Глава II
Пребывание Т.Г. Масарика в России в 1910 г. и оживление чешско-русских связей
II.1 Прибытие в Санкт-Петербург. Начало научных изысканий и общественных контактов
Благодаря материалам дружеской переписки Масарика с Э.Л. Радловым можно точно датировать третий по счету приезд Масарика в Россию. В письме из Праги от 1 марта 1910 г. он писал, что прибудет в Петербург в середине марта и собирается пробыть около четырех недель[62]. «Дорогой друг, книга о русской революции написана (курсив мой. – Е.Ф.), – обращался Масарик к Э.Л. Радлову, – но мне нужно кое-что сверить в российской библиотеке, поэтому я должен приехать в Россию»[63].
Но дела сдвинули сроки приезда с середины марта, и Масарик в следующем письме от 21 марта 1910 г. внес уточнение: «Приеду в понедельник 28/3 (по новому стилю)»[64].
Письма выдают энергичный характер ученого, его пунктуальность и творческий порыв. Подчеркнем, что, как следовало из переписки, заметные сдвиги в написании главного труда о русских реалиях свидетельствовали о том, что Масарик сдержал свое слово, данное в период первой революции петербургским коллегам. В предисловии к изданной в России в 1906 г. брошюре на основе труда Т.Г. Масарика «Социальный вопрос» историк Н.В. Ястребов отмечал, что чешский ученый теперь особенно занят «русским вопросом» и пишет книгу. К 1910 г. Масарик, выполняя обещание, данное петербуржцам, в обобщенном виде сформулировал свое видение проблемы революции. Именно этой проблеме и дихотомии демократия/теократия он уделил отдельные разделы готовящегося труда «Россия и Европа»[65]. Чтобы продвинуться в подготовке окончательной версии труда, поездка в Петербург в 1910 г. стала необходима как воздух.
Существующий в историографии пробел в исследовании приезда Масарика в Россию в 1910 г. часто приводит к сомнительным взглядам о том, что эта поездка чешского профессора не стала вкладом в развитие чешско-российских связей того времени, поскольку мол он все время находился в библиотеке.
Информацию о приезде и пребывании Масарика в Санкт-Петербурге мы можем почерпнуть из его переписки. Ценные сведения о пребывании Масарика в России оставил также видный чешский поэт и переводчик русской литературы, активный проводник знаний о русской культуре в Чехии Франтишек Таборский (1858–1940). Он находился в это время в России на длительной стажировке (будучи гостем известного деятеля неославизма В.М. Володимирова). Таборский даже встретил Масарика на Варшавском вокзале ранним утром (в 7½) в понедельник 15 марта 1910 г. и часто виделся с ним в российской столице. Таборский сохранил ценные высказывания Масарика и беседы с ним в своих рукописных «Путевых заметках в России»[66]. Все, что касается Масарика, выделено им особо на полях пометой «Masaryk»[67].
Таборский помог Масарику устроиться с жильем, а затем они беседовали о проблеме революции. Масарик считал, что «такой силы, идеи чешской независимости у нас в настоящее время не существует. Мы уже слишком привыкли к австрийским условиям. Кровь за свободу мы не проливали. Свободы мы не добивались, свободу не делали. Действительно, такой мощной политической идеи у нас в настоящее время нет, – сетовал Масарик многозначительно. Но и кто же оттеснил эту идею чешского государственного права? Для революции мы одни слишком слабы»[68]. Таборский в своем дневнике также сделал запись о том, что Масарик «не намерен здесь читать лекции; он не в курсе, что касается деятелей и обстановки»[69].
В историографии сложилось необоснованное мнение, что Ф. Таборский и стал главным источником информации чешского профессора по всем вопросам, включая внутреннюю обстановку в России и развитие неославянского движения[70].
Однако дело обстояло совсем не так. Отметим, что Публичная библиотека в северной столице стала своеобразной творческой мастерской
Масарика и оживленным научным и политическим центром чешско-российских контактов. Во-вторых, как показывают записи в путевом дневнике Ф. Таборского, Масарик вовсе не сидел взаперти в гостинице и часто ходил в гости к самым разным деятелям.
Таборский оставил следующую дневниковую запись от 17 марта 1910 г.: «У нас обедали Масарик и полковник М.Я. Балясный (его личность, как ни странно, совсем проглядели в чешской историографии. – Е.Ф.). На одном из приемов в салоне М.Я. Балясного Масарик сказал об украинстве: в России мне неизвестна украинская национальность. Мы говорили также о польском и финском вопросах. Масарик стоит на позиции газеты «Речь»[71]. Трудно сказать, какой смысл вкладывал Масарик и Таборский в изречение об украинской национальности. Здесь подчеркнем лишь, что Масарик на протяжении длительного времени сочувственно относился к украинскому национальному движению и был сторонником достижения украинцами национальной эмансипации.
В разговоре с Таборским он признался, что считал польскую культуру более высокой по сравнению с русской – чему активно воспротивился Ф. Таборский[72].
Из заметок Ф. Таборского следует, что Т.Г Масарик проявил бóльший интерес к общественно-политической жизни и особенно к неославянскому движению в России, чем это преподносилось до сих пор в исторической литературе. Он активно встречался в домашнем кругу с ведущими деятелями славянского движения и довольно часто общался с М. Балясным (одной из ведущих фигур собираемого им регулярно в своем доме славянского салона). Балясный доводился двоюродным племянником председателю Русского родословного общества маститому историку Л.М. Савелову. Он был близок Столыпиным и другим видным деятелям неославянского движения.
Весной 1910 г. М. Балясный писал Л.М. Савелову:
«17 апреля 1910 г.
СПб
Дорогой Леонид Михайлович.
Примите сердечнейший привет – Вы и Ваши в день Светлого Праздника. К сожалению, не удалось вырваться в Москву на праздничные дни.
Ил. 1. Страница из путевого дневника Ф. Таборского
(F.Fr. Taborský. Poznámky z cesty do Ruska.
Literární archiv památníku Národního písemnictví v Praze)
Без Вас однажды, 7 апреля, пришлось принять у себя одного иностранного гостя – галичанина, члена Венского Парламента Д.А. Маркова. На этом обеде у меня были, кроме него: депутат М.М. Алексеенко, А.С. Гижицкий, П.В. Каменский и гр. В.А. Бобринский, профессора]: Л.Е. Владимиров и Куплевский, Д.Н. Вергун и А.В. Бахирев. Накануне был приглашен на маленький обед в Национальный] клуб графом Бобринским; были: галичанин Марков, епископ Евлогий, Вергун, губернатор (Седлецкий) Волжин, гр. Бобринский и я. 9-го апреля завтракали у Бобринск[ого].
Как видите, время проходит в славяно-русских кружках (курсив мой. – Е.Ф.).
Продолжение в след[ующем] письме.
Преданный М. Балясный»[73].
М. Балясный просил Савелова, разрешить работать чешскому профессору Таборскому в знаменитой в Москве «савеловской» библиотеке[74]. И сообщал: «Таборский выступал здесь о чешском искусстве, о чем газеты отозвались с признательностью. Что если бы и в Москве устроить так? Письмо вручаю Францу Францевичу Таборскому, который желает послать его по почте»[75].
Подчеркнем, что научные труды Ф. Таборского рубежа XIX–XX вв. о русской литературе и культуре сохраняют свое значение и в наше время и ему следовало бы посвятить отдельное исследование по истории чешско-русских связей.
После приезда в Санкт-Петербург Т.Г. Масарик поделился с Таборским: он вовсе не собирается заниматься какой-либо публичной жизнью, «не намерен читать никаких лекций и т. д., скорее из осторожности»[76]. Но главная причина относительной отстраненности от публичной жизни в Санкт-Петербурге заключалась не в политической осмотрительности, а в чрезмерной занятости пражского философа. Ведь для Масарика главным оставалось спешно завершить работу над трудом «Россия и Европа», ставшим делом всей его жизни.
II.2 Интерес к славянскому движению
Но все же Масарик не был настолько отстранен от «публичной» жизни, как этого ему хотелось. Выявленные мной источники в виде мемуарных заметок о пребывании в Петербурге свидетельствуют об этом. Эти заметки на чешском языке были написаны в Праге известным деятелем неославянского движения Д. Вергуном. Наблюдениям Д. Вергуна очевидно можно доверять, хотя спустя годы в тексте им и была допущена фактическая ошибка: он перепутал время приезда Масарика в Россию, поставив вместо 1910 г. – 1912. В остальном же при сравнении с другими источниками (с тем же Таборским) свидетельства Вергуна представляются достоверными. Он писал: «После прибытия в Петроград профессор Масарик изъявил желание (курсив мой. – Е.Ф.) познакомиться с представителями всех трех направлений славянского движения в российской столице, а именно с членами консервативного «Славянского благотворительного общества», прогрессивного «Общества славянской взаимности», и социалистического «Общества за славянское научное объединение». Первым из упомянутых обществ руководил генерал Н.Д. Паренсов, бывший министр обороны в Болгарии, и А.А. Башмаков, редактор «Правительственного вестника»; вторым – председатель III Государственной Думы Н.А. Хомяков и третьим – известный невролог, профессор Академии В.М. Бехтерев. Особый комитет в составе представителей всех трех направлений устраивал в то время в Петрограде известные «Славянские банкеты» в ресторане «Вена», а затем и в гостинице «Астория» и в «Европейской». На них непринужденно обсуждались вопросы повседневной славянской политики, устраивались приемы в честь приезжающих в столицу гостей, представителей других славянских народов…
Поскольку профессор Масарик отказался посетить какой-либо из этих «Славянских банкетов», председатель А.И. Гучков, бывший председатель Государственной Думы, придумал другой способ устроить встречу чешского гостя с русскими неославистами. Секретарю Галичско-Русского благотворительного общества М.Я. Балясному, доверенному другу профессора В.М. Володимирова (которого называли «миссионером неославизма») было поручено пригласить к себе на званый обед профессора Масарика и русских неославистов. Обед этот проходил в улице Демидова, № 13 и носил исключительно «заговорщицкий» характер. На эту беседу с чешским профессором пригласили также самого В.М. Володимирова и А.И. Гучкова, члена Госсовета, а также участников предстоящего неославистского съезда в Софии: академика В.М. Бехтерева, графа В.А. Бобринского, председателя Галичско-
Русского благотворительного общества, который играл исключительную роль в мармарош-сегедском процессе, затем А.А. Башмакова, зам. председателя славянского благотворительного общества и автора этих строк, как генерального секретаря исполнительного комитета предстоявшего Софийского съезда и зам. председателя Галичско-Русского благотворительного общества. Помощником гостеприимного М.Я. Балясного был талантливый инженер, работавший в Ревеле, а в настоящее время живущий в Праге.
Эта «заговорщицкая» встреча с профессором Масариком на обеде у Балясного проходила весьма оживленно. Т.Г. Масарик интересовался прежде всего численностью каждого из трех представленных славянских обществ, а также причинами их разногласий, их влиянием среди духовенства, интеллигенции и народных масс. С идеологией неославизма ознакомил в своей сердечной приветственной речи В.М. Володимиров, указав на различие девиза «Православие – самодержавие – народность» и «Свобода – равенство – братство». А.И. Гучков остановился на роли русской Государственной Думы в неославянском движении, В.М. Бехтерев – на принципах объединения славянских научных деятелей; В.А. Бобринский пояснил позицию России к холмскому вопросу, а я остановился на обстановке в Восточной Галиции и Подкарпатской Руси. Сам же профессор Масарик никаких речей не произносил, но следы взглядов, высказанных на этой встрече, сказываются в его меморандумах, распространяемых затем в Западной Европе, а также в его книгах «Россия и Европа» и «Новая Европа», в которых, например, его точка зрения по украинскому вопросу близка идеям, высказанным на этой встрече»[77].
II.3 Последний визит к Л.Н. Толстому
Согласно датировке Масарика в апреле 1910 г. он сделал перерыв в научных занятиях, улучил время и еще раз, третий раз в жизни, отправился в поездку в Ясную Поляну к Л. Толстому. После кончины писателя в том же году Масарик опубликовал в журнале «Čas» (2 декабря 1910 г.) свои воспоминания о встрече[78]. Он писал: «В этом году я отправился к Толстому из Москвы через Тулу. В Туле я взял извозчика. Недалеко от шоссе на полевую дорогу в Ясную Поляну меня вышел встречать Толстой. Он ждал меня за день до этого с повозкой на тульском вокзале, но я опоздал на день.
После нескольких слов приветствия, Толстой как бы продолжил наш давнишний разговор спустя 22 года. Он сказал, что все больше и больше увлекается Кантом, да этика Шопенгауэра ему по душе. В этом году он занимался вопросом самоубийства, особенно молодых людей после революции. Я ему обещал прислать новейшую литературу, и когда он ее получил, то ответил мне и вновь отметил, что эта проблема продолжает его интересовать (письмо от 16 мая). Ныне я вспоминаю, каким сильным выглядел он 20 лет назад, а теперь как бы просвечивал, и я почувствовал сразу, что мы видимся в последний раз… Я чувствовал к Толстому глубокую личную дружбу, я его любил, очень любил, хотя я и не мог с ним во всем согласиться…»[79]
Масарик подчеркивал, что особая правдивость стремления Толстого к нецерковной религии, к нравственной религии и в этом исключительная значимость Толстого как для России, так и для всего света. Толстой учит не делать различий между нравственностью и религией. Толстой, по мнению Масарика, – последний представитель последовательного реализма; его стремление к правде со всей последовательностью проводилось в жизнь. Но в последнее время он стал терпимее и более умеренным в суждениях.
Масарик подчеркивал, что Толстой настолько глубоко укоренился в его натуре, что у него даже нет чувства утраты. Чем больше будет присутствие Л. Толстого в художественном и жизненном отношении в чешском обществе, тем больше это пойдет ему на пользу[80].
Личный врач Толстого словак Д. Маковицкий более точен в датировке визита Масарика. Он записал, что Масарик приехал в Ясную Поляну в конце марта 1910 г. В записи от 29 марта он отметил, что «застал Масарика. Не видел его лет десять: состарился, устал. Ни прежнего выражения энергии на лице у него, ни решительности, чеканности в голосе, зато больше мягкости и внутреннего мира и знания. Потом я заметил, как он устает при ходьбе, задыхается.»[81] Маковицкий также подчеркнул, что Лев Николаевич от разговора с Масариком получил самое отрадное впечатление и был даже очень расстроган. Масарик тоже был очень доволен[82].
Из яснополянских записок Д. Маковицкого следует, что Масарик был скорее его гостем, поскольку чешский профессор обычно занимал комнату Маковицкого.
Благодаря усилиям Д. Маковицкого у Толстого постепенно просыпалось сочувственное отношение к словакам и другим славянским народам и формировалось собственное славянское самосознание. Л.Н. Толстой подчеркивал, что благодаря ему узнал таких интересных людей, как славяне. Под влиянием Маковицкого, а затем и Масарика, он стал проявлять живой интерес к культуре и историческим судьбам славянских народов. В июне 1910 г. Толстой направил проходившему в Софии съезду всех славянских народов приветственное письмо. В нем он отмечал, что единение людей является самым серьезным делом человечества. Несмотря на отрицание Толстым «расового патриотизма» в смысле обособления славянства, он подчеркнул, что собравшиеся на славянском съезде люди все-таки ближе ему, чем люди других народов.
Т.Г. Масарика Толстой принял «за славянина и искреннего человека», «нет у него немецкого доктринерства, педантизма, а виден человек, который чувствует, что сам живет», от него веяло «славянским духом». Была затронута тема славянского движения (например, у сербов, болгар). «Разговор о новом славянском обществе. М.А. Стахович говорил о посылке в этом году ста крестьянских парней в славянские земли для обучения прогрессивному земледелию и ведению молочного хозяйства», – записал Д. Маковицкий в своем дневнике. Уточним, что в данном случае шла речь об обществе «Русское зерно». О нем писал в своем дневнике также Ф. Таборский: «После обеда в Клубе общественных деятелей молебен в связи с отъездом воспитанников «Русского зерна». Священник и певчий хор. Затем воспитанники стали целовать молитвенную книгу, а потом крест. Затем А. Столыпин кратко, но выразительно обратился к ним по поводу значимости их поездки. После Столыпина выступал еще один член комитета. Воспитанники Общества отправляются в Данию (молочные заводы), на Волынь к чехам и в Моравию. Вся эта церемония была серьезной и трогательной»[83].
Инициаторами создания славянского общества «Русское зерно» стали видные деятели славянского движения, такие как глава города Любляна словенец Иван Хрибар и особенно чешский политик Карел Крамарж. Специально подчеркиваем этот факт, поскольку в последнее время делаются попытки исключить это начинание из русла неославянского движения и приписать плоды их стараний чуть ли не Т.Г. Масарику, поскольку тот был родом из Моравии и отдельные попечители местных обществ «Русского зерна» делились с ним своими повседневными проблемами. Масарик в действительности дистанцировался от публичного участия во многих начинаниях неославянского движения, и о сдержанном отношении к нему говорит хотя бы следующая запись из путевого дневника Ф. Таборского: «В[ладимир].Михайлович Володимиров]. Все еще несвой. Не спит, все строит планы о славянстве и, хотя у него температура, говорил он только о славянских проблемах, заботился о том, чтобы прошел составленный им список кандидатов в комитет «Общества славянской взаимности». Хороший человек. Масарик добавил, что эти генералы занимаются славянской политикой, поскольку они на пенсии и делают это от скуки»[84].
II.4 О роли В.М. Володимирова в развитии неославянского движения
Возможно эта ирония Масарика была отчасти и уместна, но на наш взгляд, только не в отношении В.М. Володимирова. Судя по путевым заметкам Ф. Таборского, который, как уже говорилось, в 1909–1910 гг. был личным гостем в доме Володимирова, этот деятель внес огромный вклад в развитие не только неославянского движения в целом, но прежде всего в развитие чешско-русских связей. Останавливаюсь на этом скорее потому, что в ноябре 1910 г. В.М. Володимирова не стало. Большим был вклад Володимирова в развитие Общества славянской взаимности. Известны, к примеру, такие его труды, как «Неославизм и австрославянство» (СПб, 1909), «Задачи Общества славянской взаимности» (СПб., 1909).
В архиве ОПИ ГИМ в фонде Л.М. Савелова к одному из писем М.Я. Балясного были приложены две газетные вырезки о роли Володимирова в славянском движении. К сожалению, исходные данные этих вырезок в фонде не содержатся.
В первой газетной вырезке (ее автором, видимо, являлся М.Я. Балясный) подчеркивалось:
«В обществе славянской взаимности.
Чествование памяти В.М. Володимирова.
14 ноября состоялось общее собрание членов общества славянской взаимности для чествования памяти казначея общества проф. В.М. Володимирова. Перед собранием была отслужена панихида, после которой собрание выслушало прекрасные доклады: Д.Н. Вергуна и сообщение о трудах покойного, которое делал полк. М.Я. Балясный.
На панихиде присутствовали: б. председатель Гос. Думы Н.А. Хомяков, член Гос. Совета М.В. Красовский, член Гос. Думы Н.Н. Львов, Д.Н. Головачев, А.А. Кон из Вильны, гласные городской думы и др.
Д.Н. Вергун в докладе на тему «Роль и значение В.М. Володимирова в славянском движении» остановился на личности покойного, как одного из самых пламенных сторонников русско-польского сближения, указав на ответственную роль секретаря В.М. Володимирова в русско-польской примирительной комиссии.
Приведя цитаты из трудов В.М. Володимирова и речи его в Праге, которая выдвинула его в ряды видных деятелей в славянском движении, Д.Н. Вергун закончил речь уверенностью, что «Россия вскоре увидит всходы тех добрых семян, которые сеял так умело В.М. и что эти всходы принесут обильную жатву в деле роста и мощного развития всеславянской братской дружбы».
Красивую речь сказал М.Я. Балясный. Он говорил о его заслугах профессора и публициста, писателя по славянским вопросам. Его литературные труды сразу поставили его на большую высоту.
Ген[ерал] Володимиров сам очень увлекался славянским движением и привлек много последователей. Покойный всем сердцем примкнул к славянской идеологии и старался проводить ее в жизнь.
Дом его был всегда настежь открыт всем приезжавшим славянским деятелям».
К этому же письму была приложена еще одна газетная вырезка. Она касалась деятельности российского Национального клуба и «балканских» дел. Она гласила:
«В Национальном клубе.
Возобновились занятия в этом клубе: по вторникам доклады с прениями, по пятницам научные лекции. Первый доклад был посвящен поездке русской делегации на Балканский полуостров. М.Я. Балясный дал в своем докладе не только ряд блестящих путевых заметок о посещении русскими туристами Варны, Плевны, Шипки, Софии и наконец Белграда, но освещал попутно и те политико-экономические проблемы, которые возбуждались между славянскими делегатами во время поездки. Русско-болгарский кабель и рейсы, зачатки болгарского флота, евксиноградское виноделие, труды – памятники комитета «Царь-Освободитель» и роль его председателя Залмова, работы софийского съезда и прием у короля Петра были живо обрисованы докладчиком. Он остановился подробнее на попытке некоторых делегатов из России сорвать софийский съезд и отпоре, данном им со стороны Болгар (например, Ванковым), и на неверном представлении о русском национализме у многих западных и южных славян. Суждение о России по иностранным газетам является причиной взаимного отчуждения между русской и славянской интеллигенцией, и только более частыми съездами можно будет достигнуть взаимного понимания. После доклада гр. В.А. Бобринский указал на роль галицко-русской делегации в славянских съездах. Образование единой делегации из представителей Руси державной и Руси подъяремной оказывает благотворное влияние на выяснение таких трудных вопросов, как украинский и польский. В дополнение к отрадным впечатлениям М.Я. Балясного о сербской армии, гр. Бобринский поделился воспоминаниями об его посещениях казарм, арсеналов, стрельбища и т. д. Везде он видел лихорадочную работу и был удивлен успехами всех частей сербской армии, особенно же артиллерии. И.А. Добрынский рассказал об успехах русской кустарной выставки в Белграде. Сербские торговцы предпочитают русские товары австрийским. Австрийцы, зная это, прибегают к подлогу. Так, например, в Сербии нередко можно встретить коробки спичек из Австрии, но с изображениями Столыпина, Извольского и других русских государственных деятелей, иногда даже с карикатурами на Эренталя. Так венгерские евреи применяются к вкусу сербских потребителей».
Как говорится, нечего ни прибавить, ни убавить…
Дневник чешского писателя Таборского выражает доброжелательное отношение к В.М. Володимирову. Много места в этом важном для нас историческом источнике уделено деятельности Общества славянской взаимности и Общества ученого славянского единения, характеристике некоторых их заседаний. На одном из заседаний Ф. Таборскому поручили сделать доклад о чешском вопросе. А предложил сам Бехтерев, которого писатель называет другом. Таборский выбрал на свое усмотрение тему «Какие идеи содействовали возрождению чешского народа», и во вторник 13 апреля 1910 г. прочитал его на заседании Общества. В докладе он особо посетовал на нехватку хороших чешских политиков, а ведь «в истории политик это как военоначальник»[85].
Большой вклад Ф. Таборский внес в дело налаживания чешско-русских культурных связей. Он встречался со многими деятелями русской культуры того времени. В дневнике содержится, например, интересная запись о встрече с Баумгартеном, иллюстратором исторических повестей (в том числе о персонажах из чешской истории). В записи отмечено, что он доводился зятем известному русскому скульптору Микешину. Дневник Таборского содержит упоминания о всех важных событиях культурной жизни Санкт-Петербурга, о художественных выставках русских художников, о книжных новинках (особенно по искусствоведению и библиографии).
В записи от 27 апреля Таборский дает подробное описание заседания Общества славянской взаимности со всеми прозвучавшими докладами и дискуссией по поводу характера чешской культуры и немецкого влияния. Таборский отстаивал тезис об оригинальности чешской культуры, отвергая высказывания о слепом копировании культуры немецкой, хотя без влияний не обходится ни один народ. Другое дело, как он их использует.
Особо к заслугам Таборского стоит отнести установление прочных контактов с русскими художниками. С Лукомским он достиг договоренности об устройстве в России выставок чешского искусства (например, выставки чешской графики и др.). Ф. Таборский следил за публикациями в журнале «Искусство», из художников выделил, например, творчество Врубеля и К. Сомова. Он с удовольствием побывал на выставке «Аполлона» и у редактора журнала С.К. Маковского. У него Таборский и познакомился с Лукомским. Тогда состоялась основательная беседа о чешском искусстве, о чешском художественном обществе «Манес», о чешском журнале «Volné směry». Лукомский предложил Таборскому регулярно печатать в «Аполлоне» статьи о чешской художественной жизни, и давать иллюстрации. Таборский же направлял в Прагу рекомендации Обществу «Манес» и Штенцу по устройству в России выставки чешской графики. Можно было бы продолжить анализ художественных впечатлений Таборского о русском искусстве и других его повседневных записей. Однако это тема отдельного научного исследования. Отметим большие заслуги М.Я. Балясного в приобщении к русской культуре этого чешского деятеля.
Можно лишь сожалеть, что отечественные исследователи до сих пор не использовали этот ценный исторический источник о российской повседневной жизни и восприятии России начала XX в. Этому мешали, видимо, незнание чешского языка и своеобразный почерк Ф. Таборского.
В результате длительного пребывания и внимательных наблюдений Таборский сделал общий вывод, что несмотря на все недостатки в России все шире и глубже, чем в Чехии, хотя «мы – меньше (drobnější) и старательнее как муравьи», – заключил он. «Насколько глубже их поэзия привилась в народе! Как они ее знают наизусть, как здорово они декламируют, как художники и рисовальщики ее иллюстрируют. Сегодня я принес Билибина – это просто чудо!»[86]
II.5 Интерес Т.Г. Масарика к Холмскому вопросу
После возвращения в Петербург из Ясной Поляны Масарик не покладая рук продолжал сбор материалов для «России и Европы» и обсуждение концептуальных вопросов со своими российскими коллегами в области религиозной философии и социологии. Научные контакты с ними подтверждает анализ переписки Т.Г. Масарика с философом Э.Л. Радловым[87].
В исторической литературе встречается упоминание о том, что Масарик проявлял интерес к т. н. Холмской проблеме. Как раз в то время в Государственной Думе остро обсуждался законопроект о необходимости выделения из состава губерний Царства Польского восточных частей Люблинской и Седлецкой губерний с образованием из них особой Холмской губернии. В этих районах была велика доля православного населения, но существенная часть его (после принятия закона о веротерпимости в апреле 1905 г.) вернулась в католичество. Этот проект обсуждался уже давно, но отвергался МВД, так как «крутые меры обрусения и ломки вековых связей Забужья с гражданским укладом Царства Польского вызовут во всех отношениях нежелательное смятение умов польского населения». Но осенью 1905 г. вопрос снова был поднят православным епископом Холмским Евлогием.
Русские партии на платформе национальной демократии в Думе активно поддерживали проект, польские депутаты выступали против и характеризовали законопроект чуть ли не 4-м разделом Польши. В итоге закон был принят в 1912 г., а с 1913 г. в России существовала новая губерния с центром в городе Холм. Православные здесь составляли 4 % населения, католики – чуть меньше, иудеи – 16 %, таким образом великорусский этнический национализм брал верх и находил поддержку внутри самого общества.
Чешский литературовед Д. Кшицова в своей статье отметила, что Т.Г. Масарик «интересовался прежде всего холмским вопросом, поэтому он предпринял однодневную поездку в Холмщину, а именно 23 марта [1910 г.]»[88]. Это утверждение нельзя считать достоверным. В данном случае имеет место невнимательное прочтение источника, т. е. дневниковых записей Ф. Таборского. Действительно, за 23 марта у него содержится запись: «Масарик в Холмщину, но только на один день». Это свидетельствовало лишь о намерении Масарика совершить поездку, но при всем желании за один день, зная хотя бы приблизительно расстояния в России, в Холмщину из Санкт-Петербурга не обернешься, да и не доберешься.
Внимательное изучение путевых заметок позволяет найти подобную запись и от 20 марта («Масарик настроен ехать в Холм, но на один день»).
Из-за занятости в главной библиотеке северной столицы поездка откладывалась, хотя она входила в политические планы Масарика как депутата австрийского рейхсрата по инспекции холмского дела на месте. По всей видимости, она состоялась лишь в апреле на обратном пути домой через Киев и Варшаву. Возвращаясь на родину Масарик отправил из Киева 14 апреля историку Й. Ванчуре открытку, в которой сообщалось: «Уезжаю из святой Руси. Если бы Вы знали, какая здесь нищета. Может быть это лишь исторический этап развития к лучшему в дальнейшем? Для своего труда я насобирал предостаточно, особенно работы о России, но трактовки фактов на улице не отыщешь. Надеюсь, что мне это удастся сделать»[89].
Объективности ради приведем высказывание Масарика при посещении вместе с Маковицким яснополянского крестьянина Фоканова. В дневнике Д. Маковицкого сохранилась запись: «Фоканов спросил, как у них, в Чехии, живет народ. Масарик ответил: так же, как и здесь, только внешне лучше (курсив мой. – Е.Ф.). Уже только 30 процентов живут земледелием, остальные работают на фабриках или кустари»[90].
II.6 М.Я. Балясный и активизация деятельности славянских обществ после отъезда Т.Г. Масарика
Благодаря деятельности активистов неославянского движения и таких лидеров Общества славянской взаимности, как Балясный, (и его славянского салона в Петербурге) в период думской монархии оживились чешско-русские связи. М.Я. Балясный, близкий к думским кругам, стал в 1910-е гг. видным идеологом русских парламентских национальных течений. Он был автором известной в то время работы «Чего ждать от русского национализма» (СПб., 1911). Он трактовал с интегральных позиций понятие национализма как любовь и культ всех духовных ценностей (в его словаре «сокровищ») русского народа, всех элементов его величия и силы, где бы он не жил. Для Балясного настоящий национализм – это такая государственная политика, которая стремится привести к торжеству национальных интересов и создать в этих целях новые материальные и нематериальные ценности.
М.Я. Балясный писал своему дяде, главе Русского родословного общества и камергеру царского Двора Л.М. Савелову (также активисту Общества славянской взаимности, бывавшему в Праге) в Москву 6 октября 1910 г.:
«Дорогой Леонид Михайлович.
Извиняюсь, что не смог поспеть на вокзал – пожать еще раз Вам руку и обнять Вас – своего милого гостя. Обед чешским футболистам окончился в половине 9-го, но А.А. Столыпин пригласил меня в комиссию по изысканию средств для “Русского Зерна", т. е. попросту для выбора в председательницы его баронессы Нолькен (курсив мой. – Е.Ф.) и утверждения намеченного в театре “Комедия” спектакля на 23 октября. Пойдет пьеса: “Гимназисты-Анархисты”. Автор ее – А.А. Столыпин, пойдет она в первый раз. Он мастер шутливого жанра, перемешанного с некоторой солью и блестками занимательных мыслей. Заседание закончилось минут через 10, и Столыпин предложил продолжить начавшуюся частную беседу в гостиной за стаканом вина. А.А. Столыпин рассказал несколько милых анекдотов из действительной жизни. Тот господин в шелковой шапочке, которого Вы заподозрили в высоком звании Иерусалимского дворянства, оказался известным художником Кравченко, критиком “Нового времени”. Один из анекдотов относился к нему. Дам у нас было только 2 – одна актриса и издательница “Дамского вестника” гр. Муравьева, разведенная жена того художника гр. Муравьева, оригиналы которого Вы видели у меня. “Беседа” обещала затянуться, и мы (Вергун, Кравченко, я и еще кое-кто) поспешили исчезнуть: нужно было поспешить, следуя полетам Д.Н. Вергуна, на чай к чешской колонии и на вечер к “Соколам”, где ожидались и футболисты (курсив мой. – Е.Ф). Так прошел этот вечер.
Вчера был на частном собрании “СПетербург[ого]. Славянск[ого]. Благотвор[ительного]. Общества”. Обсуждался вопрос о докладах о съезде в Софии. Намечен ряд их: проф. Кулаковского и Филевича,
А.И. Гучкова, гр. Бобринского и др. Ваш покорный слуга выступает 18 октября на тему: “От Варны через Плевну в Софию”, доклад будет третьим в вечер – сперва П.А. Кулаковский скажет о значении Съезда, после него Г.В. Комаров на тему “От Петербурга]. до Варны”, а затем я.
Напишите, что у Вас делается. Забыл или не успел сказать, что на эти доклады решено пригласить стенографа, а потому я имею шансы прислать Вам свой доклад.
Привет Надежде Андреевне, Вашим и всей Москве.
Прилагаю бланк (печатный), на котором Вы подробно напишите свои звания и подпись, а я передам его в Совет того же Общества для избрания Вас в члены (курсив мой. – Е.Ф).
Будьте здоровы.
Преданный М. Балясный.
6 октября 1910 г.
СПб»
Как видим, письмо отражает активизацию русско-чешских связей, деятельности чешской диаспоры в России, а также содержит подробности о внутренней жизни Славянского благотворительного общества. «Славянские дела» затрагивались и в другом письме Балясного Л.М. Савелову:
«Дорогой Леонид Михайлович.
Коротенькое письмо Ваше получил. Ожидаю милого гостя.
Прилагаю 2 газетные вырезки (о Володимирове, введены в научный оборот чуть выше. – Е.Ф), чтобы сказать кое-что их словами о наших маленьких затеях на почве славянского дела (курсив мой. – Е.Ф.) в Петербурге].
21 ноября у меня был обед по случаю приезда 2 галичан. Были, кроме них: гр. В.А. Бобринский, А.И. Гучков (председатель Г. Думы), епископ Евлогий, А. С. Гижицкий, сербский посланник доктор Шпович и секретарь посольства Монасиевич, Д.Н. Вергун, проф. Филевич и генерал]. Корейко (курсив мой. – Е.Ф).
24 ноября я обедал у Е.А. Бирюкова в день именин его жены. Вспоминали о Вас с симпатией.
Кланяюсь всем Вашим и целую ручки Н.А.
Преданный М. Балясный
3 декабря 1910.
СПб»
М.Я. Балясный и депутат Государственной Думы Д.Н. Чихачев[91] (сторонники выделения Холмского края) весьма способствовали активизации деятельности Галицко-Русского Общества:
«Дорогой Леонид Михайлович.
В воскресенье вероятно увидимся.
Завтра, в субботу, ко времени открытия в Москве отделения Галицко-Русского Общества (курсив мой. – Е.Ф.) выезжаем мы из Петербурга].: гр. В.А. Бобринский, Д.Н. Вергун, редактор “Прикарпатской Руси” доктор Гриневецкий и я.
Поезд отходит в 6 ч. 30 м. веч. и приходит в Москву в воскресенье в 8 ч. 15 м. у.
Я приеду к Вам увидеть всех Ваших. Пробудем в Москве 30 и 31.
Готовьтесь быть на открытии Отделения, как член Галицко-Русского]. Общ[ества].
Было бы хорошо, если бы Вы придумали, будет если возможность, позвать к себе в гости гр. Бобринского и проч.
Сердечно кланяюсь Вам и всем Вашим.
Давно Вас не видел.
На Рождество ездили с граф. Вл. Алекс. (Бобринским. – Е.Ф.) в город]. Холм иХолмскую Русь (курсив мой. – Е.Ф). Возвратились на 3 янв.
Итак, до свидания, дорогой Леон. Мих.
Преданный М. Балясный
28 января 1911 г.
СПб»
Особенно бурную деятельность М.Я. Балясный и председатель Общества славянской взаимности А.А. Столыпин (брат Петра Аркадьевича Столыпина) развернули по организации Славянского банка, одной из главных инициатив неославянского движения. Поскольку в прежней исторической литературе какое-либо упоминание об этой проблеме не содержится, приведем важные исторические источники, касающиеся данного вопроса и выявленные мной недавно в российских архивных фондах. Отметим, что создание Славянского банка продвинулось перед самым началом Первой мировой войны. Тот же М.Я. Балясный, выражавший интересы российского бизнеса, писал Л.М. Савелову в июне 1914 г.:
«Дорогой Леонид Михайлович.
Здесь, при участии людей богатых – Н.А. Хомякова, Столыпина, графа М.М. Перовского и др., предстоит покупка банка – Воронежского Коммерческого.
Имеющий преобладающее количество акций (1770 + 300 в ближайшем будущем) Немировский, рассорившись с «кадетами» и председателем правления Головиным (Вашим, московским) и получив от министра Барка указание, что “кадетов” у них слишком много и при этих условиях не будет позволено увеличить основной капитал в 1 миллион еще на четыре мил. – обратился к Столыпину для составления блока.
Нужно расписать наличные акции Немировского с известной небольшой (около 150 руб.) доплатой к залоговой цене, кто желает заложить, доплата льготная, допускаются и векселя, а затем выбрать новое правление, перенести его в Петерб[ург]., открыв отделение в Москве, сохранить существующее в Воронеже.
Блок составляется успешно. Дело реальное. Полагаю, Вы могли бы небезвыгодно к нему примкнуть.
Ради Бога – приезжайте. Столыпину я говорил о Вас, и он поручил мне пригласить Вас.
Ищутся люди хорошего общества, верные слову, не “кадеты”.
Операции банка будут постепенно распространяться и по Бл[ижнему]. Востоку, так что фактически банк станет славянским (курсив мой. – Е.Ф.), что приводит в восторг Немировского, суля барыши. У него подысканы для будущего английские деньги.
Еще раз – приезжайте. Жду непременно, к себе, конечно.
Ваш душевно М. Балясный.
10 июня, утром, 1914 г.
СПб
P.S. Биржевая цена акции руб. 525. Дивиденд – большой.
Прежние наши планы – юношеские мечты. В сравнении с нынешней “реальностью”.
В последующей переписке уточнялись главные действующие лица банковской инициативы[92] (или проще – сделки), близкие, как явствует из следующих двух документов, к правительственным кругам.
«Дорогой Леонид Михайлович.
Сегодня, во вторник, ожидается свидание А.А. Столыпина с Барком.
Вчера беседа с Никифоровым (директором]. кредитн[ой]. канцелярии].) была у Столыпина благоприятна.
В понедельник присутствовали: Столып[ин]., Балясный, Кириченко, Будилович, Рейман, Рейтлингер, Алексеев, оба Немировские.
Немировский старший выдвинул вопрос о включении в блок еще новых лиц – 4–5 по его усмотрению, без права на 2 и 7 мест лиц [Общества. – Е.Ф] Славянской Взаимности (курсив мой. – Е.Ф) в будущем Правл[ении] и Сов[ете], но с представлением 5 мест в Сов[ете] его группы (?!)
Это вышло неожиданно, не всем приятно, это сегодня пересмотрится.
Напишу немедленно обо всем.
Ваш М. Балясный
17/VI.1914, утр.
СПб
P.S. Прилагаю присланное Вам письмо».
В письме, отправленном на следующий день, вдогонку предыдущему, М.Я. Балясный сообщал:
«Дорогой Леонид Михайлович.
Вчера, во вторник, 17 июня, министр Барк сказал Столыпину: 1) он считает нужным, чтобы вопрос о выпуске новых акций на 4 миллиона был пересмотрен общим собранием, 2) если собрание решит: “четыре миллиона”, то эти выпуски, переименование] Банка, новый состав, перенесение Правления будут утверждены и 3) не находит возможным содействовать, чтобы Персидский банк принял бы наши «on coll», ибо это не входит в его ведение. Сегодня Столыпин переговорит вторично с Никифор[овым]. Вопрос о вступлении новых членов в блок решен так: избранные Столыпиным и Немировским лица баллотируются, избираются лишь % голосов. Вчера вечером заседали у Столыпина и там подписали соглашение. Сегодня его перепишут, и снова подпишем там же.
Итак, главное идет хорошо. В добрый час!
Сегодня И.д. [исполняющий должность] Главного Военного прокурора сообщил мне, что не позже августа я буду назначен в Иркутск военным судьей. Так[им] обр[азом], значительную часть долга я уплачу до отъезда.
Обнимаю Вас. Сегодня опять напишу.
Будьте здоровы. Пишите. Общее собр[ание] будет, вероятно, в августе.
Ваш М. Балясный
1914, июня 18, днем. СПб»
В члены правления Славянского банка, как явствует из следующего письма, был выдвинут и глава Русского родословного Общества, московский «двигатель» славянских дел Л.М. Савелов.
«Дорогой Леонид Михайлович.
Время бежит так быстро, что я и не помню, сколько дней прошло от моего последнего письма к Вам, – 5, 6 или и целая неделя?
Перед отъездом Столыпина мы: Кириченко, Будилович, Рейтлингер и я вручили Столыпину желательный список, где в члены Совета поместили четырех названных, Вас и Соколовского (секретаря (Общества. – Е.Ф.) Слав[янской] Взаимн[ости], если вступит) и Хомякова. Меня в члены ревиз[ионной] комис[сии], Столыпина – в члены Правл[ения].
Столыпин вполне одобрил предположение, сказал лишь, что желал бы в Совет ввести М.А. Суворина или Алексеева.
Отсюда Вы видите, что на стороне подобного положения большинство, если принять во внимание голоса: 4 + Столыпин + Ваш + других выбираемых при нашем участии.
Об избрании Вас членом Правления первый заговорил я у Столыпина на общем нашем сборище, говоря, что Вы могли бы 2–3 месяца прожить в Воронеже. Эта мысль встретила сочувствие, но потом она отошла в сторону, когда вспомнили о Вашей службе.
По нашему блоку, – Немировский имеет право в будущее расширяемое правление ввести себя и еще по своему усмотрению одного. Так[им] обр[азом], если бы он решительно встал на Вашу сторону, – дело было бы решенное и для Петерб[урга].
Мне кажется, что если бы Вы пробыли в Воронеже месяца 2–3 в Правлении, то и при всяких других условиях место осталось бы за Вами.
Здесь, из петербуржцев, блок намечает Столыпина и Коратвеина.
Текст договора спишу для Вас при случае для хранения в секрете.
На время отъезда Столыпина, он мне передал право собирать наше бюро (летнее) и даже наличных членов блока.
По поводу моих денежных дел и будущих расчетов с Вами:
я должен получить:
1) до Иркутска прогонов….. 1049 р. 34 к.
2) первую половину пособия в Петербурге 816 р. 75 к.
3) вторую половину в Иркутске 816 р. 75 к.
2682-84
Таким образом, надеюсь и должен уплатить до нового года не менее 2000 руб. слишком.
20-го я постараюсь в виду Вашего приезда быть дома, чтобы принять Вас в своей квартирке милым гостем. Да и с соратником нужно побеседовать.
Обнимаю, Ваш М. Балясный
8/VII. 1914.»
Однако нагрянувшая Первая мировая война перечеркнула все планы по созданию Славянского банка в России.
Стоит также подчеркнуть, что накануне Первой мировой войны существенно активизировались чешско-русские контакты и в других сферах общественно-политической и культурной жизни. Особенно заметно оживились славистические инициативы в деле подготовки Энциклопедии славянской филологии общими усилиями российских и славянских академий наук.
В этой связи следует отметить усилия венского славистического семинара под руководством В. Ягича, его личные контакты с русским академиком А.А. Шахматовым. В своем письме Шахматову Ягич четко изложил свое понимание славистики как науки и особо выделил тех русских славистов, которые своей деятельностью стремятся привить европейской мысли представление о том, что «славянское» не есть нечто антиевропейское, антилиберальное и что стремления славянских академий надо оценивать той же меркой, как если бы это были немецкие академии[93].
В Санкт-Петербурге в это время в этом направлении активно работал переехавший из Чехии в 1909 г. в российскую северную столицу и включившийся в работу Славянского отделения библиотеки Российской Академии наук, уже упоминавшийся чешский филолог и историк Йиржи Клецанда. Его вклад в дело сближения чешской и русской культур и развитие взаимных научных контактов следовало бы рассмотреть особо.
Подчеркнем лишь его историческую роль в деле культурного сближения чешского и русского народов[94].
II.7 Завершение труда Т.Г. Масарика «Россия и Европа» и борьба за русское издание
Поездка Масарика в Россию в 1910 г. способствовала главному – завершению дела всей жизни чешского профессора. В течение 1910–1911 гг. в основных чертах им была завершена подготовка рукописи фундаментального труда «Россия и Европа». Как отмечает чешский исследователь В. Доубек, в начале августа 1910 г. рукопись была предоставлена немецкому издателю Эугену Дидериксу при встрече на религиозном конгрессе в Берлине[95]. На встрече была уточнена структурная разбивка текста на три тома. К концу 1911 г. Масарик сообщал в одном из писем: «У меня все написано. Теперь я все это пересматриваю, дополняю и стараюсь сконцентрировать».
Масарик давал следующие заголовки по томам: I. Очерки по истории русской философии, истории и религии; II. Ф.М. Достоевский в борьбе с нигилизмом за Бога; III. Титанизм или гуманизм. От Пушкина к Горькому[96].
Его удручало собственное многословие (weitschweifig) и нехватка времени, чтобы сделать необходимые значительные сокращения в тексте. В текущем году он ожидал выхода в свет 1-го тома, а в следующем дальнейших двух томов и называл немецкого издателя книги – Diederichs-Jena. Как видим, Масарик до подробностей делился с Э. Радловым продвижением своей работы, в том числе своего знаменитого труда «Россия и Европа»[97]. Ввиду задержки Масарика первые два тома социологических очерков в новой разбивке были сданы в печать йенскому издателю лишь в 1913 г.
На завершающем этапе работы над трудом «Россия и Европа» интенсивность переписки существенно возросла. Если Радлову в 1912 г. пришло 3 письма Масарика, то в 1913 г. (время выхода труда в свет) их насчитывается 5. Своеобразного драматического накала переписка достигла в 1914 г., в связи с заветной мечтой Масарика как можно скорее осуществить перевод и издание труда непосредственно в России.
Из-за своей чрезвычайной загруженности в 1913 г. Масарик даже отказался от лестного предложения Радлова написать для России статью о марксистской этике[98]. В феврале Масарик изложил собственное видение значимости своего труда «Россия и Европа». Он сообщал, что книга может появиться в мае, поэтому он вплотную занят последней корректурой. И далее писал: «Во время работы над книгой я часто думаю о Вас и о русской публике – новых фактов я не открою, но их трактовка будет иной, хотя я привожу также новые сведения и обстоятельства, из них вытекающие, которые до сих пор у вас остаются совсем не замеченными (выделено мной. – Е.Ф.)»[99]. Как видно, окончательный выход в свет «России и Европы» все более откладывался. Но в октябре 1913 г. от Масарика приходит сообщение, что «Только что моя работа о России (2 тома – больше, чем я хотел) вышла, и я должен сделать следующие два тома, прежде всего завершить Достоевского. Возможно я приеду на Новый год в Петербург»[100]. Масарик вновь, как видим, планировал приехать в Россию, однако его планы по какой-то причине не осуществились.
В НИОР РГБ была также обнаружена почтовая открытка Т.Г. Масарика его другу и коллеге, крупному социологу Н.И. Карееву. В ней он писал:
«En Russie
prof. Karejev
StPetersbourgh
Прага 2.XII.13
Уважаемый коллега, поздравляю с 40-летием научной деятельности – сердечно жму Вашу руку!
Я Вам прислал I том своей книги о России, второй выйдет через несколько дней и будет отослан.
В[ам] пр[еданный]
Ф.О. Масарик».[101]
Масарик ошибочно датировал свою открытку 2 декабря 1913 г. Однако, в результате тщательного изучения архивного документа по штемпелю на почтовой открытке было выявлено, что она пришла в Санкт-Петербург 22 ноября (!) 1913 г. Это означает, что открытка была отправлена из Праги 2 ноября, а не декабря.
В переписке с Э.Л. Радловым Масарик сожалел, что, несмотря на все старания и заботы Радлова, его неутешительные прогнозы в отношении книги оправдались. Чешский ученый, автор «России и Европы» предлагал обдумать вопрос о переводе труда на русский язык. Он полагал, что переводчиком может стать проживающий в Праге преподаватель русского языка в Карловом университете Б.В. Морковин, русский по происхождению. Масарик не сомневался (в отличие кстати от Э. Радлова), что тот сможет сделать стоящий, приемлемый для русской цензуры перевод[102] и сообщал повторно, что 2-й том труда Радлов вот-вот должен получить. Он также просил друга посылать ему лично все рецензии.
С началом нового 1914 г. переписка приобрела еще большую драматичность. В начале января Т.Г. Масарик обращался к другу за советом и помощью, ибо еще от кого-то узнал, что книга не может поступить в книжную торговлю, поскольку не будет допущена в России. Будучи в замешательстве, Масарик объяснял цензурный запрет своей книги тем, что в Праге существует команда славянофилов, отождествляющая Россию с ее полицией, и она доносит на автора и на его книгу, представляя его недругом России[103]. В связи с этим Масарик слезно просил Радлова выяснить, как обстоит дело на самом деле и будет ли дозволена его книга. Масарик вновь предлагал Б.В. Морковина[104] в качестве возможного переводчика и изъявлял готовность лично вместе с ним «причесать» текст, внести нужные исправления и сделать труд приемлемым для русской цензуры. Он упоминал также, что профессор П.Н. Милюков в свое время рекомендовал труд издательству Сабашникова в Москве, куда Б.В. Морковин уже направил письмо. Интерес к книге тогда проявили и другие издатели, и Масарик просил оказать содействие Морковину в случае его обращения. В письме содержалось уточнение, что второй том (как и первый) был послан по почте дважды.
Масарик подчеркивал, что его книга должна быть переведена на русский язык (но только перевод должен быть добротным), и излагал далее другие свои планы с изданием, а также условие – получить приличный гонорар [105]. Масарик обращался к Радлову с просьбой позвонить лично издателю Михайлову и сообщить ему все изложенные в письме условия автора.
Заключительным аккордом довоенной переписки стало письмо Масарика от 11 февраля 1914 г. В нем он четко дал понять, что его труд «Россия и Европа», в сущности, предназначен для русской публики и немецкая критика это уже осознала[106].
Из письма следует, что Масарик высоко ценил свою книгу и, будучи под непосредственным впечатлением из-за всех переживаний, мытарств с цензурой и издательских треволнений, он выразил свое отношение к абсолютизму, выразив все наболевшее в следующих словах: «После того как стало известно, что моя работа весьма хорошая, я очень сожалею, что она будет запрещена в России. Еще бы – я ненавижу абсолютизм, причем не только русский, но и европейский, против которого моя книга также направлена; на обложке у меня был сначала девиз: Mutato nomine de te fabula narrator (Horaz.) [По имени не назван, но притча во языцех (Гораций). – Е.Ф], но в типографии это проглядели и в корректуре я не стал это восстанавливать. Но из содержания очевидно, что именно поэтому моя книга предназначена для России. И немецкие критики это уже подметили»[107].
Масарик вновь писал, что русский перевод должен быть во что бы то ни стало, его лишь должен отредактировать специалист с философским образованием[108]. Он подчеркивал также, что хотел бы получить гонорар, поскольку из-за отсутствия под рукой должных библиотек слишком много затратил средств на покупку русскоязычной литературы[109]. Из письма мы узнаем, что Масарик продолжал напряженную работу над следующим томом «России и Европы» (о Достоевском) и осуществлял его сверку. О том, что работа шла полным ходом, свидетельствовал прилагаемый к письму объемный вопросник (из 21 вопроса) на 3 страницах, касавшийся личности и творчества Ф.М. Достоевского[110]. Масарик весьма рассчитывал на профессиональную помощь и консультации Э. Радлова.
Видимо, разочаровавшись в результатах затянувшихся переговоров своих российских друзей, как Радлова, так и Милюкова, с издателями, чтобы обойти цензурные рогатки, Т.Г Масарик решился пойти на отчаянный шаг, не полагаясь на российские контакты йенского издателя. Он проявил смелую инициативу и вступил в контакт с издателем Бонч-Бруевичем, представителем леворадикального течения.
Именно в архивном фонде Бонч-Бруевича совсем недавно мной было сделано, я бы сказал, сенсационное научное открытие. Наконец-то удалось реально выйти на русский перевод (ранее были лишь догадки в исторической литературе) книги «Россия и Европа». Им является план-проспект книги на русском языке. Документ обнаружен в Отделе рукописей РГБ[111]. Архивное название документа: «Россия и Европа. Проблемы философии русской истории и религии». Источник не датирован, но речь может идти о времени не ранее 1914 г. Это машинописный текст на 45 листах с немногочисленными пометами, видимо, самого Бонч-Бруевича. В начале документа надпись редактора от руки карандашом «сочинение Массарика».
Фонд Бонч-Бруевича из НИОР РГБ до октябрьской революции находился в Санкт-Петербурге, а затем был перевезен в ставшую стольной Москву. Но встает вопрос, почему же Масарик избрал столь необычную фигуру в качестве издателя «России и Европы»? Конечно, известны самые широкие контакты Масарика с российской эмиграцией, хотя трудно сказать, был ли Масарик лично знаком с Бонч-Бруевичем за рубежом в период пребывания того в Цюрихе.
В дореволюционной России В.Д. Бонч-Бруевич (1873–1955) – историк, деятель революционного движения, издатель. С 1909 по 1918 г. возглавлял легальное издательство «Жизнь и знание». С 1912 г. участвовал в издании газеты «Правда». С 1910 г. – член консультативной группы при социал-демократических фракциях 3-й и 4-й Государственной Думы. В научном плане В.Д. Бонч-Бруевич занимался историей русского сектантства (как проявления классовой борьбы) и русской православной церкви. Впоследствии – участник февральской и октябрьской революций, затем на государственной и партийной работе.
Очевидно, что издательство Бонч-Бруевича «Жизнь и знание» Масарику кто-то по-дружески порекомендовал в Санкт-Петербурге, чтобы обойти цензуру. Причем это был человек, хорошо знавший повседневные реалии цензурной практики в дореволюционной России. Не исключено, что таким человеком был Э.Л. Радлов. Известно, что еще на рубеже XIX–XX веков Бонч-Бруевич прибегал к помощи издателя промарксистского журнала «Новое слово» М.Н. Семенова. Так, одно из донесений департамента полиции конца XIX в. гласило, что «дворянин Владимир Бонч-Бруевич стремился, при средстве Семенова обойти цензурные затруднения при издании некоторых сочинений. Семенов стремится сделать свой журнал органом марксистского направления»[112]. Упомянутый Семенов, в случае надобности, отвозил ежемесячно взятки по сто рублей прикрепленному к изданию цензору и таким образом без особого труда проводил опасные статьи. Как не вспомнить известную поговорку – «не подмажешь, не поедешь». По всей видимости, таким образом решался вопрос и с цензурой труда Т.Г. Масарика «Россия и Европа».
Однако в случае с его книгой время работало не на Масарика, хотя работа над изданием русского перевода тем временем у Бонч-Бруевича была начата. И все-таки трудно сказать, насколько далеко зашли дела с остальным переводом текста. В фонде Бонч-Бруевича никаких документальных свидетельств об этом не содержится. Дальнейшему продвижению издания, очевидно, помешала начавшаяся вскоре Первая мировая война. Да и пражский переводчик Морковин за такие сжатые сроки вряд ли бы успел перевести текст «России и Европы» целиком. Другие переведенные части труда, если они и существовали, могли пропасть в столь трудные военное и революционное времена. Но стоит надеяться в будущем на новые неожиданные источниковые открытия.
Обнаруженный план-проспект дается мной в приложении к монографии, поскольку в современном русском переводе «России и Европы» (СПб., 2003) данное авторское (масариковское) развернутое оглавление совсем опущено (в йенской же немецкой версии труда оно автором и не предусматривалось). Это структурное добавление впервые было включено лишь в чешский перевод труда в издательстве Ляйхтера в Праге еще в конце 1913 г. Несведущий читатель до сих пор ломает голову, зачем же перед обычным оглавлением в конце труда содержится также существенно расширенный его вариант. Видимо, Масарик весьма ценил свой (сделанный им в сотрудничестве с Б.В. Морковиным)[113] русский план-проспект (или другими словами – развернутое оглавление) и решил его оставить в чешской версии издания первого и второго томов «России и Европы».
Добавим, что это развернутое оглавление в какой-то мере позволяет читателю легче сориентироваться в толще невероятно объемных первых двух томов труда Масарика и подготовиться к восприятию основных
проблемных блоков книги, особенно предпосылок и развития первой русской революции. Так что явная польза этой структурной части «России и Европы» несомненна.
Появление труда Масарика «Россия и Европа»[114] стало в свое время значительным интеллектуальным событием европейской научной жизни. Раньше всех пусть и в краткой форме этот труд оценил русский философ Э.Л. Радлов[115]. Но наиболее полно это удалось сделать лишь другому замечательному русскому философу, работавшему долгое время за границей, – Борису Валентиновичу Яковенко (1884–1949) в своей «Истории русской философии». Этот труд появился на чешском языке в Праге в 1938 г. уже после кончины Т.Г. Масарика[116].
Лучше и профессиональнее, чем Б.В. Яковенко вряд ли можно охарактеризовать масариковский труд. К сожалению, на эту книгу Б.В. Яковенко, как правило, не ссылается практически ни один современный исследователь, хотя она теперь доступна всем. А ведь Яковенко, проживая в Праге, по просьбе Славянского института уделил особое внимание характеристике книги Т.Г. Масарика, возвращаясь к ней в конце каждой главы своего труда. Он писал: «Труд Масарика как исследование духовной жизни России, ее основ, ее представителей, ее развития занимает в ряду книг и работ, посвященных этой теме (включая русские), исключительное место. Справедливо подчеркивалось, что по своей информативности это действительно в высшей степени компетентный труд, к тому же по содержанию он гораздо богаче, чем обещает заглавие. Можно сказать, что это своего рода энциклопедия русской мысли. Каждый упомянутый в ней русский мыслитель изучен автором тщательно и досконально, начиная с крупных трудов и кончая небольшими работами, и каждый характеризуется во всех существенных аспектах его воззрений. С другой стороны, изложение и трактовка взглядов даются в тесной связи с общим ходом развития русской мысли и соответствующей эпохи»[117].
Что касается «религиозного мистицизма» русской философии, тут Масарик находился под влиянием современной ему русской литературы революционно-демократического направления. Религиозная проблема русской философии у Масарика приобретала форму двух общих антиномий: вера-знание, спиритуализм-материализм. Главной и завышенной претензией Масарика к русскому православию было подчинение его царизму и забвение социального служения. Гарантами самодостаточности русского православия Масарик считал религиозный и культурный традиционализм и слияние церкви с государством и национальной идеей. Масарик усматривал в русском православии восточную ортодоксию, основанную на византийском цезарепапизме, когда царь выступает главой церкви. В методологической ориентации Масарика сказались ограниченные пределы объективности его критики православия, а также духовного климата дореволюционной России в целом, заимствованные очевидно из идейного арсенала русской революционной эмиграции, а не сложившиеся из личного познания реальной действительности.
В упоминаемом ранее разборе Б. Яковенко труда пражского профессора были подмечены определенные его недоработки и внесены коррективы в разработку проблемы.
Как уже отмечалось, окончательный крах публикации в России и разочарование Масарика по поводу издания русского перевода вылились в письме другу в резкое неприятие абсолютистского строя. Лишь в наши дни спустя десятилетия желание Т.Г Масарика исполнилось и запоздалый «энциклопедический труд» пражского профессора увидел все-таки свет в России.
Пребывание Масарика в России в 1910 г. и активное общение с представителями интеллектуального круга способствовали возрастанию его популярности. Об этом в частности свидетельствует появление еще одной статьи о нем в «Новом энциклопедическом словаре», вышедшей из-под пера уже упомянутого историка В.В. Водовозова. Статья была подготовлена Водовозовым еще накануне Первой мировой войны. И что весьма важно: в ней впервые было указано йенское немецкое издание «России и Европы» 1913 г. Анализ энциклопедической статьи В.В. Водовозова о чешском ученом и политике Масарике и сравнение ее с предыдущей статьей (1906 г.) в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона приводят к выводу об их примерной тематической идентичности (см. ее содержание в Главе I, С. 28–29). В хронологическом отношении предвоенная энциклопедическая заметка расширена и содержит ценный материал о научной и политической деятельности Масарика в 1900-е гг. (особенно во второй половине). Предыдущий материал отредактирован, внесены некоторые исправления, убраны неточности в чешском тексте. Текст статьи был несколько сокращен, а что касается перечня научных трудов Масарика, то он был расширен.
Чтобы избежать повтора, не стоит приводить всю эту статью. Водовозов лишь дополнил прежний материал о Масарике данными о его деятельности, начиная с 1907 г.: «В 1907 г. М. избран и в 1911 г. переизбран в рейхсрат, где примкнул к чешскому клубу, но только в качестве госпитанта; в 1912 г. вышел из него вместе с 7 другими чешскими депутатами, образовавшими группу “независимых прогрессивных депутатов из Богемии и Моравии”. В 1910 г. М. выступил в австрийской делегации с очень важным разоблачением относительно подложности множества документов, на основании которых были обвинены подсудимые в Загребском процессе 1909 г., в котором 53 серба обвинялись в государственной измене. М. доказывал, что подлог учинен австрийским посланником в Белграде Форгачем. Этими разоблачениями М. нанес сильный удар престижу Эренталя. Написал еще “Zur Geschichts und Religions-Philosophie Russlands” (Jena, 1913). (курсив мой. – Е.Ф.) В. В—в»[118].
В статье Водовозов привел неизвестные ценные факты о нашумевшем так называемом «загребском процессе» 1909 г. над югославянскими депутатами (в период австрийского правительства Эренталя). И есть хотя бы пара строк о выходе в свет знаменитого труда Масарика «Россия и Европа» в Йене в 1913 г. Таким образом, о полном забвении и игнорировании имени Масарика в царской России, наперекор утверждениям современных чешских масариковедов, говорить все же не приходится. Можно лишь сожалеть, что какая-либо характеристика главного труда Масарика у Водовозова практически отсутствовала[119].
II.8 Т.Г. Масарик в начале Первой мировой войны
В самом начале войны М.Я. Балясный писал камергеру Императорского Двора Л.М. Савелову:
«Дорогой Леонид Михайлович.
Как все изменилось в несколько дней!
Мы переживаем мировые невиданные в истории события. Погибли наши расчеты на Банк и проч. и проч. Ну, что ж – лишь бы дела русские шли хорошо, а там Бог даст будет не хуже для Руси и нас. Меня, однако, огорчает, если я невольно послужил причиной невыгод Ваших.
Как Вы устроились с Немировским? Насколько я знаю, по смыслу Ваших условий с ним, Вы имеете право возвратить ему без убытка его бумаги? Удалось ли?
Напишите об этом мне, дабы несколько меня успокоить и выяснить наши отношения к Б.Л. Немировскому.
Я назначен военным судьей во Владивосток. Это было бы переносимо, если бы не война, которая тянет к себе поближе. Не хочется, чтобы при воспоминании о ней память подсказывала: “а ты сидел в далеком интересном для тебя углу и больше тебе вспомнить не о чем, разве о своей малой лепте из серебра”.
Вы назначены уполномоченным Кр. Креста. В добрый час!
На вот что плохо: к Вам предназначается помощником некий Данилович. От него немедленно избавьтесь. Он был года 2 – секретарем “Русского Зерна” и запутался в делах рублей на 800. Выручил его Столыпин, отчасти и мы, члены Совета, ассигновав в виде вынужденных наградных 800 рублей ему (?!). Я сам участвовал в голосовании и пишу не с чужих слов и не по слухам.
Человек он необразованный (первые классы гимназии), мелкий чиновник, злой интриган.
Телеграфируйте немедленно куда следует, прося другого, лично Вам известного.
К Вам желал бы Борис Викторович Кириченко, которого Вы знаете по участию в нашем блоке. Кириченко состоит кандидатом на подобную должность в мобилизационной части Красного Креста.
Пошел бы и я к Вам с Вами поработать, но не знаю, позволит ли моя должность судьи. Почета и выгоды не ищу.
Сегодня я напишу к Главнокомандующему Н.Г. Иванову и начальнику его Штаба, дабы пристроили меня на дело полезное…»
Судя по реакции М.Я. Балясного, для русских война нагрянула нежданно-негаданно, но для Масарика она, видимо, не стала неожиданностью.
Отметим, что его война застала заграницей – в Италии с младшей дочерью Ольгой. В его возрасте, когда австрийская пенсия профессора и депутата была заработана, мог бы жить припеваючи. И время для размышлений еще было. Но Масарик выбрал путь непримиримой борьбы с австрийским абсолютизмом в эмиграции. В России накануне войны ему еще раз побывать не довелось, хотя он и стремился к этому, как свидетельствует переписка с Э.Л. Радловым.
А вот его коллеге по рейхсрату депутату от аграрной партии Йозефу Дюриху удалось побывать здесь почти накануне Первой мировой войны. Он был известен в России как последовательный сторонник активизации неославянского движения и участник Клуба общественных деятелей. В политических кругах России он был, видимо, не менее популярным и известным, чем Масарик, да и возрастом он был чуть постарше и более опытным. Так что представлять его немощным престарелым деятелем, как это в угоду Масарику преподносилось в чешской историографии, вряд ли стоит. На одном из заседаний Общества славянской культуры Й. Дюрих подчеркнул, в частности: «У нас одна мысль – в любви к нашим братьям, ко всей России и ко всей Славии. Наш идеал – любовь славян друг к другу, любовь каждого славянина к его народности, к его Отечеству и великому славянству… Мы, чехи, горды тем, что из маленьких дровосеков выросли в крепкий народ. Мы видим, что имеем опору только в славизме. Просьба к собравшимся: чтобы и вы взрастили любовь к славизму, любовь к взаимности всех славянских народов»[120]. Дюриха в России знали и он бывал там регулярно, особенно в Санкт-Петербурге.
В начале войны Масарик скрывался от австрийской слежки в Италии, сначала с подложным паспортом (еще как депутат венского рейхсрата), а затем по совету чешских друзей, из опасений быть арестованным, не стал возвращаться на родину, а принял твердое решение остаться в эмиграции и посвятить себя борьбе за создание чешского (чехо-словацкого) независимого от австрийцев государства.
Из Швейцарии Т.Г. Масарик перебрался в Лондон, а потом в Париж, где был создан под его эгидой Чешский (вскоре Чехо-словацкий) Национальный Совет. В него вошли социолог и выученик Масарика Э. Бенеш, депутат-аграрий Й. Дюрих и словак, получивший французское гражданство, астроном Милан Растислав Штефаник, так же учившийся в свое время у Масарика в Карловом университете.
Вскоре Т.Г. Масарик опять направился в Лондон, получив приглашение читать лекции.
На первом этапе пребывания за границей важными задачами были пропаганда чешского дела и завоевание потенциальных сторонников в деле борьбы за образование независимого чехо-словацкого государства, а также обеспечение зарубежной дипломатической и правительственной поддержки[121]. И в первую очередь – налаживание тесных связей с зарубежными землячествами[122].
Немаловажной задачей на первом этапе национальной борьбы Парижского центра чешского и словацкого движения Сопротивления было склонить к поддержке идеи независимого государства влиятельные зарубежные диаспоры (землячества) чехов и словаков, как в Европе, так и в Америке, и особенно – самое многочисленное чешское землячество в России. С началом войны «русские» чехи и словаки выступили за организационную консолидацию патриотического движения. Далее следует хотя бы в основных чертах остановиться на этом вопросе.