Троя. История первая. Первый поход греков против Трои. Часть первая (В. В. Горнина, 2013)

1. Новый город

Да, жили некогда великие герои, светловолосые, голубоглазые богатыри, что в лихие годы не спасовали пред многочисленными бедами Девкалионова потопа и последовавшим за тем страхом голода: презрев опасности, эти сильные духом люди отправились на поиски новых земель – и их усилия увенчались успехом.

Наградой стал благодатный край, где цветущую равнину окружали холмы и горы, а полноводные реки замыкали её со стороны континента, превращая обретенную землю в желанный рай для скитальцев, вынужденных покинуть родные места. Они решили остаться здесь и остались, построив город. Однако местные народы враждебно отнеслись к чужакам, и героям пришлось сражаться. Они разгромили беспокойных соседей, но потеряли своего предводителя – того, кто привел их в эти места. Полные печали, они назвали одну из рек, огибавших этот Эдем, Скамандром, а место погибшего отца, как водится, занял его сын Тевкр – отныне переселенцы стали называть себя тевкрами.

Примерно в то же самое время другие герои покинули Аркадию и обрели новую родину на острове Самофракия.

Однако остров был так мал, а печаль по погибшим братьям так велика, что один из героев – Дардан – отправился в одиночку через море на плоту, моля богов о лёгкой смерти. Но другой жребий уготовила ему судьба. Благополучно завершилось плавание Дардана, и плот пристал невредёхонек прямо к городу Тевкра – Сминфию.

Радушно принял Тевкр Дардана. Дал пришельцу в жёны дочь свою царевну Батию и часть царства в придачу. Однако тесно было двум героям в Сминфии. Новый город решил основать Дардан. Небольшой холм Ата, что возвышался над живописной долиной, как будто подходил для этой цели. Но оракул Аполлона был неумолим – проклятие лежит на холме Ата – возвестил он ошарашенному Дардану. Несчастья одно за другим будут сыпаться на жителей будущего города – так звучало зловещее предсказание. Но Дардана не так просто было напугать.

– Что же нам теперь так и толкаться на одной кухне? Нельзя в этом месте – найдём другое.

Так на нижних склонах горы Иды появился новый город – Дардания.

После смерти Тевкра Дардан круто взялся за дело. Весь цветущий край теперь принадлежал ему. И вот тут-то всплыла вся правда об этом Дардане, некогда нищим скитальцем явившимся сюда. Всплыть-то она всплыла, да было поздно. Напрасно царевна Батия кусала себе локти. Не успели тело Тевкра предать земле, как в Дардании один за другим появились сыновья Дардана от предыдущих браков: Эрихтоний, Ил и Идей.

Идей приволок с собой огромное количество священных изваяний и взялся обучать народ всяким мистериям и заморским культам – словом, вплотную занялся духовной жизнью жителей Дардании.

Правда, на светскую власть он не претендовал. По существу этот Идей был жрецом, и должность главного духовного отца народа его вполне устраивала.

Как не стонала бездетная Батия, сколько не причитала, а наследовал Дардану старший сын Эрихтоний, а Эрихтонию – Трос. Этот Трос более всего известен тем, что при нём край стал называться Троадой, а также тем, что его младший сын Ганимед служит виночерпием на Олимпе.

В качестве компенсации за исчезнувшего сына, между прочим, самого красивого юноши, когда-либо жившего на земле, Тросу досталась золотая лоза работы Гефеста и пара крылатых коней, а также голословные уверения в том, что Ганимед обретёт бессмертие.

История, прямо скажем, довольно тёмная – и мы сильно сомневаемся, что Зевс до сих пор сам обслуживал себя за столом, и на Олимпе некому мыть тарелки. Скорее всего, Зевсом двигала похоть – с этой целью он и похитил мальчика. Но Гера живо охладила пыл драгоценного супруга. В конце концов, Ганимед оказался в созвездии Водолея.

А что делал всё это время младший из братьев – Ил? Он, оказывается, даром времени не терял. Понятно, что как самому младшему, ему не на что было рассчитывать. И он, недолго думая, отправился искать счастья во Фригию, что находилась по соседству. Боги не обидели Ила. Это был крепко сбитый молодой человек с хорошо развитой мускулатурой и дерзким выражением лица. Потому, когда во фригийской Эвлейе он вступил в начавшиеся игры и стал победителем в борьбе, никто особенно не удивился.

Получив награду – пятьдесят юношей и столько же девушек, Ил хотел было зажить спокойно, но фригийский царь, поразмыслив, расспросил пришельца кто он и откуда, почёл за благо отправить его восвояси – и желательно подальше.

С таинственным видом практикующего заклинателя змей, царь выделил Илу пятнистую корову и посоветовал основать город там, где животное первый раз ляжет на землю. При этом хитрый царь распорядился изловить овода и незаметно выпустить его под хвост той самой корове, что виртуозно и проделали слуги фригийского царя, когда выводили её из стада – корова понеслась, как хорошая скаковая лошадь – Ил и его спутники едва поспевали за ней. Территория Фригии осталась далеко позади, а корова всё неслась и неслась, не зная покоя. Так Ил неожиданно для себя галопом вернулся в Дарданию или Троаду – это уж как угодно. Обессиленная корова свалилась замертво у холма Ата.

Озадаченный Ил обратился к Зевсу с вопросом: как быть? Ведь на холме Ата лежало известное проклятие однажды уже озвученное оракулом – Ил хорошо знал об этом.

– Не волнуйся, – ответил Зевс. – Строй свой город. Богиня, упавшая с небес, будет беречь его от всевозможных бед. Сохрани её – и ты сохранишь всё, чего достигнешь.

Полночи ломал себе голову Ил, что это за божественная галиматья и как всё это понимать. Он мерил шагами ограниченное пространство своего шатра, то и дело прикладывался к чаше с вином, но ситуация от этого яснее не становилась.

Наконец, под утро сон всё же сморил его – потому громкие крики, что раздавались с улицы, не сразу разбудили Ила. Едва злая опухшая физиономия появилась в складках шатра, служивших дверью, как все сто человек (те самые пятьдесят юношей и пятьдесят девушек, что должны были стать и стали первыми жителями нового города) загалдели ещё сильнее, перебивая друг друга.

– Господин, посмотрите.

– Вчера её здесь не было.

– Это упало с неба.

– Какая-то фигура, господин. Вроде деревянная.

– Да тихо вы. Дайте посмотреть, что такое.

Народ расступился, и перед Илом оказался деревянный предмет в три локтя высотой.

Фигурка богини держала копьё в правой руке, а прялку с веретеном – в левой. Сообразительный Ил понял сразу – это знак, тот самый знак, что послал ему Зевс. Вот она, богиня, упавшая с небес. Теперь ничто не помешает ему возвести здесь новый город. Ил ясно ощутил, что находится в преддверии сбывшейся мечты – самой заветной мечты его жизни, а потому его лицо едва не светилось от счастья – он смотрел на свой народ взглядом полководца, только что одержавшего главную победу в самом грандиозном сражении. Спутники Ила молчали, переминаясь с ноги на ногу, явно не понимая всей торжественности момента.

– Друзья мои. Это – Палладий. Вы хотя бы представляете себе, что это значит для нас? Это знак расположения богов. Воздадим же им должные почести. Построим для них великие храмы и сохраним свою веру. Процветание, богатство и счастливую жизнь обещают нам боги. Отныне они станут хранить наш будущий город, отводя от него любую беду. А наша задача – быть благодарными им, не скупиться возле алтарей, возносить молитвы, свято беречь эту скромную фигуру богини. Пока она с нами – наш будущий город в полной безопасности.

Так, на мажорной ноте, и началось возведение нового города на холме Ата. Сам Ил был немало удивлён и обрадован, когда со всей округи к нему потянулись люди, предлагавшие свои услуги, но долго раздумывать не стал: рабочих рук не хватало, каменщики и плотники нужны позарез.

Из искателя приключений он как-то вдруг превратился в толкового архитектора, составил план будущих построек, пообещал всем золотые горы, не слишком утруждая себя мыслями, как сдержать обещания, но тут неожиданное событие помогло ему. Ил, и правда, был счастливчик в самом прямом смысле этого слова.

Первым зданием, что возвёл Ил на холме Ата, как не трудно догадаться, был храм, в котором теперь хранился Палладий. У подножья холма ещё стояли шатры, а ужин для усталых строителей готовился прямо на костре, среди разметок и каменных блоков. Вечерние сумерки окутали землю, зажглись первые звёзды, от реки тянуло прохладой. Народ собирался спать, как вдруг плеск воды заставил всех забыть об усталости: прямо к их кострам по полноводной реке приближалось судно, настоящее морское судно, доверху гружёное товаром. Двое дородных купцов сошли на землю, едва судно с большим трудом пристало к берегу. Они довольно быстро поднимались в гору, удивлённо осматриваясь по сторонам.

– Да тут смотри-ка, только храм.

– А рынок-то у вас где? – спросили они растерявшихся строителей.

– Будет рынок, можете не сомневаться, – к ним навстречу из шатра вышел Ил, предупрежденный своими людьми. – Мы ещё только строимся.

Купцы помолчали, переглянулись между собой. Старший из них, с курчавой седой бородой и усталыми серыми глазами, смерил Ила внимательным взглядом.

– Кто бы ты ни был, а своего не упустишь. Сразу видно.

– Это почему? – вежливо поинтересовался Ил.

– Ты даже город не построил, а его уже видно издалека. Этот храм мы заметили ещё в море. Сами удивились: раньше побережье выглядело пустынным – остановиться негде. А теперь… И место удобное. Здесь река достаточно глубока, чтобы пропустить корабль, ну порт соорудишь со временем… И вход как раз в Геллеспонт самый узкий. Много выгод сулит это место тому, кто сумеет распорядиться здесь с умом.

Утром судно покидало новый город, увозя восторженные впечатления от гостеприимства под открытым небом.

Ил в раздумье прогуливался по берегу Скамандра. То, что сообщили ему купцы, разом меняло всё. Становилось совершенно очевидным, что город, задуманный как один из многих, станет первым среди прочих поселений Троады. Именно поэтому взволнованно ходит сейчас Ил по высокому берегу Скамандра, именно поэтому не находит он себе места от предчувствия великой удачи.

– Значит, и со стороны моря, и со стороны пролива видно только мой будущий город. Ну конечно, все остальные в низинах: Дарданию прикрывает Ида, Абидос слишком далеко, а Сминфий – южнее. Вот это да. Я и подумать не смел, что так выйдет. Ай да боги, ай да Зевс. Все суда станут останавливаться здесь, куда бы они ни держали путь, а река свяжет нас с южными соседями. Всё это сулит невиданные барыши. Мой город станет самым богатым, таким, что никому и не снилось.

С того памятного дня Ил с удвоенной энергией взялся за строительство и вскоре первые постройки красовались на всю округу, а спустя несколько месяцев Илион (а именно так, в свою честь назвал новый город его создатель, явно не страдавший от ложной скромности) затмил собою все города Троады.

Боги сдержали свои обещания – уже при жизни Ила город разбогател, и никто не мог помешать такому стремительному взлету. Именно взлету, ибо Илион находился на возвышенности, и его не прикрывала гора, как Дарданию, поэтому с моря город был виден отлично, к тому же глубокие воды Скамандра позволяли кораблям подходить максимально близко, что делало удобной переправку грузов и значительно облегчало торговлю как внутри континента, так и на море. Вскоре Илион контролировал вход в сам пролив Геллеспонт, а вместе с ним и всю торговлю востока с западом.

Жители других городов Троады завистливо вздыхали при виде столь головокружительных успехов нового поселения. Но, сознавая кровное родство и общность культуры, нападать не решались, к тому же история с Палладием, дополненная молвой, произвела впечатление на всех без исключения.

И всё же так хотелось красивой жизни. Слухи о роскоши Илиона и его несметных богатствах тревожили воображение остального населения Троады. Всем и каждому хотелось так или иначе, пусть ненадолго, но своими глазами увидеть это чудо, а если повезёт, то остаться жить здесь. Постепенно желающих принять участие в строительстве и получить право жить в Илионе стало так много, что новый город не справлялся с таким потоком. К тому же, постепенно отстраиваясь и богатея, власть стала задумываться, а так ли нужны ей все эти толпы оборванцев, что стекаются со всей Троады в Илион?

Тем, кто первыми пришёл на эту грандиозную стройку, повезло – они стали равноправными гражданами нового города, остальным предстояло доказывать свою полезность.

2. Пропускной режим

Ранее погожее утро только занималось над долиной, приветственные крики птиц, встречавших солнце, только-только огласили округу взволнованным переливом многоголосья – казалось, мир едва начал пробуждение и теперь нежится в утренней прохладе, словно молодая девушка в своей постели, оттягивая ещё немного момент неизбежного подъёма. Капельки росы блестели в пригнувшейся травке, лёгкий туман скользил в низинах, спускаясь к реке, цветы повернули свои головки навстречу солнцу, бабочки застыли в ожидании теплых лучей – всё готово, чтобы встретить новое утро.

Здесь всё было первозданно, свежо и оттого очень нежно: ни один человек не вторгался до сих пор в этот хрупкий мир – никто ничего не строил, никто не пахал и не сеял, никто не выкорчёвывал деревья, не копал колодцы и не пас скот; здесь не было даже дорог – только ковёр травы, сочной высокой травы, что склонилась сейчас под тяжестью капель росы. Разве могло так продолжаться всегда? Думаю, вы сами знаете ответ.

Потому именно в это утро сразу с разных сторон на пышный ковёр долины ступили ноги будущих разрушителей этого рая.

Справедливости ради стоит сказать, что ноги эти были жалки и тощи, равно как их хозяева – типичная местная голытьба – зачастую в обносках с чужого плеча, с печатью недоедания на ввалившихся лицах, с ранней сединой от перенесённых лишений. Кто налегке и в одиночку, а кто с нехитрым скарбом и всей семьёй, они брели по столь чудесной долине, внося нестройные ноты своим появлением в этом царстве красоты и гармонии.

Не сговариваясь, эти люди тянулись в сторону холма Ата. Молва быстро разнесла весть о том, что некто Ил строит здесь новый город и будто бы город этот теперь защищают боги. Кто-то сразу поверил в это, но большинство ещё сомневалось: ведь все знали, что место это проклятое. Никто раньше-то и соваться туда не смел. Оттого и сохранилось всё в первозданном виде.

А теперь на этот лакомый кусочек нашёлся-таки храбрец, и боги дали ему добро: «Вот счастливчик», – с завистью вздыхали люди.

– Да кто он? Неужели младший сын Дардана? Тот, что ушёл во Фригию?

– Во Фригию, как же, бери дальше – в Персию.

– Так он перс?

– Перс ни перс, а привёл с собою пропасть народу в златотканых одеждах – все красивые, точно боги…

– Так это боги были с ним? Тогда понятно, почему проклятье потеряло силу. Чего только не бывает на свете.

Новый город обрастал легендами и слухами прежде, чем шатры сменились домами и возникли улицы, прежде чем через всю долину к холму Ата протянулось множество дорог, разрезая мягкий ковёр травы.

– А что, может, пристроимся на новом месте, как знать. Я вот – резчик по камню, жена – повариха. Глядишь, найдётся какая-никакая работа… Да ты сам-то, откуда будешь? Из Сминфия? А мы из Дардании. Всё оставили. Там жизнь труднее год от года. Господа власть делят – о народе кто думает? Нынче все только и твердят: Илион, Илион. Свояк уехал – года два как будет. Ничего, устроился. Тогда, говорят, проще было. Может, и нам повезёт.

Путники медленно шли по долине в сторону холма Ата.

Маленькая женщина в простой тунике ядовито-жёлтого цвета и таком же платке, прикрывавшем рыжеватые вьющиеся волосы, несла на руках малыша.

Её муж, худой нескладный мужчина с грубоватыми чертами лица, но неожиданно доброй мягкой улыбкой, тащил нехитрый семейный скарб, уместившийся в средних размеров мешке.

Их случайный попутчик, совсем юный паренёк, шёл налегке.

Мальчик был бос, серая хламида явно не по размеру, вся в прорехах, но было заметно, что ради такого случая парень старался привести себя в порядок: тщательно вымыл лицо, почистил платье, попытался расчесать волосы.

– А я сирота. Отца с матерью не помню совсем. Воспитывал меня старый гончар. Да никто он мне – так… Просто понадобился мальчонка, я и подвернулся.

Бил, конечно. Чуть что – хватался за плеть. Вздорный был старик. И пьяница. Оттого и помер. А наследников-то нету. Вот и появился царский писец – мол, городу отходит помещение. Меня, конечно, никто и слушать не стал. Иди, куда хочешь. Я помыкался немного, делать нечего – пойду в Илион. Говорят, там богато люди живут. А значит, работа найдётся.

– Так ты гончар?

– Да, есть немного. Но могу и подсобить на стройке, и в услужение пойти, лишь бы взяли.

Так за разговором, путники подошли к подножию холма.

Невиданных размеров строительная площадка начиналась прямо здесь, постепенно поднимаясь выше по пологому склону. В самой высокой точке красовался храм, ниже сияли покатыми крышами большие богатые дома, в основном достроенные – радиусы улиц делили холм на сектора, здания постепенно спускались, плотно опоясывая пространство. Везде оживлённое движение: там возводили стену, тут подвозили камень, здесь разгружали лес. Цепочка водовозов спешила к реке и обратно, стук молотков и зубил перекликался в воздухе весёлым ритмом, облачка каменной крошки оседали на землю, пахло известью и свежеспиленным лесом.

Пока наши путники растерянно озирались по сторонам, соображая, куда же податься, к ним, прихрамывая, подошёл свирепого вида подрядчик. Лысая голова блестела на солнце, безбровое лицо подозрительно нахмурилось:

– Вы кто такие? Откуда взялись?

– Пришлые мы… Работу ищем.

Голова недобро усмехнулась.

– Много вас тут. А документы получили?

– Какие документы? – ошарашено спросили наши путники.

– Как какие? Вы что, с Луны свалились? Нынче каждый, кто хочет работать в Илионе, должен получить документ, – и, видя полное непонимание в глазах собеседников, распалился ещё больше. – Ну, карточку такую. Понятно?

– Нет. Мы ничего не знали. Мы думали, можно просто прийти… Мы – соотечественники, не чужие…

Подрядчик досадливо поморщился: и так проблем хватает, тут ещё эти трое…

– Думали они, – и неожиданно смягчил тон. Что с них возьмёшь – наивные люди. – Ладно, не мешайтесь тут. Ступайте вон туда, видите шатёр? А рядом толпа. Очередь займите. Там вам всё объяснят.

Шатёр синего шёлка, расположенный у подножия холма, представлял собой паспортную службу и биржу труда одновременно.

В глубине помещения располагался стол, весь заваленный пергаментом, прямо с потолка на него струился поток света, освещая беспорядок. Это и был тот самый заветный стол, где решались судьбы вновь прибывших. Справа от входа находилось место писца – маленького сгорбленного человечка неопределённого возраста – в чьи обязанности входило выдавать документы: аккуратные стопочки зелёных и красных карточек ожидали своих будущих хозяев. Ведал заведением энергичный молодой человек с бегающими глазками и неуловимым выражением лица.

Впрочем, достаточно было несколько минут незаметно понаблюдать за ним, чтобы стало ясно: обязанности этого молодого человека явно тяготили его. Мелкие усики возмущённо топорщились по любому поводу: кто бы ни обращался к нему, чиновник досадливо пожимал плечами; как они мне все надоели – читалось на его физиономии. А между тем, он получал неплохое жалование, город выстроил ему дом в числе первых, но полученные блага молодой человек считал недостаточными, себя – неоцененным по достоинству, оттого он отчаянно скучал, пропуская вереницы соискателей – их лица сливались в однородную бесцветную массу – этому чиновнику хватало двух минут, чтобы решить судьбу претендента.

Очередь у шатра волновалась и шумела.

Нестройный ряд из пёстрой, небогато одетой публики возбуждённо делился своими страхами и надеждами, наблюдая удачу или крах уже прошедших отбор. Незнакомые доселе люди бросались навстречу выходящим из заветного шатра, окружали их плотной толпой с одним единственным вопросом: ну как, взяли? А что ты говорил? А что там спрашивают? И каждый надеялся, что удача улыбнётся именно ему. Но, между тем, отказов за это чудесное утро получили больше половины прошедших из тех, кто ещё затемно занял очередь возле вожделенного шатра. Они не спешили уходить, неопределённо переминаясь с ноги на ногу, разочарованно вздыхая, пытаясь сообразить, что теперь делать-то, а? Им сочувствовали, но это сочувствие не могло ни помочь им, ни подсказать, как быть дальше. Отказники медлили, но всё же постепенно уходили прочь, бросив последний взгляд на негостеприимный город, так жестоко обошедшийся с ними. А очередь продолжала шуметь и жить надеждой. Наши путники пристроились в её хвост, рассчитывая пройти хотя бы до обеда. Но они не учли той энергичной поспешности, с коей расправлялся с вновь прибывшими молодой чиновник.

– Смотри, смотри, тех берут, берут… эх, – завистливо пропищал тощий старикашка, приподнявшись на цыпочки. – Человек десять сразу. Везёт же кому-то.

Все вытянули шеи, посмотреть на счастливчиков. Очередь застыла на миг.

– Конечно. Это бригада…

– Каменотёсы…

Бригада отошла в сторону дожидаться документов – зелёных карточек с какими-то значками.

– Больше никого не взяли – вон уходят.

– А какие мастера нужны нынче?

– Да кто их знает…

– Вчера одни, сегодня – другие. Ни за что не угадаешь…

В течение десяти минут люди, как ошпаренные, вылетали из шатра, в воздухе то и дело звенело «Следующий!», женщина нервно прижала ребёнка, муж обнял её, отвёл взгляд в сторону – волнительно-тоскливо заныло сердце – не возьмут…

– Следующий!

Отец семейства шагнул в шатёр. Жена, помедлив, зашла следом.

– Откуда? Возраст? Специальность? – посыпались вопросы.

Чиновник не удостоил взглядом вошедших претендентов. Он как раз изучал пергамент с квотами на сегодняшний день, вычёркивая занятые позиции.

– Из Дардании мы… тридцать лет… Резчик по камню я…

– Резчики нужны. Пойдёшь в восточный сектор. Там поглядим, какой ты мастер…

– С женой я.

Чиновник впервые оторвался от своего списка.

– С женой нельзя.

– Она повариха… хорошая очень, хорошая, господин… – запинаясь, промямлил резчик.

– Город не резиновый. Тем более с дитём. Куда его девать?

– При ней, при ней будет. Он не помешает. Мальчик смышлёный… – всё ниже склоняя голову под свинцовым взглядом, защищался простой человек.

– Нет, – это прозвенело громом, резчик ясно видел, что стены шатра содрогнулись и земля разверзлась пред ним. Где-то из глубины прозвучало: – Тебя берём. Жену отправляй назад. Или оба вон отсюда. Не задерживай. Там ещё много таких… Следующий!

Этот крик странным образом вернул его к действительности – резчик шагнул к столу, развязывая мешок.

– Погодите, погодите, – мужчина оценил обстановку: писец вышел отдавать бригаде пропуска – они одни, совершенно одни в этом шатре, чиновник и он с женою… – Вот, возьмите это.

Он поспешно извлёк блестящий персидский платок тонкой работы с кружевной каймой. Ткань заискрилась в потоке света, нескольких секунд хватило, чтобы намётанным глазом оценить – превосходная вещь, главное богатство семьи, свадебный подарок родителей. Платок опустился на стол и сразу исчез из виду.

– Хорошо, – проделав этот фокус, чиновник небрежно бросил вернувшемуся писцу: – Оформляй семью… Следующий!

Юноша в серой хламиде замялся у входа.

– Откуда? Возраст? Специальность?

– Гончар я.

– Гончар? Не нужен.

– Могу подсобником или учеником…

Чиновник с сомнением посмотрел на парня. Ему хватило минуты, чтобы принять решение.

– Свободен.

– Господин, не выгоняйте, дайте шанс… – отчаянно выдохнул паренёк.

– Свободен, я сказал.

Юноша понуро вышел на улицу.

– Не взяли, – сообщил он своим попутчикам, ожидавшим пропусков.

– Куда ты теперь?

– Не знаю. Куда-нибудь.

Он помялся немного, обречённо всплеснул руками:

– Не знаю куда.

Обида выступила слезами: столько надежд связывал нищий мальчик с великолепным городом, а он вышвырнул его, словно щенка.

– Эй, погоди, парень. Поди-ка сюда.

Пожилой мужчина неопрятного вида пробирался к нему сквозь толпу.

– Не хочешь к нам? Нам как раз гончар нужен.

– Кому это вам? – подозрительно насупившись, спросил паренёк.

– Да ты что? Не бойся, сынок. Не обидим.

Он практически насильно отвел своего собеседника в сторону от шумной очереди у шатра.

– Пойдём, по дороге всё расскажу.

Их путь лежал вокруг подножия холма к западной его стороне.

– Не горюй, нас тоже когда-то не взяли, но мы всё-таки обосновались здесь. Не так богато, конечно, но ничего, жить можно.

Вскоре путники подошли к целому поселению из глинобитных низеньких домиков, ютившихся у западного склона, более крутого и каменистого, чем остальные склоны холма Ата.

Здесь селились те, кто не попал в Илион, но кому решительно некуда было возвращаться. Постепенно здесь собрались выходцы со всей Троады, а потому как-то незаметно поселок получил название Троя.

Неизвестно, кто первый дал ему это имя, но оно прижилось.

Беспорядочно построенные низенькие домишки Трои составляли резкий контраст продуманной великолепной архитектуре Илиона – здесь не было того шика и богатства, однако в воздухе витало что-то особенное, характерное для малых поселений: искренняя доброта и радушие, приветливость, безыскусность и неспешность в противовес суете, жестокости и расчётливости большого города.

Маленькая бесправная деревня принимала новых жильцов, не требуя документов и не пытая, зачем да почему, просто предоставляя кров и надежду отчаявшимся, задавленным нуждой людям, покинувшим родные места в поисках лучшей жизни. Они сами создавали её – эту лучшую жизнь – и вскоре Илион, прежде смотревший с высока и презиравший такое соседство, Илион, считавший позором для себя снизойти до признания Трои, Илион, где не раз раздавались голоса уничтожить поселок, в конце концов, вынужден был признать его право на существование.

Более того, со временем здания большого города всё ниже спускались с западного склона, пусть медленно, но верно город приближался к своему посёлку.

Пока Илион неуклонно сползал с горы, Троя росла вокруг холма, опоясав западную сторону и захватывая всё новые и новые участки. Это был естественный процесс слияния, помешать которому не мог ни Ил, ни кто-либо другой.

Кстати, заканчивая рассказ об Иле, нужно признать, что тот был на редкость удачливым человеком. Всё, о чём он мечтал в юности, воплотилось в реальность при жизни. Жена родила ему сына и дочь, и в старости Ил нянчил восемь внуков – пять мальчиков и трёх девочек – что ещё можно желать человеку? Ил умер вполне счастливым и довольным. Однако сын его, Лаомедонт, не разделял уверенности отца, будто сами боги хранят город и потому незачем строить укрепления.

Боги богами, – рассуждал Лаомедонт, – а хорошая стена ещё никому не помешала.

При жизни родителя, Лаомедонт, как почтительный сын, не смел возражать отцу. Но сразу после смерти Ила новый правитель Илиона взялся осуществить столь грандиозное строительство. Этот новый царь уже не делил Илион и Трою, но считал их единым целым, признавая свершившийся факт. Он решил обнести крепкой стеной весь образовавшийся город, а жителей Трои признать полноправными гражданами Илиона.

Новое название оказалось проще и благозвучнее, к тому же Ил уже почил и не мог никому помешать, а потому с лёгкой руки своего правителя скоро весь город стал называться Троей, а его жители – троянцами.

Официальные документы, конечно, сохраняли прежнее название – Илион, но это никого не смущало.

Таким образом, город, имевший теперь два названия, вознамерился возвести крепкие стены, чтобы сохранить свои несметные богатства, кои ежедневно прибывали по суше и морю со всех концов света.

И городу несказанно повезло. Но обо всём по порядку.

3. Бунт на корабле

4. Олимпийский жилмассив

Чтобы глубже вникнуть в эту историю, нам придётся оглянуться назад, когда власть только формировалась, была молода, неустойчива, а потому занималась исключительно собой, мало отвлекаясь по пустякам вроде того, как живётся подчинённым ей людям. А последним приходилось отнюдь несладко: земля буквально горела у них под ногами, то и дело с неба сыпались камни, огромные волны опустошали побережье, словно стремясь затопить всё вокруг, а после рождались новые вулканы, грозя уничтожить жалкие строения вместе с насмерть перепуганными обитателями – людям приходилось частенько отсиживаться в пещерах, пока титаны и боги боролись между собой.

Несчастные жители мало что понимали в происходившей кутерьме, однако оставаться совсем равнодушными не могли, ведь мимо них пробегали то циклопы, каждый с единственным выпученным глазом на лбу, то сторукие гиганты, то могучие титаны во главе с Атлантом, то Зевс с Гадесом и Посейдоном.

Вся эта публика топтала посевы, распугивала скот, жгла виноградники – словом, наносила существенный вред домашнему хозяйству. Причём все бои заканчивались, как правило, новым нагромождением скал, скрывавшим под собой цветущие долины, навсегда разъединявшим целые области, делавшим непроходимыми ранее доступные участки, или возникновением крутых обрывов, отвесно опускавшихся в море – тем и объясняется прихотливая география да причудливая изрезанность прибрежной линии всей Эллады.

За право властвовать боролись две коалиции: с одной стороны Зевс со своими братьями, с другой – титаны. Причём и те, и другие могли претендовать на власть.

Титаны считали себя вправе управлять миром, потому что они были сыновьями матери-земли. Отец их, Уран, не отличался добрым нравом. Первых своих детей – циклопов – он заточил в Тартар, весьма печальное место глубоко под землей, в самом её центре, где по слухам необычайно жарко, темно и довольно скучно. Уран наивно полагал, что избавил себя от неожиданностей, вроде восстаний и смут, однако вскоре его младшие дети – титаны во главе с самым младшеньким Кроном – подняли бунт и свергли своего отца.

Как не трудно догадаться, Крон неуютно чувствовал себя в кресле владыки мира и уничтожал своих детей, одного за другим, помня отличительную семейную черту, ставшую традицией.

Жена его, Рея, приходила в ужас всякий раз, когда Крон заглатывал новорождённых младенцев, даже не утруждая себя распеленать несчастных. Ей удалось спасти последнего своего сына, и это стало началом конца правления Крона.

Возмужав, Зевс вызволил своих братьев и сестёр из внутренностей отца, причём они вышли оттуда целыми и невредимыми, и даже вполне самостоятельными зрелыми личностями и сразу включились в борьбу.

Расчётливый и дальновидный, Зевс поспешил освободить томившихся в Тартаре циклопов и сторуких – благодарные, они немедленно стали на сторону своего спасителя.

Однако обе партии были сильны – никто не хотел уступать, и борьба затянулась на долгие десять лет. Но мать-земля предпочла Зевса, и Крон пал побеждённый, а титаны отправились в пустующий Тартар все, за исключением своего главаря Атланта. Тому водрузили на плечи небесный свод, Атлант до сей поры держит его над землёю.

После долгожданной победы все собрались на Олимпе, дабы обсудить мировой порядок. Три брата бросили жребий – Гадесу досталось подземное царство, Посейдону – море, Зевсу – небо. Земля предназначалась в общее пользование.

Понятно, что Зевс, хоть и был самым младшим в этой компании, но как освободитель и победитель получил сверх того главенство – отныне он становился признанным лидером. В его руках сосредотачивалась вся полнота власти с правом карать и миловать, издавать законы, руководить, распределять богатства и распоряжаться по своему усмотрению судьбами всего живого. Может быть, на этот раз кто-нибудь вспомнил о простых смертных? Да, но лишь за тем, чтобы доставить к праздничному столу несколько барашков и птицу, а также всё остальное, включая вино, сыр и хлеб.

Где ещё богам было взять всё это, как не у людей? Ведь всё принадлежит теперь Зевсу, верно? Но не будем о грустном.

Следующим шагом на пути укрепления власти стало возведение золотых апартаментов, а вернее, целого квартала прекрасных дворцов на Олимпе.

Как оказалось, у победителя довольно большая семья, и Зевс, не мудрствуя лукаво, роздал все портфели новоиспечённого правительства своим ближайшим родичам. А положение, как известно, обязывает.

Поэтому все братья и сёстры Зевса, а впоследствии и его дети (ибо вскоре Зевс женился) пожелали иметь каждый свою резиденцию на Олимпе, причём устроили своего рода негласное соревнование – у кого роскошнее.

Всех переплюнул, конечно, Аполлон: с его врождённым чувством прекрасного это было несложно. Его трехэтажный особняк с витыми решётками, витражами, фресками, изящными колоннами и позолоченной лепниной вселял зависть в остальных честолюбцев. А чего стоил внутренний дворик в японском стиле с небольшим фонтаном и подсветкой! Не говоря уже о просторной гостиной с открытой верандой, где можно было любоваться видами заснеженных вершин.

Но если другие дворцы и были не столь затейливы, то, по крайней мере, не уступали ему в роскоши. С помощью хитроумных приспособлений и отводов безвестный мастер направил кристальные воды горного ручья к новостройкам, обеспечив их таким образом водой, всегда прозрачной и чистой, огромный агрегат нагнетал тёплый воздух в помещения, противолавинные устройства обезопасили богов от неприятностей, превратив новый посёлок в великолепную, доселе невиданную резиденцию на склонах Олимпа.

Понятно, что для возведения столь чудесных строений потребовались немалые богатства разорённой недавней войной страны. Но Зевс, по неотъемлемому праву победителя, считал все богатства земли своими и всё живое своею собственностью.

Поэтому он, немало не стесняясь, выгнал всё обнищавшее за время военных действий население Эллады из пещер, где люди пережидали божественные катаклизмы, и заставил всех потрудиться во славу новых олимпийских богов.

Люди подчинились, а что им оставалось?

Грандиозный размах затеянной стройки поражал воображение. Сотни тонн мрамора, природного камня, золота, серебра, прекрасного дерева, да и просто строительного материала ушло на создание этих дворцов. А сколько трудов стоило местным и приезжим мастерам создать всё это великолепие. Скольким из них так и не суждено было спуститься с Олимпа: люди погибали от непосильной работы, скудной еды и плохого обращения. Но, какое это имеет значение?

Однако спустя несколько лет новый квартал уже красовался на склоне горы, всем своим видом радуя глаз. Боги остались довольны.

Казалось бы, стоит расслабиться и наслаждаться жизнью. Но не тут то было. Похоже, что всему виной неуёмная жажда чего-то нового, что вызвало бы всплеск адреналина, заставило переживать остро, каждой клеточкой напряжённых нервов, испытать опасность и вопреки всему выиграть.

Именно это, в конечном счёте, послужило истинной причиной неудавшегося восстания богов. А поводом, как известно, явилось высокомерие зазнавшегося Зевса.

План долго созревал в мрачных тайниках души Геры, пока в один прекрасный день она не поделилась им, как мы знаем, в тени лесной рощицы у ручья с теми, кто показался ей наиболее подходящими для этой цели.

Что и говорить, она верно всё рассчитала. Оба бога поддержали её, и теперь, когда столь смелый и простой план рухнул, им грозило наказание, неотвратимое и суровое.

Утро показательной казни выдалось хмурым.

Боги в полном составе неуверенно толпились возле самого края земли, куда им приказано было явиться в обязательном порядке, потихоньку перешёптывались, то и дело оглядывались по сторонам, не показалась ли колесница Зевса, и от делать нечего рассматривали титана.

Мощная фигура Атланта закрывала собой большую часть обзора, его широко расставленные ноги по щиколотку вросли в землю, напряжённые мышцы превратились в камень, капельки пота собирались ручейками и стекали вниз по обнажённому торсу. Титан гнулся под невероятной тяжестью свода, его подбородок упирался в грудь, губы кривились от героических усилий, зубы то и дело издавали скрежет, вены вздулись, на мокром лбу напряжённо пульсировал висок, дыхание было прерывисто и хрипло.

Время от времени Атлант поднимал глаза, тогда всех присутствующих невольно одолевал безотчетный страх, они вздрагивали и спешили отвернуться: так много сразу было в этих налитых кровью глазах – страдание, боль, ненависть, отчаяние – все чувства смешались разом, вспыхивая кроваво-чёрным блеском расширенных зрачков. Судорога пробегала по его лицу, веки опускались вновь, а застывшие в отчаянном усилии руки чуть расслаблялись, чтобы в следующий миг вновь напрячь все мышцы и держать, держать, держать…

Небесный свод, этот огромный купол, покоился на плечах Атланта с тех самых пор, как Зевс стал править миром. Глядя на титана, с таким трудом исполнявшего назначенное наказание, у богов начисто пропала охота бунтовать. Общую мысль, не дававшую всем покоя, озвучил Гермес, весёлый молодой человек никогда не лезший за словом в карман:

– Он нарочно нас здесь собрал.

Никто не посмел поддержать разговор – боги только отводили глаза и мечтали, чтобы всё поскорее закончилось.

Два крылатых коня бережно опустили широкий экипаж более похожий на карету, чем на колесницу, возле собравшейся публики. Все дружно вытянули шеи, пытаясь рассмотреть преступников, но увидели лишь Геру, лежавшую ничком на дне кареты со связанными руками. Зевс небрежно поднял её с пола, поставил на ноги и грубо подтолкнул вперёд, к молчаливо застывшим зрителям, поражённым жалким видом обычно величавой надменной богини. Растрёпанные волосы, заплаканные глаза, дрожащий подбородок, разорванная туника и синяк под глазом – всё говорило о недавней взбучке, устроенной Зевсом дражайшей половине.

Она боялась поднять глаза, покраснела до корней волос и чуть не падала от немыслимого унижения, от сознания, что все видят её такой и, должно быть, смеются над ней. И ей нужно пройти, сделать эти несколько шагов, как сквозь строй, где вместо плёток бичующие взгляды окружающих и никто иной, как её муж, грубо понукает её, побуждая идти. Да легче провалиться мне на этом месте, чем терпеть такое.

– Стой, стерва. Стой, кому говорю.

Зевс подвел её к Атланту, развернул лицом к зрителям и, мрачно ухмыльнувшись, окинул строгим взглядом кучку собравшихся богов.

– Почему все в чёрном? – и, не дождавшись ответа, зычно крикнул: – Гефест, ты принёс, что я велел?

– Да, господин.

– Вот именно – господин. Надеюсь, все слышали? Может, кто ещё сомневается в этом? Что молчите? Все, кто думает иначе, кто, может быть, сейчас сочувствует ей, – он кивнул в сторону жены. – Все, – и это громогласное «все» заставило задрожать самые смелые сердца, – получат сейчас наглядный урок того, что не следует идти против законной власти.

Все головы склонились в знак согласия, между окаменевшими от испуга богами проворно пробирался жилистый хромой мужичок, слишком суетливый и слишком мелкий для бога.

И, тем не менее, это был бог, некогда сброшенный матерью с Олимпа. Гефест тащил за собой наковальню. Установив одну, он немедленно кинулся за второй, пыхтя и отдуваясь на каждом шагу. Судя по глубокой борозде, это занятие было не из лёгких.

Публика застыла в ожидании: совершенно непонятно для чего нужны эти тяжёлые приспособления и что, в конце концов, собирается делать Зевс? Жалкий вид Геры уже пробудил сочувствие, но открыто никто не вступился за преступницу: богини отводили глаза, а боги старались спрятать лица за прелестные головки своих спутниц.

Тем временем непонятно откуда Зевс извлёк тяжёлые золотые браслеты, защёлкнул их на запястьях жены, опять ухмыльнулся в бороду:

– Видишь, мне для тебя ничего не жалко, дорогая. Давай ножку.

Гефест склонился к ногам Геры, опутал крепко-накрепко золотыми цепями лодыжки – теперь Гера была прикована к наковальням, но она и не пыталась бежать: зачем всё это? Заинтригованные против воли, боги подались вперёд, чтобы лучше рассмотреть, что происходит, однако по-прежнему терялись в догадках. Зевс деловито осмотрел оковы, потрогал крепления и остался доволен: молодец, Гефест, отличная работа. Затем скомандовал Атланту:

– А ну-ка, нагнись.

Титан качнулся вперёд так, что зрители невольно ахнули, отпрянули назад, казалось ещё немного – и небо рухнет прямо на их головы.

Атлант согнулся в три погибели, его широкое лицо теперь приблизилось настолько, что можно было рассмотреть мелкие морщинки и капельки пота, он закряхтел от невероятного усилия, снова качнулся вперёд уже нарочно, чтобы испугать собравшихся – и это ему удалось. Слабое подобие улыбки появилось на измученном лице, когда боги вновь попятились назад.

– Ниже, я сказал.

Атлант упал на колени, ещё ниже склонился вперёд – от этого движения земля зашаталась под ногами богов, небо замельтешило и едва не рухнуло навзничь – теперь достаточно было протянуть руку, чтобы достать его.

– Вытяни руки, дорогая.

Гера повиновалась. Браслеты защёлкнулись, подобно наручникам – заговорщицу моментально приковали к небу – она и опомниться не успела. В следующее мгновенье на всю округу прогремело:

– Поднимайся.

Атлант резко рванулся, выпрямил спину, сделав отчаянное усилие, поднялся сначала на одну ногу, отчего свод сильно накренился вправо, затем выпрямил вторую – и небо оказалось на прежней высоте, а высоко в нём, вереща от ужаса и боли, болталась Гера, прикованная за запястья.

Тяжёлые наковальни тянули её вниз, растягивая тело. Казалось, что ноги вот-вот оторвутся и руки оторвутся тоже, она звала на помощь, но с земли не доносилось ни звука. Все испуганно смотрели вверх и молчали. До неё донеслось только:

– Вот так будет с каждым. Запомните хорошенько.

После этого все в подавленном настроении покинули место казни, попрятались по своим дворцам, где, наконец, дали волю чувствам. Но никто не рискнул открыто выступить в защиту Геры, хотя все без исключения жалели её. Последним удалился Зевс в сопровождении Гефеста, преданно заглядывавшего своему властителю в глаза.

– Пусть повисит с недельку. А там посмотрим, – хладнокровно изрёк Зевс.

– Как прикажете. А как же с теми? Их как наказывать будем? – Гефест готов был расшибиться в лепёшку, только бы угодить своему господину.

Зевс наморщил лоб, помолчал, словно обдумывая что-то.

– Есть у меня одна идея. Эти изнеженные бездельники хотели быть господами, верно? Так пусть побудут рабами, на своей шкуре испытают, что это такое. Глядишь, успокоятся.

И следующим утром Аполлон с Посейдоном были отправлены на исправительные работы в Трою, в качестве простых рабов или поденщиков – на усмотрение царя Лаомедонта.

5. Что построено богами…

– Клади ровнее. Хоть бы шнурку натянул.

– Вот и натяни. Всё одно бездельничаешь.

Посейдон отёр пот со лба грубой рукавицей, посмотрел вниз на товарища по несчастью – ещё бы! – такой жаркий выдался денёк, до родного моря рукой подать, а они тут мучаются вдвоём.

С пятиметровой высоты Аполлон, и правда, выглядел маленьким и каким-то жалким: без тонких шёлковых одежд, в одной лишь замызганной набедренной повязке; волосы схвачены в хвостик – приколоты прищепкой на затылке, загорелый, как простой крестьянин, вот он сидит себе на носилках, в руках лопата вместо лиры – хорош, нечего сказать.

Да ты и сам не лучше. Весь в ссадинах, руки известь разъела, на голове какая-то немыслимая косынка – кто увидит, испугается.

– Подавай раствор. А то критиковать все умеют. А как работать – никого не сыщешь.

– Ладно, ладно, не ворчи.

Лебёдка протяжно заскрипела. Помятое ведро, пару раз стукнувшись о шаткие подмости, взлетело вверх: Посейдон вывалил известь в корыто, плеснул водички, размешал и тоскливым взглядом уставился на грубо обтёсанные каменные блоки, сваленные внизу.

– Поднимай. Только не спеши.

Несмотря на жалостные вздохи, работа явно ладилась – к полудню свежевыложенный ряд красовался по всей длине северного участка стены, увеличивая её высоту на полметра.

– Метров семь – восемь – я думаю, хватит.

– Да больше и не надо. Куда им? – отозвался Посейдон. – Эй, смотри, Эак машет.

На западной стене развевался белый флаг. Это был условный сигнал к перерыву. Посейдон мигом слетел по лестницам вниз.

– Идём обедать. Только инструмент прибери, а то охотников много – на всех не напасёшься.

Спрятав мастерки и лопаты, новоявленные зодчие отправились к западной стене города, а вернее сказать, к будущей западной стене, потому как на данном этапе строительства её пока что мог перескочить любой мало-мальски уважающий себя мальчишка, что они и делали, сбившись в стайки, весело, по-детски издеваясь над Эаком, который в одиночку возводил эту часть стены.

Эак, в отличие от божественной парочки, был простым смертным, хотя и царём небольшого островка под названием Эгина.

Он наивно вызвался помочь наказанным богам, но никак не ожидал такого поворота: Эак надеялся всего-то подавать тем раствор и камни. Постройка же участка стены в одиночку явилась полной неожиданностью для незадачливого подмастерья.

Однако отступать было поздно, да и стыдно – Эак, кряхтя и потихоньку ругаясь, взялся за работу. А что ему оставалось? Он выбирал камни поменьше, выпросил себе помощника, что готовил раствор; как мог, экономил на ширине стены и всё равно не поспевал за своими друзьями. Те снисходительно успокаивали его: делай, как умеешь, что ты, в самом деле? И всё же нужно отдать им должное, они искренне заботились об Эаке. Чтобы дать человеку больше времени для отдыха, эта парочка богов, когда их спросили куда лучше приносить еду, решила всегда обедать на западной стороне: им-то лишний раз прогуляться вокруг холма Ата – одно удовольствие, а Эак сможет отдохнуть. Этот путь занимал около получаса.

– Не понимаю я этих людей. Выберут самое неподходящее место и давай города возводить, – печально произнёс Аполлон. Они шли вдоль недостроенных стен по залитой солнцем равнине.

– Почему неподходящее? – искренне удивился Посейдон. – Очень даже хорошее место. Долина – загляденье, да и только, и холм, и море рядом. Что ещё нужно? На тебя прям не угодишь.

– Ты прав, красота кругом и климат подходящий, только вот…

– Что только? Да ты сам посуди: климат, красота – это одно, но есть и более важные вещи – здесь единственный проход из Эгейского в Мраморное и Черное моря. Единственный, как ты не понимаешь. Вся торговля Востока с Западом будет проходить под контролем этого города, – Посейдон увлёкся и теперь шёл, размахивая руками. – Я уже вижу корабли, полные товаров, всё, что душе угодно: золото, серебро, корабельный лес, рыба свежая, вяленая – какая хочешь, лён, пенька, растительное масло, китайский нефрит, киноварь – ты только представь себе. Сиди и дань собирай. Нет, здорово придумано.

– Что ты разошёлся, точно торговка на рынке? Золото, рыба, пенька… Неужели ты не понимаешь?

– Чего не понимаю? – осёкся Посейдон. – Очень даже я всё понимаю. Здешние жители станут самыми богатыми людьми на свете, если, конечно, правильно поведут дело.

– Они и так далеко не бедные и торгуют вовсю всеми теми прелестями, что ты так вдохновенно только что перечислил. Но именно в этом-то, как ни странно, кроется разгадка всех будущих несчастий. Думаешь, до сих пор никто не хотел здесь обосноваться? Хотели, и не раз. Я давно занимаюсь тем, что предупреждаю всех желающих: хотите спокойно жить – не селитесь здесь, – Аполлон сделал паузу, мельком взглянул на притихшего собеседника и добавил, глядя в сторону города: – Несчастья и беды станут преследовать жителей, и ничто, и никто не спасёт их.

– Неужели всё так серьезно? Кто бы мог подумать. Почему же люди тебя не послушались?

– Раньше слушались больше, должно быть, боялись богов, а теперь… теперь своими же руками готовят себе неисчислимые бедствия.

– Ты слишком мрачен, Аполлон. Чем же плохо быть богатым?

– А ты представь, сколько завистников вокруг. Сколько ещё племён и народов захотят прибрать к рукам столь выгодное дело? А эти, – он кивнул в сторону города, – они, конечно, станут защищаться.

– Понятное дело. Кто добровольно отдаст свои богатства? Значит, быть войне.

– И не одной. Много крови прольется на эту цветущую равнину, много народу погибнет – теперь понимаешь, почему я пытался отговорить людей от этой затеи – жить здесь. Пусть бы берег оставался пустынным, а корабли шли свободно через узкий пролив, и никто не предъявлял бы сомнительные права на часть их товаров за право прохода. Пусть он будет для всех свободным, этот пролив, что в том плохого?

– Да ты мечтатель. Так не бывает, поверь мне. Кто-нибудь, рано или поздно, да ослушался бы тебя. Не эти, так другие. Слишком заманчивые перспективы открываются здесь, и даже угроза войны никого из этих людей не смутит, к тому же я слышал, у них есть какая-то реликвия, что упала с неба. Они искренне верят: пока она находится в храме – с городом ничего не случится.

– Знаю, слышал. Эта Афина вечно разбрасывает свои вещи, где попало. До чего взбалмошная девица. Реликвия… Это дело такое: в один прекрасный день она, конечно, вспомнит о пропаже и может забрать обратно свой Палладий. Или его выкрадет какой-нибудь ловкий лазутчик. Завернёт в тряпьё и вынесет, как простое бревно. Вот и вся реликвия. Что люди тогда станут делать? На что надеяться?

– Для того-то мы и возводим эту стену, Аполлон. Ещё ни у одного города не было столь надёжных укреплений. А что построено богами, то человек да не разрушит. Так что они могут чувствовать себя в полной безопасности.

– …и безнаказанности.

– О чём ты?

– Вот представь себе, как только они поймут, что эти стены неприступны, что ни один враг не сможет одолеть или разрушить их, кем они себя возомнят? И что будут творить?

– Ну, если кто из них совершит преступление – его осудят.

– Это верно в отношении своих же сограждан, а как быть с чужаками? Каким-нибудь путешественником или заморским купцом?

– Выходит, эти жители так возгордятся, так зазнаются, так задерут свои носы, что других людей и за людей-то считать перестанут. Тогда с ними никакого сладу не будет.

– Вот именно. А потом и на богов перестанут внимания обращать.

– Так зачем же мы строим эту стену? Давай, пока не поздно, уберёмся отсюда.

– Нельзя. Ты не хуже меня это знаешь.

– Так что же делать?

– Вот теперь ты понимаешь, почему я отправил Эака одного возводить западную стену? Он же человек, а что один человек построил…

– Другой всегда сломать может. Здорово придумано.

– А ты всё переживал, как он там, бедненький, надорвётся или камнем его придавит.

– Ну я же не знал. Пусть строит один, раз так нужно. Он неплохо справляется.

За разговором быстро пролетело время, сокращая путь, друзьям оставалось каких-нибудь несколько шагов до того места, где мальчик-раб раскладывал незамысловатую снедь прямо на траве.

Эак ждал их. Худощавый, жилистый, в небрежно перехваченной набедренной повязке, он выглядел много моложе своих тридцати шести лет, выгоревшая на солнце копна длинных волос в сочетании с голубыми глазами подчёркивали шоколадный загар – если бы не капли засохшего раствора, прилипшие к телу, Эак вполне мог сойти за довольного жизнью дикаря. Он поднялся навстречу своим друзьям, добродушная улыбка оживила лицо, слова приветствия прозвучали одновременно.

– Ну, как ты тут?

– Да ничего, помаленьку, – отозвался Эак.

Посейдон ласково похлопал его по плечу, мельком взглянул на извилистую неровную кладку.

– Ничего, ничего. У тебя получается. Глядишь, под конец станешь заправским каменщиком.

– Ага, – отозвался Аполлон. – А его потомки примутся штурмовать эту стену и, в конце концов, её разрушат.

– Что ты говоришь? Не может этого быть.

– Может, ещё как может.

Аполлон тем временем брезгливо рассматривал свой будущий обед.

Мальчишка деловито вылавливал из дурно пахнущего котла дымящиеся куски, абсолютно не обращая внимания на красавца-раба с недовольной физиономией. Потрескавшиеся глиняные тарелки опустились в траву, составляя пару убогим чашкам. Кособокий кувшин глухо стукнулся о землю, последним к импровизированному столу присоединилось выщербленное по краю блюдо с ломтями пресного хлеба. Мальчик вытер об себя руки, шмыгнул носом и наконец-то поднял глаза:

– Всё. Ешьте на здоровье.

– Да ты что, издеваешься над нами, сопляк? – Аполлон поднял тарелку.

Развалившаяся рыбёшка топорщила острый хребет, серое месиво свешивалось жалкими ошмётками с тощих тушек, в подливке радужно блестела чешуя.

Друзья как по команде вытянули носы.

– Опять ставрида, – разочарованно протянул Эак.

– Ну сколько можно тухлой рыбой нас кормить? Нет бы, кусочек тунца, – отозвался Посейдон.

– …или крылышко фазана, – Аполлон любил помечтать. – А ещё лучше – молоденького барашка на вертеле…

– А вино. Нет, вы посмотрите – разве это вино? Чистый уксус. Где этот паршивец Лаомедонт берёт такое мерзкое вино?

– Что вы привередничаете? – поток разглагольствований был бесцеремонно прерван мальчишкой, равнодушно наблюдавшим эту сцену. – Не хотите – не ешьте, подумаешь, не велика важность.

Друзья смолкли и оторопело уставились на этого нахального мальчишку, спокойно продолжавшего рассуждать.

– Все едят – никто не жалуется. Одни вы недовольные.

– Да разве это можно есть? – поинтересовались боги.

– А почему нет? Вам ещё повезло. Другим рабам так вообще помои достаются. А вас, как строителей, лучше кормят.

– Да уж. Это, по-твоему, лучше?

– Конечно. Другие рабы и этого не видят.

– Что ты заладил: рабы, рабы. Вот я тебе покажу сейчас, кто мы, век будешь помнить, – Посейдон сжал кулаки, лицо исказилось в злобной гримасе – ещё мгновенье и мальчику пришлось бы туго.

Но тут вмешался Аполлон.

– Не бросайся на ребёнка. Он-то тут причём. Парень подневольный: что ему сказали, то и делает.

Он дружески обнял мальчика, погладил растрёпанные волосы и, глядя прямо в лукавые серые глаза, самым что ни на есть серьёзным тоном произнёс:

– Мы не рабы. Мы боги, слышишь, дурья твоя башка, боги мы.

– Ага, боги. Как же, – усмехнулся мальчик. – Ну и шутник, ты дядя. За кого ты меня принимаешь? Вы на себя-то когда последний раз смотрели? – он громко рассмеялся, грязным пальцем указывая поочередно на каждого из перепачканных строителей. – Боги они. Особенно вот этот – в драной косынке. Вы ни то что богов, людей-то не очень напоминаете. Рабы как есть рабы.

– А ну геть отсюда, маленький разбойник. Варварское отродье. Уноси ноги, пока цел.

Посейдон взревел на всю округу так, что будущая западная стена содрогнулась. Несколько только что положенных камней свалились на землю.

Перепуганный мальчишка вскочил на повозку, едва не опрокинув котел, и теперь стегал ослика что есть сил.

– А ведь он прав, – глядя в след удалявшейся тележке, произнёс Аполлон. – У нас и в самом деле жалкий вид.

Друзья переглянулись.

Они стояли посреди поля у недостроенной стены в грязных набедренных повязках; их загорелые тела пропахли потом, перепачкались засохшим раствором; босые ноги в ссадинах и синяках; мозолистые руки основательно разъела известь; под сломанными ногтями засела грязь; каменная пыль забилась в поры, придавая лицам сероватый оттенок – рабы как есть рабы: жалкие, ничтожные рабы богатого господина. Смех сотряс воздух – друзья ещё долго потешались над собою.

Троянские мальчишки были не единственными, кто крутился около строителей городской стены.

Помимо разного рода начальства то и дело прибегавшего со сметами и чертежами, а также простыми зеваками, удивлённо ломавшими головы, почему только трое рабов трудятся там, где, казалось бы, должно быть не меньше сотни людей, раз в две недели стройку посещал сам царь Илиона.

Приготовления к такому визиту начинались загодя: накануне появлялся здоровенный абсолютно лысый подрядчик и требовал немедленно навести порядок. Он снимал строителей с лесов, вооружал их метлами и не успокаивался до тех пор, пока весь скопившийся за две недели мусор не исчезал в неизвестном направлении. После этого он озабоченно измерял высоту стены и производил вычисления, сравнивая предыдущие показатели. Затем требовалось ровненько сложить каменные блоки друг на друга, чтобы было красиво.

Посейдон всерьёз подумывал, как бы невзначай опустить один из камней на голову этому зануде, что целый день издевался над ними, однако тот, словно чувствуя надвигавшуюся опасность, всегда вовремя исчезал, бросив напоследок:

– Вот теперь порядок.

А на завтра, обычно ближе к полудню, возле недостроенной стены появлялся сам Лаомедонт с пышной свитой придворных льстецов.

Придирчивый взгляд серых глаз замечал любой изъян, даже незаметный, поверхностный брак. Тут же брови хмурились, подбородок взлетал вверх – царь разговаривал надменно, раздражённо тыкая пухлым пальцем в стену. Никогда он не дал понять, что доволен работой, никогда строители не слышали и слова похвалы.

Кулаки чесались у всех троих, но богам приходилось терпеть: стоило только царю пожаловаться Зевсу, как неизвестно, чем бы это для них закончилось.

Итак, они терпели, бледнея и сдерживаясь, а царь продолжал прогулку вдоль стены.

– Посмотри, до чего он мерзкий. Жирный, как свинья. А как важничает, словно он бог. И что они все так лебезят перед ним? – недовольно ворчал Аполлон, глядя вслед удалявшейся делегации.

– А что им остаётся? Здесь царей не выбирают. Сам знаешь. Да нам-то что. Вот достроим стену, получим деньги – и поминай, как звали.

Посейдон уже карабкался вверх по лесам.

Им оставалось не так уж много. Ещё неделя, другая, а там поможем Эаку и всё. Поэтому он старался сохранить спокойный вид, хотя это было нелегко.

Характер, да и внешний вид царя Лаомедонта, в самом деле, оставляли желать лучшего. Поросячьи глазки на заплывшем жиром лице, тройной подбородок лоснящимися складочками плавно переходил в шею, могучую и красную, словно распухшую от невиданной болезни. На узкий лоб свисали жиденькие пряди жирных волос, касаясь бесцветных бровей, нос расплылся бесформенной массой, губы выпячивались вперёд, надменно изгибаясь всякий раз, когда кто-нибудь осмеливался потревожить их обладателя – Лаомедонт был заносчив, часто груб, а уж коварен не меньше самих богов.

Однако царь довольно рачительно, а порой и прижимисто распоряжался огромными средствами, что приносила Троя, и это снискало ему славу доброго хозяина, а так как он продолжал политику отца, то и уважение сограждан. В одном троянцы могли быть уверены: их царь беззаветно любит свой город и сделает всё, зависящее для его блага и процветания. К началу строительства стены Лаомедонту минуло сорок лет, а он лишь так недавно оказался у власти: он долго ждал и вот, когда, наконец, обрёл желаемое, у него закружилась голова. Что не могло не сказаться на его характере – как мы увидим впоследствии, это была крайне противоречивая натура.

Но сейчас он просто важничал от сознания того, что сами боги трудятся у него как простые рабы, а он повелевает ими. Это придавало царю значимость в собственных глазах – ах, если бы только все узнали, кто сооружает стену. Но Лаомедонт вынужден был хранить тайну, как не чесался у него язык, как не хотелось ему крикнуть в толпу: «Люди! Ведь это сами боги!», – он молчал, ибо распоряжение Зевса на этот счёт было недвусмысленно.

Поэтому он нашёл другой способ получать удовольствие: царь всячески унижал богов и, втайне радуясь своей удаче, постоянно демонстрировал недовольство. Понятно, что вслед за царём вся свита кривила рты и разочарованно вздыхала, обсуждая недочёты, о которых зачастую имела весьма приблизительное понятие вообще.

Вся эта компания с видом знатоков каждые две недели осматривала городские стены, а следующие две недели до нового визита критиковала бездарных строителей, даже не подозревая, кто они такие и какое на самом деле счастье для города воспользоваться их услугами.

После полуденной прогулки Лаомедонт с помпой возвращался во дворец, и первой, кто встречал отца, была любимая дочь царя Гесиона. Она нетерпеливо выглядывала в окно, постоянно прислушиваясь к шуму на улице, и всегда угадывала – лёгкая изящная девушка, словно птичка, слетала по лестнице прямиком в объятья этого толстого неуклюжего человека, одновременно заливаясь смехом и ласково браня отца, что не взял её с собой.

– Ах, отец! Ты же обещал мне… – ворковала девушка.

– Но, душа моя. Не годится царевне разгуливать по стройке. Там слишком грязно, дорогая.

Лаомедонт буквально преображался, стоило ему лишь увидеть дочь. Он становился отцом и только отцом: любящим, нежным, великодушным.

Гесиона пробуждала в нём лучшие качества его души, и царь буквально таял, позволяя дочке больше, чем всем остальным детям. Она была старшей из трёх его дочерей и самой любимой.

Гесиона пошла в мать и была писаной красавицей – её безупречная красота вселяла в Лаомедонта уверенность, что это совершенство послано богами, иначе откуда взяться столь изящным формам, такой удивительной грации и поразительной прелести, что, казалось, зримо исходит от неё?

Сёстры отчаянно ревновали Гесиону к отцу – ещё бы, ей всё лучшее достаётся. Толстушка Килла и рыженькая Астиоха безнадёжно проигрывали старшей сестре: жиденькие косички двенадцатилетней девочки не обещали со временем превратиться хотя бы в подобие тяжёлых светлых локонов Гесионы, а узкий лобик и маленькие серые глазки не шли ни в какое сравнение с большими выразительными глазами сестры. Разве что цвет их совпадал. Впрочем, Килла была ещё мала, и можно было надеяться, что со временем она станет хорошенькой.

Младшая сестрёнка, вся усыпанная веснушками, рыженькая, подвижная девочка со вздёрнутым носиком и нежной линией рта, была забавна и мила, как всякий ребёнок, выросший в достатке; ей шёл десятый год, она по-детски обижалась на сестру, интуитивно чувствуя, что отец любит Гесиону больше. Девочки то ссорились, то мирились, но неизменно внимательно и нежно относились к самому младшему члену семьи – пятилетнему малышу Подарку – общему любимчику и баловню. Целыми днями сёстры вертели его, как живую куклу, так, что матери частенько приходилось вмешиваться в этот своеобразный процесс воспитания.

– Сделаете из него девчонку, – ругалась Стримона.

– Ну что ты, мамочка. Посмотри, какой он хорошенький.

– Мы поиграем ещё чуточку, ладно?

И мать сдавалась. У неё и так хватало забот.

Старшие четверо сыновей, все погодки, друг за другом заканчивали учёбу, и все как один увлекались воинской службой. Её дети целыми днями размахивали мечами, стреляли из лука, сломя голову мчались по равнине на тех самых бессмертных конях, вырученных когда-то за Ганимеда. Хоть бы один заинтересовался торговлей или строительством. Так ведь нет – тянет их сложить свои головы почём зря. Её сердце тревожно сжималось от неясных, но страшных предчувствий.

6. Окончательный расчёт

Наступил день, когда последний камень троянских укреплений занял своё место в верхнем ряду западной стены. Эак наконец-то вытер капли пота со лба и радостно зашвырнул мастерок в ближайшие кусты.

– Всё. Конец работе.

Его радостно поддержали с земли.

– Ура, – вовсю горланили боги. – Спускайся скорее.

Они подхватили Эака и принялись быстро разбирать шаткие подмости.

– А здорово у нас получилось, – не без гордости произнёс Аполлон. – Этот пройдоха троянский царь, конечно, не сможет оценить наш труд по достоинству. Очень жаль.

– Будем надеяться, что за него это сделают его подданные. Неужто троянцам не понравится их стена?

Посейдон был прав. Возведённые стены отличались высотой, чувствовалась мощь и несокрушимость добротной кладки – поистине неприступное сооружение окружало теперь город. Любой враг впадёт в отчаяние, оказавшись под этими стенами, и будет вынужден отказаться от штурма. Это ясно каждому.

– Да, но так ли это ясно Лаомедонту?

Этот простенький вопрос Эака вызвал некоторое затруднение у божественной парочки. И тут решительно выступил Посейдон.

– А вот сейчас и узнаем. Айда во дворец.

– Что, прямо сейчас?

– А почему нет? Мы закончили работу? Закончили. Значит, имеем полное право потребовать вознаграждение. И прямо сейчас. Зачем медлить?

– Ты уверен, что нам не следует подождать, пока кто-нибудь не сообщит ему… – осторожно заметил Аполлон, но Посейдон перебил друга.

– Послушай, тебе не надоело изображать здесь раба? Питаться тухлятиной и спать под открытым небом? Ты не скучаешь по арфам и лирам? Мы сегодня же вернемся на Олимп, или я не бог всех морей.

– Посейдон прав, – вмешался Эак. – Я тоже соскучился по Эгине. Пусть Лаомедонт расплатится с нами, и сразу домой. И лишнего часа здесь не останусь.

Так друзья, миновав арку ими же возведённых ворот, решительно направились по мощёным троянским улицам прямиком во дворец.

Когда впервые, несколько месяцев назад, они оказались на улицах этого города, то были слишком подавлены, чтобы заметить что-либо. Их глаза различали лишь камни мостовой, да мрамор широкой лестницы дворца.

Теперь же, с гордо поднятыми головами, с осознанием выполненного долга друзья с любопытством разглядывали незнакомый им город, стены вокруг которого они возвели только что. До сих пор им не приходило в голову прогуляться по улицам Трои, они слишком уставали за день и ночевали либо в бараке для рабов, либо под открытым небом где-нибудь в стогу душистого сена.

Едва закончились низенькие домишки бывшего посёлка Трои и друзья вступили в Илион, как просто онемели от удивления. А они-то полагали, что ничего прекраснее олимпийского квартала нет и быть не может. Здесь, в этом городе людей каждый дом был произведением искусства, каждый фасад украшали столь любезные Аполлону колонны, а витые решётки отнюдь не были редкостью. К тому же, сколько не пытался вспомнить Аполлон, ни у одного из олимпийских особняков не было балконов, а здесь каждый дом имел их, но, когда они дошли до фонтана, украшенного статуями белого мрамора, Аполлон не на шутку осерчал. Подумать только. Боги всегда считали, что удобства – только их привилегия, а людям подобает ютиться в глинобитных домишках. Самым роскошным зданием в городе, по глубокому убеждению любого бога, должен быть храм или храмы, но никак не простое жилище. А здесь роскошь на каждом шагу. Подумать только. Здесь пышность Персии причудливо переплелась с греческим классицизмом, и вот эта варварская добавка очень раздражала Аполлона.

Они дерзнули жить богато, богаче, чем на родном Олимпе. Что эти люди о себе возомнили? Похожие чувства испытывал Посейдон. Один лишь Эак восторженно восхищался увиденным, что ещё больше приводило в бешенство его друзей. Боги быстро закрыли ему рот, зашипев на Эака, тот удивился, но замолчал, чувствуя злобные взгляды друзей.

Однако всю оставшуюся дорогу до дворца бедняга Эак ломал голову, что же такое случилось с его спутниками. Вид дворца поверг всех в шок. Ничего подобного никто из них не видел ни до, ни после. Дворцы Олимпа показались жалкими лачугами в сравнении с этим великолепным сооружением. Здесь всё дышало роскошью, пожалуй, слишком пышной и помпезной, редкие породы мрамора переплетались с золочёной резьбой, гипсовые завитушки пилястр плавно переходили в карнизы, потолочные фрески сплетались в единую композицию, и везде – шёлк, фарфор, хрусталь и блеск драгоценных камней.

– Живут же люди! – присвистнул Эак. – Вот это я понимаю.

– Да заткнёшься ты или нет, в конце концов?

– А что я такого сказал? – обиделся Эак.

Друзья остановились в нижнем зале, не решаясь осквернять босыми ногами чистейшую белизну мраморных ступеней. Движение не осталось незамеченным – к ним уже спешил расторопный слуга.

– Передай своему господину, – предупредил его протесты Посейдон, – что нам не терпится встретиться с ним.

Слуга приготовился звать подмогу, чтобы сообща выставить наглых оборванцев вон, как тут на верхних ступенях лестницы показался царь.

Шестое чувство подтолкнуло Лаомедонта сойти вниз как раз вовремя. Он мысленно воздал хвалу Зевсу и с самым радушным видом начал спускаться по лестнице.

Мягкий шёлк одежд окутывал его грузную фигуру уютными складками, пальцы, усыпанные перстнями, скользили по перилам, мягкая домашняя обувь бережно облегала толстую ногу, золотая диадема поблескивала в волосах – ни дать ни взять этакий изнеженный толстячок, приветливый и простоватый.

Пока всё это великолепие спускалось вниз, трое друзей молча напряжённо смотрели на него, испытывая совершенно разные чувства. Более решительный Посейдон, на которого не особенно действовали такие штучки, мысленно оценивал, сколько заплатит им этот развращённый роскошью богач, и вообще имеет смысл запросить побольше: не зря же они, в конце концов, трудились столько времени над этими стенами.

Если он деловой человек, то дорого оценит свою безопасность, что получил теперь только благодаря их работе. Аполлон же, снедаемый завистью ко всей этой невиданной роскоши, был зол и разозлился ещё больше, молча наблюдая этот торжественный спуск.

Я заставлю заплатить его в три, нет, в пять раз больше, сто – нет, двести троянских драхм, – настойчиво стучало у него в голове.

Как он кичится своим богатством, заставим его раскошелиться, – от этой мысли становилось легче, Аполлон перевёл взгляд на Эака – тот стоял, разинув рот, искренне поражённый невиданной роскошью и совершенно ослеплённый всем этим великолепием. Бедняга не пытался скрыть восхищения – всё легко читалось на его лице. Вот болван, пожалуй, он всё испортит.

Друзья оттеснили Эака, а сами заняли выжидательную позицию. Лаомедонт спустился в зал, гостеприимным жестом приглашая сесть – все трое не заставили себя просить дважды – друзья сразу погрузились в невероятно мягкие, обтянутые тонкой прохладной кожей кресла.

– Голубчик, принеси нам чего-нибудь… – кисло-сладким тоном протянул царь.

Прекрасно вышколенный слуга с бесстрастным выражением лица учтиво поклонился и неслышно вышел, торопясь исполнить приказание, хотя и терялся в догадках, зачем его господин принимает этих голодранцев, да ещё столь любезно приглашает присесть, и отмоется ли вообще после них капризная кожа роскошных кресел.

– Ну-с, зачем пожаловали? – любезно поинтересовался троянский царь.

– Мы закончили работу. Можешь взглянуть. Всё готово, – стараясь держаться по возможности дружелюбно, произнёс Аполлон. Он никак не мог простить Лаомедонту сначала той предвзятости, с какой он рассматривал работу, а теперь – такой возмутительной роскоши.

– Вот как? Чудесно. Превосходно. Сегодня же посмотрю. Или завтра, – обрадовался царь.

– Лучше не откладывать. Хотелось бы сегодня получить, что нам причитается, – напрямик брякнул Посейдон. Он считал все дипломатические проволочки делом недостойным.

– Домой очень хочется, – для убедительности вставил Эак.

– Понимаю. Так поезжайте. Раз всё готово, зачем медлить? – по-отечески заботливо отозвался царь.

– Вот мы и хотим получить расчёт, – главное слово было сказано. Оно произвело неожиданный эффект. Лаомедонт, казалось, был искренне удивлён:

– Расчёт? Какой такой расчёт? О чём это вы?

– Не прикидывайся, Лаомедонт. Нас не обманешь. Всякая работа стоит денег, – без лишних церемоний, панибратски заключил бог всех морей.

– Мы свою задачу выполнили – теперь дело за тобой, – поддержал его Аполлон.

– Расплатись с нами, и мы отправимся по домам, – добавил Эак.

Лаомедонт обвел собравшихся недоуменным взглядом:

– Ничего не понимаю. Если вы всё сделали – я вас больше не держу. Можете ехать прямо сейчас.

– Прикажи отсчитать нам двести драхм, и мы уедем немедленно. Ты и оглянуться не успеешь, – Аполлон начал терять терпение.

– Да вы что? Какие деньги? Двести драхм, подумать только. И думать забудьте. Не было такого уговора, – парировал царь.

– То есть как – не было? Мы работали, работа полностью выполнена, так? Так. Значит, самое время получить расчёт. Так все порядочные люди делают, – Посейдон вскочил и рванулся к царю. Тот неожиданно ловко для своей комплекции увернулся, отошёл на безопасное расстояние и продолжал:

– Вот что, мои дорогие. Вас прислали мне в качестве рабов. Отбывать наказание, понимаете? Вы и отбывали. Это, между прочим, не я так решил, а Зевс. Верно?

– Верно. Ну и что? – они уже кричали на весь зал.

– А то, что рабам никто и ничего не платит. Хозяин только кормит их и даёт одежду, да инструмент. А чтобы платить – впервые слышу. Так что ступайте подобру-поздорову.

– Но это нечестно, – взревел Посейдон.

– Несправедливо, – воскликнул Эак.

– Вот что я вам скажу, если угодно – предъявляйте претензии Зевсу, а не мне. Я-то тут причём? Моё дело проследить, чтобы вы отбыли наказание от начала до конца, а платить вам уговора не было. Так что поезжайте домой. И не тратьте зря время.

Аполлон поздно разгадал маневр Лаомедонта: казалось, тот хаотично мечется по залу, но ничуть не бывало – едва царь оказался возле витого шёлкового шнура, как немедленно раздался звон, и зала наполнилась вооружёнными людьми. Боги оглянуться не успели, как были выброшены на мостовую.

Им оставалось только потирать помятые бока, да разглядывать кровоподтёки на лицах друг друга – так избитые и униженные, совершенно нищие они поплелись вон из города и чья-то добрая душа, сжалившись, подала им кусок пресного хлеба.

7. Скрытые изъяны

– Вот негодяй.

– Ну мерзавец.

Скряга, жмот, подлец – это были самые невинные эпитеты из тех, какими наградили обманутые строители троянского царя. В гневе они шли прочь от дворца, не разбирая дороги, сначала жутко ругаясь, затем постепенно стихли, заметно сникнув, опустив головы, и в результате оказались с самой невыгодной для них стороны у южного выхода.

Им нужно было выйти к морю или на крайний случай к реке, а они, как назло, оказались далеко от цели.

Поняв свою ошибку, друзья покинули Трою и направились вдоль её стен, огибая город сначала с южной, а затем с западной стороны. Теперь вернуться домой им предстояло не после приятной прогулки по морю на каком-нибудь попутном корабле, как они мечтали раньше, а только с помощью подчинённых Посейдона, да и то, если повезёт, ведь знаменитого трезубца с собой у бога всех морей не было, а без него морские обитатели могли и не узнать своего суверена. Нет трезубца – нет власти.

– Вот те раз, – удивился Эак. – А ещё говорят: форма не главное.

– Не горюй, – Посейдон опустил мозолистую руку ему на плечо. – Домой тебя доставим в лучшем виде. С комфортом.

– Конечно, – поддержал Посейдона Аполлон. – Ещё не было случая, чтобы кто-нибудь из морских тварей ослушался его. Так что смотри веселей. Там, на Эгине, небось, заждались уже?

Эак расчувствовался.

– Я сам соскучился. Так сердце и ноет. Трое сыновей как-никак. А младший – самый любимый. Ему тринадцать минуло этим летом.

– Ничего, скоро будешь дома.

Южная стена заканчивалась полукруглой башней, друзьям оставалось несколько шагов, чтобы свернуть за угол, как неожиданно путь им преградила змея: внушительных размеров кобра поднялась из травы, расправила капюшон и угрожающе зашипела.

– Только этого не хватало, – упавшим голосом произнёс Эак.

– Замри, не шевелись, Эак. Она сама боится.

– Боится… Как бы не так…

И тут события приняли неожиданный оборот: вместо того, чтобы броситься на потревоживших её людей, кобра ринулась на стену. Друзья проследили этот маневр и вздохнули с видимым облегчением: по камню, спасая свою жизнь, карабкалась полевка, совсем мышонок, явно загнанный грозным противником на опасную высоту. Мышь увернулась, соскочив со стены, за мгновение перед тем, как ужасная пасть врезалась в камень. Взбешённая кобра осталась ни с чем, но бестолковый мышонок вместо того, чтобы юркнуть в спасительную траву, продолжал бежать вдоль стены, свернув за угол, и теперь мчался, что есть сил у самого подножья западной стены. Змея быстро настигала его. Он заметался, отчаянно пискнул и поднял острую мордашку. Здесь выступов было больше, карабкаться удобнее. Страх придал ему сил, и через миг он был в метре от земли.

– Прямо верхолаз, – вырвалось у Аполлона. – Жаль, ведь сожрёт всё-таки беднягу.

Кобра выгнулась для броска, открыла свою пасть и со всей силы рванула за добычей. Раздался непонятный треск, в стене образовалась дырка, в ней тут же мелькнул змеиный хвост, а чуть выше по стене испуганно уносил ноги мышонок, совсем не стараясь понять, что за чудо пришло ему на помощь.

Камень, на который пришёлся основной удар, не выдержал напора и, вылетев из кладки, приземлился с внутренней стороны вместе со змеёй, оказавшись в городской черте. Посейдон озадаченно чесал затылок.

– Вот это да. Чья работа?

– Ну, моя… – нехотя процедил Эак.

– Халтура, – сделал вывод Аполлон.

– А так им и надо, – Посейдон развернулся, намереваясь хорошим пинком разрушить кладку, но Аполлон остановил его.

– Оставь. Пусть стоит до поры до времени. А дырочку надо бы заделать. Эак, посмотри, нет ли чего подходящего?

Друзья отыскали нужного размера камень, залатали щель и довольные, двинулись дальше.

– Теперь мы можем быть абсолютно спокойны за судьбу этого города, – довольным тоном изрёк Аполлон. – Он обязательно падёт под натиском врагов. Причём не один раз.

Друзья без приключений добрались до Эгины: на призыв Посейдона откликнулись сразу несколько морских обитателей, и, оставив друга в кругу семьи, боги отправились на Олимп обдумывать планы мести.

Особняк, а вернее дворец Аполлона был много уютнее надводной резиденции бога всех морей, поэтому, после всех пережитых лишений и неудобств, решено было отдохнуть здесь, среди приятной роскоши, спокойно всё обдумать. Теперь эту парочку нельзя было узнать: они наконец-то соскоблили въевшуюся грязь, вымылись, приоделись и стали вновь походить на приличных членов общества – словом, боги привели себя в порядок.

– Ну, что делать будем? – Аполлон вальяжно растянулся на диване в своей гостиной, лениво перебирая струны позолоченной лиры.

Прошло три месяца с тех пор, как изгнанники вернулись на Олимп, смиренно предстали перед Зевсом и были прощены. Мало того, им пришлось поклясться в присутствии всех олимпийцев, что никогда впредь они не будут устраивать бунты. Друзья ни словом не обмолвились о событиях в Трое: всё произошедшее они посчитали делом сугубо личным.

– А что делать? Думаю, наслать на них чудовище… или наводнение устроить. Что скажешь?

– Чудовище – это мысль хорошая. А вот наводнение не стоит. Столько добра погибнет зря, – он приподнялся на подушках. – Давай так. Ты пошлёшь чудовище, а я – чуму.

Посейдон покачал головой:

– Не годится, – бог морей с удовольствием потягивал нектар, развалившись в сафьяновом кресле, не таком удобном, как в троянском дворце, но вполне приличном и мягком.

– Почему не годится? А по-моему, прекрасная мысль. По крайней мере, ничего лучшего я предложить не могу, – слегка задетый, обиженным тоном констатировал Аполлон.

– Мы ведь собираемся отомстить лично Лаомедонту, ведь так? Остальные троянцы как будто ничего нам не сделали?

– Ну, если не считать, что они смеялись над нами…

– Но они же не знали, кто мы такие, – ответил Посейдон.

– Что ты взялся их защищать? – Аполлон невольно вспомнил роскошный город, так неприятно поразивший его. – Подумаешь, ну вымрет полгорода, так что за беда?

– В том-то и штука – болезнь станет косить всех без разбора, и никто не сможет понять, в чём тут дело. А чудовище потребует конкретной жертвы – самого царя или кого-нибудь из его семьи.

– Оно что у тебя, говорящее? – рассмеялся Аполлон.

– Нет, конечно. Им придётся обратиться к Зевсу.

– Не вижу принципиальной разницы: во время болезней тоже бегут к Оракулу.

– Ну вот что, – Посейдон пустил в ход свой последний аргумент, хотя искренне надеялся, что говорить этого не придётся. Но однажды мелькнувший образ женщины, которую он и разглядеть-то как следует не успел, всё время теперь вставал перед ним. Посейдон помнил тепло её грубоватых рук и добрые полные печали глаза. – Вспомни, когда мы шли из дворца грязные, избитые, какая-то добрая женщина, сжалившись, подала нам хлеба…

– Да ты сентиментален, мой друг. Не ожидал. Ну, будь по-твоему. Обойдёмся без чумы.

Друзья ещё долго обсуждали детали плана, стараясь как можно больнее отомстить Лаомедонту, этому прижимистому скряге, за нанесённую им чудовищную обиду.

8. Спасайся, кто может

Высокий берег Скамандра утопал в траве: луга тянулись вплоть до самого порта, лишь изредка здесь встречались одинокие деревья, раскидистые и величавые, словно сказочные великаны. Эти луга служили излюбленным местом для развлечений богатой троянской молодежи: их шумные игры требовали пространства, а потому никто не выгонял сюда скот – пастухи лишь завистливо вздыхали, глядя на сочные травы – строжайший указ запрещал здесь любую деятельность, сохраняя нетронутой неповторимую прелесть левого берега.

Ранним погожим утром отряд из шести всадников покинул город и направился в сторону реки. Пестрая кавалькада мчалась по дороге наперегонки друг с другом, молодые люди были в прекрасном расположении духа: они звонко кричали, понукая коней, громко смеялись и, вообще, радовались юности, быстрому движению и самой жизни. Два белоснежных коня неслись впереди всех, едва касаясь земли. Они легко, без видимых усилий, взлетали вверх, паря над землёю, затем вновь отталкивались, чтобы снова взлететь – те самые бессмертные кони, что когда-то послужили выкупом за Ганимеда, этим утром радовались жизни, пожалуй, не меньше своих теперешних хозяев, юных наследников троянского царя.

За ними едва поспевали другие: молодая девушка на грациозной крапчатой кобыле и трое юношей на вороных жеребцах.

Добравшись до места, всадники спешились, оставив коней пастись под тенистым дубом, а сами, избрав мишенью молодой платан, немедленно устроили соревнование в меткости, затем, отбросив колчаны и луки, занялись метанием дисков. По всему выходило, что здесь нет равных плотному кареглазому юноше с широким добродушным лицом, сыну купца Фенодама, Андронику. Зато молодые принцы опередили его в беге – Лампий, второй сын царя, оказался быстрее всех.

Гесиона, а это была именно она, пятнадцатилетняя дочь троянского владыки, что составила компанию своим братьям в утренней поездке, невзирая на протесты матери, рукоплескала каждому победителю, просто и весело вручая шуточный приз – только что сплетённый венок полевых цветов, одним своим присутствием облагораживая мужское собрание. Четверо её братьев старались удивить сестру, от того каждое единоборство превращалось в маленький спектакль: младший из юношеской компании, семнадцатилетний Гикетаон то и дело падал в высокую траву после очередного проигрыша, картинно моля богов об удаче, что служило поводом для очередного всплеска веселья.

Старший Тифон снисходительно похлопывал младшего по плечу, театрально сокрушаясь, и тут вступал Клитий, третий из братьев, обещая лично прервать цепь его невезения. Они откровенно дурачились, как все юные создания, вырвавшиеся на волю, они хохотали до упаду и всецело предавались игре. Высокие, рыжеволосые, очень похожие друг на друга, мальчики носились по лугу, бросая одно развлечение, чтобы немедленно предаться другому. Братья были схожи не только внешне – в их поступках угадывалась некоторая эксцентричность, унаследованная от матери, склонность к эффектным позам и продуманным сценам, но это до поры до времени сглаживалось их молодостью.

Как бы то ни было, молодые люди развлекались сами и развлекали сестру – их во всём поддерживал Андроник, друг старшего из братьев Тифона.

– Так, так, Лампий. Значит, ты обставил меня. И венок, смотрю, нацепил. Ну как, не спадает? – разошёлся Клитий, рассматривая голову брата, щедро украшенную васильками и розовым клевером. – Гесиона, мне, пожалуйста, приготовь венок из ромашек.

– Это вызов? Тебе ни за что не одолеть меня, так и знай, – весело отвечал Лампий. – Гесиона, венок будет мой.

– Никогда. На этот раз тебе меня не догнать. Пусть Тифон определит дистанцию.

– Ну вот, а меня даже не зовут, – вмешался Гикетаон.

– Ты иди ромашки собирать, – быстро последовал ответ.

– Ладно, ладно, совсем заклевали. Репейника сейчас нарву. Или крапивы. Вот тогда попляшете.

Тифон выступил вперёд, указывая на едва заметное дерево, видневшееся вдали.

– Вон тот дуб видите?

– А как ты определил, что это дуб? – тут же раздались голоса.

– Может, это платан?

– Или ясень?

– Вот и проверьте. Кто быстрее принесёт с него ветку, тот и выиграл. Андроник, давай старт.

Спустя минуту два бегуна мчались в сторону реки к одинокому дереву на краю обрыва. Тифон, прищурившись, смотрел им вслед. Чуть поодаль Гесиона с младшим братом собирала цветы. Андроник прошёл вперёд, пытаясь издали определить, кто выигрывает забег.

– Кажется, это Лампий, да, да, он первый.

– Клитий настигает его… Быстрее, быстрее, что ты возишься? Ветку, ветку срывай… Эх…

– Да вот же, поворачивают назад. Вместе, вместе бегут, смотри.

Они были на середине пути, когда прямо перед ними из травы поднялось нечто бесформенное, чудовищных размеров, и открыло огромную пасть. Чешуйчатая лапа подтолкнула двух мальчиков к себе в рот и, несмотря на отчаянное сопротивление, щёлкнуло челюстью. Их последние крики тут же смолкли. Затем блестящий монстр развернулся к остальным участникам этой прогулки. Несколько довольно ловких движений – и чудовище оказалось в непосредственной близости от застывших в немом ужасе людей.

Васильковый венок свисал из полуоткрытой пасти, налитые кровью глаза чудовища уже наметили следующую жертву. Первым пришёл в себя Тифон. Тошнотворная волна подступила к горлу, ужасная гибель братьев, минуту назад таких веселых, беззаботных, полных жизни, вся непоправимость случившегося ясно предстала перед ним – он бросился в сторону, где находилась сестра: она и Гикетаон оказались ближе всего к чудовищу. Букеты посыпались из рук, брат и сестра бежали к Тифону, но чудовище быстро настигало их. Справа просвистела стрела – Андроник схватил лук, пытаясь сразить монстра, но от чешуйчатой брони стрелы отскакивали, не нанося вреда. Однако чудовище огрызнулось, повернувшись к нападавшему. Тут Тифон наконец-то сообразил, что голыми руками не спасёшь никого, а только сам погибнешь – он бросился к лошадям. Белоснежный жеребец взмыл ввысь – Тифон пролетел мимо злобной пасти. Красные глаза проследили этот путь, развернувшись вновь – до Гесионы оставалось несколько шагов.

Девушка стояла в траве, не в силах пошевелиться. Она была бледна и страшно напугана, когтистые лапы тянулись к ней, пасть распахнулась, роняя окровавленные васильки – Гесиона больше не пыталась бежать. Белый конь спикировал вниз, Тифон отчаянно вцепился в гриву, чуть не падая, и подхватил сестру левой рукой.

Конь что было сил взмыл вверх, счастливо увернулся от страшных когтей и рванул в сторону от опасности, но едва не перевернулся в воздухе – Гикетаон, рухнувший в траву, изловчился в последний миг схватиться за ногу животного. Конь захрапел, брыкнулся, пытаясь освободиться от чрезмерной ноши – Гикетаон свалился вниз, вскочил на ноги и бросился к лошадям.

– Андроника, Андроника спасай, – донеслось с высоты.

Тем временем, оставшись без намеченной жертвы, чудовище развернулось к Андронику. Тот выбросил бесполезный лук и мчался, догоняя Гикетаона, к напуганным лошадям. Ножи в один миг обрезали верёвки, крапчатая кобыла взвилась на дыбы, не признавая всадника, Андроник резко осадил её, принуждая к повиновению – она заартачилась, закружилась на месте. Гикетаон взмыл в небо на белом коне.

– Брось её, так не выберешься. Цепляйся за меня, – кричал другу Гикетаон.

Тот услышал, но не смог справиться с бешено брыкавшейся перепуганной кобылой: Андроник запутался в упряжи и теперь судорожно пытался разорвать тонкие ремни, нож к тому времени выпал у него из рук.

Мощная лапа швырнула его оземь, Андроник попытался подняться, лошадь хрипела и билась, придавливая его к земле. Юноша рванулся, стараясь освободить застрявшую ногу, с трудом опёрся на локоть, но зловонная пасть накрыла его, прервав отчаянное сопротивление.

Напрасно кружился рядом Гикетаон, напрасно ожидали счастливого исхода Тифон и Гесиона – их друг погиб, исчез вслед за братьями в пасти чудовища. А оно всё лязгало своей ненасытной пастью, озираясь по сторонам, в надежде ещё поживиться.

Что им оставалось делать? В один миг они потеряли братьев, потеряли хорошего друга и сами едва не погибли. Что без толку кружить над зелёным лугом, подвергая себя опасности, ведь ничего нельзя вернуть. Напротив, нужно спешить в город, сообщить о страшном чудище, что набросилось на них. Но Тифон всё медлил, огибая круг за кругом излюбленное место их развлечений, ставшее этим утром местом ужасной трагедии.

Наконец, он сделал последний круг, словно прощаясь с беззаботной юностью, и, набрав высоту, полетел в сторону города.

9. Чудовище

Свирепое чудовище, что помешало этим утром развлечениям молодых троянцев, ещё пару дней назад никуда не собиралось и вело вполне мирный образ жизни в родном океане, выбирая места поглубже и попрохладнее. Не слишком поворотливое на суше, в воде оно чувствовало себя прекрасно – огромное тело, покрытое блестящей чешуей, могло принимать разную форму, смотря по обстоятельствам: то раздуваться, словно шар, то напротив, становилось плоским и длинным, если требовалось проникнуть в какую-нибудь узкую расщелину. Любопытная морда, наделённая широкой пастью, появлялась в самых неожиданных местах: её часто видели среди обломков кораблекрушений, ибо самым любимым занятием чудовища были поиски сокровищ. Одна из безвестных пещер хранила собранные богатства – путь в эту кладовую преграждал приличных размеров кусок скалы, и горе безрассудной рыбке, что по незнанию или другой причине оказывалась застигнутой здесь. Тогда пасть безжалостно захлопывалась, а сокровища придирчиво подсчитывались, и всё возвращалось на круги своя.

Поводом к такому накопительству послужило следующее обстоятельство. Как-то, и довольно давно, наше чудовище спокойно прикорнуло на берегу после сытного обеда и даже задремало, но тут поблизости оказались двое рыбаков. Очевидно сослепу приняв монстра за холм, они присели рядом, как раз ему на хвост.

Чудовище было собралось стряхнуть их, разбив тощие тела оземь, как вдруг тема их разговора весьма заинтересовала его. Эти двое явно неизбалованных жизнью человека, небрежно одетые, босые, с жилистыми руками и ранней сединою, сокрушались по вполне житейской причине, но разве чудище, оторванное от общества, одиноко живущее в морской глуши могло знать о бедах и чаяниях людей?

Потому всё услышанное показалось ему крайне занятным и поучительным. Послушаем, о чём вели беседу рыбаки.

– Никак не могу взять в толк, за что нас уволили. Выставили вон, как мальчишек каких, – говорил тот, что помоложе и покрепче.

– Твоя правда, – вторил сморщенный старик. – Исправно работали столько лет, почитай вся жизнь в море прошла – и вот на тебе.

– Это всё из-за этих… Явились непонятно откуда… Что там не жилось спокойно? – с досадой продолжал первый собеседник.

– Да хоть бы спросили у кого, поинтересовались – сколько зарабатываете? Если есть возможность получать больше, зачем снижать планку? Тут на пять драхм в неделю не вот разбежишься, а эти, поди ж ты, готовы работать за три, – старик возмущённо всплеснул руками. – А на три разве проживёшь? – и сам себе ответил: – Нет, конечно.

– А хозяину только того и надо. Обрадовался, гад. Даже разговаривать не хочет. Идите, говорит, ищите, где лучше. А куда пойдёшь?

– Ему это выгодно. Нанял их за бесценок, а местных припугнул: не возмущайтесь, мол. Желающих нынче много. Только крикни, – с пониманием дела объяснял старик.

– Вот до чего дожили. Говорил я тебе ещё когда – помнишь? – надо прикопить деньжат, да дело своё открыть: лавку взять на рынке, а не потянешь, так хотя бы лодку свою купить. Да ты всё боялся: не рискуй, мол, прогоришь, жену, детишек чем кормить будешь? По миру пойдёте… Послушал я тебя, а зря. Сейчас бы работали на себя и горя не знали. А теперь вот, что делать?

– Да кто знал, что доживём до такого? Теперь конечно уж дураку понятно – лучше самому быть хозяином, пусть маленького дела, чем зависеть от такого произвола. Чуть выразил, и вполне справедливо, между прочим, своё неудовольствие – пожалте за ворота.

– Конечно, у него богатство и власть, как захочет, так и будет. Ему и дела нет до твоей справедливости. Нынче только тот и прав, кто имеет деньги.

Чудовище жадно ловило каждое слово. Его маленький мозг, привыкший разбираться лишь в жирности пищи и океанских течениях, с трудом воспринимал услышанное и совершенно упустил главное, поняв только одно – чтобы быть свободным, нужно стать богатым.

Тогда я буду приказывать, а подчиняться станут другие, – думало чудовище. – Буду делать, что захочу. Вот разбогатею – и плевать на Посейдона. Стану жить в своё удовольствие. А то дергает меня без конца: сделай то, сделай это. Даже не поинтересуется, зараза, может, мне некогда? Может, у меня дел полно? Или душа не лежит? И ведь хочешь не хочешь, а приходится подчиняться. Хозяин – одно слово. Но ничего, эти мудрые люди, сами того не зная, объяснили мне, что делать – нужно стать хозяином – до чего всё просто. Да, но как разбогатеть? И что для этого нужно делать?

И тут чудовище осенило. Сколько раз оно проплывало мимо затонувших кораблей, трюмы которых были полны драгоценных грузов. Да тут недалеко, в бухточке по соседству валяется одно. Даже в песок врасти не успело.

Скорее туда, вдруг кто-нибудь меня опередит.

От этой мысли чудовищу стало не по себе. Оно резко поднялось, стряхивая насмерть перепуганных людей, и поспешило к воде. С той поры оно копило свои богатства, день за днём, год за годом, но, к большому сожалению, никто из морских обитателей не мог подсказать, сколько их нужно и когда же сокровищ будет достаточно, чтобы объявить независимость. Мало того, увлекшись собирательством, чудовище не могло остановиться. Когда в одной пещере стало тесно, оно перебралось в другую, более просторную, и всё складывало свои подводные трофеи, перебирало, сортировало их, получая несказанное удовольствие от созерцания своих богатств.

Настанет день, и я стану свободным благодаря всему этому, – мечтало чудовище, запуская когтистые лапы в сундуки с добром, совершенно не представляя себе механизма обретения этой самой свободы, а потому по первому требованию бога всех морей, переданному с юркой пятнистой рыбкой, чудовище предстало перед ним, ожидая приказаний.

– Ну вот что, – после недолгих раздумий сказал Посейдон, – отправляйся к берегам Трои. Поплавай там в реке, побуянь немного… Народ попугай. Не забудь, там два порта, так что тебе придётся потрудиться.

Бог сидел, развалившись в роскошном кресле, отделанном перламутровыми ракушками, закинув ногу на ногу, барабаня пальцами по подлокотникам.

– Твоя задача получить дочку царя. Всё равно какую… Но желательно покрасивее. Сюда доставишь – и можешь быть свободным.

Посейдон ухмыльнулся в косматую бороду, представляя, что он сделает с дочерью своего обидчика. Если бы троянский царь мог знать об этих планах, он сразу и без лишних разговоров отдал все богатства своего славного города.

Что может быть живописнее тёплого погожего денька в троянском порту? Глубокие зелёные воды Скамандра неторопливо катятся вдоль берега, солнышко сушит сети, расставленные на песке, народ суетится у причалов, какой-то подвыпивший морячок горланит песню, разомлевшая от жары старая собака подвывает ему, вокруг раздаются смешки. Мелкий чиновник с озадаченным видом считает мешки, неровные ряды которых свалены на ближнем причале под навесом, что-то записывает и снова начинает считать. Портовый кабак переполнен: на открытой террасе в ожидании своих судов отдыхают купцы, бородатые, тучные, потные, в длинных тяжёлых одеждах. Возле крутятся местные шлюшки, изрядно потасканные, щедро размалёванные – они выделяются среди прочих своей развязностью и вызывающим смехом. Оживление вносят показавшиеся вдалеке корабли; безветренный денёк не позволяет воспользоваться парусами, ряды весел взлетают вверх, синхронно опускаясь в воду, суда скользят по зелёной глади, становясь всё ближе, вырисовываясь отчётливо – в порту возникает оживление, кто-то из купцов уже покинул террасу, и нахальные грузчики в последний раз пытаются торговаться о плате с владельцем прибывающего судна. Обычно дружелюбная дворняга, неизменно встречавшая все суда, вдруг зарычала, ощетинилась и завыла, поджав хвост. Пес заметался в поисках убежища, умоляющий взгляд искал защиты – собака бросилась прочь из порта к большому удивлению зевак.

– Да что это с ней?

Но уже другой протягивал руку вперёд.

– Смотрите, смотрите, что там?

А там, впереди, творилось нечто непонятное. До сих пор спокойная вода вздыбилась пенной волною, судно, шедшее вторым, вдруг подпрыгнуло, словно неведомая сила вытолкнула его в воздух, но сразу упало вниз, подняв тучу брызг, опасно накренившись и зачерпнув воды. Груз посыпался в реку, увлекая людей, они барахтались в воде среди тюков и сломанных весел. Мощная лапа поднялась из воды, ухватила корабль за причудливо изогнутый нос и резко потянула вниз – судно встало вертикально и быстро погрузилось в глубокие воды Скамандра. Народ в порту ахнул и завизжал, все толпились у причалов, тщетно гадая о причине столь неожиданной катастрофы. Но, когда на поверхность поднялась круглая блестящая окровавленная голова и открыла зубастую пасть, вопросов больше не было. На глазах у обитателей порта чудовище метнулась к другому кораблю, быстро настигло его, несмотря на отчаянные усилия команды избежать нападения. Сильный удар сотряс судно, расколов его надвое. Вокруг обломков плавали люди, чудовище подбирало их ужасной пастью, заглатывая живьём. Оно не спеша выныривало, снова погружалось, ожидая, когда уцепившиеся за остатки корабля матросы окажутся в воде. Крики о помощи смешались с ударами плоского хвоста, волны топили спасавшихся вплавь – лишь нескольким счастливчикам удалось добраться до берега. Множество рук протянулись на помощь, потрясённые зрители возбуждённо обсуждали происходящее, женщины взвизгивали всякий раз, как только новая жертва оказывалась в пасти. Расправа заняла не многим более получаса, и вскоре взбаламученная река успокоилась, обломки прибило к берегу, а люди всё стояли, заворожено вглядываясь в воду.

– Чудовище, чудовище появилось в Скамандре.

– Это проклятие холма Ата обрушилось на нас.

Удивительное дело – разыгравшаяся трагедия не заставила завсегдатаев порта разойтись, разбежаться кто куда, напротив, они толпились у самого причала, стараясь рассмотреть получше, что происходит в воде. Гибель чужеземных судов и незнакомых людей была лишь зрелищем, пусть жестоким и кровавым, но всего лишь чужим кошмаром, не касавшимся непосредственно самих троянцев. Только купцы с мрачными лицами подсчитывали убытки. Всё изменилось, как только чудовище вышло на берег. Народ, сбивая и опрокидывая друг друга, помчался прочь, едва когтистые лапы ухватились за деревянные поручни причала. Огромная масса переливалась на солнце, блестя чешуёй, чудовище неуклюже продвинулось вперёд, сошло на берег, отдышалось и неожиданно проворно двинулось по территории порта. Если бы кому-нибудь пришло в голову понаблюдать за ним, этот смелый человек весьма удивился бы, увидев, как самозабвенно чудище потрошило складированные тюки. Острый коготь моментально разрезал мешковину, содержимое выспалось на землю, а затем следующий мешок подвергался такой же участи. Поиски сокровищ продолжались.

Чудовище очень мало беспокоило, как ему найти намеченную жертву, оно совершенно справедливо полагало, что это проблема троянцев, как можно скорее узнать, зачем оно явилось под Трою. «Как узнают, сами отдадут девушку – зачем мне напрягаться? А я покамест порезвлюсь, сочетая приятное с полезным, раз пришлось плыть сюда». Так думал этот монстр, расположившись на высоком берегу рано утром, задремав в высокой траве среди васильков и ромашек. Сладкий сон был бесцеремонно прерван группой молодых людей. Что произошло дальше – известно. Уцелевшие всадники мчались в город, когда чудовище сползло в реку и направилось в сторону порта. Водичка оказалась приятной во всех отношениях: мягкой и прохладной. Чудовище с удовольствием нырнуло как можно глубже, прошлось по дну – солнечные блики где-то там, высоко вверху отразили небо, голубое, безоблачное. Монстр легко оттолкнулся, подняв тучи ила, заскользил на брюхе, закрыв от удовольствия глаза и прибавил скорости. Через миг голова больно ударилась обо что-то твёрдое и, судя по всему, деревянное. Шишка внушительных размеров вскочила моментально, из ссадины сочилась кровь, в голове зазвенело. В бешенстве монстр принялся крушить корабли, калеча, поедая людей, и успокоился лишь, когда в опустевшем порту был учинён полный разгром.

Происшествия этого дня взбудоражили Трою. Пока перепуганные люди стекались к дворцовой площади, моля богов о спасении и требуя от властей решительных действий, оставшиеся в живых дети троянского царя, бледные, растрёпанные, входили в отцовский кабинет. В этот момент Лаомедонт склонился над бумагами, погрузившись в расчёты, и не сразу поднял голову, когда Гесиона первой ворвалась в комнату и бросилась к отцу. Он обнял её, бледную, дрожащую, свою плачущую девочку, прижал к себе, провёл рукою по волосам.

– Ну что ты, что случилось, дорогая? – сердце заныло в недобром предчувствии.

– Отец… – только и смогла промолвить она. И уткнулась мокрым лицом в отцовское плечо.

Он ещё надеялся, вопреки всему надеялся, что это всего лишь неожиданный каприз, и сейчас всё пройдет, что она утрёт слёзы и улыбнется своей милой улыбкой. Но следом за ней в дверях появились сыновья. Он слушал их взволнованный сбивчивый рассказ с застывшим от ужаса выражением лица – бог мой, да может ли это быть. До него не сразу доходил смысл их слов, он отказывался верить услышанному. Какой-то монстр, непонятно откуда взявшийся, убил его детей.

Как же это.

Лаомедонт неподвижным взглядом уставился прямо перед собой. Погибли, погибли – его мальчики погибли и ничего здесь поделать нельзя. Этого просто не может быть. Я, наверное, не понял.

Но снова и снова до него доносились, словно сквозь сон, голоса его детей.

– Мы едва спаслись, отец.

Лаомедонт очнулся. Он вскочил, зашагал по комнате, мысли забегали в беспорядке, сбиваясь и путаясь. Гикетаон, Тифон и Гесиона молчали. А что ещё можно было прибавить к сказанному? Гесиона всхлипывала, на глазах у братьев блестели слёзы. Нужно собрать всю стражу, вооружить людей, послать в бой. Какой бой? Как ни странно, но в Трое до сих пор не было хоть сколько-нибудь обученной армии, способной защитить город и уж тем более справиться с чудовищем. Такой невероятный просчёт предыдущего правителя Лаомедонт пытался компенсировать строительством укреплений – армия была ещё только в проекте.

Я опоздал. Вот она – беда, настоящая беда обрушилась на Трою, а встретить её во всеоружии, дать ей достойный отпор невозможно.

Именно поэтому рвет сейчас царь последние волосы на своей голове. Именно поэтому мечется он в бессильной ярости по кабинету, натыкаясь на мебель, опрокидывая стулья. Невозможно. Отомстить за погибших детей – невозможно, уничтожить чудовище – невозможно, выходит, оно и впредь безнаказанно станет бродить вокруг города и делать, что ему заблагорассудится? Царь ясно понимал это. Боги, за что вы караете меня?

– Ты слышишь, что творится на улице?

Стримона осторожно открыла дверь – она ещё не знала, что случилось с её детьми. Поблекшая, располневшая женщина мало напоминала ту красотку, что когда-то покорила сердце молодого Лаомедонта. Жалкие остатки рано растаявшей красоты ещё угадывались в правильных чертах лица, но тёмные круги под глазами портили его безнадежно. Изобилие украшений лишь подчёркивало морщины и увядающую кожу. Высокий голос обнажал истеричные ноты, Стримона могла в любой момент и по любому поводу закатить скандал, добиваясь таким образом желанного результата – муж уступал ей всегда, лишь бы наконец установилась тишина и покой.

– В городе что-то случилось, – она решительно вошла, огляделась и, заподозрив неладное, взвизгнула: – Что это с вами? Что произошло?

Дети опустили глаза под пытливым взглядом. Ощущение несчастья зримо висело в душной комнате. Стримона подошла к окну, резким движением распахнула створки.

– Посмотрите, какая толпа. Что вы молчите?

– Скажите ей, – глухо отозвался Лаомедонт и отвёл глаза. Гесиона тихо подошла к матери, взяла её за руки, Тифон ласково обнял мать – они всё ещё не решались произнести те слова, что заставят бесконечно страдать эту женщину, дети жалели её, оттягивая момент, когда сказать всё же придётся.

– Мама, понимаешь, мама…

Крик сотряс стены и вырвался наружу – Стримона упала без чувств на руки старшего сына. И, вторя этому отчаянному крику, до несчастной царской семьи донеслось с улицы:

– Чудовище, чудовище напало на город – спасайся, кто может.

Спустя десять минут запыхавшийся слуга обстоятельно докладывал Лаомедонту, что он видел и слышал на площади. По всему выходило, что этот монстр, безжалостно расправившийся с детьми царя, успел натворить новых бед. Троянский царь медлил, потрясённый утренней трагедией, он не находил в себе сил выйти к людям, ожидавшим его перед дворцом. А между тем время шло, оно бежало, всё ускоряясь с той самой минуты, когда заплаканные дети унесли на руках бесчувственную Стримону, и Лаомедонт остался один. «Вот участь правителя – мои сыновья погибли и вот, вместо того, чтобы оплакивать их, дать волю своему горю, я вынужден думать о том, чтобы спасти город, спасти других людей, которых я, может быть, даже не знаю, но, только лишь потому, что они троянцы, я должен сделать это. О, горечь власти. Ты не оставляешь места для личного в угоду общему делу и берёшь самую высокую плату за право обладать тобой. Я не могу оплакать моих сыновей, я не могу сказать: гори всё синим пламенем, мне всё равно (раз они погибли), что будет со всеми вами – мне должно думать, как спасать других, спасать свою Трою».

10. Гесиона

Уже над городом сгустились сумерки, и окружавшая дворец толпа значительно поредела, а вопрос «что же делать?» так и не был решён. Сегодня Лаомедонт не нашёл в себе сил выйти к народу. Люди неуверенно топтались на месте, объединённые общей бедой, не имея ни малейшего понятия, как противостоять свалившемуся в одночасье несчастью, они сразу вспомнили о проклятии холма Ата, о том, что сам Аполлон когда-то предостерегал их отцов и дедов, и что теперь делать им самим, столь опрометчиво забывшим эти предостережения.

Народ искал помощи здесь и сейчас, хотя и понимал: справиться с чудовищем не под силу ни их не в меру растолстевшему изнеженному царю, ни спешно набиравшемуся по этому случаю троянскому ополчению. Слишком мало внимания уделялось прежде властями Трои защите города – военные игры светской молодежи больше походили на азартные состязания, чем на планомерную продуманную подготовку отрядов обороны.

Илион изначально задумывался как открытый для всех, мирный, торговый город, который к тому же защищают сами боги, а потому совсем недавно был уверен в своей исключительности и неуязвимости. И пусть далеко не все жители Илиона жили богато, зато все единодушно верили: уж с ними-то никогда ничего не случится. А когда это всё-таки произошло, и богатые, и бедные оказались не готовы противостоять беде.

Троянский царь больше своих подданных был подавлен случившимся. И тем не менее нужно было что-то решать, действовать, согласно сложившейся ситуации. Это хорошо сказать, но как действовать, когда руки сами опускаются и нет никакой уверенности в успехе? И вообще не известно, как противостоять этому монстру, что топит корабли и пожирает людей? Лаомедонт растерянно ходил из угла в угол по рабочему кабинету, что находился на втором этаже дворца. Здесь окна как раз выходили на площадь, царь то и дело бросал растерянный взгляд на толпившихся на улице людей. Невероятным усилием воли он, наконец, заставил себя забыть о семейном горе и думал теперь как троянский царь, но ни одной спасительной мысли так до сих пор и не появилось.

– Что я им скажу? Что я не знаю, как защитить их? А кто должен знать? Кто, если не я? Как стану оправдываться? И кто примет мои оправданья? Там, где надо действовать решительно, нет места долгим объясненьям. Ну почему у меня не было достаточно времени, чтобы организовать хоть сколько-нибудь серьёзное войско и кому это теперь докажешь? Ещё отцу стоило позаботиться обо всём этом, вместо того, чтобы надеяться на богов. Хорошо ещё, теперь Трою защищают стены, а то не известно, может, чудище уже разгуливало по улицам города, если бы не эти укрепления.

Пухлое лицо Лаомедонта мрачнело всё больше. Он вспотел от беспрестанного хождения, диадема съехала на бок, руки бесцельно теребили края одежды. Царь вздрагивал от каждого стука в дверь: этот стук означал лишь одно – новый гонец принёс плохие вести. Опять чудовище проглотило живьём подвернувшихся людей или потопило торговые суда.

– Отец!

Лаомедонт резко повернулся в сторону приоткрытой двери. Двое его сыновей, не ожидая приглашения, вошли в комнату и теперь молчали, явно договорившись заранее, кто из них обратиться с речью к отцу. Старший Тифон, двадцатилетний юноша с выразительными серыми глазами взволнованно выступил вперёд.

– Отец, – он сделал паузу, стараясь справиться с волнением, все заготовленные слова вдруг выскочили из головы. Юноша оглянулся на брата и, получив молчаливую поддержку, продолжал: – Выслушай нас, отец. Мы решили сами сразиться с чудовищем. Ты можешь рассчитывать на нас.

– Неужели мне суждено потерять и вас, мои дорогие. Да вы совсем дети.

– Мы уже не дети, отец. Каждый из нас одинаково хорошо владеет копьём и мечом, мы столько времени посвятили военным упражнениям, что теперь, когда пришла беда, нам вполне по силам противостоять ей.

– Вы так считаете?

Лаомедонт с нескрываемым удовольствием смотрел на этих отважных мальчиков, совсем юных, смелых, готовых защитить родной город и понимал: благословить сейчас их на подвиг – всё равно, что послать на верную смерть. Он сам, своими руками убьёт собственных детей.

– И думать забудьте. Это вам не игрушки. Одно дело устраивать спортивные турниры и совсем другое – настоящее сражение. Чудовище проглотит вас по очереди одного за другим и не поперхнётся даже.

– Но мы должны отомстить за смерть братьев.

– Вы слишком юны. Такое под силу лишь опытному воину, а ещё лучше – целому войску (Которого у меня нет, у меня нет, у меня нет, – отчаянно застучало в мозгу. Лаомедонт сразу сник, мрачное настроение вернулось, отразившись на лице). Ступайте ребятки. И не пугайте мать. А ты что здесь делаешь?

Гесиона стояла на пороге отцовского кабинета, тревожно всматриваясь в лица братьев. Стройная фигурка в коротком сиреневом хитоне прислонилась к косяку, светлая волна волос закрывала узкое плечо, девушка наклонила голову набок, внимательно вслушиваясь в разговор. Она отступила назад, пропуская молодых людей, молча проводила их взглядом и, как облачко, вплыла в кабинет. В присутствии дочери Лаомедонт был не способен хранить мрачный вид.

– Ну что, девочка моя? Что ты хочешь? Ты видишь, я занят, – ворчал царь, счастливый тем, что ему докучают.

– Ты правильно поступил, – сказала дочь, отвечая скорее на собственные мысли, чем на вопросы отца. – Если и они погибнут, это будет несправедливо. Ведь мы даже не знаем, почему это чудовище обосновалось здесь и что оно хочет.

Гесиона подошла к креслу, куда наконец-то после долгих хождений опустился троянский царь, и уселась на подлокотник. Она нежно обняла отца, прижалась мягкой щёчкой к его лицу.

– Я знаю, ты спасешь всех нас. Ты самый добрый, самый сильный. Я так люблю тебя, папочка, – щебетала девушка.

Лаомедонт ощутил настоящее блаженство. Ах, если бы можно было так сидеть бесконечно долго – нет больше никаких чудовищ и бед, вообще ничего нет, только он и эта чудесная девушка, его дочь, совершенство, посланное ему богами. И всё же тень последних событий витала здесь, в этой уютной комнате, не позволяя расслабиться.

– Обещай мне больше не покидать пределы города.

– Ну что ты, папочка, я и так до смерти напугана.

– Вот-вот. А ещё лучше посиди-ка дома. Теперь даже я не знаю, что ждёт Трою завтра.

– Зато я знаю, завтра мы с тобою отправимся в храм просить Зевса о защите. Так когда-то обращался к нему дед – ты сам мне рассказывал, помнишь? Боги должны помочь тебе, папочка, – она поднялась, прошлась по кабинету, выглянула в окно. – Смотри, люди до сих пор стоят. Разве может Зевс отвернуться от тебя, когда так много людей ожидают помощи?

– Ты права, принцесса. Ступай, уже поздно, – мягко завершил беседу Лаомедонт. Проводив дочь, он вновь принялся в раздумье ходить по кабинету.

Люди, люди ожидают помощи, но, что я могу? Вот и дети вызвались спасти город, они только ждут моего приказа, чтобы пойти на смерть, а дочь, как и большинство троянцев, отправится завтра в храм. Как дед… Обратиться к Зевсу, как дед… Почему я сам не сообразил? Ведь отец мой Ил дерзал задавать вопросы богам, так что я медлю? Нужно немедленно отправиться в храм. Нельзя ждать до завтра. Нельзя ждать больше ни минуты.

Лаомедонт поспешно спустился по мраморной лестнице вниз, в ту самую залу, что несколько месяцев назад так неприятно поразила своей роскошью наказанных богов, и приказал подать носилки.

– Как спасти Трою от невиданной беды? Скажи, как избавиться от чудовища, всемогущий Зевс?

Слова прозвучали гулко в огромной пустоте центральной залы главного храма. Лаомедонт преклонил колена пред изваянием Зевса и, смиренно склонив голову, ожидал ответа. Мрак спустившейся ночи проник в помещение храма, окутав колоннаду и многочисленные статуи богов, жрецы закрепили факелы на стенах, их пляшущее пламя неверным светом освещало зал, скрывая в темноте за колоннами любопытных служителей. Скупо освещённое безмолвное пространство создавало иллюзию полного одиночества. Лаомедонт едва бросил взгляд на утративший свою силу (как ему казалось сейчас) Палладий, скромная статуя находилась слева от величественной фигуры Зевса: главный небожитель восседал на золоченом троне в строгой торжественной позе.

– Неужели проклятие холма Ата не утратило свою силу?

Царь едва выдерживал гнетущую тишину: она казалась зловещей, предвестие недоброго исхода ясно ощущалось в сгустившемся полумраке. Факел вспыхнул на миг, затрещал, рассыпая искры, и, в последний раз осветив золотое изваяние, погас. Лаомедонт вздрогнул, причудливые тени, бесшумно скользившие по стенам, напугали его.

– Чем Троя навлекла на себя гнев богов?

Голос его дрожал, мысли лихорадочно путались: Лаомедонт ждал ответа и в то же время боялся услышать его. Напряжение достигло того предела, когда отчетливо слышны удары сердца, а дыхание прерывается от недостатка воздуха и страх совершенно сковывает тело. Следующий факел погас, за ним другой – тьма постепенно заполняла зал, пока полностью не завладела всем пространством. И тогда, в кромешной темноте прогремел ответ, он звучал сразу со всех сторон, словно не имел определенного источника. Звуки громоподобного голоса отражали стены, наполняли воздух, внушая непреодолимый ужас. Лаомедонт рухнул на мраморный пол.

– Правитель Трои виновен сам. Ты оскорбил богов, помогавших тебе – боги мстят за это. Теперь ты должен принести в жертву чудовищу старшую дочь свою – только так можно спасти город.

Эхо многократно повторяло звуки. Жуткая какофония пропитала страхом сердце, Лаомедонт всё лежал на полу в неудобной позе, совершенно без сил.

Жрец осторожно приблизился к царю, склонился над ним и, решив, что тот без сознания, подозвал других. Служители вынесли царя на воздух, прямо на ступени широкой лестницы храма. Кто-то сбегал за водой, но даже после всех хлопот Лаомедонт хоть и открыл глаза, однако выражение его лица было бессмысленным и жалким.

Старшую дочь свою… старшую дочь. Подумать только, отдать красавицу Гесиону – его любимицу – на растерзание чудовищу. Это невозможно. Совершенно невозможно. Перед ним возникал тонкий силуэт нежной девушки, её милое личико улыбалось: я так люблю тебя, отец.

Я тоже, тоже люблю тебя, дорогая. Больше жизни, больше всего на свете. Ты для меня – всё.

Совершенно разбитым Лаомедонт вернулся во дворец, сразу заперся в кабинете: лишь бы никого не видеть, ничего не слышать. Царь с тревогой наблюдал, как наступало утро: небо становилось всё светлее, запели беззаботные птицы, ещё несколько часов покоя, а затем, затем… Страшно подумать, что последует затем. Лаомедонт представил себе несчастную Гесиону, его девочку, ведомую на закланье…

Нет, ни за что. Пусть всё гибнет. Пусть чудовище сожрёт весь город, какое мне до этого дело? Но отдать дочь – это уже слишком. Нет, нет и ещё раз нет.

Эта бессонная ночь оказалась для царя слишком тяжёлой: серое оплывшее лицо с ввалившимися глазами, полностью поседевшая голова, резко проступившие морщины, дрожащие руки, беспомощно сжимающие погнутую диадему, и взгляд, беспокойный, бегающий взгляд маленьких серых глаз – таким нашла Гесиона своего отца наступившим утром.

– Что ещё случилось, отец? – она чмокнула его в щеку, внимательно посмотрела ему прямо в глаза – Лаомедонт опустил их, стараясь избежать пытливого взгляда дочери. – Да ты весь седой! – воскликнула она и, помедлив, осторожно спросила: – Мы идём в храм?

– Мне нездоровиться что-то. Не ходи никуда. Побудь со мною.

Нельзя, чтобы она покидала дворец. Она в опасности. Серьёзной опасности. Только не напугать её. Только не напугать. Гесиона присела на краешек кровати, мило улыбнулась отцу.

– Хорошо, папочка. Как хочешь. Я останусь с тобой.

Тем временем город просыпался в большой тревоге. Ранним утром троянцы, затаив дыхание, наблюдали, как ещё одно судно пыталось подойти к их речному порту. Тяжелогруженый корабль шёл медленно, глубоко зарываясь носом в зеленоватую воду; матросы суетились на палубе, готовя крюки и канаты, как вдруг мощный удар сотряс судно, раздался жуткий треск – в реку посыпались стеллажи с пузатыми остроконечными пифонами, ящики и тюки. Судно резко накренилось на левый борт, зачерпнув воды, качнулось вправо, пытаясь занять исходное положение, однако страшная лапа задержала его. Корабль так и остался повернутым набок, чудовище высунулось из воды и, одной лапой придерживая левый борт, другой начала снимать зацепившихся за снасти людей. Жалкая кучка очевидцев из числа самых отчаянных троянцев, что рискнули этим утром оказаться в речном порту, ахнули: они ясно различали повисших на правом борту людей.

Молодой парень в белом хитоне изо всех сил пытался подтянуться, чтобы перелезть за борт, рядом за обрывок снасти уцепился другой, совсем ещё мальчик, и теперь раскачивался, стараясь увернуться от зубастой широкой пасти, грузный старик с жалобным криком сорвался вниз – он тут же был подхвачен когтистой лапой. Чудовище дотянулось до ладного парня с косынкой вокруг головы – в следующее мгновенье он исчез в разинутой пасти. Так торопливо чудище опускало каждого себе в рот, жадно пережёвывая добычу, затем снимала следующего – моряки в ужасе пытались забиться в какую-нибудь щель или спрятаться за выступ, другие прыгали в воду, стараясь спастись вплавь – благо берег недалеко, однако сильные удары хвоста глушили их. Насытившись, чудовище принялось шутки ради громить остатки корабля, отчего поднялись волны, и каждая следующая была выше предыдущей. Портовые постройки, в общем, выдержали удар: волны смыли лишь останки, выброшенные на берег. Затем мерзкая тварь вышла на сушу, гремя чешуёй и стряхивая водоросли с лап. Никто не рискнул узнать, что будет дальше: наблюдавшие утреннюю трагедию троянцы со всех ног бросились за спасительные городские укрепления.

– Спасайтесь. Чудище на берегу, совсем рядом, – кричал босоногий мальчишка, несясь впереди всех. Гордый от сознания того, что видел всё своими глазами, он орал во всю глотку, явно не понимая, какой опасности подвергался только что.

– Опять потоплен корабль, – вторил ему пожилой рыбак, по многолетней привычке спозаранку спешивший в порт, хотя его судёнышко одним из первых было расколото в щепы ещё вчера.

– Оно пожирает людей. Спасайтесь, – нищий бродяга, перебрав накануне, заснул прямо в порту под открытым небом и пробудился от треска рушившегося судна, моментально протрезвев.

И без того напуганные горожане вскакивали в холодном поту, разбуженные этим криком – хозяйки закрывали ставни, матери крепко прижимали к себе детей, строго настрого запрещая им выходить на улицу, отцы семейств, после недолгих раздумий, покидали дома, обняв жён, словно напоследок и, зайдя за соседом, спешили ко дворцу или в храмы, по дороге привычно обсуждая, что принесёт сегодняшний день и когда этот ужас закончится. Итак, народ разделялся: кто надеялся на решительные действия власти – шли на дворцовую площадь, те, кто верил в чудо, направлялись в храм.

Грандиозный храм Зевса, как известно, размещался на вершине холма Ата и был первым зданием, возведённым когда-то основателем Илиона. Оно строилось с размахом и сочетало в себе помпезность и строгий классический стиль одновременно. Снаружи прямоугольник храма был окружён торжественной колоннадой без видимых излишеств, но кованые двери, к коим поднимался посетитель по мраморной лестнице, украшались затейливым орнаментом и позолотой. Центральный зал, рассчитанный на большое количество народа, был огромен: потолочные балки опирались на бесчисленные колонны вдоль стен, оставляя пространство зала свободным. Мраморный пол сиял белизной, что являлось заслугой жрецов, служивших здесь, высокие узкие окна пропускали мало света, поэтому даже днём в зале возле каждой колонны горел огонь, стены щедро украшались мозаикой, мозаику сменяли фрески, всё блестело позолотой, и было столь насыщенно, богато, что глаз скоро уставал от этой чрезмерной роскоши.

Алтарь возвышался возле противоположной от входа стены правее, а Палладий – чуть левее от изваяния Зевса, величаво сидевшего на золотом троне. Гордо поднятая голова бога посылала взгляд поверх пришедших сюда просителей, лишний раз показывая им, как ничтожны все их беды и просьбы. Руки божества покоились на широких подлокотниках, одежды золотыми складками спускалась с сомкнутых коленей до самых ступней – Зевс сидел абсолютно прямо, расправив плечи, с надменным выражением лица.

Каждый, кто хотя бы однажды оказывался пред ним, сразу остро ощущал всю никчёмность и мелочность своих желаний. Часто проситель отступал, не решаясь тревожить столь важного бога понапрасну. Но сейчас обстоятельства настойчиво требовали вмешательства божества: по меньшей мере половина троянцев считала, что спасти их от чудовища могут только боги. Поэтому с восходом солнца, лишь только двери отворились, народ, собравшийся на лестнице, ринулся вперёд, стремясь к своим святыням. Нелегко было служителям сдержать толпу, их теснили внутрь помещения, призывы к порядку не возымели действия, началась давка, народ спотыкался, падал, сзади налегали сильнее, топча упавших, люди отчаянно кричали, но упорно лезли вперёд. Когда, наконец, все вошли, помятые, красные, злые, жрецы обратились к людям с призывом к тишине.

– Граждане Трои! – старенький жрец помедлил, взглянул на притихших слушателей и продолжал дребезжащим голосом: – Граждане Трои, спасение, о котором мы молимся все последние дни, спасение, которого мы ждём от богов, – он сделал паузу и выдохнул, что есть сил, – оно есть, оно известно.

Последние слова потонули в шуме множества голосов, казалось, своды не выдержат и рухнут под напором этой волны – народ подался вперёд, постепенно затихая, пока не смолк последний крик. Тогда старик, уверенный, что никто больше не перебьёт его, продолжал:

– Этой ночью боги открыли нам, какой жертвы они ждут от троянцев. Старшая дочь царя должна быть отдана чудовищу. Только тогда оно уберётся прочь. Слышите, только тогда.

Народ заревел, и в этом шуме отчетливо слышались крики: дочь царя, дочь царя, Гесиону – чудовищу, Гесиону – в жертву.

И кто-то, кого не удалось разглядеть, вдруг воскликнул:

– Идём во дворец.

И множество голосов поддержали его:

– Немедленно, сейчас же, идём во дворец, к Лаомедонту!

– Гесиону – в жертву чудовищу.

С этими криками люди высыпались из храма и устремились в сторону дворца, толпа множилась по ходу движения, объясняя на ходу непосвящённым в чём дело, встречая единодушие у всех без исключения троянцев, и вот уже сотни голосов оглашали улицы громкими криками:

– Гесиону – в жертву, Гесиону – в жертву.

Это общее помешательство, пьянящая жажда крови объединила множество самых разных людей. До сих пор незнакомые, бедные и богатые, молодые и старые, мужчины, женщины, дети – все спешили на площадь перед дворцом с одним единственным желанием: прямо сейчас отдать чудовищу эту девушку, что хлопотала в тот момент возле отца.

11. Противостояние

Как передать состояние массового психоза, охватившего толпу, когда люди, словно одержимые, устремляются в одном направлении, подобно бурному потоку, сметающему всё на своём пути. Страх до сих пор сковывавший троянское общество, страх, до сей минуты не позволявший городу хоть как-то попытаться защитить себя, страх, загонявший людей по своим домам в поисках спасения – этот страх теперь вырвался наружу, приняв агрессивную форму. Этим утром беснующаяся толпа сама походила на чудовище, жестокое и неуправляемое. И это чудовище требовало своей жертвы немедленно, прямо сейчас. Толпа неслась в направлении дворцовой площади, выкрикивая своё требование, подслушанное накануне жрецами храма.

– Гесиону – в жертву, Гесиону – чудовищу.

Улицы оглашались криками, воздух раскалялся и гудел от множества голосов, напряжение с каждой минутой нарастало, грозя обрушиться стихийным бунтом, и ясно ощущался запах крови. Человеческое море заполнило площадь, прилегающие к ней улицы и теперь волновалось, достигнув цели, но ещё не зная, что делать дальше. Стоило кому-нибудь призвать их к штурму – и никакая стража не помешала бы толпе ворваться во дворец, круша и ломая всё, что попадется на пути.

Конец ознакомительного фрагмента.