Троя. Глава I. Рассказ об исследованиях Трои и Троады в 1882 году (Генрих Шлиман)

Мне казалось, что мои раскопки на холме Гиссарлык в 1879 году вместе с профессором Рудольфом Вирховом из Берлина и г-ном Эмилем Бюрнуфом из Парижа навсегда решили троянский вопрос. Я думал, что доказал, что тот маленький город, третий по счету от материка, основания домов которого я обнаружил на глубине в среднем 7–8 метров под руинами четырех более поздних городов, которые в ходе веков следовали один за другим на том же самом месте, и должен быть Илионом из легенды, который обессмертил Гомер, и я поддерживал эту теорию в своей книге «Илион», которую опубликовал в конце 1880 года. Однако после этой публикации у меня возникли сомнения – не относительно положения Трои, поскольку я был уверен, что она находилась именно на Гиссарлыке, – относительно размеров города, и со временем мои сомнения усилились. Вскоре я уже больше не мог верить в то, что божественный поэт, который с правдивостью очевидца, оставаясь верным природе, начертил не только равнину Трои с ее мысами, реками и могилами героев, но и всей Троады с ее многочисленными народами и городами, с Геллеспонтом, мысом Лект, Идой, Самофракией, Имбросом, Лесбосом и Тенедосом, а также весь могучий ландшафт страны, – что тот самый поэт мог изображать Илион великим[10], веселым[11], процветающим и многонаселенным[12], хорошо застроенным[13] городом с большими улицами[14], если в действительности это был всего лишь небольшой городок – столь небольшой, что даже если предполагать, что его дома, которые, судя по всему, были построены как современные деревенские дома Троады (и, как и они, были всего лишь одноэтажными), могли достигать шести этажей, то все равно здесь не могли обитать 3000 человек. Если бы Троя действительно была всего лишь маленьким укрепленным местечком, таким, как показывают нам руины третьего города, несколько сот человек легко могли бы взять ее за несколько дней, и вся Троянская война с ее десятилетней осадой должна быть или полной выдумкой, или иметь лишь слабое основание в действительности. Я не мог принять ни одну из этих гипотез, ибо я считал невозможным, что в то время как на берегах Азии было столько больших городов, катастрофа, произошедшая с маленьким городком, могла так подействовать на воображение бардов, что легенда об этом событии могла пережить века и дойти до Гомера, который увеличил ее до гигантских размеров и сделал предметом своих божественных поэм.

Кроме того, все предания древности о Троянской войне были единодушны, и это единодушие слишком характерно, чтобы не быть основанным на базе позитивных фактов, которые столь высокий авторитет, как Фукидид[15], считает реальной историей. Традиция была единодушна даже в утверждении, что взятие Трои произошло за восемьдесят лет до дорийского вторжения на Пелопоннес. Более того, как я уже упоминал в «Илионе» (см.: Илион. Т. 1. С. 194), египетские документы дают нам исторические данные, по которым Илион и царство Троя должны были существовать в действительности: ведь и в поэме Пентаура, и в иератическом папирусе Салье, хранящемся в Британском музее, среди союзников, которые пришли на помощь хеттам (или «хита») под стенами Кадета на Оронте в пятый год царствования Рамсеса II (ок. 1333–1300 до н. э.)[16]*, упоминаются дарданы, или данданы (дарданцы), и народ Илуны (Илион)[17], а также «лику» (ликийцы) и народ Пидасы (Педас), Керкеш или Гергеш (гергитяне), «масу» (мизийцы) и «акерит» (карийцы)[18]. Еще больше меня поразило то, что именно эти народы упоминаются во второй книге «Илиады» как помощники троянцев в обороне города. Таким образом, можно считать установленным фактом, что в Троаде, возможно в XIV веке до н. э., существовало царство дарданов, один из главных городов которого именовался Илионом; это царство считалось одним из наиболее могущественных в Малой Азии и посылало своих воинов в Сирию, чтобы они сражались там с египетскими войсками, защищая Азию. Это прекрасно согласуется и с Гомером: фактически вся греческая традиция говорит о могуществе Трои. Кроме того, профессор Генрих Бругш-паша говорит о том[19], что в настенных росписях и надписях на пилоне храма Мединет– Абу в Фивах можно видеть две группы из тридцати девяти народов, стран и городов, которые объединились в конфедерацию против Рамсеса III (ок. 1200 до н. э.), вторглись в Египет и были побеждены этим фараоном. В первой группе фигурируют народы под названием «пуросата» или «пулосата» (пеласги – филистимляне!), «текри», «теккари» (тевкры)[20] и «данау» (данайцы?). Во второй группе профессор находит имена, представляющие для нас особый интерес: «Аси», что напоминает о названии Асса, мизийского города в Троаде, или же Исса, древнего имени Лесбоса, который также относился к Троаде, или Исса в Киликии; Керена, или Келена, видимо, тождественная троянской Колоне; «У-лу», который также напоминает Илион и, видимо, тождественно с ним; «Кану», возможно, Кавн в Карии; «Л(а)рес», Ларисса, что может оказаться троянским городом Ларисса, или

Лариса (но городов с таким названием было много); «Маулн» или Мулн, что напоминает киликийский Малл; «Атена» – возможно, Адана; и Каркамаш, который профессор Бругш отождествляет с Корацезием (оба также в Киликии)[21]. Замечателен тот факт, к которому уже привлекал внимание г-н Франсуа Ленорман[22], – что дарданцы, которые занимают такое видное место среди коалиции против Рамсеса II, не фигурируют в тех группах завоевателей, которые сражались чуть больше века спустя против Рамсеса III, и что на их месте появляются тевкры. Не могло ли это изменение в имени троянцев быть вызвано войной и падением Трои и уничтожением или рассеянием ее народа? Следует, однако, заметить, что Геродот всегда именует древних троянцев эпической поэзии «тевкрами», в то время как римский поэт использует названия «тевкры» и «троянцы» как синонимы.

Это всеобщее свидетельство могущества и величия Трои подкрепляется еще одним доказательствам: теми десятью кладами золотых украшений, которые я обнаружил во время своих раскопок на Гиссарлыке, подтверждая тем самым эпитет πολύχρυσος («многозлатная»), который Гомер дает Трое. Таким образом, я решил продолжить раскопки на Гиссарлыке еще в течение пяти месяцев, дабы разгадать эту загадку и окончательно решить важный троянский вопрос. Поскольку фирман, который я получил летом 1878 года с великодушной помощью моего досточтимого друга сэра Э.Г. Лэйарда, в то время английского посланника в Константинополе, уже закончился, летом 1881 года я прибег к его высочеству князю Бисмарку, и благодаря его благожелательному вмешательству в конце октября того же года я получил новый фирман, позволявший мне продолжать раскопки в Гиссарлыке и на месте нижнего города Илиона. В качестве дополнения к фирману он получил для меня позволение на несколько месяцев производить одновременно с исследованием Трои раскопки в любом другом месте Троады, в котором я пожелаю, при том условии, что они будут ограничиваться одним местом в один промежуток времени и будут производиться в присутствии турецкого представителя. Чтобы сохранить для науки любые сведения, которые можно было получить из древних архитектурных остатков, я принял на службу двух выдающихся архитекторов – доктора Вильгельма Дерифельда из Берлина, который в течение четырех лет заведовал технической частью раскопок Германской империи в Олимпии, и г-на Иозефа Хефлера из Вены. Оба они были лауреатами первых премий в своих академиях и получили государственные стипендии на научные поездки в Италию. Ежемесячная зарплата первого составляла 35 фунтов, второго – 15 фунтов плюс дорожные расходы. Я также нанял троих способных надсмотрщиков: двое из них были пелопоннесцами, которые уже работали и отличились в том же качестве на раскопках в Олимпии; один из них, Грегориос Базилопулос, уроженец Магулианы близ Гортинии, получил за свою троянскую кампанию прозвище Ила; другой, Георгиос Параскевопулос, уроженец Пиргоса, был окрещен Лаомедонтом. Великанский рост и геркулесова сила последнего очень пригодились мне: они внушали почтительный страх моим рабочим и заставляли их слепо повиноваться ему; каждый из рабочих получал 150 франков ежемесячно. В качестве третьего надсмотрщика я нанял г-на Гюстава Баттю, сына Баттю, покойного французского консула в Дарданеллах, с месячной зарплатой 300 франков. К счастью, в июне 1879 года я оставил в Гиссарлыке турецкого охранника, который следил за деревянными бараками и амбаром, в котором хранились все мои приспособления и инструменты для раскопок. Таким образом, я нашел все в полном порядке, и мне оставалось только покрыть свои домики новым непромокаемым войлоком. Поскольку все они стояли одним непрерывным рядом, велика была опасность пожара. Итак, я разделил их и поставил в разных местах, так что в случае, если бы один барак загорелся, огонь не дошел бы ни до одного из остальных даже при самом сильном ветре. В бараке, где жил я и мои слуги, было пять комнат, две из которых занял я; в другом было две, в третьем – три и в четвертом – четыре спальни. Таким образом, у нас было много места, и мы также могли с удобством разместить семерых гостей. Один барак, состоявший лишь из одной комнаты, служил нам обеденным залом, и мы называли его этим гордым именем, хотя на самом деле он был сколочен из грубых досок, в щели между которыми постоянно задувал ветер, так что нередко мы даже не могли зажечь лампу или свечу. Другой большой барак служил хранилищем древностей, которые надлежало разделить между Императорским музеем в Константинополе и мною. Мои досточтимые друзья, господа Д. Генри Шредер и компания в Лондоне, любезно прислали мне большой запас консервов: чикагскую солонину, персики, лучший английский сыр и говяжьи языки, а также 240 бутылок лучшего английского некрепкого эля[23]. Мы всегда могли получить свежую баранину, и, поскольку троянское вино из деревень Ени-Шехр, Ени-Кей и Рен-Кей великолепно и превосходит даже лучшее бордоское вино, нам хватало хорошей еды; однако что касается овощей, мы могли достать только картофель и шпинат: первый не выращивают на всей Троянской равнине, и его приходилось возить из города Дарданеллы, куда его, видимо, импортируют из Италии. Кажется очень странным, что крестьяне Троады, как греки, так и турки, не едят картофель, хотя земля вполне годится для его выращивания, и используют вместо него хлеб. В июне и июле крестьяне снабжали нас большим количеством черной белены, фасоли и артишоков, которые, судя по всему, являются едва ли не единственными овощами, которые они выращивают, помимо шпината. Судя по всему, в Троаде не сажают зеленый горошек, поскольку я мог купить его только в июне и июле в Дарданеллах, куда его привозят по морю.

Я слыхал, что эта страна буквально кишит мародерами и бандитами; кроме того, постоянные случаи разбоя в Македонии, когда разбойники похищали состоятельных людей и требовали за них большой выкуп, заставили меня бояться чего-то подобного и в Гиссарлыке. Следовательно, я потребовал, чтобы меня охраняли по меньшей мере одиннадцать жандармов. Во время раскопок на Гиссарлыке в 1878 и 1879 годах меня постоянно охраняли десять жандармов; но это все были беженцы из Болгарии и Албании, и я не мог довериться таким людям. Таким образом, я обратился к Гамиду-паше, гражданскому губернатору Дарданелл, с тем чтобы он предоставил мне одиннадцать самых надежных людей, каких только сможет найти, в качестве охраны. По его позволению их выбрал для меня среди самых сильных и надежных турок Дарданелл его первый драгоман и политический агент г-н Николаос Дидимос. Платил я им 30 фунтов 10 шиллингов в месяц. Так что теперь у меня было одиннадцать храбрых и сильных жандармов: все они были хорошо вооружены винтовками, пистолетами и кинжалами. Винтовки у них были не совсем последнего образца, поскольку по большей части у них был лишь кремневый замок; однако у некоторых имелись винтовки Минье, которые, как они похвалялись, им случалось использовать в Крымской войне. Однако все эти недостатки восполнялись храбростью моих людей, и я полностью доверял им, ибо был уверен, что они будут отважно защищать нас, даже если на наш лагерь нападет целый отряд бандитов. Их возглавлял капрал (по-турецки «чавуш»), который командовал другими десятью жандармами и назначал дневные и ночные дежурства. Трое из этих жандармов всегда сопровождали меня каждое утро перед восходом, когда я купался в Геллеспонте, на Каранлыке, на расстоянии четырех миль. Поскольку я всегда ехал рысцой, им приходилось бежать достаточно быстро, чтобы не отставать от меня. Таким образом, эти ежедневные пробежки были весьма утомительны для них, и я платил им дополнительно каждое утро по семь шиллингов. Кроме того, я использовал жандармов для того, чтобы они тщательно присматривали за моими рабочими в траншеях, и никогда не позволял производить раскопки без того, чтобы за ними не наблюдал хотя бы один жандарм. Так я заставлял своих рабочих быть честными, поскольку они знали, что если их поймают на воровстве, то они попадут в тюрьму. Я разместил моих одиннадцать жандармов в большом деревянном бараке, покрытом непромокаемым войлоком, который я построил для них рядом с каменным домом, где находилась кухня и комната моего казначея, и таким образом, они размещались примерно в центре моего лагеря. Но так как среди них были постоянные раздоры, то некоторые предпочитали спать на открытом воздухе даже в самую холодную погоду, чем выносить общество своих товарищей.

В качестве мажордома и казначея я снова нанял Николаоса Зафироса Гианнакеса из деревни Рен-Кей, который служил мне в том же качестве во всех моих археологических кампаниях в Троаде с марта 1870 года. Увидев теперь, что мне без него не обойтись, он согласился работать на меня не меньше чем за 15 фунтов в месяц плюс питание; однако я с радостью согласился на эти условия, а также подарил ему при отъезде все свои бараки в Гиссарлыке, поскольку это абсолютно честный человек, и в качестве казначея и мажордома в большом лагере в диком месте или в исследовательских экспедициях ему нет равных. Однако заработная плата была наименьшей выгодой, которую он получал от меня, поскольку имел еще огромные доходы с магазина, который держал от его имени его брат и где он продавал моим рабочим в кредит хлеб, табак и бренди: эти долги он всегда вычитал у них при оплате в субботу вечером.

Я привез с собой из Афин великолепного слугу по имени Эдипус Пиромаллес, уроженца Занте, которому платил 2 фунта 16 шиллингов, а также кухарку по имени Иокаста, которая получала 1 фунт 12 шиллингов в месяц. У меня также был колесный мастер, который получал 9 фунтов в месяц, и плотник, который получал 4 фунта в месяц. Я привез с собой из Афин хорошего верхового коня, который прекрасно переносил все тяготы пятимесячной кампании, но в последнюю неделю не выдержал, так что мне пришлось оставить его там. Конюшни находились на южной стороне, напротив кладовой и каменной кухни.

Мои рабочие инструменты состояли из сорока железных ломов, некоторые из них 2, 25 метра в длину и 0,05 метра в диаметре[24], двух домкратов; сотни больших железных лопат и стольких же мотыг; пятидесяти больших тяпок (которые я здесь называю их турецким словом «чапа»), таких, которые используют в виноградниках и которые были мне очень полезны при насыпании щебня в корзины; лебедки; 100 тачек, большинство из них – с железными колесами; двадцати тележек, которые тащил один человек и двое подталкивали сзади, а также нескольких тележек, запряженных лошадьми. Поскольку я должен был снабжать своих рабочих хорошей питьевой водой, у меня был рабочий и мальчик, которые были заняты исключительно тем, что приносили воду из ближайшего источника[25] на расстоянии 365 метров от Гиссарлыка. Работа мальчика была наполнять бочонки; мужчина грузил два бочонка сразу на осла и вел его к траншеям или баракам; воды потребляли так много, что в жаркую погоду он едва успевал принести достаточно воды, хотя одновременно использовалось десять бочонков.

Экипировавшись и устроившись таким образом, я вновь начал раскопки 1 марта – со 150 рабочими, которых оставалось примерно столько же в ходе всех пяти месяцев троянской кампании 1882 года. Кроме того, я использовал большое количество бычьих упряжек и тележек. Ежедневная плата моим рабочим, которая сначала составляла 9 пиастров, или 1 шиллинг 7 пенсов, постепенно увеличивалась в ходе сезона и в горячие летние месяцы равнялась 11 и 12 пиастрам, то есть примерно 2 шиллингам. За телеги, запряженные быками и лошадьми, я платил по одному пиастру, то есть 2 ¹/₁₀ пенса за каждый груз. Работа регулярно начиналась на рассвете и продолжалась до заката. До 12 апреля никакого отдыха не позволялось, кроме одного часа на обед, однако, когда дни стали длиннее, после пасхальных праздников, я дал еще полчаса в 8.30 утра на завтрак: последний перерыв с 1 июня вырос до часа.

Поскольку работа с мотыгой – самая тяжелая, я всегда выбирал для нее самых сильных рабочих; остальные работали с тачками, ссыпали щебень в корзины, грузили телеги, везли или толкали тележки и сбрасывали мусор.

Рабочие были по большей части греки из близлежащих деревень Калифатли, Ени-Шехр и Рен-Кей; некоторые из них были с островов Имброс и Тенедос или с фракийского Херсонеса. Рабочих-турок у меня было в среднем только человек двадцать пять; и я был бы рад, если бы их было больше, ибо они работают гораздо лучше, чем азиатские греки, они честнее и, кроме того, были очень выгодны для меня тем, что работали по воскресеньям и в многочисленные церковные праздники, когда ни один грек не станет работать ни за какую цену. Кроме того, поскольку я всегда мог быть уверен, что они будут работать с неизменным усердием и их никогда не надо будет понукать, я мог позволить им рыть все шахты и давать им другую работу, в которой мое наблюдение было невозможно. По всем этим причинам я всегда платил турецким рабочим пропорционально более высокую плату, чем грекам. Иногда у меня бывали и несколько рабочих-евреев, которые также работали гораздо лучше, чем греки.

По этому случаю я хотел бы упомянуть, что все евреи Леванта – потомки испанских евреев, которые – к великой беде Испании – были изгнаны из этой страны в марте 1492 года в царствование Фердинанда и Изабеллы. Странно, но, несмотря на свои долгие блуждания и переменчивость судьбы, они так и не забыли своего испанского языка, на котором все еще беседуют между собой и на котором даже еврей-рабочий говорит более бегло, чем по-турецки[26]*. Если один из этих евреев сейчас вернется в Испанию, то его словарь, конечно, может там показаться забавным, ибо изобилует старинными испанскими словами, такими, как мы находим в «Дон Кихоте», и, кроме того, содержит немало турецких слов. Но все равно удивительно, что испанский язык так хорошо сохранился на Востоке в течение четырех веков в устах людей, которые, если им приходится переписываться между собой, пишут его не латинскими, а еврейскими буквами. Таким образом, на все испанские письма, которые я адресовал еврею С.Б. Гормезано в Дарданеллах, который в то время был моим агентом, я всегда получал ответы на итальянском, и меня уверили, что он и не умеет писать по-испански латинскими буквами, поскольку с детства он привык к еврейскому алфавиту.

У меня было два турецких представителя, один из которых, по имени Мохаррем-эфенди, был послан ко мне местными властями: пришлось предоставить ему жилье и платить 7 фунтов 10 шиллингов ежемесячно. Другой представитель, Бедер-эддин-эфенди, был послан ко мне министром общественного образования в Константинополе, который ему и платил: мне осталось лишь предоставить ему спальню. Я проводил археологические раскопки в Турции много лет, но никогда еще не имел несчастья получить столь чудовищного представителя, как Бедер-эддин, чье высокомерие и самодовольство равнялись только его полному невежеству и который считал своей единственной обязанностью ставить мне палки в колеса, где только возможно. Поскольку он был представителем правительства, то телеграф в Дарданеллах был в полном его распоряжении, и он использовал его самым бесстыдным образом, чтобы обвинять меня и моих архитекторов перед местными властями. Сперва гражданский губернатор прислушивался к нему и посылал достойных доверия людей, чтобы расследовать его обвинения; однако, неоднократно убедившись, что этот человек всего лишь низко клевещет на нас, он больше уже не обращал на него внимания.

Турок всегда будет ненавидеть христианина, как бы хорошо тот ему ни платил, и Бедер-эддину-эфенди было совсем не трудно привлечь всех моих одиннадцать жандармов на свою сторону и, таким образом, приобрести себе столько же шпионов. Этот человек стал особенно неприятным и невыносимым для нас, когда в апреле мой архитектор, доктор Дерпфельд, употребил геодезический прибор, чтобы делать измерения и планы Илиона. Сие обстоятельство было сообщено военному губернатору Дарданелл Джемалю-паше, который немедленно довел его до сведения Саида– паши, Великого Начальника артиллерии в Константинополе, намекнув ему о своих подозрениях, что мы-де лишь используем раскопки в Трое как предлог для снятия планов крепости в Кум-Кале.

Саид-паша принял его точку зрения и немедленно телеграфировал ему с тем, чтобы он запретил нам не только пользоваться геодезическими приборами, но и вообще делать какие-либо планы.

Как только Бедер-эддин-эфенди услышал об этом, он начал постоянно доносить на нас военному губернатору, заявляя, что якобы мы, несмотря на запрещение, тайно делаем измерения и планы, и он настолько преуспел в настраивании этого офицера против нас, что тот вообще запретил нам измерять что-либо на раскопках. Добившись этого, Бедер-эддин-эфенди объявил, что он и его надсмотрщики, которых он поставил над нами, не могут понять, что мы делаем: измеряем или просто делаем заметки или рисунки; посему он совсем запретил нам делать записи или рисунки во время раскопок и постоянно угрожал моим архитекторам, что арестует их и пошлет в цепях в Константинополь, если они не будут повиноваться.

Я прибег к помощи германского посольства, объяснив, что злополучная крепость Кум-Кале находится в пяти милях от Гиссарлыка и совершенно невидима оттуда и что я просто был намерен сделать новые планы акрополя и нижнего города вместо старых (планы I и II в «Илионе»), которые после моих раскопок в этом году оказались не вполне верными. Поверенный в делах Германской империи в Константинополе, барон фон Хиршфельд, немедленно занялся этим делом, но ни он, ни его превосходный первый драгоман, барон фон Теста, не могли ничего поделать против упрямства Великого Начальника артиллерии, который не повиновался даже приказаниям Великого визиря.

Правда, несмотря на бдительность Бедер-эддина-эфенди, нам все же удалось сделать все заметки, которые нам были нужны, однако измерения были совершенно невозможны. Таким образом и прошли пять месяцев троянской кампании: она завершилась в конце июля, с постоянными тщетными усилиями со стороны германского посольства в Константинополе добиться для нас позволения делать планы и среди ежедневных и ежечасных беспокойств, которые причинял нам наш невыносимый турецкий представитель Бедер-эддин-эфенди; короче говоря, подобный ему субъект – абсолютное зло для любого археолога.

В августе я прямо обратился к канцлеру Германской империи, князю Отто фон Бисмарку, который любезно занялся этим делом, немедленно дал новые инструкции посольству в Константинополе и добился для меня в сентябре позволения делать новые планы при том условии, что они будут ограничиваться моими работами ниже уровня почвы и что над поверхностью земли никаких измерений делаться не будет. Ограниченное таким образом дозволение было, конечно, бесполезным. Возможно, меня ожидали бы дальнейшие отсрочки и разочарования, если бы на помощь не пришел счастливый случай. Мой досточтимый друг, герр фон Радовиц, был назначен посланником Германской империи в Константинополе. Фон Радовиц – один из самых выдающихся дипломатов, которыми когда-либо располагала Германия; кроме того, он одарен необузданной энергией, а душа его горит священным огнем науки. Обратившись от моего имени прямо к его величеству султану, он немедленно добился от него ирадэ, которое позволяло мне делать планы. Теперь я могу публично исполнить приятнейший долг перед его превосходительством и самым сердечным образом поблагодарить его за ту неизмеримую услугу, которую он оказал мне, ибо без нее я, возможно, так и не смог бы завершить свою работу.

Итак, 18 ноября я снова отправил в Трою доктора Дерпфельда; однако, поскольку у него было так мало времени, он смог сделать лишь план VII (акрополь второго города). Только в апреле 1883 года я смог послать в Трою геодезиста, г-на Дж. Риттера Вольффа, который сделал план VIII – всего города Илион.

Возвращаюсь к рассказу о наших делах по порядку. Южный ветер дул только первые три дня марта; потом, до конца апреля, и, следовательно, пятьдесят восемь дней подряд беспрерывно дул сильный северный ветер[27], который по меньшей мере четыре дня в неделю переходил в суровый шторм, задувал в глаза ослепляющий песок и серьезно мешал нашим раскопкам. Только у нескольких моих рабочих были очки, защищавшие их от песка; тем, у кого их не было, приходилось закрывать лица платками, и толпа моих рабочих в платках напоминала закутанных в вуали гостей на итальянских похоронах. В то же самое время погода была очень холодная, ночью термометр нередко падал ниже точки замерзания (О °С = 32 °F)[28], и часто даже в апреле вода в наших бараках превращалась в лед; зачастую термометр не поднимался выше 3 °C = 37,4 °F в полдень. Горная цепь Иды была полностью покрыта снегом примерно до 20 марта. После этого снег оставался лишь на самых высоких пиках; однако он постепенно сходил и к концу мая был виден лишь на вершинах и вблизи них. Относительно деталей, касающихся погоды с 22 апреля по 21 июля, я отсылаю читателя к метеорологическим таблицам в конце этой книги. К несчастью, первые пятьдесят три дня мы не делали наблюдений, а моя малярия помешала мне делать записи после 21 июля.

Зима 1881/82 года была необыкновенно сухой, и позднее дождь все еще был исключительно редок. Весь март и апрель было всего лишь пять или шесть небольших дождей, и все время вплоть до конца июля вообще не было дождя, за исключением двух гроз. Поэтому вода Симоента, который был глубиной лишь в несколько дюймов в начале марта, полностью иссохла к концу апреля, и ложе реки стало совершенно сухим в начале мая. То же самое случилось к середине мая и с Фимбрием, и (неслыханное дело) даже в русле Скамандра на Троянской равнине в начале июля не было текущей воды, и вся река состояла лишь из ряда прудов стоячей воды, которых с течением времени становилось все меньше и меньше[29]. Как уже было сказано в «Илионе»[30], проточная вода пропадает в Скамандре в среднем раз в три года в августе или сентябре; случается также (видимо, с такой же частотой), что Симоент и Фимбрий высыхают полностью в августе или сентябре, однако старейшие долгожители Троады не упомнят такого, чтобы это происходило со всеми тремя реками так рано, как в том году.

Говоря о Скамандре, могу добавить, что 14 марта я исследовал место слияния Бунарбашису со Скамандром, которое происходит отнюдь не в двух местах, как утверждает П.В. Форшхаммер[31], но лишь в одном, примерно в миле к югу от моста Кум-Кале[32]. Ручеек Бунарбашису в этом месте достигает 2 метров в ширину и около 0,3 метра в глубину. Осматривая землю в округе, я поразился конической форме холмика, на котором стоят одна или две ветряные мельницы непосредственно к востоку и юго-востоку от Ени-Шехра[33], и, тщательнейшим образом обследовав его, обнаружил, что имею дело с искусственным курганом, так называемой гробницей героя; действительно, фрагменты древней керамики, которые то тут, то там виднелись из-под земли, не оставляли на этот счет сомнений. Этот курган пока еще не был замечен никем из современных путешественников, однако он, очевидно, был известен Страбону, который упоминает о существовании здесь трех гробниц, а именно курганов Ахилла, Патрокла и Антилоха, в то время как до сего дня мы знали только две гробницы, приписываемые двум первым героям. Далее я еще вернусь к этому новооткрытому кургану.

В апреле и мае Троянская равнина обычно покрывается красными и желтыми цветами, а также высокой травой; однако в этом году из-за недостатка влаги цветов не было и почти не было травы, так что бедным людям почти нечем было кормить свою скотину. Таким образом, в этом году нам не приходилось жаловаться, как раньше, на надоедливое монотонное кваканье миллионов лягушек, ибо, поскольку болота в низинах Симоента высохли, лягушек вообще не было, за исключением всего нескольких в русле Калифатли-Асмака. Саранча в этом году появилась позднее, чем обычно, а именно в конце июня, когда почти весь хлеб уже убрали; таким образом, она не нанесла особого вреда.

Первые стаи журавлей пролетели над Троянской равниной 14 марта; первые аисты прибыли 17 марта. Журавли здесь не гнездятся: они лишь останавливаются на несколько часов, чтобы покормиться, и летят дальше на север.

1 апреля в 5 часов 15 минут пополудни случилось небольшое землетрясение.

Одной из первых моих задач было обнаружить все фундаменты эллинистических или римских построек в еще нераскопанной части Гиссарлыка и собрать принадлежавшие им, а также другим зданиям скульптурные блоки, которые уже нельзя было отнести к какому-то определенному фундаменту. Я также продолжил раскопки, начатые в 1872 году на северной стороне, в месте, отмеченном как V – N О, на глубине 12 метров ниже поверхности. Однако, обнаружив, что почва состоит исключительно из доисторического мусора, который был набросан там, чтобы расширить и сгладить холм, я вскоре снова отказался от раскопок.

Поскольку я надеялся найти на северном холме, в том месте, где (см. верхнее V на плане I в «Илионе») в 1872 году обнаружил прекрасную метопу Аполлона и квадригу Солнца, еще метопы, я послал туда двадцать пять рабочих, которые трудились почти два месяца. Сначала они сняли огромную массу щебня, которую я сбросил со склона в 1872 и 1873 годах, и затем срыли с него слой глубиной в 3 метра спереди назад. Глубина снятого таким образом слоя щебня составила в среднем 6 метров, высота – 28 метров, ширина – 20 метров; поэтому раскопки пришлось проводить террасами, поскольку таким образом и работа становилась намного легче, и расстояние, на которое переносили щебень, сводилось к минимуму. Мы работали здесь с помощью мотыг, лопат и тачек, которые всегда выгоднее, чем тележки, в случае если расстояние меньше 30 метров. Но мы так и не нашли второй метопы, а также никакой другой особенно интересной скульптуры, кроме одной лишь мраморной женской головки, которую я воспроизвожу в главе об Илионе. Во время этих раскопок я наткнулся на очень интересный угол стены македонского периода, который опишу на последующих страницах. Я также исследовал гигантский театр непосредственно к востоку от акрополя, о котором также подробно расскажу в главе об Илионе. Там, как и при раскопках на Гиссарлыке, мы обнаружили огромное количество ядовитых змей, однако мои рабочие не боялись их укусов, ибо, как они объявили мне, перед тем как выйти на работу, они выпили какое-то противоядие, которое называли «сорбет» и которое делало укусы даже самых ядовитых змей безвредными. Однако я так и не смог получить от них это снадобье, хотя и предлагал за него большие деньги.

Я продолжил очищать эллинистический колодец на акрополе[34], устье которого обнаружил осенью 1871 года примерно в 2 метрах ниже поверхности. На глубине 18 метров я обнаружил множество грубых доисторических каменных молотков из диорита и полировальный камень из яшмы, а под этими орудиями – большое количество греческих и римских черепиц различной формы. Это, судя по всему, доказывало, что каменные орудия были брошены в колодец позднее, вместе с другим мусором. Достигнув глубины в 22 метра, я вынужден был прекратить работу из-за подпочвенных вод, которые поднимались быстрее, чем я мог отводить их. Последними предметами, вынутыми из колодца, были шесть овечьих черепов.

Я также выкопал на восточной части акрополя шахту со стороной 3 метра, в которой наткнулся на скалу на глубине 14 метров[35].

Одной из моих крупнейших работ была траншея (отмеченная SS на плане VII) длиной 80 метров и шириной 7 метров, которую я выкопал в марте и апреле от точки К к точке L[36] через восточную часть акрополя, которая тогда еще была не раскопана, чтобы убедиться, сколь далеко в этом направлении простиралась цитадель доисторического города. Эта работа была исключительно тяжелой из-за огромных масс мелких камней и огромных булыжников, которые нам приходилось убирать, а также из-за глубины (не менее 12 метров), на которую нам приходилось копать, чтобы достичь материка. Траншея раскапывалась одновременно по всей длине, щебень вывозили на тачках, а также телегах, которые везли люди и лошади; однако чем глубже мы проникали, тем сложнее и утомительнее становилась работа, ибо мы были вынуждены выносить щебень в корзинках по узким зигзагообразным тропкам, которые становились все круче и круче с возрастанием глубины. Когда мы достигли глубины от 10 до 12 метров, нам пришлось срыть боковые тропинки, вывозить весь щебень на тележках, которые двигали люди, и выбрасывать его на склон в точке К. Однако эта утомительная работа была вознаграждена: мы получили интересные результаты по топографии древнего акрополя. Они позволили нам определить, что вся восточная часть холма-цитадели возникла после разрушения четвертого города и что она была насыпана, чтобы расширить первоначальный Пергам, поскольку в траншее мы обнаружили внешнюю, или восточную, сторону кирпичной стены цитадели второго города (отмечена NN на плане VII), где слои щебня внезапно обрываются. Дальнейшие исследования с уверенностью показали, что от подножия стены цитадели первоначально был резкий обрыв с крутым наклоном на восток и что во время первых четырех городов глубокая долина отделяла Пергам с восточной стороны от горной цепи, одним из отрогов которого он фактически был. Следовательно, холм цитадели должен был увеличиться с восточной стороны на целых 70 метров еще до падения второго города.

Раскапывая траншею, мы наткнулись на гигантские фундаменты, построенные из хорошо обработанных блоков известняка: некоторые из этих фундаментов, безусловно, относились к римскому времени – их конструкция, а также отметки каменотесов на них не оставляли в этом сомнения. Отметив их точное местоположение, мы должны были пробиться сквозь эти фундаменты, чтобы копать траншею дальше. Однако сдвинуть камни из-за их чудовищного веса мы не могли, и поэтому пришлось разбить их огромными молотками – работа, на которую были способны всего лишь двое или трое из всех моих рабочих и которая по вечерам всегда вознаграждалась дополнительной платой. Мы сохранили только те блоки, которые представляли особый интерес с архитектурной точки зрения. Мы не могли с точностью установить, к каким зданиям принадлежали эти фундаменты, поскольку они были уже частично разрушены в Средневековье, а в новые времена активно использовались в качестве каменоломни. Среди этих фундаментов те, что стояли на северо-восточной стороне, особенно выделялись своими гигантскими пропорциями и хорошей постройкой.

Пробившись через них, на северо-восточном конце траншеи мы наткнулись на большую стену крепости из грубо обработанных камней, которую мои архитекторы с самой большой степенью вероятности отнесли к пятому доисторическому городу. Хороший вид на эти камни дает рис. 99. Мы обнаружили стену на глубине 6 метров, и нам пришлось пробиться сквозь нее, чтобы проделать дорожку для телег наших рабочих, которые трудились в траншее. Ее кладка отличается от стен фундаментов более древних доисторических городов: она состоит из длинных, похожих на дощечки каменных плит огромных (особенно в нижней части) размеров, соединенных самым прочным образом без цемента или извести, в то время как нижняя часть стен второго доисторического города состоит из камней поменьше скорее кубической формы. Эта особая форма конструкции дала нам подсказку, и на противоположной стене акрополя мы обнаружили продолжение этой стены из плит-дощечек. Таким образом мы смогли проследить форму стены пятого доисторического города, по крайней мере в общих чертах.

Внешняя часть этой стены слегка изогнута, сверху ее ширина составляет 2,5 метра, внизу – 5 метров из-за расширения примерно на середине. На одном уровне с этой стеной доисторической цитадели было обнаружено много стен домов, которые были сложены отчасти из камней каменоломен, отчасти из необожженного кирпича. Весьма замечательно, что под эллинским слоем руин мы обнаружили от пункта К до примерно половины расстояния до точки L только лидийские терракоты, такие, как описаны в главе X «Илиона», и керамику пятого и четвертого поселения, но ничего, имеющего отношения к трем нижним городам. В другой половине траншеи мы обнаружили под руинами четвертого поселения глубокие слои руин и кирпичей, упавших с кирпичной стены второй цитадели (NN на плане VII) на востоке, которые должны были попасть сюда, когда были уничтожены второй и четвертый города. Об этой кирпичной стене, которая здесь образует башню (GM на плане VII), я подробно рассказываю в описании второго города. Под наклонными слоями обломков кирпичей я нашел слой природного грунта толщиной 0,5 метра, который, очевидно, был выкопан в другом месте и насыпан сюда. Мы обнаружили этот слой природного грунта на всей южной и восточной сторонах акрополя: скорее всего, он появился здесь, когда выравнивали землю для основания кирпичной стены, что, как мы увидим на следующих страницах, принадлежит ко второму периоду истории города. Это самая вероятная гипотеза, так как под этим природным грунтом мы нашли слой обломков обожженных кирпичей, который, судя по всему, является результатом разрушения стены цитадели первого периода, которая находилась чуть западнее. Еще глубже, у самого материка, мы нашли керамику первого и второго города.

Другой крупной работой были раскопки руин домов второго города на той части участка D (на плане I в «Илионе»), которая простирается между юго-западным концом траншей W и L (см. план I в «Илионе»). Здесь также больше всего хлопот доставили нам гигантские фундаменты эллинистических или римских зданий; под ними мы обнаружили последовательно фундаменты (с частями стен) пятого, четвертого и третьего поселений: к несчастью, все это нам пришлось убрать. Каменные кладки этих трех городов не сильно различались: стены состояли из грубых кирпичей или небольших известковых камней, скрепленных глиной. В стене дома пятого города были несколько слоев грубых кирпичей между слоями каменной кладки. Могу упомянуть об одном странном явлении: в ходе этих раскопок мы во многих местах подбирали зернотерки и грубые каменные молотки непосредственно под слоем эолийского Илиона. Как и в случае с их присутствием в эллинистическом колодце, они, несомненно, были брошены сюда вместе с другим мусором.

Греческие и латинские надписи, обнаруженные в немалом количестве как там, так и в других местах, даны на следующих страницах.

Еще одной нашей великой задачей было снять почти весь большой блок щебня, помеченный В на плане I в «Илионе», и убрать на раскопанных участках все стены и оставшийся щебень от третьего поселения с тем, чтобы обнаружить все фундаменты второго города и то, что осталось от стен его домов. Я оставил in situ[37]* только крупнейший дом третьего города (помеченный HS на плане I в «Илионе» и на плане VII в этой работе), который я раньше считал резиденцией вождя города. Я также раскопал гораздо глубже траншею (Z – О на плане I в «Илионе» и NZ на плане VII), тщательно очистил большую западную стену и раскопал все пространство А – О (план I в «Илионе»), чтобы открыть юго-западные ворота (RC и FM на плане VII) с прилегающей к ним частью большой стены вниз до самого фундамента. Далее я убрал щебень, находившийся на дороге к юго-западным воротам[38], очистил мусор между двумя большими стенами второго города[39], с и b на плане VII и обнаружил их продолжение в восточном направлении. В ходе этих работ многое указало мне на то, что должна была существовать и вторая дорога к воротам, которая вела от южной стороны к акрополю второго города в точках, отмеченных G, G' (на плане I в «Илионе»). Итак, я провел там раскопки и действительно обнаружил вторые большие ворота (помеченные NF на плане VII), о которых расскажу на следующих страницах. Поскольку пришлось убрать значительную часть блоков щебня G, G' и значительную часть блока земли JE (план I в «Илионе») и копать на огромной глубине, эти раскопки были одними из самых беспокойных и утомительных, тем более что у нас не было никакого другого места для сбрасывания мусора, кроме большой северной траншеи (X – Z на плане VII), и оттуда его приходилось вывозить на тележках, запряженных быками или лошадьми и сваливать на северном склоне.

Я также раскопал северо-западную часть L (см. план I в «Илионе») там, где в 1873 году обнаружил алтарь, изображенный в «Илионе» (т. 1) на с. 72 на рис. 6 и нашел там вторые ворота третьего города и на 1,5 метра глубже их третьи большие ворота второго города (отмечены ОХ на плане VII): они будут подробно описаны в последующих главах. Далее я очистил южную часть построек L и L' (см. план I в «Илионе»), в которых мы теперь признали большие ворота римской эпохи Илиона. Чтобы обнаружить больше построек первого города, я расширил и раскопал до материка большую северную траншею (X на плане I в «Илионе» и X – Z на плане VII в этой книге) настолько, насколько возможно, не разрушая ни один из фундаментов второго города. В процессе этой работы я обнаружил множество интересных стен первого города (помечены f и f a, f b, f с на плане VII). О них я также расскажу на следующих страницах.

Мои изыскания весной 1873 года на плато к востоку, югу и западу от акрополя были весьма поверхностными. Как можно видеть из плана II в «Илионе», они ограничились двадцатью шахтами, вырытыми в случайном порядке по большой площади нижнего города Илиона и в пяти случаях там, где материк был лишь покрыт слоем мусора на глубине нескольких футов. Кроме того, в трех из более глубоких шахт (см. D, О, R и врезку на плане II в «Илионе») я наткнулся на погребения, вырубленные или встроенные в скалу. В трех других шахтах (см. Е, F, I и врезку на плане II) я обнаружил большие стены; еще в четырех были найдены стены домов: при постройке стен всех этих домов материк непременно должен был быть расчищен от древнего мусора, которым он был покрыт. Таким образом, пятнадцать из двадцати шахт не дали никаких результатов.

Теперь я хотел систематически и тщательно исследовать плато и начал эту работу, выкопав траншею длиной 60 и шириной 3 метра (см. план VIII в этой книге) на юго-западном склоне Гиссарлыка вблизи шахт, помеченных К, I, G на плане II в «Илионе» под прямыми углами к осям юго-западных ворот (FM – TU на плане VII). Помимо исследования почвы, я надеялся обнаружить продолжение дороги к юго-западным воротам и найти гробницы по обеим ее сторонам. Поскольку склон здесь поднимается под углом 15°, я решил, что количество мусора должно быть сравнительно небольшим, и, таким образом, надеялся получить от этих раскопок выдающиеся результаты. Однако меня ждало большое разочарование, ибо я наткнулся на материк только в 12 метрах ниже поверхности, и любой, кто когда-либо видел раскопки, поймет, что искать погребения на такой глубине совершенно невозможно, поскольку при уборке мусора из узких траншей возникают слишком большие трудности. Поскольку здесь я не нашел никаких следов дороги к юго-западным воротам, мы должны предположить, что эта дорога (так же оказалось и с дорогой к южным воротам, NF на плане VII) лежала на голой скале. В этой траншее я обнаружил огромное количество эллинистической керамики и в нижних слоях – массу фрагментов очень древней керамики тех типов, которые свойственны двум самым древним поселениям Гиссарлыка, а именно толстую глянцевитую черную посуду, типичную для первого города с нарезным орнаментом, заполненным мелом и с длинными горизонтальными канавками на ободке или с двумя вертикальными отверстиями-трубочками для подвешивания в тулове, а также темно-красные, коричневые или желтые вазы-треножники и фрагменты толстых, совершенно плоских глянцевитых красных терракотовых подносов или блюд, характерных для второго города.

Далее я прокопал траншею длиной 40 метров вблизи акрополя на северо-западной стороне (см. план VIII в этой книге), где надеялся найти продолжение большой стены второго города. Фактически здесь я нашел, и именно в том месте, где она должна была быть, искусственно разглаженную породу: так что нет сомнений, что некогда здесь находилась стена, однако in situ не осталось ни одного камня.

Кроме того, я выкопал траншею длиной 110 метров и шириной 3 метра на плато в нижнем городе Илиона на южной стороне Гиссарлыка (см. план VIII). Здесь раскопки были гораздо более легкими, толщина щебенки составляла у холма-цитадели около 6 метров и в конце моей траншеи – только 2 метра. Я наткнулся здесь на портик с колоннами из сиенита и с коринфскими капителями из белого мрамора. Он был замощен большими, хорошо обтесанными блоками из известняка и, очевидно, был разрушен в поздний период, так как колонны упали только тогда, когда пол уже был покрыт мусором на глубину 0,3 метра, и, поскольку все видимые колонны лежали в северо-западном направлении, вполне возможно, что здание было разрушено в результате землетрясения[40]. В той же траншее мы обнаружили также множество стен домов эллинистического времени и большое количество эллинистической керамики, однако в нижних слоях щебня опять-таки было найдено очень много доисторической терракоты первых двух городов Гиссарлыка. Посетители могут легко убедиться в наличии этой керамики, если только не сочтут за труд порыться ножом в стенах траншеи от материка и на 0,3–0,4 метра выше. Я также вырыл на плато большое количество шахт к югу и востоку от холма-цитадели, а также на склоне к западу от него. Все они обозначены на плане VIII, во всех шахтах я получил те же самые результаты.

Кроме того, я раскопал курганы, приписываемые Ахиллу и Патроклу, у подножия мыса Сигей, могилу Протесилая[41] на противоположном берегу Фракийского Херсонеса, а также три кургана на возвышенном месте над Ин-Тепе. Я вел раскопки на месте маленького городка (я считаю, что это Гергифа) на горе Бали-Даг над Бунарбаши; в древнем городе под названием Эски-Гиссарлык напротив этих возвышенностей, на восточном берегу Скамандра и дальше к северо-востоку в древних руинах Фулу-Даг или горы Дедех. Далее я вел раскопки в древних городах на горе Куршунлю-Тепе[42] близ Байрамича у подножия горной цепи Иды. Я отправился туда 1 июля в сопровождении четырех конных жандармов, турецкого представителя Мохаррема-эфенди и двух рабочих, которые везли на вьючных лошадях багаж и инструменты, необходимые для раскопок, а также двух слуг, одним из которых был Николаос.

Мы отправились по Чиблаку через равнину Трои к Бунарбаши. Примерно в миле к югу от Чиблака мы проехали четыре одинокие колонны из серого гранита, которые расположены правильным четырехугольником примерно 100 метров в длину и 40 метров в ширину. Путешественники нередко принимают эти колонны за остатки большого древнего храма, но на самом деле они отмечают место сравнительно недавней турецкой овчарни или стойла для овец, углами которого они служили; видимо, они были привезены сюда из нижнего города Илион, где такие гранитные колонны обнаруживаются в изобилии. На небольшом холмике близ Бунарбаши и на северо-восточной его стороне мы увидели несколько подобных же гранитных колонн, четыре из которых также образовывали правильный четырехугольник; эти колонны современные путешественники также часто принимают за развалины древней Трои, в то время как в действительности они также были привезены сюда из Илиона и использовались для украшения «конака» (поместья) одного турецкого аги, которое стояло здесь еще сто лет назад и прекрасную гравюру с изображением которого мы находим у графа Шуазель-Гуффье в его Voyage pittoresque de la Grece. Дорога проходит из Бунарбаши через вершины, северовосточным отрогом которых является Бали-Даг, вблизи другой, еще необследованной «гробницы героя» (см. большую карту Троады). Она постепенно поворачивает к востоку и спускается к извивающемуся руслу Скамандра, который нам пришлось переходить не меньше чем шесть раз за один час. Затем через обширные необработанные пустоши, густо поросшие карликовыми дубами, можжевельником и т. п., дорога ведет в Инэ, где меня любезно принял «каймакам» (мэр) Чевкет-Абдулла, который получил некоторое образование и бегло говорит по-французски. Он дал мне еще двоих жандармов, поскольку места эти весьма небезопасны. Был самый разгар лета, мой термометр показывал 34 °C = 93,4 °F в самой холодной комнате дома мэра. Вечером я прибыл в Байрамич и рано на следующее утро – на гору Куршунлю-Тепе (см. малую карту Троады, рис. 140). Температура в восемь часов утра уже была 36 °C = 96,8 °F, а к десяти утра она поднялась до 38 °C = 100,4 °F.

Я взял с собой из Байрамича десять рабочих, каждый из которых получал по 10 грошей = 1 шиллинг 9 пенсов в день. Мотыги, лопаты и корзины я привез с собой из Гиссарлыка. На последующих страницах я расскажу о результатах моих изысканий на Куршунлю-Тепе, а также о тех исследованиях, что проводил сразу после этого на горе Чали-Даг, на месте древнего города Кебрена.

Я закончил раскопки в Гиссарлыке к концу июля, однако за неделю до того подхватил малярийную горячку. Я избавился от нее с помощью хинина и черного кофе, однако вскоре она вернулась и продолжала мучить меня в течение еще почти четырех месяцев.