Родительский дом
Матушка моя, славная дочь славной Украины, говорила на стыке русского языка с украинским. Отец – уральская душа. В совершенстве владел русским. Разговаривал, как диктор Кириллов.
– Грыша, та нэ бэры ты то полотенце! Оно ж похганое! – возмущается, к примеру, матушка.
– Как это – поганое? – недоумевает отец. – Поганым может быть только ведро!
И так – всю их совместную жизнь, за которую ни один грамм отцовского спокойствия не перекочевал в потешную суету мамы. Своим союзом они наглядно демонстрировали философскую категорию единства противоположностей, но при этом жили как голубки. Мама отца называла Грышей, он ее – Евгенией Федоровной. Ругательство у Грышы было одно – сака-бока… (Что это такое и откуда – так и не узнал…)
Жили мы в своем доме – дрова носили в сопетках (плетеные корзины), уголь, воду – ведрами.
Когда была бабушка – мамина мама – было сложнее, потому в доме сосуществовали два ходячих принципа – зять и теща. Бабушка любила (!): топить печку, следить за порядком в погребе и окучивать грядки. Отцу не всегда нравилось, как все она это делала… Когда теща исчезала из поля зрения зятя, тот переделывал все по-своему. Претензии друг к другу они предъявляли маме. Происходило это во время завтрака, обеда или ужина и подавалось в виде нудного бурчания бабушки и угрюмого молчания отца.
Конфликты были, например, такого рода:
– Шо ж це вин зробыв, га? Я ж ото грядочку гарнэнько подгорнула, а вин взяв и пэрэкопав усэ! – бухтела бабка.
– Ой, та мама, ну и хай себе! Шо ж теперь, опять все перегортать, чи шо? – успокаивала дочь.
– Грыша, а на шо ты копал? Ты ж бачив, шо там все в порядке… – умиротворяла жена.
– А она сегодня печку опять сама растопила. Вот она никак и не разгорится! – «оправдывался» отец… И т. д.
…Перед смертью бабушка слегла. Жизнь угасала потихоньку.
Однажды, открыв глаза, она пролепетала:
– Женя, дай мне лекарство.
– Якэ? Шо у тебя болит? – с готовностью спросила мама.
– Та дай то, шо 10 капель…
Мама стала выбирать, что же больной дать из вороха лекарств «шо 10 капель».
– Шо там в погребе делается? – обеспокоенно спросила бабушка.
– Та все хорошо, все в порядке, – накапывая лекарство, ответила мама.
– Я в погреб хочу, – раздалось шепотом.
Мама аж лекарство пролила:
– Та ты шо?! Ну, куды ты отака больна – и в погреб?!
Бабуля умоляюще дрогнула бровями…
– Ну, хорошо, спущу я тебя в погреб… – высказала матушка половинчатое согласие, чтоб не огорчать старушку. Та благодарно закрыла глаза, представляя, вероятно, себя среди консерваций.
– А потом шо?! – категорично отвергла предположение мама, – кран вызывать, шоб тебя вытащили?! Ты ж сама знаешь, яки у нас неудобные ступеньки!!!
И это действительно так – ступеньки в погреб были какие-то неодинаковые, кривые…
Зимой бабушка умерла. Летом приезжаю на каникулы. Среди глобальных новостей мама сообщила и такую:
– Ой, Грыша-то лестницу в погреб зробыв. Деревянненьку. Приставишь – и так удобно залазить, так удобно! И чего это он раньше не додумался?! Бабушка так хотела в погреб, так хотела…