Глава V
Машина ровно и сильно пожирала ленту дороги, выбрасывая ее назад, под колеса неотступно следующей, будто привязанной к ней, «Волги». Тарновскому уже не было никакого дела до тех, кто находился там, за наглухо тонированными стеклами, до того, откуда они знают его маршрут и зачем его преследуют. Сейчас он был просто взбешен. Взбешен самодовольным цинизмом преследователей, анекдотичной неправдоподобностью происходящего, отведенной ему ролью бессловесной куклы. Он им покажет, кто в доме хозяин!
За свою жизнь Тарновский сменил много машин, и все они давным-давно слились в какое-то фантастическое существо, квинтэссенцию дизайнерской полиморфии, выдающую секреты своего генезиса обрывочными фрагментами разнородных индивидуальностей. Иногда это были особенности конструкции, иногда люди, встреченные в этот период жизни, иногда какое-нибудь яркое событие.
Машины приходили и уходили, сменяя друг друга, оставляя зарубки на косяке памяти, и Тарновский прощался с ними легко и без сожаления, словно с прошлогодними календарями.
Он не знал, сколько суждено ему ездить на своей теперешней машине, попавшей к нему в результате удивительного, почти неправдоподобного стечения обстоятельств, но знал точно, что запомнит ее навсегда, от первой минуты до самой последней.
Дело было в небольшом районном городишке, куда Тарновский заехал по делам к своему хорошему знакомому, директору тамошней автоколонны. Тот был занят, и ему пришлось провести какое-то время, прогуливаясь по территории, наслаждаясь короткой передышкой вынужденного ничегонеделания.
В дальнем углу одного из ангаров его внимание привлекло нечто большое и бесформенное, словно нарочно, укрытое тентом так, чтобы понуждать фантазию к действию. Так и не определив, что же прячется под непроницаемым футляром, не в силах справиться с любопытством, Тарновский поинтересовался, и был вознагражден захватывающей историей о немце, приехавшем сюда по делам, и попавшем в неприятный переплет.
Если говорить казенным языком милицейского протокола, однажды утром, находясь за рулем своей BMW, гражданин ФРГ не справился с управлением и совершил столкновение с проезжавшим мимо ГАЗ-51. ГАЗ-51, гордое дитя отечественного автопрома, отделался легким испугом и несколькими царапинами, в то время, как для BMW последствия этой встречи были менее утешительными: бампер, фары, капот — прекрасное лицо юной фрейлейн – было безнадежно обезображено.
Дальше, вообще, все было очень грустно. Немцу вскоре пришлось уехать на родину, а вот его несчастная, раненая BMW вынуждена была остаться. Нет, конечно, он хотел забрать ее с собой, но, увидев счет, от этой мысли отказался. Ремонт требовал личного присутствия, что было также недешево, кроме того, поджимали сроки: заканчивалась виза, надо было определяться с таможенным режимом и как-то декларировать своего железного друга.
Не привыкший к таким сложностям немец (звали его Уве) малодушно сбежал, в последний момент решив BMW продать и назначив доверенным лицом приятеля Тарновского. Тот отнесся к поручению со всей ответственностью и исправно размещал объявления, но, как человек занятой, вскоре вынужден был пожалеть о минутном легкомыслии, настигаемый звонком очередного автолюбителя в самые неподходящие моменты — то на каком-нибудь совещании, то в редкие минуты долгожданного отдыха. Кроме того, отсутствовала возможность связать заинтересованные стороны — то ли номера, оставленные Уве, успели измениться, то ли они с самого начала были неверными, а только ни один из них не отвечал. Наконец, вся эта тягомотина приятелю надоела, и он попросту перестал давать объявления, вручив судьбу несчастного подранка в руки Господа.
Тарновский дослушивал эту историю, уже стаскивая полотно чехла с замершего в пыльном сумраке существа. Машина оказалась годовалым BMW 328icoupe, шикарного темно-синего, почти фиолетового цвета, с шестицилиндровым двигателем и с непривычно дорогим кожаным салоном. «Моей будет», — решил он, и, не слушая брюзжания приятеля, тут же стал воплощать свое решение в жизнь.
Он разыскал неуловимого Уве, сумел договориться с ним, и уже через две недели оформил все документы. Ремонт, правда, несколько затянулся – Тарновский признавал только оригинальные запчасти, выписывая их прямо из Германии. Надо признаться, этому способствовала особая система убеждений, этакий практический антропоморфизм, щедро наделяющий каждый предмет на планете, пусть даже самый мелкий и ничтожный разумом и душой. Он свято верил в интеллект своего нового детища, и надеялся, что таким образом завоевывает его любовь и доверие.
Впрочем, уже к лету все закончилось — безобразные следы ужасной катастрофы были стерты, фрейлейн снова радовала глаз безупречностью линий, сияла лаком и хромом.
Потом был месяц притирки, и вот здесь Тарновского ждало горькое разочарование – он так и не «почувствовал» свою машину, не было единения, того неповторимого ощущения близости, густой и упругой свободы.
Он радовался эргономичности приборной панели, комфорту салона, мощи двигателя, ему льстили завистливые взгляды, но всякий раз, когда машина подчинялась ему, тянуло по душе холодком неприязни, стылой сыростью отчужденности. Иногда ему даже представлялось, как раздраженно брюзжит ее двигатель, вырванный искрой зажигания из приятной утренней дремы, как в надменной гримасе щурятся фарами ее глаза, как брезгливо фыркает она отработанным топливом. Трудно было понять, что это – банальный каприз, обида на прежнего хозяина или презрение ко всему неблагодарному человеческому племени.
Тарновский уже совсем было отчаялся, но тут в ход событий вмешалась судьба, разрешившая все довольно эффективным, хотя и несколько экстравагантным способом.
Случилось так, что однажды ему пришлось спешно ехать на западную границу области, где в открытом заседании тендерной комиссии решалась судьба крупного контракта, за которым он давно и безуспешно охотился. Личное присутствие было обязательно – участие в переговорах подчеркивало серьезность намерений и обещало дополнительные возможности.
Он успел каким-то чудом, это, как, впрочем, и многое другое, решило вопрос в пользу «МегаЛинка», и домой Тарновский возвращался триумфатором, с подписанным контрактом и приятной усталостью от хорошо выполненной работы. В мыслях уже рисовались сладостные картины праздничного ужина и бутылки шампанского в ведерке со льдом, однако, у урагана, принесенного откуда-то со Средиземноморья, были на этот счет свои соображения.
Небо вдруг налилось свинцом, время от времени раскалываясь кардиограммами молний, шквальный ветер, казалось, вот-вот сметет с земли все живое. Нечего было и думать – продолжать движения в таких условиях. Пришлось сначала сбросить скорость до минимума, а потом, и вообще, съехать на обочину, укрыться под сомнительным кровом придорожных деревьев.
Радио молчало, интернет – тоже, ничего не оставалось, как погрузиться в раздумья. Поблуждав немного по ленте недавних событий, в очередной раз вызвав к жизни сладкое эхо победы, мысли его невольно обратились к машине.
Да, досталось тебе здесь, бедняжке. Сначала изуродовали, потом заставили дороги эти осваивать, а к ним даже наши, местные, привыкнуть не могут. А тут еще и непогода, мягко говоря. Ну, ты уж потерпи, моя хорошая, не буду я тебя больше напрягать. Последняя гастроль, как говорится. Не получилось у нас дружбы, будем, наверно, с тобой прощаться…
Мысль вылетела неожиданно, спонтанно, но боль огорчения сменилась вскоре грустью, осознанием собственной правоты. И в самом деле, зачем мучить друг друга? Прощаться надо красиво…
Где-то в глубине души еще плавал горький осадок, но решение было принято. «Куплю себе что-нибудь попроще», – решил он, и тема эта сама собой иссякла. За стеклом продолжала бушевать стихия, и мысли его поплыли в другом направлении.
Прошел час, другой, фронт циклона переместился восточнее, ветер почти стих. Быстро темнело.
Из леса, черной стеной высившегося вдоль дороги, то и дело осторожно и неуверенно выползали машины, карабкались на дорогу, раздраженно отшвыривая комья грязи из-под колес, торопились уехать.
Тарновский решил, что пора трогаться и ему, и повернул ключ зажигания. Машина не заводилась. Он еще и еще раз поворачивал ключ, но результат был таким же – машина молчала. Он вылез из салона, открыл капот, с тоской уставился в монолитную изощренность агрегатов и узлов, компактно уложенную, перетянутую разноцветными жгутами кабелей – он ровным счетом ничего не понимал здесь.
Надежды устранить неисправность, поставив на место выскочивший контакт или поджав выкрутившуюся гайку, стремительно таяли, не помогали, ни уговоры, ни заклинания, щедро приправленные ненормативной лексикой – машина не подавала признаков жизни. Тарновский злился, сыпал проклятиями, воздевал руки к небу, развлекая проезжавших мимо, но все было тщетно. Наконец, в сотый раз глубокомысленно заглянув под капот, проверив уровень масла и клеммы аккумулятора, он сдался.
Плюхнувшись на сиденье, Тарновский задумался. Вызвать эвакуатор можно будет только завтра, бросать машину – верх неблагоразумия, оставалось одно – ждать. Либо нечаянной помощи, либо утра.
После мечтаний об ужине и сопутствующих ему удовольствиях, такая перспектива представлялась совсем не радужной, но делать было нечего, кроме того, подписанный контракт перевешивал все неприятности. Он вспомнил, что в салоне есть бутылка минералки и пакетик с орешками – неважная, конечно, замена праздничному застолью, но, все же – лучше, чем ничего.
Поразмышляв так, он мало-помалу успокоился, в очередной раз попытался дозвониться хоть куда-нибудь, и так никуда и не дозвонившись, тихо уснул, откинув голову на подголовник…
Проснулся Тарновский от мягкого удара по лобовому стеклу. Что-то огромное, кошмарное, темнеющее даже на фоне ночного неба, заслонило все вокруг, и спросонья, на одно долгое, растянувшееся бесконечностью мгновение ему показалось, что, и машина, и он сам схвачены этой тенью, уносятся в потусторонний мир, в зловещее царство привидений. В голове замелькали образы чудовищ с рисунков Гойи, стало тягостно и жутко. В этот миг тень мягко, словно погладив, коснулась стекла еще раз и метнулась вбок и вверх, освобождая простор перед ним, ломаную кромку островерхого леса, сияющее полотно звездного неба.
Сердце готово было выскочить из груди, Тарновский с трудом переводил дыхание. Прошло несколько минут, прежде, чем он понял, что зловещей тенью была самая обыкновенная сова, привлеченная, очевидно, огоньком на приборной панели, он все еще жив, и мир привидений ему не угрожает. Страх его улетучился, словно последовав за своей виновницей, офорты Гойи растаяли в пространстве.
Еще не вполне доверяя собственным ощущениям, Тарновский открыл дверь, вдохнул полной грудью ночную свежесть, пьянящие ароматы леса. Грозу унесло, непогода кончилась, и неожиданно, будто опомнившись, счастье плеснулось в нем звонким отголоском, эхом наступающего дня, ясного и погожего, яркого и необыкновенного, такого, каким и должен быть день триумфа. Уже к полудню лужи высохнут, обломанные ветром ветки и мусор уберут вездесущие дворники, и ничто не будет напоминать о прошедшем урагане – крошечной помарке в светлой и чистой, в общем-то, повести жизни.
Тарновский опять сел за руль, машинально повернул ключ зажигания, и машина тут же завелась; еще полсекунды понадобилось ему, чтобы поверить в реальность происходящего.
Шепча слова благодарности в адрес всех Богов, на ходу приводя себя в порядок, он бодренько стартовал и успел отъехать уже километров десять от места своей вынужденной стоянки, когда увидел впереди проблесковые маячки машины ГАИ. Взмахом жезла инспектор приказал ему объехать какой-то предмет, бесформенной грудой лежащий на дороге, и сердце учащенно забилось: авария! Неужели человека сбили?
Проезжая мимо таинственного предмета, Тарновский вцепился в него взглядом, сантиметр за сантиметром сканируя, пытаясь сложить сумбур линий и светотени в рельеф изувеченного тела, и внезапно, словно в проблеске озарения, разрозненные фрагменты соединились в чудовищное целое, явив оглушенному разуму невероятную картину – на дороге, в громадной луже крови лежала половина лошади с неестественно выгнутой, запрокинутой безобразно шеей. Видимо, в горячке агонии обезумев от боли, несчастное животное еще пыталось встать на ноги, в одном неистовом порыве сбросить жуткие щупальца, увлекавшие ее во тьму, но так и застыла в своем последнем прыжке, застигнутая неумолимой неизбежностью.
Медленно, бесшумно проплывая мимо этого жуткого изваяния смерти, Тарновский будто проваливался в продолжение своего кошмара, перенесенного в явь крыльями совы, в то же время, с хрустальной ясностью понимая, что это не сон, а просто некое оцепенение разума, эквилибристика на грани рационального и сверхъестественного.
Вернувшись домой, он постарался выбросить из головы эту страшную историю, однако, вскоре она сама напомнила о себе. Через день ему позвонил человек, курирующий в фирме-заказчике подписанный контракт, и как-то скованно поинтересовался ходом его исполнения. Разговор выходил какой-то рваный, полный пауз и недоговоренностей, услышав в очередной раз о том, что все идет своим чередом, куратор почему-то никак не хотел заканчивать беседу.
В, конце концов, Тарновскому это надоело, и он напрямик поинтересовался, в чем дело. Запинаясь в словах, собеседник посоветовал прочитать номер «Городских ведомостей» за вчерашнее число и поспешил откланяться.
Тарновский от корки до корки проштудировал газету, ровным счетом ничего в ней не обнаружил, и хотел уже отбросить ее, размышляя о психическом здоровье партнеров по бизнесу, как на глаза ему попалась заметка, напечатанная мелким шрифтом, в самом углу издания.
Как ни странно, в заметке рассказывалось о дорожно-транспортном происшествии, случившемся в одном из западных районов области. Привязанная к дереву лошадь каким-то образом освободилась от пут и вышла на трассу, по которой проезжала BMW некоего бизнесмена из Города. Несчастный не справился с управлением, наехал на лошадь, получившую страшные увечья (что за увечья такие, интересно?), и разбился насмерть, врезавшись в придорожный дуб.
Тут только Тарновский вспомнил зловещую сову, страшный оскал лошадиной морды, багровый глянец крови на асфальте, вспомнил, и вся невероятная цепь из недомолвок, случайностей и совпадений вспыхнула перед ним гирляндой невероятной догадки.
Выдержка изменила ему, очевидная невероятность произошедшего сводила с ума, делала бесполезными весь его сарказм, здравомыслие и рационализм.
В глубине души Тарновский считал свою веру в одушевленность неодушевленного чем-то вроде проявления неординарности, этакой перчинкой, экстравагантной виньеткой вызова обывательским догмам. Однако, как объяснить, и куда спрятать случившееся с ним? Он не мог поверить в то, что это — простое совпадение. Нет-нет, случайность — удел большинства, луч, многократно преломленный и заблудившийся в безликой толще пространства. И дело здесь не в снобизме — что-то необъяснимое, большое и настоящее прошло мимо, и Тарновский чувствовал себя рядом с ним беспомощным статистом, амебой, бесконечно малой величиной.
С того момента прошло уже около года, отношения их с машиной вполне можно назвать дружескими, но время от времени, что-то приходит к нему, мягко, почти неосознанно, накатывает слабостью, покорностью, безразличием — он всего лишь кукла, манекен, сосуд для таинственной и необъяснимой силы.
Он вздрогнул, вернулся в реальность. Сверкающий корпус «Волги» все так же маячил в зеркале заднего вида, слепил глаза. Ну, ничего, дружок, сейчас мы тебя сделаем…
Дорога, наконец, освободилась, Тарновский перестроился в левый ряд, начал постепенно разгоняться. Увеличив дистанцию между собой и «Волгой» метров до пятисот, он какое-то время выдерживал ее, с иезуитским наслаждением наблюдая за соперником, словно слыша, как в агонии неравного поединка захлебывается ее двигатель, задыхаются ее механизмы. Он окончательно забыл про людей в салоне, сейчас «Волга» казалось ему капсулой времени, вынырнувшей из будущего, именно такими он видел их в фантастических фильмах – большими, серебристыми, загадочными.
Еще несколько минут он продолжал тянуть время, невидимая нить, словно нервом, связывающая две машины, напряглась из последних сил. Оскаленная лошадиная морда мелькнула вдруг перед ним, и он сам стал машиной, а машина стала им, они сделались единым организмом, единой сущностью, с одним сердцем, одним мозгом, одним телом. Они обгоняли друг друга в самих себе, заполняли собою пространство и время, несли и хранили себя в миллионах собственных проекций и отражений. Стрелка спидометра неудержимо ползла в область верхних делений, рвались назад деревья, столбы электропередач, облака, все смешалось и переплелось в тончайшей и сложнейшей мозаике, соединившись в упоительно долгом миге, равном своей емкостью сотням и тысячам столетий…
Когда Тарновский опомнился, «Волги» нигде не было видно, и ничего не напоминало о ней. Уже на самом подъеме моста, прихотливой петлей уводящим дорогу на юг, Тарновский услышал сигнал полученного сообщения, чуть подрагивающей рукой нашарил телефон, поднес к глазам. Строчки сообщения прыгали, складывались абсолютно фантастическим смыслом. «Посылка у тебя. Скорее, как только сможешь, обнови свои расчеты, я хочу знать результат. Ты — гений! Звони немедленно, это важно! Сергей».