Вы здесь

Убийственная красота. Глава 4. Невидимый меч (Ф. Е. Незнанский)

Глава 4

Невидимый меч

Они сидели в небольшом, безлюдном кабачке. Бояринов, оказывается, знал массу таких уединенных местечек в шумной и суетной Москве. Пили вино, поедали всякую морскую живность и говорили, говорили…

– Скажите, Верочка, это ведь не первый ваш брак, правильно?

– Да. Третий. Но, в отличие от двух предыдущих, абсолютно счастливый, – откликнулась Вера Горбовская.

Бояринов лишь рассмеялся этаким мефистофельским смехом.

– Что вы смеетесь, Антон?

– Да полноте! «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Это стало штампом, но все истины банальны.

– Ну почему же нет? А у нас – есть, – с вызовом ответила Вера.

– И чем этот ваш брак отличается от двух предыдущих?

– Чем? – Она задумалась, покусывая веточку зелени. – Знаете, оба предыдущих были стандартны для людей нашей профессии. Полная свобода, параллельность существования.

– Они тоже были актерами, ваши прежние супруги?

– Нет, первый был художником. Это, впрочем, почти то же самое. Если не хуже. Натурщицы и все такое… По молодости казалось унизительным требовать супружеской верности. Тем более что все мы, по сути, живем на площади, все друг друга знают. И всем хорошо известно, кто с кем спит. Единственное средство защиты – делать вид, что тебе безразличны измены мужа, и… изменять самой. Это на самом деле очень разрушительно для брака.

– Да? Но многие актерские семьи именно так и живут. Годами, десятилетиями.

– Да, это так. Но я, видите ли, из очень патриархальной семьи. Мой отец хоть и москвич, но не коренной. Он осел в Москве после института, женившись на маме. А вообще он из сибирской домостроевской семьи. Где по воскресеньям всей семьей лепили пельмени, где мой дед был строг и скор на расправу. И сам отец был таков же. Тоже мог пройтись ремнем.

– По вашим, как я воображаю, нежнейшим ягодицам? – изумился Бояринов.

– Нет, меня он пальцем не трогал. А вот брату доставалось. Мы все побаивались его. Но и любили. Он был кормильцем, защитником. И он, а не мама разрешил мне сниматься еще девчонкой. Он верил в меня.

– А ваши мужья? – напомнил Бояринов, не забывая подливать Вере вина.

– Мужья? Я уже объяснила. Невообразимая легкость бытия. Разъезды, гастроли, съемки, редкие встречи и неизбежная отчужденность. А мне подспудно хотелось стабильности, незыблемости.

– И вы нашли ее в Олеге?

– Да, представьте, – словно стараясь что-то доказать, ответила Вера.

– Он ведь, кажется, моложе вас? Лет на…

– Десять. А что? – опять с вызовом ответила Вера.

Но по тому, как мгновенно залилось краской ее лицо, Бояринов понял, что попал на болевую точку.

– Господи, да абсолютно ничего! На самом деле вы выглядите моложе, чем он.

– Меня совершенно не волнует, как я выгляжу, – надменно произнесла она.

– Вот как? – лукаво улыбнулся Бояринов.

– Вернее, я уверена в себе. И в своей внешности.

– Господи, Верочка! Да я с первой минуту общения уверял вас, что вы – обворожительная женщина. Что вы – вне возраста. Что ваша загадочная сексуальность сведет с ума любого мужчину от семи до семидесяти лет!

Вера рассмеялась.

– Ну наконец-то! А то я уж испугался, что потеряю свою звезду. Поймите, я расспрашиваю вас не из пустого любопытства. Я должен знать о вас и об Олеге все. Как семейный врач, как адвокат, если угодно. Я должен чувствовать своих Ирину и Максима – героев фильма. Эти вымышленные образы, они будут воплощены в ваши с Олегом тела, в ваши души, сердца.

Вера завороженно смотрела на Бояринова. Мягкий, проникающий в сознание голос, который обволакивает, заставляет быть послушной и покорной.

– Так все-таки что вы нашли в Олеге? – с безжалостностью натуралиста, препарирующего нечто живое и трепещущее, вернулся к своему Бояринов.

– Разве я не ответила? Олег – воплощение надежности, преданности. Я чувствую себя с ним защищенной. Дело ведь не в возрасте, как вы сами говорите, Антон. Как женственность не зависит от возраста женщины, так и мужественность определяется отнюдь не годами мужчины.

– Ах, Верочка, как я рад, что судьба свела меня с такой интересной женщиной! Вы – потрясающая! Но почему вы исчезли из киношной жизни? Я не видел ваших работ лет… семь, пожалуй.

– Да. У нас родилась дочь. Поздний ребенок. И Олег всегда был против того, чтобы я работала. Он сам достаточно успешный актер и может прокормить нас с дочерью. А я, признаться, к моменту нашего романа устала от напряженной работы и в театре, и в кино. Я была рада передышке. К тому же в быту я женщина не капризная и довольствуюсь малым.

– То есть он запер вас в клетке, ваш Олег?

– Ну… Почему запер… Я сама…

Голос ее зазвучал неуверенно. Бояринов снова подлил вина в бокалы.

– Как же мне удалось завладеть вами обоими? Я имею в виду, разумеется, предстоящую работу.

– Это я настояла. Когда от вас позвонили с этим предложением, я уговорила Олега. Вы – один из лучших режиссеров…

– Один из лучших? – переспросил Бояринов, и взгляд его вмиг стал жестким и холодным.

– Хорошо, лучший. Я просто не хотела, чтобы вы заподозрили меня в лести, – испуганно поправилась Вера.

– Все правильно, вы умница, – сухо рассмеялся Бояринов. – Так вы получили предложение и настояли на том, чтобы его принять?

– Да. Олег, если честно, сначала был против. Но я его убедила.

– То есть вы все-таки тоже что-то решаете в семье?

– Разумеется. – Теперь уже голос Веры приобрел металлические нотки.

– О! Вот теперь я верю. Верю, что ваш сибирский характер не размяк окончательно перед очарованием молодого супруга. Браво!

– Не размяк, – подтвердила Горбовская. – Кроме того, существует и мотив материальный. Наша дочь часто болеет, и мы решили строить дом за городом. Заработков Олега хватает на жизнь, но для строительства дома этого не достаточно. Он вынужден был смириться и согласиться на ваше предложение.

– Что ж, грех говорить, но нездоровье вашей девочки, дай ей Бог окрепнуть, вернуло вас вашим зрителям, почитателям вашего таланта, среди которых и ваш покорный слуга.

Вера улыбнулась. Она была пьяна этаким легким опьянением не только от вина, но и от свободы, которой давно не ощущала, от того, что эта свобода была ей приятна, как приятно было сознание того, что она нравится, очень нравится Бояринову. И от того, что свобода эта была узаконена, что ли. То есть входила в производственный процесс. И поэтому не вызывала угрызений совести. В конце концов, у них подписан контракт, они с Олегом хорошо заработают. А как работать над ролью, это решает режиссер. А она ни при чем.

«И пусть сегодня он укладывает Сонечку! Пусть разогреет себе ужин, – с непонятным раздражением против мужа подумала Вера. – Я избаловала его. В конце концов, это я принесла нам выгоднейший контракт, это на меня пойдет зритель. Это в меня влюблен режиссер!»


Вера Горбовская вернулась домой глубоко за полночь. Бояринов довез ее на такси до подъезда, вышел из машины и долго еще не отпускал Веру, держа ее руки в своих, что-то говоря, глядя на нее проникновенным взглядом.

Олег видел все это в бинокль. Ему было стыдно, но он смотрел, как Бояринов долго целует руки его жены. Одну, потом другую. Смотрел на ее лицо, раскрасневшееся, с полузакрытыми глазами…

Да что же это? Что же это делается? Вера взглянула на окна, и Олег отшатнулся, нервно заходил по комнате.

Какого черта он дал согласие на эту работу?! Ведь предупреждали его! Ему говорили ребята из театра – не суй голову в пасть ко льву. Но эти предостережения только раззадорили его: смешно ему, молодому, успешному мужчине, ревновать жену, которая старше его на десять лет, к другому мужчине, который годится ему, Олегу, в отцы. Пусть он хоть трижды талантлив и признан!

И Вера – она так дорожила их очагом, их маленькой крепостью, в которую они никого не пускали. И вот оно!

В дверях щелкнул замок. Олег выскочил в прихожую. От Веры распространялся запах вина.

– Ты… пьяна? – изумился Золотарев.

– Нет, просто выпила, – не своим, чужим, холодным голосом ответила Вера. – Как Сонечка?

– Ты вовремя вспомнила о дочери. Она уже три часа как спит.

– И что? Я работала.

– Вино, посиделки неизвестно где, возвращение полночь-заполночь – это что, входит в работу?

– Не кричи – разбудишь дочь.

Она прошла мимо него, поправляя волосы, и он ощутил запах мужского парфюма, исходящий от ее рук.

– От тебя пахнет его запахом! – вскричал Золотарев. – Этим его одэколоном, – с издевкой проговорил он, – как там? «Дерьмо гусара»?

– Ты с ума сошел? Что ты несешь? – раздался ее голос уже из ванной.

Он прошел за ней. Жена мыла руки, разглядывая себя в зеркале. И ее взор был все еще там, на улице, возле машины. Увидев перекошенное от злости лицо мужа, Вера повернулась к нему.

– Ну что ты злишься? Разве так уж часто я возвращаюсь домой поздно? – спокойно проговорила она. – Мне кажется, это впервые за несколько лет. Обычно это я поджидаю тебя до середины ночи.

– Неправда! До какой середины, что ты мелешь?

– Прекрати разговаривать со мной в таком тоне! – В ее голосе появился металл. – Я была с режиссером! Мы работали над ролью! Ты что же, ревнуешь меня к нему? Это же смешно!

Она рассмеялась.

Он схватил ее за плечи, развернул, заставил наклониться, поднял подол шелкового платья. Его движения были грубыми. Он почти хотел причинить ей боль.

– Что ты делаешь? Мне больно! – Она вырывалась. – Пусти! Я не хочу так!

– А я хочу! – сквозь зубы проговорил Олег, не выпуская ее, еще крепче сжимая стройное тело, раздвигая ногами ее ноги. – Я хочу! Я твой муж! И будет так, как хочу я!

Они не спали всю ночь. Впервые они лежали по разным краям широкой постели, не желая касаться друг друга. Словно между ними лежал невидимый, обоюдоострый меч.


– Ну вот, нечто такое же будет и в павильоне. Примерно так же, примерно… – рассеянно говорил Бояринов, пропуская Веру вперед, в большую комнату со светлыми, плотными шторами.

Он прошел к окнам и распахнул их. Осенний ветер ворвался внутрь, надувая парусами плотную ткань. Комната была пуста. Вернее, она была заполнена. Она казалась заполненной огромной, старинной кроватью красного дерева. Темно-синее шелковое покрывало, на котором разметались подушки, зачехленные розовым, бордовым, желтым шелком. Белые стены. Вмонтированные в них светильники с матовыми плафончиками.

Все. Больше в комнате не было ничего. Ни стола, ни стула.

Вера остановилась.

– Ну что же вы? Не робейте. Проходите, осваивайтесь. Завтра нечто подобное будет на съемочной площадке.

Вера подошла к кровати.

– Это ваше супружеское ложе?

– Нет, что вы, помилуйте. – Бояринов рассмеялся. – Мы с Ольгой Андреевной живем параллельно. Не мешаем друг другу. У нее музыка и ученицы, у меня фильмы и актеры. И это нас вполне устраивает. Садитесь, Вера. Я сервирую столик и вернусь.

– Куда же садиться? – улыбнулась она.

– На кровать, куда же еще? Или вам больше нравится сидеть на полу?

– Я больше привыкла к стульям.

– Отвыкайте. Предстоящие две недели вы проведете исключительно в постели. Вы будете в ней спать, есть, любить, страдать. Вы будете в ней жить. Садитесь и обживайтесь.

Он вышел. Вера села на край постели, глядя в окно. Ветер отбросил штору в сторону, и она увидела вишневый сад, полный старых уже, как Фирс, деревьев.

Он привез ее к себе на дачу. В дом, наполненный легендами и призраками, так, по крайней мере, чудилось Вере.

Дверь скрипнула, Бояринов вкатил столик. Вино, фрукты, что-то там еще… Впрочем, совершенно неважно, что именно. Она чувствовала, что ее начинает бить нервная дрожь. И испугалась за себя, за все, что осталось в Москве и к чему она должна будет вернуться. Ну и пусть! Он сам во всем виноват, ее замечательный муж!

– Что с вами, Верочка? Вы дрожите вся.

– Прохладно, – еле выговорила она.

«Да что же это? Нужно взять себя в руки. Я же не девчонка, черт возьми! Неужели я не могу противостоять ему?» – пронеслось в ее мозгу.

– Знаете что? Давайте-ка выпьем коньяку! Осенняя сырость. Нужно было попросить прислугу затопить камин. Я не успел позвонить.

Даже это «прислуга», непременно кольнувшее бы ее раньше, еще две недели тому назад, прошло мимо сознания.

– Давайте! Коньяк и вправду будет кстати.

Он щедро плеснул в пузатые бокалы из бутыли темного стекла. Она и этикетку не рассмотрела. Все было неважно. Кроме того, что она сидела рядом с ним на краю постели, задрапированной синим шелком.

– Ну-с, за успех нашего безнадежного мероприятия! – Бояринов протянул ей бокал, взял другой. Они чокнулись. Его глаза были совсем рядом. Странные, непонятного цвета глаза, которые втягивали ее, словно в черную дыру.

Вера залпом осушила бокал, ничего не почувствовав, словно это была вода, а не коньяк.

Бояринов с легкой усмешкой следил за ней, пригубливая янтарный напиток.

– Однако, как лихо вы расправились с этой французской штучкой!

– Да, очень мягкий коньяк. И ароматный.

– Ну что вы так нервничаете, Вера? – голосом семейного доктора участливо спросил Бояринов.

– Не знаю. Налейте еще, пожалуйста.

Он исполнил ее просьбу. Вера выпила и заговорила отрывисто, быстро, торопясь сказать то, что хотела сказать, пока страх не сковал ее, не сомкнул ее уста:

– Я отвыкла сниматься. Я вдруг поняла, что могу испугаться камеры. Я боюсь, что буду стесняться себя, своего тела… Я боюсь, что завтра сорву съемку…

– Что вы, Верочка, ну что вы? Вы – самая обворожительная женщина из всех, кого я знаю.

Он шептал ей на ухо всякие нежности, а его руки не спеша, со вкусом снимали шаль с ее плеч, расстегивали пуговицы блузки, осторожно гладили ее плечи, шею. Его губы едва касались ее волос, мочки уха, спускались вниз к ключицам, к впадинке между ними. И снова вверх. Он погрузил пальцы в гриву густых волос, перебирая их где-то на затылке, у самой шеи. И от этого по ее коже, по всему телу пробежала сладкая дрожь. Он был очень нежен. Он готовил ее долго, терпеливо, неутомимо. И наступил момент, когда чувство стыда оставило ее, и лишь желание, неукротимое желание захватило, закружило, поглотило ее…

Они возвращались в Москву вечером. Водитель уверенно вел машину, рассекая темноту светом фар. Вера молчала, кутаясь в шаль.

– Ну что ты? – Бояринов обнял ее плечи. – Что опять? Что тебя тревожит?

– Олег как взбесился. Ревнует.

– Да?

Она не видела, как самодовольная усмешка скривила его рот.

– Что ж, пусть слегка поревнует. Такую женщину ревновать не грех. А то он расслабился слишком, твой Олег. Он нужен нам напряженный, как сжатая пружина. Самодовольных героев-любовников пусть играет в своем театре.

И странно, эти жесткие, если не жестокие слова казались ей справедливыми.


Павильон был готов. Каждый из членов съемочной группы находился на своем месте. Первый съемочный день нового проекта Антона Бояринова начался.

– Все готовы? Тишина! Мотор! – раздался властный голос Бояринова.

Перед камерой выскочила девица с неизменным «дубль один». На широкой постели, застеленной темно-синим шелком, полулежала, опершись на руку, Вера. Обнаженные плечи, грудь. Струились по спине густые русые волосы.

Напротив нее в той же позе полулежал ее партнер и муж, Олег Золотарев. Глаза Веры были полузакрыты. Она говорила своим глубоким, чарующим голосом, медленно роняя слова:

– Это было удивительно… Этот сон… Я никогда раньше не видела этого мужчину, я не знаю его… Но… Он был так нежен со мною… Знаешь, он так трепетно касался пальцами моей шеи, лица. – Рука Веры проделала тот же путь, лаская себя, словно незнакомец из сна был здесь, рядом с нею, и водил ее рукой. – И потом… его рука в моих волосах… Его пальцы перебирают пряди, медленно, чувственно. Они добираются до кожи затылка, низко, почти у самой шеи. И от этого дрожь пробегает по телу… – При этих словах обнаженные плечи и грудь Веры покрылись мурашками. – И все, все, что он делал… Ах, как это было восхитительно…

Она открыла глаза, взглянула на партнера. Он смотрел на нее с ужасом.

Он – не герой фильма Максим, а ее муж, Олег Золотарев.

Камера взяла крупный план.