Мечты всмятку
Стояло обычное лондонское утро… нет, день… нет, если настаивать на точности, стрелки часов приближались к двенадцати, когда возле театра «Лицеум» замаячила долговязая фигура. Это был мистер Стокер, театральный менеджер. Мистер Абрахам Стокер, которого даже не самые близкие знакомые называли попросту Брем, нервно подпрыгивал и время от времени теребил светлую широкую бороду, что служило у него признаком не лучшего расположения духа. На то были причины. Во-первых, он наступил в лужу, где лошадёнка какого-то кэбмена оставила немалое количество навоза. Во-вторых, при одевании выяснилось, что прислуга выгладила воротничок рубашки с чрезмерным усердием, придавшим исходной белизне оттенок жжёного сахара. И в-третьих – и, позвольте заметить, в-ос-новных! – на завтрак были яйца всмятку! Снова, снова яйца всмятку!
– Флосси, – жалобно возопил он, выдёргивая ложечку из желтоватой жижицы, – дорогая, ну почему яйца? Почему всегда яйца? Я же вчера просил бифштекс!
Флоренс, его дражайшая супруга, откинулась на спинку стула и, подобрав с кружевной груди лорнет на шнурке, уставилась сквозь него на мужа, как на некий странный предмет изобразительного искусства.
– Милый, – холодно ответила она, – жалованье, которое определил тебе Ирвинг, не настолько велико, чтобы мы могли себе позволить лишние расходы на мясника. К тому же мясо не полезно для твоего слабого здоровья.
Слабость здоровья, державшая Брема Стокера в постели, миновала, когда ему исполнилось семь лет. С тех времён и по сей день он ощущал время от времени лишь один вид слабости – тот, от которого излечивает порция хорошо прожаренного бифштекса.
– Значит, на мясника денег нет? – поддался он безумному порыву. – А на лорнет есть? А на модный пояс к выходному платью? А на трёхтомник этого поэта… этого, как его… его же невозможно читать!
Зажмурясь от собственной смелости, Стокер ждал громов и молний. Их не последовало. Он осторожно открыл один глаз. Жена поникла над яйцами всмятку в позе скорбящей Ниобеи. Стокер открыл второй глаз. По щеке Флоренс скользила медленная, выразительная слеза.
– Флосси! Фло, цветочек мой! Ах я, грубиян! Что я наделал?
– Невозможно читать, – произнесла Флоренс надрывным голосом, и вторая слеза покатилась по второй щеке. – Ну конечно, чего ещё ожидать от юриста, который тратит жизнь на угождение второсортному актёру?
– Сэр Генри Ирвинг не второ…
– Подумать только, в меня был влюблён сам Оскар Уайльд! Между прочим, он высоко ценил мой литературный вкус…
О нет! Только не это! Стокер упал бы перед женой на колени, но ему мешало расположение обеденного стола.
– Фло, душенька, забудь об Уайльде! Тем более, всё равно сидеть ему в тюрьме. Поверь, пройдёт совсем немного времени, и твой муженёк станет литературной знаменитостью не хуже Уайльда.
Щеки Флоренс гневно вспыхнули, мигом высушив слёзы:
– Ну и чем ты думаешь прославиться? Своими вампирами?
Стоило Стокеру об этом вспомнить, всё существо его заполняла едкая изжога. И причиной тому служили отнюдь не варёные яйца.
Брем Стокер всегда знал, что он – избранник судьбы, предназначенный для чего-то великого. Он знал это ещё в нежном возрасте, когда, лёжа по обыкновению из-за болезни в постели отрываясь от увлекательной книги сказок, устремлял свой взор вперёд – и на скучной белой стене представал он сам, только величественный, мудрый, добрый волшебник, наделённый способностью творить чудеса и окружённый поклонниками. И, разумеется, способный ходить… Ну, ходить-то он выучился давно, а исполнение давней мечты всё отодвигалось и отодвигалось. В семнадцать лет ему казалось, что возьмётся за её осуществление после двадцати, как только выучится юриспруденции, которая позволит ему не беспокоиться о средствах. Но его двадцать лет давно позади. В хаосе надежд миновали и тридцать. А теперь, переступив порог сорокалетия, стоит ли ему ещё ждать, что мечта исполнится? Тем более (с горечью приходится признать), что единственный, кто всё ещё верит в его великое будущее – это он сам. Он был (и остаётся) знаком со многими известными литераторами, но максимум, что он от них услышал, – то, что не лишён определённых способностей. Не только надменный и эксцентричный Уайльд, но даже этот неотёсанный юнец Йейтс с грязными ногтями за глаза подсмеивались над его писательскими, как они выражались, «потугами». Он мог бы надеяться взять над ними верх хотя бы в области магии, но, по непонятным причинам, ни один оккультный орден, представители которых стали так многочисленны и модны в Британской империи, не согласился его принять.
И всё же, всё же, всё же – откуда это золотое свечение, окутывающее взор, стоит закрыть глаза и сосредоточиться на будущем? Что, если ему всё-таки суждено прославиться?
«Да, прославлюсь! Да, своими вампирами! – упрямо повторял Стокер, наступая в лужи и не замечая этого. – Хотя почему "своими"? Одним вампиром, зато каким! С тех пор, как я переселил своего графа из Штирии в Трансильванию и наконец-то подыскал ему подходящее имя, роман пошёл на лад.»
Роман действительно шёл на лад: объём его всё увеличивался и увеличивался. Уже два ящика письменного стола плохо закрывались: исписанная бумага лезла во все стороны, просясь на волю. Вот и сейчас во внутреннем кармане ждали своего часа заветные страницы, которые так и шептали: «Нам нужен читатель… Ну, хотя бы слушатель…»
Стокер погладил страницы, словно любимого зверька (те отозвались приветственным шуршанием), и потянул на себя медную ручку небольшой двери. Чувство причастности к избранным, имеющим право входить в театр по-домашнему, с чёрного хода, на миг осенило его ирландскую голову. Всё же юриспруденция была ошибкой. Он человек искусства, и если искусство этого пока не понимает, то рано или поздно поймёт.
Но за порогом театра его встретило не искусство. Встретил его бухгалтер, мистер Мэллони, который, почёсывая запачканный чернилами нос, требовал срочного ознакомления со сметой театральных расходов на квартал.
– Да-да, конечно. А потом, ради отдыха, разрешите вам прочесть пару страниц одного очень увлекательного произведения.
Лицо мистера Мэллони скривилось в античную маску горя.
– Знаете, мистер Стокер, не сегодня. Да, страшно много работы. И я не готов. Честно говоря, в литературе я не знаток. Моё дело – цифры, вот, извольте взглянуть.
Конец ознакомительного фрагмента.