Венера
Отец постоянно требовал от меня быть нормальной.
Вести себя спокойно, как нормальная девочка.
Быть чистоплотной и аккуратной.
Помогать в магазине, как правильная дочь.
Мыть руки перед тем, как потрогать что-то со стеллажей.
Не бегать, чтобы ничего не уронить.
Никогда не бросать начатую работу на полпути.
Мыть руки, чтобы не оставлять грязных следов на витринах.
Держать идеальную осанку, как воспитанная девочка.
Не кричать, как вежливая девочка.
Мыть руки.
Быть нормальной.
У него магазин антиквариата. Большой магазин, в котором есть всё: от старинных книг до мебели и оружия. Может, не «есть», а «было», я не знаю. Мы не виделись уже год, три месяца и пять дней.
Он ни разу не навестил меня. Нет, не потому что не знает, где я или что со мной.
Он сам меня сюда и отправил.
Больше всего проблем было со шкафом у входной двери – с той стороны, где маленький колокольчик. Шкаф для статуэток. Шесть полок фарфоровых барышень, котиков, собачек, уток, всех, кого только могли сотворить ловкие пальцы мастеров. Фарфор даже ночью светится белым: чистая глазурная поверхность, тонкие изящные линии. На них заметны любые следы, даже случайный отпечаток пальца.
Одна из причин, чтобы постоянно мыть руки.
Убираться приходилось не просто часто, ежедневно. Стирать пыль с полок, с каждой из девяноста восьми полок в магазине. Подметать грязь, нанесённую обувью тех, кто часами смотрел антиквариат, но ничего не купил. Чистить старые ножи, хрустальные шары, шкатулки, табакерки, статуэтки, часы, подковы. Пыль и жирные пятна, грязь, везде грязь.
Помните, что я говорила про требования отца? К ним стоит добавить ещё одно.
Всё должно быть идеально.
Фарфоровые статуэтки были хуже всего. Я часами вычищала пыль из складок юбок и лент, промывала тряпки, меняла щётки, чистила снова, пока они не сияли белым. Звериные мордочки, миниатюрные сервизы, маленькие фарфоровые ладошки.
А мои руки, мои руки всегда были грязнее.
Отец говорил, что мои волосы цветом как благородное красное дерево. Мебель из такого была в магазине, её приходилось регулярно полировать, запах лака по всему магазину, липкие капли на полу, которые приходилось выискивать и счищать часами.
Моя кожа, говорил он, бледная, как фарфор. Только один внешний дефект – слишком красные ладони. Подушечки пальцев разъедены, костяшки стёрты, а ногти обломаны. Они слишком легко ломаются из-за химии, в которую я погружала свои пальцы каждый день, много лет подряд.
За такой дефект цену можно было понизить процентов на 10. Может, на все 15.
Я не жалуюсь. Жалуются только слабые. Да, это тоже говорил отец. Я любила его… всё ещё люблю. Я же старалась для него. Помогала в магазине – каждый день. Вымывала все полки, раскладывала ценники, училась вести бухгалтерию. Я хотела стать ценной, как самый лучший его антиквариат, хотела, чтобы он любил меня так же. Я послушно делала всё, что он мне говорил.
Поэтому когда он сказал, что мне нужно лечиться, я собралась, села в машину и приехала сюда.
Я не уверена, что больна. Эда спрашивала, умею ли я улыбаться. Ник постоянно называет меня ненормальной, хотя ненормальный тут он. Но раз отец и Хриза, считают, что мне нужно лечение, значит, так оно и есть.