти лет назад в тот самый день, когда ему исполнилось тридцать лет. Помнится живо, словно это было вчера.

Оба они всегда по-особому относились к дням рождения. Она его разбудила и протянула поднос с крошечным тортиком с единственной свечкой, бокалом шампанского и безобразной аляповатой поздравительной открыткой. Он распаковал преподнесенные подарки, а потом они занимались любовью.

Он ушел из дому позже обычного, в четверть десятого, обещая пораньше вернуться, поужинать в честь праздника с Диком и Лесли Поуп. Но, придя почти на два часа позже обещанного из-за проблем, возникших в расследовании дела об убийстве, не нашел в доме Сэнди.

Сначала он думал, что она рассердилась из-за опоздания и таким образом выражает протест. В доме было аккуратно прибрано, никаких следов борьбы или насилия, только ее машина и дорожный саквояж исчезли.

Много лет он разыскивал ее повсюду, где только можно, рассылал фотографии, действовал через Интерпол по всему миру, ходил к медиумам – до сих пор ходит, едва услышит о каком-нибудь новом, заслуживающем доверия. Никому ничего не удалось узнать. Сэнди как бы улетела с планеты. Никто не обнаружил ни одного следа.

До сегодняшнего звонка Дика Поупа.

Дик сообщил, что они с Лесли плыли в лодке по озеру в пивном саду[7] в Мюнхене. В Английском саду. И оба могут поклясться, что Сэнди сидела за столиком, от души распевая под баварский оркестр.

Дик сказал, что они сразу же погребли прямо к берегу, окликая ее. Он выпрыгнул из лодки, побежал, но она исчезла, затерялась в толпе. Оговорился, конечно, что точно утверждать не может. Лесли тоже не совсем уверена.

В конце концов, они в последний раз видели Сэнди девять лет назад. Летом в Мюнхене, как и повсюду, не счесть привлекательных женщин с длинными светлыми волосами. Хотя Дик заверил, что они с Лесли нашли сходство ошеломляющим. И та самая женщина посмотрела на них, как бы точно узнав. Почему тогда выскочила из-за столика и убежала?

Оставив на три четверти полную кружку пива.

А сидевшие рядом единодушно подтвердили, что никогда ее раньше не видели.

Сэнди любила выпить в жаркий день кружку пива. Одним из миллиона, миллиарда, триллиона ее свойств, обожаемых Грейсом, был неутолимый аппетит к жизни – к еде, к вину, к пиву, к сексу. Сэнди сильно отличалась от женщин, с которыми он раньше встречался. Она была готова испробовать все. Он всегда связывал это с тем, что она не стопроцентная британка. Ее бабушка – выдающаяся личность, с которой он не раз с истинным удовольствием виделся до ее смерти, – была еврейкой, бежавшей из Германии в 1938 году. Их семейный дом находился в маленькой деревушке под Мюнхеном.

Господи Иисусе… Он впервые с потрясением об этом вспомнил.

Неужели Сэнди вернулась к своим корням?

Она частенько поговаривала, что туда надо бы съездить. Даже пыталась упросить бабушку поехать вместе, показать семейное гнездо, но для старушки воспоминания были слишком тяжелыми и болезненными. Грейс однажды пообещал Сэнди, что поедет с ней.

Резкий треск и хруст вернули его к действительности.

Груди Кэт Бишоп вывернулись наружу над содранными лоскутами кожи, обнаженными ребрами, мышцами, внутренними органами. Поблескивало сердце, легкие, почки, печень. Поскольку сердце больше не билось, на углубленный стальной стол, где лежало тело, стекла лишь ленивая, вялая струйка крови.

Держа в руках нечто вроде садовых ножниц, Надюшка перерезала ребра мертвой женщины. Грейс, как и остальные присутствовавшие, отзывался на хруст взрезаемых ребер каким-то сосредоточенным молчанием. Сколько бы Грейс ни наблюдал вскрытие, он не мог привыкнуть к такому реально жуткому звуку. Некогда живой, дышащий, любящий и любимый человек превращался на глазах в простую тушу на мясницком крюке.

Он этого не выносил с самых первых дней службы. Теперь же в его голове метались вразброс мысли о Сэнди. Он отступил как можно дальше от стола.

Постарался сосредоточиться. Женщину кто-то убил. Она достойна большего внимания, чем рассеянный взгляд копа, погруженного в размышления о возможной встрече со своей давно пропавшей женой. Надо отложить подальше телефонный звонок Дика Поупа и сконцентрироваться на насущной проблеме.

Он вспомнил о ее муже, Брайане, о его поведении в комнате для допросов. Что-то было не так. И вдруг сообразил, что совсем позабыл сделать из-за усталости и расстройства.

Вспомнил свой способ точной проверки, когда Брайан Бишоп лжет, а когда говорит правду.

Софи вышла из поезда в Брайтоне. Предъявив у барьера сезонный проездной билет, проследовала в сверкающий облицовкой главный вестибюль вокзала. Высоко вверху, под стеклянной крышей, парил одинокий голубь. В зале звучали назойливые сообщения, скучный мужской голос повторял остановки поездов.

Разгорячившись в давке, она обессилела, задержалась у киоска, купила банку коки, открыла, дернув колечко на крышке, и сделала пару глотков, отчаянно – просто отчаянно – стремясь встретиться с Брайаном.

Справа, прямо у себя перед носом, увидела крупный черный заголовок на белой передовой странице «Аргуса»:

«В доме миллионера обнаружена мертвая женщина».

Бросила в урну пустую банку, выхватила из стопки экземпляр газеты.

Под заголовком располагался цветной снимок импозантного особняка в псевдотюдоровском стиле, с подъездной дорожкой и частью улицы, затянутой оградительной лентой и забитой машинами, среди которых были два полицейских автомобиля с опознавательными знаками, несколько фургонов и большой квадратный автомобиль отдела тяжких преступлений. Рядом маленькая офсетная черно-белая фотография Брайана Бишопа в галстуке-бабочке и привлекательной женщины с элегантной прической.

Ниже шел текст:

«Сегодня ранним утром в особняке на Дайк-роуд-авеню, принадлежащем богатому бизнесмену Брайану Бишопу 41 года и его жене Кэти 35 лет, был обнаружен труп женщины. После прибытия патологоанатома тело увезли. Расследование ведет сассекская полиция во главе с суперинтендантом Роем Грейсом.

Бишоп, уроженец Брайтона, руководитель компании с ограниченной ответственностью “Интернэшнл ростеринг солюшнс”, которую “Санди таймс” причислила в этом году к сотне самых преуспевающих предприятий Соединенного Королевства, не дал никаких объяснений. Его жена, член брайтонского благотворительного комитета помощи детям, жертвовала деньги на многие местные нужды.

Днем будет проведено вскрытие».

Софи с тошнотой смотрела на страницу. Никогда раньше она не видела Кэти Бишоп даже на снимках, не имела понятия, как та выглядит. Господи боже, какая красавица. Гораздо красивей ее, даже нечего сравнивать. Такая стильная, классная, такая…

Софи в отчаянии бросила газету обратно в стопку. Как трудно было заставить Брайана говорить о жене. Она одновременно испытывала жгучее любопытство насчет этой женщины и пыталась отрицать само ее существование. Раньше у нее никогда не бывало романа с женатым мужчиной, да и не хотелось его заводить: Софи старалась придерживаться простого морального принципа – не делай другим того, чего себе от других не желаешь.

Правило рухнуло после знакомства с Брайаном. Он просто-напросто сбил ее с ног. Загипнотизировал. Впрочем, сначала возникла невинная дружба. И вот теперь она впервые увидела свою соперницу. Кэти оказалась совсем другой женщиной, чем она ожидала. Хотя неизвестно, чего следовало ожидать. Брайан о жене практически не рассказывал. Она мысленно представляла себе кислую грымзу с забранными в пучок волосами, противную старую овцу, принудившую Брайана к браку без любви. Но не столь потрясающую, уверенную в себе, радостную красавицу.

Софи внезапно совсем растерялась, спрашивая себя, зачем вообще сюда приехала, о чем думала. Не совсем охотно вытащила мобильник из дешевой матерчатой сумки лимонного цвета, купленной в начале лета, когда они вошли в моду, – теперь сумка показалась на редкость вульгарной и грубой. Как и она сама, мельком отразившаяся в витрине фотоателье в дрянной, некрасивой рабочей одежде.

Надо вернуться домой, переодеться, привести себя в порядок. Брайан предпочитает, чтобы она хорошо выглядела. Помнится, как он был недоволен, когда она однажды, допоздна засидевшись в офисе, встретилась с ним в роскошном ресторане, не успев переодеться.

Немного поколебавшись, Софи набрала номер, прижала трубку к уху, изо всех сил сосредоточившись и по-прежнему не замечая мужчину в куртке с капюшоном, который стоял всего в нескольких футах, перебирая на стенде киоска книжки в бумажных обложках.

Когда прогремело и разнеслось вокруг очередное нудное объявление, она взглянула на массивные часы со стрелками и римскими цифрами.

Четыре пятьдесят одна.

– Да, – сказал Брайан, и она даже вздрогнула, поскольку он ответил еще до гудка.

– Бедненький мой, – пробормотала она. – Я тебе так сочувствую…

– Да. – Ровный пористый голос как бы впитывал ее собственный голос, словно промокательная бумага.

Последовало долгое неловкое молчание. Наконец она его прервала:

– Где ты?

– В отеле. Чертова полиция домой не пускает. Меня не пускают в мой собственный дом. Не желают объяснить, что случилось, можешь себе представить? Говорят, нельзя на место преступления… О боже, Софи, что мне делать? – Он заплакал.

– Я в Брайтоне, – тихо проговорила она. – Ушла с работы пораньше.

– Зачем?

– Я… подумала… не знаю… извини… Подумала, может быть, чем-то сумею помочь. Понимаешь… помочь. – Голос ее прервался. Она смотрела на затейливо украшенные часы. На голубя, который вдруг уселся на них сверху.

– Не могу с тобой встретиться, – отрезал он. – Это невозможно.

Тут Софи поняла, как глупо предлагать свою помощь. Что за чертовщина взбрела ей в голову?

– Конечно, – согласилась она, уязвленная неожиданной резкостью его тона. – Понятно. Только хочу сказать: если могу хоть что-нибудь для тебя сделать…

– Ничего. Спасибо за звонок. Я… должен опознать тело. Даже детям не сообщил еще…

Он умолк. Она терпеливо ждала, стараясь понять его чувства и переживания, сознавая, как плохо его знает, как чужда его жизни.

Потом он глухо вымолвил:

– Позвоню тебе позже, ладно?

– В любое время. В любое… – встрепенулась она.

– Спасибо. Прости… Извини меня.

Потом Софи звякнула Холли, страстно желая с кем-нибудь поговорить. Но услышала только новую запись на голосовой почте с веселым приветствием, раздражившим больше прежнего.

Оставив сообщение, она бесцельно побрела по вокзалу, прежде чем выйти на яркий солнечный свет. Домой идти не хотелось, вообще неизвестно, что делать, чем заняться. По улице к вокзалу непрерывным потоком двигались загорелые люди в футболках, майках, цветных юбках, шортах, с пляжными сумками, похожие на экскурсантов, которые провели здесь день и теперь направлялись домой. Долговязый тощий мужчина с лицом и руками цвета вареного рака, в отрезанных по колено джинсах, размахивал большим приемником, откуда гремел рэп. В городе царило праздное, курортное настроение, далекое от ее собственного, как Юпитер.

Неожиданно звякнул мобильник. Софи на секунду воспрянула духом, понадеявшись, что это Брайан. Увидела на дисплее номер Холли и нажала на кнопку ответа.

– Привет.

Голос Холли почти заглушал неумолкающий зловещий вой привидения, предвещающего беду. Она проинформировала подругу, что сидит в парикмахерской под колпаком сушилки. Попытавшись объяснить, что случилось, Софи сдалась и предложила созвониться позже. Холли обещала перезвонить, как только выйдет из салона.

Мужчина в куртке с капюшоном следовал за ней на безопасном расстоянии, держа в одной руке красный пластиковый пакет и посасывая тыльную сторону ладони другой руки. Приятно очутиться здесь, на побережье, подальше от грязного, душного Лондона. Он надеялся, что Софи идет к пляжу. Хорошо будет там посидеть, может быть, съесть мороженое. Вполне можно потратить немножечко из миллионов часов, лежащих на банковском депозите.

На ходу он припоминал покупки, которые сделал сегодня в обеденный перерыв и уложил в сумку. В застегнутых на «молнии» карманах куртки, кроме бумажника и мобильника, лежит рулон липкой ленты, нож, хлороформ, пузырек с таблетками, которые отключают напрочь. «Рогипнол». И еще кое-что. Никогда не знаешь, что может понадобиться…

Сегодня будет очень хорошая ночь. Опять.

Клио по-настоящему продемонстрировала свое мастерство, когда Надюшка Де Санча вскоре после пяти закончила вскрытие Кэти Бишоп. Большим половником она принялась вычерпывать кровь из полости тела, сливая ложку за ложкой в сточный желоб. Кровь уйдет в цистерну под зданием, где ее медленно разложат химикаты, прежде чем она просочится в городскую канализационную систему.

Пока Надюшка диктовала резюме, склонившись над рабочей полкой, поочередно заполняла протокол аутопсии, гистологическое заключение и заключение о причине смерти, Даррен протянул Клио белый пластиковый мешок с извлеченными из тела и взвешенными внутренними органами. Грейс наблюдал, как всегда, с жутким восторгом, как она вкладывает мешок в открытую брюшину, словно потрошки в курицу.

Смотрел, серьезно озадаченный звонком насчет Сэнди, и думал. Надо перезвонить Дику Поупу, расспросить поподробней, где именно они с Лесли видели Сэнди, за каким столиком она сидела, опрашивал ли он обслуживающий персонал, одна она была или с кем-то…

Мюнхен. Этот город неизменно вызывал в душе отклик, отчасти из-за семейных связей Сэнди, отчасти потому, что он так или иначе постоянно присутствует в мировой истории. Октоберфест; футбольный стадион, где проходил чемпионат мира; завод, выпускающий «БМВ»; кажется, в Мюнхене до Берлина жил Адольф Гитлер… В данный момент Грейс испытывал одно желание – вскочить в самолет и полететь туда. Можно представить, как это понравится его непосредственной начальнице Элисон Воспер, которая только и ждет любой, даже самой малейшей возможности повернуть уже воткнутый нож и окончательно избавиться от нежелательного подчиненного.

Даррен вышел из зала и вернулся с черным пластиковым мешком для мусора, набитым скомканными налоговыми квитанциями из муниципалитета Брайтона и Хоува, вытащил пригоршню, начал засовывать бумагу в пустой череп мертвой женщины. А Клио старательно и ловко зашивала толстой парусной иглой с крепкой ниткой распоротую брюшину.

Закончив, обмыла Кэти из шланга, удалив следы крови, и принялась за самое тонкое дело процедуры. С величайшей осторожностью подкрасила лицо, подрумянила щеки, привела в порядок волосы, и Кэти обрела такой вид, словно лишь ненадолго заснула.

Одновременно Даррен приступил к уборке помещения. Сбрызнул пол дезинфицирующим раствором с лимонным запахом, протер шваброй, полил отбеливателем, «Тригеном» и, наконец, стерилизатором.

Через час он выкатил Кэти Бишоп на каталке под лиловым покрывалом, со сложенными на груди руками и маленьким букетиком живых розовых и белых роз, в смотровую – маленькую узкую комнатку с длинным окном, где хватало места только для родственников, которые могли постоять вокруг тела. Помещение несколько напоминало капеллу с невзрачными синими занавесями и маленькой вазой с искусственными цветами вместо алтаря.

Грейс с Брэнсоном стояли снаружи, глядя сквозь стекло, как Брайана Бишопа вводит в комнату для опознания констебль Линда Бакли, приятная на вид женщина лет тридцати пяти, с короткими светлыми волосами, в строгом синем костюме с белой блузкой.

Они видели, как он смотрит застывшим взглядом в мертвое лицо, сдергивает с рук покрывало, целует их, крепко стискивает, заливается слезами, падает на колени, обезумев от горя.

В такие моменты, которых Грейсу за долгие годы службы выпадало более чем достаточно, ему хотелось быть кем угодно, только не офицером полиции. Один его школьный приятель занялся банковским делом и теперь возглавляет филиал строительной компании в Уортинге, приморском городе неподалеку от Брайтона, получая хорошее жалованье, живя спокойной и приятной жизнью. Другой устраивает рыболовецкие рейсы из брайтонской гавани и вообще горя не знает.

Но он должен наблюдать, хоть и не в силах подавить эмоции, каждой клеткой собственного тела чувствуя переживания этого человека, сам еле сдерживая слезы.

– Черт возьми, ему плохо, – тихо сказал Гленн.

– Возможно. – Грейс пожал плечами, следуя не велению сердца, а служебному долгу.

– Бессердечный сукин сын.

– Раньше не был, – ответил Грейс. – Не был, пока не сел в машину, которую ты вел. Это может пережить только бессердечный сукин сын.

– Очень смешно.

– Так ты сдал экзамен на полицейских спецкурсах вождения?

– Провалился.

– Правда?

– Угу. Потому что ехал слишком медленно. Можешь поверить?

– Я?

– Слушай, ты меня достал. Вечно одно и то же. На каждый вопрос отвечаешь вопросом. Никак не отделаешься от проклятых полицейских привычек?

Грейс усмехнулся.

– Ничего смешного! Я тебе задал простой вопрос: можешь поверить, что я провалился из-за медленной езды?

– Не могу.

И действительно. Грейс хорошо помнил, как в последний раз ехал с Гленном, который практиковался перед экзаменом в скоростной езде. Когда он вылез из машины целый и невредимый – скорее по счастливой случайности, чем благодаря мастерству друга, – то решил, что лучше даст себе вырезать без анестезии желчный пузырь, чем снова сядет в автомобиль, за рулем которого будет Гленн Брэнсон.

– Вот именно, старик, – кивнул Брэнсон.

– Приятно слышать, что на свете еще остаются здравомыслящие люди.

– Знаешь, в чем твоя проблема, суперинтендант Рой Грейс?

– Ты какую из многих имеешь в виду?

– Насчет моего вождения.

– Расскажи.

– Неверие.

– В тебя или в бога?

– Бог отвел пулю, которая не причинила мне серьезного вреда.

– В самом деле так думаешь?

– У тебя есть теория лучше?

Грейс замолчал, задумавшись, обычно предпочитая откладывать вопрос о боге в какой-нибудь надежный долгий ящик и вытаскивая лишь в подходящий момент. Он не атеист и даже не агностик. Верит во что-то – по крайней мере, хочет во что-то верить, – но никогда не может с точностью определить, во что именно. Не раз готовился открыто принять концепцию бога и сразу же чувствовал себя виноватым. После исчезновения Сэнди, когда все его молитвы остались без ответа, вера почти испарилась.

Черт возьми.

Он полицейский, его обязанности сводятся к установлению истины. Фактов. Как и у всех коллег, вера его заключается в деле. Он наблюдал сквозь стекло за Брайаном Бишопом. Совсем убит горем.

Или отлично разыгрывает грандиозное представление.

Скоро выяснится.

Плохо, что тут замешано личное дело – в данный момент его в первую очередь занимают мысли о Сэнди.

Вонючка поборол нестерпимое побуждение позвонить дилеру по украденному мобильнику – на его телефоне только что кончились деньги, – боясь разозлить сукиного сына или, хуже того, вообще вылететь из списка поставщиков крутого гада. Работодателю не понравится, если его номер останется в памяти «жареного» мобильника, особенно пошедшего на продажу.

Поэтому он зашел в автомат на углу закопченной Ридженси-Террас и захлопнул за собой дверцу, отрезавшую его от гари, которую пускал густой пятничный поток машин. Все равно что в духовке закрыться. Почти нестерпимо. Приоткрыв ногой дверцу, набрал номер. После второго гудка голос кратко ответил:

– Да.

– Уэйн Руни, – произнес Вонючка пароль, назначенный в прошлый раз. Пароль при каждой встрече менялся.

– Ну ладно, – сказал мужчина с восточным лондонским акцентом. – Как обычно? Коричневую? На десять? На двадцать?

– На двадцать.

– Что у тебя? Наличные?

– Мобильник. И «бритва» «Моторола».

– У меня их уже выше крыши. Могу дать на десять.

– Мать твою! Я рассчитывал на тридцать.

– Тогда ничем помочь не могу, приятель. Извини. Пока.

Внезапно охваченный паникой, Вонючка настойчиво крикнул:

– Нет-нет! Не разъединяйся!

Последовало краткое молчание. Потом снова послышался голос:

– Я занят. Время некогда тратить. На улицах цены взлетели, а товару мало. Через две недели будет дефицит.

Вонючка оценил информацию.

– Возьму на двадцать.

– На десять – самое большее.

Есть и другие дилеры, но последнего повязали во время облавы, он исчез с улиц, сидит где-то в тюрьме. Другой наверняка всучит какое-нибудь дерьмо. Есть пара покупателей, которым можно втюхать телефон за хорошую цену, но он чувствовал нараставшее напряжение: надо что-то сейчас получить, чтоб мозги встали на место. Сегодня у него дело, которое принесет кучу денег. Потом можно будет прикупить.

– Ну ладно. Где встретимся?

Дилер, которого он знал лишь по имени – Джо, – дал указания.

Вонючка вышел, чувствуя, как солнце печет голову, и затрусил по забитым машинами полосам на Мальборо-Плейс ко входу в паб, где иногда по ночам покупал экстези в мужском туалете. Если все выйдет удачно, может быть, нынче вечером даже на экстези хватит.

Он свернул на Норт-роуд, длинную оживленную улицу с односторонним движением, круто бегущую в горку. Нижний конец убогий, а с середины подъема сразу за «Старбаксом» начинается самый модный современный район Брайтона.

Квартал Норт-Лейн состоит из перенаселенных узких улочек, растянувшихся почти по всему холму, и сбегает вниз к востоку от вокзала. Сверни за любой угол – и увидишь перед собой ряд старых мраморных каминов, классную одежду на вешалках, викторианские террасные коттеджи, выстроенные в девятнадцатом веке для железнодорожных рабочих, а теперь превратившиеся в модные особняки; пескоструйный фасад старой фабрики, перестроенный в шикарный жилой дом с мансардами.

Поднимаясь в горку, Вонючка совсем выдохся. Бывали времена, когда он носился ветром, уверенно подхватывал в магазине пакеты или товары, а теперь физических сил хватает на очень короткое время, не считая часов сразу после дозы или стимуляторов. Никто не обращал на него никакого внимания, кроме двух полицейских в штатском, сидевших за столиком в битком набитом «Старбаксе», из окна которого хорошо было видно прохожих.

Неряшливо одетые, они смахивали на студентов, не спеша потягивавших кофе. Один, пониже, здоровый, с выбритой головой и козлиной бородкой, был в черной футболке и мягких джинсах; другой, повыше, с длинными волосами, – в мешковатой рубахе навыпуск над солдатскими нестроевыми штанами. Оба засекли Вонючку, зная в лицо почти каждого брайтонского подонка, а его фото практически с начала их службы в полиции висело на самом видном месте на стене брайтонского управления вместе с физиономиями сорока с лишним рецидивистов.

Для большинства населения Брайтона и Хоува Вонючка практически был невидимкой. Одевался с мальчишеских лет одинаково – в мятую нейлоновую куртку с капюшоном поверх обтрепанной оранжевой футболки, в спортивные штаны и кроссовки, – ходил сутулясь, сунув руки в карманы, сливался с городом, как хамелеон. Такой была униформа членов его банды ЗК – «здоровая команда», – которая соперничала со старой БК – «большой командой». Они не отличались такой жестокостью, как БК, которые, по слухам, участвовали в каждом случившемся в городе нападении на полицейского, изнасиловании, убийстве ни в чем не повинного незнакомца, но и ЗК хотели произвести угрожающее впечатление. Они болтались вокруг магазинов, сбросив капюшоны, таскали что под руку попадется, набрасывались на каждого, кто по глупости оказывался в уединенном месте, деньги тратили главным образом на наркотики и на выпивку. Теперь он уже слишком взрослый для шайки, которая состоит в основном из тинейджеров, но все равно носит такую одежду, как бы подчеркивая свою принадлежность к своим.

Голову бреет – Бетани бреет, когда появляется, – а от нижней губы к подбородку тянется неровная узенькая бородка. Бетани нравится – по ее мнению, она придает ему загадочный вид, особенно вместе с фиолетовыми солнечными очками.

Впрочем, в зеркале он ничего такого не видит. Мальчишкой часами смотрел на себя, не желая быть некрасивым, стараясь убедиться, что вовсе не так безобразен, как утверждали мать с братом. Теперь ему на это плевать. С девчонками дела идут неплохо. Собственное лицо теперь порой пугает – изнуренное, высохшее, сплошь в волдырях, щеки под скулами напоминают рожки для обуви.

Тело разваливается – не обязательно быть ученым-ракетчиком, чтоб заметить. Дело не в наркотиках, а во всякой дряни, подмешанной толкачами. Голова постоянно плывет, как при гриппе, жаркую дымку сменяет зимний холод. Память ни к черту, невозможно сосредоточиться, досмотреть до конца кино или шоу по телевизору. Без конца возникают какие-то язвы, еда в желудке не держится, исчезло представление о времени, иногда даже не вспоминается, сколько ему лет.

Кажется, двадцать четыре или вроде того. Хотел спросить брата, когда звонил в Австралию вчера вечером, да забыл.

Именно брат, который на три года старше и на фут выше, впервые назвал его Вонючкой, и ему как бы даже понравилось. Вонючки – скунсы – злобные дикие животные, повсюду тайком пробираются, эффективно защищаются. Со скунсом не станешь связываться.

В подростковом возрасте он помешался на машинах. Выяснил, даже реально об этом не думая, что тачки легко угонять. А когда прошел слух, что он доставит любую, какую пожелаешь, у него неожиданно нашлись друзья. Его дважды арестовывали, в первый раз дали условный срок и лишили водительских прав, хотя он до их получения не дорос; во второй, отягощенный насилием, отправили на год в исправительное заведение для несовершеннолетних. А сегодня на лежащем в кармане пропотевшем листке бумаги заказ на очередную машину. На новую модель «Ауди А-4» с откидным верхом, автоматикой, малым пробегом, цвета металлик – голубого, серебристого или черного.

Вонючка остановился отдышаться, и вдруг на него накатил черный необъяснимый страх, высосав весь дневной жар, словно он шагнул в глубь морозильника. По коже опять миллионом термитов забегали мурашки.

Впереди телефонная будка. Как раз то, что нужно. Нужна жара, чтобы сосредоточиться, обрести равновесие. Он шагнул к ней, тяжело задохнулся от усилия, открывая тяжелую дверь. Вот дерьмо! Прислонился к стенке в безвоздушной жаре, чувствуя головокружение и нетвердо держась на ногах. Сдернул трубку, придерживаясь другой рукой, вытащил из кармана монету, бросил в щелку, набрал номер Джо, тихо пробормотал, опасаясь, чтоб кто-нибудь не услышал:

– Уэйн Руни… На месте.

– Дай номер. Сейчас перезвоню.

Вонючка ждал, нервничал. Через несколько минут автомат наконец зазвонил. Поступили новые указания. Черт возьми, Джо с каждым днем превращается в полного параноика. Или без конца смотрит кино про Джеймса Бонда.

Выйдя из будки, он прошел вверх по улице ярдов пятьдесят, остановился, как было указано, перед витриной стекольно-зеркальной мастерской.

Офицеры полиции пили остывший кофе. Пол Пакер, поменьше и поплотнее, держал чашку, сунув в ручку средний палец. Восемь лет назад верхнюю фалангу указательного пальца на правой руке ему откусил в стычке Вонючка.

За последний час они стали свидетелями третьей сделки, хорошо зная, что в тот самый момент такие же договоренности заключаются еще в полудюжине горячих точек Брайтона. В каждый час дня и ночи. Пытаться пресечь в городе наркоторговлю все равно что останавливать сползающий ледник, кидая в него камешки.

Чтобы приобрести зелье на десять фунтов в день, наркоман должен за месяц заработать на кражах от трех до пяти тысяч. Причем очень многие тратят в день не десять фунтов, а двадцать, пятьдесят, сотню и больше. И еще куча мелких любителей по пути покупают понюшку. Существует прочная цепочка богатых дельцов. Берешь кого-то с поличным во время облавы, убираешь с улицы, а через несколько дней появляются новые лица, идут новые поставки. Ливерпульцы, болгары, русские… Все получают жирный кусок с жалких подонков вроде Вонючки.

Впрочем, Пол Пакер и его коллега Тревор Сэллис платят информатору пятьдесят фунтов из бюджета полиции вовсе не для того, чтоб отловить и посадить Вонючку за употребление наркотиков. Подобная мелочь не стоит труда. Есть надежда выйти по его следу на другого игрока, действующего на другом поле.

Через несколько минут к Вонючке подскочил стриженный ежиком жирный мальчишка лет двенадцати, с круглой веснушчатой физиономией, сильно вспотевший, в грязной футболке, шортах и расшнурованных баскетбольных ботинках.

– Уэйн Руни? – уточнил он писклявым, скрипучим голосом.

– Угу.

Мальчишка выплюнул изо рта целлофановый пакетик, сунул Вонючке, который, в свою очередь, сразу взял его в рот, передав посыльному «Моторолу». Через секунду тот уже мчался, как спринтер, вверх по холму.

Вонючка направился к своему фургону.

А Пол Пакер и Тревор Сэллис, покинув «Старбакс», пошли за ним следом.

Отдел тяжких преступлений занимает в Сассекс-Хаус почти весь первый этаж, располагаясь за дверью с противоударной прокладкой в конце просторного, почти со всех сторон открытого помещения, приютившего старших офицеров и рядовых сотрудников уголовного розыска.

Рой Грейс всегда чувствовал себя в этой части здания совсем иначе, чем во всех других отделах управления и участках Брайтона и Хоува. Везде коридоры и кабинеты обжитые, казенные, обветшалые, а тут все новенькое с иголочки.

Слишком новенькое, чересчур современное, чистенькое и чертовски опрятное. Слишком бездушное, вроде каких-нибудь офисов общественной бухгалтерии, административных отделов банка или страховых компаний.

К большим красным щитам, развешанным на стенах на равно отмеренном расстоянии, пришпилены тоже новенькие диаграммы и схемы на белых листах, содержащие оперативную информацию, которую каждый детектив обязан знать наизусть. Но Грейс, приступая к расследованию, не жалел времени, снова все перечитывая.

Хорошо известно, как легко впасть в самоуверенность и о многом забыть. Недавно прочитанная газетная статья укрепила это убеждение. В ней говорилось, что большая часть крупнейших в мире авиакатастроф за последние пятьдесят лет происходит из-за ошибки пилота. И в большинстве случаев их совершают не молодые, неопытные летчики, а старшие пилоты авиакомпаний. В статье даже рекомендовалось немедленно покинуть самолет, услышав, что им управляет именно такой пилот.

Самоуверенность. В медицине то же самое. Недавно хирург-ортопед в Сассексе ампутировал пациенту не ту ногу. По ошибке, почти наверняка вызванной излишней самоуверенностью.

Именно поэтому в начале шестого Грейс в прилипшей к груди пропотевшей от жары рубашке остановился в душном коридоре у входа в отдел тяжких преступлений, мысленно видя Сэнди в Мюнхене. Кивком указал Брэнсону на первую схему на стенке рядом с кабинетом управляющего системой ХОЛМС под заголовком «Возможные общие мотивы».

– Что, собственно, значит «поддержание активного образа жизни»? – спросил Брэнсон, читая лист.

В центральном овале стояло одно слово: мотив. От него шли стрелки: ревность, расизм, гнев/страх, грабеж, власть/ контроль, страсть, выгода, нажива, возмездие, человеконенавистничество, ненависть, месть, психоз, секс, поддержание активного образа жизни.

– Убийство с целью унаследовать чьи-нибудь деньги, – пояснил Грейс.

Сержант зевнул.

– Одно упущено. – Он мрачно нахмурился. – Собственно, два.

– Назови.

– Кайф. И слава.

– Кайф?

– Конечно. Ребята, которые в прошлом году облили бензином и подожгли спавшую старушку, дежурившую в камере хранения на автобусной станции, ненависти к ней никакой не питали, просто им нечем было заняться. Кайф.

Грейс кивнул. Голова действительно не варит. По-прежнему одолевают мысли о Сэнди. О Мюнхене. Господи боже, как со всем этим справиться? Одно желание в данный момент – сесть в самолет и лететь.

– И шумиха, да? – продолжал Гленн. – Вступил в банду – улица трясется от страха.

Грейс перешел к следующей доске, озаглавленной: «Криминалистические доказательства». Слова расплывались, сливались. Оценка потенциальной информации, сбор сведений, свидетельства, переоценка, подготовка доказательств, выработка стратегии… Краем глаза он заметил элегантного энергичного мужчину лет пятидесяти, в красивом светло-коричневом брючном костюме, бежевой рубашке с коричневым галстуком, который направлялся к ним быстрым шагом. Тони Кейс, старший офицер службы видеонаблюдения.

– Привет, Рой! – радостно поздоровался он. – Аппаратура приготовлена, кассеты доставлены, можно крутить. – Повернулся к сержанту и крепко пожал ему руку. – С возвращением, Гленн! Я думал, что вы еще не работаете.

– Я и не работаю.

– Выпивать осторожней придется, чтобы не пробуравить дырку в желудке?

– Угу, что-то вроде того, – пробормотал Гленн, пропустив шутку мимо ушей; то ли сознательно, то ли потому, что отвлекся, Грейс так и не понял.

– Я еще тут побуду какое-то время, – весело объявил Кейс. – Если понадоблюсь, дайте знать. – Он постучал по мобильному телефону в нагрудном кармане рубашки.

– Бачок с водой понадобится в такую жару, – сказал Грейс.

– Доставлен.

– Молодец. – Грейс взглянул на часы. Двадцать с лишним минут до брифинга в шесть тридцать. Времени хватит. И он повел Брэнсона к комнате для допросов, где они уже сегодня были.

Они вошли в узкое маленькое помещение для наблюдения, смежное с главной комнатой. У рабочего стола, тянувшегося во всю ширину, стояли два разномастных стула, на них – приземистый металлический корпус записывающей аппаратуры и цветной монитор с неподвижной картинкой, изображавшей кофейный столик и три красных стула в пустой комнате.

Грейс сморщил нос. Такое впечатление, будто кто-то ел тут карри, возможно, из индийской деликатесной в супермаркете через дорогу. Заглянув в мусорную корзинку, он обнаружил вещественные доказательства – пустые картонки. По окончании вскрытия ему всегда требуется какое-то время, прежде чем можно будет подумать о еде, а после увиденных в содержимом желудка Кэти Бишоп остатков, вероятно тушеных креветок, острый запах карри решительно не содействовал таким мыслям.

Грейс наклонился, схватил корзинку, выставил за дверь. Аромат не ослаб, но стало хоть немножечко легче. Он уселся перед монитором, вновь ознакомился с кнопками управления аппаратом, нажал на «пуск».

Пахнет. Все равно пахнет. Сэнди любила карри. Курица «корма» – любимое блюдо.

На экране пошла запись первой встречи с Бишопом. Грейс, подавшись вперед, рассматривал темноволосого мужчину в коричневой, сшитой на заказ куртке со сверкавшими серебряными пуговицами, в двухцветных, коричневых с белым, туфлях для гольфа.

– Эти туфли похожи на устриц, – заметил Брэнсон, сидевший рядом с ним. – Знаешь, как в гангстерских фильмах тридцатых годов? Видел когда-нибудь «Некоторые любят погорячее»? – Голос вялый, без обычного энтузиазма, но, похоже, он делает сверхчеловеческие усилия, чтоб немного взбодриться.

Грейс понял, что для друга настал тяжелый момент – начало вечера. В такой час он обычно укладывает своих детей в постель.

– С Мэрилин Монро?

– Угу, а еще с Тони Кертисом, Джеком Леммоном, Джорджем Рафтом. Блестящая сцена, где ввозят торт, а оттуда вылезает мужик с автоматом, косит всех наповал, а Джордж Рафт говорит: «Что-то там в этом торте пришлось ему не по вкусу!»

– Современный вариант троянского коня, – заметил Грейс.

– Хочешь сказать, будто это ремейк? – озадаченно спросил Брэнсон. – «Троянский конь»? Не помню.

Грейс тряхнул головой:

– Это не фильм, Гленн, а то, что греки сделали в Трое.

– А что они там сделали?

Грейс с упреком уставился на друга:

– Ты все свои знания получил из кино? Историю никогда не учил?

Брэнсон воинственно пожал плечами:

– Еще как!

Грейс замедлил запись. Гленн Брэнсон на экране спросил, когда Бишоп в последний раз видел свою жену.

Грейс остановил кадр.

– Теперь сосредоточься, пожалуйста, на его глазах. Сосчитай, сколько раз он моргнул. Сосчитай, сколько раз он моргает в минуту. У тебя на наручных часах есть секундная стрелка, как на контрольной панели в НАСА?

Брэнсон взглянул на свои часы, озадаченный вопросом. Это был потрясающий большой хронометр с таким количеством циферблатов и кнопок, что Грейс иногда гадал, имеет ли приятель понятие о назначении хотя бы половины из них.

– Где-то тут есть, – пробормотал он.

– Хорошо, так начинай считать.

Гленн немного повозился с часами. Потом на экране в комнату вошел Рой Грейс и начал расспрашивать Бишопа:

«– Где вы сегодня ночевали, мистер Бишоп?

– В своей лондонской квартире.

– Это может кто-нибудь подтвердить?»

– Двадцать четыре! – объявил Гленн Брэнсон, переводя глаза с монитора на часы и обратно.

– Точно?

– Да.

– Хорошо. Считай дальше.

Грейс на экране спросил:

«– Во сколько вы нынче утром пили чай в клубе?

– В девять с небольшим.

– Ехали сюда в машине из Лондона?

– Да.

– В котором часу выехали?

– Около половины шестого».

– Снова двадцать четыре!

Грейс остановил запись.

– Интересно.

– Что именно? – уточнил Брэнсон.

– Это эксперимент. Я вычитал однажды в журнале по психологии, на который подписываюсь, что, по данным, полученным в одной университетской лаборатории, кажется в Эдинбурге, люди, говоря правду, чаще моргают, чем когда лгут.

– Да?

– Когда говорят правду, моргают 23,6 раза в минуту, а когда врут – 18,5. Фактически установлено, что лжецы сидят очень спокойно – им приходится напряженнее думать, чем тем, кто говорит правду, – а когда мы напряженно думаем, то замираем.

Грейс снова пустил картинку.

Брайан Бишоп вскочил, замахал руками.

– Все время двадцать четыре, – сообщил Брэнсон.

– И все время в движении, – добавил Грейс. – Похоже, говорит правду.

Впрочем, ему отлично известно, что это лишь косвенный признак. Он уже ошибся однажды, истолковывая телодвижения, и был жестоко наказан.

Пресса называет август мертвым сезоном. Когда парламент на летних каникулах, а полмира в отпусках, новостей практически нет. Газеты нередко раздувают мелочи, которые в другое время вообще не попали бы на их страницы, и страстно жаждут серьезного преступления – чем страшней и ужасней, тем лучше. Только преступники не берут отпусков и не придерживаются общепринятого рабочего графика.

Не считая меня самого, пожаловался Грейс самому себе.

Последний полноценный отпуск был у него девять с лишним лет назад, когда они с Сэнди летали в Испанию, жили под Малагой в снятой квартире. Квартирка была тесная, из окон открывался вид не на море, как обещалось в объявлении, а на многоярусную автостоянку. И почти неделю шел дождь.

В отличие от нынешнего августа, когда Брайтон захлестывают волны жары и приехало больше обычного отдыхающих и туристов. Пляжи, бары и кафе битком набиты. В Брайтоне и Хоуве сто тысяч стоячих питейных заведений, и, по расчетам Грейса, каждое место там в данный момент занято. Рай для уличных преступников. Скорее «живой» сезон, чем мертвый.

Понятно, что в отсутствие новостей расследование такого убийства, как то, что сейчас у него на руках, станет объектом особенно пристального внимания газетчиков. Богатая женщина найдена мертвой в роскошном доме после, возможно, извращенного секса, притом что ее муж преуспевающий бизнесмен с привлекательной внешностью… Потрясающий козырь для любого редактора, выискивающего материал, чтоб заполнить колонки!

Для начала надо разработать план крайне осторожного общения с представителями средств массовой информации, а потом, как всегда, постараться, чтоб они помогали, а не мешали следствию. Завтра утром предстоит очередная пресс-конференция. А перед ней два инструктажа со следственной бригадой.

Тем не менее, несмотря ни на что, надо улучить момент и слетать в Мюнхен. Надо.

Абсолютно необходимо.

В голове вертятся мысли о Сэнди. В пивном ресторане… С любовником? Потеряла память? Или все же друзья обознались? Услышав сообщение от кого-то другого, он, возможно, и отмахнулся бы. Но Дик Поуп – отличный детектив, внимательный, с прекрасной памятью на лица.

За несколько минут до половины седьмого Грейс в сопровождении Гленна Брэнсона вышел из комнаты наблюдения, оба налили себе по чашке кофе из автомата в крошечной кухонной секции, потом пошли по коридору к оперативному штабу, устроенному Тони Кейсом для следственной бригады в отделе технической поддержки. Прошли мимо большой красной доски с надписью «Операция “Лиссабон”», где висела фотография мужчины, похожего на китайца с жидкой бородкой, окруженная снимками разнообразных камней под высокими утесами в необычайно красивом здешнем местечке Бичи-Хэд. Каждый камень обведен красным кружком.

Бичи-Хэд – прекрасный и трагический меловой мыс – приобрел в Англии нехорошую репутацию самого популярного места самоубийств. Предоставляя безграничные возможности для прыжков, он мрачно манит нырнуть в бездну глубиной 570 футов на английском берегу Ла-Манша. Перечень тех, кто шагнул, нырнул, скатился, съехал с поросшего травой откоса в автомобиле и остался в живых, невелик.

Несчастного неопознанного мужчину с фотографии на доске нашли мертвым в мае. Сначала приняли за очередного прыгуна, пока вскрытие не показало, что ему наверняка помогли, учитывая тот факт, что он умер существенно раньше падения. Следствие продолжается, однако надежд остается все меньше – любая более или менее верная ниточка обрывается.

Компьютер полиции Сассекса произвольно выбирает название для каждого серьезного происшествия. Если эти названия хоть как-нибудь соотносятся с делом, то чисто случайно. И очень редко.

В отличие от остальных подразделений в Сассекс-Хаус и других полицейских управлениях графства, на столах отдела технической поддержки не было ничего личного: ни семейных фотографий, ни снимков футболистов, ни записных книжек с памятками, ни комиксов. Все, кроме мебели и оргтехники, нацелено исключительно на расследование. Не слышится задиристых шуток – сплошная и полная сосредоточенность, треск телефонов, стук клавиатуры, шорох бумаги, вылезающей из лазерных принтеров, и временами напряженная тишина.

Проходя по комнате, Грейс со смешанными чувствами разглядывал свою команду. С радостью видел знакомые лица. Сержант Белла Мой, симпатичная женщина, выглядит, благодаря крашенным хной волосам, на тридцать пять, перед ней, как обычно, открытая коробка леденцов «Молтиз», к которым она пристрастилась. Ник Николл, коротко стриженный, длинный как жердь, в рубашке без ворота и с короткими рукавами, с бледным одутловатым лицом, утомленный отец шестимесячного младенца. Координатор Сьюзен Грэдли – молодая пухлая женщина с длинными темными волосами, необычайно трудолюбивая и способная. Старослужащий Норман Поттинг, за которым необходимо присматривать.

Сержанту Поттингу пятьдесят три. Под старательно зачесанными на лысину прядями – узкая каучуковая физиономия, испещренная лопнувшими сосудами, выпяченные губы, прокуренные зубы. Мятый желтовато-коричневый полотняный костюм, поношенная желтая рубашка с короткими рукавами, в которой он, видно, почти постоянно обедает. Сейчас Поттинг выглядел гораздо лучше из-за приобретенного где-то необычайно красивого, глубокого загара. Грейс вынужден был это признать. Из-за полной политической некорректности служащие в полиции женщины считают его наглым грубияном. Им частенько затыкают дыры, посылая в подмогу подразделениям, отчаянно нуждающимся в живой силе.

Больше всего Грейсу не нравился констебль Альфонсо Дзаффероне, угрюмый, высокомерный молодой человек лет под тридцать, красавец латинского типа, с волосами, намазанными всякими гелями, муссами, щеголевато одетый в черный костюм с черной рубашкой и кремовым галстуком. Когда он работал с ним в прошлый раз, Дзаффероне проявил сообразительность и остроту ума, но держался и вел себя невыносимо. Сейчас Грейс взял его в следственную бригаду отчасти потому, что в отпускной период нет особого выбора, отчасти из желания вышколить наглеца.

Приветствуя каждого поочередно, он вспоминал Кэти Бишоп – сначала утром в постели в собственном доме на Дайк-роуд-авеню, потом днем на стальном столе в морге. Он чувствовал ее присутствие, будто ее душа жила в его сердце. Тяжкий груз ответственности. На присутствующих в этой комнате и на тех, кто вскоре присоединится к ним в конференц-зале, лежит огромная ответственность.

Поэтому он спрятал мысли о Сэнди в отдельном подвальчике памяти и запер там, пока для них не придет время.

Когда-нибудь.

Через несколько ближайших часов и дней он будет знать о Кэти Бишоп больше любого другого человека на свете. Больше, чем муж, родители, братья и сестры, лучшие друзья. Даже думая, что они ее знают, они знали лишь то, что она позволяла узнать. Что-то всегда скрывается. Как у каждого человека.

Для Роя Грейса это дело неизбежно окажется личным.

Только в данный момент он не догадывался, до какой степени личным. Как всегда.

Вонючка почувствовал прилив сил. Мир сразу показался не таким плохим местом. Героин делает свое дело – тепло, туман, все хорошо, в теле плещутся эндорфины[8]. Вот какой должна быть жизнь, так хотелось бы чувствовать себя до самого ее конца.

Явилась Бетани с курицей, картофельным салатом, трубочкой сливочной карамели, позаимствованными из материнского холодильника; тупоголовые стервецы убрались из фургона; он наехал на нее сзади – как она любит, ему тоже приятно прижимать к своему животу пышный зад.

Теперь она везет его вдоль берега в маленьком «Пежо» своей матери; он развалился на пассажирском сиденье, откинувшись на спинку, разглядывая сквозь фиолетовые линзы свой офис. И стоящие повсюду машины. На любой вкус. Запыленные, раскалившиеся на солнце. Хозяева на пляже. Надо отыскать ту, которую легко свистнуть и которая вдобавок отвечает запросам, записанным на смятом отсыревшем клочке линованной бумаги, куда при дерьмовой памяти приходится постоянно заглядывать.

– Мне домой скоро надо. Маме машина нужна. К мосту вечером едет, – пропищала Бетани.

Черт побери, нынче вечером вдоль берега будут стоять все на свете машины. Новая модель «Ауди А-4» с откидной крышей, автоматикой, малым пробегом, цвет металлик – голубой, серебристый или черный.

– Давай к Ширли-Драйв, – велел он. Часы на приборной доске показывали восемнадцать пятнадцать.

– Мне правда к семи надо быть дома, – повторила Бетани. – Ей машина нужна! Убьет, если я задержусь.

Вонючка бросил на нее быстрый оценивающий взгляд. Короткие черные волосы, полные руки, груди выпирают из выреза мешковатой футболки, загорелые бедра едва прикрыты синей джинсовой мини-юбкой. Его рука сунулась под эластичные трусики, угнездилась на мягком влажном лобке, два пальца глубоко погрузились внутрь.

– Сверни вправо, – приказал он.

– Ты меня снова заводишь!

Он сунул пальцы еще глубже.

Она охнула:

– Прекрати!

Вонючка сам завелся. «Пежо» свернул направо у светофора, проехал мимо статуи королевы Виктории, и вдруг он заорал:

– Стой!

– Что?

– Есть! Вот! Вот! – Он схватился за руль, вывернул машину за бровку тротуара, не обращая внимания на скрип тормозов и яростный автомобильный гудок позади.

Когда Бетани справилась с управлением, разжал пальцы, выпустил руль.

– Потрясающе, мать твою! Пока!

Открыл дверцу, вылез и ушел, даже не оглянувшись на прощание.

На другой стороне дороги перед светофором стояла «Ауди А-4» синего цвета металлик, с откидным верхом. Вонючка вытащил из кармана шариковую ручку, записал на бумажке номер, вытащил из кармана штанов мобильник.

– GU 55 OAG, – продиктовал он. – Можете через час расплатиться?

Он так радовался, что не видел отъезжавшего «Пежо», откуда Бетани махала рукой, не слышал короткого гудка.

Потрясающе! Есть!

Не видел и маленького серого «Форда», притаившегося у тротуара в паре сотен ярдов позади. Это была одна из пяти машин группы слежения, которая сидела у него на хвосте последние полчаса с той минуты, как он вышел из фургона.

Брайан Бишоп сидел на краю широкой кровати в номере отеля, уткнувшись в кулаки подбородком, уставившись в телевизор. Чашка чаю на подносе рядом давно остыла, два бисквита в целлофановых обертках оставались нетронутыми. Он выключил слишком холодный кондиционер, и теперь пот лил с него ручьями, поскольку под курткой на нем был костюм для гольфа.

Несмотря на двойное остекление, снаружи слышался вой сирены, слабый рокот мотора грузовика, прерывистый сигнал тревоги. Он чувствовал себя совсем отрезанным от внешнего мира. По «Скай ньюс», будь она проклята, показывали его особняк – его дом. Абсолютно нереально. Словно он вдруг стал чужим своей собственной жизни. Не просто чужим – парией.

Нечто подобное происходило во время разрыва, а потом и развода с Зои. Дети, Карли и Макс, приняли ее сторону. Она успешно настроила их против него, и они с ним не разговаривали почти два года.

Телегеничный репортер с роскошными волосами и идеальными зубами стоял возле его дома перед оградительной лентой с синими и белыми надписями «Полиция. Место преступления. Вход запрещен», размахивая микрофоном.

«Сегодня производится вскрытие. Мы вернемся к этому событию в семичасовых новостях. С вами был Ричард Уоллес, «Скай ньюс».

Брайан находился в полном замешательстве.

Зазвонил мобильный телефон. Не узнав номер, он не стал отвечать. Почти каждый звонок был от газетчиков и репортеров, видимо отыскавших номер на веб-сайте компании. Интересно, что, кроме Софи, позвонили лишь двое друзей – однокашники Гленн Мишон и Йен Стайл – и деловой партнер Саймон Уолтон. Саймон, кажется, искренне переживал, расспрашивал, чем может помочь, просил не беспокоиться о делах, обещал обо всем позаботиться.

Брайан несколько раз разговаривал с родителями Кэти, находившимися в Аликанте в Испании, где ее отец затеял очередное, почти наверняка безнадежное предприятие. Они прилетят утром.

Подумывал позвонить своему адвокату, но с какой стати? Он ни в чем не виноват. Просто не знает, что делать, поэтому сидит неподвижно, как загипнотизированный, глядя на экран, где множество полицейских автомобилей сгрудились на его подъездной дорожке и вокруг дома. Мимо ползет нескончаемый поток машин, водители и пассажиры – каждый без исключения – выворачивают шею. Надо заняться делами. Звонить, отвечать на сообщения по электронной почте, составлять и отсылать свои собственные. Чертовская куча дел, только в данный момент он недееспособен.

Брайан вскочил в беспокойстве, покружил по номеру, зашел в сиявшую чистотой ванную, взглянул на полотенца, поднял крышку унитаза, желая помочиться. Ничего не вышло. Опустил крышку, посмотрел на себя в зеркало над раковиной. В глаза бросились туалетные принадлежности. Выстроившиеся в ряд бутылочки из пластмассы под мрамор с шампунем, кондиционером, гелем для душа, лосьоном для тела. Он принялся переставлять их, пока не добился идеально точного расстояния, потом ему не понравилась расстановка на полочке. Сдвинул ряд пузырьков вправо на несколько дюймов, снова старательно выверяя расстояние между ними.

После этого чуть полегчало.

А ведь в десять утра отлично себя чувствовал, был доволен, радовался невероятной летней погоде. Сыграл одну из лучших в жизни партию в гольф в прекраснейшее время года. И на тебе – через восемь с половиной часов жизнь рухнула. Кэти мертва.

Милая, милая, милая Кэти.

Полиция явно подозревает его в причастности.

Господи Иисусе.

Почти весь день прошел в обществе двух женщин-полицейских, представившихся офицерами из отдела семейных проблем. Милые дамы старались изо всех сил его поддержать, но совсем доконали расспросами, и поэтому он попросил перерыв.

А еще дорогая Софи – о чем она говорила? Что имела в виду, черт возьми, утверждая, будто они вместе спали той ночью? Не было этого. Не могло быть. Никоим образом.

Правда, она ему нравится. Но любовная связь невозможна. У бывшей жены Зои были любовники. Узнав, что она изменяет ему на протяжении трех лет, он испытал почти нестерпимую боль и потому просто не способен причинить такую же боль другому человеку. Недавно почуяв что-то неладное с Кэти, он изо всех сил старался наладить их взаимоотношения.

Брайан с удовольствием флиртовал и общался с Софи. Очень лестно, черт возьми, когда двадцатилетняя девушка по тебе с ума сходит. Хотя, может быть, он ее чересчур поощрял. Непонятно, зачем вообще предложил вместе пообедать, сидя рядом на совещании по налоговым льготам для инвесторов киноиндустрии, на которое его пригласили. Все сигналило об опасности, а он шел вперед. Они снова встретились, продолжали встречаться, обменивались электронными сообщениями, иногда по два-три раза в день, и в последнее время она стала высказываться все прозрачней. По правде сказать, и он думал о ней пару раз, занимаясь с Кэти любовью, что случалось в последнее время реже и реже.

Но он никогда не спал с Софи. Черт побери, никогда даже в губы не целовал!

Или все-таки целовал?

Разве можно забыть, что делал? Некоторые люди действуют бессознательно. При стрессе возникают психические проблемы, нарушается деятельность мозга, а у него хватало неприятностей из-за бизнеса и неладов с Кэти.

Дела компании «Интернэшнл ростеринг солюшнс», основанной им девять лет назад, идут хорошо – даже можно сказать, чересчур хорошо. Приходится являться в офис каждым утром все раньше, чтобы просмотреть вчерашнюю электронную почту – до двухсот сообщений, – за которыми следует новый поток. С открытием филиалов по всему миру – последних в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Токио, Сиднее, Дубае, Куала-Лумпуре – связь не прекращается двадцать четыре часа семь дней в неделю. Конечно, штат существенно расширился, но он никогда не умел перекладывать дела на других. Поэтому все чаще допоздна засиживался в офисе; отправляясь домой, работал после ужина и – к неудовольствию Кэти – по выходным.

Чувствовалось, что семейная жизнь трещит по швам. Несмотря на увлечение благотворительностью, общественной деятельностью и светской жизнью, Кэти не хотела постоянно оставаться одна. Он пытался объяснить, что не вечно будет работать в таком темпе – через пару лет дело пойдет само собой или его можно будет продать за такие деньги, что больше вообще никогда не придется работать. А она напоминала, что он говорил то же самое два года назад. И четыре.

Недавно рассерженно назвала его трудоголиком, которого фактически ничто, кроме дела, не интересует. В ответ он неудачно напомнил, что интересуется своим малышом, любовно отреставрированным «Ягуаром» 1968 года. Она язвительно заметила, что даже не припомнит, когда машина в последний раз выходила из гаража. И он в душе признал ее правоту.

Вспомнил, как после едва пережитого разрыва с Зои его личный врач предложил лечь на пару недель в психиатрическую лечебницу. Он отказался, сумел как-то справиться. Но до сих пор накатывают приступы мрачности, возникают прежние смутные ощущения, какие-то вибрации, вроде тех, что исходили от Зои, прежде чем точно выяснилось, что у нее есть любовник. Только теперь они исходили от Кэти.

Может быть, это просто игра воображения.

Может быть, в данный момент попросту помутился рассудок.

Камера медленно, слегка дергаясь, снимала панораму спальни в особняке Бишопов на Дайк-роуд-авеню. На несколько секунд задержалась на обнаженном теле Кэти Бишоп с раскинутыми в позе орла ногами и руками, привязанными к причудливым деревянным балясинам, со следом удавки на шее, с лежавшим рядом противогазом.

– В момент обнаружения тела он был надет, – сообщил Рой Грейс следственной бригаде, которая, увеличившись теперь до двадцати человек, собралась в конференц-зале отдела тяжких преступлений и просматривала видеозапись с места престу- пления.

Вокруг прямоугольного стола были расставлены двадцать пять жестких красных стульев; в крайнем случае в зале могло находиться еще человек тридцать. Среди прочего здесь проводились пресс-конференции о ходе расследования тяжких преступлений, поэтому у дальней стены напротив видеоэкрана стояла овальная сине-белая трибуна с адресом веб-сайта уголовной полиции Сассекса, гербом и номером телефона, откуда офицеры делали официальные заявления перед представителями средств массовой информации.

– Кто ее обнаружил, Рой? – дружелюбно, но четко спросила инспектор Ким Мерфи.

Грейс недавно работал с ней над успешно завершившимся делом по обвинению брайтонского землевладельца в заговоре с целью убийства и был очень доволен. Поэтому привлек ее к нынешнему расследованию, назначив своим заместителем. Ему очень нравилась эта энергичная, необычайно умная женщина тридцати с лишним лет, привлекательная, с красивыми волосами до плеч, пронизанными светлыми прядями, с широким, открытым, улыбчивым лицом. Почти не сходившая с ее губ манящая улыбка эффективно маскировала – к изумлению и огорчению многих преступников – на редкость сильную личность, с которой лучше не сталкиваться. Несмотря на высокий чин, Ким Мерфи отчасти оставалась озорной девчонкой, что только подчеркивал мужской спортивный холщовый пиджак с эполетами поверх белой рубашки и брюки. Она почти всегда приезжала на службу на мотоцикле «Харлей Дэвидсон», который самостоятельно поддерживала в рабочем состоянии.

– Уборщица, – ответил он. – Одному богу известно, сколько еще она там наследила.

Тяжелый вечер. Поистине тяжелый.

И все-таки как ни старался Рой Грейс сосредоточиться, отчасти он находился совсем в другом месте, в другом городе, занимался другим расследованием. Сэнди. Он вдруг вспомнил, что позабыл позвонить Клио, сообщить, когда предполагает освободиться. Можно попытаться украдкой послать электронное сообщение в ходе инструктажа.

Что будет с Клио, если Сэнди действительно в Мюнхене? Если он ее в самом деле найдет?

Слишком много неопределенностей. Только в данный момент он сидит за рабочим столом в реальном мире, и на него устремлены вопросительные, даже странные взгляды.

Возьми себя в руки!

– Восемнадцать тридцать, четвертое августа, пятница, – объявил он, заглядывая в свои краткие записи. Сбросил пиджак, ослабил галстук, расстегнул в удушающей жаре две верхние пуговицы рубашки. – Первый инструктаж по операции «Хамелеон». Расследуется убийство тридцатипятилетней женщины, в которой опознана миссис Кэтрин Маргарет Бишоп, или Кэти, совершившееся в доме номер девяносто семь на Дайк-роуд-авеню в Хоуве, Восточный Сассекс. Инструктаж проводится в тот же день, когда в восемь тридцать утра был обнаружен труп. Кратко суммирую произошедшее.

В течение нескольких минут Грейс излагал события, приведшие к обнаружению тела Кэти. Когда дошел до противогаза, его перебил Норман Поттинг:

– Может, у него хроническое недержание газов, Рой. Из любезности натянул на нее маску.

Сержант с ухмылкой огляделся. Никто не улыбнулся.

Грейс в душе застонал.

– Спасибо, Норман. У нас еще много дел. Обойдемся без шуток.

А Поттинг все оглядывался, неудержимо усмехаясь аудитории, ничуть не смущенный всеобщим равнодушием.

– И обойдемся без утечек насчет противогаза, – добавил Рой. – По этому поводу всем хранить полнейшее молчание. Ясно?

Обычно принято утаивать от общественности важнейшую информацию, полученную на месте преступления. Если позвонит какой-нибудь свидетель и упомянет о противогазе, следственная бригада сразу поймет, что сообщенные сведения почти наверняка настоящие.

Конец ознакомительного фрагмента.