Дворец Холирудхаус,
Эдинбург, весна 1510
Мы с Яковом так счастливы, что даже возвращение двух его бастардов из Падуи не омрачает нашего покоя. Александр, которого теперь именуют архиепископом Сент-Эндрюсским, и его сводный брат Яков, граф Морей, приехали, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и я приветствую их со сдержанной вежливостью. Я представляю им обоим законного сына их отца и говорю, что это Артур, принц Шотландии и островов, герцог Ротсей. Оба брата преклоняют колени перед колыбелью и приносят присягу, а Александр щурится поверх круглых очков, сидящих у него на кончике носа, и замечает, что принц какой-то маленький для такого громкого титула. Меня это высказывание ужасно смешит.
Я даже не возражаю, когда Яков назначает Александра лордом-канцлером.
– Мне нужен человек, которому я могу доверять, – говорит он.
– Да он же совсем еще мальчишка, – отвечаю я с некоторым раздражением.
– Здесь, в Шотландии, мы быстро взрослеем.
– Ну что ж, главное, чтобы он не забывал, что все его достижения и помыслы должны быть направлены во благо его законнорожденного брата.
– Уверен, что Дезидерий Эразм не забывал об этом ни на мгновение, – успокаивает меня Яков со своей неизменной усмешкой.
Я все-таки получаю ответ от Екатерины и с удивлением вижу, что он написан ее собственной рукой и скреплен ее печатью с изображением граната. Письмо оказывается очень личным, где она признается в том, что пристыжена и огорчена тем, что потеряла ребенка, и несмотря на то, что ребенок был женского пола, она считает, что подвела Гарри в том единственном, чего ему недостает, не сделала их счастье полным. Это письмо становится для меня таким шоком, что я забываю о своей обиде и праведном гневе. Неожиданно для себя я задумываюсь о судьбе своих так недолго поживших дочери и сына. Я понимаю, как жестоко с моей стороны было напоминать ей о том, что она собирается рожать первого ребенка в таком позднем возрасте, в двадцать три года, и тот факт, что она прочла мое письмо и потеряла ребенка, делал эти слова еще более бессердечными. Я преисполняюсь сожалением и стыдом из-за того, что позволила духу соперничества выплеснуться в откровенно недобрые помыслы.
С ее письмом в руках я отправляюсь в свою часовню, чтобы помолиться о душе нерожденного ребенка, об утолении горя Екатерины, о смягчении разочарования Гарри и о троне Англии. Я молюсь о том, чтобы Господь даровал сына и наследника молодой женщине, которая была мне сестрой вот уже восемь лет, которую я любила, за кого я непрестанно молилась и которой не прекращала завидовать все это время.
Затем я склоняюсь еще ниже и возношу молитву святой Маргарите, которую проглотил дракон и которой как никому другому известна тайная радость спасения от самого худшего, что могло произойти. Она вышла невредимой из брюха чудовища, так и я вышла из родильной живой и невредимой, с сыном и единственным наследником Тюдоров в моей колыбели. Я бы никогда не пожелала зла Екатерине, Гарри или Марии, я искренне сочувствую их утрате, но мой сын Артур – наследник шотландской и английской короны, и так будет до тех пор, пока она не родит сына. И только тогда ее ребенок займет место моего на троне Англии. Ну кто сможет упрекнуть меня в маленькой тайной радости от того, что у меня есть сын, а у нее – нет?
Наш посол в Англии пишет, что Екатерина потеряла одного ребенка, девочку, из двойни, которой она беременна, но удивительно, она все еще носит второго ребенка.
– Это весьма необычно, – замечает мой муж, читая письмо вслух возле камина в моей спальне после того, как все мои фрейлины были отосланы на ночь. – Ей очень повезло.
Я чувствую, как меня окатывает волна раздражения при мысли о том, что в то время, как я на коленях молилась об утолении горя Екатерины от потери ребенка, она могла остаться беременной мальчиком. Ну надо же, она написала мне такое полное трагизма письмо, в то время как все еще была беременна! И выдумала какие-то страдания из совершенно незначительного повода!
– В каком смысле необычно? – сухо осведомляюсь я, раздражаясь еще и от того, что мой собственный муж находит интересными всякие странные вещи, вроде лекарского дела, чтения ужасных книг с не менее ужасными рисунками разрезанных и пораженных заболеваниями сердец и вспученных внутренностей.
– Необычно то, что она потеряла не обоих детей сразу, а сохранила одного из двойни, – отвечает он, перечитывая письмо. – Да будет Господь милостив к ней. Надеюсь, с ней произошло именно так, потому что обычно невозможно потерять одного из близнецов и сохранить второго. Интересно, как она узнала о том, что у нее еще остался один ребенок. Какая жалость, что ее не может осмотреть хороший лекарь. Возможно, она не беременна, а к ней еще просто не вернулись обычные женские недомогания.
Я прижимаю ладони к ушам.
– Да как вы можете говорить о женских недомоганиях королевы! – протестую я.
Яков же просто смеется, опуская мои руки.
– Я знаю, что тебя это возмущает, но она такая же женщина, как и все остальные.
– Я бы никогда не позволила лекарю осматривать себя, даже если бы умирала в родах! – горячусь я. – Как можно мужчине подходить даже близко к королеве в такой час? Моя бабушка особенно наказывала мне, что королева должна отправляться в уединение, где ей могут прислуживать одни женщины, и пребывать там в темноте, в запертых и занавешенных комнатах или в одной из них. Ей нельзя даже видеться со священником, который приходит, чтобы отслужить мессу, он должен делать это, скрываясь за ширмой.
– Но как же быть, если женщине, находящейся в уединении, понадобится помощь лекаря? Что, если что-то пойдет не так? Разве твоя бабушка сама чуть не скончалась во время родов? Неужели ты думаешь, что ей помешала бы помощь лекаря в такой момент?
– Да что мужчина может понимать в подобных вещах?
– Маргарита, ну не будьте же так глупы! То, что происходит с женщиной, не является таинством! И коровы, и свиньи рожают своих детенышей. Неужели ты думаешь, что королевы рожают как-то иначе? Не так, как все остальные живые существа?
– Я не хочу об этом слышать! – Я срываюсь почти на визг. – Это ересь! Или предательство! Или и то и другое!
Я закрываю руками раскрасневшееся от возмущения лицо, но он снова берет меня за руки и нежно целует каждую ладонь.
– Тебе и не надо об этом слушать, – говорит он. – Я не прорицатель или гадалка на деревенской ярмарке, я могу знать о чем-то, не крича об этом на каждом углу.
– В любом случае она, должно быть, самая удачливая женщина в мире, – с обидой говорю я. – Если она сумела получить сочувствие всего христианского мира в связи с утратой дочери, одновременно выносив сына.
– Возможно, так и есть, – соглашается он. – Во всяком случае, я очень на это надеюсь. – Он отворачивается и снимает рубашку. От этого движения вериги издают тихое клацанье.
– О, снимите эту ужасную штуку! – прошу я.
– Как пожелаешь, – говорит он. – Все, что угодно, для того, чтобы угодить второй по везению женщине в мире. Если ей вообще можно угодить, поскольку она всегда считает себя второй – по праву наследия, по величию, по размеру и богатству ее королевства, а теперь и ожидающей, что и ее сына оттеснят на вторые роли.
– Я вовсе не это имела в виду! – протестую я.
Он обнимает меня и не утруждает себя ответом.