Редактор Ольга Владимировна Дофф
© Александр Валерьевич Тихорецкий, 2018
ISBN 978-5-4490-7799-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава I
В тот самый миг, когда время начало обратный отсчет, и стрелки всех часов в мире замерли, оцепенев от боли, Тарновский вновь вернулся назад, в майское солнечное утро, в бездумное и сонное скольжение по глади яви, словно эхом пульса, размеренное пунктиром гудков в трубке.
Обрывки телефонного разговора все еще кружат в сознании, и весенняя истома мягко, настойчиво теснит их вдаль, застилая все пастельно-золотистой пеленой, окутывая коконом уютной безмятежности. Но вот в комнату впархивает девушка, и пестрый хаос разнородных лоскутков складывается в мозаику реальности, расставляя по местам имена, роли и даты. Он вспоминает, что девушку зовут Оля, она – бухгалтер в ООО «МегаЛинк», а он – Тарновский Александр Валерьевич, вот уже десять лет, как руководитель означенного предприятия.
Как и всегда, в руках Оли – ежедневник и большая белая папка «Банк», как и всегда она пришла на ежедневную пятиминутку, неукоснительно повторявшуюся именно в это время вот уже одиннадцатый год и давно уже превратившуюся в обязательный ритуал, нечто вроде утренней гимнастики.
Хотя, ни жадным, ни меркантильным Тарновский себя не считал и таковым не являлся, с некоторых пор финансы для него были чем-то вроде стержня, краеугольного камня всего дня.
Когда-то в молодости он относился ко времени довольно легкомысленно, считая его течение размеренным и однородным, лишь много позже, после целой череды катастроф и ренессансов, развязок и начал, он научился различать его ритмы: стремительный, яркий, солнечный – утренний, медленный, густой и вязкий – вечерний.
Это совсем не укладывалось в привычный формат житейской прозы, и, скорее, было похоже на романтические фантазии влюбленного подростка, но обманчивость канонов была тогда уже очевидна ему, так же очевидна была и близость далеких, казалось бы, смыслов, масштабом аллегории разбросанных по шкале воображения. Разве юность – не утро жизни, разве сравнится она по плодотворности со старостью?
Но все это было потом, а тогда он легкомысленно прыгал со ступеньки на ступеньку, оставляя за спиной прорехи незавершенности, беспечно соря неоконченными делами, несказанными словами, непогашенными долгами. Он даже и не задумывался над этим, не подозревая, что за праздником сиюминутной безнаказанности скрывается жестокая неотвратимость расплаты. И расплата настигла его, словно эхом запоздавшего приговора, отрезав путь в прошлое, оставив один на один с ошибками, которые теперь не исправишь, с мечтами, которым никогда не суждено исполниться.
И ведь надо, казалось бы, самая малость – просто сказать нужные слова, придти туда, где ждут, выполнить обещания, но захлопнулась перед ним эта дверь, надежда растаяла безвозвратно, и невозможность изменить, вернуть, реабилитироваться засела в сердце тупой занозой.
А сколько раз он порывался заплатить по счетам, сколько раз ложился спать в твердой уверенности, что завтра непременно избавится от досадного бремени! Проклятая лень, лень и беспечность!
Выводы, сделанные Тарновским, были настолько же неожиданны, насколько предсказуемы. Привыкший все на свете подчинять железным законам логики, связав узлом аллегории все составляющие этого уравнения, он не оставил времени ни шанса, безжалостно содрав с него пелену неизвестных, уравняв с тем, что вполне подвластно элементарному подсчету. Ведь, кто-то однажды уже замкнул этот круг коротенькой фразой: «Время – деньги», зачем раз за разом изобретать велосипед?
– Доброе утро.
Оля улыбалась церемонно и строго, как и было предписано протоколом, и Тарновский с облегчением окунулся в привычную атмосферу рабочего утра. Он слушал Олины комментарии, делал пометки, наполняя метафизической сутью сухие символы цифр, выстраивая виртуальные конструкции будущего, – тоже часть ритуала, управленческий импрессионизм, тестирование образного мышления.
День начинался совсем недурно, цифры складывались в радужные картинки прибыли и успеха, и Тарновский позволил себе немного расслабиться.
Занятие бизнесом создало из него блестящего аналитика, совместившего в себе таланты шпиона и прорицателя, в добыче информации не знающего себе равных, не гнушающегося никакими, даже самыми спорными источниками. Он научился выуживать ее из расплывчатых сводок новостных каналов, из междустрочья публичных изданий, из прозрачных намеков официальных и не совсем официальных лиц. Он один мог сложить в единое целое невнятный хрип рации гаишника, шепот автобусной давки, обрывки разговора, подслушанного на улице.
Умение это далось нелегко и стало плодом ежедневных упражнений, но, приобретенное однажды, никогда уже не подводило, раз за разом выдавая точные рекомендации по самым разным аспектам жизни. Казалось, он был способен предугадать даже стихийные бедствия, и не делал этого только потому, что считал это занятие ненужным и бессмысленным.
«С вашими аналитическими способностями, вам надо работать в бюро прогноза погоды». Сценка старого фильма мелькнула в сознании теплым воспоминанием, растаяла на пестром полотне действительности.
Оля молчала, надев на лицо маску удовлетворения от выполненного долга, но где-то в глубине ее глаз увиделась Тарновскому какая-то смутная тень, и неожиданно сердце кольнула острая иголка тревоги. Это еще что такое?
Оля попала к нему случайно, если так можно сказать обо всем, что с нами происходит.
Началась все десять лет назад, с внеплановой проверки налоговой инспекции. Надо признаться, финансовая отчетность в «МегаЛинке» на тот момент практически не велась, Тарновский и Гена, его компаньон, так и не удосужились наладить, хоть, сколько-нибудь сносный учет, легкомысленно считая бухгалтерию делом второстепенным, теша себя надеждами, что все устроится само собой.
Ситуация грозила самыми разнообразными карами, вплоть до закрытия «МегаЛинка» и уголовного преследования, что стало для новоявленных бизнесменов громом среди ясного неба.
Первым опомнился Тарновский. Не дожидаясь осадков из сгустившихся над их головами туч, он порылся в записных книжках и выудил оттуда спасительный номер.
Его знакомая, бухгалтер с солидным стажем, вошла в положение, согласилась помочь, и налоговики, уже занесшие карающий меч, вынуждены были отступить. Сбив первый, самый грозный, вал проверки, Екатерина Михайловна (так звали знакомую Тарновского) вернулась к своим делам, оставив за себя свою племянницу Олю, вчерашнюю студентку, только-только закончившую местный ВУЗ.
Компаньоны приняли ее неохотно, но благодарность за оказанную услугу была слишком велика, чтобы позволить их недовольству принять формы отказа.
Проверка, продлившись почти два месяца, закончилась, принеся минимальные осложнения, и Оля осталась в «МегаЛинке» полноправным сотрудником. Для недавней провинциалки, тихой, скромной, закомплексованной девушки такой кульбит был равносилен полету в космос, и Тарновский, невольно чувствующий ответственность за новоявленную воспитанницу, с тревогой, разбавленной, впрочем, изрядной долей любопытства, следил за перипетиями ее становления.
Однако, волнения его оказались напрасными: процесс Олиной адаптации пусть медленно, но продвигался. Круг общения ее расширился, разговор стал непринужденней, внешность и манеры приобрели необходимый лоск, и вскоре уже никто не смог бы угадать в броской и уверенной красавице давешнюю тихоню, не смеющую поднять глаз скромницу.
Иногда Тарновский задумывался: сумела ли она по-настоящему преодолеть гравитацию своих комплексов, или Город победил ее, под видом свободы подсунув блестящие побрякушки. Угли тлели, время от времени обжигая укусами смутной тревоги, и сейчас за Олиным молчанием, за выражением самоуверенного спокойствия на ее лице, увиделась Тарновскому самая настоящая издевка, глумливое, презрительное высокомерие, где-то уж совсем глубоко мелькнула тень злорадства.
Он попытался разобраться в своих ощущениях, связать в спасительном объяснении догадки, видения и предчувствия, но, как назло, в голову ничего не приходило. Мысли никак не хотели складываться в стройную картинку, в конце концов, запутавшись окончательно, вызвав вспышку раздражения.
– Ну что? Что там еще? – пробурчал он.
Оля опомнилась, и Тарновский почувствовал – момент упущен. Еще секунду назад можно было бы двумя-тремя ничего не значащими вопросами усыпить ее бдительность, отвлечь, вытянуть все, что она знает, но… Возможность была упущена, безрассудно брошена в топку вспыльчивости.
– Костик звонил. Вас спрашивал. – Оля смотрела в сторону, всем своим видом выказывая безразличие.
– Костик? Зачем? – вырвалось у Тарновского. – Что он хотел-то? – он постарался, чтобы голос его звучал как можно мягче – определенно – корни многозначительного молчания Оли в этой новости.
– Вас, – коротко ответила она, и Тарновский понял: она что-то не договаривает.
Волна едкой горечи хлынула в сердце. Ему не нужны были официальные причины визита Костика, – Оле было известно что-то большее, что-то очень важное, и она сознательно не сказала ему об этом, предпочтя беспечной искренности бремя лжи. Почему?
Если бы Тарновский знал тогда, чем все это обернется уже через несколько часов, он плюнул бы на обиды и предрассудки, пустил бы в ход все свое обаяние, хитрость, красноречие, он вытащил, вытащил бы у нее тайну!
– Так он что, просто типа «как дела», или подъедет? – Тарновский скорее размышлял вслух, чем спрашивал. Он не надеялся, ни устыдить, ни разговорить Олю, просто инерция мысли тащила его лабиринтами рассуждений. – А почему мне не позвонил напрямую? Да нет, вряд ли что-то серьезное, скорее, просто поболтать хочет. Скучно ему, как всегда.
– Это ваши дела.
Оля улыбнулась, встала, и Тарновский, будто впервые, увидел ее, молодую, уверенную в себе, красивую. Луч Солнца упал на изящную заколку у нее в волосах, отразился, выплеснув на стену миниатюрную радугу.
– Он о себе рассказал что-нибудь? Где он? Что с ним? Как он? – с каждым словом, все больше и больше Оля закрывалась от него.
– Так, – подчеркнуто равнодушно протянула она, – веселый…
– Ясно, – подытожил Тарновский, хотя, ничего ему ясно не было.
Внезапно он почувствовал себя неуверенно, словно ребенок, среди чужих и незнакомых людей.
Оля повернулась, шагнула к двери, и Тарновский ощутил непреодолимое желание что-то сказать, оставить за собой, хотя бы, видимость своего превосходства.
– Пусть Володя заходит, – проговорил он ей вслед, с горечью понимая, как жалок, как беспомощен сейчас. Молодость победила?
Визит Костика, или Константина Ордовского, как значилось у того в паспорте, приравнивался, как минимум, к стихийному бедствию, и никакие страховки и иммунитет не гарантировали принимающей стороне спокойствия и душевного равновесия.
Даже в те времена, когда Костик делал свои первые шаги в бизнесе, он поражал Тарновского своей вездесущностью, всеядностью, неиссякаемой энергией. Это был редкий образец человека, способного быть одновременно в разных местах, все знающего, всюду успевающего и ко всему готового.
Вызывали зависть его изобретательность, хватка, настойчивость, ни разу еще Тарновский не видел, чтобы Костик спасовал даже перед самыми неожиданными трудностями. Казалось, он не нуждался, ни во сне, ни в отдыхе, и даже настигнутый однажды каким-то особенно забористым вирусом гриппа, от которого любой другой свалился бы напрочь, он все так же выходил на работу, уже с утра хрипел что-то в телефоны, назначал встречи, кого-то ожидал и куда-то торопился.
Он и сложением был под стать своему темпераменту – высокий, сильный, коренастый.
Естественно, природа не могла не оттенить все перечисленные достоинства каким-нибудь изъяном – все это великолепие скрадывалось небольшими, бегающими глазками, словно по ошибке, посаженными на правильное и мужественное лицо.
Люди, прячущие свой взгляд, всегда вызывают, как минимум, настороженность, но Костик ни разу не был пойман за чем-нибудь неблаговидным, ни разу подозрения не облеклись неопровержимой фактурой фактов. Тарновский корил себя за излишнюю мнительность, корил, однако, так и не нашел сил перебороть ее, поэтому, когда Костик объявил, что открывает собственное дело, вздохнул с облегчением, испытав при этом грусть вперемежку с тревогой – что-то хранится там, на дне этих загадочных глаз.
Костик не пропал, время от времени, не реже раза в квартал, наведывался, освежая в памяти воспоминания, выведывая последние новости, напропалую сплетничая, и вскоре загадка его открылась. Впрочем, в ней не оказалось ничего сверхъестественного, все ограничилось банальным авантюризмом, генерирующим схемы мелких, почти безобидных афер, которые он всячески рекламировал, с присущей ему одному экспрессивностью убеждая Тарновского принять в них участие.
Поначалу Тарновский даже обрадовался, посчитав такой исход меньшим из зол – он невольно чувствовал ответственность за бывшего подопечного, однако, жизнь вносила свои коррективы.
С каждым разом предложения Костика становились все более и более настойчивыми и рискованными, элемент безобидности понемногу покидал их, все больше и больше отдавая душком криминала, и каждый следующий его визит Тарновский ждал с обреченностью, с мрачной, бессильной безысходностью, будто жертва – своего палача.
Разговаривая со своим замом Володей, невысоким, немногословным мужчиной лет 50-ти, со смуглым невыразительным лицом и арбузным животиком, Тарновский мучительно пытался определить источник неожиданной тревоги. Ложь Оли? Да, но не только. Очередная авантюра Костика? Наверно, даже наверняка, но и это еще не все. Может быть, Володя?
Догадки множились, роились, выстраиваясь самыми невероятными комбинациями, и волна тяжелого раздражения раз за разом поднималась в нем. Нет, надо быстрее уезжать отсюда. Только дорога, только симбиоз скорости и движения может спасти его.
Груженая доверху повозка утра перевалила хребет экватора, неумолимо ползла к черте с надписью «обед», и Тарновский посматривал на часы, отмечая одному ему известные вехи дня. Вот сейчас он подпишет финансовые документы, отдаст необходимые распоряжения, разберет почту. Потом еще будут брызги разных согласований, утрясаний, просьб, но все это – ерунда, мелочи, день начат, день идет и с этим уже никто ничего поделать не сможет.
Все, теперь немного отдыха, и снова – за дело. Он взял со стола фотографию в золотистой рамке, заглянул в усталые глаза.
«Что грустишь, Солнышко? Я расстроил тебя чем-нибудь? Что-то сделал не так, где-то сфальшивил? А, может быть, ты грустишь просто так? Потому, что сегодня тебе хорошо грустится? Тогда я сделаю вид, что ничего не замечаю… Ну что, я пошел?».
Тарновский еще раз улыбнулся, задвигал мышью, расчищая путь в компьютере. Скорее, скорее закончить со всем этим, и – в путь!
Как иногда невнимательны мы бываем к подсказкам судьбы, как порой легкомысленны и неосторожны в своих поступках. Даже, если и предчувствуем что-то неладное, все равно успокаиваем себя наивной самоуверенностью, и надежда на лучшее, словно перевернутая линза бинокля, притупляет наши страхи. Они кажутся нам пустыми, надуманными, бесконечно далекими, и наша безмятежность обратно пропорциональна кратности линзы.
А ведь иногда достаточно одного жеста, одного клика мышью, чтобы отпустить маятник в его роковой отсчет, пустить под откос предопределенную, казалось бы, последовательность событий.
Но ничто не дрогнуло в Тарновском, он вошел в Scype, и, остановившись на имени Сергей Дзюба, сделал свой клик.