Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд. Тетрадь вторая. В дикие края (Джим Фергюс, 2015)

12 апреля 1875 года

Вот наконец и Форт-Ларами, – более заброшенного места еще поискать. Кажется, сто лет прошло с тех пор, как мы покинули роскошные чикагские прерии и прибыли в настоящую пустыню из камня и пыли. Господи!

Нас поселили в бараках, спали мы на грубых деревянных нарах… все жутко примитивное… Но нет, не время, я не должна позволять себе критику. Сколько еще неудобств нам предстоит пережить в ближайшие недели? Нам дается семидневный отдых, а потом в сопровождении отряда военных мы будем отправлены в лагерь Робинсон, где нас отдадут индейским мужьям. Иногда я четко понимаю, что я, должно быть, спятила – да и все мы. Неужели можно согласиться поехать в такое место, будучи в здравом уме? Согласиться жить среди дикарей? Выйти замуж за язычника? Господи, Гарри, зачем ты позволил им увезти меня…

13 апреля 1875 года

Милый Гарри!

Наверное, ты уже знаешь о том, что я уехала из Чикаго. Меня увезли на Запад. А может, ты еще в неведении? Может, головорезы, нанятые моим отцом, убили тебя? О Гарри, я честно пыталась не думать ни о тебе, ни о наших малютках. Неужто ты и вправду продал нас за пригоршню монет? Я так тебя любила, и меня мучает мысль о том, что я никогда не узнаю ответа. Неужели в ту ночь, когда нас уводили, ты пил и был с другой женщиной, не подозревая ни о чем? Мне легче поверить в это, чем в то, что тебя подговорил мой отец. Неужели я не была тебе верной возлюбленной, не я ли родила тебе детей? Неужели мы никогда не были счастливы, ты и я? Неужели ты не любил наших крошек? Сколько он заплатил тебе, Гарри? За сколько сребреников ты продал нашу семью?

Прости… наверное, зря я тебя обвиняю… я никогда не узнаю правды. О Гарри, милый мой, любимый… Они забрали наших детей… Господи, как я по ним скучаю… Ночью, когда я в отчаянии просыпаюсь, увидев во сне их милые личики… Я лежу, размышляя, как они там, гадаю, помнят ли они бедную свою мать, которая их так любила. Если бы только я могла узнать о них! Видел ли ты их? Нет, уверена, что нет. Отец бы тебе не позволил, как не позволил себе смириться с тем, что человек столь низкого происхождения стал отцом его внуков! Они вырастут испорченными детишками вроде меня, жестокими маленькими чудовищами, которые будут смотреть свысока на таких, как ты, Гарри. Странно, не так ли? Думать, что нашу жизнь разорвут так поспешно, что наших детей увезут в ночь, их мать упрячут в психушку, а отца… Что сталось с тобой, Гарри? Тебя убили – или купили? Погиб ли ты или продал нас тому, кто дороже заплатил? Что мне делать – ненавидеть тебя или оплакивать? Невыносимо думать о тебе, не зная этого… Теперь я могу лишь мечтать о возвращении в Чикаго после завершения моей миссии, чтобы вернуться домой и быть с детьми, чтобы встретить тебя и посмотреть тебе в глаза и в них узнать правду.

Вот в чем дело, милый Гарри, как хорошо, что я не вышла за тебя замуж официально, потому что я теперь обещана другому. И все равно, что я со скепсисом отношусь к институту брака. Да, понимаю, это странная новость. Я заключила странную сделку, чтобы купить себе свободу. И хотя я еще не знаю, как зовут этого счастливчика, могу сказать, что он индеец из племени шайеннов. Да, в общем, я могу признаться в этом лишь в письме, которое, даже захоти я отправить, мне отправить не позволят. Нашу тайну предполагается держать в секрете, хотя очевидно, что не получается… И, хотя это кажется безумием, я чувствую, что должна написать тебе письмо и сообщить это, пусть даже отправить его я не смогу. Выполнив это обязательство, остаюсь по меньшей мере. Любящая мать твоих детей,

Мэй.

17 апреля 1875 года

Проведя неделю в Форт-Ларами, я счастлива, что мы снова выступили в путь. Наше томление никак не находило себе выхода. Фактически нас держали под замком, на правах арестантов, выпуская лишь на часовую прогулку, непременно в сопровождении солдат. Может быть, они боялись, что мы захотим общаться с индейцами, которые болтались возле форта, и все разом передумаем. Должна сказать, что бедняги были так же отвратительны, как и те, из Форт-Сиднея. Среди них, как нам сказали, были в основном сиу, кроу и арапахо. Они пили, просили милостыню, играли в карты и пытались продать несчастных оборванных жен и дочерей солдатам или полукровкам и прочим непотребным завсегдатаям фортов за порцию виски. Очень противное зрелище – многие женщины сами слишком пьяны, чтобы возражать, и, во всяком случае, слишком бесправны, чтобы отказаться от этих мерзких сделок.

Но мы должны хорошо помнить, что эти индейцы – совсем не те, которые будут нас выбирать. По меньшей мере я продолжала настаивать на этом ради моих подруг, Марты и малютки Сары. Как я сказала Марте, маловероятно, что твоим мужем станет кто-то из этих, но даже если муж и попытается продать ее солдату за бутылку виски, это будет означать, что она свободна, и может жить среди своих. Но я забыла – на тот момент Марта окончательно настроилась найти среди дикарей настоящую любовь, так что мои попытки убедить ее в том, что она имеет право ошибиться, возымели обратный эффект. Единственным развлечением в нашей невыносимо скучной жизни в Форт-Ларами стали общие ужины в офицерской столовой. Должно быть, из соображений безопасности, нас изолировали от большей части гражданского населения форта, но некоторым офицерам и их супругам было позволено обедать с нами. И снова «официальной версией» нашей поездки было то, что мы едем с миссионерскими целями.

Сегодня мне выпал случай сидеть рядом с капитаном Джоном К. Бёрком, под чью опеку нашу группу отдали до конца путешествия. Капитан – адъютант самого генерала Джорджа Крука, грозы индейцев, недавно укротившего свирепых апачей Аризоны. Кто-то из наших даже читал о его подвигах в газетах. Конечно, мне в лечебнице не было позволено такой роскоши.

На меня капитан Бёрк произвел самое приятное впечатление. Настоящий джентльмен, который наконец обращается с нами учтиво и с уважением. Капитан не женат, но, по слухам, обручен с дочерью коменданта форта, хорошенькой, правда, скучной молоденькой дамой по имени Лидия Брэдли, которая сидела по правую руку от него и тщетно пыталась завладеть вниманием капитана хоть на минуту всякими банальными фразами. Он, конечно, весьма предупредителен с ней, но видно, что ему невыносимо скучно в ее обществе.

Куда больше интересовала капитана Бёрка наша компания, и он задавал очень прозорливые, хотя и деликатно сформулированные, вопросы. Совершенно ясно, что он знал, в чем заключается наша миссия, – но это вовсе не означало, что он одобрял ее. Проведя довольно много времени среди дикарей Аризоны, капитан, будучи увлеченным этнографом, гордится своими познаниями их быта и нравов.

Добавлю некстати личное замечание: по моим наблюдениям, капитан кажется типичным дамским угодником. Признаюсь, он весьма недурен собой, с отличной военной выправкой и крепкой мужественной фигурой. Темные волосы острижены и едва достают до ворота, усики и глубоко посаженные выразительные глаза цвета лесного ореха то и дело поблескивают озорным блеском, точно он все время чему-то смеется про себя. Право, глаза у него скорее поэта, чем воина – под романтической сенью густых бровей. Очевидно, что перед вами человек умный и тонко чувствующий.

Меня позабавило и очень польстило то, что капитан обращался ко мне чаще, чем к другим женщинам за столом. Его нареченная не преминула заметить это – девушка залопотала еще большую нелепицу.

– Джон, дорогой, – перебила она его в момент, когда он рассказывал особенно интересную подробность из религиозных церемоний аризонских дикарей. – Я уверена, что дамы за ужином предпочтут более цивилизованные темы. Например, ты очень галантно не заметил мою новую шляпку, которая только что прибыла из Сент-Луиса. Последняя нью-йоркская мода.

Капитан посмотрел на нее рассеянно-смешливо.

– Твоя шляпка, Лидия? – спросил он. – А какое отношение твоя шляпка имеет к лечебному танцу чирикауа?

Отвлечь капитана разговорами о шляпке не удалось, и бедняжка вспыхнула в замешательстве.

– Нет, конечно, никакого, дорогой. Но мне просто кажется, что дамам куда интереснее, что носят в Нью-Йорке, чем скучный разговор о глупых дикарских суевериях. Правда, мисс Додд?

Я не смогла удержаться от удивленного смешка.

– Ну, разумеется, мисс Брэдли, у вас очень милая шляпка. Как думаете, капитан, у нас получится привить нашим туземным хозяевам интерес к последним нью-йоркским модам?

– Как ловко у вас вышло соединить женские шляпки и туземные обычаи, мэм, – добродушно сказал капитан, и глаза его блеснули. – Надеюсь, ваша миссия будет проходить не менее успешно.

– Мне послышался скепсис в вашем тоне, капитан, – сказала я. – Неужели вы не верите, что нам удастся привить дикарям достижения цивилизации и культуры?

Тон капитана сделался куда серьезней.

– По моему опыту я могу предположить, мэм, – сказал он, – что американские индейцы по своей природе неспособны понять нашу культуру – равно как и человеку белой расы до конца не понять их.

– Как раз это и является целью нашей миссии, – сказала я, приближаясь на небезопасное расстояние к «секретной» цели нашей поездки. – Закрепление мира и гармонии между нашими странами – способствовать сплаву культур в последующих поколениях.

– Благородное устремление, мэм, – капитан кивнул в знак полного понимания, – но, простите меня за прямоту – откровенно глупое. Пытаясь преодолеть данное Богом разделение рас, мы в результате получим не гармоничную расу, а людей, совсем лишенных культуры, не знающих, кто они и зачем, ни рыба ни мясо, ни индейцы, ни белые…

– Отрезвляющая мысль, сэр, – ответила я, – в контексте будущей матери такого поколения. И вы, значит, не верите, что мы сможем сколько-нибудь благотворно повлиять на этих людей?

Капитан покраснел, не ожидав подобной прямоты. Мисс Брэдли тоже немало сконфузилась.

– Мой плачевный опыт, мисс Додд, – сказал он, – показывает, что единственное, что почерпнули от нас индейцы за триста лет общения, – это наши пороки.

– Другими словами, – парировала я, – вы хотите сказать, что наша миссия обречена на провал?

Капитан посмотрел на меня умным, сочувствующим взглядом; складка меж его бровей сделалась глубже. Мне показалось, что в его взгляде сквозит нечто большее, чем озабоченность. Он заговорил глухим голосом, и его слова обожгли меня льдом:

– Возражать приказам главнокомандующего для офицера означает измену, мисс Додд.

Над столом пробежал ропот – и тут наконец всех спасла реплика Хелен Флайт:

– Кстати, мисс Брэдли, вы знаете, что перья на вашей шляпке – часть брачного оперения белой цапли?

– Нет, не знала, спасибо! – Она, кажется, испытала облегчение и даже почувствовала себя отомщенной оттого, что разговор наконец вернулся к ее шляпке. – Какая прелесть!

– Да уж, – ответила Хелен. – Редкое свинство эта охота – будучи во Флориде прошлой весной, я насмотрелась на нее, изучая птиц тамошних заболоченных равнин для книги «Птицы Америки». Как вы верно сказали, украшенные перьями шляпки в этом сезоне очень популярны в Нью-Йорке. А значит, шляпники заказали индейцам-семинолам – тамошним обитателям – перья для изготовления шляпок. К сожалению, перья, которые украшают вашу шляпку, отрастают только у взрослых птиц исключительно в период гнездования. Индейцы изобрели хитрый способ ловли – они накидывают на птиц сетки, когда те высиживают потомство. Конечно, им приходится убивать цапель ради того, чтобы вырвать у них «эгрет», или брачный султан, как его чаще называют. Так уничтожаются целые гнездовья, а маленькие цапли остаются умирать от голода в гнездах. – Мисс Флайт вздрогнула. – Так жаль их… такой жуткий звук – плачущие по родителям птенцы. Их слышно на болоте за многие километры.

Бедная мисс Брэдли, услышав эту историю, сделалась пепельно-бледной и коснулась шляпки дрожащими пальцами. Я испугалась, что она вот-вот расплачется.

– Джон, – сказала она слабым голосом. – Ты не проводишь меня до моей комнаты? Мне нехорошо.

– О, – сказала Хелен, выжидательно подняв брови. – Я что-то не то сказала? То есть я хочу сказать: мне очень жаль, я вовсе не хотела вас расстраивать, мисс Брэдли.

Мне не терпелось поговорить с капитаном Бёрком о нашей «миссии» и его возражениях против нее – подольше и, главное, с глазу на глаз, так что после ужина я его выследила – он сидел в кресле на веранде столовой и курил сигару. Если сказать честно, капитан мне очень понравился, и волею судеб ничем это закончиться не может… Но кому может повредить невинный флирт?

Кажется, я напугала капитана – он едва не подпрыгнул в кресле от неожиданности.

– Мисс Додд, – сказал он, учтиво кивнув.

– Вечер добрый, капитан, – сказала я. – Надеюсь, мисс Брэдли не слишком плохо себя чувствует? Кажется, слова Хелен ее расстроили.

Капитан небрежно отмахнулся.

– Мисс Брэдли и без того находит жизнь на границе сплошным расстройством, – сказал он, и в его глазах блеснул сарказм. – В прошлом году ее прислали сюда из Нью-Йорка, где она провела большую часть жизни в доме своей матери. И постепенно начинает понимать, что форт – не самое лучшее место для юной леди с чувствительным характером.

– Наверное, эта жизнь больше подходит для грубоватых девушек со Среднего Запада, – пошутила я.

– Я бы выразился иначе, – сказал он, задумчиво сдвинув брови, – она вообще не подходит для женщин.

– Скажите, капитан, – спросила я, – если уж и жизнь в форте так тяжела, что же ожидает нас среди дикарей?

– Как вы могли догадаться, мисс Додд, командование полностью информировало меня о вашей миссии, – сказал он. – И как я уже говорил за ужином, когда об этом зашла речь: я предпочитаю держать свое мнение при себе.

– Я не спрашиваю вашего мнения о миссии, капитан, – ответила я. – Я просто хочу узнать у вас, как у знатока индейской культуры, что нас может ждать в нашей новой жизни.

– Я так понимаю, – сказал капитан, и голос его наполнился сдерживаемым гневом, – что наше доблестное правительство не снабдило вас необходимой для подобной задачи информацией?

– Нам намекнули, что нам придется пожить на природе, – сказала я несколько ироничным тоном.

– На природе…, – пробормотал капитан. – Безумие… весь чертов проект – чистой воды сумасшествие.

– Вы говорите это как знаток или от себя лично? – Я деланно рассмеялась. – Президент Улисс Грант собственной персоной отправил нас выполнять эту миссию, а вы окрестили ее безумием. Наверное, это и есть измена, на которую вы намекали.

Капитан отвернулся; руки его были скрещены за спиной, в пальцах правой он все еще держал дымящийся сигарный окурок. Его мужественный профиль с прямым длинным носом четко выделялся на фоне горизонта, иссиня-черные волосы ниспадали на ворот. Хотя сейчас, прямо скажем, не самое лучшее время для замечаний такого рода, вынуждена признать, что я снова обратила внимание, какой же он красавец: широкий в плечах, узкий в бедрах, с прямой осанкой… Мундир только подчеркивал его сложение в самом выгодном свете, и я ощутила укол чего-то, похожего на… желание; потом я спишу это на тот факт, что почти год провела в лечебнице, лишенная мужского внимания, кроме как со стороны моих отвратительных мучителей.

Теперь капитан Бёрк повернулся ко мне и посмотрел столь пристально, что кровь буквально прихлынула к моим щекам.

– Да, – кивнул он, – люди нашего президента отправили вас, женщин, сюда и организовали браки с индейцами в рамках нелепого политического эксперимента. На природе? Об этом вам стоит печься в последнюю очередь, мисс Додд, уверяю вас. Конечно, в Вашингтоне представления не имеют, что вам придется испытать – да и скорее всего, им все равно. Как обычно, они даже не удосужились обратиться за советом к знающим людям. Нам приказано лишь доставить вас на место в целости и сохранности – и вручить потенциальным мужьям, точно куп ленный товар. За лошадей! Позор! – Гнев капитана нарастал, точно лавина. – Стыдно! Богомерзко!»

– Лошадей? – слабым голосом переспросила я.

– Должно быть, вас не известили, что индейские мужья заплатили за белых невест лошадьми, – сказал капитан.

Ко мне вернулось самообладание. «Наверное, это даже лестно, – сказала я. – Мне известно, что индейцы очень ценят и берегут своих лошадей. Более того – вы, капитан, должны помнить: нас никто не принуждал к участию в программе. Мы – добровольцы. Если в нашей миссии и есть нечто постыдное, то частично оно относится к тем, кто добровольно согласился участвовать в ней».

Капитан испытующе посмотрел на меня, точно стараясь угадать мотив, подтолкнувший меня к такому выбору. Нахмурил густые брови – на глаза точно набежало облако:

– Я наблюдал за вами за столом, мисс Додд.

– Я заметила ваше внимание, капитан, – сказала я, снова чувствуя, как к щекам приливает кровь – странное щекочущее чувство.

– …и пытался понять, что заставило красивую молодую женщину участвовать в столь сомнительном мероприятии со столь разношерстными товарками, – продолжал он. – Про остальных… совершенно несложно понять, почему некоторые из них согласились; например, вашей британской подруге, мисс Флайт, нужно попасть в прерии из профессиональных интересов. А вот ирландки-близняшки, у них самый отъявленный вид – и я держу пари, что у них были неприятности с чикагской полицией. А эта крупная немка – что ж, ее шансы найти мужа среди наших соотечественников, полагаю, весьма ограниченны…

– Это некрасиво с вашей стороны, капитан, – отрезала я. – Вы меня разочаровываете. Я думала, что такой джентльмен, как вы, неспособен на подобные слова. На самом деле ни одна из нас ни капельки не лучше и не хуже других. Мы согласились участвовать в этом предприятии по личным причинам, и у каждой они свои. И совершенно точно вас не касаются.

Капитан выпрямился и щелкнул каблуками с военной четкостью. И слегка поклонился:

– Прошу принять мои извинения, мэм. Я вовсе не желал оскорбить ваших компаньонок. Лишь хотел сказать, что привлекательная, умная, остроумная и, очевидно, хорошо воспитанная молодая дама с трудом вписывается в компанию уличных хулиганок, одиноких и умственно отсталых женщин, которые, судя по официальным циркулярам, вероятнее всего, согласятся на участие в этом странном эксперименте!

– Понятно, – сказала я с усмешкой. – Значит, вот как окрестили нашу славную маленькую компанию; неудивительно, что все, кто нас видит, относится к нам столь презрительно. Наверное, это успокаивает совесть, капитан, – мысль о том, что вы отдаете индейцам не самых первосортных дам.

– Вовсе нет, – ответил капитан. – Я не имел в виду ничего подобного. – И тут капитан Бёрк сделал неожиданный жест: взял меня за локоть и деликатно, но твердо сжал мою руку. Жест был одновременно хозяйский и дружеский, точно прикосновение возлюбленного, и я снова почувствовала, как во мне пульсирует желание. Он сделал шаг ко мне, не выпуская моей руки, казавшись так близко, что я ощутила аромат сигарного дыма и его собственный запах – запах сильного мужчины. – В ваших силах отказаться, мэм.

Я посмотрела ему в глаза и, точно в ступоре, истолковала его слова в том смысле, что я еще могу отказаться от его ухаживаний.

– Как я могу это сделать, капитан? – сказала я. – Как я могу отказать вам?

Тогда-то настала очередь капитана смеяться, – он быстро отпустил мою руку и отстранился, явно ошарашенный моей ошибкой… или чем-то еще?

– Простите меня, мисс Додд. Я хотел сказать… я лишь хотел сказать, что вы можете отказаться от участия в программе «Невесты для индейцев».

Наверное, после этого я покраснела как рак. Извинившись, я удалилась к себе.

18 апреля 1875 года

Капитан Бёрк многозначительно отсутствовал на своем месте за обеденным столом, равно как и его невеста мисс Брэдли… Подозреваю, что они обедали наедине, должно быть, в комнате капитана… Ха! Мне пришло в голову, что страницы моего дневника – любовное томление последних суток – теперь смахивают на записки влюбленной школьницы. Я не могу не думать о добром капитане. Я точно спятила!.. Помолвлена с мужчиной, которого не видела, влюблена в мужчину, который никогда не станет моим. Господи! Может, моя семья и вправду не лукавила, окрестив меня «похотливой».

19 апреля 1875 года

Милая сестрица Гортензия!

Сейчас ночь, и я пишу тебе при тусклом свете свечи в нашей неуютной казарме в Форте-Ларами. Сегодня вечером произошла очень странная вещь, а я не могу ни словом обмолвиться о ней своим подругам по несчастью! Но мне надо кому-то открыться, и потому я выбираю тебя, сестренка… Помнишь, маленькими, когда мы еще были близки, я приходила в твою комнату поздно ночью, забиралась под одеяло, и мы хихикали и обсуждали самые сокровенные наши тайны… Как я скучаю по тебе, милая Гортензия… по тому, какими мы были… помнишь?

Вот мой секрет. Сегодня вечером меня снова – и на сей раз, думаю, не случайно, – посадили за стол с капитаном Джоном Бёрком, выбранным, чтобы сопровождать нас в индейские земли. Завтра мы выступаем в путь в лагерь Робинсон, Небраска, где нас будут ждать потенциальные мужья.

Хотя капитану всего двадцать семь, он весьма уважаемый офицер, уже герой войны, кавалер Медали Конгресса, врученной за кровопролитное сражение при Стоунс-Ривер, штат Теннесси. Родился он в добропорядочной семье среднего достатка в Филадельфии, получил отличное образование, в общем, настоящий джентльмен. У него потрясающее чувство юмора и к тому же он один из самых красивых мужчин, которых я видела – брюнет с умными, проницательными карими глазами, которые смотрят прямо в мое сердце. Что меня очень смущает. В сложившихся обстоятельствах ты можешь решить, что для нас, ягниц, которых везут на бойню, флиртовать и смеяться – нечто немыслимое, но это не так. Ужин особенно располагает к этому – мы отвлекаемся от скучной и бездеятельной жизни в форте, думаю, это свойственно молодым женщинам, – и все хотят заполучить толику внимания капитана. И зеленеют от зависти, что смотрит он только на меня.

Наша взаимная, и в силу обстоятельств, абсолютно невинная приязнь и добродушные шутки не ускользнули от внимания мисс Лидии Брэдли, хорошенькой, хотя и скучной, дочери коменданта форта, с которой капитан помолвлен и на которой летом намерен жениться. Она следит за нареченным, точно ястреб – будь я на ее месте, делала бы то же самое, – и не упускает возможности отвлечь его внимание от меня.

До боли очевидным способом она пытается выставить меня в глазах капитана в самом неблаговидном свете. К сожалению, она не особенно умна, и пока ее попытки не увенчались успехом. Вот, например, сегодня за ужином она сказала:

– Мисс Додд – вы ведь миссионер, к какой же конфессии вы принадлежите, мне очень, право, любопытно?

Ах, значит, первая уловка направлена на то, чтобы я призналась, что я протестант – ведь капитан только что рассказал, что он крещеный католик и учился в иезуитской школе.

– Вообще, мисс Брэдли, я не принадлежу к Миссионерскому обществу, – ответила я, – так что речь о конфессиях не идет. По правде говоря, я скорее агностик в том, что касается организованной религии. – Я поняла, что лучший, да и самый простой способ защиты своей веры, или отсутствия таковой – сказать правду. Я надеялась, что эти слова не породят у доброго капитана предубеждения в мой адрес, ну, и к тому же из личного опыта знала, что католик охотнее примет атеиста, чем протестанта.

– Да? – с притворным замешательством спросила девушка. – Я-то думала, что для того, чтобы ехать к язычникам и проповедовать, в первую очередь надо быть прихожанкой.

И снова я угадала намерение мисс Брэдли сбить меня с толку. Я уверена, что чувство долга и прозорливость капитана упредили его от обсуждений деловых вопросов со своей невестой, но она совершенно точно успела догадаться об истинных целях нашей миссии. Пора бы.

– Зависит, мисс Брэдли, – ответила я, – от характера миссии. Разумеется, мы не имеем права обсуждать нашу будущую работу среди дикарей, достаточно лишь будет сказать, что мы будем… в некотором роде… посланницами мира.

– Ясно, – ответила девушка, очевидно, разочарованная тем, что ей не удалось заставить меня выразить хоть намек на смущение тем, что я распутная женщина и еду совокупляться с язычниками. Проведя почти год в психиатрической клинике за, скажем так, тот же самый «грех», я совершенно не опасалась банальных расспросов недалекой женщины вроде мисс Брэдли. «Посланницами мира…», повторила она, изо всех сил пытаясь придать своему голосу саркастичные нотки.

– Именно, – ответила я и процитировала:

– «Генрих четвертый», часть вторая, акт четвертый, сцена вторая! – пророкотал капитан с широкой улыбкой. И затем процитировал сам:

– «Антоний и Клеопатра», акт третий, сцена одиннадцатая! – воскликнула я с не меньшим удовольствием.

– Прелестно! – сказал капитан. – Да вы, мисс Додд, знаток Барда!

Я искренне засмеялась.

– Как и вы, сэр!

И бедняжка мисс Брэдли, нечаянно приведшая нас, точно лошадей к воде, к еще одной общей теме, помрачнела и умолкла, а мы с капитаном пустились обсуждать Шекспира, и вскоре к нам с воодушевлением присоединилась Хелен Флайт. Капитан очень мил и весьма начитан – лучшей компании за ужином и не придумаешь, и вечер прошел весело, без дальнейших упоминаний об ожидавшей нас участи…

Да, да, я знаю, Гортензия. Я уже слышу твои возражения. Я полностью согласна, что не время заводить романтические привязанности, тем более и капитан, и я, скажем так, «обещаны» другим. С другой стороны – пожалуй, не придумать более подходящего момента для невинного флирта, – а большего и не будет. После страшных мучений в лечебнице, где я с полной уверенностью готовилась умереть, лежа на кровати в темной, лишенной солнца, комнате, ты не можешь себе представить, каково это – наслаждаться компанией блестящего офицера, который находит тебя… привлекательной. Тебе никогда этого не узнать, милая, но иногда запретная любовь слаще всего, и да… я прямо слышу, как ты говоришь «теперь она заговорила о любви, о Боже».

После ужина мисс Брэдли сказалась «нездоровой» – уже второй раз после ужина в нашей компании в форте она чувствовала недомогание. Капитан утверждает, что она попросту слишком хрупкая и не выносит казарменной жизни, но, как прекрасно известно нам, женщинам, притвориться больной – последнее прибежище тех, у кого нет воображения.

Я сидела на крыльце и ждала, пока капитан Бёрк проводит домой мисс Брэдли, и вот он вернулся, чтобы выкурить вечернюю сигару. Стоял чудный весенний вечер, теплый и мягкий. Дни стали длиннее, и сумрак только начал сгущаться, так что очертания голых каменистых холмов этого Богом забытого места смягчились. Там, где солнце только что село за западные холмы, небо все еще горело весенним огнем. Я стояла, не спуская глаз с тускнеющего солнца, когда ко мне подошел капитан.

– Не возражаете против прогулки по форту, мисс Додд? – спросил он, подойдя ближе, так что его рука легонько коснулась моей. Точно кожа к коже было это прикосновение; у меня подкосились колени.

– С удовольствием, – ответила я, не убирая руки… потому что не хотела и не могла. – А вы уверены, что ваша невеста одобрит, – в моих словах была лишь доля шутки, – ваши прогулки с посторонней дамой?

– Без сомнения, не одобрит, – ответил он. – Вы, боюсь, считаете ее совсем глупышкой, мисс Додд.

– Нет, вовсе нет, – ответила я. – Она прелесть. Может, еще не совсем повзрослела для своих лет… совсем девочка.

– Тем не менее – я не думаю, что она настолько моложе вас, мэм, – удивился он.

– Осторожнее, капитан! – предупредила я. – Женский возраст – опасная тема. Тем не менее, для своих лет я взрослая. Как и вы – для своих.

– В каком смысле – взрослая? – спросил он.

– В смысле жизненного опыта, капитан Бёрк, – ответила я. – Может, оттого мы с вами потому и способны так глубоко понять Шекспира, что пережили достаточно, чтобы до конца оценить правду и мудрость его слов.

– В моем случае неплохим учителем правды стала война, насчет мудрости не уверен, – ответил он. – Но как случилось, что молодая женщина вашего воспитания, а оно очевидно, уже успела познать жизнь?

– Капитан, нам не суждено знать друг друга долго, поэтому не думаю, чтобы моя личная история была так уж важна для вас, – ответила я.

– Она уже важна для меня, мисс Додд – сказал он. – И вы это знаете.

Я все еще смотрела на горизонт, но чувствовала на себе взгляд темных глаз капитана. Я быстро задышала, точно не могла набрать в легкие достаточно воздуха.

– Уже поздно, капитан, – лишь и смогла выдавить я. – Может, прогуляемся в следующий раз? – Он отнял руку, и мне почудилось, что от меня оторвали кусок плоти, до самой кости.

Свеча догорает, дорогая Гортензия, и я должна отложить перо.

Засим остаюсь,

твоя любящая сестра,

Мэй

21 апреля 1875

Наконец мы в пути. Мы едем в фургонах, запряженных мулами, в сопровождении щеголеватых всадников, во главе которых на резвой белой кобыле, с безупречной грацией кавалериста скачет капитан Джон Бёрк. В том, что армия выделила нам такую охрану, как сей отважный усмиритель краснокожих, я вижу истинную и несомненную заботу правительства о нашей безопасности.

Некоторые обитатели форта вышли проводить нашу процессию к воротам – среди них была и хорошенькая невеста капитана, мисс Лидия Брэдли, одетая в красивое весеннее платье бледно-лилового цвета и шляпку в тон (что показательно, без перьев) – она улыбалась своему капитану и махала ему белым платочком. Он галантно приподнял шляпу. Как же я завидую им, их будущей жизни… Какой же бесцветной кажусь я на ее фоне…

Мы выехали за ворота, миновали окрестности форта и – вот она, прерия, во всей своей красе. Тут дорога заканчивается – сначала от нее остаются лишь две колеи, потом исчезают и они. Едем жестко, сами фургоны какие-то нарочито неудобные. В полу широкие щели, и внутри постоянно стоит пыльное облако. Бедная Марта беспрестанно чихает с тех пор, как мы тронулись. А ведь осталось еще две недели до места назначения – так что бедняжке предстоит изматывающая дорога…

21 апреля 1875 года

Сегодня чудесный весенний денек – мы радуемся ему тем больше, что путь наш уныл. Я решила ехать на телеге с нашим погонщиком, грубоватым молодым человеком по имени Джимми. Ехать на открытом воздухе куда приятнее, нежели задыхаться в пыли в фургоне, к тому же я могу наслаждаться природой и весенними запахами.

Помимо превосходного вида, еще одним преимуществом езды на повозке стала возможность поболтать с Джимми, который охотно рассказывал мне о местах, которые мы проезжали. Хоть он и грубиян, но знает очень много и, полагаю, втайне наслаждается женским обществом.

В первый день пути окрестности являли собой унылую равнину безо всякой примечательной растительности, но сегодня пейзаж сделался живописнее – пологие холмы перемежались речками и протоками.

Весна выдалась дождливой, и трава была того чудного зеленого цвета, какая, по рассказам моей матери, росла в Шотландии в ее детстве; дикие цветы прерий только-только расцветали, птицы заливались, луговые жаворонки приветствовали нас радостными трелями. В каждой заполненной водой канаве, на каждой залитой равнине плескались дикие гуси и утки. Хелен Флайт пришла в восторг от такого птичьего изобилия и то и дело просит капитана задержаться, чтобы ей можно было подстрелить какую-нибудь – чтобы зарисовать, а потом ловко и умело снять шкурку для коллекции.

Капитан, сам отличный охотник, получает такое искреннее удовольствие, наблюдая, как ловко управляется с дробовиком мисс Флайт, что не возражает против частых остановок. Джимми-погонщик мулов, мой новый друг, тоже восхищен ловкостью Хелен и не упускает возможности остановить фургоны, чтобы полюбоваться меткостью нашей охотницы.

И она спрыгивает на землю, уверенная, деловитая; ее ноги твердо упираются в землю, слегка расставлены, носки врозь. Хелен заряжает дробовик с дула. Хотя погода теплеет с каждым днем, мисс Флайт не снимает костюма и особенно со спины больше смахивает на мужчину, нежели на женщину. Из фляги, которая хранится в кармане куртки, она насыпает порох в ствол, пропихивая его хлопчатым пыжом из старой нижней юбки. После чего делает блестящий выстрел – и затыкает дуло картонным пыжом. К чести мисс Флайт, она бьет только птицу на лету – считая, что иное «неспортивно».

Это относится не только к коллекционным образцам – она постоянно пополняет наши запасы разнообразной водоплавающей и прочей пернатой дичью – мы то и дело вспугиваем птиц в зарослях ирги или в заболоченных канавах. Утки, гуси, куропатки, бекасы и ржанки – свежатина вносила весьма приятное разнообразие в наш скудный армейский рацион.

Всего за два дня пути от Форта-Ларами мы заметили оленей, лосей, антилоп и небольшое стадо жирующих на траве бизонов, и, хотя капитан запретил солдатам охотиться, чтобы не привлечь выстрелами внимание враждебных индейцев, мяса у нас было достаточно.

Из-за весеннего половодья мы стараемся ехать по возвышенностям, хотя иногда приходится спускаться, чтобы переправиться через речки и протоки. Мулам, которые вовсе не в восторге от того, что приходится брести по густой грязи и мочить копыта, это не по нраву. «Старые мулы этого вообще не любят, – учит меня Джимми. – Когда приходится совать ноги в воду. В этом они совсем не как кони. Они до чертей не любят сырости, как старые бабы. Зато вот в остальном – я предпочту старого мула любому коню. Любому!» Странный и грубоватый парень этот Джимми, но, кажется, сердце у него доброе.

Переправляться через заболоченные канавы – значит окунуться в сырость и грязь, причем всем вместе. Уже пару раз за день нам приходилось спешиваться, чтобы облегчить мулам работу, и, подбирая юбки, пересекать вброд реки, отчего ноги промокали до костей.

И вот, однако же, низины – самые красивые места в округе – все живое или обитает по берегам рек, либо приходит напиться с широких безводных срединных равнин.

Ночью мы разбиваем лагерь, стараясь становиться на сухой земле, но как можно ближе к воде. Мулов стреноживают или привязывают на лугу, где роскошная зеленая трава уже выбрасывает сочные побеги. Это очень красиво! Когда-нибудь я вернусь и заберу своих детей, и мы вместе навестим эти чудные места… Поселимся в домике на берегу ручья, чтобы рядом луг, а вокруг него – тополя… Ах, только мечты придают мне сил!

А в реальности нам суждено жить в шалаше. Подумать только! Как кочевники или цыгане! На какую же авантюру мы согласились…

К моему большому огорчению, капитан Бёрк избегает моего взгляда и со дня отъезда из форта мы едва обмолвились парой слов. Я чувствую, что он нарочно избегает меня. Может, потому, что теперь он «на службе», и строгий командир вытеснил в нем галантного и обходительного светского льва. Признаюсь, я предпочитаю последнего.

Сегодня за ужином в палатке, которую наши военные конвоиры упорно называют «полевой кухней», разговор, как все чаще в последнее время, зашел о шайеннах. Капитан нехотя, но все же признался, что племя это принадлежит к очень развитой ветви американских индейцев – это красивые, гордые и независимые люди, которые стараются избегать общения с белыми настолько, насколько это возможно – они не жалуют ни миссионеров, ни коммерсантов и вообще стараются не торговать с бледнолицыми в том объеме, в каком это происходит с другими племенами. Что, по словам капитана, позволило им остаться менее «испорченными», чем другие.

– Я думаю, вы неверно выразились, капитан, – подала голос официальный представитель церкви, Нарцисса Уайт, – поскольку в ваших словах я слышу намек на то, что корни «испорченности» дикарей лежат в столкновении с христианской цивилизацией, тогда как она – суть лестница, по которой они поднимутся из нечистот язычества!

– Я полагаю себя добрым христианином, мэм, – ответил капитан, – но вместе с тем я человек военный. И история учит, что прежде, чем приступить к благородной миссии по расширению границ христианского мира, язычников сначала следует победить в бою. «Испортили» их, как я это разумею, «Подарки Краснокожим» – пайки и бесплатные продукты, которые не заработаны в поте лица. К сожалению, наше правительство никак не возьмет в толк, что они подобны собакам, которые ждут подачки со стола: будут просить лишь больше «благотворительных корзинок».

– И невест, – мягко поддакнула я. – Дай краснокожим тысячу белых женщин, и скоро они потребуют еще одну!

– Хотя я слышу в вашем голосе насмешку, мисс Додд, – ответил капитан, и в его глазах блеснули искры смеха, – но вы совершенно правы. Наши добрые намерения сделают их лишь жаднее. Убедить дикарей в преимуществах цивилизованного образа жизни можно, лишь доказав им наше превосходство на поле брани.

– Да, но не потому ли наше правительство посылает нас пожить среди них? – спросила я с деланной храбростью.

– Та, Мей, я тоже так тумаю, – сказала Гретхен Фатгауэр. – Уж они-то поймут, что такое «сила», когда с нами познакомятся! – И мы все рассмеялись. А что было делать?

22 апреля 1875 года

В этот вечер погонщик мулов Джимми зашел в палатку, которую я делила с Мартой и малюткой Сарой. Джимми попросил меня выйти на пару слов и, когда я выбралась наружу, сообщил, что капитан Бёрк ждет меня у себя. В нашем лагере в конце дня оставалось так мало места для уединения, что просьба напугала меня, в особенности в свете недавней холодности капитана. Парень отвел меня к нему. Странный он, этот Джимми. Что-то с ним не так, но я никак не возьму в толк, что именно…

Капитан приветствовал меня на входе в свой шатер-палатку и, кажется, искренне обрадовался моему появлению.

– Надеюсь, вы не сочтете мое приглашение слишком нахальным, мисс Додд, – сказал он, – но вечерние привалы в походах невыносимо скучны, особенно для такого старого вояки, как я, который порядком их навидался. Я всегда таскаю с собой любимый томик Шекспира и коротаю вечера за чтением. Думал: может, вы присоединитесь ко мне – гораздо приятнее читать вслух с таким же любителем.

– О, благодарю вас, капитан, с удовольствием! – ответила я. – Может, пригласим Хелен Флайт, чтобы кто-то мог читать третьи роли?

Эти слова я произнесла намеренно, чтобы посмотреть на то, как отреагирует капитан. И к радости моей, он слегка нахмурился с явной досадой. Но мгновенно овладел собой и тут же стал тем самым идеальным джентльменом:

– Да, да, конечно, мисс Додд, отличная мысль! Конечно, надо позвать мисс Флайт. Сказать Джимми, чтобы сходил за ней?

Тут наши взгляды встретились, какое-то время мы молча и пристально смотрели друг на друга, и все притворство расплавилось в жарком этом взгляде, точно лист пергамента на огне свечи.

– Или, может быть, Джон, – тихо сказала я, – вы разрешите звать вас Джоном, правда? Может, в самом деле, вдвоем нам будет… веселее?

– Да, Мэй, – прошептал он. – Тоже думал об этом. Хотя очень не хочу, чтобы из-за меня тебя обвинили в неподобающем поведении.

– Ах, да, в неподобающем поведении, – сказала я. – Разумеется, наша милая святоша мисс Нарцисса Уайт, у которой повсюду шпионы. Она все замечает и не упустит возможности влезть в чужие дела. Но, сказать по правде, капитан, в эту минуту меня меньше всего беспокоит, что обо мне подумают.

Так я вошла в палатку капитана Бёрка, совершив поступок, который, как мы оба и подозревали, вызвал немалый скандал среди нашей компании, хотя вечер был совершенно… почти совершенно невинным, потому что нам обоим было прекрасно известно о наших чувствах, и проводить вечер наедине означало лишь ворошить угольки того, чего не может быть. Но в ту ночь мы вдвоем читали Шекспира – и ничего больше. И меньше тоже. Дело в том, что между нами ничего не произошло – кроме обоюдного невысказанного желания. Оно висит между нами, соединяя наши судьбы, точно паутина. Может быть, все дело в странных обстоятельствах или в том, что нам все равно не принадлежать друг другу, но никогда в жизни я не переживала подобного смятения чувств.

Когда, несколько часов спустя я вернулась в палатку, Марта не спала на своей походной койке.

– Мэй, Господи Боже мой, ты спятила?!

Я улыбнулась и, наклонившись к ней, шепотом процитировала:

– Но ведь любовь – чистейшее безумие. Она, как буйный сумасшедший, заслуживает карцера и кнута… «Как вам это понравится», акт третий, сцена вторая. Наверное, потому меня и зовут сумасшедшей всякий раз, когда я влюбляюсь, Марта.

– Ты влюбилась? Господи Боже! Как вы… это же невозможно! Тот человек помолвлен. Ты тоже скоро выйдешь замуж. Это невозможно!

– Знаю, Марта. Я просто играю роль. Наш брат, истинный влюбленный, подвержен страшным прихотям. Как ты, должно быть, догадалась, нынче ночью мы развлекались чтением из «Как вам это понравится».

– Ты ведь не бросишь нас, Мэй? – Голос Марты дрожал. – Не оставишь меня наедине с дикарями, чтобы удрать с капитаном?

– Конечно, нет, милая, – ответила я. – Мы же поклялись: одна за всех, и все за одну!

– Потому что я бы ни за что не поехала, если бы не ты, – сказала моя бедная робкая Марта, и я поняла, что она вот-вот расплачется. – Прошу, не бросай меня. Я вся извелась с тех пор, как заметила, что вы с капитаном смотрите друг на друга. Все это заметили. И только об этом и говорят.

Я взяла ее за руку.

– Одна за всех, и все за одну, – повторила я. – Я никогда не брошу тебя, Марта. Клянусь. Никогда.

23 апреля 1875 года

Как я и подозревала, Уайт уже наябедничала всем про мои «шашни» с капитаном. В этом ей помогла южанка, Дейзи Лавлейс, с которой у них возникла странная дружба – должно быть, потому, что обеих недолюбливают. Но какое значение это все имело? Грубые сплетни, которые они разносили, родились из тупой зависти – и я не собиралась допустить, чтобы они задели меня.

Также все заметили, что мисс Лавлейс и мисс Уайт наперебой пытались угодить капитану – будучи, должно быть, в неведении, что он, как истинный католик, недолюбливал протестантов, а после сражений в рядах армии Союза крепко сомневался и в южанах.

В самом деле – попытки Лавлейс произвести впечатление на капитана за обеденным столом рассказами о «папеньке» и некогда принадлежавшей их семье плантации с двумя сотнями «ниггеров» выглядели нелепо и жалко. Единственное, чего она добилась этим, – это лишь позабавить капитана. Однажды за ужином он спросил у нее, что стало с плантацией ее отца.

– Он потерял все в войну, са-эр, – ответила она. – Проклятые янки сожгли все дотла и освободили ниггеров. Папочка так и не оправился от этого: он начал пить и умер больным и нищим.

– Очень жаль, мэм, – сказал капитан, вежливо поклонившись, но не без обычной иронической искорки в глазах. – А ваш отец воевал?

– Нет, са-эр, нет, – ответила она, прижимая к груди пуделиху, Ферн-Луизу. Она позволяла псине сидеть у себя на коленях и кормила ее со стола. – Мой па-почка считал, что первым долгом должен сидеть дома и защищать семью и собственность от насильников и мародеров, которыми прослыли янки. И он отправил своих лучших ниггеров воевать вместо себя. Конечно, они сразу же удрали в Союзную армию, как делают все ниггеры при первой возможности.

Мы с капитаном незаметно переглянулись: уже научившись понимать друг друга без слов, держу пари, мы оба в этот момент подумали, что сам великий Шекспир не смог бы написать более достойной судьбы бедному папеньке.

24 апреля 1875 года

Мы въехали на подконтрольную индейцам землю, и нам запретили отходить от фургонов без сопровождения военных. Нам только что рассказали, что в прошлом месяце лейтенант Леви Робинсон, в честь которого и был назван лагерь, куда нас везли, сопровождал лесовоз в Форт-Ларами, но был застигнут врасплох индейцами сиу из ближайшего селения, Красное облако, и убит в бою. Очевидно, что до этого от нас скрывали подобные факты, чтобы не провоцировать панику, и, конечно, этим объяснялось и большое количество военного эскорта с капитаном Бёрком во главе.

Близость опасности придала нашей миссии более… осязаемые черты, что ли. Лишь в это мгновение, будучи на полпути к цели, мы в полной мере почувствовали, что нас ждет нечто, к чему мы совсем не готовились – или же заставляли себя не думать об этом. Подозреваю, что серьезность, не сходившая с лица капитана Бёрка с момента отъезда из форта, объясняется тем же беспокойством. И все же мы едем вперед, к нашей неотвратимой судьбе…

25 апреля 1875 года

Я сделала невероятное открытие. Сегодня днем, отлучившись в заросли ивняка, чтобы справить нужду, я обнаружила там «Джимми» за тем же занятием. По очевидным причинам я теперь знаю, что это не «он», а «она» – да-да, вовсе не юноша, а женщина! Мне с самого начала казалось, что что-то с ним… с ней не так. Ее настоящее имя, как она мне призналась, было Герти, но в приграничных районах ее знают, как «Грязную Герти». Нам доводилось слышать истории об ее эскападах в фортах и факториях на всем пути. Трактирщица, которая стала игроком, вооруженной бандиткой и погонщиком мулов; это была самая грубая и эксцентричная из когда-либо виденных мной женщин: при этом человек очень хороший, только резковатый. Она очень просила меня не выдавать ее, потому что прочие погонщики не имеют понятия о том, кто она такая, и если они узнают, она лишится работы.

– Я просто пытаюсь устроиться в этой жизни, милая, – говорила она. – В этой стране никто не возьмет погонщиком бабу – тем более по кличке Грязная Герти. И недавно я узнала, что, если представляться мужчиной, никто не станет лезть к тебе в скатку ночью – а если кто и полезет, сама знаешь, как к таким относятся. Ну а девчонка может орать сколько угодно, а если кто и услышит, то скорее подождут своей очереди. Ну, а если ты парень и кто-то полезет к тебе в штаны, то с извращенцами разговор короткий. Мужики странные люди, это я точно знаю.

Хотя я с трудом представляю, как кто-то выстраивался бы в очередь к Грязной Герти, я с удовольствием езжу на повозке с «Джимми», тем паче теперь, когда знаю его (или ее) секрет. И я никому не расскажу, даже капитану. Хотя подозреваю, что он сам давно догадался.

26 апреля 1875 года

Кэмп-Робинсон оказался именно таким, каким представлялся – палаточным лагерем. Нас разместили в больших многоместных палатках, где мы спим на тех же деревянных, обтянутых брезентом койках под грубыми армейскими одеялами, к которым привыкли в пути. Также везде предпринимались особые меры безопасности – везде, в любое время дня, стояли часовые – что лишило нас последних остатков частной жизни.

Все сходились на том, что весной индейцы вели себя очень неспокойно. В феврале, в тот же день, когда был убит несчастный лейтенант Робинсон, в конторе торговой компании Красное Облако убили торгового агента по имени Эпплтон и угнали пятнадцать мулов из принадлежавшего правительству табуна. В преступлениях подозревали и наших шайеннов, и сиу. Мы прибыли в нестабильный, хотя, может, как раз самый подходящий момент, и капитан Бёрк всерьез пекся о нашей безопасности. Вскоре нам представится отличная возможность доказать собственным примером, что мы, женщины, сможем привить дикарям какие-никакие зачатки цивилизации.

Кое-кто из «невест» не доехал до лагеря, оставшись в поселках на пути, и по прибытии нас осталось чуть меньше сорока. Нам сообщили, что мы – первая партия обещанного индейцам «обмена» – то есть и впрямь первопроходцы и пионеры этого странного эксперимента. Говорили, что скоро к нам присоединится «подкрепление» – в другие форты в окрестностях уже свозили другие группы женщин. Но будучи первыми, мы удостоились чести быть «обменянными» на лошадей для очень влиятельной ветви племени – Людей великого вождя Маленького Волка. Капитан, рассказывая нам о своих этнографических изысканиях, сообщил нам, что шайенны живут небольшими группами и собираются вместе лишь несколько раз в год, – как мигрирующие стаи диких гусей. Что делает осуществление такого «обмена» делом довольно сложным, поскольку весной, летом и осенью индейцы кочуют вслед за стадами бизонов, и лишь зимой строят более-менее постоянные поселения вдоль устьев рек. Нас отправят в такой вот зимний лагерь, точное место расположения которого неизвестно, но капитан предупредил, что кочевать придется практически постоянно. Для тех из нас, кто привык к оседлому образу жизни, это прозвучало дико и пугающе. В самом деле, интересно, можно ли подготовить человека к такому испытанию? А может, капитан прав, и все это чистой воды безумие? Слава Богу, у нас есть Фими и Хелен Флайт. И Гретхен. Они не понаслышке знакомы с дикой природой, что само по себе неоценимо для нас, большинство из которых – городские девушки, мало знакомые с жизнью за пределами городских стен. Я начала понимать, зачем мистер Бентон, который меня вербовал, расспрашивал про палатку и ночевки на природе… А ведь капитан предупреждал, что это меньшее из зол…

6 мая 1875 года

Господи, сегодня мы их видели! Наших будущих хозяев. Приезжала целая делегация, чтобы осмотреть нас, точно товар… Собственно, так и есть. Им действительно удалось ошеломить меня. Я насчитала пятьдесят три человека – хотя сосчитать их оказалось не легче, чем песчинки на ветру. Мужчины верхом на лошадях, на которых они держались, точно были единым целым, налетели, точно смерч или большой единый организм, пронеслись со свистом и стали флангом. Охранявшие нас солдаты, всполошившись, вскинули ружья на изготовку, но вскоре стало ясно: индейцы прибыли по делу.

К своему несказанному облегчению, я убедилась и спешу сообщить, что они разительно отличаются от бедолаг, слонявшихся по форту. Это худощавые, пышущие здоровьем люди, с темной, каштанового цвета кожей, тонкой костью и сухими, крепкими мышцами. Они обладают почти звериной ловкостью и не лишены благородства в облике. По первому впечатлению, эти люди кажутся ближе к природе, чем дети белого человека. Я вовсе не имею в виду, что они показались мне примитивными – напротив, они выглядят так, словно составляют единое целое с окружающим миром. Раньше я думала, что индейцы – это здоровенные неуклюжие существа, какими их рисуют карикатуристы, – а они оказались изящными, точно сказочные эльфы.

Конечно, это вовсе не означает, что дикари не представляют угрозы. Лица многих из наших гостей были раскрашены причудливыми узорами, одеты они были в роскошные одежды из выворотной кожи и носили причудливые украшения. Кто-то, напротив, щеголял голым торсом и был босиком, и их тела тоже покрывали узоры. На головах у иных были перья и красивые головные уборы, в руках они держали богато украшенные копья, поблескивающие в солнечном свете. В волосах, заплетенных в косы, красовались бусы и кованые серебряные монеты, на шее – ожерелья из костей и зубов животных, медные пуговицы и серебряные колокольчики, отчего и без того помпезное появление сопровождалось треньканьем и звоном, что усиливало ощущение сказки.

Индейцы – превосходные наездники; они виртуозно управлялись с маленькими быстроногими лошадками, которые также были богато украшены – в гривы и хвосты вплетены перья и бусины, кусочки меха, оловянная и медная проволока, пуговицы и монеты.

Правда, на некоторых из одежды были лишь набедренные повязки – весьма нескромные, так что почти не оставляли простора воображению, отчего некоторые молодые дамы стыдливо отворачивались. Но я никогда не была из скромниц. В самом деле, из множества крайне противоречивых эмоций, охвативших меня, когда я впервые увидела лавину этих странных существ, точно спаянных вместе кентавров, – признаюсь, самым сильным было странное, пугающее воодушевление.

Тот, кого группа шайеннов, очевидно, признавала вожаком, гордый и красивый мужчина, принялся энергично общаться жестами с сержантом, который командовал нашей охраной. Нам посоветовали как можно скорее выучить язык жестов, да получше, для чего выдали составленные лейтенантом Кларком листовки, где описывались самые распространенные жесты. Капитан Бёрк, который владеет этим искусством в совершенстве, тоже показал нам несколько. Мы с капитаном даже попытались разыграть жестами отрывок из «Ромео и Джульетты» – и небезуспешно, могу сказать, все много смеялись, что особенно ценно теперь, когда наше расставание так близко!

Теперь, услышав разговоры обитателей форта и индейцев-разведчиков на службе в Армии США, я даже не представляю, как мы будем учить разговорный язык этих людей. На слух он кажется примитивным – какие-то гортанные звуки и хрюканье, и ни одного знакомого латинского корня… С таким же успехом можно было постараться выучить язык койотов или журавлей – примерно в такой степени их язык напоминал наш.

Часть женщин только и могли, что робко разглядывать из-за откидного полотнища палатки индейцев, оживленно лопочущих на своем диком языке. Самые бойкие из нас выбрались наружу и встали возле палаток, чтобы лучше рассмотреть наших гостей. Уверяю, зрелище было еще то: женщины, сбившиеся в группки, напротив прекрасных всадников – мы рассматривали друг друга, точно собаки, только что не принюхивались.

Бедная Марта покраснела как рак – при виде индейцев она совершенно лишилась дара речи.

Наша англичанка, Хелен Флайт, вскинув брови с уже привычным выражением ошалелого восторга, оказалась менее молчаливой.

– Господи! – воскликнула она. – Живописные-то какие! Смотрите – я видела жителей флоридских болот, и те постоянно мажутся жутко некрасивой коричневой жижей от москитов, которых там тьма. Но эти ребята – просто мечта художника!

– Или хууудший кошмаааар девочки, – возразила ей Дейзи Лавлейс – держу пари, она успела принять на грудь и теперь обнимала свою старую пуделиху, а глаза ее с набухшими веками сузились в щелки. – Они же чееерные, что твои ниииггеры, Фе-эрн-Луи-иза. Папочка бы уумер, если бы узнал, что его малышка выйдет замуж за черного ни-иггера!

Дерзкие сестрички Келли, которых нисколько не испугало появление индейцев, протолкнулись к нам поближе, чтобы рассмотреть их. Шайенны, в свою очередь, тоже совершенно завороженно смотрели на рыжих двойняшек – и что-то отрывисто залопотали, искоса на них поглядывая. У дикарей престранная манера смотреть на тебя – кажется, что они не видят тебя вовсе. Это трудно описать, но они не смотрят прямо на тебя, как белые, но точно изучают боковым зрением. «Смотри, Мегги! – сказала Сьюзен. – Смотри, я, кажется, вон тому понравилась! Симпатичный парень на белой в яблоках лошадке. О, точно, понравилась! – И бесстыжая девка приподняла подол платья, чтобы показать юноше голую ногу.

– На это глянь-ка тогда, дорогой, – сказала она с хрипловатым смешком. – Не хочешь ли приклонить копье в этом райском уголке? – Ее дерзость совершенно обескуражила беднягу, он осадил лошадь, и она заходила по кругу.

– Какая плохая девчонка, Сьюзи! – сказала сестра, Маргарет. – Ага, глянь, бедолага аж кругами ходит. Хотя я не сомневаюсь, что ты ему глянулась.

Гретхен Фатгауэр встала, большая и недвижимая, точно здание, уперев руки в широкие свои бедра и щурясь на солнце. Наконец она подняла кулак, затрясла им, точно призывая к тишине, и прокричала:

– Эй! Фы, парни! Я – хорошая женщина! Я буду хорошей женой! – и постучала себя по груди. – Я не кра-сотка, зато рожу больших и сильных детей!

И она расхохоталась, утробно мыча, как корова.

Фими, как всегда, спокойная и невозмутимая, только добродушно усмехнулась и покачала головой – судя по всему, зрелище ее позабавило. Кажется, ее темная кожа произвела фурор среди индейцев, потому что вокруг нее тут же стало виться несколько человек, явно переговариваясь и касаясь своих щек, намекая на цвет ее кожи. Потом кто-то помахал своим, и через мгновение здоровенный чернокожий индеец выехал вперед и встал перед Фими. Одет он был, как все индейцы, но совершенно точно родился негром, да таким рослым, что верхом на пони выглядел, точно оседлал игрушечную лошадку.

– Вот это да! – усмехнулась Фими. – Я думала, что видела все, но просто не верю своим глазам! Ты чего это нацепил перья, ниггер?

Но, похоже, негр знал английский не лучше, чем прочие, он лишь что-то пробурчал в ответ на индейском наречии.

Потом дикари начали оживленно совещаться. Кто-то даже спорил на повышенных тонах; атмосфера напоминала аукцион на чикагском скотном дворе. Держу пари, они и правда выбирали, кому какая достанется! Они не тыкали в нас пальцем, но посматривали оценивающие и быстро-быстро лопотали. Оставалось лишь гадать, что они говорили: «Я возьму с желтыми волосами! Я возьму рыжую! Я возьму большую! С черной кожей – моя! А моя – в синем платье! Я возьму ту, что с белой собакой!..» Не будь вся сцена похожей на сон, можно было разобидеться на их наглость. Но с самого начала, а в этот момент – особенно, мы понимали, что стоим на пороге нового мира, что цивилизация, в которой мы жили всю жизнь, будто обрушивается за нашей спиной в огромную воронку, разверзшуюся под ногами.

Я стала оглядываться, пытаясь догадаться, который из них положил глаз на меня, как вдруг поняла, что на меня смотрит тот самый, что прибыл во главе всадников и теперь сидел на лошади, абсолютно неподвижный, не говоря ни слова. В руках он держал копье и богато украшенный щит, а на голове у него красовался роскошный убор из орлиных перьев, ниспадавший на спину и на круп коня. Копыта животного были разрисованы белыми зигзагами молний, но лицо вождя осталось нераскрашенным. Выглядел он заметно старше прочих, или просто казался таким, потому что не суетился и излучал зрелую уверенность в себе. У него была темная кожа, привлекательные черты и резко очерченные скулы. И он не лопотал и не делал знаков, как другие, а просто сидел и смотрел. Чуть погодя он поднял копье и слегка качнул им в мою сторону – поистине королевский жест: «это моё»; таким образом осуществилась совершенно феодальная «принадлежность по праву», и я без тени сомнения поняла: вождь выбрал в невесты меня. Я кивнула… не то, чтобы ему лично, но в знак согласия, окончательного принятия той сделки, что мы заключили, и признаюсь честно – чисто по-женски расчетливо подумала, а ведь могло быть куда хуже.

В этот момент я оглянулась и увидела наших солдат – выстроившись в шеренгу, они беспокойно наблюдали за происходящим. Попутно пытаясь успокоить лошадей – те фыркали и тихо ржали, становились на дыбы и били копытами, почуяв чужие запахи и увидев диких собратьев. Во главе батальона уверенно держа ноги в стременах и осторожно отводя в сторонку белую кобылицу, был капитан Джон Бёрк, и в глазах его стояла невыносимая грусть.

Так же внезапно, точно повинуясь неслышимому сигналу, дикари, все, как один, развернулись с поразительной слаженностью, точно стая черных дроздов, вспорхнувшая с земли, и ускакали прочь так же стремительно, как появились.

7 мая 1875 года

Утром комендант лагеря, полковник Брэдли, явился к нам в сопровождении капитана Бёрка – целью его визита было рассказать нам о предстоящей процедуре «передачи». Какое неромантичное слово! Все должно случиться завтра утром. Шайенны приедут на рассвете; нам посоветовали взять с собой как можно меньше багажа, потому что дикарям неведомы чемоданы, и средств для транспортировки у них нет. Как съязвил капитан, колеса они пока не изобрели.

В течение дня еще кое-кто из наших передумал – уверена, что причиной тому послужило появление давешних индейцев. В самом деле, одна несчастная девушка, которую, как и меня, забрали из лечебницы Чикаго, куда ее упекли за «нервозность» – кажется, совсем помешалась: всхлипывая, она бормотала несвязную чушь. Ее отправили в лазарет. Она вела себя так, как и полагается сумасшедшей. В самом деле, прерия – не место для нервических больных. Посреди ночи еще четыре женщины попытались удрать из лагеря, но утром солдаты их отыскали и вернули. Обнаружили их индейцы-разведчики в холмах – в полубессознательном состоянии и промерзших до костей; ночами в горах было еще холодно. Я не знаю, что с ними сталось. Для себя я решила: сделка так сделка. Но Бог свидетель, все мы сомневались в выборе…

Да, завтра за нами вернутся… Господи… Что же мы наделали?

Постскриптум к записи сего дня. Поздно вечером «Джимми» заглянула в нашу палатку и позвала меня.

– Кэп зовет тебя, милая, – сказала она. – Должна предупредить: видок у него не из лучших.

Ранее, когда нас собирал полковник Смит, я уже заметила, что капитан молчалив и чем-то озабочен; но, когда я вошла в его палатку, все же не ожидала, что он будет таким взволнованным. Он сидел в кресле, перед ним стояла бутыль виски и стакан, а когда я подошла, он вскочил и начал расхаживать туда-сюда, точно разозленный лев по клетке.

– Вы знаете, зачем я за вами послал? – от его обходительности не осталось и следа.

– Уж не за тем, чтобы читать Шекспира, – ответила я.

– Можете смеяться надо мной сколько угодно, Мэй! – отрезал он. – Вы гордая и неосмотрительная! Но это уже не игра. Вы больше не актриса в этом фарсе.

– Мне неприятны ваши слова, Джон! – ответила я. – Я знаю это, как никто. Тогда я отвечу прямо: я подозреваю, что вы будете просить меня не принимать участия в завтрашнем обмене.

Он перестал ходить и обернулся ко мне:

– Просить? – взвился он. – Умолять? Я вам запрещаю! Вы не должны соглашаться на это безумие. Я не допущу этого!

Признаю: я тогда смеялась над расстроенным капитаном… Но то была напускная храбрость отчаявшейся женщины. Ведь, сказать по правде, я тоже начинала терять голову от страха по мере приближения нашей участи и опасений за себя и подруг. С тех пор, как мы увидели дикарей живьем, все наши моральные устои пошатнулись. Но я бы ни за что не показала остальным и капитану, что мне страшно и я больше не верю в себя.

– Дорогой мой капитан, – сказала я. – Позвольте вам напомнить, что я не ваш солдат, и вы не имеете права мне что-то запрещать. В любом случае, приказы тут отдают вышестоящие чины.

Капитан покачал головой – от недоверия, но и гнев его улетучился.

– Откуда у тебя сила, чтобы смеяться, Мэй? – мягко удивился он.

– То есть вы вправду решили, Джон, что я смеюсь оттого, что мне легко? – спросила я. – Что я насмехаюсь над вами? Считаю, что это пьеса, в которой я – актриса? Неужто вам непонятно, что я смеюсь, чтобы не заплакать? – И я процитировала: – Свое страданье я научу быть гордым…

– …и сама покорно подчинюсь веленьям скорби, – закончил за меня капитан Бёрк – и вдруг опустился передо мной на колени: – Послушай, Мэй, – он сжал мои руки в своих, – ты не просто не можешь себе представить, через что вам придется пройти. Вы не сможете жить среди этих людей – это все равно, что жить в стае волков или в медвежьей берлоге. Ведь они так отличаются от нас! Поверь мне, я знаю, что говорю. Дикари – не просто иная раса, это вообще иной вид человека!

– Но все же человека, Джон? – переспросила я. – Неужели мы не сможем найти ничего общего, мы, человеческие женщины и мужчины?

– Это первобытные люди, Мэй, – ответил он. – Язычники, так и не развившиеся, чтобы стать выше мира природы, не соприкоснувшиеся с красотой культуры и цивилизации. У них нет религии, только суеверия, нет искусства, кроме рисунков на камнях, нет музыки, кроме барабанного боя! Они не читают и не пишут! Я спрашиваю вас: есть ли у дикарей свой Шекспир, свой Моцарт, свой Платон? Это дикие, ленивые люди. История их написана кровью: столетия беспрестанных битв, зверств, воровства и резни, убийств и вырождения! Послушайте меня, Мэй, – они живут не так, как мы. Не так думают… – он замешкался, точно искал слова, – не так… любят.

У меня перехватило дыхание от ужаса и мрачных предчувствий, когда я услышала суровые слова капитана.

– Любят? – переспросила я, почти утратив самообладание. – Что вы имеете в виду, Джон, почему дикари любят не так?

Но он лишь покачал головой и отвел глаза:

– Они… как звери, – наконец выдавил он.

– Господи, Джон! – тихо сказала я; никогда еще я не испытывала такого отчаяния… или мне так почудилось в тот миг. Но потом я вспомнила то отчаяние, от которого бежала, – и тут же бездны моего ужаса куда-то испарились.

– Как-то ты спросил меня, почему я согласилась участвовать в программе, – сказала я. – И теперь я расскажу, капитан. Может, это успокоит вас. Меня завербовали из психиатрической лечебницы – дали выбрать между остатком жизни за решетками на окнах и жизнью среди дикарей. А ты бы что выбрал, Джон?

– Но ведь ты не безумнее меня, Мэй, – поразился капитан. – За что же тебя туда отправили? Прости мою нескромность, но я спрошу.

– За любовь, – ответила я. – Я полюбила человека, которого моя семья сочла недостойным.

От моего взгляда не укрылась тень разочарования, пробежавшая по лицу Джона Бёрка – его взращенная в католичестве добродетель явно была задета известием о моем «грехе». Он отвел взгляд в замешательстве.

– Людей не запирают в психушку за ошибки, – сказал он.

– Ошибки, Джон? – вспылила я. – Любовь не может быть ошибкой. Мои дорогие дети, о возвращении к которым, когда закончится эта авантюра, я молюсь каждую ночь, они не ошибка!

– И что же за официальный диагноз, который поставили врачи, чтобы держать тебя в лечебнице? – спросил он.

– Половая невоздержанность, – ответила я честно. – Как выражаются мои родственники, «развратность».

Тут он выпустил мою руку и поднялся с колен. Он снова отвернулся от меня; лицо его выражало еще большее расстройство. Я догадывалась, о чем он думает.

– Джон, – сказала я. – Я не чувствую нужды оправдываться от этих лживых обвинений или говорить, почему я так себя повела, сейчас и тогда. Мы ведь с тобой друзья, так? В такое короткое время мы успели привязаться друг к другу. Если бы мы встретились при иных обстоятельствах, если чувства мне не лгут, мы стали бы много больше, чем друзья. Может быть, излишне страстная, да, но не развратная. В моей жизни был только один мужчина. Отец моих детей, Гарри Эймс.

– Я могу вмешаться в твою судьбу и обратиться к властям! – перебил он меня, вновь обернувшись. – Может быть, мне удастся найти предлог, чтобы тебя освободили от участия в этом позоре.

– Даже если сможешь, – возразила я, – ты не в силах запретить моей семье снова упрятать меня в это жуткое место. Как ты сказал, я не могу представить жизнь среди язычников? А ты не можешь представить, каково мне было там, где каждый день походил на предыдущий – один безнадежный и бессолнечный день сменялся другим, и так снова и снова. Что бы ни ожидало меня в странном новом мире, оно не сравнится с пережитыми мною скукой и тяготами лечебницы. Я скорее умру, чем вернусь туда, Джон!

И я встала и подошла к нему. Обняла за талию и положила голову ему на грудь. И стояла так, слушая биение его сердца.

– Должно быть, теперь ты ненавидишь меня, Джон, – сказала я. – Теперь, когда знаешь правду. Может, ты решил, что я заслужила свое наказание – быть отправленной к туземцам.

Конец ознакомительного фрагмента.