Глава 3
Войдя в суд, Антон Павлович заметил необычное оживление на первом этаже. Вот-вот из СИЗО должны были привезти подсудимых, ожидающих этого часа, как манны небесной. Двое судебных приставов скучали, лениво рассматривая толпу перед собой. Чьих-то мам, пап, родственников и друзей они наблюдают в девять часов утра ежедневно. Подъедет автозак к тыльному входу, они тут же перекроют проход, и уже из-за их спин прибывшие будут рассматривать лица тех, кого привезли из тюрьмы. Ради этих трех-четырех секунд, за которые можно крикнуть «Держись, Серега!», тихонько подвыть или просто помахать рукой, они здесь и стоят. Короткие резкие щелчки запираемой двери караульного помещения – и толпа начинает подниматься наверх, на второй этаж. Через сорок минут – час подсудимых разведут по залам заседания, и можно будет наглядеться на них вволю. Наглядеться так, что все присутствующие перестанут понимать реальность происходящего. Решетка, разделяющая подсудимых и зал заседаний, словно растворится, и будет казаться, что вот-вот недоразумение будет устранено и можно будет взять подсудимых за руки и увести из этого серьезного заведения домой.
Прозрение наступит, когда за руки из залов заседаний подсудимых выведут не мамы, папы и знакомые, а конвой. И все начнется сначала…
Можно не стоять на проходе – через час можно будет наглядеться вволю, но люди стоят. Так они посмотрят на прибывших на три-четыре секунды больше.
Антон Павлович, несмотря на жесты приставов – «Проходите, пожалуйста…», – терпеливо дождался, пока проход наверх станет свободным для всех. Струге знает цену трех-четырех секунд, поэтому никогда не позволит себе сделать так, чтобы вместо лиц близких собравшиеся в холле лицезрели его широкую спину.
Жаль, что об этом не думает судья Марин, вошедший в суд первым. Мало того что он воспользовался учтивостью приставов, он еще и задержался около них, пытаясь выяснить, почему вчера в его кабинете бушевал гражданин. Тот бушевал, а судья целую минуту не мог вызвать человека в форме.
– Камельков!.. Свинаренко!.. Баюн!.. Вылежанин!.. – выкрикивает конвойный.
Люди в темных одеждах спрыгивают с подножки автозака и бегом, стараясь не поднимать головы, забегают в суд. Три-четыре секунды их видно, пока они забегают в коридор, преодолевают по нему четыре метра до входа в подвал и скрываются там.
Пытаясь вынырнуть из-за спины Марина, свидетели, родственники и друзья бегунов ищут знакомые лица.
Но спина Марина не уже, чем у Струге. Поэтому как следует можно рассмотреть лишь ноги и макушки коротко стриженных затылков.
– Вон он, Серега! – толкает стоящего рядом братка № 1 браток № 2. – Его кроссы! Мы с ним в «Найке» полгода назад вместе брали…
– Сына, мы здесь!..
Сегодня толпе не повезло: какой-то мужик в сером костюме и очках перекрыл весь коридор.
Погудев, толпа расходится. Кто-то – из нетерпеливых – поднимается наверх, предчувствуя, что им не хватит стульев. Те, что опытнее, на ходу вынимая сигареты и папиросы, следуют на улицу. До процесса минимум полчаса, а такого случая, чтобы кому-то в Центральном суде не хватило стульев, на их памяти не случалось.
Струге тоже идет наверх. В свой кабинет, в котором его уже наверняка ждет Алиса. Ждут на столе разложенные секретарем дела, назначенные на сегодня, краткий доклад о ситуации в суде (не секрет, что секретари знают это лучше судей) и кружка горячего кофе. Антон никогда не просит делать второго и последнего – его интересует лишь порядок в толстых папках, но секретарь на то и секретарь, чтобы лучше судьи знать, что судье нужно.
Весь путь от дома до суда Антон Павлович несет в одной руке пиджак, а в другой – порезанный в прошлом году дрожащей наркоманской рукой портфель. Перед судом он пиджак надевает. Дело не в чрезмерной строгости, а в банальном приличии. Белая сорочка настолько тонка, что не заметить на левом плече судьи наколку в виде головы тигра и буквами «ПВ» может только слепой. А объяснять каждому встречному в Центральном суде, что это не зоновская тату «Загрызу администрацию», а память о службе в погранвойсках…
– Антон Павлович, доброе утро! Вчера вечером… Сегодня утром… Завтра будет…
– Потом, Алиса, потом. Дела готовы?
– Да.
– Хорошо. Я сейчас вернусь.
Судья опустил на свое кресло портфель, застегнул на пиджаке верхнюю пуговицу и вышел из кабинета.
Владимир Викторович Марин пришел в Центральный суд несколько лет назад. Он так и говорит, когда заходит об этом речь: «Я работаю в суде заместителем председателя вот уже несколько лет и…» И дальше по тексту, по необходимости.
И его все понимают. Понимают, потому что формально он прав. Он действительно работает в Центральном суде несколько лет и действительно в должности заместителя председателя. Но свою фразу он может произносить с легкостью лишь за пределами этого суда. Проблема в том, что в этом суде все знают, что судьей Марин работает два года, а в должности председателя – три месяца. Как известно, два преступника – это уже организованная группа. Соответственно, два года – не один. То есть – уже несколько. А кто за стенами суда будет разбираться, сколько из этих нескольких лет Марин работает в должности зампредседателя?
Причина такой стремительности в реализации задуманного кроется не в гениальности Владимира Викторовича и не в его паранормальных особенностях выносить приговоры по сложным делам во время одной выкуренной трубки. До Шерлока Холмса, как и до просто порядочного человека, Владимиру Викторовичу далеко. Зато у него есть другие способности. Одна из таких – точное выполнение задач, поставленных руководством. Руководство для Марина – председатель областного суда Игорь Матвеевич Лукин, а дальше – по ниспадающей: председатель квалификационной коллегии, председатель совета судей, председатель Центрального суда… Впрочем, на последних можно не обращать внимания, если у тебя все в порядке с Игорем Матвеевичем.
Проблема лишь в том, что при отправлении правосудия у судьи не может быть руководителя.
Было странно и не совсем приятно видеть, как покрасневший от неудобства Николаев – председатель Центрального суда – три месяца назад, на совещании, сиплым голосом говорил: «Владимир Викторович, он человек внимательный, старательный… Вдумчивый… В общем, достойный. Он назначен моим заместителем по рассмотрению уголовных дел. Так что прошу любить и жаловать…»
Мерзко было не потому, что Николаев стыдился того, что говорил об уже свершившемся факте. Гадко становилось от того, что Марин – человек, прибившийся к коллективу два года назад, – сидел, словно лягушка, надутая через задницу посредством соломины, и удовлетворенно жевал губами.
Покраснеть бы ему да вымолвить: «Что вы, Виктор Аркадьевич… Зачем вы меня так, перед судьями?.. Я же сопляк еще, хоть и тридцать пять мне… И судей вы зачем так?… Они, что ли, не вдумчивые, по семь-восемь-девять лет отпахавшие? Или Струге не настолько внимательный и старательный, чтобы, отсудив червонец лет, замом не стать?»
Все ждали этого ради очистки совести самого Владимира Викторовича. Пусть вопрос уже давно решен наверху, но ради приличия-то?..
Не дождались. Клал на вас на всех Владимир Викторович с прибором. На ваши семь-восемь лет вместе с вашей внимательностью, опытом и вдумчивостью.
А мог бы боднуться и отказаться. Фамилия Марина, несмотря на скромный стаж службы, звенела в ушах каждого судьи из кассационной инстанции в областном суде. То принудительный привод свидетелю по гражданскому делу организует, то воришку, обнесшего квартиру в девяносто третьем, по новому УК осудит… Было. А год назад дал ознакомиться подсудимому с делом. Только не как у людей – в установленном законом порядке, – а в камере. Через час подсудимого с заворотом кишок увезли в больницу, а Владимиру Викторовичу три часа на ближайшей квалификационной коллегии мозги парили – по своей воле или с ведома судьи подсудимый сожрал явку с повинной, два протокола допроса, протокол обыска, осмотра, опознания и два из трех заключения экспертиз? Было, было…
А так – ничего. Вдумчивый и старательный. Скорее всего именно по причине сверхъестественной старательности он Лукину и приглянулся. Если в отношении судей Центрального суда, по предписанию Николаева, служебные проверки Владимир Викторович и проводил, то потом, читая их результаты, бледнел даже сам Николаев.
Пишет какой-то мудак с улицы Заболотной: «Меня судья оскорбила матом и вытолкала за дверь».
Как так – мудак?!! Гражданин! И Марин берет вилы в руки.
Потом выясняется, что не гражданин вовсе, а – правильно – мудак. Потому что, оказывается, жалуется стабильно, два раза в месяц. Все потому, что дважды в месяц «искует» на соседей, заявляя, что они облучают его синхрофазотронами и другими приладами, от которых жизнь его становится просто невыносимой. Волосы выпадают, ногти крошатся, член не стоит, голова качается. Подает жалобы на продавцов в магазинах, на работодателей, побоявшихся принять его на работу, на хозяев собак, чьи животные, завидев будущего истца, начинают пускать пену и рваться с поводка, на ЖЭУ и одномандатного депутата, приказавшего охране спустить его с лестницы. Трижды – в разных судах – бросал в лицо отказавшим ему в исках судьям толченый аспирин, заявляя, что это споры сибирской язвы. У двух женщин-судей истерика, одну откачивали в реанимации.
Правда, все это уже потом выясняется. После того как Владимир Викторович, подойдя к делу со всей старательностью, признает жалобу гражданина на судью обоснованной, о чем и сообщает в результатах служебной проверки. И ждет ту судью… О-о-о, что ее ждет… Эту женщину – ростом один метр и пятьдесят три сантиметра, с двумя высшими образованиями, первое из которых – филологическое, ту самую, которая обматерила гражданина и с силой вытолкала за дверь, – ждет квалификационная коллегия, полностью подвластная Лукину. А там – как карты лягут. Казнить в Терновском областном суде могут по-разному. От дисциплинарного взыскания до лишения полномочий. В зависимости от того, в каких отношениях судья находится с Лукиным. Не перечила ли когда, не буянила, не задавала ли откровенных вопросов на совещаниях, когда «москвичи» приезжали?..
Нужно ежедневник полистать. У Игоря Матвеевича, как у опытного организатора, все ходы записаны. Если не помнишь, что сказал второго июля тысяча девятьсот девяносто девятого года – на конференции, посвященной пятидесятой годовщине Терновского областного суда, – он тебе напомнит. Память тренировать нужно, товарищи…
Затем и проводятся служебные проверки в судах. Потому и проводят их Владимиры Викторовичи. Так что в чем-то все-таки прав Марин. Не стоит мерзавцев среди граждан искать, ибо мерзавец ведает, что творит, а граждане – нет.
«Заместитель Центрального федерального районного суда». Лучшая, пожалуй, табличка в этом суде. Бронзовая. У Струге она – бумажный лист формата А4 с принтерным почерком-курсивом поверх мертвенной белизны. Несерьезный он человек, этот Струге…
Антон коротко постучал и тут же толкнул дверь. Три-четыре секунды ожидания для Марина – все равно не срок.
Здороваться смысла не было – эти двое ограничились кивками головы перед крыльцом.
Ожидая, пока Марин расчешет свои каштановые волосы перед зеркалом, Струге отошел к окну. Вопросов по поводу прибытия не последовало, потому что дураку ясно – если Струге приходит, то не для того, чтобы посмотреть на улицу через стекло хозяина кабинета.
Владимир Викторович прошел за стол и, вытирая с очков уличную пыль, вопросительно уставился на крепкую спину судьи.
– Вы вчера Пермякова арестовали.
Это был не вопрос, поэтому Марин и ответил так, как должен был ответить на утверждение:
– Я помню.
Больше всего заместителя председателя суда коробило то, что Струге обращался, стоя к собеседнику спиной. Но вот, кажется, он решил это исправить…
– За что? – Антон приблизился к коллеге.
– Уж не отчета ли вы от меня требуете?
– Нет, конечно.
Антон прошел к столу и сел на место, обычно занимаемое в процессах Марина адвокатом. С этого момента он, даже не подозревая об этом, наградил себя соответствующей ролью со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– Я спрашиваю, потому что Пермяков – друг… одного моего знакомого.
Сказал – и испугался. Впервые в жизни он назвал Сашку другом. Другом для Струге всегда был Пащенко, а, по убеждению судьи, двух друзей быть не может. Товарищей – да. А вот друг – всегда один. Сорвался, сделал акцент на знакомого. Но это – для Марина, а обмануть с такой же легкостью себя не получилось.
– Ну и что? – вяло пожал плечами Марин.
– Ничего… И что ему инкриминируют сотрудники милиции?
– Взятку, Антон Павлович. Что еще можно инкриминировать следователю прокуратуры? Либо злоупотребление служебными полномочиями. У них две беды. Жить сладко хотят все, а получается не у многих. – Усмехнулся. – Недостаток профессионального образования. Так и передайте своему знакомому.
– Да-а… – Струге встал со стула и подошел к окну. – Недостаток профессионального образования многого стоит. Тонко подмечено.
Вместо удовлетворения, которое логично должно было последовать сразу после этой фразы из уст самого неуправляемого судьи в Тернове, Владимир Викторович почувствовал легкую тревогу. Хотя, чего волноваться? Кто такой ему Струге? Такой же судья.
– И с доказательствами все в порядке?
– Все в порядке.
– И со свидетелями?
– И со свидетелями.
– И с потерпевшим. – На этот раз Струге опять не спрашивал. Он опять утверждал. – Значит, Александр Пермяков сорвался с цепи, как алкаш с завязки, и стал взятки хавать? Да, дела…
– Что-то не пойму я вас, Антон Павлович… – Чтобы занять руки, Марин принялся развинчивать и завинчивать колпачок на «Паркере» – подарке адвоката Волохова. – Вроде прояснили тему, а все равно покоя обрести не можете.
– Нет, тему я еще не прояснил. – Струге снова вернулся к столу. – А вы – мужественный человек, Владимир Викторович! Арестовать заместителя транспортного прокурора на основании заявления дважды судимого по прокурорскому следствию потерпевшего и конверта, лежащего не в кармане подозреваемого, не в ящике стола, а среди бумаг на столе. Это не слабо, Владимир Викторович. Мужественный поступок, если учесть, что больше никакой доказухи нет. Кто же вас так убедил?
– Бросьте! – Марина слегка перекосило. Кажется, он ненавидел взяточников. – У этого, как вы говорите, зампрокурора трехкомнатная квартира в центре города и свежая модель «Жигулей»! Не какая-то «шестерка», а «пятнадцатая»! Не слишком ли дерзновенно для зарплаты в семь с половиной тысяч рублей? Я, к примеру, даже «шестерки» взять не могу пока, а «пятнашку» люди берут только от того, что на «девятке» стыдно ездить!
– Да, пока…
– Что – пока? Почему следователь может себе такие вещи позволить, а я, чья зарплата в два раза больше, нет? И квартира у меня не в центре города! И не трехкомнатная.
– Вот, оказывается, что явилось основной причиной удовлетворения просьбы бродяг из УБОПа?
– Не нужно передергивать! – вспыхнул Марин. – Вы даете отчет, с кем разговариваете?
– …Что у парня квартира просторная, машина навороченная. Фигура спортивного сложения, взгляд непробиваемый… Кстати, я очень хорошо понимаю, с кем разговариваю.
– Струге, я должен попросить вас уйти.
– А может, – продолжал Антон, – менты здесь не при делах? Может, это Лукин перед вами «гречку перебирал»? Это – в кастрюльку, это – в ведерко…
В кабинет с кипой дел под мышкой и улыбкой на лице ворвалась секретарь Таня.
– Выйди, Татьяна, – попросил Антон.
Улыбку девушка стереть не успела, поэтому взгляд, брошенный на Марина, был удивленно-растерянно-веселым.
А тот вспыхнул таким свекольным цветом, что, казалось, каждый уголок его кабинета озарился багровым рассветом.
– Что это вы здесь распоряжаетесь?!! Вы обнаглели окончательно, Струге?!!
Таня очень хорошо разбиралась в традициях Центрального суда и его иерархической лестнице, поэтому… быстро вышла.
– Не кричите, эта девочка очень впечатлительный человек, – попросил Марина Антон. – Я хочу кое-что вам сказать, судья.
Подойдя к столу, за которым сидел готовый разорваться гранатой Марин, Антон Павлович уперся руками в столешницу.
– Может быть, хоть одного добьюсь – уснуть сегодня не сможете. А я знаю, что не сможете. Не по причине угрызений совести – она-то тут при чем? – а просто от того, что вам нахамили. Нахамили, а вы ответить не смогли. Лишь слабенькой ручкой в сторону двери обидчику махали. Мы-то с вами знаем, как это унизительно – ручкой на дверь махать, когда мужества для достойного отпора не хватает! Никаких оправданий за всю ночь не найдешь, правда? Найти основания для заведомо незаконной посадки следователя прокуратуры на нары смогли, а встать и вытолкать хама за дверь – нет…
– Струге, мы в суде!..
– Вот именно. Поэтому я и отправил девчонку за дверь! Чтобы она не знала, что ее судья иногда забывает, что он в суде! Вы арестовали и отправили в тюрьму мужика, который ломал в девяносто седьмом банду Смирнова, вырезавшего полвагона поезда Владивосток – Москва! Вы, вместе с такими же мужественными ментами, надели наручники на человека, награжденного орденом Мужества! Не на войне, а тут, в гребаном Тернове!.. За то, что полгода назад лично задерживал авторитета Гурона! На шконаре сейчас дышит парашей мужик, из легкого которого четыре с половиной часа хирурги вырезали пулю!.. Марин, Марин… Два года назад Пермякову давали двадцать тысяч долларов лишь за то, чтобы он с воли передал подследственному малявку в три слова. В ней было написано: «Потерпи до понедельника!» Марин, что стоило Пермякову потерпеть всего одну секунду?! Все равно никто бы не узнал! Не стал ведь, гад, взяточник… Не передал записку, сука…
– Два года назад… – Владимир Викторович действительно понимал, что уснуть – по крайней мере сегодня – не удастся. Потому что не удастся справиться со Струге.
Когда не можешь ответить, всегда нужно ссылаться на то, что ты – в суде. Это основная причина, из-за которой нельзя быть мужчиной. Иногда удобнее быть судьей, чем мужчиной. Нет ничего лучше, чем быть судьей. Звание судьи иногда обоснованно исключает половые признаки.
– Два года… – скривился он, давая понять, что за это время меняются не только люди, но и мир.
– Что, срок большой? Два года назад вы юрисконсульствовали на заводе. Или память отшибло так, что биографию забываете? Хочется забыть, да не можется? Вы были юрисконсультом, Марин! А я десять лет назад был следователем прокуратуры. И мой кабинет был соседним с Сашкой Пермяковым! А вот он очень хорошо помнит свою историю.
– А-а-а… – понял Марин. – «Один мой знакомый попросил»… Так вот вы за кого хлопочете!..
– Да, Марин! Да! – Антону стало ясно, что человек напротив него из всего сказанного не понял ровным счетом ничего. – За друга своего, за тридцативосьмилетнего мужика по фамилии Пермяков. За человека, которого знаю двадцать шесть лет. А знаете, Марин, почему у Пермякова есть «пятнашка», а у вас нет?
Антон устало оперся на стул. Можно было уйти прямо сейчас, поняв, что тема непробиваема, но он снова вспомнил о чьей-то бессонной ночи и махании рукой в сторону двери. Если уж разговор был начат, то его следовало закончить.
– Когда на мать Пермякова упал поддон с кирпичами, Сашке было почти столько же, сколько вы работаете в суде. Отец у него, понятно, был, но его никогда не было. Когда мать познакомилась с его будущим отчимом, они уже четыре года жили в Тернове, переехав из Казахстана. А потом матери не стало, он остался с отчимом. Хороший мужик, пиво нам иногда покупал… Перед армией… Но это было потом! А до того момента, как появился отчим, Сашка понятия не имел, что такое мясо каждый день и своя машина. Он с четырнадцати лет работал. То на хлебзаводе мешки с мукой таскал, то на железнодорожной станции… Вагоны разгружал. – Струге сглотнул. – С четырнадцати лет до семнадцати, Марин! Когда он в мой двор попал, у него даже варежек не было. А вот квартира и машина была отчима, и все это у арестанта волей твоею сейчас есть по той простой причине, что умер и отчим. Повезло подлецу-взяточнику Пермякову, правда?!! Не бог весть какие признаки честности для тридцативосьмилетнего мужика, но это так… На всякий случай, для общей картины. Ты совершил очень большую ошибку, Владимир Викторович. Очень большую. И за это придется ответить. Ну, да ладно, Марин. У тебя народу за дверями – не пробиться. Бывай.
Склонившись к урне Владимира Викторовича, Антон Павлович длинно сплюнул, развернулся и направился к выходу.
– Я вам очень скоро обязательно напомню об этом разговоре, Струге.
– Правда?.. – Антон удивился так, что у него окаменели губы. – А я разве сказал вам о том, что собираюсь его забыть?
Распахнув дверь, он вышел в коридор. Закрывать за собой дверь Струге не собирался. Она так и осталась распахнутой, похожая на незавершенный процесс, отложенный на неопределенный срок.