Трижды пестрый кот мяукнул. 4 (Алан Брэдли, 2016)

4

– Флавия, Флавия, Флавия, – повторил инспектор Хьюитт.

Он отправил Грейвса и Вулмера осмотреть Торнфильд-Чейз, но решил сначала допросить меня лично, перед тем как отправиться следом за ними.

Разумный выбор, подумала я, и мне это льстит.

Под струями декабрьского дождя окутанный аурой старости и книг дом викария выглядел особенно мокрым и унылым – идеальный антураж для нашей встречи. Темно, и все углы просто источают запах тайн и историй, которые когда-то здесь рассказывались.

Синтия, как всегда деликатная, скрылась в самом дальнем углу дома, предоставив нам с инспектором возможность поговорить наедине.

– Ты прикасалась к чему-нибудь?

Его первый вопрос мне не понравился.

– Разумеется, нет, инспектор. Я же все понимаю.

– М-м-м, – протянул он, не подтверждая и не опровергая мои слова.

Поскольку Синтия уже объяснила, что это она отправила меня с поручением, нам оставалось только обсудить место преступления.

– Ты что-то видела, когда ехала в Торнфильд-Чейз или возвращалась оттуда?

Я рассказала о дернувшейся занавеске. Честность – лучшая стратегия, в том случае если любопытная Варвара, живущая по соседству, уже донесла обо всем инспектору.

– И все? – допытывался он, проверяя мою наблюдательность.

– Нет, никого, инспектор. Только когда я вернулась в Бишоп-Лейси. Мистер Стокер чинил подоконник в «Тринадцати селезнях».

– Гм-м, – промычал он, потирая подбородок. – Странно, в такое время суток? Проехать всю дорогу до Торнфильд-Чейза и обратно и не заметить ни единой живой души?

Я тоже могу играть в эту игру.

Я пожала плечами. Вряд ли я могу отвечать за географическое распределение всего населения Великобритании в определенное время суток в один дождливый день.

– Я просто думаю вслух, – сказал он после нервирующей паузы. – Как ты полагаешь, сколько времени он уже мертв?

– Недолго, – тут же ответила я.

– Как ты определила?

Слишком поздно. Я угодила в его ловушку.

– Изменения цвета кожного покрова. Кажется, это называется гипостаз посмертный.

На самом деле я прекрасно знала, как это называется, но не хотела слишком рано демонстрировать свое интеллектуальное превосходство.

– Отлично! – сказал инспектор Хьюитт, и я слегка раздулась от гордости. – В котором часу это было?

– Кухонные часы показывали три минуты одиннадцатого, – ответила я.

– Благодарю тебя, Флавия, – сказал он. – Это очень полезно. Я надеялся, что ты что-то заметишь.

В комнате стало теплее или это организм играет со мной шутки? Я стремительно краснела и ничего не могла с собой поделать.

Я сделала вид, что закашлялась, но, кажется, слишком поздно.

– Это потому что он висел вверх ногами, – добавила я, стремясь быть полезной. – Имею в виду гипостаз посмертный. Он был бы более выражен…

– Благодарю, – перебил меня инспектор. – Но, прошу тебя, больше ничего не говори. Я еще не был на месте преступления и хотел бы получить первые впечатления самостоятельно.

Я решила, что это ложь или, по меньшей мере, уклончивость. Труп либо висит вверх ногами, либо нет – без разницы, увидишь это собственными глазами или услышишь от кого-нибудь. Но если это ложь, она из тех, что я ценю: я бы сама использовала такой же предлог.

Инспектор захлопнул записную книжку и встал. Он записал только время, которое я назвала.

Должна признаться, мне не хотелось, чтобы он уходил. До этого момента я не осознавала, как мне недостает его безраздельного внимания. Временами это то, что мне нужно.

Это любовь? Не знаю, но ощущения неприятные. Я готова сделать что угодно, лишь бы задержать его еще на несколько минут.

– Как миссис Хьюитт? Антигона?

– Очень хорошо, спасибо. Я передам ей, что ты о ней справлялась.

Он повернулся, собираясь уходить.

– На самом деле, – сказал он, положив ладонь на дверную ручку, – она писала тебе в Канаду, но письмо вернулось нераспечатанным со штампом «Адрес неизвестен. Вернуть отправителю».

У меня перехватило дыхание.

– Это невозможно! Она отправляла его в женскую академию мисс Бодикот в Торонто?

– Полагаю, да, – ответил он. – Но теперь это не имеет значения, верно? Поскольку ты здесь.

Я смогла только молча кивнуть.

Что за кретин отослал письмо Антигоны обратно? Может быть, мне приходила и другая почта, которую тоже возвращали? Может, поэтому за все время моего заключения в Канаде я получила только одно письмо от Доггера?

Должно быть, мои мысли отразились на моем лице.

– Ну ладно, – сказал инспектор. – В любом случае, добро пожаловать домой.

Вот так чаще всего происходит наше общение с инспектором Хьюиттом. Оставляет ощущение легкой неудовлетворенности.

Секунду спустя он ушел, и я осталась наедине со своим мыслями.

Как обычно.

Я покричала Синтии, которая, судя по голосу, была где-то на чердаке.

– Синтия, спасибо! Я поеду домой!

– Я сейчас спущусь, – издалека донесся ее ответ.

– Не утруждайтесь! – ответила я. – Мне надо торопиться в больницу.

Не успела она сказать и слово, как я вышла из дома, вскочила на «Глэдис» и умчалась.

Даже вблизи, когда я повернула к воротам Малфорда и покатила по каштановой аллее, Букшоу казался удивительно тихим, словно покинутым.

Хотя это не самое людное место в Бишоп-Лейси, здесь все время кто-то мелькает, будь то миссис Мюллет, почтальон, фургон, доставляющий покупки, или такси.

Сейчас тут было на удивление спокойно и безлюдно. На гравиевой дорожке не было видно такси, хотя нам вот-вот надо уезжать в больницу Хинли.

Я припарковала «Глэдис» и открыла парадную дверь.

Тишина. Я склонила голову и воспользовалась своим сверхъестественно чутким слухом – эту способность, порой причиняющую мне беспокойство, я унаследовала от моей покойной матери Харриет.

Ни звука. Абсолютная тишина в доме.

Я вышла – на самом деле прокралась на цыпочках – в центр вестибюля и снова прислушалась.

– АААА-А-ААААА-А-ААААА-А-АААА-ААА!

Такое ощущение, что этот душераздирающий вопль доносится со всех направлений одновременно.

Мне на плечи рухнуло что-то тяжелое, и я грохнулась на пол.

– Поймала! – завопила Ундина. – Я Тарзан, повелитель обезьян, а ты – вторгшийся в мои владения бородавочник!

Я перекатилась на спину и уставилась на длинную тяжелую веревку, лениво качающуюся взад-вперед по вестибюлю. Кажется, она закреплена где-то высоко наверху, на лестнице.

– Что ты делаешь? – сердито спросила я. – Я могла серьезно пострадать. Ты могла сломать мне позвоночник! Зачем ты привязала эту веревку? Я все расскажу.

Слабая угроза, и я думаю, Ундина это поняла. Пока отец лежит в больнице, жаловаться на нее некому.

– Расскажу Доггеру, – добавила я.

– Ха! – был ее ответ. – Доггер все знает. Он помогал мне привязать ее.

Я дернулась, словно меня ударили в лицо.

Доггер? Привязал веревку, чтобы Ундина могла играть в свои дурацкие игры?

Мой мозг отказался размышлять над этим. Это такая же чушь, как если бы фермер пытался завести трактор, пихая сено в бак с бензином.

– Я тебе не верю, – заявила я.

– Это правда, – тихо сказал Доггер. По своему обыкновению, он возник словно из ниоткуда. – Мисс Ундина очень скучала по родине и по матери. Я подумал, если воссоздать что-то оттуда, пусть даже…

– Спасибо, Доггер, – перебила я. – Понятно.

Хотя мне вовсе не было понятно. Наверное, для его предательства имелись веские причины, но я не готова закопать топор войны.

Мать Ундины, Лена из корнуольских де Люсов, приехала с дочерью в Букшоу из Сингапура, перед тем как найти свой прискорбный конец в приходской церкви.

Что человек-обезьяна может иметь общего с Сингапуром – за пределами моего понимания; может быть, эта веревка должна напоминать девочке о фильмах с Джонни Вайсмюллером, которые она смотрела с матерью в более счастливые времена.

Тем временем веревка медленно и укоризненно покачивалась туда-сюда, словно нелепая декорация в одной из тех утомительных детективных пьес, которые ставят в Вест-Энде.

На секунду она напомнила мне о другой веревке, вернее, о веревках, на которых был повешен мистер Сэмбридж в своей спальне в Торнфильд-Чейзе, но не успела я детально обдумать этот вопрос, как мысль ускользнула.

– Мисс Ундина долго ждала подходящего момента, чтобы удивить вас, – добавил Доггер.

– И у меня получилось, не так ли? – закаркала Ундина. – Ну давай же, Флавия, признай это. Я тебя до смерти напугала, верно?

– Да, – согласилась я, – определенно.

Внезапно меня охватило необъяснимое желание схватить эту одинокую маленькую девочку и крепко обнять, но, к счастью, я умею подавлять неадекватные порывы. Кровь де Люсов сильнее, чем сантименты.

«Что со мной происходит, – подумала я. – Размягчение мозгов?»

Может, я скоро превращусь в слюнявую идиотку и меня запрут в высокой башне, как часто случается в английских титулованных семьях?

Хотя тоска по дому принимает разные формы, иногда возвращение страшит куда сильнее, чем жизнь вдалеке. Может, об этой болезни мне рассказывал Доггер? О болезни, лекарство от которой куда хуже, чем сама болезнь?

Я думала не столько об Ундине, сколько о себе самой.

– Пожалуй, я попудрю носик и буду собираться ехать в больницу, – сказала я, отчаянно пытаясь выйти из этой неловкой ситуации.

– Боюсь, сегодня мы туда не поедем, – тихо сказал Доггер. – Главная медсестра считает, что полковнику нужен покой, и доктор Дарби согласен с ней.

Я почувствовала привкус разочарования во рту, более горький, чем желчь и даже чем бруцин или стрихнин, а это две самые отвратительные субстанции, которые известны человечеству.

Меня охватила ярость. Мне показалось, что я вот-вот вспыхну и сгорю дотла. Я едва осмеливалась вздохнуть, чтобы не раздуть огонь.

Где же я взяла силу, позволившую мне с мудрым видом кивнуть, как будто я целиком и полностью согласна? Силу, заставившую меня грациозно подняться по лестнице, словно я Вивьен Ли в напудренном парике, шелках и парче?

Не говорите мне, что чудес не бывает.

Они есть.

Я лежала на кровати, сцепив руки за головой. Когда вы расстроены, иногда в голове вертится дурацкий стишок, и я все время вспоминала глупые строчки.

Это написал Эдвард Лир, и он был мудрым человеком. Жить в решете – это идеальное описание моей теперешней ситуации. Сам Шекспир не выразился бы лучше.

А это Роберт Льюис Стивенсон.

В детстве я думала, что этот детский стишок рассказывает о похоронах на пляже, а потом была глубоко разочарована, узнав, что это просто описание глупой игры в песке.

Криспиан Крампет тоже строил замки из песка, не так ли? В книгах Оливера Инчболда? Как заправский гробокопатель, Криспиан все время орудовал лопаткой.

Например:

Зачем мистер Сэмбридж хранил первые издания этой чепухи в безупречном состоянии на прикроватном столике? И почему в одном из них было имя Карлы Шеррингфорд-Кэмерон?

Это Карла убила старого резчика по дереву? Маловероятно, но случались и более странные вещи, я прекрасно это знаю – не только по радиопередачам о приключениях детектива Филипа Оделла, но и по собственному опыту.

Что, если между этой девушкой и владельцем Торнфильд-Чейза есть скрытая связь? Может, он ее дедушка?

Мои мысли прервал грохот дверной ручки. Поскольку Доггер никогда не стучал ручкой в дверь, я сразу поняла, кто это.

– Убирайся! – сказала я.

– Открой дверь! – донесся голос Ундины.

Я угадала!

– Уходи, я сплю.

– Впусти меня, Флавия. Это жизненно важно.

Я не смогла сдержать улыбку.

– Минуту, – ответила я и выдержала паузу, перед тем как открыть дверь.

– Прости, что причинила тебе неудобства, – сказала она. – Абу, бывало, говорила, что «причинить неудобства» означает сдернуть кого-то с горшка. Она была очень остроумна, знаешь ли.

Абу – так она называла мать, когда они жили в Сингапуре.

– Возможно, – сказала я. – Что тебе надо?

– Фели обещала сводить меня на рождественский концерт в Святом Танкреде, но отговорилась головной болью. Ей надо уже наконец выйти замуж за Дитера и прекратить дурить.

– Гм-м, – протянула я. Не хочу связываться с любовной стратегией Фели – во всяком случае, с участием Ундины.

– Концерт начинается в половине второго, – продолжила Ундина. – Детей будут угощать имбирным печеньем, а взрослых – улуном. Я обожаю улун. Ты можешь украсть его для меня.

Хотя мне польстило, что меня считают взрослой, я вовсе не была поклонницей чая улун, который, на мой вкус, отдавал рыбой и рисом.

– Нет, спасибо, – отказалась я, – у меня другие дела.

– Например?

– Отстань. Иди покачайся на своей веревке и съешь банан. А кстати, передавай привет Джейн.

Ундина печально взглянула на меня.

– Ты меня не любишь, да?

– Конечно, я тебя люблю! Так люблю, что готова обмазать тебя кетчупом и съесть. Ням! Ням! Ням!

– Фу! – сказала Ундина. – Ты отвратительна. Ну давай, Флавия. Будет петь Карла Шеррингфорд-Кэмерон, ты же не захочешь это пропустить?

Она открыла рот и сделала вид, что засовывает пальцы внутрь, чтобы вызвать рвоту.

Десять минут спустя мы неслись по мокрому полю под свинцовым небом по направлению к деревне.