Глава 6
На таганрог
Яростно наступая вдоль северного побережья Азовского моря, мы, несмотря на упорное сопротивление русских, взяли Мелитополь, а потом ликвидировали прорыв противником линии фронта на участке наших румынских союзников. Продолжая наступать в восточном направлении, мы взяли Бердянск. Именно здесь после того, как меня прикрепили к пехотному взводу, я впервые ощутил на себе, что значит очистить окопы от Советов. Незаметно добравшись до траншей противника, мы разделились на две группы, и каждая бросилась на выбранный для удара участок. Неуверенность защитников, которые не знали, откуда сейчас ждать беды и кто сейчас вынырнет из соседней траншеи, свой или враг, давала нам решающее преимущество.
Упиваясь сиюминутным успехом, мы запели от радости. Надо отметить, что здесь мы все хорошо загорели, а наши волосы были выбелены жарким украинским солнцем. Мы пели победные марши вплоть до Таганрога, а к тому времени наши глотки уже совсем охрипли…
Наши грузовики остановились, пропуская колонну беженцев. Свои пожитки они несли в больших мешках, перекрученных посередине и перекинутых через плечо – так, чтобы одна половина болталась спереди, а другая – сзади. Такой прием давал возможность нести дополнительный груз в руках.
Три офицера из первого грузовика, до которого от нас было метров пятьдесят, соскочили на землю и закричали на беженцев, чтобы те не мешали нашему движению. Беженцы, главным образом женщины и дети, неохотно посторонились, образовав рваную линию вдоль придорожной траншеи.
Когда мы проезжали мимо них, одна девушка лет восемнадцати опустила свой мешок на землю и ловким движением руки заправила прядь темных волос за ухо.
– Счастливого пути, – произнесла она по-немецки и помахала рукой. Возможно, это были единственные немецкие слова, которые она знала.
– Спасибо, спасибо, – ответил один из солдат, сидящий у борта грузовика, и его загорелое лицо озарила широкая белозубая улыбка. – Боже, да она хорошенькая! – воскликнул он, вытягивая шею, чтобы подольше держать девушку в поле зрения, пока грузовик проезжал мимо офицеров, стоявших у края дороги и наблюдавших за продвижением колонны.
Я уже и не думал, что снова услышу голос этой девчонки, но потом вдруг до нас донеслись ее крики, которые не смог заглушить даже рев моторов. Мы все вскочили со своих мест, чтобы посмотреть, что там стряслось.
– Ради бога, что еще за шутки?! – сердито воскликнул один из товарищей.
В конце колонны девушка изо всех сил пыталась вырваться из объятий одного из крепких немецких солдат. Офицеры, встревоженные происшествием, бросились к девушке, на ходу выхватывая пистолеты. А та, не в силах совладать с насильником, отчаянно кричала и плакала, пока тот срывал с нее одежду, не обращая внимания на приближающихся к нему офицеров.
Трое офицеров с трудом оттащили от перепуганной девчонки одного из ветеранов «Лейбштандарта», участника Греческой кампании[14], и толкнули его на землю. Раздались пистолетные выстрелы, и солдат остался неподвижно лежать на земле. Раскрыв рот от удивления и ужаса, мы провожали взглядами офицеров, которые торопились занять места в головном грузовике нашей колонны. Оставленный гнить у обочины дороги, мертвец больше не был одним из нас. Полученный в тот день урок не потребовал никаких объяснений…
Крупный город на берегу Азовского моря Таганрог, с его металлургическим и авиационным заводами, а также прочими промышленными объектами, был для нас важной стратегической целью. Наше подразделение, изрядно поредевшее от потерь в недавних боях, состояло приблизительно из 300 человек и горстки «штурмгешутце» (самоходных бронированных штурмовых орудий, которые, как и танки, перемещались на гусеницах).
Оставив позади реку Миус, мы двигались походным маршем вдоль железной дороги, ведущей к Таганрогу с юга. Особого сопротивления со стороны русских не было, и мы не снижали скорость, а группа управления роты, в которой состоял я, занимала один из трех грузовиков, выделенных «Лейбштандарту» лично президентом фон Гинденбургом в 1932 году. Наш грузовик двигался примерно в середине колонны.
Однажды мы резко остановились. Вскочив с места, чтобы осмотреться, я увидел, как гауптштурмфюрер Кроха с биноклем в руке осторожно пробрался к краю железнодорожной насыпи слева от нас. Осмотрев местность, он приказал минометным расчетам взять под прицел участок у обочины дороги. Пулеметные расчеты заняли позиции наверху. Распределили боеприпасы. Вдали клубилась красная пыль: по направлению к нам двигался крупный кавалерийский отряд противника – из 300 или 400 всадников и множества повозок.
Тоном человека, которому только что посчастливилось отыскать клад, один из пулеметчиков с улыбкой отметил:
– Мы их сейчас перестреляем, как уток, если только они нас не засекут.
Мы заглушили моторы. С каждой минутой русские были все ближе и ближе. До нас донеслась негромкая песня. Красивая и мелодичная, она звучала то громче, то тише, словно перышко, трепещущее на прохладном ветерке. Совершенно не подозревая о нашем присутствии, русская колонна оказалась прямо перед нашими позициями.
– Огонь!
Люди и лошади смешались в кучу, попав под каскад минометных разрывов. Повозки переворачивались и разбивались вдребезги. Русские, а среди них было немало штатских, в поисках укрытия в панике бросились в тыл. Но щелкнули затворы наших пулеметов, и рассеянные группы противника попали под смертоносный перекрестный огонь. Одному из комиссаров удалось на время восстановить дисциплину и даже организовать подобие кавалерийской атаки, но, ведя огонь из более выгодной позиции, мы безжалостно пресекли эту вылазку.
По мере того как количество целей значительно уменьшилось, наш огонь перестал быть таким интенсивным, как вначале. Вскоре передали приказ прекратить огонь. Пулеметы заглохли так же внезапно, как и начали свой смертельный отсчет. Послышались слабые стоны раненых и хрип лошадей. Несколько ошеломленных русских вскочили на ноги. Подняв руки, они ожидали своей участи.
Один из наших офицеров крикнул:
– Теперь на Таганрог! За нами части вермахта – пусть они занимаются ранеными.
Нашему продвижению на Таганрог пытались помешать два русских танка, однако мы не были настроены терять время. Четыре пулемета открыли по ним огонь. Вообще, под интенсивным пулеметным огнем неопытный экипаж танка может запаниковать, и к тому же всегда есть вероятность, что шальная пуля возьмет да и залетит в щель между башней и корпусом, повредив механизм, вращающий башню.
Пока русские танки пыхтели и скрипели, а их пушки угрожающе покачивались в нашем направлении, открыло огонь наше самоходное противотанковое орудие из соседнего батальона. Первый танк взорвался изнутри с жутким грохотом. Его башню оторвало, она рухнула на землю и замерла, совершив несколько оборотов. Прежде чем успел отреагировать командир второго танка, наше противотанковое орудие сделало еще один выстрел. Второй танк немного вздрогнул, а потом остановился как вкопанный. Из подбитой машины повалил дым. Несмотря на град пуль наших пулеметов, люк танка открылся, и один из членов экипажа попытался в отчаянии выбраться. Но, качнувшись назад и раскинув руки, он рухнул, сраженный пулями, на стальной остов, который всего несколькими секундами ранее еще считался боевой машиной.
В самом сердце города, вооруженный карабином Gewehr 98, я решил укрыться в магазине на дороге, ведущей к порту. Обходя груды щебня, чтобы случайно не упасть и не подвернуть лодыжку, я для равновесия держал карабин на вытянутых руках. И тут где-то на полпути к цели справа от меня возникла яркая фиолетовая вспышка. Невидимая сила ударила меня по руке и опрокинула на землю. Какое-то мгновение я лежал абсолютно неподвижно, слушая, как бьются о каску маленькие камешки, подброшенные в воздух взрывом.
Подумав, что получил тяжелое ранение в руку, я мысленно повторил правило, которое усиленно вдалбливали мне на Лихтерфельде: «Боль у тебя в голове». В дымке тонкой пыли я с трудом поднялся на ноги и с удивлением обнаружил, что, если не считать нескольких царапин на руках, в целом я еще легко отделался. Я огляделся в поисках своего карабина. Сначала я даже не узнал разбитое оружие в куче щебня. Шрапнель, которая могла бы запросто оторвать мне ногу, напрочь отбила красивый приклад. Да, видно, снова меня выручил мой ангел-хранитель.
Укрывшись в дверном проеме и почувствовав себя в относительной безопасности, я бросил взгляд в сторону порта. Мое внимание привлекло русское судно, которое попало под безжалостный обстрел наших зениток. Над ним клубились облака черного дыма. Через некоторое время оно затонуло, блокировав вход в гавань.
Я вскоре нашел себе другую винтовку, но моя работа в тот день еще не была закончена. Меня и еще пятерых солдат из группы управления роты вызвал к себе унтершарфюрер. Он назначил нам командира, роттенфюрера из 4-й роты. Казалось, этот парень считал своей обязанностью не отбиваться от маленького круга друзей, из которого я был исключен.
– Видите эти постройки? – сказал унтершарфюрер, указывая на вершину крутого холма, выходящего на гавань. – Отведите туда солдат и займите здание рядом с маяком. Это радиостанция.
Мы проверили, достаточно ли у нас патронов в кожаных сумочках на ремнях, и без промедления направились по ступеням импровизированной лестницы вверх по холму. Несмотря на прохладный октябрьский ветер, по запыленным лицам текли струйки пота, оставляя розовые следы. Добравшись до края плато, где возвышались постройки, мы бессильно повалились на землю, чтобы отдышаться и продолжить путь.
Из здания доносились какие-то звуки, похожие на хлопки, и все это сопровождалось звоном битого стекла. Мы вопросительно переглянулись, прежде чем решили, что эти звуки не представляют какой-то особой угрозы. Наш роттенфюрер обратился к самому крупному и физически мощному солдату в нашей группе – двухметровому силачу:
– Выбей дверь. А остальные тем временем прикроют окна и боковые стены. Мы сразу же бросимся вперед, как только ты прорвешься внутрь.
Гигант без малейших колебаний широкими шагами двинулся вперед. Дверь затряслась от его здоровенных ударов. Внезапно звуки бьющегося стекла прекратились. Послышались испуганные голоса, а наш товарищ продолжал долбить дверь, и вскоре та сорвалась с петель.
Я вошел первым и заметил, как русские выскочили через другую дверь в конце длинного, узкого помещения. Я инстинктивно бросился за ними.
– Стойте! Вы же не знаете, что там, за той дверью, – рявкнул мне роттенфюрер.
Мне еще предстояло многое познать в непростой науке выживания…
Остальные солдаты нашей группы подошли к окнам в дальней части постройки и начали осторожно осматривать окрестности.
– Никого, – доложил один из солдат.
Держа автомат наготове, роттенфюрер кивнул в сторону дальней двери:
– Открывайте.
Я дернул за ручку, а роттенфюрер выбежал наружу. Он осмотрел склоны холма с противоположной стороны здания и опустил оружие.
– Все чисто, – объявил он. – Давайте посмотрим, уцелело ли здесь что-нибудь из оборудования. Мне нужно будет доложить унтершарфюреру. Они наверняка расколотили все, что можно было разбить…
Среди осколков стекла на деревянном полу сверкало несметное количество крошечных ярких капель. Это была ртуть из ламп, которые при поспешном бегстве разбили русские.
Вскоре прибыл посыльный из командного пункта с новостями о том, что мы взяли Таганрог. Наш роттенфюрер сообщил посыльному об обстановке и запросил у командования дальнейших инструкций, которые через некоторое время были переданы: удалить в здании всю ртуть – оставить открытыми все двери и окна – мы не хотим терять людей из-за отравления ртутью. Пошарив вокруг, мы отыскали совок и щетку и осторожно переместили тяжелый жидкий металл к дальнему выходу, где образовалась приличная ртутная лужица.
Бо́льшую часть следующего дня мы занимались зачисткой города от русских солдат, скрывающихся в развалинах. Пока мы проверяли кладбище, я наткнулся на тело унтерштурмфюрера, который угрожал нам трибуналом, когда мы распевали песни вместе с группой дружественно настроенных украинцев вскоре после нашего прибытия на Восточный фронт. Скрючившийся у могильного камня на углу кладбища, он был убит пулей в голову. Как это случилось, сказать трудно; на войне подобное происходит постоянно, но я всегда подозревал, что тот смертельный выстрел произвел отнюдь не противник…
Имея перед собой задачу полностью очистить город от противника, избежав потерь и даже ранений кого-либо из нашей небольшой группы управления роты, мы с нетерпением ждали наступления ночи. Едва только мы нашли подходящее место для ночлега, как я получил приказ явиться в местное бывшее отделение Государственного политического управления (ГПУ).
Стоял прекрасный вечер, солнце висело низко, и улицы утопали в золотистом свете. По указанию офицера я присоединился к очереди сослуживцев, большинство которых отправилось на Восточный фронт вместе со мной. Я стоял за Максом, тем самым парнем, который случайно выстрелил себе в ногу в казарме на Лихтерфельде.
– Знаешь, зачем нас собрали? – спросил я у него.
Он кивнул в сторону находящегося рядом колодца:
– Там нашли трупы солдат из разведгруппы 3-й роты. Без жетонов. Нас вызвали, чтобы опознать их.
Я был озадачен. Погибшие числились в разных ротах, и едва ли я мог помочь их опознать.
Внутри здания ГПУ на носилках лежали тела пяти наших товарищей. Они были накрыты простынями. Открытыми оставались только лица. Их выражения не были выражениями лиц мужчин, убитых в бою. На них, скорее, застыло выражение крайнего отчаяния.
Покинув здание, я зажмурил глаза от ослепительного солнечного света. А потом увидел, как опытный солдат сердито матерится, а слушатели из числа новобранцев угрюмо слушают его.
– Перчатки. Ублюдки, гребаные ублюдки, – хрипло повторял солдат.
Я подошел поближе.
– Видел собственными глазами, – продолжал он.
– Перчатки? О чем это вы? – перебил я.
– А-а-а… – объяснил «старый заяц», – это такое развлечение, которое устраивают русские, если им удается захватить в плен солдата СС. Они опускают ваши руки в кипяток, пока те не побелеют. – Он поднял руки, как будто собираясь снять с них перчатки. – А потом надрезают вам кожу вокруг запястьев и сдирают! Когда им надоест издеваться над тобой, то они стреляют тебе в затылок. И это если повезет. А на самом деле пытки продолжаются. Тебя могут подвесить на дереве за руки, а потом развести внизу костер, пока твои пятки не обуглятся, – и они называют это «сталинскими носками»!
Ледяная дрожь пробежала через каждое сухожилие, каждый нерв в моем теле. Мне довелось видеть солдат с жуткими ранениями от пуль или шрапнели, мин или пожара, но намеренно истязать военнопленного? Это выходило за рамки моего понимания.
– Ах, мой друг, – продолжал солдат, – разве тебе еще не рассказывали? Лучше не попадать в плен к русским…[16]