Тяготы быстротекущей жизни…. Дембельский аккорд (А. А. Чугашвили)

Старший сержант Николаич долго рассматривал своё отражение в зеркале, удовлетворённый увиденным, он мурлыкнул по – кошачьи, негромко, и немузыкально пропел «вези меня извозчик по гулкой мостовой», шагнул в спальное помещение, и с наслаждением проорал – Рота, отбой!

Включив ночное освещение, он неторопливо вернулся к зеркалу, притопнул сточенным, сужающимся книзу каблуком правого сапога, и неспешно прошёл в канцелярию. Там его ждали: ефрейтор Кот (мелкий плюгавец с постоянно бегающими глазами, и суетливой речью), рядовой Шишкин (вальяжный красавец с обволакивающим взглядом голубых глаз, и вкрадчивой манерой речи), сержант Пузырь (широкоскулый, ширококостный, похожий на кряжистый валун), ефрейтор Родич (невысокий, уверенный в себе обладатель мощного баса, никак не вяжущегося с его мальчишеской фигурой), и рядовой Мох (обладатель красного, обветренного лица, изредка обнажающий в самодовольной ухмылке жёлтые, прокуренные зубы). Николаич плюхнулся на униженно заскрипевший стул, расстегнул воротничок, и сказал.

– Ну, вот братва, я собрал вас здесь, всех старых, ветеранов, по очень важному делу…

Кот глумливо прищурился – ты беременный, Николаич? Ждёшь ребёнка? Такого же здоровенного дебила? Кто счастливый отец?

– Заткнись Котяра! Дело серьёзное…

Пузырь громко зевнул, показав четыре огромных передних зуба, почесал испещрённую оспинами грудь, и недовольно проворчал – какие там важные дела, кроме жратвы и сна, никаких дел у меня с вами нету, дотяну до дембеля, и…

– Ты вообще ебало завали сука, всего полторашку оттянул, и на дембель, мы с Родичем и Мхом на полгода больше оттарабанили, а уволимся вместе, будешь гундосить, я бычок об твою впалую пепельницу затушу – Николаич сделал угрожающий выпад сигаретой по направлению к груди Пузыря – об тебя уже не раз бычковали, вон, весь во впадинах…

– Да чего ты… я ничего… я так просто… интересно послушать… к чему ты клонишь… я ж не отказываюсь…

– То – то же, так вот братва, я тут покумекал, и по всему выходит, что один из нас – стукач.

Стало тихо, в наступившей тишине громко всхрапнул задремавший Родич, Мох ловко пнул его каблуком в правое колено – Храпунишка, дрыхнешь, сучонок?

– А? Чего? Я…я не спал, я всё слышал… кого уебать, а, Николаич?

– Расслабься. Пока никого. Разобраться надо.

Шишкин неторопливо подул на идеально отполированные ногти, и вкрадчиво пропел – так ты что, Николаич, предъявляешь, что ли? Кому конкретно? Кто тут сука?

– Пока не знаю. Короче, братва, маза такая. Два месяца назад, мы (я, Мох, Кот, и Родич) забухали в карауле. Как только вернулись в роту, нас всех вызвал в канцелярию Хобот, и заставил дышать в кружку, и спалил. Вопрос! Откуда он узнал, мы же только вошли в роту! Губы мы избежали только потому, что согласились на то, что он нам в рыло настучит, ну, знаете, эта его поганая манера, усишки свои растопырит, зубы свои крысиные ощерит, и бубнит – «разобраться с тобой по – офицерски, или по – отцовски?». Конечно по – отцовски, товарищ старший прапорщик, батття, атэц радной!

– Га – ха, баття, ебать тя! – Кот мелко затрясся от смеха.

– Команды «зубы к осмотру» не было, Котяра, завали хавало. Дальше, в прошлом месяце мы (Я, Мох, Кот и Шишкин) сходили в самовол, к девкам в городок, хорошо отдохнули…

– Минет это прекрасно – мечтательно промурлыкал Шишкин.

– Не свисти Шишкин, кто там тебе сделал минет? Ты забыл, что из – за тебя дурака, мы с девками разосрались? Там такая непонятка случилась… Девок было двое, одна страшная как сволочь, её Мох сразу начал окучивать, он любит таких, порченых, с гнильцой…

– Зато я вдул, а вы лохи, подрочили по мнению…

– Сейчас не об этом, вторая была сладкая блондиночка, но с дитём, и она одна, а нас трое…

– Дитё это долбаное постоянно просыпалось, и орало, я бы ему каблуком по морде с удовольствием бы заехал…

– Какой ты жестокий, Котик, помнишь, мы в субботу в видеосалоне фильм смотрели с Микки Рурком, там негритёнок ребёночка берёт в заложники, приставляет ножик к тоненькой шейке, и ласково так говорит – «дети это наше будущее»…Так вот, хитрожопый Кот девку вызвал в ванную, а Шишкин приревновал, и стал орать, и ломать дверь, девка в отказ, короче, кроме Моха, никто из нас так и не попробовал пиздятинки в тот вечер…

– Неправда, вы все ушли, а я вернулся, и деффки отблагодарили меня сказочным минетом – закатив глаза от неземного блаженства, вальяжно проговорил Шишкин.

Мох радостно фыркнул – ну, ну, расскажи поподробнее…

– Пошёл ты, джентльмен не говорит о подобных вещах, это может скомпрометировать дам…

– Я этих «дам» вчера в продуктовом видел, они там пивом затаривались, они мне рассказали, как они тебе «делали минет»…

Шишкин самодовольно усмехнулся – ну и?

– Они тебе даже дверь не открыли, ты стал дубасить, орать, орал до тех пор, пока сосед не вышел, майор какой – то из роты обслуги, и не прогнал тебя пинками, так что ты милок, Ален Делон ты наш, ты просто пиздобол!

– Враньё, они просто благодарны мне за ту бурю восторга, которую я им доставил своими умелыми ласками, их наслаждение было столь велико, что они кричали от счастья, орошали мои сапоги слезами…

– Понятно, контуженого дедушку понесло, трёхтысячная серия похождений знаменитого сперматозавра Шишкина… кончай фантазировать, все твои «деффки» существуют только в твоём воображении…

Шишкин презрительно хмыкнул, достал из кармана мягкую тряпочку, и занялся полировкой ногтей.

– Так вот, возвращаемся мы с самохода, а утром нас опять выдёргивает Хобот… Короче, обо всём, что мы делаем, Хобот узнает в тот же день. Кто стукач?

– Пузырь! – хором крикнули Кот и Шишкин. Николаич растерянно спросил – это почему?

– Потому что он – гандон!

Разбуженный Родич обвёл всех присутствующих мутным взглядом – а? Я не сплю… я тоже так думаю… праильно… пра… хррр…

Пузырь злобно ощерился – да идите вы оба… козлы!

Николаич рассудительно заявил – да, он… Пузырь… это… ну, не то чтобы совсем… он сука неприятная, конечно, но это не значит…

– Што? Ты чего буровишь, я – сука неприятная, да я тебя…

– Да чего ты разошёлся, я же любя, все знают, что ты уро,…то есть своеобразный тип, но ты не стукач, мне так кажется, сидишь на своём КПП целыми днями, откуда тебе знать, что тут у нас происходит?

– Кстати, я на смене был в те дни, о которых ты говоришь…

– Да? Ну, хорошо. Пузырь – не стукач. Кто тогда?

– Родич! Он прикидывается старым глухим полусонным маразматиком, а на самом деле внимательно слушает, и запоминает всё, о чём мы говорим, а затем стучит офицерью. Так, Родич? – Кот грубо схватил Родича за плечо, от неожиданности тот рухнул со стула, и неловко распластался на полу, словно лягушка на подносе для препарирования. Изо рта Родича вытекла нитка слюны, он обвёл собравшихся расфокусированным взглядом – А? Чего? Тревога? Дежурное подразделение на выход?

Кот хитро прищурился – я прав? А? Родич?

– Чё?

– Прав я?

– Ну да… конечно прав, а то, как же… завсегда…

Все громко засмеялись. Родич смеялся громче всех. Николаич пнул Родича ногой в бедро – вставай, и слюни подбери, а то течёт как из бешеной собаки…

Неслышно открылась дверь, в канцелярию мягко вошёл старший прапорщик Хобосев. Он напоминал большую, настороженную крысу. Он чутко поводил усами, небольшие бусинки тёмных глаз пытливо обшаривали помещение, втянув воздух носом, он задержал дыхание, и через длительную паузу, неторопливо произнёс.

– Вся банда в сборе. Весь наличный состав старослужащих. Слишком высокая концентрация дедов на один квадратный метр. Что вы тут делаете?

Он резко наклонился к Шишкину – пьёте? Нет, не похоже, слишком тихо, и запаха нет.

Хобосев подошёл к Пузырю так близко, что тот в испуге отшатнулся назад – жрёте? Нет, не жрёте, не вижу посуды, не вижу жратвы.

Хобосев мрачно посмотрел на Родича, сидевшего на полу в неудобной позе.

– Чего развалился, как хуй на именинах? Ааа… тебя дрючат по очереди? Сегодня что? День всех влюблённых?

Родич быстро вскочил, и стал судорожно поправлять ПШ.

– Да нет, не похоже. Не похожи вы на пидоров. Спрашиваю ещё раз. Что вы здесь делаете?

Хобосев неспешно подошёл к Николаичу – чего молчите, товарищ дежурный по роте? Почему в ваше дежурство грубо нарушается устав? Почему в канцелярии, после отбоя присутствуют военнослужащие? А?

Николаич побледнел, и стал ожесточённо шевелить губами, делая такие движения, будто он втягивал в себя невидимые спагетти.

– Останься в канцелярии, готовь пиздюлятор. остальные – пошли вон.

Старослужащие выскочили из канцелярии, стараясь производить как можно меньше шума. Кот злобно пнул дневального ногой в грудь, тот ойкнул и сложился вдвое.

– Ты, гандон, почему не предупредил, что Хобот пришёл?

– Он приказал мне не говорить, кулаком пригрозил…

– Я тебя в очке утоплю…

Дверь в канцелярию открылась, Хобосев выглянул наружу – что тут происходит?

Кот угодливо засмеялся – дневальный слишком сильно тряпку намочил, поскользнулся, упал, я помогаю ему подняться, держись братан, дембель не за горами! Хи – хи, и шёпотом (ты труп, сука, понял? Труп!).

2

Николаич вышел из канцелярии, держась за челюсть, и мужественно постанывая. Хобосев посидел в канцелярии минут сорок, и ушёл. Николаич прошёл в спальное помещение, и грохнулся на свободную койку, соседнюю с той, на которой лежал Мох. Некоторое время оба молча курили, задумчиво выпуская дым в потолок, затем Мох бросил непогашенную сигарету на взлётку, она прочертила огненную дугу в темноте, и рассыпалась искрами.

– Бил?

– Да, один раз, в челюсть.

– Мы его завалим, в карауле, пусть только заступит начкаром. В прошлый раз Сафин промахнулся из – за тумана, говорит плохо видно было, в этот раз Болта заставим, он лучше всех в роте стреляет.

– Может не надо?

– Чего это «не надо»? Он мне правый клык выбил, куда я без моей голливудской улыбки?

Николаич тихо засмеялся – эт точно, ты с твоими жёлтыми бивнями ему спасибо сказать должен…

– Короче. Чего ты думаешь? Кто из этих… стукач?

– Не знаю…

– Прикинь хуй к носу. В карауле бухали: ты, я, Кот и Родич. К девкам ходили: ты, я, Кот и Шишкин. Усекаешь?

– Нет.

– Родич и Шишкин не при делах, если только они оба не стукачи. Один был с нами в карауле, другой в самоходе. Кто с нами был оба раза? Кто у нас самый хитрожопый, и всегда остаётся чистеньким?

– Котяра!

– Ну, наконец – то!

– А… как мы это докажем?

– Есть у меня идея…

После утреннего развода в роте остался наряд, и двое свободных: Мох и Кот. Кот заглаживал шапку в каптёрке, когда в неё заглянул Николаич, и предложил – покурим?

– Я-я, их бин… как его

– Доль – бо – йоб!

– Пошёл ты!

– Шучу! Ну? Ты идёшь?

– Иду.

Друзья зашли в умывальник, там (не обращая на пришедших внимания), опасной бритвой орудовал Мох, срезая рыжую щетину со своего обветренного лица. Николаич вальяжно развалился на подоконнике, выпустил несколько колечек дыма, и похлопал ладонью по оставшемуся свободным месту, приглашая Кота присесть рядом. Кот деликатно пристроил тощий задок на свободное место, стараясь не прикасаться к огромному соседу. Николаич негромко напевал «вези меня извозчик по гулкой мостовой, а если я засну, шмонать меня не надо…», после паузы он неожиданно спросил – о чём ты мечтаешь, Котяра?

Кот поперхнулся дымом – буэ – кхэ – кхэ… что?

– Говорят, что человека лучше всего характеризует его мечта. Ты о чём мечтаешь?

– Не… не знаю. О том, чтобы это всё поскорее закончилось. Домой хочу.

– В Питер? Ты же питерский?

– Да.

– Понимаю. Расстрельные колонны, стрелка Васильевского острова…

– Ростральные. Не расстрельные, а ростральные, ростра это…

– Вот все вы питерцы такие, слышь Мох, я тебе рассказывал, как со своими шнурками в Питер ездил?

– Рассказывал, раз сто.

– Ну, тогда слушай. Приезжаем мы в этот Ленинград (мне это название больше нравится), всё как у людей: гостиница на Невском, экскурсия в Царское село, Эрмитаж, скунскамера…

– Кунсткамера, а не…

– Кот, заткнись! Так вот, собираемся в Кронштадт, папашка заказал билеты, и накануне даже ни грамма не выпил…

Мох хохотнул (видимо это была дежурная шутка Николаича).

– Он же у меня сам флотский – «я моряк, у меня вся жопа в ракушках, мне чайки на грудь срали», короче мы проспали, и утром с неумытыми рожами выбегаем на Невский, ловить такси, и что же ты думаешь, там происходит? Ну, Котяра, догадайся? Что? Правильно, ни один ваш питерский таксист не остановился! Сорок минут я бегал как подорванный, все едут мимо! Я махал деньгами, червонец, потом четвертной! Ни – кто даже не затормозил! Мы опоздали, и в Кронштадт не поехали. Папаня с горя напился, приставал к горничным, требовал от них информацию о том, сколько на тельняшке полос, а в поезде подрался с проводником, и его ссадили, не доезжая до Бологого. Вот так. Во всём виноват твой Питер. И ты, Кот, мечтаешь вернуться в это гиблое место? Туда, где бомжи ссут не в подъездах, а в «парадных», где пустые бутылки из – под пива ставят не бордюр, а на «поребрик», где девки отъедают жопы, жуя не батоны, а «булки»? Это твоя мечта? Я б на твоём месте остался на сверхсрочную, лучше умереть прапором, чем жить в Питере!

Мох громко похлопал себя ладонью по широченной груди, и громко проорал – в жопу Питер!

Кот брезгливо поморщился, и сдержанно хихикнул, – быдло московское! Николаич мечтательно потянулся, и заехал локтем в кадык худенькой шеи Кота.

– Вот у меня мечта, так мечта! Мох, я тебе рассказывал про своего брата?

– Миллион раз!

– Ну, тогда слушай! Мой брателло работает носильщиком на Курском вокзале, бабла поднимает немеренно! Каждый вечер после работы он с друзьями идёт в кабак, и там заказывает любимую песню. Представляешь: водка, икорка, девки, табачный дым, конферансье объявляет: а теперь, для наших друзей – носильщиков с Курского вокзала, звучит их любимая песня «Вези меня извозчик». И они хором, хором поют, и весь зал подхватывает – «а если я засну, шмонать меня не надо, я сам тебе отдам, ты парень в доску свой, и тоже пьёшь когда – то до упаааада!». Вот и я, после дембеля там работать буду, фартучек, бляха, тележка, и… вези меня извозчик по гулкой мостовой, вот только стукачей нам ни хуя не надо…», кому ты стучишь, сука питерская?

Кот судорожно корчился на грязном полу. Мох одним движением преодолел расстояние между собой, и худеньким ефрейтором, поднял его за шиворот, и приложил опасную бритву к глазу.

– Ну? Говори! Говори, стукач ебаный!

Кот хрипел, пытаясь что – то выговорить, но слова не шли из его рта. Мох оттянул кожу на его шее, и провёл бритвой по получившейся складке, выступила кровь. Николаич схватил Кота за ухо, и нежно прошептал – если начнёшь говорить сейчас, тебя ещё можно будет спасти, будешь молчать – истечёшь кровью, фу, как её много, я такое последний раз видел в деревне, когда мой дядька свинью зарезал…

Кот дико завизжал – я не стукач! Вы …вы вообще охуели оба! Ааа! Мама! Я умираю!

– Котик, перед смертью принято исповедоваться, во всяком случае, у нас, у москвичей, не знаю, как там у вас в Питере принято, говори правду, и мы отведём тебя в госпиталь…

– Я НЕ СТУ-КАЧ! ПО-МО-ГИ-ТЕ! Ма-ма, я истекаю кровью…

Кот судорожно дёрнулся и затих. Мох разжал руку, и щуплое тельце упало на пол. Николаич потянулся, и спросил – ну, чего думаешь?

– Думаю, что это не он. Он конечно псих и ссыкло, но…

– Уверен?

– Да я ни в чём не уверен, сам как считаешь?

– Я тоже думаю, что не он. Ты его чего, серьёзно порезал?

– Ты дурак? Просто кожу вспорол, а этот паникёр решил, что я ему сонник вскрыл.

Николаич присел, и с размаху врезал Коту по щеке ладонью, затем ещё, и ещё. Кот дёрнулся и застонал – врача, срочно… мне нужна помощь… мы меня теряем…

– Очнись, семейство кошачьих, всё с тобой в порядке, маленькая царапина. Так ты – точно не стукач?

– Точно… отвезите меня в госпиталь… я умираю…

– Не умрёшь, щас Мох обдаст тебя струёй целебной мочи, и ты сразу встанешь, уринотерапия называется, народная медицина…

Кот резво вскочил на ноги – да пошли вы оба! Шерлокхолмсы хуевы! Детективов изображаете, козлы! Стукач тот, кто в нулёвку уволится!

– Иди ты, Катсана перебрал что – ли? Я собираюсь в нулёвку уволиться, и что я, стукач что – ли?

– Я…я тебя не имел в виду… конечно…

– Сам как думаешь, кто у нас сука? Если не ты, то…

– Шишкин! А кто же ещё? Пузырь сидит на КПП, он ничего о наших делах не знает, Родич в анабиозе…

– В чём – чём? Каком навозе?

– В анабиозе… не важно, короче остаётся только Шишкин! Эти его замашечки… ногти он полирует, чёлочку завивает – сто процентов стукачина!

Николаич задумчиво пожевал губу, и вопросительно посмотрел на Мха. В этот момент в умывальник зашёл Шишкин, поправив руками растрепавшиеся волосы, он манерно произнёс – мальчишки, у меня для вас хорошая новость: в штаб вызвали одного человека с автоматом, а это значит, что…

– Сегодня будет зарплата! Он поедет в сопровождение, в штаб корпуса! Котяра, заберёшь у духов деньги.

– Все?

– Все.

– Чего, даже на курево не оставим?

– Нечего морды баловать. Курить вредно.

– А это не слишком, Николаич, как – то это…

– Если ты такой добрый, можешь раздать им свою долю…

– Нет, я не в этом смысле…

– Тогда всё. Ну, что, Шишкин – бухнём?

3

Николаич подсчитал деньги, которые Кот забрал у духов, и его лицо озарила широкая, счастливая улыбка, Мох вопросительно поглядел на него, тот радостно засмеялся – я столько денег на гражданке ни разу в руках не держал, мы просто миллионеры! Кого пошлём за водкой?

– Иващера. Его не жалко, даже если спалят.

– А он не застучит?

– Нет. Я его насквозь простучал, он будет молчать.

– Хорошо. Дневальный, Иващера сюда позови!

К кроватям, на которых развалились деды, приволакивая ноги, подошёл солдат с лицом землистого цвета, Николаич поманил его пальцем, что – то прошептал ему на ухо, дал денег, и напутственного пинка по тощей заднице. Шишкин посмотрел на свои идеально отполированные ногти, вздохнул, и медленно, растягивая слова, пропел – Штоо за сикрееты, Николаич? О чём ты шептался с этиим гряаазныым мальчиишкой?

– С кааакой целью интересуууешься, праативный?

– Просто так.

– Ммм. Так и быть. Только тебе говорю, по секрету. Иващер купит водяры, и заныкает её на КПП Пузыря. Чтобы не спалиться. После отбоя Пузырь принесёт водовку сюда, и тогда уж мы…

Кадык на шее Шишкина проделал мучительный путь вниз, а затем обратно.

– Шишкин, ты опасный тип. С виду этот… как его, ну, которые жопу бреют, губы красят…

– Метросексуал.

– Точно! Сексуал…, и при этом, стоит тебе только учуять запах водки, как ты становишься невменяемым, алкаш – сексуал!

– Метросексуал!

– Да похуй! В метро ты этим занимаешься, или ещё где, мне без разницы.

Николаич вышел на взлётку —дневальный! Дневальный!

– Товарищ старший сержант?

– Сколько у твоей матери сисек?

Повисла пауза. Секунд через сорок, дневальный стеснительно произнёс – две. Кажется.

– Баран бля! Сколько дней до приказа? Сколько звёзд на небе? Сколько сисек у твоей мамаши?

– Ааа… тридцать восемь!

– Кота позови мне!

Кот плёлся по проходу между кроватями походкой смертельно больной лошади, его мотало из стороны в сторону, маленькое личико его собралось в морщинистый кулачок, и напоминало старческую мошонку. Он остановился на безопасном от Николаича расстоянии, и молча уставился куда – то в сторону. Николаич широко улыбнулся, и сочувственным тоном спросил – как твоё горлышко?

Кот болезненно скривился, и схватился за горло двумя руками, будто опасаясь, что кадык вывалится на пол.

– Ну – ну, всё будет хорошо, скоро зарубцуется, потом бородку отпустишь, на гражданке, очень мужественно будешь выглядеть, такой брутальный бородатый старичок, дед.

– Чего звал?

– Иващер пошёл за водярой, он её через забор перетащит, и спрячет у складов ГСМ, отправь кого – нибудь из уебанов, из тех, кому доверяешь, пусть после отбоя метнутся, лады?

– Угм.

Николаич завалился на койку, соседнюю с койкой Мха.

– Ну, всё, дело сделано. Будем ждать – кого из них запалят, Пузыря, или…

…Алло, Пузырь? Какие дела брателло? Всё тихо? Никто из офицеров не приходил? Всё в порядке? А? Понял. Ладно. Увидимся.

Николаич положил трубку, и отрицательно покачал головой – это не Шишкин. Значит, это Кот? Подождём. Слушай, Мох, а ты о дембельском аккорде не думал?

– Эт чё за хуйня такая? Хочешь, чтоб я старшине дачу построил?

– Ну,…зачем же так. Есть и другие способы…

– Неа. Никаких аккордов, разве только …могу пропердеть «Непобедимая и легендарная» перед воротами части… как тебе такой аккорд?

– Волшебно. А ты о чём мечтаешь, Мох?

– О том, чтобы «обуздать наглые притязания американских империалистов», и надавать по волосатым ручонкам старому, пархатому дядюшке Сэму…

– Хы. Кто – то не спал на политзанятиях в Ленинской комнате. А если серьёзно?

– Серьёзно. А ты? Чего я спрашиваю: форма носильщика, бляха, и «вези меня извозчик…», да?

– Ну,…в общем…, но для этого мне надо как можно раньше уволиться, а для этого необходим…?

– ?!

– Дембельский аккорд. Вот я и спрашиваю тебя – не хочешь ли ты…

– Не хочу.

– Ммм. Жаль. Не говори потом, что я тебя не предупреждал.

– Мне показалось, или я услышал скрытую угрозу в твоих словах?

– Что ты, что ты, я? Угрожаю тебе? Шутишь…

В казарму влетел растрёпанный салобон, не говоря ни слова, он протянул Николаичу пакет, и также молча побежал к выходу.

– Стоять! Сюда иди!

Салобон покорно развернулся, и подбежал к Николаичу.

– Ты из какого взвода?

– Из второго.

Николаич ловко пнул салобона в пах, тот согнулся, и схватился за ушибленное место.

– Когда обращаешься к старшему по званию, принято называть это самое звание, итак, ещё раз. Ты из какого взвода?

– Из второго, товарищ старший сержант.

– Воот, уже лучше. Ты кого – нибудь видел? Там, где ты взял этот пакет?

– Неа… товарищ старший сержант!

– Руки подними! Выше! Выше!

Салобон поднял руки, и прикрыл ими лоб, в ожидании удара, называемого «лосем». Николаич второй раз пнул его в пах.

– Надо говорить «никак нет, товарищ старший сержант!». Ты понял, душара?

«Душара» корчился на полу, тихонько подвывая от невыносимой боли. Николаич присел рядом, вставил в рот сигарету, щёлкнул плачущего духа по уху, и отрывисто сказал: спички давай!

Салобон протянул ему замусоленный коробок, Николаич несколько раз попытался зажечь спичку об засаленный чиркаш, попытка не удалась, коробок полетел в мусорное ведро. Николаич раздражённо пнул лежащего сапогом в бок – вставай, не так уж тебе больно.

Салобон поплёлся к выходу.

– Стоять! Ты куда?

– ?!

– Иди в туалет, на фишку встань, увидишь офицеров – кричи! Понял?

– Понял!

– Бля, я тебя грохну сейчас, как надо отвечать?

– Так точно, товарищ старший сержант!

– Иди отсюда, бестолковый!

Николаич поставил пакет на стол в канцелярии, Мох подошёл к пакету, и протянул к нему свои ручищи, Николаич мягко отвёл его руки в сторону.

– Ещё не время, сейчас Шишкин подтянется, Кот, Родич, тогда и начнём.

4

Деды собрались после отбоя, Родич сонно оглядывал присутствующих, и уже начинал клевать носом, глаза Шишкина блестели в предвкушении пьянки, он истерично подсмеивался, и потирал руки. Кот равнодушно смотрел в окно. Мох мрачно глядел в потолок. Николаич ловко разорвал пакет, выставив на всеобщее обозрение кремовый торт. Шишкин недоверчиво смотрел на Николаича, Кот ехидно улыбался, Мох по – прежнему смотрел вверх. Николаич радостно, и заразительно рассмеялся, Шишкин мгновенно растерял привычную вальяжность, и отчаянно заикаясь, заговорил – эт… этто чтто такое? Ты …чё? Што за дебильные шутки? Ни… ни-колаич?

Николаич продолжал смеяться – ну и рожи у вас…«Маски – шоу» отдыхают!

Шишкин порывисто встал, отшвырнул стул, и быстро вышел из канцелярии. За ним вышел Кот. Мох мрачно смотрел на Николаича.

– Ну, чё? Нашёл стукача, интриган хренов?

Николаич сунул указательный палец в то место на торте, где крема было больше всего, вытащил и быстро сунул Мху под нос – слизни!

Мох брезгливо прищурился – пошёл ты…

Николаич закружился по канцелярии, фальшиво напевая – Lick it up, lick it up baby… – он неспешно приблизился к спящему Родичу, и кремом нарисовал ему густые, белые усы – вай, вай, вай, какой сладкий джигит, так бы и облизнул, он просто душка! Родич, проснись!

Родич с трудом разодрал мутные глаза – а?

– Иди спать!

– А… ага…

Оставшись вдвоём, сослуживцы некоторое время молчали, затем Мох неспешно сказал – меня перестали в караулы ставить, завтра дневальным иду, за тридцать дней до приказа…

– А я – дежурным по роте.

– Как будешь стукача вычислять, Пинкертон?

– Есть у меня мыслишки… Завтра покумекаем, давай дрыхнуть…

Проходя мимо тумбочки дневального, Мох щёлкнул по носу здоровенного духа Амфалова – соберись сучёныш, я завтра заступаю, а это значит, что ты в наряде и сегодня и завтра, понял? Будешь въёбывать до тех пор, пока твои закалённые сибирскими морозами полупопия не задымятся…

Подъём сопровождался массовой беготнёй офицеров по казарме, слышались возбуждённые голоса, крики и ругань. Опухший спросонья Мох спросил у дневального – что за хай?

– Говорят, Шишкин повесился…

– Што? Мать твою…

Из туалета вышел Николаич – слыхал?

– Да… я знал, что он алкаш,…но… чтобы из – за этого вздёрнуться… это…

– Рота! Строиться в спальном помещении!

Старший прапорщик Хобосев нервно ходил вдоль строя, ожесточённо пожевывая правый ус, и смачно харкая себе под ноги, временами он резко останавливался, громко выкрикивал слово «сучища!», затем продолжал хождение. Прошло несколько минут, прежде чем он заметил стоящих по стойке «смирно» солдат. Выплюнув изо рта обильно обслюнявленный ус, он сделал шаг вперёд, ткнул указательным пальцем в грудь Мха, и громко прокричал – Ты! Выйти из строя!

Мох неспешно вышел на два шага вперёд. Хобосев подошёл к нему вплотную, и уставился прямо в глаза старослужащего, повисло напряжённое молчание.

– До тех пор, пока тебя сюда не перевели, здесь был нормальный коллектив… да – да, нормальный, уроды есть в любой семье, но ты… ты… ты хуже гнуса… знаешь, что такое гнус? Это такая мошкА мелкая, лезет в глаза, в рот, в уши, от неё нет спасения, вот ты и есть этот гнус! Как только ты появился, всех старослужащих словно током ёбнуло, и до сих пор не отпускает. За всеми пьянками, за всеми залётами стоишь ты! Говори! Что вчера произошло? Почему повесился Шишкин, не какой – то там душара зачмырённый, а человек, которому до дембеля оставалось пара месяцев? А?

– ?!

– Ты его обвинил в том, что он стукач? Угрожал ему? Признавайся! Молчишь? Я всё равно узнаю правду… Тебе не отвертеться,…Что я скажу его родителям? А? Ты об этом подумал? Ты думал об этом? Мразь ебаная, в глаза мне смотри! Ну, сука, я тебе обещаю, ты у меня вместо дембеля отправишься на дизель! Понял? Я спрашиваю – ты меня понял?

Мох молчал, равнодушно глядя сквозь распсиховавшегося прапорщика.

– Ладно. Разойдись!

Солдаты быстро, и с облегчением покинули спальное помещение. Николаич подошёл к стоящему на взлётке Мху, игриво помахивая ключами на цепочке, и радостно напевая – «Гудбай мой мальчик, гудбай мой миленький, твоя мошонка уезжает навсегда…», едем в дизель, товарищ солдат? Счастливого пути! «Мальчик хочет в дисбат, и чики – чики – та, мальчик хочет в дисбат». Ауффидерзеен!

– Йа-йа, го фак ёселф плиииз!

– Ооо! Шпрехен зи дойч? И за что он в тебя такой влюблённый? Я намного симпатичнее, а Шишкин… прошу прощения – покойный Шишкин, вообще красавец по сравнению с тобой… Поделись информацией – почему Хобосев именно на тебя точит шишку, чем ты его так возбудил?

– Ну, ты и урод, Николаич, твой друг погиб, одного с тобой призыва, земляк, которого ты знал с Угрешки, с призывного пункта, а ты тут кривляешься…

– Какой ты стал сентиментальный, прямо бабуся у подъезда, тебе ещё платочек повязать, да ботиночки «прощай молодость»…Шишкин сдох, потому что был слабаком, а раз он слабак, то мне похуй на него…

– Ну да, ты же у нас такой сильный, волевой,…Не ты ли хныкал как сучка, когда Хобот тебе в челюсть зарядил? Я могу ещё кое – что вспомнить, но тебе не понравится…

– Тэйк ит изи, бэйби, тэйк ит изи… нам с тобой ещё в наряде стоять…

Время в наряде тянулось мучительно медленно, Мох (будучи единственным дневальным) примостил задницу на тумбочке, и откровенно скучал. Каждый раз, когда требовалось что – нибудь убрать, он вызывал Николаича, уходил в курилку, и сидел там часами, не обращая внимания на надрывные вопли товарища. После ужина Николаич в очередной раз вызвал Мха, и сунул ему в руку мятый конверт – читай, что о тебе душары пишут.

Мох недоумённо посмотрел ему вслед, и вытащил из конверта письмо. Огромными, кривыми буквами был накарябан следующий текст.

…Привет фсей банде от Омфала! Служу я хорошо, никто миня тут не обижаэт. Фсе диды – питухи! Фчера отпиздил одного самого наглого. Завут иго Мох. Морда красная, грязные жолтые зубила, этат пидар посмел у миня сигарету спрасить. Я иво послал нахуй, он разорался и завёл миня в туалэт, там я иво и отоварил, пиздил ногами долго, минут пять, патом забрал бабки, зажигалку, и фоттку его бабы, передёрнул на неё, прям при нём, а он плакал и прасил пращения, пока я ссал ему в рот…

Казарма поплыла куда – то вбок и вправо, Мох почувствовал, как его внезапно вспотевшие руки мелко трясёт, а по лбу скатывается крупная капля пота. Он быстро зашёл в курилку, духи смеялись над какой – то шуткой, Амфалов сидел в центре с раскрасневшимся от удовольствия лицом, Мох впечатал каблук сапога в его нос, ударил боковым в челюсть, и потащил визжащего громилу к выходу, оторвав подшиву. Вытащив духа в коридор, Мох засунул письмо ему в рот, и стал методично наносить удары в грудину – быш, быш, быш.

– Жри пидор! Жри, я сказал!

Амфалов мычал что – то неразборчивое, из его рта текли слюни вперемешку с кровью, Мох ударил его в челюсть, тот заорал, и рухнул на пол. Выскочивший из канцелярии Хобосев, срубил Мха ударом в ухо, дальнейшее происходило в каком – то кроваво – красном тумане: крики, беготня, перепуганные духи с карабинами, сопровождающие Мха на гауптвахту…

5

В дверь камеры негромко, очень деликатно постучали.

– Мох! Братишка! Ты тут?

Мох отряхнул с правового уха корку крови, прочистил пальцем слуховой проход, и неспешно ответил – а где же мне ещё быть? Ты чего, Николаич, думал, что я уже дембельнулся?

– Хи – хи. Ну, ты вчера дал! Хобот говорит, что тебя будут судить, и отправят на дизель. Вот такая поебота, брат. Мне очень жаль.

– Не пизди. Ничего тебе не жаль.

– Ну – ну, я понимаю, что ты на нервах.

Мох сильно ударил ногой в дверь камеры – Я? На нервах? Я спокоен как мумия Ленина! Ты мне, блядь, будешь тут рассказывать о том, что я на нервах? Я выйду, и всех угандошу! Амфала, Кота, Пузыря, и тебя! Нет! Я вас всех сдам! У меня есть, что рассказать следователям, вы пидоры вслед за мной отправитесь! Ты меня понял? Понял? Чего молчишь?

Часовой из – за двери негромко сказал – он ушёл. Ты с пустотой говоришь.

…За полтора месяца сидения на губе, Мох сильно изменился: синюшное небритое лицо, покрытые чёрной коркой руки, взгляд загнанной скотины – он был бледной тенью себя прошлого. На суде, он сидел не двигаясь, и увлечённо смотрел в окно. Выступления судьи, свидетелей, оставили его равнодушным, он оживился только в момент выступления Амфалова. Кратко описав произошедшее в курилке, Амфалов заявил, что никакого письма он не писал, и не понимает причин случившегося. Почётный юрист корпуса, капитан Дерибас спросил его – у вас есть какие – то предположения, почему он нанёс вам побои? Ведь он сломал вам нос, челюсть. Должны быть причины?

– За день до случившегося, повесился дед,…то есть рядовой Шишкин. В ту ночь, когда он повесился, Мох выходил из казармы. Я его видел, я был дневальным, наверное, он боялся, что я его застучу… в смысле… расскажу об этом.

Дерибас оживился – во сколько именно? В котором часу?

– В половине второго.

– А вернулся он…?

– В четыре.

– Это очень важный момент. Согласно результатам вскрытия, Шишкин не кончал жизнь самоубийством. На его теле, в частности на ключице, на рёбрах, обнаружены множественные ушибы. В крови повышенное содержание алкоголя, составляет ноль целых… в общем, он выпил почти бутылку водки, затем (видимо) отключился, в этот момент, кто – то и затянул на его шее ремень. Учитывая, что он дежурил на дальнем КПП, этот кто – то, должен был потратить на дорогу туда – обратно, не меньше полутора часов, что как раз соответствует указанному вами временному промежутку.

По залу пронёсся возмущённый вздох.

– Подсудимый, вы признаётесь, что это вы убили рядового Шишкина?

Мох равнодушно молчал, и глядел в сторону.

– Требую занести в протокол – подсудимый молчит, а молчание (как известно) – знак согласия! Рядовой Амфалов, вы можете ещё что – то добавить к вашим показаниям?

– Нет, товарищ капитан, больше ничего сказать не могу.

– Хорошо. Для дачи показаний вызывается старший сержант Николаич.

Николаич прошёл по залу, сдержанно улыбаясь, подмигнул Мху, и поднял руку ладонью вперёд – клянусь говорить только правду…

– Не паясничайте сержант. Говорите по существу. Что вы можете сказать о подсудимом?

– Хороший парень (Николаич вновь подмигнул Мху), мой друг.

– Вы видели, как он уходил в ночь смерти Шишкина.

– Да. Видел.

Мох медленно поднял голову, и пристально посмотрел на Николаича.

– Почему вы не воспрепятствовали его уходу? Вы же были дежурным по роте?

– Он сказал, что ему надо срочно в городок,…а потом выяснилось, что он ходил за водкой…

По залу пронёсся смешок.

– Откуда вы знаете, что он ходил за водкой?

– Так он же вернулся в жоп… то есть совсем пьяный. Погрозил мне пальчиком, и завалился спать.

Зал снова зашёлся от смеха.

– В каких отношениях он был с покойным Шишкиным?

– Ммм, а можно я не буду отвечать на этот вопрос?

– Почему?

– Он его… как бы это сказать… считал …пидором. Ну, то есть мущщиной, котрый еб… спит с другими мущщинами, по – научному: пидорас.

– Спасибо за объяснение, я знаю кто такой педераст. А почему он так считал?

– Ну,…Шишкин был своеобразный… ноготочки полировал пастой ГОИ, говорил нараспев, ну, знаете – прааативный…

Зал снова грохнул смехом.

– Но при этом он горячо любил баб… без взаимности, правда, он пидором не был, нет. Мху это не нравилось.

– Настолько, что он его убил?

– Ну,…наверное. Чужое очко, как говорится – потёмки. Кто его знает, что у него в голове, он вообще тип опасный, в старшину нашего стрелял даже… ой, чего я сказал…

– Таак! Вот с этого места поконкретнее! Как это «стрелял»?

– Это я так… оговорился.

– Свидетель, напоминаю об ответственности за дачу ложных показаний! Говорите правду!

– Ну,…это давно было… он в карауле стоял… на посту,…на периметре… Хобосев… прапорщик Хобосев пошёл менять его и напарника… а он,…то есть Мох …заставил духа выстрелить… тогда туманно было… отмазался… сказал, что не узнал Хобосева из – за тумана…

– Ничего себе! Вот это новости! Так этот… подсудимый – опасный преступник…

– Да нет… вы …это… я необразованный… если чего не того наговорил… то… прошу прощения… а так – то, он парень хороший (Николаич вновь подмигнул Мху). Мох, не мигая смотрел ему в глаза, Николаич не выдержал, и отвёл взгляд. Мох повёл взглядом по залу, и увидел скучающее лицо Хобосева, вопреки ожиданиям Мха, лицо прапорщика не выражало торжества, радости победителя, наоборот, в его взгляде (как показалось Мху) проскользнула жалость. Мох передёрнул плечами от отвращения, и отвернулся.

…для дачи показаний вызывается ефрейтор Кот!

Кот проскользнул по залу своей обычной, крадущейся походкой, он держал подбородок низко опущенным, будто бы опасаясь удара.

– Ефрейтор Кот, мне известно, что у вас были конфликты с подсудимым, это правда?

– А у кого их не бывает?

– Ну,…конфликты – явление частое, но в вашем случае, дело чуть не дошло до убийства, так?

– Нет, не так.

– Секундочку… вот у меня показания…

– Чьи?

– Что?

– Чьи показания?

– Вопросы здесь задаю я! …Так, вот написано….28 августа, в умывальной комнате роты охраны, рядовой Мох напал на ефрейтора Кота, вооружённый опасной бритвой… в результате …ефрейтор Мох получил ранение шеи,…вы подтверждаете прочитанное мною?

– Никак нет.

– Как это «нет»? Поднимите голову, откуда у вас на шее этот шрам?

– Порезался при бритье.

– Вы в этом уверены?

– Так точно.

– Значит,…конфликта между вами и рядовым Мхом не было.

– Так точно.

– Вы желаете что – то добавить к своим показаниям?

– Желаю.

– Говорите.

– Я не верю в то, что Мох убил Шишкина, я не верю…

– Свидетель, вы не в церкви, это там возможны подобные высказывания «верю – не верю», вы присутствовали на КПП в момент смерти Шишкина?

– Никак нет.

– Тогда всё, предположения нам не нужны, суд оперирует фактами. Можете идти. Подводя итог всему вышесказанному, резюмируя так сказать, показания свидетелей, и другие материалы дела, хочется вспомнить мудрость древних – юстиция фундаментум регни! Почтенное собрание прекрасно понимает, что я имею в виду? Не правда ли? Исходя из многочисленных свидетельских показаний, а ведь давно известно, что тестис унус – тестис нуллус! Так вот, исходя из многочисленных свидетельских показаний, мы можем с уверенностью утверждать, что имеем дело с делинквентной личностью, человеком, который сделал себе имя, запугивая других. Но! Как давно известно – кви тиметур, тимет! Подсудимый ненавидит гомосексуалистов, и поэтому убил своего сослуживца Шишкина, вина подсудимого в этом преступлении доказана свидетельскими показаниями дневального и дежурного по роте, которые видели, как он уходил, и как возвращался в ночь убийства. Кви боно! Кви боно, друзья мои! Пытаясь запугать важного свидетеля, рядового Амфалова, Мох обвиняет его в написании какого – то бредового письма, и пытается расправиться с ним на виду у всей роты. Фуриозус абсентис, локо эст! Амфалов утверждает, что никакого письма он не писал (по всей видимости, он вообще писать не умеет, ха – ха!), следовательно, все упрёки Мха безосновательны, единственный возможный мотив подсудимого – угроза разоблачения со стороны Амфалова! Итак! Мы имеем дело с неуставными отношениями в самой гнусной их форме, доброе имя нашей воинской части не должно быть замарано из – за действий одной паршивой овцы – указательный палец Дерибаса описал эффектную дугу в воздухе, и остановился на Мхе.

– Я призываю вас совершить правосудие! Дура лекс, сед лекс! Подсудимый, вы хотите что – то сказать?

– Хочу спросить. Кого вы сейчас дурой назвали?

– Не превращайте суд в балаган! У вас есть вопросы по существу?

– Да. У меня вопрос к рядовому Амфалову.

– Задавайте.

– Амфалов, дневальным, какой смены ты был в день смерти Шишкина?

– Первой. Дневальным первой смены.

– В котором часу дневальный первой смены идёт спать?

– В два часа.

– Как ты мог видеть меня возвращающимся в четыре часа, если в два ты уже спал?

– Я… эээ…, – Амфалов беспомощно посмотрел на Николаича, затем на Хобосева.

– Не слышу? Повторить вопрос? Как ты мог видеть меня в четыре часа, если ты уже спал в это время?

– ?!

– Кто был дневальным второй смены?

– Иващер.

– Я могу задать вопрос Иващеру?

Дерибас нервно закусил губу – ммм, он не внесён в список свидетелей…

По залу пронёсся возмущённый гул – пусть спрашивает! Говори сучонок!

Дерибас громко выкрикнул – для дачи свидетельских показаний вызывается рядовой Иващер!

Мох громко загоготал, Дерибас недоумённо посмотрел на смеющегося подсудимого – по – моему, вы не в том положении, чтобы смеяться, что вас развеселило?

– Иващер это погоняло, а фамилия у него Иващенко!

Иващер быстрой, суетливой походкой подошёл к трибуне, за которой возвышался Дерибас, выцветшими белёсыми глазами, он равнодушно смотрел на капитана. Он постоянно моргал, и делал руками движения, напоминающие те, которые делает кошка при умывании. Дерибас некоторое время рассматривал стоящую перед ним жалкую фигуру, затем спросил.

– Почему вы всё время трясётесь, вам холодно?

– Да… нет,…не знаю…

– Ясно. Вы были дневальным второй смены в ночь смерти рядового Шишкина?

– Так точно.

– Во сколько вы сменили дневального первой смены?

– В час ночи.

– Как «в час», ведь должны были в два?

– Он меня раньше разбудил.

Красный от злости Амфалов заорал с места – не пизди гад! Не было этого!

Иващер испуганно дёрнулся, и втянул голову в плечи.

Дерибас грозно посмотрел на Амфалова – ещё раз рот откроете, товарищ солдат, и я вас арестую. Это понятно? Не слышу?

– Так точно!

– Продолжаем. Я правильно понял, что вы встали на тумбочку в час ночи?

– Так точно.

– А Амфалов – то оказывается не такая невинная овечка, как кажется!

Зал восторженно заревел – овечка! Он не овечка, он петушня! Сучка ебаная! Вешайся, дырявый, ты своего дедушку сдал!

Дерибас оглушительно заревел – МАА – ЛЧАААТЬ! ВСЕХ ВЫВЕДУ!

Матерные вопли не умолкали минуты три, офицеры бегали по рядам, успокаивая самых ретивых солдат. Когда ропот стал потише, Дерибас продолжил.

– Во сколько ушёл рядовой Мох?

Иващер молчал, и нервно моргал глазами.

– Повторяю вопрос. Во сколько, из казармы ушёл рядовой Мох?

– Я…я не видел…

– В котором часу он вернулся?

– Я…я не видел.

– Как не видел, дежурный по роте видел, а ты не видел? Ты вообще, где был в это время? Спал?

– Никак нет.

– Почему старший сержант Николаич видел вернувшегося Мха, а ты нет?

– Я…я не знаю…

– А Николаич где был в четыре часа?

– Где обычно.

– А где «обычно»?

– Спал. В канцелярии.

Дерибас оглушительно захохотал, Иващер стал мелко подсмеиваться за компанию, зал разразился новыми матерными воплями. Вдоволь отсмеявшись, Дерибас вытер выступившие слёзы, и отпустил Иващера взмахом руки. Повисла томительная пауза, Дерибас долго перебирал какие – то бумаги, вытягивал губы трубочкой, словно целуя кого – то, растерянный Мох озирался в поисках того, кому мог бы адресовать страстные лобзания горячий капитан. Затем, прокашлявшись, Дерибас громко проговорил – заседание закончено, информация о следующем заседании будет доведена дополнительно. Разойдись!

6

Вновь очутившись в камере, Мох присел на корточки, обхватил себя руками, и стал напряжённо размышлять. Обрывки разговоров всплывали в его сознании, словно чаинки со дна кружки. «…я тут покумекал, по всему выходит, что один из вас стукач… Мох, а ты о дембельском аккорде не думал?… он сказал, что ему надо срочно в городок, а потом выяснилось, что он ходил за водкой…» Письмо! В тот момент, когда Николаич его отдавал, оно было открыто! Не запечатано! Нарочито корявые буквы, огромное количество ошибок… «почитай, что о тебе душары пишут…». В дверь камеры негромко постучали.

– Мох, ты не спишь?

– А ты не ссышь со мной разговаривать, Николаич?

– А почему я должен…

– Ты же меня сдал, ты…

– Ты всё неправильно понял, я специально так построил свои показания, чтобы вызвать у Дерибаса сомнения в их правдивости, теперь он понимает, что я вру, Амфалов врёт, все врут, получается, что все свидетельские показания – враньё! Иващер сказал правду, теперь ты отмажешься…

– От убийства Шишкина – да, а от неуставных отношений нет,…а кстати, кто его убил, если не я?

– Это есть загадка, вопрос на миллион… ладно, я чего приходил – то, Хобосев у меня военник забрал, усекаешь, к чему идёт?

– Ты увольняешься? В нулёвку?

– Да! Уже скоро «вези меня извозчик, по гулкой мостовой…», ладно, курить я тебе подогнал, пожрать тоже. Держись тут. Пока.

Мох ещё немного посидел в глубокой задумчивости «…стукач тот, кто в нулёвку уволится….». В камере невыносимо воняло хлоркой. Сколько ещё дней придётся здесь провести? Мох сильно стукнул в дверь ногой – часовой, выводящего позови! Срать хочу!

Быстро, минут через двадцать, дверь открылась – выходи.

Выводящим был хитрый татарин Айрат, он что – то жевал, и ласково смотрел на Мха маслянистыми глазами.

– Чего так долго?

– Дежурный по части был с проверкой, поэтому.

Мох зашёл в туалет, посидел там для вида несколько минут, затем рывком распахнул дверь, выскочил в коридор, и ударил Айрата локтем в голову, тот ойкнул, и упал на пол, Мох побежал на часового, дух вытаращил глаза, и судорожно хватался руками за автомат, сильно ударив его ногой в грудь, Мох выскочил с гауптвахты, и рванул к воротам, он несколько раз нажал на кнопку, но звукового сигнала, свидетельствующего о том, что дверь открыта, сигнала не было. Мох поставил правую ногу на выщербленный от времени кирпич, и даже успел схватиться руками за верх стены, но сзади уже кто – то подбежал, и повис на ногах, упав со стены, Мох закрылся руками, кто – то добрый отвёл его руки в стороны, в лицо прилетел ослепляющий удар ногой, затем ещё, и ещё, до тех пор, пока свет перед глазами не стал меркнуть…

– Губари! День прошёл! Скорей бы утро, и снова в пахоту!

Дебильные, восторженные вопли из соседней камеры, разбудили Мха. Он встал с пола, на котором комфортно расположился, и тут же снова на него рухнул. Всё тело превратилось в один оголённый нерв, в который с наслаждением вгрызалось сверло бормашины. Мох ощупал руками лицо, и понял, что оно стало раза в полтора больше обычного. Голова раскалывалась от боли, было тяжело дышать, в лёгких что – то хрипело, и негромко (словно супчик в кастрюльке) побулькивало. Дембель был всё ближе и ближе…

Несколько дней прошли как в забытьи… на третий день после неудавшегося побега, привычно выплюнув сгусток крови, Мох повернулся на бок, и увидел на полу камеры небольшой кусок бумаги. Покряхтывая, он подтянул бумажку к себе, на ней печатными буквами было написано: Николаич и Родич увольняются сегодня. Собираются отмечать в гостинице. Номер 112.

Мох перекатился на другой бок, и негромко, с присвистом, завыл. Полежав минут двадцать, он вцепился зубами в вену на левом запястье, кровь оказалась густой, тёмно – красной, некоторое время, он как зачарованный рассматривал увеличивающуюся в размерах лужицу, она быстро сворачивалась и засыхала тёмными лепёшками. Мох стал стучать в дверь – часовой, я вену перегрыз, зови начкара!

– Пошёл нахуй!

– Ты чего, сесть в тюрьму хочешь? Если я ласты склею, вы все сядете… зови начкара!

Начальник караула, стройный светловолосый капитан, быстро заглянул в камеру и закрыл дверь. Через несколько минут, выводящий вытолкал Мха из камеры, и быстро посадил в УАЗик. В госпитале Мху поставили скобу, он сидел в коридоре, и в этот момент мимо прошёл фельдшер со смутно знакомым лицом.

– Эй, ты… да ты, сюда иди!

Фельдшер подошёл к нему походкой ледащего верблюда, слегка приволакивая ноги, и сипло продудел – и шиво тибе надоть?

– Быстро метнись в роту охраны…

– Ага, щазз, прям вот фсё брошу, и…

Мох неожиданно завалился на бок, и захрипел, изо рта у него густо потекла слюна. Фельдшер растерянно поглядел по сторонам, явно собираясь сбежать – эй, ты, ты щиво, сыш, (вместо слышь, у него выходило «сыш»), вставай, я ш тибя знаю…

Фельдшер присел рядом со Мхом, тот молниеносно обхватил доверчивого медика перебинтованной рукой за шею, а большим пальцем здоровой руки надавил на глазное яблоко, и жарко зашептал – имя, как твоё имя, урод?

– Гоша… Гггеогргий… отпусти мни больно…

– Слушай, Геогргий (смешное имя какое), я итак под статьёй, поэтому мне пако рабано, одним делом больше, одним меньше, я тебе глаз выдавлю, и будешь ты у нас Геогргий Косой…

– Не дави так, бббольно… я фсё сделаю… чиво надо?

– Найди ефрейтора Кота, пусть придёт сюда, срочно, понял? Не слышу?

– Понииил, отпусти…

– Повтори, чего я сказал?

– Кот, ефрейтор, сюда позвать…

– Давай, бегом! Быстро! Улетел!

Фельдшер поплёлся по коридору всё той же придурочной походкой, и ровно с такой же скоростью, что и раньше. Кот прибежал минут через пятнадцать, шумно отдуваясь, он плюхнулся на скамейку рядом со Мхом.

– Чего хотел?

– Дуй в городок, найди Мясного, он мне денег должен, надо Николаича тормознуть, он стукач, я знаю…

– Да ты чего?

– Того. Письмо он написал, оно не заклеено было, потом напиздел на суде, будто это я Шишкина грохнул, а ещё…

– Тормози, ты чего…

– Давай быстрее, они с Родичем в 112 номере, в гостинице…

– Ты чего, правда, не знаешь?

– Чего я не знаю?

– Николаич позавчера уволился. Они с Родичем уже дома. А вчера Хобот сказал, что Родич был стукачом все два года, и если бы мы с Пузырём не тормозили, и «помогали офицерам» тоже могли бы в нулёвку уехать.

– Гонит, чтобы Николаича выгородить… А… бля, я вскрылся для того, чтобы в госпиталь попасть, и Николаича притормозить, мне записку в камеру подбросили, о том, что он сегодня увольняется… сука, это его шуточка, и Шишкина он наверное грохнул… я так думаю…

– А я итак знаю, что это он.

– Откуда?

– Иващер сказал, что Николаич в ту ночь ушёл в полвторого, а в четыре вернулся, пьяный в жопу, и завалился спать в спальнике, на соседней с тобой кровати. Иващер у него спросил – ты, где был, товарищ старший сержант? А тот отвечает – дембельский аккорд.