КАРИНКИ ИЗ ПАМЯТИ
СЛАВКА
Славке далеко за семьдесят. Ногой двигаю стул:
– Садись.
– Я своё отсидел.
Расставляем шахматы. Славке всё равно, каким цветом играть.
Он похож на большую старую птицу. Крючковатый нос, спутанные серые волосы. Пальцы рук не гнутся: то ли военная контузия, то ли колымские лагеря. Обыграть его позиционно невозможно. Отодвигаю доску: – Партия г…
– Совершенно верно!
Бросаю на стол журнал «Юность»: – «Приключения Чонкина»
читал?
– Ещё бы нет. Фуфло!
– Почему? Смешно же?
– Именно. Мы за этот смех кровью платили.
Спорим за Симонова «Живые и мёртвые».
– вот она правда о войне.
– Не согласен: струсил, сука. Мы от него большего ждали.
Дал ему свои стихи. Полистал: «Не пиши больше никогда!»
Прости, Славка…
ПРО ТЕСТЯ
Мой тесть был человеком весёлым и открытым. Про таких в деревне говорят: «Негорюха».
В сорок шестом году он окончил школу механизаторов и по распределению отправился в елховский колхоз. В колхозе не кормили, а семья, в которой его поселили, к столу не приглашала.
Промаявшись с неделю, он ушёл к маме в Кошки. Мама хоть и не купалась в роскоши, но пару картофелин единственному сыну нашла. Старшие братья и отец погибли на войне.
Через два дня пришёл участковый с конвоиром. Пятнадцатилетнему дезертиру дали год.
Год, не десять, и в Воркуту не сослали, а пристроили на Красную глинку к военнопленным.
Немцы что-то копали, а он на лошадке отвозил грунт. Работа – не бей лежачего. Кормили три раза в день, да ещё лошадке полагался овёс, и тесть бессовестно приворовывал. Был большой соблазн продлить райскую жизнь года на три, но старшие отсоветовали. За мелкую кражу или поломку инвентаря могли дать очень серьёзный срок.
Через двенадцать месяцев, с буханкой хлеба от администрации и тремя кусочками сахара от немцев, он оказался за воротами лагеря. Но главной своей удачей в жизни всегда считал справку об освобождении.
С ней он устроился в лесничество и получил паспорт. Тёща, пожизненная колхозница, получила паспорт в 59-ом, когда родила мою жену.
ТРИ КОЛОДЦА (маленькая повесть)
1
Дед Боряй пришёл к отцу в тёплый июльский вечер. Молча достал из внутреннего кармана пиджака бутылку самогона и поставил её на клеёнчатую скатерть стола. Отец принёс из сеней свежих огурцов, шмат пожелтевшего сала и хлеб. Выпили.
– У Бамбурихи брал?
– А у кого ещё?
– Наглеет сучка. Гольная сивуха.
Похрустели огурцами. Отец порезал на газете сало и хлеб. Плеснули ещё.
– За чем пожаловал, дед?
– Уезжаю я, Сашка. В город, к дочке.
– Слышал, да не верил. Как же твои больные теперь? Ведь со всего Союза едут.
– Помочь я им больше не могу. Сила в траве исчезла. Как семь лет назад карьер открыли, так и стала она чахнуть да сохнуть. Одни бастылы остались.
– Траве-то что? Копают и копают. Её не трогают.
– Земля обиделась. Видать её за живое задели. Вспомни: сколько ягоды, грибов, орехов было. Где это всё?
– Да-а. Карася в озере и того не стало. Прогресс, мать его.
Разлили остатки. Отец пошарил в тумбочке и достал бутылку водки. Дед одобрительно хмыкнул.
– Старуха пристала, – заторопился он, боясь захмелеть раньше времени, – колодец надо выкопать для новых жильцов. Сам знаешь, за водой в улицу ходим чуть не версту.
– А вам-то что? Пусть они и думают.
– Не хочется, чтобы зло держали. Пусть добром поминают.
– Ты дом за сколько отдал? За четыреста? Вот и колодец столько встанет. Там вода глубоко, если она вообще есть.
– Бог с ними, с деньгами. Я с людей денег не брал, но ведь давали. И по почте присылали и соседям оставляли. Вот пусть они на благое дело и пойдут.
Боряя я провожал за полночь. Когда вернулся, отец ещё не спал. Курил у окна и стряхивал пепел в цветочный горшок.
– На мотоцикл ещё копишь? – спросил меня, не поворачиваясь.
– Коплю.
– Сколько осталось?
– Пятьсот.
– Яву, что ли?
Я промолчал. Вишнёвая красавица снилась мне ночами. В начале лета удалось подработать на кирпичном заводе, а в августе обещали взять дорожники. Жаль, каникулы короткие.
– Пойдёшь со мной на колодец?
Я уже прикидывал такой вариант. Отец платит подсобнику десять рублей в день. Если колодец глубокий, метров двадцать, то можно срубить рублей пятьдесят. Где ещё за неделю столько заработаешь?
– Пойду, если возьмёшь.
– А чего не взять? За неделю рук не отмотаешь. У меня заночуешь или к своим пойдёшь?
– Останусь.
– Не зачитывайся.
Отец снял с вешалки старое пальто и ушёл в сени. Летом он никогда не ночевал в избе.
Утром рано отец толкнул меня в плечо:
– Просыпайся. День на дворе!
– Днём петухи не орут, как оглашенные, – возразил я, но ноги с постели свесил. На пол упала книжка, которую я по привычке открыл перед сном, но так и не прочитал ни строчки.
Траву в саду густо облепили тяжёлые капли росы. Солнечный свет, пробиваясь сквозь листву яблонь, жадно слизывал утреннюю прохладу. Пока я умывался у бочки с водой для полива, отец приготовил классический завтрак: десяток сваренных вкрутую яиц, всё тоже старое сало и чай в кружке. Завершали натюрморт пучок зелёного лука и соль в спичечном коробке.
По дороге отец ещё раз предложил мне кирзовые сапоги вместо открытых сандалий: «Земля набиваться будет, вытряхивать устанешь».
– Ерунда, вытряхну.
– Как знаешь.
Дед Боряй поджидал нас на крылечке. Его крошечный домик располагался на большой поляне между двух улиц.
Раньше здесь были огромные огороды, на которых сеяли картошку, подсолнечник, свёклу и даже коноплю, но постепенно они исчезли. Сначала советская власть озаботилась «чрезмерными» доходами крестьян, а затем и сами крестьяне перестали заморачиваться с огородами. Есть пятнадцать соток, куда воткнуть пару яблонь и разбить грядки, да и ладно.
Создать путный колхоз в селе не удалось: в округе не было пригодной земли для посевов. Холмы, овраги и перелески тянулись на многие километры. Не заладилось и с овцеводством. Хохлы не казахи и ремеслом чабанов не овладели. Точку этой возне поставили геологи. Просверлив несколько дырок, они объявили о несметных залежах серы, которую можно добывать открытым способом. Срочно построили комбинат по переработке и бесхозные крестьяне пополнили ряды самого передового класса рабочих. Правда, ещё через три года выяснилось, что сведения о залежах серы сильно преувеличены, но это другая история.
Встречать нас выскочила и Боряиха, крошечная сухонькая старушонка в переднике и калошах на босу ногу.
– Бессовестные, – набросилась она на отца и деда. – Без бутылки уже и договориться не можете. Пьяницы горькие!
Мне стало смешно. Все знали, что дед Боряй выпивает только по большим церковным праздникам и «по случаю», когда надо было договориться с мужиками что-то сделать: перекрыть крышу или поправить крыльцо. Сам он занимался исключительно травами и лечением. Бабулька под его руководством собирала и сушила травы, готовила мази и настои. Ни скотины, ни огорода у них не было.
– Не шуми, тётка, – попытался урезонить её отец. – Лучше место поищем, где колодец копать.
– А что его искать, – старушка соскользнула с крыльца и засеменила по тропинке, – Вот здесь, – указала она, отойдя от дома метров на восемь.
Отец ошалело посмотрел на неё: – Здесь воды нет!
– Как это нет? Везде есть, а здесь нет?
– Где это везде? До ближайшего колодца почти километр!
– Вот и выкопай рядом!
– Я выкопаю, но воды не будет.
– Копай глубже, она и появится.
– Дед! Хоть ты её вразуми, – взмолился отец.
Но Боряй только боязливо поёжился и пролепетал: – Сашк! Может, правда, поглубже.
Сердце моё ёкнуло: сейчас отец психанёт, и плакал мой полтинник.
Но отец с минуту постоял в растерянности и махнул рукой: – Мне ваших денег не жалко!
Он поплевал в ладони, взял укороченную штыковую лопату и вырубил на месте указанном бабкой ровный квадрат. Поделив квадрат на части, аккуратно снял дёрн. Я тут же унёс его в сторонку и, прихватив вёдра, поспешил к намеченной яме. Отец, вкопавшись с угла, насыпал землю в вёдра, а я относил их и высыпал подальше. Постепенно вошли в рабочий ритм, внешне неторопливый, но «убористый».
На глубине около метра пошла глина. Резалась она ровными пластами и почти не крошилась. Отец вылез из ямы, взял длинную верёвку и, прикинув расстояние, привязал один конец к столбу. Пока не поставим ворот, спускаться и подниматься из колодца он будет при помощи этого нехитрого приспособления. Закурив папиросу, глянул на солнце: день едва начинался.
– До завтра свободен. Метра четыре пройду один.
Это отцовская фишка. Выбрасывать грунт с такой глубины мог только он.
«Свои» сидели за столом и пили чай. В большой алюминиевой чашке лежали варёные яйца, в другой – огурцы. На обложке старого журнала горкой насыпана соль.
– Сидай з нами! – засуетилась бабушка, обмахивая полотенцем чистую скамью и доставая из шкафа мой любимый бокал. – На дачи з молоком издыли, печь не топила, не стряпала!
Бабушка говорила на собственном языке, коверкая украинские и перевирая русские слова.
– Гуцулка! – смеялся над ней дедушка.
– Богато ты разумиешь!
– Мне бы помыться, – попросил я, с отвращением снимая тяжёлые от набившейся грязи сандалии.
Конец ознакомительного фрагмента.