– Свидетель, клянётесь ли вы говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды?
– Клянусь!
– Фи, какой вы скучный…
В аэроплан залезь, не глядя,
Начни роман со слов «Мой дядя»…
Глава 1
– Мой дядя, между прочим, умеет во сне пятистопным ямбом бредить! – воскликнула Леди, улеглась на скамейку и замахала в воздухе необыкновенными длинными ногами.
– Вряд ли этот факт может послужить препятствием нашему браку, – ответил невозмутимый Дюк и уселся рядом.
– Вечно ты норовишь добрым людям праздник испортить! Они, наверное, целый год готовились, старались… Вон, гляди!
Голова команданте неторопливо плыла над улицей, горящий взгляд её пронзал фризы и скульптуры портала Рождества и был устремлён в невидимые дали свободы, равенства, братства и других приятных сердцу вещей.
Столь же неторопливо двигались и четверо молодых людей в чёрном – они вели воздушный шар, словно гигантского коня, влекущего катафалк. Улицы Старого города были сегодня закрыты для автомобилей.
– Серьёзная работа! Старались люди! Выглядит, конечно, нелепо, но в контекст города вписывается, как тут и был. Ты ведь Василия Блаженного в Москве помнишь? Так вот, по-моему, эта Барселона вся такая! Тут зодчим свободу дали полную – на две тыщи лет! Строй не хочу! И вот они друг перед другом и начали выделываться: я вот так могу! А я вот так! А я этак! Денег в городе полно, ведь порт же был – и при римлянах, и при арабах, и при Беренгарах… Что ни здание – то шедевр! Лох цепенеет!
Леди Туркова лежала на скамейке напротив северного портала собора Саграда Фамилиа в обществе самого настоящего английского лорда. Вернее сказать, это лорд сидел в обществе самой настоящей Леди Турковой, поскольку лордов этих целая палата, а Лидочка Туркова одна на весь белый свет, и слава богу, потому что Боливар не выдержит двоих.
– Я когда на этот собор смотрю, мне всё кажется, что вот он сейчас осыплется в одночасье, и останется только груда песка. Если бы Гауди залудил свою хрень ещё в Средние века, непременно бы возникла легенда, что он продал душу дьяволу, и черти построили всё за одну ночь именно из песка. Хорошо ещё, что он не завершён. Лет через пятнадцать, правда, обещали сдачу под ключ – чертежи-то остались. А вот когда достроят, тут-то он и осыплется. Но всё-таки – лох цепенеет! А вы, англичане, вообще извращенцы! Мало того, что баранка с правой стороны, так у вас ещё Лондон-матушка стоит на берегу Темзы-батюшки! Ты наш батюшка славный тихий Темз!
Бедный лорд, сэр Теренс Фицморис, восемнадцатый герцог Блэкбери (а для Лидочки – просто Дюк), то и дело протирал очки полой джинсовой курточки, давая понять, что вот именно сейчас он водрузит очки на место и скажет нечто очень важное. Ночь была безветренная, и по конопатому лбу сэра Теренса из-под рыжих дредов сбегали капельки пота. К тому же ему приходилось время от времени отвечать на звонки матушки из далёкого Блэкбери-холла.
Подруга лорда перестала крутить в воздухе воображаемые педали и вдруг погрустнела:
– А у нас Гауди вообще бы ничего не дали возвести… Да и посадили бы… Лет на двадцать… За долгострой…
Сэр Теренс воспользовался паузой, набрал воздуха и выдохнул:
– Леди Лидия, я всё-таки ещё раз прошу вас дать мне однозначный ответ. Мама, всё в порядке. Здесь очень хорошо. Не беспокойся.
И побледнел, предчувствуя дальнейшее. Голос у него был низкий, почти бас. Зато у Леди был голосок – на всё побережье:
– Ага! Чичас! Только шорты подтяну! Ребята хвалили! Я тебе что – русская фотомодель? Как её – Водянникова? Ты что, думаешь, что все русские бабы спят и видят, как бы ваших принцев-герцогов захомутать? Вот смеху-то будет – леди Ти! А ты мне построишь в поместье хорошенький охотничий домик – любовников принимать? Я ведь замужем была! – не моргнув глазом соврала она. – У вас уже один король трон потерял из-за американской разведёнки. И ты хочешь?
Фицморисы, конечно, претендовать на престол Виндзоров не собирались, но сейчас сэр Теренс был готов пожертвовать и короной, и даже на охотничий домик согласился бы на хорошенький, но русская леди была неумолима.
– Тебя же другие лорды париками закидают! Международный скандал будет! У нас ведь с тобой полное социальное неравенство! Меня же весь честной гламур засмеёт! Гуленьки тебе! Теренс Фицморис пролепетал (басом!):
– Но ведь принц Уильям и… Да, мама, я не один. Здесь прекрасное общество…
– Ты мне своего принца не тычь! Его папу даже пони сбросил, и правильно сделал: нефиг такой дылде залезать на маленькую коняшку! Жалко, что одну только ногу сломал, защитничек природы… И вообще папаша у него… Да, он ведь Дайану загубил – все вы, мужики, такие! А у нас всё равно неравенство: папа мой в Бар хатной книге своего предка обнаружил. Князь Турков-Синюха! Он ещё у Ивана Грозного этим служил… как его… околоточным, вот! Род у нас старинный, а вы тогда ещё рожи синей глиной мазали, я кино видела… А что Фицморис? Как будто я не знаю, кому в Англии приставку «Фиц» давали. Незаконнорождённым! А у нас в России, что характерно, наоборот – от фамилии половину отчекрыживали. Отец Трубецкой – сын Бецкой! Отец Репнин – сын Пнин! Отец Волконский – сын просто Конский! Э, постой, как же тогда пушкинских-то суразят именовали?
И надолго, чуть ли не на всю минуту, задумалась о судьбе бастардов Александра Сергеевича.
Лорд Фицморис нимало не оскорбился, но воспользовался паузой:
– Леди Лидия, вы издевались надо мной в кампусе и продолжаете издеваться сейчас. Мы взрослые люди. В конце концов я ведь тоже… Нет, мама, мы не курим травку. И никто не курит. Сейчас будет петь старик Паваротти – кресло уже выкатывают на эстраду… Нет, показать не могу, видеоряд глушат! Да и слушать не стоит это хрипение…
– А-а! – радостно воскликнула Леди, да так радостно, что проходившие мимо японцы оглянулись – не оргазм ли у девушки. Лорд временно расцвёл.
– Ушкины они были! Вот кто они были! Пошли рамблежарить! Обоснуй, что ты пацан! Вон вроде наши идут! Эй, вы чьи? Челябинские? Мы с вами! А это что у вас за чучело? Я тоже такое хочу!
Чучело изображало русского министра атомной энергетики. Из задницы чучела валили пары жидкого азота, символизируя радиоактивное заражение.
И челябинских, и дижонских, и созопольских, и краковских ребят можно было встретить сегодня на бульварах ночной Барселоны. И была это отнюдь не толпа праздношатающихся туристов и местных бездельников, которые придумали для прогулок по бульварам Рамбла даже специальный глагол «рамблежар».
То есть все тут были сплошь туристы, но особого рода.
Прекраснейший город континента переживал нашествие варваров по случаю очередной встречи глав европейских правительств. Варвары были молоды, горласты и полны смутных надежд. Несколько часов назад вполне легально и чисто был ликвидирован с подачи их единомышленников последний «Макдоналдс», тихо догнивавший на окраине Праги, и эту ликвидацию транслировали на весь мир. Да и здесь над бульварами висели аэростаты нескольких телекомпаний. Было чем полюбоваться.
Антиглобалисты такой мелкой победишкой не обольщались и не собирались останавливаться.
Надутый и ведомый под уздцы Че как нельзя лучше соответствовал историческому моменту.
…Тысячекратно прав был унтер Пришибеев, который норовил разогнать любое скопление народа. Но славное имя его, к сожалению, было давно забыто даже в родной России. Времена изменились.
Европа катастрофически старела, а вожди её неуклонно молодели – молодые президенты, молодые премьеры, молодые короли и королевы, и даже новому Римскому Папе Сильвестру IV не исполнилось ещё и пятидесяти. Они не нюхали пороху, не съедали по пуду соли, не знали горюшка, не сеяли круп и не сулили своим народам крови, пота и слёз. Жареный петух и на милю не приближался к нежным их ягодицам.
Варвары прибывали на побережье отовсюду – суровые и вусмерть пьяные неовикинги Скандинавии и недоусмирённые парижские и марсельские арабы, горластые поляки и наголо, независимо от пола, бритые германцы, вечно похмельные ирландцы и хулиганствующие британцы, обкуренные голландцы и грозные в своей неожиданной, а потому зловещей сдержанности русские.
Людей объединяли не национальность, не религия, не возраст. В галдящей толпе то и дело попадались дедушки и бабушки, украшенные седыми «ирокезами» и неактуальным пирсингом, бунтари ушедших годов. Тут и там мелькали фанерные тортомёты – их притащили с собой те, кого поэт назвал «кондитерские ветераны, солдаты кремовой войны». Метать было нечего и не в кого.
Всё происходящее можно бы, пожалуй, назвать карнавалом. Были тут и традиционные скелеты, изображавшие грядущих жертв атомной войны, и белые мыши – мученики науки, и ребята в зубастых масках и полосатых накидках, что отстаивали попранные интересы аляскинского бурундука. Между группами, колоннами и кучками метался какой-то чудак, наряженный Ктулху – этот костюм вошёл в моду ещё в год Миллениума. Одно из щупальцев Ктулху обвивало дорогой чёрный портплед с золочёным гербом.
Неслышно грохотали почти в каждом ухе горошины-плейеры, крякали на разные лады минифоны. При этом ещё все умудрялись говорить – между собой и с разными странами света:
– В Индии уже стоят автоматы с коксом на каждом углу, а тут сплошное средневековье!
– Здесь очень прикольно! А, ты всё видишь? Я тебе рукой помашу!
– Если бы Че не лоханулся в Боливии, он бы точняком приехал в Чехию лечить астму в соляной шахте. И где бы тогда были ваши танки?
– Почему это наши? Это когда ещё было!
– А всё равно пидоров метелить будем!
– Они наши естественные союзники! За пидоров с ментуры головы снимут! Тогда и нас не посмеют тронуть…
– Противоестественные союзники…
– Говорят, сейчас испанский король прилетит на вертолёте. Предок его прилетал, и он прилетит.
– Ага, косяки будет раздавать… Сам Сильвестр Четвёртый тебе сюда приедет на папамобиле с мамаприцепом!
– Гиперборея, Гиперборея – заладил! Никакие вы не гиперборейцы, просто вы жопу отморозили!
– Месье Птижан, что вы можете сказать французским зрителям по поводу возможных беспорядков и вмешательства полиции?
– Я так скажу: нечего приравнивать активистов нашего движения ко всяким экстремистам, террористам и прочей сволочи! Они сознательно убивают живых людей и разрушают здания, а мы, А-глобо, в крайнем случае набедокурим малость, и то от широты души! Пусть нас снимают сейчас тысячи объективов! Нам нечего скрывать! Они не посмеют!
Столетней давности лозунг «Даёшь Европу!» незримо парил над полчищами, смешиваясь с дымом простых и непростых сигарет.
Зримые же лозунги были весьма разнообразны – от «Гринпис за смертную казнь!» до «Геть волошськiх та ляшськiх педофшв!». Попадались и старые: «Пора по грибы!», «Вино порабощает сознание!», «Каждый за свою родину и все вместе!», «Раньше, чем завтра!». Мотались над головами портреты неведомых широкому миру людей – особенно французских философов, окочурившихся от СПИДа, и прочих хабермасов-агюто-нов-годенов. Субкоманданте Маркое существовал аж в четырёх вариантах. Однозначно узнаваем 13 был только наш Ильич, но почему-то в очках, а портретоносец из Бельгии (гей, естественно) нагло утверждал, что это-то и есть самый натуральный Деррида. Эстонских однопольцев неожиданно осеняло изображение нового президента России – видимо, по причине очаровательной родинки над верхней губой. Это страшно возмущало бородатых неоказаков с их дозволенными пластмассовыми саблями. Безоружные же русские нонконформисты трясли портретом бунтаря Бакунина (натурал, естественно), которого англичане принимали за Майкла Муркока (вроде бы тоже натурал).
Всеобщим почётом пользовались аборигены – знаменитые барселонские анархисты, пробунто-вавшие почти полтора столетия, но и они даже не пытались установить какой-нибудь порядок. От междуусобных драк всё-таки воздерживались – перед лицом общей полицейской угрозы.
Сами участники саммита пребывали в полной безопасности на неназванном секретном балеарском островке, но Барселону им было всё-таки жалко: горестная судьба Эйфелевой башни ещё не забылась. Поэтому охранительные силы тоже стянулись отовсюду.
Каталонская «Гуардия сивиль» весело перемигивалась в переулках с римскими карабинерами, московские и вологодские менты братались с берлинскими шуцманами и подчиняться приказам всякой голубени не собирались, французские ажаны хвастались новыми электрошокерами перед польской «безпекой», стражи порядка из Нидерландов нагло пыхали травкой. Грозно раскачивались перья на беретах новозеландских командос, всю одежду которых составляли камуфляжные набедренные повязки, сумрачен был ритм боевых барабанов. Неизвестной нации мотоциклисты в масках проверяли канистры со слезогонкой. Урчали в узких переулках пожарные машины. Била копытами декоративная конная жандармерия в чёрных треуголках лаковой кожи.
В этих рядах никто не сомневался – трогать или не трогать.
Окна нижних этажей и магазинные витрины зажмурились стальными пластинами жалюзи под напряжением. С бульваров убрались продавцы птиц и цветов. Закрылись наглухо и сотни кафе, обычно работавших по всей ноченьке. Барселонцы, за две тысячи лет генетически привыкшие к набегам и погромам, пережившие и римлян, и мавров, и Карла Великого, и всяческих альфонсов и фердинандов помельче, и троцкистов, и франкистов, накрепко заперлись в своих жилищах: одни сделали вид, что умерли, другие – что не жили вообще.
Новый мэр Барселоны (гей, естественно) полагал, что город встретит нашествие во всеоружии: он распорядился очистить улицы от всякого действующего транспорта и выставить вдоль тротуаров разный хлам с автомобильных свалок – пусть поджигают вволю. Если сил хватит.
Силы же предполагалось истощить средневековым королевским способом. Он был недёшев, но давил в зародыше любые беспорядки.
Всего ожидали А-глобо от подлых буржуазных властей, но такого…
В полночь фонтаны Барселоны ударили красным и белым сухим вином. Все фонтаны, даже Каскада Монументаль, даже «Три грации», даже «Дама под зонтиком».
– Совсем как у нас на Поклонной! – обрадовалась Лидочка. – Зря мы на Каскаду не пошли – там фонтанов больше!
– О господи! – воскликнул измученный Теренс Фицморис.
– А пруды! А рыбки, а ненюфары! Какая средневековая дикость!
– Я никуда не пойду. И вас не пущу. Мама, мы сейчас уходим!
– То ли я столько много вина не видела! Да один мой Дядька за раз знаешь, сколько может, особенно здешнего? – обиделась Леди. – Да и вино, поди, восстановленное…
– Если учесть, что один только Фонтана Луминоса выбрасывает за секунду две тысячи четыреста тридцать литров жидкости, – сказал все знающий лорд Теренс, – то, конечно, восстановленное. Сколько же это будет в пинтах? Мама, здесь шведский стол без ограничений!
– Ой, много это было в пинтах! Натурального вина не хватило бы нипочём. Потому что к протестантам прибывало и прибывало из-под земли, поднимаясь на станции метро, подкрепление.
Самих-то чистых А-глобо гужевалось тут сравнительно немного – так некогда горстка монголов потерялась среди сотни других племён, поскакавших за Чингизом в поход к Последнему морю.
А на каталонском побережье данного Последнего моря в сезон собирается множество людей – это Ницца для студентов, Биарриц для пенсионеров, Канн для нищей богемы. Все, кому было нечего делать и нечего терять, прыгали в автобусы и электрички и отправлялись в город. Да ещё в Ла Пинеда как раз в это время проходил ежегодный съезд садо-мазо – эти ребята подскочили всей толпой, всегда готовые физически пострадать за правое дело.
Опустели двух- и однозвёздочные гостиницы и пансионаты на Коста-дель-Соль, Коста-Дорада и Коста-Брава. Облегчённо вздохнули приморские городки – Ситжес, Марбелья, Жерона, Салоу. Бедная старая Барса вдруг оказалась одна-одинёшенька супротив орды новых готов и сикамбров, забивших широкие, окаймлённые пышной зеленью и залитые светом бульвары Рамбла.
…Сперва-то не все сообразили, что произошло. Потом поплыл терпкий запах «тинто рохо» над буйными головами…
Супостаты глобализма готовились основательно – были у них и спальники, и палатки, и походные очаги, и рогатки, и шарикоподшипники для стрельбы, и арматура – а вот тарой они не запаслись!
Самые умные нонконформисты сразу прикинули, что винные потоки не навек, и срочно принялись опорожнять пластиковые бутыли с питьевой водой и стеклянные – с «коктейлем Молотова». А когда кинулись к фонтанам, поняли, что умные, да не шибко – к источникам халявы пробиться стало невозможно.
Это на пожаре люди выстраиваются цепочкой и передают друг другу спасительные вёдра. А тут каждый оказался за себя, и даже дружная гейня передралась, вот как им коварный собрат подгадил. К дерущимся бойко подскочили садо-мазо, норовившие принимать удары на себя.
В результате самые шустрые моментально напились и свалились тут же, преграждая своими телами дорогу жаждущим.
Не растерялась только бритая немецкая молодёжь. Быстро и без шума они растащили по газонам вырубившихся, жёстко подавили романо-славянскую анархию, вежливо усмирили гейню, наспех удоволили мазохистов и организовали-таки некоторое подобие орднунга, собрав в кучу все ёмкости и чётко деля по-братски море разливанное благодати. Только что карточки на вино не напечатали.
Если пить не подряд, а постепенно, так оно и ничего. Вино слабенькое, молодые желудки уёмистые… Скандинавы, к примеру, пьяней не стали, а ирландцы только пуще разозлились.
– Дядьки моего на них нет! – вздохнула Леди, принимая пластиковый стаканчик – цепочка кончалась как раз у скамейки, где они с Дюком отдыхали, высокомерно игнорируя ажиотаж.
Да ведь они не за этим и приехали. И кроме них воздержавшихся хватало – йоги, мормоны, вегетарианцы, прочие адвентисты седьмого дня. Но напрасными были их выкрики: «Товарищи, это империалистическая провокация!»
– Ну – токмо для запаха, а дури своей хватает! Хорошего – понемножку.
Ровно через час вино кончилось, пошла скучная вода. Подлец-мэр пожадничал (гей, естественно!), не поверил в творческие возможности масс, а город, против ожидания, всё ещё не был завален пьяными телами, которые предполагалось загружать в полицейские машины и развозить по заранее освобождённым портовым складским ангарам для вытрезвления и штрафования поутру. Скопидомные каталонцы ещё и наварить на беспорядках собирались! Некоторое время черпали из фонтанов, пока вино не разбавилось настолько, что от него отказались даже греки, потомки Алкивиада.
Со стороны Каскады донёсся разочарованный рёв тысячных глоток, перешедший в скандирование. Каждый скандировал своё, пока не сошлись на «Янки, гоу хоум!» – хотя америкосов тут было раз-два и обчёлся, и они-то орали на всякий случай громче всех, а то побьют.
– Вот как можно дискредитировать любую светлую идею! – воскликнул лорд Теренс и, не удержавшись, икнул. – Континентальные идиоты не видят разницы между глобальностью, глобализацией и глобализмом, а ведь это совершен но разные понятия! Дорогая, вернёмся в гостиницу, я предчувствую неприятности… Нет, мама, я даже не подходил к столам!
– Ага, напоил даму и думаешь, что вся она твоя! – сказала Леди, хотя стаканчик ей достался всего один, да и тот треснувший. – Гуленьки тебе! Руки прочь от меня! Может, у нас на глазах история делается. Надо покидать свою башню из слоновой кости хотя бы ненадолго, а то страшно далеки мы сделаемся от народа… Терентий-Терентий, я в городе была!
– Бу-бу-бу, была так была… – покорно от кликнулся выдрессированный сэр Теренс. Такую словесную игру в лису и тетерева Леди придумала ещё в студенчестве, чтобы натаскать своего бойфренда по-русскому. – Терентий-Терентий, я указ добыла!
– Бу-бу-бу, добыла так добыла, – вздохнул измученный страстью британец.
– Чтобы вам, лордам, не лупили по мордам, а кормили вас тортам и водили по рядам, веселили милых дам… Ты понял, что я замужем была?
– Никто не совершенен, – сказал сэр Теренс. – И какова же судьба вашего супруга? Я вчуже за него боюсь! Нет, мама, мы просто разговариваем!
– Правильно боишься! Нету его больше, от летел мой ангел, потому что не все груши одинаково полезны… Но, амиго, не русские мы! Отзынь! Я татарка, а он вообще каракалпак! А водку я ни разу не пью, земеля. Не тронь, сучонок, Терентия моего! Терри, дай ему по вербальнику, не бойся. Ты же просвещённый мореплаватель, лупи его в телесный низ! А ты иди бабку парить в красных кедах! И не пялься на меня, как баран на младшенького Гейтса! Да, вот такая я! Ребята хвалили!
Трудно было не пялиться на Леди, практически невозможно. Тут устоял бы разве что слепой Пью, да и то, пока не потрогал.
И не один земеля пялился в этот миг на Лиду Туркову, а миллионы людей доброй воли.
Сначала её высмотрел с высоты неизвестный швейцарский камерамен. Потом все телеоператоры на аэростате CNN, несговариваясь, направили на девушку восхищённые свои объективы, да так там и задержались, потому что выходила она сейчас ну чистая «Свобода на баррикадах» производства художника Делакруа, только что в шортах, да в ярко-розовой сутенёрской рубахе, завязанной узлом на пузе, да вместо дурацкого красного колпака на голове – красная же бейсболка козырьком назад. Взамен знамени она размахивала своей объёмистой разноцветной сумкой.
Долго потом ещё была Леди символом барселонского бесчинства, долго печатали портреты безымянной «Мисс Ребята Хвалили» на футболках и обложках. Правда, фотохудожники немилосердно расширили скулы и закурносили нос, считая, что русским так и положено. Образ её даже стал впоследствии основой для героини комикса «Капитан Бьюти спасает мир».
Наземные японцы сверкали блицами своих цифровых перстней и браслетов.
– Правильно, не век же с одной Фудзиямы сеанс ловить? – крикнула русская красавица.
Вряд ли японцы поняли, но дружно заулыбались на ширину плеч.
У многих в толпе были мини-телевизоры – надо же полюбоваться на себя со стороны – и все стали озираться в поисках чудесного видения: не пасётся ли оное диво неподалёку, не предложить ли ему, видению, нехитрые свои услуги, не наплевать ли на происки гнусных глобалистов да и не рвануть ли к цыганам? Даже некоторые геи пригорюнились, осознав, что явно поспешили с ориентацией. Зато унылого вида А-глобо-феминистки, плоские крыски в джинсиках, дружно объявили видение грязной буржуйской мужской подстилкой. Не миновало наваждение и ряженого Ктулху – размахивая портпледом, он безуспешно старался пробиться к удивительной девушке.
Скандинавы, недолго думая, подхватили Лидочку и понесли её над людской рекой, как русские лейб-гвардейцы императрицу.
Сэр Теренс Фицморис, герцог Блэкбери, старался держаться неподалёку и убедительно доказывал, что это есть будущая леди Блэкбери, но ему сурово объясняли, по Прудону, что собственность есть кража. За Дюком поспешал настырный Ктулху и старался зацепить его щупальцем.
Наконец у многотысячной армии А-глобо и сочувствующих появилось знамя!
Каждый в толпе утверждал, что прекрасная муза гнева и печали – его соотечественница и вообще землячка. Кто-то вкалывал в её обществе на виноградниках Оверни, кто-то тискал её в аудиториях Марбурга, кто-то передавал новой Пассионарии самокрутку в дублинском пабе, кто-то дрался из-за неслабой этой герлы кольями в сельском ночном клубе «Конопляный Джо» с дикой бандой проспихинских механизаторов, кто-то умирал, но не сдавался рядом с ней в рядах последних защитников острова Пасхи. И все знали Лидочку Туркову с детства, да вот имя, жаль, запамятовали…
Знамя появилось, а цели пока не было – только сейчас все это осознали.
Громить музеи – варварство, музеи нам ничего плохого не сделали. Грабить магазины пошло, товары там не штатовские, а один Китай.
Французские фермеры радовались, что на рынке возникнет теперь дефицит дешёвых вин и скандировали: «Бо-жо-ле! Бо-жо-ле!» – а больше ничего им и не надо было. Внезапно замаячила и цель.
Полуголый и сплошь татуированный старомодными драконами парень (местный анархист или провокатор) предложил заглянуть по дороге в Морской музей да и вытащить оттуда раззолоченный флагманский галеон адмирала дона Хуана Австрийского, победителя при Лепанто. Это будет не грабёж и не погром, а сплошная связь времён и поколений – пафосный галеон выполнен в натуральную величину, и туда поместится чёртова уйма народу.
Галеон предполагалось протащить по набережной, спустить на воду, прочесать весь Балеарский архипелаг и достичь тайного островка, где окопались проклятые глобалисты. Бить их не будут, но охрану точняком искупают в море…
Особенно по вкусу пришлась эта идея несунам-варягам, и они чуть было не уронили своё прекрасное знамя, но знамя так на них прикрикнуло, что потомки пенителей моря только крякнули, подняли Лидочку повыше и затрюхали дальше.
– Мама, мы гуляем! – неистово и натужно лгал сэр Теренс. – Тут народное гуляние! Фиеста, фламенко, сардана!
Кто-то кричал, что надо идти в Аквариум, освобождать томящихся там красивых рыбок, скатов и прочих морских тварей. Довольно им кривляться за бронированным стеклом на потеху туристам! А хлынувшая волна аккуратно и безвредно вынесет несчастных узников в море. Но возникла дискуссия насчёт акул, этих символов империализма: им тоже свободу или хрен им в зубы? Хрен победил, а цель опять пропала, хотя направление выбрали верное.
Но всё-таки не зря пустились в дальний путь посланцы Южной Америки со своим дутым символом. Латиносов было не так и много, зато они всех переорали:
– Абахо Кристобаль Колон! Абахо эль альмиранте! Леннон, Марли, Че Гевара!
– Йа-а! Шуб-Ниггурат! – одиноко гнул свою линию Ктулху.
Новая цель воодушевила всех, возникли стихийные регулировщики, направлявшие товарищей борцов на основные магистрали, ведущие в сторону портовой площади. Галеон и Аквариум убереглись. В самом деле, до каких пор этот сучий поработитель Нового Света, с которого, собственно, и начался весь глобализм, будет торчать на своей пятидесятиметровой колонне? Не по силам? Это как сказать! Ведь с нами фермеры Франции, хоть и без тракторов! В Эйфелевой башне было триста метров росту, и где теперь эта башня? Лифт отключён? С нами Ронни Абрахам – великий человек-муха, покоритель небоскрёбов и плотин, вечный геморрой всех полиций мира! Он заберется наверх, обвяжет истукана тросом… Ах, нету троса? Найдём! Гений народного гнева только обостряется в минуты испытаний!
Но миллионы телезрителей уже видели, что площадь Порталь де ла Пау надёжно огорожена стеной, состоящей из полицариев всех стран. За стеной набычились пожарные машины.
Охранители лупили дубинками по пластиковым щитам, как гориллы перед атакой. Новозеландские командос снова под стук барабана завели грозную боевую песню, призывающую к многочисленным человеческим жертвам. Бунтари приготовили рогатки и всякую метательную снасть. Затормозившие варяги потихоньку спустили Леди на землю, где её тут же подхватил Теренс Фицморис, герцог Блэкбери.
– Ну, слава богу! Уходим, дорогая, уходим! Мама, смотри, мы сейчас уйдём вправо от бульвара!
– Это что же я натворила? – ужаснулась Леди, привычно полагая себя виновницей любых – безобразий. – Правильно бабушка говорила: «Лидка, ты своей смертью не помрёшь – к тебе звездарики придут»… Я-то в детстве думала – это пришельцы такие…
Воинства Хаоса и Порядка медленно сближались – впрочем, не в первый и не в последний раз. И всегда такое сближение кончалось плохо, да иначе и быть не могло.
Никто в нынешней мутной Объединённой Европе, начиная с королей и президентов и заканчивая любомудрами Сорбонны, не хотел и не собирался брать на себя ответственность ни за что. Ни за башню Эйфеля, ни за сгоревшую Софию, ни за рухнувшие венские мосты через Дунай. Варвары жить по-старому не желали, а по-новому не знали как. Старые политические зубры отошли от дел, молодые бычки неизменно выказывали себя телятами. При этом все дружно дорожили постами, престолами, эполетами, окладами и электоратом. Лейтенант Бонапарт никак не мог появиться в этом мире, а «железного ажана» Франсуа Монкорбье, грозу арабов, подняли на воздух за компанию с Эйфелевой башней.
Но гуманизм требовал всё новых жертв, а Древо Свободы щедро поливалось известно чем. Предстояла очередная бестолковая бойня.
И тут прямо из анекдота пришёл лесник и выключил свет.