Часть первая
ГЛАВА ПЕРВАЯ
– Эй, очкарик! – он пронзительно свистнул. – Ты думаешь, ты здесь самый умный?
«Мир движется вперёд
благодаря тем, кто страдает.»
(с) Л. Н. Толстой.
СССР. Цхинвал.
Ноябрь. 1985г. 14:20.
Або обернулся. Высокий крепко сложенный парень в коричневом вязаном свитере сжал свои здоровые кулаки:
– Ты думаешь, ты умнее всех, обезьяна?
Его звали Леоном, но за глаза его называли Киллером. За широкой спиной у Леона прятались ещё двое.
– Я?! – выдавил из себя до чёртиков напуганный Або. – П… Почему я?
– Ты-ты, – Леон свободно взял его за грудки. – Самый умный, а?
– Н… Н… Нет. Нет, что вы? – на глазах у Або навернулись слёзы.
Он ни разу не дрался, не представлял, как это делается, и какая за всем этим может следовать боль.
– А там? На уроке. Перед всем классом.
Леон задыхался от гнева.
– Я н… н… не смеялся, – пытался оправдаться Або. – Я закашлял. Я п… п… подавился… Вот!
Он достал из кармана завёрнутый в чистый носовой платок с инициалами «А. Ч.» засохший молочный коржик.
– Чича, – Леон скривил губы. – Ты сидел рядом. Он смеялся или нет?
Або позеленел.
– Он ржал! – мерзкий парень с жёлтым налётом на зубах выступил вперёд. – Ему было весело от того, что ты не умеешь складывать дроби.
– Да-да, было, – подхватил начинание друга толстяк.
– Тха! – выругался Леон и занёс над головой Або свой огромный правый кулак. – Они врут?! Ты меня слышишь, обезьяна?! Они оба мне врут?!
– Д… Д… Да, – прошептал Або. – Умоляю, не бейте.
– Чего ты сказал?! – Чича схватил очкарика за его длинные чёрные волосы. – Повтори мне в лицо, патлатый.
– Н… Н… Нет-нет-нет. Отпустите, мне б… больно.
Из глаз Або фонтаном брызнули слёзы.
– Тупая девчонка, – Леон улыбнулся.
Рыдания слабых детей всегда забавляли сильных.
– Чича, напомни, а мы бьём девчонок?
– Неа, – Чича жевался. – Парней бьём, девчонок не бьём.
Он отобрал у Або надкусанный чёрствый коржик, разломил его на две половины и поделился одной с Тамази.
– Пожалуйста, – сжался Або. – Н… Не надо.
– Тебе повезло, Чичуа, что мы не обижаем девчонок, – медленно произнёс Леон и громко заржал.
За ним заржали все остальные.
– Отпустите м… м… меня.
– Мы отпустим. Конечно, отпустим.
Леон передал трясущегося Або в руки Тамази: низкорослому, жирному и всегда потному парню с немытой нечёсаной головой.
– Чича, а как мы поступаем с девчонками?
Чича зловеще осклабился:
– Або устала?
Он вертелся вокруг дрожащего очкарика волчком:
– Або хочет умыться? У Або потекла тушь?
– Тха! – Леон похлопал приятеля по плечу. – В туалет её, живо!
– П… П… Прошу вас, не надо, – Або не пытался сопротивляться. Руки и ноги его парализовало от страха.
Тамази и Чича подняли его над землёй и понесли по направлению к заднему входу в школу.
– Н… Н… Не надо. Что вы делаете? Я с… сейчас… Я сейчас упаду!
Або зажмурил глаза.
– Впредь это будет тебе уроком, девчонка! – веселился Леон.
Белая дверь с облупленным синим знаком женского туалета распахнулась наружу. Хулиганы пару раз качнули Або взад-вперёд и, словно лёгкую долблёную лодку, отправили в далёкое плаванием. Або проскользил по сырому чистому полу и ударил затылок о горячую железную трубу отопления.
– Отдыхай, обезьяна! – сплюнул сквозь зубы Леон и захлопнул деревянную дверь туалета.
– Как мы его, а Киллер? – послышался удаляющийся голос Чичи и продолжительное одобрительное гоготание толстяка Тамази.
Або встал на колени и ощупал пострадавший затылок. С длинных чёрных волос Або Чичуа на синий кафельный пол падали крупные капли красной крови…
ГЛАВА ВТОРАЯ
– Мочи его, Серёга! Бей под дых! Ногами работай, ногами!
«Если драка неизбежна,
бить надо первым!»
(с) В. В. Путин.
СССР. Тверь.
Ноябрь. 1985г. 13:35.
…я вырвался, сжал кулаки и с новой силой ринулся на обидчика. Обидчика звали Сергеем, и учился он на два класса старше – в последнем. Меня звали Константином, но имя моё никто не выкрикивал. В толпе старшеклассников за меня никто не болел.
На большой перемене меня выволокли из кабинета химии на пустынный школьный двор. Серёга, самый спортивный и сильный парень в Пролетарском районе, ждал меня там. Утром я посмел обидеть Серёгу. Серёга не привык слышать оскорбления в свой адрес. Серёга не привык слышать правду. Я же говорил только правду и всегда говорил эту правду в лицо. Так воспитывали меня мои родители. Чувство страха, конечно, было, но я поборол его и высказал Серёге всё, что я думал о нём и о его прихвостнях.
Корыстная дружба с сильным – это не дружба, это приспособленчество. Друзей у Серёги не было. У меня, как я выяснил сегодня, тоже.
– Извиняйся, – Серёга сплёвывал себе под ноги, – при всех.
– За что?
Я поправил помятую рубаху.
– За всё, – прохрипел он.
Серёга был немногословным. За это девушки его и любили. Они ходили за ним табунами. За собой я такого не замечал.
– Не буду, – я твёрдо стоял на своём.
– Тогда пошли, – Серёга показал головой направление.
– Ну… пошли.
Всей оголтелой толпой мы направились за пределы школы, обогнули красный кирпичный забор с правой стороны и спрятались за гаражами. Иногда там ещё и курили.
– Чо? – Серёга сделал вид, что хочет продолжить общение, развернулся и ударил меня кулаком по лицу.
Из разбитого носа на губы и подбородок брызнула кровь. Я упал на колени. Я не ожидал такого молниеносного начала, поэтому не успел увернуться.
– Чо?! – повторил Серёга. – Не больно?! Сейчас извинишься?
Разного возраста пацаны обступили нас плотным кольцом и довольно заржали. Травля слабого малолетки всегда забавляла старших, но слёз моих они ждали напрасно.
– Пошёл ты! – я утёр нос рукавом и добавил. – Козёл…
– Чо ты сказал?!
Серёга попытался пнуть меня по рёбрам, но не попал. На этот раз я был готов. Я откатился, вскочил на ноги и кинулся на него с диким криком.
Крик подействовал. Серёга застыл на месте, и я на полном ходу повалил его на траву.
– Души его, Серый! Души! – наперебой советовали шакалы. – Закрывайся!
Я бил его по лицу кулаками. Бил со всей силы. Серёга вертел головой, но это не помогало. Раз за разом мои кулаки достигали положенной цели. Правый глаз у Серёги заплыл и закрылся, а слюна стала красной от крови.
– Уберите его! – прохрипел он, захлёбываясь, и двое приспешников с трудом оттащили меня.
– Мочи его, Серёга! Дай под дых! – верещал самый жирный из них. – Бей, пока держат!
Он не умел драться, никогда не дрался, всегда собирал подзатыльники в школе, но сегодня выступал в роли главного тренера.
…я вырвался, сжал кулаки и с новой силой ринулся на обидчика. Я должен был отомстить ему на глаза у его свиты. Унизить его, растоптать, уничтожить. Корона не падает с головы короля. Её сбивают. Сбивают ногами.
Серёга сделал шаг назад и тяжело задышал. Драка давалась ему непросто. Он не ожидал от меня такого остервенелого напора.
Я махнул правой рукой, но он увернулся. Кулак просвистел в считанных сантиметрах от его левой подбитой скулы.
– Дай ему, Серёга! Работай ногами! В пах! – визжал толстый.
Голодная до зрелищ толпа улюлюкала и призывала гладиаторов снова сходиться.
– Бей по яйцам! По яйцам бей! – орал странный парень из параллельного класса.
– Тебе конец, – угрожал мне Серёга, но отступал. – Извинись, сука, пока не поздно.
Я хлестал кулаками воздух. Я не слышал и половины из того, что он мне говорил. Я устал ничуть не меньше Серёги, а может и много больше, но я не собирался сдаваться и идти на попятную. В своей жизни я никогда и ни перед кем не извинялся и был уверен, что не извинюсь.
– Пошёл ты, козёл, – сипел я и продолжал напирать.
Я сберёг силы для решающего удара.
– Сам пошёл! – Серёга необдуманно выкинул правое колено, но подвернул левую ногу и упал на холодный асфальт. – Боже мой, как же больно!
Я стоял и не знал, что мне делать. Добивать поверженного врага каблуками ботинок было как-то не по-советски.
– Чего смотрите?! – истошно заорал он. – Поднимите меня!
Шакалы засуетились вокруг раненного Шерхана.
– Иди уже, – шепнул мне на ухо толстяк. – Заслужил.
Я плюнул на все приличия разом, развернулся на пятках и побежал прочь. Сегодня я одолел самого сильного парня на районе. Я понимал, это только начало. Если верить в себя и ничего не бояться, можно достичь многого. Я поверил в себя! Я был сильным. А стал очень сильным. Крылья мои проросли сквозь рубаху, укутав меня ото всякого страха…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Важишвили (Сыночка), что с тобой? Господи…
«Счастье всегда на стороне отважного.»
(с) П. И. Багратион.
СССР. Цхинвал.
Ноябрь. 1985г. 15:40.
Мама Або, Тамина Чичуа, худая, но жилистая и довольно высокая женщина, ахнула, всплеснула руками и сгребла единственного и горячо любимого сына в охапку:
– Арчил, дорогой, посмотри, что с ним?
Папа Або, Арчил Чичуа, спортивный мужчина среднего роста с седеющими волосами, поднялся с дивана и нехотя направился в коридор:
– Ничего страшного, Тами. Царапина на голове.
Арчил внимательно изучил повреждение:
– Она неглубокая. Кто тебя так?
– Або, кто тебя так?! – не унималась Тамина. – Отвечай, когда спрашивают!
Она души не чаяла в сыне. В детстве Або очень часто болел. Бывало Тамина не ложилась неделями. Она буквально дрожала над колыбелью младенца.
– Н… Н… Никто, мама.
Або зарыдал и прижался к Тамине ещё сильнее.
– Не реви! – приказал отец, бывший военный. – Ты же мужчина, а мужчины не плачут.
– Арчил, – Тамина осуждающе посмотрела на мужа. – Он ещё ребёнок.
– Ребёнок?! – Арчил Чичуа стиснул зубы, плюнул на всё, ушёл в свою комнату и сделал второй канал громче.
– Больно? – Тамина поцеловала сына в макушку.
– О… Очень, – горестно всхлипнул он. – О… О… Очень больно.
– Пойдём, солнышко, я обработаю ранку.
– Або, зайди на секунду.
В комнате Арчила Чичуа было темно. В комнате отца пахло дорогими сигарами.
Або робко переступил порог.
– Сколько их было? – прошептал Арчил.
Он лежал на спине, скрестив на груди волосатые руки, на заправленной ярким покрывалом кровати.
– Я уда…
– Сколько их было?
– Я не помню…
– Сколько? Их? Было?
И без того низкий голос отца стал ещё ниже.
– Я…
– Отвечай.
– Т… Т… Трое, – заикаясь, произнёс Або.
– Сволочи! – Арчил сжал свои острые, словно опасные бритвы, кулаки. – Что было дальше?
Або Чичуа густо покраснел: толи от стыда, толи от благоговейного страха перед отцом.
– Я… Я посмеялся над одним из них на уроке…
– Над Леоном? – Арчил сверлил сына взглядом.
Або округлил глаза:
– Откуда ты знаешь?
Наголо бритый Леон был главным хулиганом в классе Або. Да и во всей школе тоже.
– Не важно. И что? Над чем ты посмеялся?
– Ему шестнадцать лет, а он не умеет складывать д… дроби.
Арчил улыбнулся:
– Тупица. Весь в отца-алкоголика… Дальше.
– Я посмеялся… – Або мялся у двери.
– Проходи, садись.
Арчил указал Або на край двуспальной кровати.
– И вот, – Або сел. – Я посмеялся, а Чича…
– Чича? – Арчил нахмурил брови.
Чича был верным соратником и шестёркой Леона. А ещё Чича был недурным вором-карманником.
– Д… Да… Чича услышал и… и… – голос Або задрожал. – Я негромко… Я всего лишь…
– Не реветь! – приказал суровый отец. – Гехмерти (Господи), кого я воспитал?
– Ч… Чича, – Або собрал остатки воли в кулак, – услышал это и на перемене всё ему р… рассказал…
– Леону?
– Н… Ну да. Леону… и Т… Тамази.
– Тамази?! Мерзавцы! – отец заскрежетал зубами. – Трусы! Падальщики! Что было дальше?
Тамази Арчил не любил. Он был «ни рыба, ни мясо». Часто не воровал и часто не дрался. Он не заслуживал ненависти, но был скользким и мерзким типом, которого Арчилу хотелось раздавить подошвой ботинка, как земляного червя после осеннего ливня.
– Я не з… з… знал, а они сговорились, дождались к… к… конца уроков и подкараулили меня во дворе ш… ш… ш…
Арчил тяжело задышал:
– Так. Продолжай.
– И вот… – Або утёр нос платком и спрятал его обратно в карман. – Леон схватил меня в… вот… вот здесь, – он взял себя за воротник у футболки, – а Чича д… дёрнул вот так, – он поправил взъерошенные после душа волосы.
– Они били тебя по голове?
– Н… Нет, не били… не били. Леон сказал, что я девчонка и о… обезьяна, и что они не обижают девчонок. А Ч… Чича… Чича заржал.
Або запинался. Рыдания удушливой волной готовы были выплеснуться наружу.
– Ты ударил Леона за это? За оскорбления. За девчонку. За обезьяну.
– Н… Н… Нет… – Або отрицательно покачал головой. – Я з… з… заревел… тогда.
Арчил закатил красные от усталости и злости глаза:
– Дальше.
Он свирепел с каждым произнесённым Або словом.
– Д… Дальше они сказали, что если я зарёванная девчонка, и у меня п… потекла тушь, то я д… должна умыться в… в… в…
– Да где?! – отец проглотил слово «бл… дь». Он старался не материться при сыне. – Где?! – вспылил он.
– В женском т… туалете…
По щекам Або потекли слёзы. Они встречались на маленьком безвольном подбородке и скапывали на яркое покрывало кровати.
– И? Ты сопротивлялся? Ты отбивался?
– Они в… взяли меня н… на руки. Они н… несли меня в туалет н… на руках… В ж… ж… женский туалет.
Арчил поднялся, сел рядом с сыном и захрустел фалангами пальцев:
– Або, мальчик мой, ты сопротивлялся?
– Я? Д… Д… Да…
– Або, – отец повысил на него голос. – Ты сопротивлялся?!
– Я… Н… Н… Нет… Я н… не мог… – Або сполз по кровати на ковёр. – Я н… не смог… Мне было страшно. Я боюсь. Боюсь драться… Я б… боюсь боли… Их было… было… было так много… Я никогда бы не смог п… п… п…
Он замолчал:
– П… П… Победить…
– Их было ТРОЕ! – Арчил вскочил и забегал по комнате.
Казалось, сейчас он ударит Або по лицу.
Або задрожал:
– Я к… клянусь… Я н… никогда бы… н… не смог… победить…
– Ты прав. Ты никогда бы не смог победить, – прохрипел отец, – и никто бы не смог…
Сын поднял на него глаза. В кои-то веки они излучали надежду. Неужели отец понял его? Неужели отец принял Або таким, каким он родился?
Арчил стал пунцовым:
– …но ответить и проиграть и позорно сдаться – это разные вещи, – тихо закончил он.
– Я… Я…
– Ты трус, Або. Ты жалкий трус. Я тебя таким не воспитывал.
– Но я… я… Мама…
Дверь отворилась. В тёплую комнату, словно холодный уличный ветер, ворвалась мама Або, Тамина Чичуа.
– Арчил, – осуждающе прошептала она, обнимая ребёнка. – Ты не видишь, он плачет?
– Ты подслушивала?
– Ему плохо. Они…
– Ты подслушивала?! – загнанным в угол клетки львом зарычал отец.
– Нет… – Тамина опустила глаза. – Всего несколько минут…
– Я не воспитывал из него тряпку!
Арчил по-женски всплеснул руками:
– Он… Он…
Тамина упала перед мужем на колени и обхватила голову сына руками.
– Прав, Леон! – губы отца задрожали. – Прав Чича! Тамази! Он… Он девчонка!
– Не слушай его, Або, – она закрыла нежными материнскими ладонями его красные от стыда уши. – Не слушай, малыш.
– Малыш?! Да ему скоро в армию! Пускай слышит! Пускай весь дом слышит! Мой единственный наследник – тряпка! Он боится ударить! Боится получить сдачи! Падает в обморок при виде крови! Он не может постоять за себя, как же он постоит за нас с тобой в старости?!
– Нам будет не надо…
– Мне плевать, что он думает! Мне плевать, кто что думает! – Арчил пнул угол кровати ногой и схватил сына за плечи. – Ты с нами, Або? Ты меня слышишь?
Очень грубо, но он пытался до него достучаться.
Або заливался слезами:
– Мама…
– Не надо, – рыдала Тамина. – Прошу…
– Бей! – сипел в агонии жестокосердный отец. – Бей меня! Бей всегда! Бей всех! Бей первым! Не позволяй никому вытирать о тебя ноги! Бей в лицо! Не бойся проиграть! Не бойся боли! Не бойся убить или быть убитым! Не бойся смерти! – он отшвырнул Або от себя, как слепого котёнка. – Бойся унижения! Бойся позора! Умри героем, но не живи тряпкой! Сегодня ты опозорил не только себя, ты опозорил меня, её… Ты опозорил нашу фамилию… Ты опозорил мою фамилию, Чичуа! Ты опозорил весь мой род! Мой папа воевал…
Арчил замахнулся на сына тыльной стороной ладони. Тамина закрыла ребёнка грудью.
– Мне противно иметь с тобой дело, Або, – руки Арчила дрожали, а в глазах показались слёзы. Слёзы разочарования.
Он вышел из комнаты, демонстративно захлопнув дверь.
– Родной, – Тамина помогла сыну подняться.
– Мама… Мама… Я…
Або хотел оправдаться перед отцом. Доказать ему, что он ошибается, что Або не такой, каким Арчил описал его только что. Або колотила крупная дрожь. В этот вечер у него поднялась температура. Або заболел и болел очень долго.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
– А Костя выйдет?
«Лучше умереть, когда хочется жить,
чем дожить до того, что захочется умереть.»
(с) Э. М. Ремарк.
СССР. Тверь.
Ноябрь. 1985г. 18:25.
Серёга переминался с ноги на ногу в холодном подъезде. Ему было неловко.
– Сынок, к тебе пришли, – моя мама, Людмила Георгиевна, позвала меня из коридора. – Что у тебя с лицом, мальчик?
– Да так… – Серёга невразумительно покачал головой.
Лицо Серёги представляло собой не лучшее зрелище. Ссадины и цветущие кровоподтёки украшали мужчину в глазах женщин, но пугали в глазах матерей.
– Что значит «так»? – строго переспросила Людмила Георгиевна. – У моего сына нос разбит и порвана бровь. У тебя всё лицо в синяках. Он подрался с тобой? Что у вас, честное слово, произошло?
– Ничего… – Серёга отступил на один шаг назад.
Он готов был пуститься наутёк в любую секунду.
– Как это «ничего»? – она всплеснула руками. – Что вы не поделили? … Сыночка! Сына!
Она торопила меня.
– Да так… – повторил Серёга.
Он стыдился. Стыдился нашей нечестной драки. Стыдился своего безоговорочного поражения.
– Чо, мамуль? – я подкрался к ней сзади и поцеловал её в щёку.
– Не чокай. Это к тебе, – мама, преподаватель высшего учебного заведения, закатила глаза. – С ним подрался?
– Нет, – я отчаянно замотал головой так, что она заболела. – Я же тебе говорил, я не дрался. Мы в школе бегали, и я упал…
– Упал? Как же, как же, – Людмила Георгиевна замахала на нас руками. – На него, что ли, упал? На его кулаки?
– Мамулечка, я сейчас… я быстро… – я надел на ноги сланцы и, закрыв за собой деревянную дверь, вышел в холодный подъезд. – Чего тебе? – зло прошептал я так, чтобы мама не слышала. – За добавкой пришёл? Ещё хочешь?
– Погоди. Я это… – Серёга не знал, куда девать руки со сбитыми в кровь костяшками. – В общем это… прости меня…
Он не смотрел мне в глаза. Он изучал недавно помытый дежурной соседкой подъездный пол.
– Простить? – удивился я. – За что?
– Я был не прав… тогда. Да и вообще… Ты дрался, как лев… как мужчина, – он протянул мне свою правую руку. Она сильно болела. Костяшки на ней были содраны до основания.
Я пожал её безо всякого страха:
– Ты тоже.
– Да? Серьёзно? – Серёга улыбнулся. – Тогда чо… друзья?
– Ну да.
Серёга зарделся:
– Не бойся. Я прослежу, чтобы в школе тебя никто пальцем не трогал.
И Серёга не хвастал. Он точно знал, о чём говорит и чего обещает. Серёга мог выполнить это. Все старшеклассники слушались его беспрекословно, включая самых отчаянных.
– Спасибо. Зайдёшь? – я мотнул головой в сторону двери.
– Да не. Я это… Не. Я так… мимо проходил, решил вот…
Серёга стеснялся. Я видел: он прилично проголодался и немного продрог.
– Заходи, – я открыл ему дверь. – Сегодня и впредь: мой дом – это твой дом.
Серёга расплылся в преданной улыбке:
– Тогда ладно… Только это… я ненадолго. Матушка заругает.
Серёга имел в виду свою маму. Она работала на швейной фабрике и была очень строгой, но справедливой женщиной.
– Как скажешь. Суп будешь?
– А какой?
– Борщ. Моя мама так его делает. Закачаешься.
– Ага. Борщ буду, – Серёга переступил порог. – Как мне её называть?
– Людмила Георгиевна, – прошептал я и заорал. – Мама, к нам гости. Это Сергей. Он учится в моей школе.
Я захлопнул входную дверь, но не повернул ключ. Делать это было не обязательно.