Убеждение судьи. Глава 1. Понятие внутреннего убеждения судьи в современном процессуальном праве (В. И. Телятников, 2004)

1.1. История возникновения и развития понятия «внутреннее убеждение судьи»

Рассмотрение проблем, связанных с формированием убеждения суда в судопроизводстве, прежде всего требует исследования сущности понятия внутреннего убеждения судей, возникающего и формирующегося в процессе рассмотрения конкретных дел и имеющего правовое значение при принятии решения по делу. Кроме того, следует помнить, что понятие «внутреннее убеждение судьи» содержится в норме, регулирующей оценку доказательств судом, а сама оценка доказательств судом по внутреннему убеждению связана как с принципом свободной оценки доказательств, так и с принципом независимости судей.

Если обратиться к истории, то можно обнаружить, что «история уголовного процесса начинается господством в нем частного начала и полным совпадением его с процессом гражданским; усмотрение сторон и формализм разбирательства – его характерные черты. Мало-помалу выясняется и постепенно развивается публичное начало уголовного процесса; он становится делом общественным, государственным, и идея государственности вследствие реакции прежнему строю не только проникает в процесс более и более, но и поглощает все другие: права личности отрицаются в обвиняемом, который становится предметом исследования, подлежащим экспериментам самым суровым во имя государственного интереса (пытка, подследственное задержание, тайна процесса); отрицаются эти права в обвинителе, которого заменяет безличная воля закона, наперед стремящаяся определить движение процесса; отрицаются и в судьях, которые связываются формальной теорией доказательств, этой безличной логикой законодателя; понятие сторон изгоняется из процесса; последний перестает быть живым судебным спором их и превращается в безличное исследование, движущееся волей одного закона; понятие обвинения заменяют поводы возбуждения уголовных дел, обжалование уступает место ревизионному порядку, все участвующие в процессе лица обязываются по долгу службы стремиться к раскрытию материальной истины, достижение которой объявляется государственным интересом».[4]

Поскольку уголовный процесс является урегулированной законом деятельностью органов государственной власти по возбуждению, расследованию уголовных дел и отправлению правосудия, то и исторически он возник на этапе, когда государство в лице своих органов и должностных лиц начало осуществлять борьбу с преступностью. Уголовный процесс – отрасль права, имеющая свой специфический предмет, метод и объект регулирования.

Возникновение уголовного процесса как формы деятельности государства по борьбе с преступностью связано как с появлением государства, так и с зарождением и развитием права как сложного регулятора социальных отношений в обществе.

Возникновение права и государства вызвало необходимость в их изучении. Такая необходимость повлекла возникновение науки о праве, а наука требует создания учебных дисциплин по познанию накопленных научных знаний.

«Термин уголовный процесс понимается в четырех значениях. Первое значение связано с пониманием уголовного процесса как особого вида государственной деятельности. Второе значение обусловлено тем, что уголовно-процессуальная деятельность, будучи урегулированной правом, имеет в качестве своей правовой основы уголовно-процессуальное право как отрасль российского права в виде совокупности правовых норм, регулирующих указанную деятельность. Третье значение термина – наука уголовного процесса как одна из отраслей юридической науки, представляющая собой систему понятий, представлений, взглядов и идей, раскрывающих сущность уголовного процесса, закономерности его возникновения и развития. В отличие от науки, которая имеет дело с еще непознанными явлениями и процессами, учебная работа студента представляет собой “познание уже познанного”, овладение уже сформированными научными знаниями… ив этой связи необходимо различать уголовный процесс как учебную дисциплину».[5]

«Особо следует отметить взаимосвязь науки гражданского процессуального права с наукой уголовно-процессуального права. Взаимосвязь обусловлена прежде всего тем, что данные науки исследуют разные стороны одного и того же явления… правосудия. Теоретические разработки вопросов о суде как субъекте процессуального права, процессуальных правоотношениях, понятии судебных доказательств и судебного доказывания, порядке судебного разбирательства дел и вынесении судебных постановлений, их законности и обоснованности, обжалования во многом схожи. Это объясняется наличием общих принципов».[6]

Предметом гражданского процессуального права является группа обособленных общественных отношений. «В процессуальной доктрине существует два подхода к определению предмета гражданского процессуального права: узкий и широкий. Традиционным является узкое определение предмета гражданского процессуального права, в соответствии с которым предмет гражданского процессуального права образует такая совокупность (группа) общественных отношений, которая складывается с участием судов общей юрисдикции. Узость в трактовке предмета гражданского процессуального права проявляется в том, что гражданское процессуальное право рассматривается исключительно как общесудебное право, а гражданский процесс отождествляется с гражданским судопроизводством. Деятельность же таких юрисдикционных органов, как арбитражные и третейские суды, не включается в предмет гражданского процессуального права, потому что. находится за пределами гражданского процессуального регулирования».[7]

Автор настоящего исследования исходит из того, что предметом гражданского процессуального права является совокупность норм, регулирующих деятельность судов общей юрисдикции по рассмотрению гражданских дел.

Рассматривая вопрос об уголовном и гражданском процессах как отраслях права, уместно определить понятие права в его современном представлении.

С. С. Алексеев определяет право как сложное социальное явление, состоящее из трех частей. «Право имеет три образа, в которых оно выступает перед людьми, являясь нам в виде общеобязательных норм, законов, деятельности судебных и иных юридических учреждений – юридических реалий, с которыми сталкивается в своей практической жизни человек; особого сложного социального образования – своеобразного крупного подразделения, подсистемы в обществе, имеющей свою особою природу и логику, – такой же подсистемы, как, например, государство, искусство, мораль; явления мирозданческого порядка – одного из начал и проявлений жизни разумных существ, людей. Юридические реалии постигаются юридическими науками, преимущественно отраслевыми. Право как особо сложное социальное образование – предмет теории права. Смысл и назначение права как мирозданческого явления изучается философией права».[8]

Ж.-Ж. Руссо писал о соотношении права и свободы: «Если кто-либо откажется подчиняться общей воле, то он будет к этому принужден всем организмом, а это означает не что иное, как то, что его силой принудят быть свободным».[9]

Следует отметить крайность этой позиции с точки зрения взаимоотношения личности и общества.

Как писал Гегель в «Философии права», право состоит в том, что наличное бытие вообще есть наличное бытие свободной воли. Тем самым право есть вообще свобода как идея. Человека можно как живое существо принудить, т. е. подчинить власти других его физическую и вообще внешнию сторону, но свободная воля в себе и для себя принуждена быть не может.[10]

В работе «Государство и революция» В. И. Ленин определял право как возведенную в закон волю господствующего класса. [11]

До 1917 г. право определялось как естественное и положительное. Основной целью права ставилась задача соответствия высшему нравственному закону добра. Ценностью в праве ставились естественные права человека, и всякое позитивное право, под которым понималось законодательство, могло претендовать на существование только в том случае, если соответствовало этой цели.[12]

Вместе с тем право рассматривалось как результат власти самодержавного царя. «Право, которое организует судебные места и регламентирует их деятельность, а равно право, которое они применяют, вытекает из того же верховного источника, как и все русское право, то есть из императорской власти»[13]. П. Е. Казанский, цитируя Градовского, обоснованно отмечает, что «отправление правосудия есть, несомненно, не что иное, как один из видов управления, то есть государственной деятельности, направленной на достижение поставленной себе государством цели. Судебное верховенство может принадлежать, конечно, лишь государю императору. Ему же принадлежит и судебная власть, если взять ее в ее широком понимании, в составе всех трех упомянутых выше частей. Судебное верховенство, или верховенство, что касается судебной деятельности, распадается, как сказано, на верховенство, что касается судебного правообразования, и на верховенство, что касается деятельности исполнительной: административной и судебной, то есть отправления правосудия»[14].

Соответственно исследовалась воля самодержца, связывавшаяся с прямым осуществлением им правосудия. В середине XIX в. высказывалась позиция, согласно которой правосудие осуществляется по букве закона, выражая волю законодателя, т. е. судья находился как бы вне дела, и воля монарха, изложенная в законе, применяется в конкретном уголовном деле. «По отношению к судебным местам и лицам уголовно-судебная власть есть право на действия, к которым уполномочила их верховная уголовно-судебная Власть, для исследования преступления, приговора над ним и исполнения его», – писал в 1841 г. автор курса уголовного судопроизводства Я. И. Барщев.[15] Такое понимание применения права вполне обоснованно, поскольку власть монарха требовала проведения именно его воли в правосудии, а отнюдь не воли судьи как правоприменителя.

Обратимся к исследованию А. С. Алексеева, который писал: «Судебное верховенство в собственном смысле по нашим законам обнимает следующие права: 1) право верховного надзора за отправлением правосудия, 2) суд совершается от имени Императора, 3) император назначает личный состав суда, 5) Государю принадлежит право утверждения некоторых приговоров, 6) Государю же принадлежит право разрешать или не разрешать предать суду лиц первых трех классов».[16]

Обратим внимание на указание об осуществлении правосудия от имени государя императора. В наше время правосудие осуществляется от имени государства, приговор и решение по делу постановляются судом именем Российской Федерации.

Мы отметили, что внутреннее убеждение судьи имеет место тогда, когда производится свободная оценка доказательств судом, когда такая оценка становится принципом осуществления правосудия. Свободная оценка доказательств по внутреннему убеждению суда возникла не сразу, и первое определение такой оценки было дано после Французской революции при принятии Гражданского кодекса Франции 1793 г. В науке и практике уголовного процесса к вопросам оценки доказательств и понятию убеждения судьи, на основании которого производится оценка доказательств, ученые и практики обращались при исследовании норм доказательственного права, процесса доказывания и процессуальных норм, регулирующих деятельность суда по осуществлению правосудия по уголовным делам.

Для понимания сущности такого явления, как внутреннее убеждение судьи в уголовном процессе, на основе которого производится оценка доказательств, представляется необходимым рассмотреть историю развития уголовного процесса и науки уголовного процесса.

«Научная терминология оперирует “формами”, “типами”, “историческими формами”, “видами” и “моделями”, среди которых фигурируют “состязательные”, “розыскные”, “обвинительные”, “тяжебные”, “инквизиционные”, “следственные”, “смешанные”, “континентальные”, “англосаксонские”, “романо-германские”, “охранительные”, и “гражданские”».[17]

Особенностью советского периода развития процессуального права стали понятия типов процесса как рабовладельческого, феодального, буржуазного, социалистического. Тип процесса рассматривается как предельный уровень обобщения, отражающий основную классовую сущность уголовного процесса.[18]

По мнению А. В. Смирнова, данная позиция, нашедшая поддержку среди советских процессуалистов, позволила заморозить вопросы о форме советского процесса и не была плодотворной в научном плане.

Такая критика представляется необоснованной, поскольку классификация, предложенная Нажимовым, дает возможность исследовать особенности институтов уголовного процесса в обществах с различным экономическим и общественным строем и соотнести уголовно-процессуальный закон и уголовно-процессуальную деятельность с политическим режимом государства, установив цели уголовно-процессуального закона, что имеет существенное значение при разработке концепции гражданского общества.

Кроме того, необходимо учитывать, что «ключевая, основополагающая идея марксистско-ленинского подхода к праву в юридическом смысле выражена в положении о его классовой сущности, о том, что право воплощает волю экономически господствующего класса и в соответствии с этим является социально-классовым регулятором».[19]

Это указание является для нас существенным при определении в системе права, системе уголовно-процессуального и гражданского процессуального права и судоустройства Российской Федерации такого понятия, как «внутреннее убеждение судьи», в процессе проводимой в стране судебной реформы, с учетом того, что указанная точка зрения была господствующей в теории права длительный период.

Мы отмечали, что советский период развития права не знал деления права на публичное и частное. «Советское гражданское процессуальное право – это совокупность и система юридических норм, выражающих волю народа, установленных Советским государством и охраняемых им от нарушений».[20]

Соответственно гражданскому процессу отводилась роль реализации властных предписаний, и еще в соответствии с требованиями ст. 14 ГПК РСФСР 1964 г. суд был обязан, не ограничиваясь представленными материалами и объяснениями, принимать все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного выяснения действительных обстоятельств дела, прав и обязанностей сторон.

Частные интересы подчинялись публичным и не могли быть свободными.

Характер норм процессуального права определяется и особенностями применяемых в процессе норм материального права.

Обратимся к рекомендациям по применению норм Гражданского кодекса РСФСР 1922 г., введенного в действие с 1 января 1923 г. «Прежде чем применить Гражданский кодекс к какому-либо спору, судья должен проникнуться теми общими и руководящими понятиями, которые выражены в постановлениях ВЦИКа о введении в действие Гражданского кодекса. Этот закон наиболее ярко отражает революционную сущность нашего гражданского права и обязывает суды не только на основании своего революционного правосознания, но уже по писаной норме стоять на страже завоеваний Октябрьской революции… Вот закон, дающий права буржуазии, закон этот я, судья, толкую ограничительно, и больше того, что написано – не существует и не охраняется, но если закон касается интересов государства и трудящихся масс, я могу распространить действие закона дальше, чем это изложено, не нарушая самой сущности закона»[21]. Отметим особенность правового регулирования ГК 1923 г., когда внутреннее убеждение судьи подменяется его усмотрением, получившим законодательное одобрение.

Рассматривая уголовный процесс, М. С. Строгович обоснованно видел в нем «два основных элемента: основанную на законе деятельность органов следствия, прокуратуры и суда и правоотношения этих органов как друг с другом, так и с лицами и организациями, на которых распространяется их деятельность».[22]

Говоря о необходимости учитывать развитие уголовного процесса от его возникновения до современности, необходимо вспомнить, что процесс возник первоначально из гражданского иска и развился в процесс обвинительный, публичный.

Обвинительный процесс всегда является состязательным. «Состязательность можно юридически определить как такой идеальный тип процесса, в котором спор равных сторон разрешается независимым судом».[23]

В состязательном процессе обвинение выдвигалось потерпевшим, суд оценивал доказательства, однако в их состав входили доказательства, отражающие, можно сказать, уровень культуры познания действительности. В состав доказательств входили поединок, испытание водой, огнем и т. п. как средства получения свыше воли Божьей. Важным являлось соблюдение процедуры, от которой зависела истинность приговора суда.

Инквизиционный, или розыскной, тип уголовного процесса установился после состязательного и отличался тем, что процесс начинался судьями и ему была присуща публичность.

Смешанный обвинительно-розыскной процесс начался после того, как изжили себя обе указанные формы процесса и соединение отдельных их частей привело к созданию нового процесса.

Создание обвинительно-розыскного процесса повлекло появление такой категории, как оценка доказательств на основе внутреннего убеждения, которая заняла место формальной теории доказательств по делу.

«Процессуальное право – это всегда право, устанавливающее определенную процедуру, которой подчиняется деятельность государственных органов и их взаимоотношения с лицами, гражданами организациями; это право, определяющее процесс, т. е. движение, развитие (processus – движение вперед)».[24]

И. Я. Фойницкий отмечал: «….не следует смешивать решение дела по системе свободной оценки с решением его по непосредственному впечатлению. Первое предполагает знание дела путем изучения его по объективным данным, в самом деле заключающимся; второе ограничивается принятием того отпечатка, которое дело или его отдельные моменты оставили в наших чувствах. Оценка доказательств есть умственная деятельность, разрешающаяся сомнением или убеждением; впечатление есть продукт одних лишь чувственных восприятий, не проверенных умственным процессом. С другой стороны, не следует смешивать решение дела по свободной оценке доказательств с решением по произвольному усмотрению. Отменяя формальную теорию доказательств, судебные уставы находили невозможным заменить личную умственную деятельность твердыми и неизменными правилами закона; широкое участие личности в логическом процессе оценки доказательств признано непременным условием правильной их оценки. Для того чтобы внутреннее убеждение не переходило в личный произвол, закон, не связывая судью легальными правилами, заботится, однако, о выработке его убеждения при условиях и в порядке, которыми обеспечивается, что всякий рассудительный и здравомыслящий человек при тех же данных пришел бы к одинаковому заключению».[25]

«Начало свободной оценки доказательств, проникающее в современный уголовный процесс, – вопрос первостепенной важности. Применение этого принципа совершенно изменяет характер процесса, и при господстве его судья с его субъективным миром, с его субъективными настроениями является решающим фактором в деле отыскания материальной истины. Речь идет о свободе неполной, о свободе относительной, определяющейся факторами культурного развития общества, его правосознанием….»[26]

Оценивая особенности осуществления правосудия судом присяжных, автор «Учебника уголовного процесса» 1915 г. отмечал: «Присяжные вместе со своим жизненным опытом приносят в суд не только свои познания, но и свои чувства и настроения. Эта черта представляется залогом энергии их работы, но в то же время может привести к решениям, неудовлетворяющим общество»[27].

В. К. Случевский в «Учебнике уголовного процесса» 1910 г. указывал на принцип внутреннего судейского убеждения как принцип процесса: «Начало внутреннего судейского убеждения. Современный процесс знает затем еще начало внутреннего судейского убеждения в деле оценки уголовных доказательств… Внутреннее убеждение вытекает из объективных оснований, порождающих в судье субъективную уверенность в отношении действительности и значения тех фактов, которые были подвергнуты исследованию средствами уголовного процесса. Уверенность, вытекающая только из субъективных ощущений судьи, имеет значение только мнения или предубеждения судьи и не может быть положена в основание судейского приговора». [28]

Вместе с тем Джаншиев в своей работе 1891 г., анализируя дело Диманш, отмечал: «Когда по одному и тому же делу и на основании одной и той же теории улик, а не на личном убеждении судей, в трех разных судах один и тот же преступник оставлен в подозрении, потом обвинен и, наконец, оправдан».[29] В приведенных доводах авторов, вытекающих из анализа практики, подчеркивается особенность содержания внутреннего убеждения судьи, анализируя которое на примере практики деятельности суда присяжных А. М. Бобрищев-Пушкин указывал: «…присяжные обыкновенно стараются воспроизвести мысленно полную картинку события и своим ответом на вопрос – установить состав данного преступления так, как они это преступление понимают, следовательно, решить вопрос не только факта, но и права».[30]

Поскольку уголовный процесс имеет яркую публичную направленность, в построении его формы отражается политическая сущность общества и прежде всего политический режим государства, главенствующий в обществе в интересах большинства населения или только малой части населения и подчиняющий все общество целям государства. Если же цели государства требуют подчинения общества только публичным интересам, то государство даже при провозглашении защиты прав и свобод гражданина превращается в тип государства с чрезвычайно жестким политическим режимом. К. С. Бельский обоснованно отмечает, что после октября 1917 г. возникла конструкция государственной власти, которой была присуща диктатура единовластия и полновластия.[31]

Для исследователя представляется исключительно важным изучение права, норм права и правоприменительной деятельности в период, когда происходят глубокие социальные изменения в обществе, когда в естественных условиях общества, по существу, проводится эксперимент по введению законодательства, отражающего не только изменения в обществе, но и законодательства, требования которого изменяют общество. При этом законодательство теряет свою стабильность, и возникает, как отмечают ученые, конфликт: «…. история еще раз продемонстрировала, что коренные изменения государственного устройства, формы правления, политического режима не могут происходить в строгом соответствии с законом».[32]

Авторы видят выход из сложившегося положения в том, что «форсированное развитие административного, процессуального и других аналогичных отраслей законодательства надо сочетать с интенсивным насыщением процессуальными нормами других законов и сближением их с материальными нормами».[33]

Выстраивая после революции теорию нового права, которое должно было противостоять теории права буржуазного, в котором признавалось право частной собственности, государство столкнулось с проблемой переходного периода в правосудии. Как писал П. С. Стучка, «вместо революционного свода законов мы ему (судье. – В. Т) могли дать в руки лишь пустой лозунг революционного правосознания. В теории признавалось, что социалистического правосознания не было, и тогда пришлось дать распоряжение о пользовании декретами советской власти».[34]

Оценивая сегодня происходившие в судопроизводстве изменения, М. В. Немытина пишет: «Наследие было предано забвению.

В новых условиях отрицалась концепция самостоятельной и независимой судебной власти, которую приняла дореволюционная наука»[35].

Последующее формирование советской правовой системы, советского уголовно-процессуального права и науки уголовно-процессуального права подтвердило то обстоятельство, что научная мысль и практика правоприменения могут быть ограничены волей государства, но развитие их не может быть остановлено. Та критика, которой подвергается советское уголовно-процессуальное право, ставшее частью советской системы права и отражавшее развитие общества в сфере уголовного судопроизводства, т. е. в области поиска истины в уголовном процессе в целях подавления объявленных преступными действий и охраны существующих общественных отношений, вызвана не особенностями теоретического построения модели советского уголовного процесса, а критикой политического устройства государства, которому всегда верно служит такой институт публичного права, как уголовный процесс.

Поэтому исследование теоретических и практических основ построения советского уголовного процесса как отрасли права имеет существенное значение при выяснении сущности и содержания внутреннего убеждения судьи. Вместе с тем обращение только к одной отрасли процессуального законодательства ограничит возможности раскрытия содержания понятия внутреннего убеждения, которое должно быть рассмотрено с учетом межотраслевого характера теории доказательств в судебном процессе.

Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР 1923 г. в ст. 57 установил: суд не ограничен никакими формальными доказательствами, и от него зависит по обстоятельствам дела, допустить те или иные доказательства или востребовать их от третьих лиц. Статья 319 УПК РСФСР 1964 г. закрепила принцип оценки доказательств: суд основывает свой приговор исключительно на имеющихся в деле данных, рассмотренных в судебном заседании. Оценка имеющихся в деле доказательств производится судьями по их внутреннему убеждению, основанному на рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности.

Эти положения УПК полностью отвергают всякую формальность в исследовании и оценке доказательств.

В своей статье, опубликованной в «Советской юстиции» за 1936 г., М. С. Строгович писал: «По вопросу о роли внутреннего убеждения судей при оценке доказательств можно сформулировать таким образом две противоположные точки зрения.

1. Внутреннее убеждение судей есть критерий (мерило) оценки доказательств; следовательно, при оценке доказательств значение имеет не качество самого доказательства, но единственно и только – сила убеждения этим доказательством, вызываемого у судей; правильно, достоверно то доказательство, которое убеждает суд.

Такова краткая формула классической теории внутреннего судейского убеждения, данная в буржуазных уголовно-процессуальных кодексах и в большинстве буржуазных трудов по теории уголовного процесса.

2. Внутреннее убеждение судей есть не критерий, а результат оценки доказательств; следовательно, решающее значение при оценке доказательств имеет качество самого доказательства, а именно это качество доказательства определяет степень его убедительности для судей. Эту вторую точку зрения я и считаю правильно выражающей существо нашей советской теории доказательств в уголовном процессе».[36]

В своем курсе уголовного процесса М. С. Строгович дал определение внутреннего судейского убеждения: «…. внутреннее судейское убеждение – это основанное на правосознании убеждение судьи относительно обстоятельств разбираемого судом конкретного дела, о доказанности или недоказанности фактической стороны дела, о виновности или невиновности обвиняемого и степени его ответственности… Таким образом, судьи имеют социалистическое правосознание в сложившемся виде еще до рассмотрения отдельного уголовного дела; внутреннее же убеждение складывается у судей лишь в результате рассмотрения этого дела, по поводу обстоятельств этого конкретного дела…»[37]

А. С. Голунский в статье «Проверка и оценка доказательств», опубликованной в 1936 г., писал: «Вопрос об оценке доказательств вызывает в настоящее время большие споры среди советских процессуалистов. По мнению некоторых процессуалистов, специфическое отличие оценки доказательств в советском процессе от оценки доказательств в процессе буржуазном заключается в том, что там оценка производится по субъективному внутреннему убеждению суда, по тому впечатлению, которое эти доказательства производят на судей, тогда как в советском процессе эта оценка должна быть объективной».[38]

Подводя итог дискуссии, А. Я. Вышинский в статье «Проблемы оценки доказательств в советском уголовном процессе», критикуя точку зрения проф. Гродзинского, предлагавшего отказаться от понятия «внутреннее убеждение судьи», заменив его анализом доказательств на основе социалистического правосознания, а также позиции М. С. Строговича и С. А. Голунского, полагал: «….совершенно неправильно, будто задачей приговора является установление абсолютной истины. Условия судебной деятельности ставят судью в необходимость решать вопрос с точки зрения установления максимальной вероятности фактов, подлежащих судебной оценке. Можно ли утверждать, что судья не может познать подлинной истины, что для суда это совершенно недостижимая задача? Это ошибочная постановка вопроса. Когда вам говорят, вы должны обеспечить правильное судебное решение, независимо от того, как сложится у вас в глубине вашей совести, в вашем сознании представление о явлении, которое прошло перед вашими судейскими глазами; вы должны это решить независимо от вашего убеждения, а в зависимости от того, какими конкретными особенностями будут обладать факты, с которыми вы как судья будете иметь дело и распознание которых вовсе не должно явиться результатом вашего “внутреннего убеждения”»… Было бы бессмысленным утверждать, что качество доказательства зависит от моего признания этого доказательства хорошим или плохим»[39].

М. С. Строгович в своей работе, посвященной состязательности в уголовном процессе, писал: «Свободное внутреннее судейское убеждение есть не только критерий оценки доказательств, но в первую очередь процессуальная гарантия конституционного принципа независимости судей и их подчинения только закону». Там же автор отмечал, что независимо от применяемых методов уголовно-процессуальной деятельности суда природа суда, его сущность как органа государства, служащего интересам класса, не меняется. Эта точка зрения подчеркивает инструментальный, технический характер процессуальной деятельности в применении уголовного права и уголовно-процессуальных правоотношений в движении уголовных правоотношений.[40]

Для понимания места и роли внутреннего убеждения в этот период обратимся к основной проблеме дискуссии. Первое предложение заключалось в устранении из процессуального законодательства понятия «внутреннее убеждение судьи». Вторая точка зрения касалась места внутреннего убеждения в процессе оценки доказательств: внутреннее убеждение как критерий оценки доказательств и внутреннее убеждение – результат оценки доказательств. Анализ позиций приводит к выводу о том, что устранение понятия внутреннего убеждения и понимание внутреннего убеждения как результата оценки доказательств позволяли в этот период развития уголовно-процессуального права снизить уровень субъективизма в оценке доказательств по конкретным уголовным делам.

Принятая и проведенная А. Я. Вышинским точка зрения, согласно которой внутреннее убеждение является критерием оценки доказательств, с учетом особенностей фактов, исследуемых в уголовном процессе, позволили повысить уровень репрессивности при применении норм уголовно-процессуального и уголовного материального законов.

Исследуя проблему оценки доказательств судом первой инстанции в 50-е годы ХХ в., Л. Т. Ульянова заключала, что требование эффективной уголовной репрессии, предъявляемое к следственным и судебным органам и состоящее в том, чтобы ни один из действительных преступников не остался безнаказанным и ни один невиновный не пострадал от судебной ошибки, связано непосредственно с улучшением работы по исследованию доказательств по тому или иному судебному делу. Определяя понятие внутреннего убеждения судьи, автор писала, что оно «выражает социалистическое правосознание применительно к конкретным обстоятельствам дела. Оно предполагает уверенность в необходимости неуклонно соблюдать предписания советского закона, выражающего волю трудящихся. Таким образом, внутреннее убеждение судей основывается в равной степени и на требованиях закона, и на достоверно установленных судьями фактах, служит методом обнаружения связи нормы права с конкретными фактами жизни…. Убеждение отдельных судей, сложившееся в ходе предварительной оценки доказательств на судебном следствии, не является окончательным. Для того чтобы у суда как коллегиального органа сложилось общее убеждение, необходимо произвести оценку всей совокупности доказательств в совещательной комнате, где у судей вырабатывается общая точка зрения на обстоятельства уголовного дела….».[41]

Обратим внимание на то, что социалистическое правосознание поставлено на первое место в определении сущности внутреннего убеждения судей, которое реально должно основываться на доказательствах, исследованных в судебном заседании, на что указывают нормы как УПК 1923 г., так и УПК 1964 г.

Гражданский процессуальный кодекс РСФСР, введенный в действие с 1 сентября 1923 г., в ст. 119 установил, что «допущение тех или иных доказательств, представленных сторонами, зависит от того, найдет ли их суд существенными для дела». Но в Кодексе не использовано понятие социалистического правосознания, хотя суд и получил широкое поле для своего усмотрения, а в соответствии с требованиями ст. 118 ГПК РСФСР 1923 г. доказательства могли быть собираемы по инициативе суда.

Статья 56 ГПК РСФСР 1964 г., регулируя оценку доказательств, закрепляла следующее: «Суд оценивает доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном и объективном рассмотрении в судебном заседании всех обстоятельств дела в их совокупности, руководствуясь законом и социалистическим правосознанием».

Только ст. 17 УПК РФ 2001 г. о свободе оценки доказательств указывает: «Судья, присяжные заседатели, а также прокурор, следователь, дознаватель оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на совокупности имеющихся в уголовном деле доказательств, руководствуясь при этом законом и совестью. Никакие доказательства не имеют заранее установленной силы».

Исследуя вопросы оценки доказательств, Г. М. Резник отметил, что оценка доказательств по внутреннему убеждению является антиподом существовавшей ранее системы формальных доказательств. «Смысл выражения “оценка по внутреннему убеждению” состоит в производстве оценки при отсутствии предустановленных правовых критериев. Не случайно закон употребляет термин “внутреннее убеждение” применительно к оценке доказательств, но не содержит выражения “квалификация преступления по внутреннему убеждению”… Внутреннее убеждение как понятие, характеризующее подход к определению свойств доказательств, как способ их оценки. Внутреннее убеждение является также результатом оценки доказательств. Этот аспект внутреннего убеждения, по нашему мнению, следует рассматривать в двух направлениях. Во-первых, применительно к доказательствам, во-вторых, применительно к выводам о доказанности (недоказанности) искомых фактов».[42]

Исследуя проблему формирования убеждения суда, В. Ф. Бохан утверждает, что «убеждение – многогранное понятие, которое можно исследовать с нескольких сторон. Оно имеет гносеологическую, логическую, нравственную, психологическую и юридическую природу… Юридическая природа формирования убеждения суда определяется условиями судебной деятельности».[43]

Автор выделяет личное и коллективное убеждение и отмечает, что «устраняя всякое внешнее воздействие на сознание судей, предоставляя им свободу в принятии законных решений, институт независимости тем самым создает все возможности для деятельности судей, основанной на их личном убеждении».[44]

Представляется необходимым отметить работу Ю. М. Грошевого, который рассматривает внутреннее убеждение как «категорию правосознания, выражающего уверенность судьи в правильности правовых предписаний».[45]

Ю. М. Грошевой отмечает, что «каждый из компонентов судейского убеждения, образуя вместе с другими определенное единство и цельность убеждения, вместе с тем играет свою специфическую роль в его формировании (имеет свою специфическую функцию), по-своему, по-особенному входит в судейское убеждение, то есть отвечает преимущественно не за все, а за определенные черты, свойства целого, взаимодействуя при этом в непосредственной или опосредованной связи с другими элементами».[46]

А. Р. Ратинов полагает, что проблема внутреннего убеждения при оценке доказательств является предметом дискуссий. «Внутреннее убеждение рассматривается то как метод, способ или принцип оценки доказательств, то как критерий этой оценки, то как ее результат, некоторые авторы рассматривают внутреннее убеждение как единство всех или некоторых аспектов. По-разному определяется и сама природа внутреннего убеждения: то в гносеологическом или в логическом, то в психологическом смысле». Ученый понимает внутреннее убеждение как «формирование собственного взгляда на фактические обстоятельства дела, как необходимость личной оценки доказательств. Указанное требование обеспечивается, в частности, путем реализации принципа непосредственности уголовного процесса. Выше отмечалось, что предоставление оценки доказательств лицу, осуществляющему производство по делу, означает его свободу, самостоятельность, независимость при оценке доказательств. Это подчеркивается рядом положений действующего законодательства. Внутреннее убеждение исключает всякое внешнее принуждение, и это свойство убеждения оттеняется словом “внутреннее”.

Оно предполагает:

а) необязательность оценки доказательства, данной одним должностным лицом для другого;

б) необязательность оценки доказательств предыдущей процессуальной инстанции для последующей и необходимость проверки предыдущих оценок на последующей стадии процесса;

в) необязательность оценки доказательств вышестоящим органом для нижестоящего, в производстве которого находится дело, и недопустимость дачи указаний об определенной оценке отдельных доказательств или их совокупности;

г) необязательность для лица, ведущего производство по делу, оценок, даваемых доказательствам различными участниками процесса в объяснениях, показаниях и т. п.;

д) необязательность оценок, даваемых доказательствам, лицами и органами вне уголовного процесса»[47].

Можно констатировать, что внутреннее убеждение как свободное от внешнего принуждения и не связанное формальными предписаниями искание истины является необходимым условием оценки доказательств, характеризует сам подход к оценке доказательств. «Внутреннее убеждение в качестве завершающего итога оценки доказательств имеет гносеологический, логический и психологический аспекты. С точки зрения гносеологической содержанием внутреннего убеждения является отражение сознанием предмета исследования – конкретных фактов действительности, из которых и на основе которых слагается картина исследуемого события. Иначе говоря, это конкретные знания о фактических обстоятельствах данного дела»[48].

В. Д Арсеньев отмечает связь между внутренним убеждением как процессом познания и внутренним убеждением как результатом оценки доказательств по делу, что само внутреннее убеждение делает истинным.[49]

«Внутреннее судейское убеждение должно быть закономерным выводом из совокупности исследованных в судебном заседании доказательств, должно выражать объективную истину. Внутреннее убеждение – не какое-то безотчетное мнение или впечатление судей, а основанный на доказательствах вывод суда об обстоятельствах дела, правильность которого может быть проверена вышестоящими инстанциями»[50].

Рассматривая изменения ст. 56 ГПК РСФСР об оценке доказательств, внесенные Федеральным законом Российской Федерации от 27 октября 1995 г., М. К. Треушников обоснованно пишет: «Принцип непредустановленности доказательств (или свободной оценки доказательств) противоположен принципу формальной оценки доказательств, когда доказательственная сила отдельных средств доказывания определяется не судьями, а самим законом, и судьи не вправе дать доказательствам иную оценку или отвергнуть их. Например, в эпоху действия системы формальных (легальных) доказательств признание рассматривалось как лучшее доказательство, и суд не вправе был его переоценить или отвергнуть. Норма об оценке доказательств (ст. 56 ГПК РСФСР) и ее принципах существенно изменена Федеральным законом от 27 октября 1995 года. В ней сохранены только два принципа оценки доказательств: принцип оценки доказательств по внутреннему убеждению и принцип непредустановленности доказательств… Статья 56 ГПК РСФСР в новой редакции не содержит норм, указывающих, что суд оценивает доказательства, руководствуясь законом и социалистическим правосознанием. Эти два положения оценки доказательств исключены законодателем по концептуальным и идеологическим соображениям. Изъятие из ст. 56 ГПК РСФСР указанных понятий объясняется победой точки зрения, что оценка доказательств – это протекающая в логических формах мыслительная деятельность судей, не регулируемая нормами права. Правосознание же судей может быть различным, зависящим от уровня подготовки судей, отношения к делу и т. д…».[51] Вместе с тем автор указанного труда полагает, что согласиться с принятой точкой зрения трудно, поскольку суд оценивает доказательства с учетом требований нормы права. Однако представляется необходимым отметить, что вопросы распространения на внутреннее убеждение нормы права ограничивают его свободу и, следовательно, искажают достоверность обстоятельств дела, устанавливаемых судом. Уместно заметить, что мы имеем дело со смещением внутреннего убеждения в сторону усмотрения, что вполне возможно в динамике движения процессуальных правоотношений, субъектом которых является судья.

И. В. Верещагина, выделяя проблему формирования внутреннего убеждения профессионального судьи, указывает: «…. норма Уголовно-процессуального кодекса говорит о внутреннем убеждении, но с научной точки зрения убеждение судьи-профессионала должно быть не только внутренним, оно должно быть рациональным (разумным) и мотивированным (обоснованным). Определение внутреннее следует рассматривать как фактор, исключающий внешнее воздействие, свободную оценку доказательств».[52]

Необходимо заметить, что убеждение судьи, независимо от того, является ли он профессиональным судьей или присяжным заседателем, должно быть не только внутренним, но и рациональным, отвечать здравому смыслу, и мотивированным (обоснованным), прежде всего выражая беспристрастность судьи.

Приведенные точки зрения разных периодов развития науки о судопроизводстве позволяют отметить именно указанное изменение в подходе к беспристрастности судьи, произошедшее после отказа от понятия истины в процессуальном законе. Внутреннее убеждение при рассмотрении в качестве фактора, исключающего внешнее воздействие на свободную оценку доказательств, выступает в качестве гарантии объективности познания и понимания. В этом смысле мы можем говорить о юридической значимости понятия «внутреннее убеждение», которое создает условия для познания обстоятельств дела. Поэтому в теории делается вывод о том, что внутреннее убеждение при его формировании на основании доказательств обеспечивает достижение реального знания о предмете доказывания по делу и независимости результата познания от желания и воли судьи. Личностные характеристики судьи остаются за пределами внутреннего убеждения, объективируемого в решении по делу.

При исследовании вопросов о доказательствах в советском уголовном процессе Л. М. Карнеева, определяя процесс доказывания как предусмотренную законом деятельность уполномоченных на то лиц, по установлению обстоятельств, имеющих значение для дела, делает следующий вывод: «…убеждение – не только знание и уверенность в правильности этого знания, но и мотив, побуждающий к действию. Именно внутреннее убеждение, опирающееся на собранные доказательства, является необходимой предпосылкой для продолжения процесса, перехода его к последующей стадии. Будучи стимулом к волевому действию, внутреннее убеждение обусловливает готовность действовать сообразно с принятым решением, в правильности которого субъект доказывания не сомневается. Внутреннее убеждение является моральным основанием принимаемого решения, важной нравственно-психологической гарантией его правильности и справедливости».[53] Представляется, что в предлагаемом определении понятие внутреннего убеждения толкуется слишком широко, выходя за пределы его реального содержания, соответствия доказательствам.

Завершая рассмотрение вопроса, связанного с пониманием термина «внутреннее убеждение судьи», приведем позицию Л. С. Халдеева: «С психологической стороны внутреннее убеждение – это абсолютная уверенность в правильности собственных выводов и отсутствие любых сомнений. Наконец, внутреннее убеждение означает следование голосу собственной совести».[54]

Необходимо отметить, что у всех процессуалистов, обращающихся к проблеме внутреннего убеждения судьи, описание его содержания носит сложный характер. Понятие «внутреннее убеждение» рассматривается в динамике, когда выделяются связи внутреннего убеждения с различными сторонами единой и вместе с тем многообразной деятельности в рамках процессуального закона. Между тем в термине само по себе заложено ограничение мысли. Такое ограничение и позволяет в правоприменительной практике использовать понятие внутреннего убеждения в качестве обозначения субъективного в деятельности судьи по исследованию доказательств. Представляется, что при этом указание на внутреннее должно быть истолковано как указание на границы познания явлений объективного мира. Вместе с тем такое понимание исследуемого понятия приводит к включению его в состав принципа независимости судей, что представляется необоснованным, поскольку независимость судьи не может регулировать процессы доказывания и познания.

Однако внутреннее убеждение связано с оценкой доказательств. Процесс оценки, который, как и понятие внутреннего убеждения, чрезвычайно сложно описать без обращения к нормам, регулирующим процесс доказывания, позволяет выявить сущность внутреннего убеждения судьи и процесс реализации этой сущности в деятельности судьи по осуществлению правосудия, постоянно связанной с оценкой доказательств.

«Оценка доказательств представляет собой умственную, мыслительную деятельность следователя и судей, направленную на исследование доказательств, познание фактов события преступления и установления истины по делу. Эта деятельность следователя и суда осуществляется в определенных логических формах, в соответствии с законом и социалистическим правосознанием по их внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности, и направлены на установление достоверности и достаточности доказательств для установления фактов, составляющих предмет доказывания и познание истины по делу».[55]

Такое определение вполне соответствовало положениям, изложенным в ст. 71 УПК РСФСР 1964 г.: «Суд, прокурор, и лицо, производящее дознание, оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности, руководствуясь законом и социалистическим правосознанием». Уголовно-процессуальный кодекс РФ 2001 г. полностью отказался от такого подхода, заменив понятие социалистического правосознания понятием совести и устранив в понимании истины указание на нее как на задачу уголовного процесса. Соответственно изменились цели уголовного процесса, о которых УПК РФ не говорит, указывая на задачи процессуальной деятельности.

С. А. Голунским была высказана точка зрения, согласно которой оценка доказательств не может быть сведена только к мыслительной деятельности, поскольку она имеет целью с помощью свойств, входящих в содержание оценки доказательств, установить обстоятельства, входящие в предмет доказывания.[56]

По мнению других исследователей, оценку доказательств следует рассматривать как вывод, результат мыслительной деятельности и как саму мыслительную деятельность.

Вполне обоснованны утверждения И. И. Мухина о том, что оценку доказательств как мыслительную деятельность нельзя сводить к процессуальной деятельности, отождествляя оценку и процесс доказывания. Однако при этом необходимо заметить, что оценка и процессуальная деятельность в процессе доказывания взаимосвязаны и находятся в диалектическом движении.

Так, утверждение М. С. Строговича, что «оценка доказательств есть только умственный процесс, логическая деятельность, акт мысли, а не что-либо еще»[57], противоречит содержанию нормы УПК РСФСР, регулирующей оценку доказательств, основывающейся на всесторонне исследованных обстоятельствах дела. УПК РФ 2001 г. требует оценки доказательств с точки зрения относимости, допустимости, достоверности, достаточности всех собранных доказательств в совокупности для разрешения дела.

Исследование понятия и его сущности невозможно без рассмотрения доводов об объеме этого понятия.

В связи с этим выводы С. В. Курылева о том, что оценка доказательств – самостоятельная процессуальная категория, находящаяся вне границ понятия судебного доказывания и не являющаяся составной частью доказывания, не только не учитывают содержания конкретной нормы УПК, регулирующей оценку доказательств, но и отрывают мыслительную деятельность судьи от процесса исследования доказательств. Представляется обоснованным утверждение С. А. Зайцевой о том, что под оценкой доказательств понимается один из элементов процесса исследования полученных фактических данных с точки зрения их целостных свойств для обоснования выводов по делу в целом или по отдельным его эпизодам либо обстоятельствам.[58]

Приведенные позиции исследователей понятия внутреннего убеждения судьи в уголовном процессе позволяют сделать вывод о том, что в науке уголовного процесса эта тема является дискуссионной. Среди различных позиций ученых по данной проблеме можно выделить несколько основных. Убеждение судьи – это:

1) истина по делу;

2) метод исследования;

3) результат исследования доказательств;

4) метод и результат исследования доказательств;

5) критерий оценки доказательств, который в ходе исследования доказательств приобретает объективный характер, и

6) убеждение судьи не зависит от его личного взгляда на исследуемые обстоятельства дела.

Положение о том, что убеждение судьи основывается на всесторонне и полно исследованных доказательствах по делу, собирание и исследование которых производятся в установленном Уголовно-процессуальным кодексом порядке, и позволило выдвинуть точку зрения об отказе от понятия «внутреннее убеждение судьи» в уголовно-процессуальном законе.[59]

Вместе с тем отсутствие понимания правовой стороны такого понятия приводит к смешению его с усмотрением судьи при применении норм права, как процессуальных, так и материальных, особенно в период изменения целей в праве и понимания деятельности суда по осуществлению правосудия, которое может оказаться основанным не на законе и праве, а на «понятиях».

Такие «понятия» могут иметь разный смысл. В связи с этим Б. Н. Топорнин отмечает, что в России появился новый правовой нигилизм. Он унаследовал черты прежнего правового нигилизма и вместе с тем отразил разрушение старой правовой системы, хаотичное и противоречивое. К тому же в условиях явно затянувшегося формирования новой правовой системы стала складываться система действий участников общественных отношений на основе «понятий», разноречивых политических, юридических, нравственных и экономических взглядов.[60] Следует отметить, что указанная позиция чрезвычайно четко отражает особенности правопонимания и правоприменения в условиях изменения правовой системы, когда законодатель не успевает за изменениями и право отстает от развития общества.

Кроме того, уместно заметить, что дискуссии о внутреннем убеждении судьи имели место при отказе от формальной теории доказательств и переходе к свободной оценке доказательств по внутреннему убеждению. Для того чтобы напомнить, в чем заключалась сущность дискуссии, обратимся к книге Л. Е. Владимирова «Учение об уголовных доказательствах». Анализируя соотношение формальной теории доказательств, он писал: «Правила о том, как должны быть собираемы доказательства и как ими следует пользоваться судье, для того чтобы он мог вернейшим путем достичь истины в деле исследования прошедшего факта, составляют содержание логики уголовного процесса. Эта логика, в свою очередь, определяет содержание Уголовно-процессуального кодекса. Из сказанного само собою вытекает, что законодательство устанавливает метод исследования достоверности прошедшего факта, составляющего предмет процессуальных исследований. Ясно, следовательно, что в каждом процессуальном кодексе существует известная теория доказательства. Предположение, что в современном процессе, отвергнувшем “формальную теорию доказательств” нет вовсе никакой теории последних, указывало бы на непонимание сущности дела. Эта теория доказательств, присущая каждому процессуальному кодексу, может или а) установлять только способы собирания и эксплуатации доказательств, предоставляя определение силы последних внутреннему убеждению судьи, или б) может определять и саму силу доказательства, сделав подобные определения обязательными для судьи. В последнем случае мы имеем формальную теорию доказательств. Она в настоящее время подверглась всеобщему осуждению и устранена из европейских законодательств».[61]

Поскольку приведенное исследование проводилось в начале XX в., и книга Владимирова увидела свет в 1911 г., представляется необходимым сделать замечание по проблеме формулирования законодателем условий допустимости доказательств в уголовном процессе, когда убеждение судьи ограничивается нормой процессуального права, устанавливающей условия, при которых доказательства не могут приниматься во внимание.

Приведем позицию, предложенную Е. Б. Мизулиной: «Своеобразное положение суда в том и состоит, что он обязан произвести критику, будучи не наделен правом формирования собственной позиции, отличной от позиций сторон. Однако этот запрет, имеющий целью исключить предвзятость и односторонность окончательного вывода суда о виновности или невиновности обвиняемого, не может распространяться на те мыслительные формы, в которых протекает судебная деятельность. Во всяком случае, отнесение этого запрета к тому, как мыслят судьи, прежде чем прийти к окончательному выводу по делу, было бы просто-напросто бессмысленным в силу отсутствия реальной возможности проверить его соблюдение… В отношении суда законодатель поступил хитрее. Соблюдая

процессуальные правила, предусмотренные законом, судьи уже незаметно для себя как бы втягиваются в идейную позицию обвинителя, попадая при этом в своеобразную “ловушку”. Идейная обвинительная установка формируется в них еще до начала судебного следствия (в стадии предания суда, подготовительной части судебного разбирательства) без каких-либо видимых влияний извне и поэтому воспринимается ими как результат их собственного внутреннего убеждения. Будучи убежденными в самостоятельности своей обвинительной установки, судьи, конечно, сами по себе не будут стремиться выйти из нее или даже подвергать ее какому-либо сомнению».[62]

Поэтому, анализируя процессуальный закон, автор делает вывод, что «формально уголовный процесс тот же, что был и тысячу лет назад, но по существу он нечто совсем иное. Так, лопатой можно колоть орехи. И человека, не знающего, для чего в действительности предназначена лопата, видимо, можно убедить в том, что это орехокол» и далее: «… государство должно поменять обвинительный способ уголовно-процессуальной деятельности на правосудный…»[63]

Рассматривая предлагаемую точку зрения, вспомним то определение права, которое положено в основу советской системы права, отражением которой являлись действовавший до 2002 г. Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР и Гражданский процессуальный кодекс РСФСР, которые подвергаются в изменившихся условиях общественной жизни вполне обоснованной критике.

Право есть возведенная в закон воля класса, затем право определяется как общенародная воля и отождествляется с законом. Кроме того, в этот период конституционные нормы и нормы права являются частично декларативными, а уголовно-процессуальная и гражданская процессуальная деятельность подчиняется идеологическим целям, отрицающим частное в праве, цели достигаются путем правовых решений, принимаемых на идеологической основе, и право служит инструментом выполнения этих решений.

Независимость суда и судьи в этом случае является декларативной, хотя и провозглашается принцип независимости судей. Обсуждаемая проблема выступает по существу проблемой разделения властей, когда судебная власть не отделена от законодательной и исполнительной. По словам В. Полуднякова, «в годы советской власти судебная власть была у нас, конечно, принижена. Она была в какой-то степени отраслевым управлением власти, а именно ведомством, относящимся к определенному отраслевому управлению. И соответственно, отношение к ней было как к органу, не имеющему достаточного авторитета, не влияющему должным образом на урегулирование общественных процессов».[64]

М. С. Строгович обоснованно констатировал: «Независимости судей нет, и не может быть вне их подчинения закону: такая “независимость” означала бы несвязанность судей законом, произвол судей, их голое усмотрение, что решительно исключается самим существом советского правосудия. Следовательно, оба положения, содержащиеся в ст. 112 Конституции СССР, – судьи независимы и подчиняются только закону – составляют единство, единый принцип»[65].

Эта позиция, высказанная крупнейшим процессуалистом, отражала и отражает идеальный подход к положению суда в той сфере, где процессуальная деятельность по познанию обстоятельств дела не должна быть связана социалистическим правосознанием и статусом судьи, процессуальным положением судьи в рамках процессуального права, в системе судоустройства и гарантий прав и свобод гражданина, что должно обеспечить справедливость правосудия в рамках прав, предоставленных гражданину, поведение которого подчиняется нравственным началам, господствующим в обществе.

В отношении же других процессуальных органов выделяется «принцип процессуальной самостоятельности, что позволяет производить оценку доказательств по внутреннему убеждению и гораздо более соответствует реальному положению следователя, прокуророра, работника органа дознания и судьи в уголовном процессе и процессуальной деятельности».[66]

Для понимания соотношения понятия «внутреннее убеждение судьи» и принципа независимости суда в судопроизводстве необходимо принять во внимание, что принцип независимости судьи и подчинение его требованиям закона реализуется в стадии разбирательства дела в суде, однако с учетом его значимости для разрешения дела и значимости стадии судебного разбирательства он является одним из основных принципов уголовного процесса.

Впервые принцип независимости судей получил выражение в ст. 112 Конституции СССР 1936 года.

Говоря о независимости судей, Н. В. Крыленко, в частности, отмечал: «….мы не хотим, чтобы нас поняли, будто мы проповедуем независимость судей в прежней форме, мы проповедуем их полную зависимость от государственной политики как ее носителей, но мы хотим одновременно поставить их в такое положение, чтобы, проводя эту политику, а не какую-нибудь иную, они могли быть спокойны, что им будет дано ее проводить в пределах закона и вне зависимости от внесудебных факторов».[67]

Выделим для себя эту позицию, касающуюся формирования убеждения суда и судьи в процессе, поскольку позиция судьи по делу связана не только доказательствами, собранными по делу, но и провозглашенной государством уголовной политикой, которая найдет свое отражение в правосознании судьи и в нормах процессуального права. По существу, высказанная Крыленко точка зрения обосновывает подмену внутреннего убеждения требованиями закона.

Для понимания понятия внутреннего убеждения в процессе и правоприменительной деятельности целесообразно привести выдержку из доклада А. Я. Вышинского на открытом собрании ячейки ВКП(б) НКЮ: «….революционная законность требует гибкого и, так сказать, свободного (что не значит произвольного) отношения к закону. Не буква закона, не юридическое крючкотворство, не слепое подобострастное преклонение перед законом, а творческое отношение к закону, такое отношение, когда требования закона (то есть тех юридических формул, в которых он выражен) корректируются пониманием цели, которой он призван служить, и социалистическим пониманием отношений, в которых должно осуществляться его применение. Вопрос о сочетании революционной законности с революционной целесообразностью – это и вопрос о гранях между ними. Единственной гарантией от извращений, единственным средством, способным предохранять от каких-либо ошибок, является правильное понимание и правильное осуществление генеральной линии нашей партии…»[68]

Связанный с принципом независимости судей институт оценки доказательств по внутреннему убеждению выделяется и как принцип состязательного процесса.[69] Такое выделение позволяет понять сущность понятия внутреннего убеждения. «В принципе, свободная оценка доказательств не терпит какого-либо внешнего воздействия. Убеждение называется внутренним не только оттого, что зреет в сознании оценивающего субъекта (это только предубеждение), оно внутреннее главным образом потому, что единственным убежищем, внутри которого сокрыта истина, служит наличная совокупность доказательств».[70]

Следовало бы уточнить, что оценка доказательств по внутреннему убеждению отнесена к нормам, регулирующим процесс доказывания, но является принципом не части процесса, а всего процесса в целом.

Более того, следует отметить, что институт оценки доказательств по внутреннему убеждению судьи является межотраслевым и выступает принципом доказательственного права как в уголовном, так и в гражданском, административном, арбитражном процессах. «Оценка доказательств – процесс непрерывный, осуществляемый на всех этапах расследования и судебного рассмотрения, причем принципы оценки доказательств едины для всех этапов».[71]

Приведенные обстоятельства, относящиеся к появлению в законодательстве понятия «внутреннее убеждение судьи» при оценке доказательств в уголовном и гражданском процессе и результаты научного исследования правового регулирования в этой сфере позволяют сделать вывод, что применение законодателем данного понятия и переход к свободной оценке доказательств, заменившей формальную теорию доказательств в процессе, связаны с усложнением социального устройства общества и с необходимостью разрешения противоречия, возникающего при применении публичного права множеством субъектов правоприменения, когда законодателю необходимо добиться единства правоприменения независимо от различия конкретных обстоятельств отдельных случаев совершения уголовно наказуемых деяний. Законодатель перешел от установления формы доказательства по делу к установлению формы собирания и исследования доказательств и их свободной оценке.

При этом применение терминов «свободная оценка» и «внутреннее убеждение» обеспечило конкретность познания обстоятельств отдельного дела многочисленными субъектами процессуальной деятельности в соответствии с возложенными на них обязанностями. В уголовно-процессуальной деятельности понятие «внутреннее убеждение» обеспечило возможность проверки правильности принятых решений по уголовным делам на уровне «вертикали» власти и проверку принимаемых решений на каждой стадии уголовного процесса, каждым участником процесса. Такое понимание понятия «внутреннее убеждение судьи» отражает публичность судебной власти и позволяет поставить вопрос о проблеме публичного права. Соответственно имеются основания говорить о правосубъектности судьи и проблемах соотношения публичного в деятельности судов общей юрисдикции с проблемой применения ими частного права. Исследователи уголовно-процессуального аспекта механизма правового регулирования обоснованно отмечают, что «отсутствие четкого представления об уголовно-процессуальной правосубъектности (праводееспособности) отрицательно сказывается на определении круга лиц, которые могут вступать в уголовно-процессуальные правоотношения, а также объема их субъективных прав и юридических обязанностей».[72] В условиях, когда судебная система по существу становится субъектом познания, такое положение снижает уровень эффективности процессуальной деятельности судей. Более того, в гражданском процессе, в котором отражается публичное, императивное начало, но реализуются интересы частные, обеспечение свободы процессуальной деятельности участников невозможно без исследования правового положения судьи в процессе, его субъективных прав и обязанностей.

1.2. Содержание понятия «внутреннее убеждение судьи»

Для того чтобы раскрыть сущность (содержание) понятия внутреннего убеждения судьи, необходимо рассмотреть вопросы, которые длительное время связывались с проблемой установления истины.

«Механизм осуществления правосудия судом, равно как и механизм применения правовых норм другими государственными органами, слагается из двух качественно разнородных процессов: 1) установления объективно существующих юридически значимых фактов, т. е. обстоятельств дела; 2) определения их юридических последствий в соответствии с предписанием применяемой нормы».[73]

«Целью уголовного процессуального доказывания является достижение истины, установление обстоятельств дела в точном соответствии с действительностью»,[74] – указывается в работе Ю. К. Орлова, опубликованной в 2000 г. Это дает основание отметить сохранение проблемы понимания истины в уголовном процессе, хотя законодатель и отказался от включения этого понятия в текст закона.

Более обстоятельно и конкретно цели уголовно-процессуального права исследовались П. С. Элькинд. «Цель уголовно-процессуального права состоит в наиболее эффективном и рациональном урегулировании данных общественных отношений, в обеспечении их направленности к решению задач уголовного судопроизводства, в конечном счете к уничтожению преступности… Доказывание – центральный, стержневой процесс всей уголовно-процессуальной деятельности, неотъемлемое свойство всего уголовного процесса. Поэтому цель доказывания не может в то же время не быть и целью уголовного процесса. Конечно, познанием истины не исчерпывается весь объем таких целей, но он, безусловно, составляет компонент, входящий в комплекс целей советского уголовного процесса».[75]

«Мнение о том, что установление (выяснение) фактических обстоятельств дела – цель судебного доказывания с различными нюансами, разделяется в процессуальной литературе большинством авторов. Нередко это связывается с установлением объективной истины по делу. Не вдаваясь подробно в дискуссию по вопросу о возможности отыскания объективной истины в гражданском судопроизводстве, возникшую в связи с последними изменениями в процессуальном законодательстве, заметим лишь, что и в те времена, когда этот принцип не подвергался сомнению, некоторые процессуалисты при определении цели судебного доказывания употребляли нейтральные понятия. Например, Л. Ф. Лесницкая целью судебного доказывания называет правильное установление фактических обстоятельств рассматриваемого дела».[76]

Концепция судебной реформы в РФ рассматривает цель уголовной юстиции как защиту общества от преступления путем реализации уголовного закона, защиту прав и законных интересов граждан, попавших в сферу юстиции (обвиняемых, потерпевших, гражданских истцов, гражданских ответчиков). Общество может и должно требовать от системы уголовной юстиции обоснованной и справедливой реализации уголовного закона в надлежащем процессуальном порядке.[77]

Установление истины в судебном процессе отличается от установления истины в любом научном исследовании, поскольку истина в суде устанавливается по отношению к фактам, имевшим место в прошлом. При исследовании обстоятельств дела невозможны непосредственное наблюдение и восприятие исследуемого объекта или явления. Это обстоятельство отмечают исследователи проблемы истины в судебном процессе. Однако высказываются и другие точки зрения, согласно которым «ненаучно рассуждать так, что теория познания – это одно, а теория доказательств в уголовном процессе – совсем другое, что связи между ними нет, что гносеологическая проблема – область философии, а учение о материальной истине в уголовном процессе – вопрос юриспруденции, судебной практики, почему последний вопрос и должен решаться вне всякой зависимости от общефилософских положений».[78]

«Судебное доказывание нельзя противопоставлять познанию, поскольку оно, как и логическое доказательство, является способом познания реальной действительности. Судебное доказывание как логико-правовая деятельность, протекающая в урегулированной нормами гражданского процессуального права форме, имеет своей целью воспроизведение действительности. Поэтому судебное доказывание есть в определенном смысле познание. Однако это утверждение не противоречит и другому суждению: судебное доказывание существует для познания правоотношений».[79]

Да, предлагаемые выводы о разрешении проблемы истины представляются обоснованными, однако исследовать особенности познания в судебном процессе при установлении обстоятельств, понимаемых как истина вне методов, предлагаемых философией, будет так же ненаучно, как отрицать или отождествлять познание в уголовном процессе с философскими проблемами познания, которые являются общими по отношению к познанию по конкретному делу в суде как частному случаю познания в установленном нормами процессуального права порядке.

Истина является одной из основных философских проблем, однако для уголовного процесса установление истины приобретает особый характер, поскольку истинность по результатам рассмотрения дела прямо влияет на достижение целей (задач) уголовно-процессуального права и уголовно-процессуальной деятельности.

Не вдаваясь в философские дискуссии о том, что следует понимать под истиной и доступна ли человеку объективная истина вообще, обратимся к пониманию истины в уголовном процессе.

Л. Е. Владимиров писал: «Цель уголовного суда заключается в наложении наказания на преступника. Для решения этой задачи необходимо предварительно удостовериться в виновности подсудимого. Вопрос о виновности состоит из трех частей: совершалось ли событие преступления, было ли оно деянием подсудимого и вменяем ли он? Все эти вопросы касаются восстановления обстоятельств прошлого индивидуального события.

1) Задача исследования истины в области фактов, составляющих предмет судебного исследования, по существу ничем не отличается от общей задачи науки – выработки правильных суждений о фактах вообще.

2) Начала, по которым решается эта задача, составляют предмет логики и сводятся к правилам о дедукции и индукции, прилагаемых во всех научных исследованиях…

Понятно, что и в делах судебных достоверность доходит также до несомненности, только тогда, когда нет шансов для противоположного заключения. Есть события и факты, несомненная достоверность которых так же высока, как и какой-нибудь непреложный закон природы. Это только показывает, что фактическая достоверность представляет различные степени: от слабой вероятности, подобной какой-нибудь мерцающей гипотезе в науке, до достоверности, на которой зиждется всеобщий закон тяготения. Но обыкновенно в делах судебных мы удовлетворяемся более или менее высокою степенью достоверности. Редко встречаются в суде такие доказательства, при которых абсолютно невозможно было бы предположение противоположного результата сравнительно с тем, к какому пришел судья.

Вообще, при оценке силы судебных доказательств, на основании приблизительных обобщений, нужно всегда помнить, что при невозможности знать все случаи исключения мы получаем только вероятное доказательство».[80]

В одной из последних работ по теории доказательств отмечается, что «вопрос об истине в уголовном судопроизводстве находится в центре внимания специалистов с тех пор, как стала формироваться процессуальная наука. И решался он с позиций не только (а порой и не столько) научных, сколько идеологических»[81]. Отметим это замечание об идеологической позиции как весьма существенное для понимания природы понятия «внутреннее убеждение» в судебном процессе.

Приведем понимание истины, которое длительное время господствовало в уголовном процессе и которого придерживалось большинство ученых, так, как оно изложено в работе М. С. Строговича «Материальная истина и судебные доказательства в советском уголовном процессе». «Исходным положением учения о материальной истине в советском уголовном процессе должна быть… теория отражения, согласно которой наши ощущения и представления являются слепками, снимками с действительности, в наших понятиях и суждениях находит свое отражение объективная действительность, наше мышление может познать действительность. Истина есть соответствие наших представлений, мыслей объективной действительности. Истина есть объективная истина. Такая трактовка истины полностью применима к понятию материальной истины в уголовном процессе. Содержанием последней являются конкретные факты, события совершенного преступления, которые исследуются по тому или иному уголовному делу судьями. Одним словом, материальная истина в уголовном процессе есть соответствие того вывода, к которому пришел суд, тому, что было в действительности. Таким образом, понятие материальной истины относится к установлению фактов, обстоятельств уголовного дела, но не к юридической (уголовно-правовой) оценке, квалификации этих фактов и не к определению наказания за совершенное преступление. Прежде всего следует сделать тот вывод, что материальная истина есть объективная истина. Можно ли материальную истину, устанавливаемую по уголовному делу, определить как абсолютную истину, или это относительная истина. Мы полагаем, что поскольку материальная истина есть объективная истина, то она есть истина абсолютная, если приговор суда полно и точно соответствует действительности. Критерием истинности является практика».[82]

Вместе с тем имеется и другая точка зрения, высказанная М. А. Чельцовым и другими исследователями указанной проблемы, согласно которой абсолютная истина в уголовном процессе недоступна и суд обычно удовлетворяется истиной относительной, позволяющей сделать вывод о виновности.

Критикуя позицию ученых, отрицающих наличие и возможность установить абсолютную истину по делу, И. И. Мухин писал: «….нам представляется как раз наоборот. Отрицать абсолютную истину в деятельности суда, не ставить перед судом задачу установления по каждому делу абсолютной истины, то есть достижения достоверных знаний об обстоятельствах рассматриваемого дела, было бы теоретически неправильно и практически вредно. Это обезоружило бы нашу процессуальную теорию, ослабило бы внимание и ответственность суда в поисках истинных и достоверных знаний, крайне необходимых для вынесения правильного приговора. Кроме того, эта теория привела бы на практике к осуждению невиновных, так как для вынесения обвинительного приговора было бы достаточно установить определенную степень вероятности и вовсе не обязательно стремиться к установлению достоверных знаний о совершенном преступлении… философской основой нашей процессуальной теории и судебной практики является марксистско-ленинская философия, которая в отличие от идеалистических философских теорий и взглядов признает, что человеческое мышление способно давать и дает нам полные достоверные знания, абсолютную истину в любой области процессуального права и практическая деятельность органов следствия и суда не составляет и не может составлять исключения»[83].

Действительно, философия признает наличие таких категорий, как «абсолютная» и «относительная истина», но рассмотреть вопрос об истине в процессуальной деятельности суда возможно, если принять во внимание, что знания, составляющие истину, находятся в диалектическом движении, взаимопроникая и заменяя друг друга в процессе движения процесса доказывания по делу. Само утверждение того, что доказывание в уголовном или гражданском процессах не является познанием, не разрешает поставленной проблемы.

Рассматривая проблемы истины, Б. Рассел писал: «….наша теория истины должна допускать противоположность истинности, а именно ложность».[84] В судебном процессе проблема правды и лжи всегда привлекала внимание исследователей, так как ложь препятствует установлению действительных обстоятельств дела.

Для раскрытия понятия истины обратимся к исследованию А. Г. Догалакова. «Дихотомия истинности (ложности), применяемая на уровне формально-методологического подхода, безусловно необходима на уровне “наличного” анализа знания, но такой анализ достигается путем отвлечения от вероятностных параметров знания, от постоянного его развития через состояние “может быть”, которое происходит далеко не всегда через кумуляцию, но предполагает и бифуркационное его изменение. Умение видеть познание в реальной его процессуальности (через вектор настоящее-будущее) формирует более сложные коллизии истинности (логичности) научных знаний, фиксируемые обычно в литературе с помощью понятий относительной и абсолютной истины, ее процессуальности. С этой точки зрения любое положение науки неверно считать чисто истинным или чисто ложным».[85]

Обратимся к теории доказательств А. Я. Вышинского, который отстаивал позицию, сводившуюся к тому, что при установлении обстоятельств дела возможно установление вины с той или иной степенью вероятности.[86] Им же высказывалась точка зрения о том, что «внутреннее убеждение суда – вот единственное мерило ценности того или другого факта как доказательства».[87]

Противоположная позиция М. С. Строговича основывалась на том, что «устанавливаемые судом факты в процессе их исследования представляются сперва лишь более или менее вероятными и лишь в результате их исследования эта вероятность превращается в достоверность. Отсюда – проблема соотношения вероятности и достоверности фактов, подлежащих исследованию и установлению судом по рассматриваемому им делу… Могут быть доказательства, которые делают как событие преступления, так и виновность обвнияемого очевидным, несомненным, но могут быть и такие доказательства, которые делают и то и другое маловероятным. Обстоятельства дела могут быть сложны, запутанны, собранные по делу доказательства противоречивы… Производство по уголовному делу часто начинается с более или менее высокой степени вероятности того, что совершено преступление и совершило его данное лицо, но окончательное разрешение дела, окончательный приговор, признающий подсудимого виновным, может быть постановлен лишь тогда, когда вероятность превратилась в достоверность».[88]

Из всего сказанного можно выделить обстоятельство, имеющее существенное значение для понимания места и роли внутреннего убеждения судьи при оценке доказательств в период 20-40-х годов как критерия истины, устанавливаемой по делу. Это меняло сущность доказательственного права независимо от философской категории абсолютной истины по делу, поскольку такая истина могла быть установлена на основании убеждения судьи, а как абсолютная истина она не подлежала сомнению. Общеизвестны факты нарушения законности, которая понималась как соответствие действий правоохранительных органов и суда положениям норм законов, но применение которых корректировалось с учетом убеждения судей, формируемого правосознанием, основанным на политическом понятии социалистического правосознания как категории публичного права, а не на совести судьи как члена общества, устанавливающего в уголовном процессе конкретные обстоятельства преступления. Следует заметить, что введение в процесс оценки категории социалистического правосознания по существу вводило в оценку доказательств цель, на достижение которой были направлены нормы права. При таком подходе к разрешению гражданских дел частные интересы граждан и защита частной собственности подчинялись требованиям общества, отрицающего частную собственность.

В связи с этим следует вспомнить слова Н. В. Крыленко о том, что «процессуальные нормы – это гармошка, которую рабочекрестьянская власть сжимает в зависимости от условий…»[89].

Рассматривая цели и задачи доказательственного права как комплексного института гражданского процессуального права, И. В. Решетникова отмечает, что из отождествления целей и задач правосудия по гражданским и уголовным делам «вытекает, что при рассмотрении и гражданских, и уголовных дел суд должен установить истину, компромиссов быть не может. Гражданский спор – это не уголовное деяние, рассмотрение которого в суде требует в деталях воспроизвести произошедшее, чтобы наказать виновного. В гражданском споре стороны являются равными носителями материальных прав и обязанностей, поэтому важно определить, в чем состоят их интересы». Далее автор совершенно справедливо отмечает, что отождествление целей и задач уголовного и гражданского процессов «олицетворяют, если можно так сказать, государственно-правовой подход к сущности гражданского процесса, определяя соответствующие приоритеты: интересы государства, объективное право, установление истины по делу. В настоящее время в обществе происходит смена ориентиров, когда постепенно физические и юридические лица становятся равноценными с государством субъектами права»[90].

Соответственно ГПК РФ 2002 г. сформулировал в ст. 2 задачи гражданского судопроизводства, которыми являются «правильное и своевременное рассмотрение и разрешение гражданских дел в целях защиты нарушенных или оспариваемых прав, свобод и законных интересов граждан, организаций, прав и интересов Российской Федерации, субъектов Российской Федерации, муниципальных образований, других лиц, являющихся субъектами гражданских, трудовых или иных правоотношений. Гражданское судопроизводство должно способствовать укреплению законности и правопорядка, предупреждению правонарушений, формированию уважительного отношения к закону и суду».

Обратимся вновь к уголовному процессу, где столь существенное значение имеет установление состава преступления для реализации целей уголовной политики в уголовном процессе.

Рассматривая проблему установления истины по делу, причины отказа законодателя от понятия истины в УПК РФ 2001 г. и изменения подхода законодателя к установлению истины в гражданском процессе, мы должны коснуться вопросов о соотношении внутреннего убеждения по делу и достоверности выводов решения суда.

Б. Рассел писал: «….очевидно, что умы не создают истинности или ложности. Они создают веры, однако ум не может сделать их истинными или ложными, за исключением того особого случая, когда речь идет о будущем».[91] Отметим, что законодатель при принятии нового закона всегда имеет в виду воздействие на поведение граждан именно в будущем.

М. М. Гродзинский в своем исследовании обоснованно отметил, что «замена системы законных доказательств системой впечатлений судьи была бы не чем иным, как переходом от вредной связанности судьи предписаниями закона к не менее вредной беспредельной свободе судейского усмотрения… Поэтому доктрина свободной оценки доказательств и исходит из того, что убеждение судьи должно быть обосновано доказательствами…»[92].

При этом для достижения верного знания в отношении фактов и их правовой оценки суды используют неодинаковые средства. «Фактические обстоятельства дела подтверждаются с помощью доказательств, которые выявляются, истребуются, исследуются и оцениваются в соответствии с нормами процессуального права. Правовая же оценка установленных фактов, посредством которой выясняются права и обязанности сторон в процессе, проводится на основе норм материального права. Уяснение смысла подлежащих применению правовых норм достигается различными способами толкования: грамматическим, логическим, систематическим и историческим толкованием нормы права»[93].

Необходимо рассмотреть вопрос о содержании и объеме понятия истины, устанавливаемой по делу. В литературе по этой проблеме высказывается несколько точек зрения. Так, М. С. Строгович исходит из того, что уголовно-процессуальная деятельность и уголовно-процессуальное право предусматривают установление фактических обстоятельств преступления. П. А. Лупинская полагает, что в содержание истины приговора входит и правовая оценка действий обвиняемого. И. И. Мухин включает в содержание истины и назначение судом наказания за преступление, если установлена вина лица в его совершении.

Независимо от того, как процессуалисты понимают цель в уголовно-процессуальном праве, объект и предмет исследования, закон позволяет определить содержание истины, подлежащей установлению в уголовном процессе, поскольку содержание этого понятия полностью охватывается содержанием состава преступления в уголовном праве. Так, при постановлении приговора необходимо разрешить следующие вопросы: имело ли место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый; содержит ли это деяние состав преступления и каким именно уголовным законом оно предусмотрено; совершил ли это деяние подсудимый; виновен ли подсудимый в совершении преступления; подлежит ли подсудимый наказанию за совершение преступления; какое именно наказание должно быть назначено, и т. д.

Часть этих вопросов относится к материальному, уголовному праву, а часть – к уголовно-процессуальному праву. Исходя из этого представляется обоснованной точка зрения об установлении в уголовном процессе фактических обстоятельств дела, на основании которых производится оценка судом в процессе квалификации преступления, обстоятельств, относящихся к общественным последствиям совершения преступления и его общественной опасности. Этот вывод можно изложить следующим образом: содержание истины, которая устанавливается в уголовном процессе, обеспечивает истинность применения нормы уголовного права, т. е. устанавливается истина юридическая, выражающая уверенность субъекта познания в достоверности его знания фактических обстоятельств дела, когда достоверность подтверждается доказательствами.

Гражданский процессуальный кодекс РСФСР 1923 г. требовал изложения в решении оснований решения и законов, которыми суд руководствовался.[94]

Гражданский процессуальный кодекс РСФСР 1964 г. в ст. 194 устанавливал, что при вынесении решения суд оценивает доказательства, определяет, какие обстоятельства, имеющие значение для дела, установлены, и какие – не установлены, какой закон должен быть применен по данному делу и подлежит ли иск удовлетворению.

Действующий с 1 февраля 2003 г. ГПК РФ формулирует вопросы, подлежащие разрешению при принятии решения с некоторыми изменениями. При принятии решения суд оценивает доказательства, определяет, какие обстоятельства, имеющие значение для рассмотрения дела, установлены и какие обстоятельства не установлены, каковы правоотношения сторон, какой закон должен быть применен по данному делу и подлежит ли иск удовлетворению.

Установление судом характера правоотношений сторон меняет подход к разграничению понятий публичного и частного в гражданском процессе. С учетом прав и свобод, которые имеют граждане, именно они определяют предмет и основания иска, и фактические обстоятельства, которые устанавливает суд, начинают носить характер юридической истины. Это и заставляет, по существу, отказываться от старого понимания истины в процессе, поскольку истина могла быть абсолютной при понимании идеи права как абсолютно единого и материалистически истинного явления.

Мы же говорим об истине как о процессе движения истинности и ложности. В связи с этим здесь целесообразнее применить категории правды и лжи в процессе, на что уже обращалось внимание в настоящей работе. Для раскрытия их сущности необходимо прежде всего обратиться к деятельности защиты по уголовному делу. В качестве одной из целей процесса законодатель длительное время определял истину по делу, т. е. достоверное установление фактических обстоятельств преступления, в рамках уголовно-процессуальной деятельности. Применение понятия «истина» позволяет в первую очередь исследовать вопросы доказательственного права и процесса познания независимо от того, что законодатель, формулируя нормы процессуального права, отказывается от этого понятия, которое позволяет теоретически описать возникающие в процессе проблемы установления реальной действительности.

Н. Н. Полянский, исследуя проблему правды и лжи в деятельности защиты, отмечал, что «из начала подчиненности задачи защиты цели уголовного процесса вытекает ограничение средств, которыми защита в стремлении к осуществлению своей задачи может пользоваться… требование, чтобы защита ни в какой мере не служила помехою для достижения конечной цели процесса… если цель процесса – истина и справедливость, то защита обязана быть правдивой».[95]

Эта мысль указывает на значимость истины по делу как одной из целей процесса. Однако согласно принципу презумпции невиновности «защитник никогда не может говорить неправды, но он не обязан раскрывать всю правду перед судом. Мало того, он действует вопреки своему призванию, когда устанавливает обстоятельства, уличающие его подзащитного».[96]

Защита не обязана говорить правду об уличающих обвиняемого доказательствах, но, осуществляя защиту и участвуя в исследовании доказательств, адвокат обязан обратить внимание суда и представить все доводы, опровергающие обвинение, что закреплено в процессуальном законе.

Прокурор, поддерживая обвинение, руководствуется требованиями закона и своим внутренним убеждением, основанным на рассмотрении всех обстоятельств дела. Если в результате судебного разбирательства прокурор придет к убеждению, что данные судебного следствия не подтверждают предъявленного подсудимому обвинения, он обязан отказаться от обвинения и изложить суду мотивы отказа (ст. 248 УПК РСФСР и ст. 246 УПК РФ).

Можно ли говорить, что обвинение, предъявленное обвиняемому и отраженное в обвинительном заключении, является достоверным и отражающим истину по делу? Нет, и законодатель предусмотрел, что при исследовании обстоятельств по делу прокурор руководствуется своим внутренним убеждением, которое основывается на доказательствах по делу. Убедившись, что обвинение предъявлено необоснованно, прокурор отказывается от обвинения.

Такой отказ является средством достижения судом истины по делу, как и процесс доказывания. «Особенность информационно-познавательной и конструктивной деятельности по судебному разбирательству дела… просматривается в том, что субъект доказывания на основе имеющихся в деле доказательств и уголовно значимой информации: во-первых, мысленно возвращается в

пространственно-временную и ситуационную сущность не только до, во время и после совершения рассматриваемого события преступления, но и ситуации предварительного расследования его; во-вторых, творчески активно прослеживает движение уголовно значимой информации и доказательств в ходе судебного разбирательства дела, познавая и устанавливая все обстоятельства. В результате у суда формируются основные модели, отражающие: а) преступную деятельность обвиняемого, б) полезную деятельность органа дознания и следствия, в) полезную деятельность суда по судебному разбирательству».[97]

Мы рассматриваем проблему истины в судопроизводстве и должны включить в ее содержание процесс постижения истины.

Статья 301 УПК РСФСР устанавливала, что при постановлении приговора суд основывает его только на доказательствах, которые были исследованы в судебном заседании.

Статья 75 УПК РФ определяет круг недопустимых доказательств.

Статьей 297 УПК РФ установлено, что приговор суда должен быть законным, обоснованным и справедливым. Приговор признается законным, обоснованным и справедливым, если он постановлен в соответствии с требованиями настоящего Кодекса и основан на правильном применении уголовного закона.

Законность приговора означает, что он построен на достоверных доказательствах, рассмотренных в их совокупности по правилам УПК РФ. По словам М. К. Треушникова, «вопрос о соотношении допустимости доказательств и достижения истины возникает логически закономерно. Если бесспорно, что судебные доказательства направлены к познанию истинных взаимоотношений сторон, фактов действительности, то не является ли отступлением от цели достижения истины исключение самим же процессуальным законом и санкциями норм гражданского права отдельных средств доказывания из процесса судебного познания… Представляется, что при исследовании данной проблемы должны быть учтены существенные факторы. При выяснении влияния института допустимости доказательств на установление фактических обстоятельств по делу нельзя не учитывать, что этот институт включает в себя нормы с “позитивным” и “негативным” содержанием… Нормы о допустимости доказательств с положительным, “позитивным” характером содержания полностью соответствуют цели достижения верного знания о фактических обстоятельствах спорного правоотношения, и никаких коллизий этих норм и целей правосудия нет и быть не может. Обязанность подтверждения юридических фактов только определенными средствами доказывания, установленная рядом норм права, гарантирует правильное рассмотрение и разрешение дела».[98]

Еще раз отметим, что имеющееся единственное различие между уголовным и гражданским процессами по указанной проблеме определяется материальным правом. В случае применения уголовного права речь идет о соблюдении прав и свобод гражданина при выполнении государством функции принуждения в целях охраны существующего правопорядка, а в случае применения норм гражданского права говорится о требованиях к участникам правоотношений, когда под страхом недействительности их деятельность должна соответствовать норме материального права.

Таким образом, постановление суда является обоснованным, когда оно основано на достоверных доказательствах и понятие достоверности, принятое законом, позволяет сделать выводы об установлении по действующему процессуальному закону истины юридической, которая по существу охватывает понятия, ранее рассмотренные в процессе как достижение объективной, материальной истины. Такой подход связан прежде всего с тем, что, отказываясь от понимания истины абсолютной, относительной, объективной, законодатель поставил перед процессуальной деятельностью иные задачи, чем те, которые были предусмотрены ранее действовавшим законом. Указанные изменения позволяют законодателю изменить цели процессуальной деятельности и ввести в строго правовые рамки сложный процесс доказывания по судебному делу, связанный с применением принуждения к гражданам в условиях соблюдения их прав и свобод.

Отход от понимания достижения истины в судопроизводстве можно проиллюстрировать примером применения гражданского законодательства в 1922 г. Так, М. А. Андрес писал: «Я не берусь перечислять все те правила толкования, которыми должен руководствоваться всякий советский юрист, всякий советский суд, призванные разбираться в спорах о праве гражданском. Но ведь должен существовать какой-нибудь источник, из которого следует почерпнуть эти правила. Кодекс – мертвая маска, и только от того, как применять его, он приобретает свойство одухотворенного жизнью лица. Где же искать указаний по интересующему нас вопросу? Позвольте, примера ради, коснуться только двух положений. Первое из них гласит: “что не запрещено законом, то разрешено”. Спрашивается, какой вид примет Советская Россия и что останется от годов борьбы, если мы станем проводить этот принцип в области гражданских правоотношений? Сказано ведь обратное. Сказано, что уступки частному капитализму признаются исчерпанными, а при таких условиях не правильнее ли будет и Кодекс строить, и толковать его, и суд вершить, исходя из диаметрально противоположного положения: “что в области гражданских частноимущественных отношений не разрешено законом, то запрещено”. Еще один пример: “закон позднейший, – говорит юридическая мудрость, – поглощает раньше изданный закон”. Этот принцип толкования приводит к тому, что все новые, т. е. позже изданные, законы толкуются в распространительном смысле. Представьте себе, товарищи, что получится, если мы декреты нэпа станем применять в согласии с этим юридическим началом».[99]

Закон устанавливает, что доказательство должно соответствовать требованию относимости, которое влечет оценку доказательства с точки зрения связи с фактическими обстоятельствами дела (ст. 88 УПК РФ, ст. 59 ГПК РФ).

Допустимость – требование, предъявляемое к процессуальной форме получения доказательства и оформления (ст. 88 УПК РФ, ст. 60 ГПК РФ). Несоблюдение указанной формы влечет признание доказательства недопустимым и исключение из числа доказательств (ст. 75 УПК РФ, ч. 2 ст. 55 ГПК РФ).

Поскольку институт доказательств носит межотраслевой характер, то понятия относимости и допустимости являются институтами и гражданского процессуального права. «Процессуальные отрасли права, будучи смежными и однородными, также имеют пограничные институты – подведомстенность, доказательства и прочее»[100]. Как гласит ч. 2 ст. 50 Конституции РФ, «при осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением федерального закона»[101].

Статья 75 УПК РФ определяет, что недопустимыми являются доказательства: показания обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи отказа от защитника, и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в суде; показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомленности; иные доказательства, полученные с нарушением требований настоящего Кодекса.

Так, Президиум Верховного Суда РФ удовлетворил протест по делу Шенгафа, который во время ссоры нанес удары ножом в шею мачехе и отцу. Потерпевшие скончались на месте происшествия. Шенгаф осужден по п. «а» ч. 2 ст. 105 УК РФ. В обоснование своего решения о виновности Шенгафа суд указал на чистосердечное признание осужденного и его показания, данные в процессе предварительного следствия. Вместе с тем по делу установлено, что допрос обвиняемого производился в отсутствие защитника, хотя органами следствия было признано, что следственные действия могут производиться только с участием адвоката[102].

Согласно ст. 74 УПК РФ достоверность доказательства – это выражение в процессуальном праве и в процессуальной деятельности требования установления наличия или отсутствия обстоятельств, подлежащих доказыванию при производстве по делу в суде. Доказательствами по уголовному делу являются любые сведения, на основании которых суд, прокурор, следователь, дознаватель в порядке, определенном настоящим Кодексом, устанавливает наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию при производстве по уголовному делу, а также иных обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела.

Доказательствами по гражданскому делу являются полученные в предусмотренном законом порядке сведения о фактах, на основе которых суд устанавливает наличие или отсутствие обстоятельств, обосновывающих требования и возражения сторон, а также иных обстоятельств, имеюших значение для правильного рассмотрения и разрешения дела (ст. 55 ГПК РФ). Понимание достоверности доказательств в гражданском процессе по существу не отличается от понимания в процессе уголовном.

В теории уголовного процесса имеет место выделение двойственности доказательств. В этом случае доказательствами являются как источники доказательства, так и доказательственные факты. Под доказательственным фактом следует понимать «известный по делу факт, которым в совокупности с другими фактами устанавливается или опровергается виновность обвиняемого в совершении преступления», «доказательство как источник сведений о факте иначе называется средством доказывания».[103]

Выделение двух самостоятельных сторон доказательства устраняло проблему логического понимания доказательства как факта, которым участник процесса оперирует как достоверным знанием, используемым в качестве посылки в логике доказывания.

Такое понимание доказательства и достоверности факта давало основание для применения логики в доказывании, однако не объясняло достоверности факта, который использовался в качестве посылки. Понимание доказательства как источника и как факта устраняет этот недостаток, поскольку становится ясным, откуда берутся факты.

В теории доказательств в советском уголовном процессе приведена точка зрения о доказательстве как единстве сведений о факте (информации) и их источнике (носителе). «Понятие доказательства, признаки, характеризующие его содержание и форму, взаимодействуют с понятиями, относящимися к условиям и порядку собирания, проверки и оценки доказательств. Закон исходит из рельности общего, особенного и отдельного, когда устанавливает требования, которым должно удовлетворять каждое доказательство, когда определяет правовую природу отдельных видов доказательств, процессуальный режим их формирования и проверки».[104] Представляется, что такая точка зрения гораздо конкретнее отражает сущность доказательства в процессе.

Следует выделить проблему доказательственных фактов, под которыми понимаются проверенные факты, имеющие сведения о фактах, используемых для вывода о преступлении. «Проверенные фактические данные, которыми оперирует следователь, суд в мышлении при построении выводов, можно условно именовать “доказательственными фактами”».[105]

При этом под доказательственными фактами понимаются те знания, которыми оперирует суд, и в процессе мыслительной деятельности судей образуется непрерывный процесс познания обстоятельств преступления. Здесь мы должны перейти к пониманию пределов доказывания по делу.

Предмет доказывания определяется как совокупность обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу. Установление предмета доказывания по конкретному делу определяет достаточность доказательств для принятия решения по делу. УПК РФ изменил круг обстоятельств, подлежащих доказыванию по делу. Включение в такой круг обстоятельств, исключающих преступность и наказуемость деяния, предполагает изменение задач процессуальной деятельности всех участников процесса. Оценка доказательств, как мы установили, производится на основании внутреннего убеждения судьи, и, следовательно, процесс формирования внутреннего убеждения является беспрерывным. При установлении достаточности доказательств исследование доказательств по делу завершается и суд постановляет приговор, произведя при этом оценку доказательств на основании внутреннего убеждения, которое сложилось у суда.

При этом определение достаточности доказательств также производится на основании внутреннего убеждения судьи, суда. Поскольку уголовно-процессуальное право разделяет движение дела на стадии, то на каждой стадии процесса принимается решение о достаточности доказательств для продвижения процесса. Например, следователь при предъявлении обвинения руководствуеся указанием процессуального закона о наличии достаточных доказательств, дающих основание для предъявления обвинения в совершении преступления о чем выносит мотивированное постановление (ст. 143 УПК РСФСР, ст. 171 УПК РФ). При этом достаточность доказательств определяется при их оценке следователем по его внутреннему убеждению, которое основывается на доказательствах, собранных по делу. Следует отметить, что если внутреннее убеждение оказывается критерием истины, то и выводы следователя будут основываться не на материальных доказательствах, а на представлениях следователя о характере противоправных действий обвиняемого.

Завершая рассмотрение проблемы установления содержания истины в уголовном процессе, обратим внимание на то обстоятельство, что законодатель задачей уголовно-процессуальной деятельности определил обеспечение правильного применения закона, с тем чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию. При этом в задачу процессуального права не входит квалификация преступления, на что обоснованно указывают исследователи права.

Рассматривая проблему формирования убеждения судьи в правовом аспекте, необходимо остановиться на критерии истины по делу. Материализм исходит из того, что критерий достоверности знания не может быть внутри знания, а должен находиться вне его. Мы отметили проблемы, которые возникают при рассмотрении внутреннего убеждения судьи как критерия оценки доказательств, что приводит к субъективному искажению применения норм материального права. Такое искажение является недопустимым, поскольку уголовно-процессуальное право регулирует порядок применения государством мер принуждения в целях охраны существующего правопорядка.

Поскольку институт доказательств является межотраслевым, проблема доказательственных фактов разрешается и в гражданском процессе. Доказательствами являются полученные в предусмотренном порядке сведения о фактах, на основе которых суд устанавливает наличие или отсутствие обстоятельств, обосновывающих требования и возражения сторон, а также иных обстоятельств, имеющих значение для правильного рассмотрения и разрешения дела. «Теоретико-познавательное истолкование начинается там, где теоретические конструкции интерпретируются с точки зрения их соответствия реальности, возможности приписать статус существования тем или иным используемым в теории абстрактным объектам. Такое исследование связано с анализом содержания эмпирических данных, подтверждающих теорию с точки зрения их обоснованности, наличия в них достоверного (истинного) или проблематичного знания»[106].

Понятие внутреннего убеждения судьи используется и в гражданском процессе, по своему внутреннему убеждению суд оценивает доказательства в арбитражном процессе (ст. 71 АПК РФ), в административном процессе (ст. 26.11 КоАП РФ).

Понятие внутреннего убеждения вводится в главы кодексов, регламентирующих процесс доказывания и оценки доказательств. Понятие связано с субъективной деятельностью участников процесса и судей.

Как пишет А. Г. Коваленко, «судебное доказывание – не просто единство логической и процессуальной форм деятельности. Строго говоря, это логическая деятельность, осуществляемая (протекающая) в рамках процессуальной формы. И судебные доказательства – не информация сама по себе, а система логически организованных в процессуальной форме доводов, использующих процессуальные средства для формирования у суда убеждения в истинности фактов предмета доказывания».[107]

Рассматривая далее структуру доказательства, автор приходит к выводу, что для судебного доказательства как единой структуры обязательными элементами являются: «Материальная форма существования (средство, вид доказательства, непосредственно воспринимаемый судом факт); содержание (сведения о фактах, обстоятельствах дела, информация как отражение материального мира и его свойств); процессуальный способ получения доказательства (только в рамках гражданской (арбитражной) процессуальной формы в соответствии с действующим законодательством)».[108]

Для цельной картины доказательств и процесса доказывания в процессуальной деятельности судьи не хватает только указания на то, что все это субъективный результат мыслительной деятельности судьи и других участников судопроизводства. Весь процесс выражается в одном результате, в убеждении, к которому приходит судья и которое закон называет внутренним, конкретизируя убеждение судьи применительно к делу, в отличие от убеждения, как категории правосознания, объем которого находится за пределами конкретного дела и выражает правовые взгляды, идеи, которых придерживается судья.

В литературе высказана позиция, что внутреннее убеждение судьи само нуждается в объективном и независимом от сознания судей критерии достоверности выводов приговора по делу в уголовном процессе. Такую позицию высказывали А. И. Трусов, П. Ф. Пашкевич, Э. Ф. Куцева, И. И. Мухин и др. «Но само убеждение судей должно быть правильным, обоснованным, поэтому нужен критерий и для самого внутреннего убеждения судей. Такой критерий – соответствие судейского убеждения фактическим обстоятельствам дела. Убеждение судей, не обоснованное данными дела, не вытекающее из обстоятельств дела, есть не действительное убеждение, а произвольное мнение, впечатление».[109]

Практика является на только основой познания и критерием истины, но и целью познания. Познание явлений объективной действительность осуществляется не ради познания, а для практики.[110]«Правильное решение вопросов о возможности достижения объективной истины в уголовном судопроизводстве и ее характере находится в прямой зависимости от правильного понимания практики и ее роли в процессе доказывания по уголовному делу».[111] «Диалектический материализм понимает практику как целенаправленную, чувственно-предметную коллективную деятельность людей, направленную на создание материальных благ, преобразование природы или общества. Практика представляет собой целостную систему, составными частями которой выступают: а) цели человека, б) средства, в) результат, г) сам процесс деятельности. Лишь в единстве всех названных компонентов чувственно-предметная деятельность людей является практической деятельностью. Ни один элемент, составляющий содержание практики, сам по себе, вне связи с другими элементами, не является практикой и соответственно не обладает ее функциями в познании».[112]

Такое понимание практики позволяет оценивать содержание истины (достоверности) не только в уголовно-процессуальной деятельности. При этом нет необходимости абсолютизировать идеальную субъективную деятельность человека и материальное объективное содержание истины, отражающей достоверность доказательств.

Поэтому, анализируя практику как критерий истинности доказательств, процессуалисты всегда говорили о том, что «практика находится в основе чувственного познания следователя, судей и в тех случаях, когда их знания являются результатом опыта других людей… В связи с этим для следователя, судьи имеет первостепенное значение наряду с другими знаниями и знание практики расследования и рассмотрения других уголовных дел, достижений науки и техники». [113]

Обратим внимание на это мнение, во многом объясняющее позицию законодателя, который для познания достоверных обстоятельств дела и обеспечения независимости судей при доказывании в уголовном процессе прибегает к созданию суда присяжных, отличающегося от суда профессиональных судей и суда с участием народных заседателей. Отделение судей «факта» в суде присяжных от судей «права» обеспечивает снижение уровня влияния на формирование внутреннего убеждения судей профессиональных знаний, которые могут исказить результаты процесса исследования доказательств.

Познание в судебном процессе всегда протекает в определенной процессуальной форме. Уголовно-процессуальная форма составляет внешнее содержание процессуальной деятельности, но в силу соотношения формы, которая является обязательной для суда, судьи, и сущности самого процесса доказывания форма не только отражает содержание процесса формирования убеждения судьи, но и может приобретать другое содержание, каковое законодатель в форму процесса не вкладывал. Мы обращаемся к уголовному процессу, поскольку в нем наиболее ярко выражается публичность процесса.

В этом случае изменение формы влечет изменение содержания.

Исследуя форму процесса, Х. Ц. Рустамов определил ее как «систему отношений, возникающих в процессе деятельности субъектов процесса в определенной последовательности и регулируемых уголовно-процессуальным законом при реализации норм материального права».[114] Раскрывая определение, он отметил, что процессуальная форма есть система отношений, порожденная деятельностью участников процесса, деятельность и отношения регламентируются уголовно-процессуальным законом, деяния и отношения существуют между субъектами уголовного производства, процессуальный порядок как определенная процедура создан для реализации норм материального права.

Таким образом, в форме процесса мы имеем как субъекта процессуальных действий, так и уголовно-процессуальное правоотношение, процессуальную форму реализации нормы уголовного права и реализации уголовного правоотношения.

Поскольку целью работы является определение процесса формирования и сущности внутреннего убеждения судьи, суда в процессе доказывания, то и процессуальная форма нас интересует как средство достижения этой цели. Теория доказательств в советском уголовном процессе содержит характеристику процессуальной формы доказывания. Это – «принципы уголовного процесса как основа процессуальной формы и их роль в доказывании, процессуальные гарантии в доказательственном праве и доказывании, процессуальное принуждение при осуществлении доказывания. Внутреннее единство принципов, форм и процессуальных гарантий обеспечивает единообразие доказывания в уголовном процессе на различных его стадиях».[115]

Введение примирительных форм обеспечивает экономию средств на осуществление государственной функции правосудия при высокой степени защиты прав и интересов граждан. Введение форм с повышенными процессуальными гарантиями обеспечивает защиту граждан при рассмотрении дел с повышенной сложностью доказывания обстоятельств преступления с учетом их высокой общественной опасности и тяжести наказания.

Формы процессуальной деятельности и формы доказывания конкретизируются в нормах процессуального права.

Мы говорили о важности исследования права во время социальных катаклизмов, когда происходит изменение не только содержания, но и форм права.

В уголовно-процессуальной науке в первые годы существования советского государства высказывалось мнение о необходимости значительно сократить область правового регулирования доказывания, ограничившись указанием в законе лишь процессуальных принципов и общих положений.[116]

Мы исследуем правовые аспекты в одной из отраслей права, но для понятия конкретного необходимо понимание общего, абстрактного. Указанные попытки при формировании советского права были связаны с особенностью отрицания старого права. «Как сборник чисто технических норм, отражающих процесс или порядок судебного рассмотрения, Уголовно-процессуальный кодекс не отражает в той же степени выпукло, в какой Положение о судоустройстве или Уголовный кодекс отражает классовое содержание советского права».[117]

Раскрывая сущность внутреннего убеждения судьи, вновь обратимся к норме права. УПК РСФСР в ст. 71 и УПК РФ в ст. 17 содержат определение оценки доказательств, по которому суд, прокурор, следователь и лицо, производящее дознание, оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном и объективном рассмотрении всех обстоятельств дела в их совокупности, руководствуясь законом и социалистическим правосознанием (по УПК РСФСР) и по своему внутреннему убеждению, основанному на совокупности имеющихся в уголовном деле доказательств, руководствуясь при этом законом и совестью (по УПК РФ).

Норма права как понятие содержит существенные признаки, которые носят общий и абстрактный характер, распространяющий их действие на неопределенный круг лиц.

Норма права реализуется в конкретных действиях субъектов права и применяется к конкретным ситуациям, возникающим в процессе деятельности человека. Поскольку норма права носит абстрактный характер, в процессе правоприменения возникает необходимость ее толкования для того, чтобы установить, соответствует ли содержание нормы права той ситуации, в которой действует субъект применения права. Иными словами, возникает необходимость конкретизировать норму права к тем отношениям, которые регулируются нормой права.

Термин «толкование» многозначен. «Под толкованием (истолкованием) зачастую понимается любой познавательный процесс, направленный на объяснение явлений природы или общественных явлений. В более узком смысле слова под толкованием понимаются объяснения выражений, формул, символов, т. е. знаков естественного или искусственного языка. Термином “толкование” обозначается также совокупность значений, смыслов, которые придаются знаком естественного или искусственного языка. Таким образом, под толкованием понимается, с одной стороны, определенный мыслительный (познавательный) процесс, направленный на объяснение знаковой системы, а с другой – результат этого процесса, выраженный в совокупности высказываний естественного языка, придающих указанной системе определенное значение».[118]

Приведем еще одно определение: «Толкованием, или интерпретацией, называется совокупность приемов, применяемых к произведениям человеческого духа с целью понять их… Задача толкования норм может быть определена наиболее точным образом так: толкование должно воспроизвести те представления и понятия, которые связывал с данной нормой ее создатель. Эти представления и понятия составляют смысл и содержание нормы и в то же время выражают мысль и волю автора. Поэтому задачу толкования можно еще сформулировать как “раскрытие содержания нормы”, или “развитие ее смысла”».[119]

Излагая проблемы толкования правовых норм, Н. Н. Вопленко отмечает три точки зрения по данному вопросу, группируя их следующим образом: а) толкование есть уяснение смысла правовых норм, б) сущность толкования составляет разъяснение норм права,

в) толкование представляет собой уяснение и разъяснение норм права [120].

Автор присоединяется к третьей точке зрения, поскольку без понимания сущности нормы права нельзя установить ее связь с отношениями, которые регулируются нормой права, и связь этих отношений с конкретными обстоятельствами по делу, по которому необходимо применение права.

Понимание нормы права и представления о ней зависят от представлений о праве. В данном случае приведем определение, принятое в советской науке права, которая рассматривала норму права как выражение воли государства: «…. норма права, будучи выражением государственной воли, всегда представляет собой веление государства… Она всегда содержит властное, обязательное предписание государства относительно определенного поведения людей, определенного порядка в их отношениях».[121]

«Норма права – это исходящее от государства и им охраняемое общеобязательное формально-определенное предписание, выраженное в виде правила поведения или отправного установления и являющееся государственным регулятором общественных отношений»[122].

Для толкования нормы права используются различные способы: языковой, логический, систематический, исторический, функциональный.

Поскольку толкование применяется для уяснения и разъяснения нормы права, то при толковании нормы о внутреннем убеждении при оценке доказательств необходимо начать процесс толкования с уяснения смысла слова. Язык человека представляет собой отражение понятий внешнего мира и деятельности человека, что позволяет на основе терминологии создать представление об исследуемом предмете, поскольку язык отражает и логическую структуру исследуемого предмета. Термин «внутреннее» подчеркивает самостоятельность субъекта познания, защиту его представлений от постороннего воздействия. Убеждение отражает состояние человеческого сознания после исследования доказательств по делу, поскольку в норме указано, что оценка доказательств основывается на внутреннем убеждении судьи, опирающемся на всестороннее исследование обстоятельств дела.

История возникновения и развития понятия «внутреннее убеждение судьи» позволяет сделать вывод о том, что это понятие связано с появлением в уголовном процессе свободной оценки доказательств в связи с совершенствованием процесса познания, доказательственного права и процесса доказывания.

Как писал М. М. Гродзинский, «мысль о том, что непосредственное впечатление, получаемое судьей от того или иного доказательства, может оказаться ошибочным и что личный опыт судьи как критерий для оценки доказательства недостаточен, была одной из основ, на которых строилась старая, ныне отброшенная система законных доказательств, почему система эта стремилась заменить эти непосредственные впечатления судьи положениями, твердо обоснованными опытом целого ряда поколений судебных деятелей. Опыт этот показал, что доказательства требуют критического к себе отношения и могут иметь ценность только при наличии определенных условий… законодатель заменял эту вероятность абсолютной достоверностью и тем самым превращал указания эти из общеруководящих в обязательные. Отказ от системы формальных доказательств заключался в отрицании этой обязательности.[123] Далее Гродзинский делает замечание, отражающее сущность внутреннего убеждения судьи: «Первое основное положение, из которого необходимо исходить при построении правильно понимаемого учения о доказательствах в области, относящейся к определению внутренней их ценности, заключается в надлежащем комбинировании указаний, получаемых судьей со стороны, со свободой внутреннего убеждения того же судьи….»[124] В данном случае это положение необходимо дополнить ссылкой на то, что под указаниями понимаются сведения и источники сведений о совершенном преступлении с их научной объективизацией.

Отнесение понятия «внутреннее» к деятельности не только судьи, но и всех субъектов доказывания подчеркивает самостоятельность субъектов доказывания и суда. При этом участники процесса доказывания не связаны позицией, высказанной каждым из них, и вправе производить оценку доказательств по своему убеждению независимо от характера выполняемых функций.

Поскольку внутреннее убеждение является элементом оценки доказательств и основано на доказательствах, отражающих обстоятельства, связанные с событием преступления, а оценку доказательств производит суд, устанавливая достоверность обстоятельств по делу, то внутреннее убеждение должно быть отнесено к субъективному в деятельности судьи, суда. «Убеждение – категория субъективная, и действие его во времени определяется моментом принятия определенного решения. Попытки различить “предварительное и окончательное убеждение” не имеют смысла».[125]

Раскрытие этого понятия как субъективного начала в деятельности судей позволяет объяснить его многогранность и сложность, отражение в убеждении правды и лжи, достоверности и заблуждения. Вместе с тем такое понимание сущности внутреннего убеждения позволяет подчеркнуть особенности познания в процессе и соотношение процесса доказывания с процессами познания в теориях познания, применяемых за пределами процесса, но применимых и к процессуальному познанию, процесс которого установлен нормами права.

Построение и деятельность суда присяжных основываются на положении, что деятельность профессиональных судей создает у них определенное предубеждение к обвиняемому, которое устраняется при участии в деле присяжных. Кроме того, деятельность человека при совершении преступления воспринимается любым гражданином в пределах его разумного мышления, а участие присяжных обеспечивает гораздо более высокий уровень как презумпции невиновности, так и проверки достоверности доказательств, поскольку вердикт выносится 12 присяжными.

Отмечаются также высокий уровень независимости суда и возможность обвиняемого повлиять на формирование состава суда, что выражается в возможности немотивированного отвода присяжного заседателя.

Организация и деятельность суда присяжных подтверждают, что внутреннее убеждение судьи составляет субъективную часть доказывания. «Суд присяжных как элемент судебной системы общества, в котором сложнейшие вопросы о виновности решает не профессиональный судья, а коллегия присяжных, состоящая из 12 народных представителей, возник на достаточно высоком этапе развития человеческой цивилизации, когда люди не только перестали верить в суд богов, но и убедились, что идеальные судьи, обладающие совершенной мудростью, редко встречаются даже в мифах и легендах, а тем более на грешной земле, как среди профессиональных судей, так и среди народных представителей».[126]

В суде присяжных решение главных вопросов фактической стороны виновности обвиняемого зависит от вердикта присяжных. Вместе с тем председательствующий контролирует отбор и образование суда присяжных, решает вопросы о роспуске коллегии присяжных, если поступило заявление о тенденциозном ее составе до принятия присяги присяжных, принимает присягу у присяжных, разъясняет им их права и обязанности, окончательно формулирует вопросы, подлежащие разрешению присяжными, в напутственном слове высказывает свое наставление судьи-профессионала по правовым вопросам, возникающим при решении по делу.

То обстоятельство, что в советский период развития права исследователи понятия внутреннего убеждения оговаривали, что убеждение судьи не может быть личным, не противоречит предлагаемому решению, поскольку длительный период право в России не знало деления на публичное и частное. Судебный процесс представляет собой выражение права публичного, судья занимает должность в сфере публичного права и осуществляет свои публичные обязанности при рассмотрении уголовных и гражданских дел. Народный заседатель, присяжный заседатель, как и профессиональный судья, после привлечения к составу суда осуществляют публичные функции.

По мнению П. С. Элькинд, «рассматривая уголовно-процессуальные функции как выраженные в определенных направлениях уголовно-процессуальной деятельности назначение и роль субъектов уголовного судопроизводства, мы тем самым подчеркиваем, что:

1) уголовно-процессуальные функции как роль и назначение субъектов уголовного судопроизводства проявляются в соответствующих направлениях уголовно-процессуальной деятельности, которые и складываются из реализации специфических полномочий таких субъектов;

2) все уголовно-процессуальные функции имеют правовой характер, предопределяются нормами права и выражаются в относительно устойчивом правовом статусе каждого из их носителей… Категория “функция” остается лишь идеальной категорией вне ее реального претворения в жизнь».[127]

Такое понимание функции позволяет перейти к теоретическим вопросам соотношения процессуальной функции, уголовно-процессуального правоотношения, уголовно-процессуальной деятельности, гражданского процессуального правоотношения и внутреннего убеждения судьи, формирующегося в процессе доказывания по конкретному судебному делу при оценке доказательств.

Исследуя вопросы законности и правоотношения в советском обществе, Н. Г. Александров отмечал: «Отношение между людьми (или организациями людей), в котором их связь состоит в правомочиях и юридических обязанностях и представляет собой правоотношение. юридические нормы, следовательно, предусматривают, как правило, те или иные виды правовых отношений. Сущность же правоотношения всегда заключается в том, что оно является отношением, охраняемым государством в соответствии с нормами права, то есть волей господствующего класса, возведенной в закон, волей, содержание которой определяется условиями материального существования данного класса».[128]

Исследуя проблему уголовно-процессуальных правоотношений, B. П. Божьев выделил то обстоятельство, что уголовно-процессуальные правоотношения имеют единый предмет: «а) все эти отношения имеют единую цель – установление истины; б) эта цель обусловлена наличием общего объекта всего того множества общественных отношений, которые имеют место в процессе производства по уголовному делу; таким объектом является содержание уголовно-процессуального отношения; в) уголовно-процессуальным отношениям в силу специфики их содержания и объекта присуще публично-правовое начало».[129]

Уголовно-процессуальное правоотношение, через которое реализуются требования нормы процессуального права, регулирует деятельность участников уголовного процесса, у которых возникают права и обязанности. Уголовно-процессуальные функции реализуются в деятельности участников процесса, действия которых совершаются в пределах установленных нормами процессуального права правил их поведения. Действия участников процесса при осуществлении функций совершаются с непрерывной оценкой доказательств по внутреннему убеждению субъектов уголовно-процессуальной деятельности, в том числе судей, осуществляющих функцию разрешения дела.

«Достижение задач, поставленных законом перед уголовным судопроизводством, предопределяет установление и реализацию уголовно-правовых отношений с последующим приведением в действие механизма уголовной ответственности в отношении лиц, совершивших преступление».[130]

Доказательства уголовного судопроизводства могут оказаться неприменимыми в гражданском судопроизводстве, поскольку иск в суде гражданском может вытекать из ненаказуемого правонарушения.

Гражданский процесс не знает понятия «предмет доказывания», и доказыванию подлежат факты и обстоятельства, имеющие значение для дела. Доказательства используются в процессе для подтверждения законности возникновения и развития гражданских правоотношений. Не случайно в теории доказательственного права выделяется особенная часть: «Особенная часть доказательственного права складывается из норм особенной части гражданского процессуального права и норм материального права. Специфика доказывания не может быть полностью отражена в особенной части гражданского процессуального права. Те нормы о доказательствах, которые содержатся в нормативных актах материального права, там и должны оставаться, так как они являются неотъемлемой частью соответствующих материально-правовых институтов. Субъекты доказывания будут и впредь апеллировать к нормам материального права в суде при определении предмета доказывания, обязанности доказывания, допустимости доказательств»[131].

Доказывание неправомерной деятельности отличается от доказывания в процессе правомерной деятельности, когда правомерность подтверждается в установленном материальным законом порядке. Соответственно в уголовном процессе действует презумпция невиновности а в гражданском процессе – презумпция виновности ответчика. Вместе с тем необходимо обратить внимание на то, что различные виды правомерной деятельности в гражданском судопроизводстве нуждаются в определенных доказательствах и процессе доказывания, как требуют доказывания различные составы преступления в уголовном процессе, что создает процессуальные особенности доказывания как в одном, так и в другом процессах.

Рассмотрение правовых аспектов доказывания по судебному делу требует уточнения положения судьи, суда в процессе при осуществлении функции доказывания по делу. «Как известно, в теории доказательств утвердилось представление о доказывании как о познании (непосредственном и опосредованном) события прошлого, осуществляемом следователем, прокурором, судом в особой процессуальной форме – путем собирания, проверки и оценки доказательств».[132]

Вместе с тем, как отмечает С. А. Шейфер, в процессуальной науке высказано суждение, согласно которому суд является не субъектом доказывания, а лишь субъектом познания. Критикуя предлагаемую позицию, он пишет: «….дело не только в пренебрежении здравым смыслом. Рассматриваемая концепция беспомощна и в методологическом аспекте, так как пытается развести, разъединить процессы извлечения знаний и обоснование их истинности. Между тем нераздельность этих операций не вызывает сомнений в теории познания. Вопреки этому познание пытаются ограничить извлечением знаний и в то же время гипертрофируют логический аспект познания – обоснование истинности знания (как об отдельных фактах, так и об их совокупности). В действительности же оба эти вида деятельности составляют лишь разные стороны единого процесса познания. Иначе говоря, доказывание в узком смысле этого слова, т. е. обосновывающая деятельность мысли, – это неотделимый элемент познания, проникающий в систему практических операций по собиранию и проверке доказательств. Следовательно, познание не предшествует обоснованию конечного вывода, а включает его в себя, хотя на отдельных этапах познавательного процесса извлечение знаний и обоснование их правильности имеют разный – больший или меньший – удельный вес».[133]

Обратим внимание на то, что данная позиция исходит из положения суда как субъекта доказывания. Такая точка зрения полностью соотносится с положением суда в советском уголовном процессе, когда норма права и процессуальная форма не учитывали принципа разделения властей, когда суд являлся одним из правоохранительных органов и выполнял функцию по борьбе с преступностью. Такой подход к суду, судье и его положению в уголовном процессе встречается и в настоящее время. Так, в одной из работ читаем: «Наиболее общей целью деятельности органов дознания, следствия, прокуратуры и суда, определяемой нормами уголовно-процессуального права, является борьба с преступностью, постепенное искоренение этого явления»[134].

В соответствии с подходом ст. 2 ГПК РСФСР 1964 г. суд выполнял по существу роль следователя по гражданским делам, осуществляя задачи правильного и быстрого разрешения гражданских дел в целях охраны общественного и государственного строя СССР, социалистической системы хозяйства и социалистической собственности. Гражданское законодательство должно было способствовать укреплению законности и воспитанию граждан в духе исполнения советских законов и уважения правил социалистического общежития.

«Изменения и дополнения ГПК 1995 года коснулись важнейших положений гражданского судопроизводства; принципов состязательности, диспозитивности, законности, объективной истины; полномочий суда первой, кассационной и надзорной инстанций. Эти изменения, особенно касающиеся роли суда в доказывании и установлении обстоятельств гражданских дел, настолько существенны, что требуют корректировки правосознния судей, их избавления от многих прежних стереотипов и выработанных штампов, приобретения нового опыта. К сожалению, этот процесс идет очень трудно и медленно. Многие до сих пор не осознают (или не решаются осознать), что теперь суд не обязан по своей инициативе принимать все меры “для всестороннего, полного и объективного выяснения действительных обстоятельств дела, прав и обязанностей сторон”, а, основываясь на конституционном принципе состязательности, должен создавать “необходимые условия для всестороннего и полного исследования обстоятельств дела”».[135]

Изменение положения суда в процессе, основанное на положениях ст. 46 Конституции РФ, и выделение функции разрешения дела, выполняемой судом, позволяют сделать вывод о том, что мыслительная деятельность суда основывается на теории познания, но суд и судья не осуществляют функции доказывания вины в уголовном процессе, что является функцией обвинителя. В гражданском процессе суд не выполняет роли следователя при установлении характера прав и отношений сторон, но это не лишает суд права на участие в процессе доказывания, когда судья создает участникам процесса условия для представления доказательств, в качестве обоснования выводов решения по делу в рамках функции, отведенной процессуальной формой суду, – функции разрешения дела.

Да, инквизиционный процесс предполагает доказывание судом вины, но это не значит, что в состязательном процессе суд выполняет ту же функцию. Отход от функции доказывания не означает, по нашему мнению, полного перехода суда к функции познания обстоятельств по делу.

Обратимся к критике, которой подвергался советский уголовный процесс после изменения социально-экономических условий в стране. «Наиболее существенными проявлениями неоинквизиционного характера советского уголовного процесса выступают, таким образом, включение суда в круг субъектов, реализующих функцию обвинения, непризнание за судебным разбирательством особой роли, фактическое придание ему значения равноправного элемента развивающегося во времени уголовного преследования».[136]

Действительно, мыслительная деятельность в процессе познания абстрактна и идеальна, и поэтому познание и доказывание в теории познания диалектически связаны, сущности познания и доказывания разделяются условно, что и вызывает дискуссии. Однако это не дает оснований для отождествления деятельности суда по рассмотрению дела с выполнением функции доказывания. Такая функция может быть возложена на суд только в процессуальном законе, устанавливающем соответствующую процессуальную форму. Однако такая процессуальная форма не сможет полностью ограничить такое понятие, как «внутреннее убеждение суда» при оценке доказательств, поскольку ограничение внутреннего убеждения ограничивает свободу познания, которая окажется ограничена формой. Форма же процесса используется законодателем только для ограничения противоправной деятельности участников процесса.

Рассмотрим место суда, судьи как субъекта уголовного процесса и субъекта уголовно-процессуальных правоотношений, движение которых зависит от позиции суда по делу.

Суд, как правило, определяется в качестве основного субъекта уголовного процесса, к которому обращаются другие субъекты и который разрешает дело по существу. В деятельности суда, завершающем разбирательство дела вынесением приговора, происходит постоянное движение идеального и материального как постоянного диалектического противоречия. «Оценку доказательств советский закон предоставляет внутреннему убеждению судей, оно как мыслительный процесс происходит в сознании судей, подчиняется объективно существующим и независимым от воли людей законам мышления, правилам логики».[137]

Конец ознакомительного фрагмента.