Вокруг Иштвана
С чего все началось
Нулевая точка венгерской истории дана в наглядных зрительных ощущениях. На площади Героев у основания тридцатишестиметровой колонны стоят семь бронзовых всадников во главе с князем Арпадом, спиной к уральской прародине, лицом к западу. Они пришли на берега Дуная в 896 году, а через тысячу лет, в 1896 году, на этой площади страна праздновала тысячелетие собственной истории, установив здесь и этих всадников, и бронзовых национальных героев в двух монументальных колоннадах чуть позади. К этому монументу, и в особенности к 1896 году, мы будем возвращаться не раз, поскольку тут что ни концепт, то с двойным дном: и герои не совсем те, и всадники выглядят не так; но начать стоит с самого наименования праздника. Венгрия отмечала тогда Тысячелетие обретения родины, Honfoglalás[1]. Юбилей приобретения, даже «завоевания» родины, как утверждают иногда словари. Вот так.
Да, в дополнение к непонятному языку, к привычке произносить сначала фамилию, а потом имя (а имя жены писать, прибавляя к имени (не фамилии!) мужа частичку né), к манере измерять покупаемый кусок колбасы не граммами, а декаграммами, деками, Венгрия отличается от соседей еще и своеобразным отношением к собственной истории. Обычно народам приятнее лелеять мысль о том, что они – исконные хозяева своей земли, что они здесь – издревле и что все вокруг принадлежит им испокон веков. Венгры же предпочитают помнить: «Мы пришли».
По сути, это была последняя, припозднившаяся на два столетия, волна Великого переселения народов. Или пролог к сегодняшней глобализации, гоняющей по миру людей, информацию, товары и идеи. Хотелось бы сказать, что венгры благожелательно относятся к пришельцам, но научная добросовестность не позволяет: Венгрия ХХ века не знает большой миграции из мусульманского мира, и, стало быть, полную проверку эта благожелательность еще не прошла. Зато в ее истории имеется пример внятно сформулированного мнения по данному вопросу, предельно авторитетного (большего авторитета и придумать невозможно) и достойного того, чтобы быть процитированным полностью.
«Откуда изначально преображалась Римская империя и вознеслись к славе римские правители, если не из многих прекрасных и мудрых людей, что устремились туда из различных провинций?..Ибо, приходя со всех концов провинций, чужестранцы приносят с собой всякие наречия и обычаи, оружие и научные знания и тем украшают и возвеличивают королевский двор, а самоуверенные сердца врагов изрядно устрашают. Воистину, слаба и недолговечная страна, где один язык и одна мораль. Поэтому завещаю тебе, сын мой, дай им пропитание своею волей и окажи достойный прием, пусть живут у тебя с большей радостью, нежели где-нибудь в другом месте (Proptereo tubeo te, fili mi! Ut bona voluntate illos nutrias et honeste teneas, ut tecum libentius degant quam alibi habitant)»[2].
Это святой Иштван из династии Арпадов, первый король Венгерского королевства, учит наследника государственной мудрости.
Есть ли в христианском пантеоне святой – покровитель иммигрантов? Иштван Венгерский – наилучшая кандидатура, честное слово.
Существование в центре Европы небольшого пришлого народа зависело в том числе и от того, будет ли найден верный тон взаимодействия с соседями. Много всяких кочевнических волн, вплоть до монголов, на этих же берегах появившихся в XIII веке, выплескивались с азиатских просторов в Европу, но не всем удалось построить и сохранить свою государственность. Венграм удалось.
Упомянутый король Иштван – фигура вполне символическая. Он был потомком Арпада в пятом поколении и, следовательно, замыкал собой доевропейскую, азиатскую праисторию мадьяр. При этом он стал первым королем, то есть начал историю государственную, европейскую, оседлую. Христианскую. Коронован был то ли в 1000-м, то ли в 1001 году: обе даты красивы, обе позволяют связать начало венгерской истории с началом нового тысячелетия от Рождества Христова. Но это еще не все. Иштван был так любезен, что скончался в 1038 году 15 августа, а папа римский Григорий VII оказался столь дальновиден, что, канонизировав венгерского короля в 1083-м, днем святого Иштвана объявил 20 августа. Тут число месяца, 15-е ли, 20-е ли, неважно. Важно, что это конец лета, финал августа, пора окончания сельскохозяйственных работ, время, когда все земледельцы всей страны вытирают пот со лба и садятся за стол. Это праздник не из календаря, а из «порядка вещей», как говорили в пушкинские времена. Бывало, день святого Иштвана пытались запрещать, как австрийцы после подавления венгерского восстания в 1849 году. Праздничные мероприятия запретить можно, но невозможно ни проигнорировать, ни отменить этот перелом в годовом цикле. Лето кончилось, урожай собран, новый хлеб испечен – рубеж пройден. И в социалистические времена праздник этот пытались нейтрализовать, скромно именуя Праздником нового хлеба, но ликвидировать его совсем, похоже, не пытались даже и самые атеистические или антимонархические правители.
Однако и это не всё. Похоронен был король в Секешфехерваре, городе, тогда служившем королевской резиденцией. Далее дела повернулись таким образом, что от тела короля была отделена мумифицированная правая рука. Затем последовало в XVI веке турецкое нашествие, разрушение усыпальницы, обретение руки Иштвана в Дубровнике в 1590-м и возвращение ее в Венгрию в 1771 году. Теперь Szent Jobb, Святая Десница, хранится в драгоценном ковчеге в базилике святого Иштвана в качестве первейшей реликвии страны, не столько религиозной, сколько государственной, формируя национальную идентичность фактами истории, наглядными, как таблица умножения.
Начало истории государства – с первого года нового тысячелетия. Главный национальный праздник отмечает собой важнейший для земледельческой страны момент годового кругооборота. И, наконец, единственный достоверный фрагмент мощей первого короля – рука, причем правая, то есть правильная и праведная, та, которой держат меч и кладут крестное знамение. Кажется, историю Венгрии сочиняли хорошие драматурги…
Анекдот в тему
Идут, стало быть, финно-угры с Урала на запад. Доходят до развилки дорог и видят камень. А на камне надпись: «Кто, мол, в одну сторону пойдет, тем – болота, комары да селедка в море. Кто в другую пойдет, тем – виноград, Дунай и горячие источники». И те, кто умел читать, пришли на Дунай.
Торт Отечества
День 20 августа, конец лета – рубеж, очевидный для земледельца, но, как выяснилось, и горожанину он внятен точно так же, хоть по иным симптомам и знакам: в конце августа заканчивается высокий сезон, разъезжаются потихоньку иностранные туристы, толпившиеся на улице Ваци и галерее Рыбацкого бастиона. Зато возвращаются из отпусков местные жители, привозят от бабушек-дедушек отвыкших от школы детей, и город вступает в свое лучшее время. Лето не то чтобы заканчивается, но осторожно начинает напоминать, что когда-нибудь оно все-таки, пожалуй, закончится. Солнце перебирается в созвездие Льва. Все, что могло и должно было цвести и плодоносить, уже благополучно отцвело и принесло плоды в свое время, и впереди – осень и школа, и отпуск заканчивается. Хотя пока не верится.
В конце августа действительно что-то меняется в воздухе, в ритме жизни, в настроении. В 2006 году в этот же день, в праздник, как раз во время вечернего фейерверка, над городом пронесся ураган, ломавший деревья и сметавший торговые палатки. Сотни людей тогда были ранены, пятеро погибли. Сейчас на набережной, на Будайской стороне, на месте рухнувшего на людей дерева, стоит памятник, не похожий ни на что другое в городе – деревянный, будто сделанный по детскому рисунку, с плачущими птицами и лицом-солнцем. Так что трудно отделаться от ощущения, что главный венгерский праздник отмечают и высшие силы. По-своему.
С недавних пор, с 2007 года, день святого Иштвана стал отвечать на вопрос «Кто мы, откуда пришли и куда идем?» еще более определенно и внятно, чем раньше. Раньше тоже разнообразных символических акций хватало: торжественно выносили на площадь ковчег со Святой Десницей, пели и плясали, устраивали вечером над Дунаем фейерверк, про который зрители каждый раз говорили: «Это что… Вот в прошлом-то году!..» Теперь же у праздника есть еще один аспект, уже совсем не религиозный и даже не исторический, зато настолько точно выражающий характер страны, что его появление выглядит едва ли не саморазоблачением, самохарактеристикой народа, настолько честной, что диву даешься.
В этот день страна выбирает себе символ.
Торт.
Перед праздником кондитеры Венгрии представляют специальному жюри свои произведения – авторские торты, соответствующие заранее определенным критериям. Жюри пробует и выбирает. Затем, вытерев губы салфеткой, объявляет: «Торт страны на текущий год – этот». И до следующего дня святого Иштвана государственный флаг, красно-бело-зеленый, будет осенять собой каждый кусок «тортов Венгрии» в лучших кофейнях страны.
Здесь нужно оценить по достоинству степень откровенности народа, избирающего себе такой символ. Есть страны, где, чтобы понять дух и душу, нужно обратиться к национальной поэзии или философии. Про Англию, например, все расскажет ее инженерия, в том числе социальная, но по английской кулинарии выводы о характере страны можно делать лишь от противного. Было бы столь же ошибочно судить о Венгрии по ее инженерным решениям, хотя и тут, надо сказать, страна оказалась на редкость откровенной. Перед вступлением в Евросоюз в Будапеште установили самые большие в мире песочные часы, которые предполагалось переворачивать раз в год. Так вот, эти песочные часы не ходят. Не все страны отличаются особыми талантами в сфере механики и техники, но, кажется, никто еще не говорил этого о себе с такой определенностью.
Другое дело еда. Те, кому случалось провести в венгерской столице хотя бы день, согласятся: при взгляде отсюда гедонистическая идея торта как «символа страны» уже не кажется чрезмерно категоричной. Для города, где, например, купальни с горячей водой и ночными молодежными дискотеками носят имя государственного деятеля, «лучшего из венгров», Иштвана Сечени, это, пожалуй, даже ожидаемо. Есть ведь что-то логичное в том, что символом куртуазной Франции служит Марианна, правда? Для венгров, разместивших в сказочном замке в столичном парке Сельскохозяйственный музей, а на барельефах Национального банка изобразивших стада коров и овец, для потомственных земледельцев, знающих толк в колбасах и сладостях, возвести в статус подарка любимому Отечеству не что-нибудь, а торт – шаг вполне последовательный. В конце концов, ведь именем святого Геллерта, первого христианского просветителя, здесь назвали – вы будете смеяться – тоже купальни. Так как же не назначить именно торт символом страны?
Кофе к торту
Спрашиваешь чашечку кофе – уточняют какого. Просишь кружку пива – несут, какое есть.
Это не пивной и не чайный мир – винный и кофейный. На фразу «Чай пью» здесь реагируют вопросом «Болеешь?». Чая в культуре нет настолько, что нет своего слова. Венгры, придумавшие собственные названия интернациональным понятиям «кино» и «парламент» (mozi и országgyűlés соответственно), чай называют, честно прочитывая по одной английские буковки: «т-э-а».
Геллерт
Геллерт – это купальни, а также гора, у подножия которой они находятся, а также святой покровитель Венгрии. Именно в такой последовательности: купальни, гора, святой.
Итак, купальни. Купальни Геллерт были построены между 1912 и 1918 годами, то есть из шести лет строительства четыре пришлись на время Первой мировой войны. Здание с куполами на Будайской стороне, над Дунаем – это и отель (тогда – самый роскошный и модный, какой только можно было себе представить!), и купальни, вместе, в одном сооружении. Внутри бассейны с термальной водой (центральный – под стеклянным сводом), мозаичные орнаменты на стенах, разноцветные витражи, статуи, резные каменные колонны, постаменты которых покрываются прозрачной корочкой солей и минералов, растворенных в воде, льющейся со всех сторон.
Купальни слишком важны для Будапешта, слишком многое в нем объясняют, чтобы можно было ограничиться в этой книге одним-двумя упоминаниями. Мы к ним (и в них) еще вернемся.
Гора. Купальня стоит у подножия горы, на которую забираются туристы, устав от плотной цивилизации города, поняв, что несколько перебрали концентрированной «австро-венгерскости» и надо передохнуть. Там камни, трава, сплетающиеся кронами деревья и наверху – Статуя Свободы. В том, что будет сейчас о ней рассказано, фактической правды – примерно половина, остальное вымысел, но неслучайный.
Задумывалась статуя, если верить городской легенде, как памятник Иштвану Хорти, сыну адмирала Хорти, правителя Венгрии в годы Второй мировой. Как известно, воевала Венгрия на стороне фашистской Германии. Но после разгрома под Сталинградом ее правительство все чаще задумывалось о том, что из войны, уже почти проигранной, надо как-то выходить. Дело дошло до тайных переговоров с союзниками. Но еще в августе 1942 года не вернулся из авиаполета на Восточный фронт 38-летний Иштван Хорти, летчик и официальный преемник отца на посту главы государства. Летом 2012 года российские поисковики объявили, что нашли под Воронежем обломки самолета Хорти. Самолет не был сбит – ни зенитными орудиями, ни в бою. Это была авиакатастрофа, и вряд ли случайная. Так или иначе, но Хорти-старший заказывает памятник в честь погибшего сына. Скульптор Жигмонд Кишфалуди-Штробль (1884–1975) принимается за дело и ваяет этакую Мать-Родину с пропеллером в поднятых руках: летчик же погиб. Но дальше, как рассказывает легенда, а мы послушаем, ситуация сложилась интересная: скульптор почти закончил работу, когда в Будапешт вошла Красная армия, а в мастерскую к скульптору – маршал Ворошилов. «Чему памятник?» – «…Освобождению Будапешта Красной армией!» – «А пропеллер зачем?» Тут надо напомнить, что Климент Ефремович Ворошилов был кавалеристом, конником, и всю эту технику-механику не жаловал. Надо полагать, нахмурился. Скульптор и тут не растерялся: «Сделаем!» – и, переделав скульптуру, дал в руки статуе пальмовую ветвь как символ мира. Статуя была установлена на вершине горы Геллерт в 1947 году и названа «Освобождение». На постаменте имелась надпись: «В память о советских героях-освободителях…», а перед постаментом первоначально стояла большая бронзовая фигура советского солдата с автоматом. Первый раз бронзового солдата сбросили во время революции 1956 года, но после ее подавления вернули на место. А в начале 1990-х, когда Венгрия окончательно прощалась с соцлагерем, все советские памятники в Будапеште были перенесены в Memento Park[3] на окраине Буды. Скульптура солдата с горы Геллерт тоже. Статуя же с тех пор носит иное имя – не «Освобождение», а «Свобода», что несколько иначе расставляет акценты, даже если не знать, что свобода по-венгерски szabadság и что тем же словом называется отпуск: «Szabadságon vagyok» – «Я в отпуске».
Легенда все врет. Большинству горожан она стала известна из фильма 2000 года под названием «Anyád! A szúnyogok», что приходится переводить как «Мать твою, комары!». Фильм – про двух великовозрастных оболтусов с мелкими криминальными наклонностями, нечто среднее между «Джентльменами удачи» и «Карты, деньги, два ствола». Приятели Капа и Пепе ввязываются в уголовные затеи, но ни интеллекта Остапа Бендера, ни родовых традиций Бени Крика за ними нет, и потому ничего существенного у них не получается. В финале, забравшись на гору Геллерт, они ни с того ни с сего устраивают дискуссию про статую – вот тогда и появляется анекдот про погибшего летчика и творческую инициативу советского командования. Впрочем, рассказывали такое и раньше. Скульптор был весьма огорчен и показывал эскизы неосуществленного памятника Иштвану Хорти. Да, не похоже.
Но легенде не нужно быть истиной, чтобы оставаться справедливой. Готовность следовать руководящим указаниям за скульптором (безусловно талантливым и заслуженно прославленным) водилась и художественным успехам, как оно обычно и бывает, не способствовала. В 2011 году выяснилось, что скульптурная группа во Дворце культуры им. Франко в Кировском районе Донецка – восторженно глядящие ввысь мужчина (с молотком) и женщина (со снопом) при детях-пионерах с гирляндой цветов: «Великому Сталину от благодарного венгерского народа» – тоже работа Кишфалуди Штробля[4].
Во всей этой ситуации любопытен баланс между желанием ликвидировать неприятные воспоминания и сохранить историю страны. Бронзового солдата сняли, но не переплавили. Статую власти подумывали было снести – население воспротивилось. Недоступный иностранному уху нюанс переименования снял пафос, избавил от отношения к монументу как к сакральному идолу и освободил новые поколения от чувства вины. Парадоксальным образом чувство ответственности от этого лишь усилилось, но об этом – после.
Святой покровитель. Имя горы – Геллерт, но это уже венгерская форма, Gellért. Католический мир знает его как св. Герарда Венгерского, а изначально его имя звучало как Джорджо Сагредо (ок. 977–1046). Жил он в Венеции, происходил из семьи, стоявшей близко к власти. Соответственно, и его ожидала церковная карьера, однако ничто не предвещало такую! Будучи уже приором бенедиктинского монастыря, он отправился в паломничество в Святую землю. Но случился шторм, корабль прибило к острову, где ему и пришлось провести некоторое время, находя утешение в беседах с такими же бедолагами, среди которых оказался аббат из Венгрии. Это 1015 год: пятнадцать лет тому назад принял крещение король Иштван, и венгерское христианство не насчитывает еще и одного поколения. Аргументацию венгра нетрудно вообразить: страна находится в состоянии первого и самого решительного выбора – «Европа или Азия?»; вчерашние кочевники к усвоению Евангелия не готовы; королю, занятому внешней политикой, налогами и армией, не разорваться, и помощник нужен. Опять же, стать просветителем целого государства – это ли не карьера! Геллерт является к венгерскому королю, становится учителем королевского сына Имре и епископом земель на юге Венгрии, но гибнет без малого семидесятилетним, когда после смерти Иштвана восставшие язычники сбрасывают его с горы в Дунай в бочке, утыканной гвоздями. Так заканчивается его земная жизнь и начинается небесная: канонизирован Геллерт был уже в 1083 году и с тех пор считается покровителем Венгрии.
Статуя Геллерта с крестом в поднятой руке стоит на горе его имени, на фоне колоннады, правее купален, его же именем названных, ниже статуи Свободы. На другом важном месте города, в колоннаде площади Героев, стоит бронзовый святой Иштван, и, если пренебречь разделяющим их расстоянием, можно заметить, что статуи перекликаются, взаимно дополняя друг друга. Король Иштван на площади Героев держит крест в левой руке, а в правой, в той самой Святой Деснице – меч. Иштван прежде всего государь, правитель, политик. Недаром он без колебаний и раздумий – вспомним выбор вер святого Владимира – принимает христианство западного обряда, поскольку оно означает коронацию папой римским, следовательно – признание короля легитимным правителем, а его страны – равноправным участником Corpus Christianorum. Крещение Иштвана, до того носившего имя Вайк, означало вхождение венгров в Европу, а христианство служило входным билетом. Бронзовый Геллерт на горе, названной его именем, крест держит в правой. Меч в правой руке у правителя, крест в правой руке у святителя – логично. Будь статуи ближе друг к другу, взаимодополнительность персонажей прочитывалась бы еще яснее.
Выбор Венгрии. Историческое отступление
Самое интересное, пожалуй, в этой стране, помимо красоты и приятности Будапешта, – урок геополитики, преподносимый венграми. Не будучи европейцами по рождению, пришедшие сюда с Урала, мадьяры Европу выбрали. Сознательно или нет, единодушно или в спорах, однократно или с периодическим ренегатством, но – выбрали.
Первый раз – когда пришли на Дунай. Не они первые. Так же приходили в Европу в свое время и франки с алеманнами, и гунны, которых венгры одно время считали своими предками. Но вот монголы, скажем, как пришли, так и ушли. И о пребывании их на берегах Дуная, тут, на территории Будапешта, сообщает лишь легенда, венграми записанная. Сами же воители Чингисхана, хоть и ступили на земли бывшей Римской империи и Римской цивилизации, не заметив ее, откатились обратно – на Восток, в степь, в варварство. Венгры же пришли и остались.
Второй раз – приняв христианство. Первому королю венгров важно было стать не просто правителем, а правителем легитимным; легитимность же давало признание Римом. И вот уже прапраправнук кочевника Арпада получает корону из рук легата папы римского Сильвестра II. Политический, цивилизационный смысл этого акта очевиден, религиозный – вторичен; нерв религиозной жизни здесь спокоен, крупными учителями веры страна похвастаться не может, антирелигиозные кампании и при коммунистах известных границ не переступали.
Третьим актом европейского выбора венгров можно считать ситуацию борьбы с Османской империей. Первая венгерская катастрофа, битва при Мохаче, в 1526 году прервала поступательное развитие государства, оказавшегося под властью турок-мусульман. Проводить ли параллели с Ордой и Русью? Два века, XVI и XVII, в созидательной истории страны ушли псу под хвост; Венгрия тратила силы на безнадежные восстания и безуспешные войны, но от выбора не отступилась и азиатским государством не стала.
Далее – фокус создания Австро-Венгрии, этого «предварительного эскиза» Евросоюза. Можно сколько угодно говорить о том, что идеальным это государство не было, что оно, как Кощей, караулило собственную смерть – в игле, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце; читай «в дуализме». Но формулировка Андрея Шарова и Ярослава Шимова, описавших Австро-Венгрию как пример «умеренного процветания, относительного спокойствия и скромного благополучия»[5], подозрительно смахивает на характеристику государства, максимально совершенного в несовершенном мире и с несовершенными людьми.
Пятый раз выбор был сделан в 1989 году. Страна, социалистической считавшаяся только приличия ради, создавшая строй, почти официально называвшийся «гуляш-коммунизм», от членства в СЭВ и Варшавском договоре получавшая едва ли не сплошные пряники, не возражавшая против характеристики «самый веселый барак в соцлагере», распрощалась с соцлагерем в одночасье. В венгерском языке есть понятие rendszerváltás, «смена режима», но нет мифологии этого события. Смена режима обошлась без театральных декораций: без клятвы в зале для игры в мяч, без речей с броневика, без штурма Парламента. Правящая партия уступила власть. Это тот самый случай, когда, по видимости, рассказывать-то не о чем, но, на самом деле, надо бы проштудировать и законспектировать, каким образом совершать революции, не проливая ни единой капли крови.
Как водится, равномерным и поступательным движение в Европу не было: история – не физика. Но любопытно, что этапы противостояния Венгрии Европе все же выглядят не как поворот обратно – мол, «знать вас не хотим, у нас особый путь». Скорее, как пауза в движении: уперлись и на понукания только огрызаются. Это упрямство ребенка, который знать-то знает, что взрослый прав, но слушаться не желает.
Так, похоже, выглядели отношения Венгрии с Австрией до середины XIX века, когда венгры долго упирались в ответ на попытки австрийских чиновников ввести тут нормальную, то есть формальную, на бумаге прописанную, юриспруденцию и каждый магнат почитал своим законным правом вершить суд и расправу в собственных владениях по собственному усмотрению, а не по писаным бумажкам. Это коллизия «Женитьбы Фигаро» Бомарше, только застрявшая на столетие.
Собственно, мысль о торможении, о нежелании бежать впереди паровоза Европы, приходит в голову на любой будапештской улице. Здесь застыл XIX век, точнее – «мирные времена», békeidők, то нормальное время, когда Европа развиваться-то развивалась, но в сумасшествие Великой войны еще не впала. Тут почтовые ящики на улицах – дизайна 1880-х, летом на маршруте по набережной – трамвай 1912 года изготовления, квартал за кварталом – застройка второй половины XIX века. И состав населения пока – тот, довоенный, не разукрашенный разноцветьем, известным по Парижу и Вене. И здание Парламента, в архитектурном смысле очевидно ориентированное на Парламент в Лондоне, отличается от Вестминстерского дворца принципиальным отсутствием Биг Бена: торопиться, следить за минутами – не венгерское это дело.
Выбор сделан, да. Выбор – Европа, да. Но – не впереди, не на лихом коне. В обозе, с гуляшом и гусиной печенкой, с опереттой и купальнями (вот уж место, навсегда отбивающее охоту торопиться куда бы то ни было), с кружкой пива и бокалом вина.
Но – выбор сделан.
Венгрия – особенная страна, да.
Вертикальная Буда и горизонтальный Пешт
Буда и Пешт. Это прочитывается при первом знакомстве с городом, с первого взгляда: город состоит из двух частей, и они – разные. Объединение состоялось 1 января 1873 года, когда в единый город превратились Буда, Пешт и городок Обуда (Старая Буда) на Будайской же стороне. Но и зрительно, и по сути, и в городской мифологии город делится не натрое, а надвое: на холмистую Буду на одном берегу Дуная и равнинный Пешт на другом.
Столицей всегда была Буда (по крайней мере, когда этот статус не переходил к Секешфехервару, Вишеграду или Пожони). И всегда на вершине холма возвышался замок… Правильнее было бы назвать его кремлем, но первые путеводители по Будапешту писались тогда, когда Кремль был только один-единственный, с красными звездами, тот, стены которого «утро красит нежным цветом», и распространять это имя на страну сомнительной социалистичности казалось, вероятно, кощунством. Хотя могли бы использовать слово «акрополь»…
Главное здание нынешнего будайского замка, или кремля, Королевский дворец с позеленевшим куполом, стоит на том же месте, что и его средневековые предшественники. Построенный при королях Анжуйской династии, расширенный при Сигизмунде Люксембургском (венгры зовут его Жигмундом) и богато украшенный при Матьяше, замок устремлял к небу шпили и башни, властно возвышаясь над окрестностями, где копошились занятые своими мелкими делами подданные. Народ – внизу, у подножия; власть – наверху, на горе.
Но зрителю, смотрящему на панораму Буды с пештского берега, видно: выше купола королевского дворца поднимается шпиль церкви Матьяша, являя собой наглядную иллюстрацию к тезису Августина Блаженного о том, что духовная власть выше светской.
Далее тот же внимательный наблюдатель заметит, что выше и дворца и церкви, на вершине соседней горы Геллерт, располагается малосимпатичное плоское сооружение. Днем, против солнца, его и не разглядеть толком, а вечером есть на что посмотреть и кроме этого бетонного прямоугольника. Так что в глаза оно не очень бросается, но, будучи замеченным, встраивается в общую картину, исполненную глубокого смысла. Это австрийская крепость, цитадель, по-венгерски Citadella. Император Франц Иосиф возвел ее в 1854 году, после подавления революции 1848–1849 годов, с тем чтобы держать под прицелом Пешт. Нынешнее здание концертного зала Вигадо, кстати, построено на месте предшествовавшего, разрушенного как раз в ходе обстрела с горы. До той революции на вершине горы работала обсерватория, основанная по распоряжению эрцгерцога Иосифа, палатина Венгрии, в начале XIX века; в 1815 году обсерваторию посетили император Российский Александр Павлович, император Австрийский и король Прусский, о чем упомянуто в «Записках» Александра Ивановича Михайловского-Данилевского[6]. Обсерваторию австрийцы уничтожили и возвели цитадель, которую венгры совершенно справедливо считали символом абсолютизма и тирании. Но – не сносили. Поставлено – пусть стоит. А то, что она напоминает о превосходстве грубой военной силы над дворцом и храмом, никого не смущает, поскольку своим присутствием она напоминает о важных страницах национальной истории и заодно приучает на жизнь смотреть без иллюзий.
Но и это не всё. Выше и дворца, и храма, и крепости поднимает к небу пальмовую ветвь статуя Свободы, которую, как мы выяснили, при желании можно считать статуей Отпуска, что характеру города тоже не противоречит.
Такова Буда: наглядно иерархическая, холмистая, вертикальная.
А Пешт – плоский. Столь очевидной в Буде физической иерархии он не знает. Попытка забраться повыше и поплевывать на тех, кто внизу, здесь невыполнима технически. Вся городская застройка выглядит как ровно подстриженный газон, или – подбирая более правильное, гуманистическое сравнение – как толпа горожан, не слишком различающихся по росту. Исключение сделано лишь для массивов базилики святого Иштвана и здания Парламента. Небоскребов нет, и выше карниза базилики поднимаются лишь шпили да немногочисленные робкие десятиэтажки советских окраин. Единственное действительно высокое сооружение, 89-метровое здание Университета Земмельвейса (SOTE Elméleti Tömb), построенное в конце 1970-х годов, для следующих поколений архитекторов стало примером нарушения городской гармонии, как показывает краткий фильм «Theoretical Block», снятый венгерским архитектором и художником-визуализатором Ароном Лоринцем. В нем башня университета продолжается над облаками и, проткнув атмосферу Земли, уходит в космическое пространство. Пешт – мир рынка (Центральный рынок на Малом бульваре в Пеште) и коммерции (здесь же сувенирно-ресторанная улица Ваци), мир горизонтальных отношений и социальных связей. И демократии: в конце концов, демонстрациям оппозиции ходить по пештским улицам удобнее, чем взбираться по будайским холмам.
Символическая, верховная власть и сейчас в Буде. Белое здание в два этажа (по-европейскому счету – в один), стоящее справа от королевского дворца, – это резиденция президента страны. На холме, то есть на возвышенности, то есть над всеми; хотя власть у президента Венгрии номинальная, но место власти, как и велит традиция, наверху. Парламент же, где идет ежедневная работа и ежедневная же борьба, – на пештской стороне. Демократия рифмуется с плоскостью пейзажа, как иерархия – с горами.
Бинарная оппозиция Буды и Пешта структурирует время: Буда – история, прошлое (недаром Буда помнит свое старое немецкое имя, Ofen); Пешт – современность, настоящее. В Буде сохраняются следы минувшего: тут и древнеримский город Аквинкум, и кости мамонта в витрине торгового центра «Mammut», то есть «Мамонт», и памятники турецких времен: купальни XVI века, могила последнего будайского паши Абдуррахмана, мавзолей дервиша Гуль Бабы. Монументы советской эпохи свезены со всего города сюда же, на будайскую сторону. Здесь хорошо предаваться меланхолическим воспоминаниям о великом прошлом. Буда – прошлое. И еще Буда – осень: «…осенью тон задает Буда. Молчание города нарушают в эту пору лишь далекие звуки военного оркестра из беседки на том берегу да стук падающих на тропинки у замка случайных каштанов. Осень и Буда рождены одной матерью» (Дьюла Круди).
Для молодого будапештца пространство жизни – Пешт. Здесь располагается большинство корпусов восемнадцати будапештских университетов, здесь уже знаменитые на всю Европу ромкочмы, то есть молодежные бары во двориках старых домов в Еврейском квартале, здесь множество улочек, сквериков и кафе, где так удобно знакомиться и проводить время. Здесь же, в Пеште, надо заводить свой первый бизнес. А если и семья, и карьера и деньги добыты и обеспечены, самое время купить участок земли в Буде, где-нибудь на Швабхеде или на горе Геллерт, построить собственный дом, завести свой виноградник и с чашечкой кофе в руке поглядывать за завтраком на Пешт – сверху вниз. Там, под пенье птиц, хорошо растить детей, вероятно. Но дети вырастают – и спускаются в Пешт. Там интереснее.
Для иностранцев же разница объяснена в молодежном слогане на майке: «Buda is the best, we are living in the Pest!»