Третья диктатура. «Явка с повинной» (сборник). Предки (О. Г. Татевосян, 2015)

Предки

Вот мои генетические предшественники. Судьбе было угодно, чтобы обоих моих дедов звали практически одинаково. Дед по отцу был Татевос (девятерых своих внуков от сыновей, в том числе меня, он записал на новую фамилию, образованную от своего имени). Деда же по матери звали Татос, сокращение того же имени. Разница в их возрасте была невелика, лет не то 6, не то 8 в пользу первого. С него и начнем. Эта линия богаче, да я ее и лучше знаю. Не только я, кстати. В конце прошлого века была издана книга генеалогического древа отцовского рода (фолиант страниц в 200), носящего фамилию Оганян (брат Арсо и сестра Астхик тоже были Оганянами, дед считал полезной такую мешанину).

На старом деревенском кладбище отчего села есть могила основателя рода. Он переехал сюда в первой половине 19-го века (сельским попом был, говорили старики). Его обновленный могильный камень гласит: «Оган Оганян 1801–1848. По состоянию на 1973 год живых потомков мужского пола насчитывается 306 человек». Поколения после него известны мне поименно, их к 1973 году было всего семь. Плодовитые какие, а? Теперь представьте себе еще и семейные традиции: это очень послушные, чинопочитающие, хорошо воспитанные представители «мужского пола». Хотя и разнообразия хватает.

Дед Татевос был последним из сыновей в семье своих родителей, внуком того самого Огана. Как младший, «любимчик», пользовался имуществом старших без зазрения совести. Кутила, бабник, гулена с молодых лет. И удачливый невероятно. Рассказывал: в какую деревню ни попаду, какую дверь ни открою, куда ни приду – пьянка, свадьба, кайф. Повсюду его знали, на почетное место сажали, в его присутствии на функции тамады никто не смел претендовать. И образованный был, как же, окончил целых два класса церковно-приходской школы в Караклисе (потом – Кировакан, теперь – Ванадзор…). Пел, танцевал, беседы вел… И детей учил тому. Все они пели до конца дней своих – и соло, и хором семейным (отцову кассетку с пятью песнями в его исполнении храню более 30 лет). Многажды при мне хвастал: Арменаку (старшему его сыну) было 11, Телемаку (второму) 10, когда старшему дал в руки плуг, младшего посадил править парой волов, и сказал: пашите! А сам сел на коня и попер по деревням пьянствовать.

Колоритный был старик. Крестьянин, ненавидящий крестьянский труд. Поэт, до конца жизни писавший неуклюжие стихи. Жена его, на 10 лет младше, умерла в возрасте 64 лет (говорили – рак, но это – диагноз дилетантов, баба Интизар умерла у себя дома, в селе, окруженная детьми, их в живых тогда было семеро). В день и час ее смерти в Ереване, стольном граде армян 20-го века, случился потоп, говорили о тысячах жертв. Преувеличивали, наверное, в 46-м жертв никто считать не умел, никто даже не знал истинного количества живых. Дед, говорят, на похоронах жены, опуская ее в могилу, при всех сказал: «Ханум (госпожа – по-тюркски) джан, вот ты и ушла. А я поживу десяток лет, понравится – еще поживу, нет – тоже приду». Такое ощущение, что это не может быть правдой, это просто легенда. Но мне о том говорили многие присутствовавшие на похоронах бабушки задолго до смерти деда. А он взял и выполнил свое «обещание», умер минута в минуту через 10 лет, 26 мая 56-го в 9-50 утра. Не болел, не жаловался… Просто за два дня до смерти не вышел на свою традиционную утреннюю прогулку, неохота было. Да и в постель лег. И в следующий день не вставал: плохо себя чувствовал. На третье утро, в «запрограммированный» час, умер. По всей Армении, включая Ереван, с 9-30 до 11 в то утро (я писал выпускное сочинение по армянскому в школе, заканчивал ее в тот год) была пурга, метель, валил снег, холодный ветер с ног сшибал. Бога нет, говорите? Хорошо, хорошо, наверное, это так. А кто-то же отмерил и столь точно соблюл установленный дедом срок? Верно, от самовнушения умереть не запретишь: сказал дед – не понравится, приду, вот и ушел. Не понравилось, стало быть. А пурга и метель, случившиеся 26-го мая в Араратской долине, по всей вероятности (не сверялся с синоптиками), всего-то один раз за всю известную историю – совпадение простое, согласен. И тот потоп – тоже. Но попробуйте отогнать от себя ощущение неестественности такого стечения обстоятельств!

Дед всегда хвастал и тем, как он легко решал материальные проблемы семьи. Вообще-то семья – голь перекатная, клочок земли ее кормить не мог ни по каким стандартам. Восемь детей (девять их было, но перед рождением девятого 11-летняя дочка Мери погибла, сорвалась со скалы) нередко кормились собирательством, как доисторические предки, – съедобные травы, лесные ягоды, корнеплоды дикие… А дед хвастал: кормил семью легко и просто. Примеров ему было не занимать. Вот один из них, почти дословно.

«Возвращаюсь с очередного похода по деревням. В доме шаром кати. Еды никакой. Муки нет. Ладно, говорю, отосплюсь, утром решу ваши проблемы. Наутро на сельском сходе (в самом центре села, у церквушки, обычно с утра мужики обменивались новостями) приказчик со стройки железной дороги: надо шесть штук деревянных шестов длиной 5 метров, но не толстых, не более 8-10 сантиметров в диаметре. Спрашиваю, что дашь? Принесешь сегодня – хоть по 3 рубля возьму, сказал. Чтобы ты понял: дойная корова стоила в то время 10–12 рублей. Лады, говорю, принесу. Зашел к духанщику (сельский магазин так назывался – „духан“): дай, говорю, 2 рубля. Он мне – зачем тебе? Выпить хочешь – налью сколько душе угодно. Обругал его: дурак, меня напоит любой, деньги нужны реальные. Дал. Пошел взял ножовку и колун, и к нашему объездчику лесов. Дал ему эти два рубля, договорились, что он меня не видел. Заготовил шесты, довез на коне до станции и получил обещанные деньги. Взял в духане мешок муки, отнес домой. Жена: ай-вай, где ж ты взял? А я выложил ей рупь. У нее шары на лоб: откуда? Я ей еще один. Так и отдал ей все, рубль за рублем. Себе рупь только и оставил, на корм коню. О себе чего думать? Меня накормят везде, даже поблагодарят».

Дед Татевос не любил работать на земле, был городским по натуре. После смерти жены, до возвращения второго сына Телемака с семьей в отчий дом, за пару сезонов сумел «учредить» новую поговорку для армян – «Таты бостан» («сад Тата»). Смысл: «халява». В его большом саду были десятки фруктовых деревьев. Пользоваться могли кому не лень – хозяин в отъезде, не появляется вовсе, не пропадать же добру в голодные послевоенные годы! Поговорка и сегодня употребительна. Но мало кто ведает о ее происхождении.

Зато все дети были работяги, говоруны, красавцы, отменно пели, танцевали, соблюдали правила старшинства. Очень умных и особо успешных среди них не оказалось. Но в своей среде они выделялись несомненно. Картина (при моем брате Аствере, который и поведал мне о ней с изумлением): старший из братьев, Арменак (в свои 68), всерьез младшему брату – отцу моему (60 лет) сказал: «Сейчас врежу по хлебальнику, знать будешь». Зло, не в шутку… Отец то ли что-то не так сказал старшему брату, то ли сделал не то. Традиции старшинства! Требовать и опекать. Через Арменака прошла вся семья. Братьям (всем!) помог получить высшее образование (сам получил его первым и остался в Ереване навсегда). Сестрам посодействовал переехать с семьями в столицу. Младшую из них и в институт устроил, та уже после войны окончила Сельхоз, агрономом стала (понятно, по профессии не работала всю жизнь, но диплом – такая ценность по тем временам, такой престиж!).

Арменак женился на русской в возрасте 48 лет (ей было 24). Двое пацанов было у них. О Борисе читателю будет доложено. А младший, Юрий, закончил тот же мой экономфак МГУ (дневное отделение) годом позже меня. Едва этот Юрик пошел в школу, его мать бросила мужа (бабе только минуло 30, а ему уже почти 60, и тогда было не сочетаемо). Дядя прожил бобылем почти 20 лет, недовольный всем на свете. Запряг одного из братьев, моего отца, корни женьшеня выкапывать, крошил их, настаивал на спирту и продавал как самое действенное лекарство от рака… Изобретательный народ эти Оганяны! После войны его отец тоже имел «бизнес», торговал деревянными ложками на воскресных сельских рынках (меня иногда обзывали внуком гдала, дед ходил по рынкам и оповещал: «гдалы, гдалы» – то есть: «ложка, ложка»). Да, у каждой эпохи свои потребности. Научитесь распознавать их, и не будете бедствовать.

Много интереснее был Телемак, второй из братьев отца. Закончил, как водилось тогда, рабфак, а затем и Зооветинститут. Поработал в первое время в другом районе, а после смерти матери вернулся в родное село Ваагни (оно тогда еще Шагали называлось, по-персидски, потом переименовали). Еще в юности падал с лошади, сломал ногу, она неправильно срослась, хромал всю жизнь. Но работяга был – таких вам не встретить. Вот эпизоды.

Надо на зиму дров заготовить. Хромой дядя Телемак с рассветом запряг волов в арбу и айда в лес. Бензопила еще не изобретена (по крайней мере для армян, эпизод-то 48–50-го годов). Инструменты – ручная ножовка да колун. К ночи арба загружена, но ехать назад – в темноте. На горном сельском бездорожье арба перевернулась, дрова скатились по склону в овраг, метров 15 глубиной. Чертыхаясь, дядя распряг волов (пусть хоть они отдохнут), перетащил дрова (утром мы видели – куба 4 как минимум) наверх, вновь загрузил арбу, запряг волов и прикатил домой в 4 часа утра. Сыну Амуру (было лет 1112 ему, скончался в 2013-м 76-и лет), и мне (9, кажись, гостил у них) поручил разгрузить лес, уложить в штабель, разобраться с волами, а сам – спать.

Он часто приезжал в райцентр по делам, и обязательно – к нам. Был ведь старшим зоотехником своего колхоза, т. е. подчиненным младшего брата, моего отца. Раз как-то рано утром, часов в 10–11, закончив дела, пришел к нам. Матери дома нет, куда-то упорхнула. У подъезда – штабель дров неколотых. Ваши? – спрашивает. Ну, колун принесите, поработаем пока. Машину дров за 45 минут одним колуном разрубил и накидал во вход подъезда. Пройти никому пути нет. Команду нам – пацанам: тащите наверх, уложите на балконе (наша квартира – на втором этаже). Мы втроем дольше таскали, чем он их рубил. Еще история. Конец 20-х. Телемак учился на рабфаке в Ленинакане. В выходные ездил домой, работал на строительстве семейного дома. Раз получилось – работы много, на вечерний поезд не успевает. Поехал на ночном. А он приходит в Ленинакан в 4 утра. В 7 вставать, к 8 на занятия. Прогулы караются строго, за опоздания тоже по головке не гладят. Но утром проснулся с ясной головой, удивился чувству выспанности и с однокурсниками в гурьбе – на учебу. На первом же уроке: «Оганян, почему вчера пропустил занятия?» «Так воскресенье же было!» «Это кто тебе сказал? Сегодня вторник». Класс, ясное дело, ржет как табун меринов. Дядя не поймет ничего: да вы что? Я же в 4 утра приехал, поспал 3 часа и пошел на урок. Класс гогочет. Ему, наконец, рассказали, как накануне утром чуть ли ни ведро холодной воды вылили ему на голову, разбудить не смогли, махнули рукой и ушли на урок без него. А вечером будить даже не стали – пусть отоспится вдоволь. Он проспал 27 часов!

Он не был счастлив, дядя Телемак. Жена рано слегла больная (25 лет в постели лежала), дети получились неудачные, да разбежались по городам. После войны процесс урбанизации полным ходом шел и в Армении, все более или менее амбициозные рвались в города, села пустели. Из большой семьи деда в селе остался один дядя Телемак, без семьи, без жены (та кантовалась в городе у детей)… И так он прожил последние 6–8 лет жизни. Скончался внезапно, от инсульта. Накануне, в воскресенье, автобус из Кировакана попал в аварию, угробил несколько десятков человек. Дядя ждал двоих своих, они за едой должны были приехать, заготовил им много чего (мед, сыр, масло…). Об аварии дошел слух и до него. Сел на коня, погнал к месту катастрофы. Увидел тот ужас (автобус упал с моста через железную дорогу на контактную сеть и сгорел вместе с пассажирами). Там идентифицировать некого было. Удрученный, вернулся домой и обнаружил: дети приезжали (их в том автобусе не было, слава Богу), все забрали, пожрали много чего тут же, даже посуду за собой не убрали и, не дождавшись отца, уехали…

На следующий день труп дяди обнаружили сердобольные соседские бабы: что-то Телемак сегодня не появлялся, зайти проведать, что ли? Зашли. А проведать уже некого. Холодный.

Хорошую жизнь прожили двое следующих братьев (самый младший, Азат, ушел на войну с 3-го курса физмата университета и без вести пропал) – отец мой да Геворк. Дядя Геворк пил постоянно. Доза – поллитра в день. Чудный был человек, истый Оганян. И в семье пожалуй что счастливый. Старшая дочь самостоятельно окончила биофак. О сыновьях его – рассказ ниже, в «Братьях». Младшая дочь по-своему была счастлива. Женат был Геворк на младшей сестре своего зятя – мужа старшей сестры. Понятно? Крест-на-крест: ты на моей сестре женат, я – на твоей. Говорили, что младшие плюнули на все условности, соединились вопреки стариковским предрассудкам. Сохранили любовь до конца жизни.

Раньше всех обустроился дядя Геворк. Проработав пару лет в селе Караглух (младшая сестра моей мамы проживет там всю жизнь, муж ее из того же села окажется) и заработав там высокий авторитет, дядя (уже с двумя детьми) переехал в Ереван, каким-то чудом заполучил участок под дом, что-то наподобие оного быстренько сварганил, потом вечно его достраивал, попутно учительствовал в столице (историю преподавал) и, когда доверяли, руководил какой-нибудь школой столицы. Советскую власть не любил, вечно издевался над ней. И русских не привечал, считал свой народ намного лучше. Да кто из нас – без греха? Тот объем знаний, коим он обладал, только к таким выводам и мог его подвести. Хотя и общую атмосферу не стоит сбрасывать со счетов.

Об отце много чего еще расскажу дальше. А вот общая его характеристика: служил преданно, был раб по натуре. Точная его оценка – в его поздравлениях с новогодними праздниками своих первых секретарей райкома. Кто бы им ни был, отец считал своим долгом по армянской традиции с коньяками явиться ровно в 12 ночи.

Никто такого никогда не делал, его собственное «изобретение». Работал при этом от зари до полуночи (сельскохозяйственный вожак же!). Был истинный талант по части памяти, знал всего Туманяна наизусть, держал в голове тексты около двух тысяч песен, говорили, и математика ему давалась (не довелось проверять этот его талант, он с нами, своими детьми, не очень и общался, не умел, да ему и некогда было). Был отзывчив до недопустимости, реагировал на все просьбы любых самых дальних своих родственников. И – бессребреник: не воровал, не грабил, взятками не облагал… Часто в голодные годы я ходил получать его зарплату (весьма умело подделывал его подпись): не дождешься ведь, когда он домой придет с деньгами. Заведовал он тогда сельхозотделом, с окладом в 1000 рублей. Начисляли 824р. 28к. (за вычетом налога и облигаций). Потом повысили, аж 1800 получал. И налоги сократили, больно много иждивенцев. Но это – уже директором МТС. Утверждал сам союзный министр МТС в Москве (было и такое), руку ему жал (отца в командировку послали в Москву на это утверждение). С женой ладил хорошо. Она весьма умело им управляла, при внешнем впечатлении полной подчиненности. Умнее была, кажись…

Из сестер отца представляет интерес только старшая – Маргарит. Те двое были ординарными. Тетя Маргарит же – кладезь ума и терпимости. Замужем за (уж извините) никчемным мужем, сумела троих из детей (кроме младшего сына) довести до престижных дипломов, устроить в столице (муж работал на стройке, кормил семью, а бразды правления были в умелых руках тети Маргарит). Братьев и сестер своих тоже не забывала, всех привечала, при разногласиях мирила, успевала содействовать при нужде. Когда моя мать вот-вот должна была родить пятого (оказалось – пятую, наконец), именно старшая сестра отца (ей тогда было 50, старушка, по нашим понятиям) помогла, приехала к нам и обслуживала ораву в пять мужиков почти месяц, пока мать была в роддоме и восстанавливалась после родов.

Рак. В 63 года. Господи, почему именно старшие дочери, притом люди высшей «пробы», должны повторять судьбы своих матерей? Как несправедливо!

На маминой стороне тоже весьма колоритные фигуры. Но совсем другого плана – крестьянского, мужицкого, а то и криминального. Сочетание детей обратное – трое мужиков и четверо дочерей. Не сказать – богачи, просто зажиточные. Дед Татос, участник Русско-японской войны 1904–05 гг., женился сразу после «дембеля». Первенец не выжил, умер в три года от какой-то болезни (откуда им знать – какой?). Старшая дочь Ашхен, выйдя замуж и родив трех дочерей, рано ушла из жизни (чахотка, как тогда говорили). У остальных тоже особого благополучия не получилось…

Дед умел все. И крестьянин, и мастеровой. Меня учил инструментом пользоваться. До конца 30-ых каждое лето вывозил семью на высокогорные пастбища. Мать рассказывала: в первый же день летний шалаш строил с очагом огня, пол настилал глиной, которая, затвердев, становилась каменной… В сезон нанимал и работников на уборку урожая (сеял только сам). Бывало, до десятка коров и до 60 овец держал. При коллективизации одним из первых все отдал в колхоз, вплоть до кур. Сказал: с этой властью не смухлюешь, велено отдать – надо отдавать. Так и уцелел, ни в кулачестве, ни в каких иных грехах не был обвинен. Но в колхозе работала в основном жена, дед так и остался частником.

Он грамоты не знал. В армии обучали русскому алфавиту, но быстро выветрилось за ненадобностью. Зато все крестьянские премудрости были у него на вооружении. Работал с металлами, деревом, камнем, глиной, навозом… Вся округа относилась к нему с уважением и даже благоговением. Советовались с ним почти все по жизненно важным для себя вопросам.

Бабушка Вартуш, его жена, на 10 лет моложе его, была очень работящая. Не сказать – шибко умная, сей «грешок» ее миновал. А свои обязанности выполняла безропотно. Она в 60 и за 60 положенные по закону 120 трудодней в колхозе неизменно вырабатывала. Помогала всем детям безотказно.

И старший сын у них пошел в мать. Дедова сторона – горская мелкота. Этот Митридат же – за метр 80. А обувь носил 45 размера. И работал, как конь. За световой день скосить полтора гектара нивы для него было привычно (дедова сторона рационалисты, лишнего шагу не сделают, все – в меру). Ребенком в 5–6 лет я нередко с его дочерью (моей ровесницей) носил ему обед в поле: 3-литровую кастрюлю супа и килограммовую буханку черного хлеба. Съедал все, отдавал кастрюлю нам обратно и домой отсылал.

Детей у него было четверо. Все – девки. Жену безжалостно избивал за это, та нередко пряталась от мужа-изверга у нас дома. Этот дядя, как и двое других братьев мамы, попал в тюрьму за криминал. Там он и умер, едва минуло ему 40 лет.

Отсидел вместе с ним и младший его брат, Левон. В войну и после нее имя «вор Левон» гремело по всей Армении. Знаменит был! Попадался, выкручивался. В Тифлисе сумел убежать из тюрьмы (18 еще не было). Добрался до дома, прятался больше года. С помощью моего отца удалось его реабилитировать. А в 48-м загремел аж на 8 лет. Освободился по амнистии после смерти Сталина (в 53-м). Вернувшись, прожил у нас полгода, освоил на стройках отцовской МТС профессию каменщика, которая и кормила его и его семью до конца жизни (69 лет). Остались от него трое сыновей и дочь. Младшего назвал именем своего отца – Татос. Он только и получился толковым, стал приличным стоматологом (Ереванский мединститут). Об остальных говорить не приходится, ничего примечательного, если не сказать жестче.

Куда более колоритной фигурой был средний брат мамы, Мадат. Он и по мастерству, и по изворотливости ума пошел в своего отца. Дед, правда, кровожадным не был. Мадат же сел в 44-м за убийство «первой степени». Сосед его был стукачом ЧК. Осточертел всему селу, его ненавидели. Что-то этот гад нехорошее наделал Мадату, рассердил не в шутку. Мадат его и убил – молотком каменщика (один конец у него заостренный). Улик не оставил. Сыщики долго и не искали. По законам военного времени – взяли пять человек в заложники: если убийца не явится – все сядут по 10 лет (в войну – предельный срок заключения по криминалу). Мадат сдался. На его суде народу набивался полный зал. Многие орали: не сажать его надо, а руки целовать за благодеяние. А где это видано снисхождение за убийство стукача? Посадили, конечно, дали полную «десятку». Дочь и два сына остались на попечении жены, неграмотной деревенской бабы. Лет через 5 (по-моему) она умерла. Сироты остались на попечении деда с бабкой, коим уже было за 60–70. Отсидел дядя все десять лет (последние 2 года дали ему «поселение» в Хабаровском же крае, нашел себе пару, родил даже двойню пацанов, им теперь, поди, за 60). Вернулся в 54-м туберкулезным больным. И трех лет не прожил, в 57-м умер. Жаль. Талант был большой, мастер! Иной раз чудеса творил. Вот одно из них.

В первый год войны случилось в селе дерзкое ограбление. В какой-то состоятельной семье, имевшей приличное количество скота, украли две фляги (по 40 кг) сливочного масла – весь зимний запас. И как украли! При спящей в доме многолюдной семье разобрали каменную стену, сделали широкий лаз, влезли внутрь, разыскали фляги и унесли. Все село на ушах стояло. Милиция следила всю зиму за всеми: должен же вор допустить оплошность. Весной, когда снег стаял, в одной из могил прошлой осени вылез кончик фляги. Кто-то увидел, кто-то донес, милиция прибежала, а фляги уже пустые. Иных следов не оказалось. Дело заглохло, «висяк». Время спустя, сидя за «курси» (низкий столик, покрытый ковром, над теплым очагом в полу) и беседуя с отцом, дядя Мадат признался: его работа. Ни за что бы не признавался. Но старый авторитетный в селе мастер все изумлялся-сокрушался: как такого мастера в своем селе не заметил, упустил, не имел чести знать. Сын ему тут и сказал: имел, и даже имел удовольствие сотворить его.

Из сестер интерес представляют последние две – моя мать и младшая, Вергине Старшую, Ашхен, я не знавал. Следующая, тетя Аревхат, прожила почти 90 лет, всю жизнь трудилась на самых «черных» работах (муж ее рано умер, в 54-м, рак, четверо детей к тому времени, притом старший из них – студент уже). Совсем ординарная была тетя, ну, как бабушка – ее мать.

Моя мать из сестер – «бриллиант». Не по образованию, нет. Ее выдали замуж в 17 лет за постояльца, снимающего у них комнату главного агронома Спитакского района, моего будущего отца, который на 12 лет был старше ее. Прожили они счастливую жизнь, душа в душу, 43 года вместе. Мать родила меня в 18 лет. Уже не до учебы было, едва и сумела среднюю школу закончить после первых родов. А там пошли друг за другом – трое пацанов за 4–5 лет. И сегодня, в момент написания этих строк, когда ей идет 94-й год, сохранила трезвый ум и светлую голову. Я-то с ней в единой семье не живу уже 60 (почти) лет. Говорят, стала скуповатой, прижимистой. Наверное, есть и генетическая склонность. Но когда вспоминаю, как у нее текли слезы, когда не в состоянии бывала кормить нас не то чтобы досыта, а хоть чтоб не хныкали, я готов понять ее сегодня: никогда она не жила в достатке. Это очень унизительно для нормального человека. Отцу плевать было, всю жизнь говаривал: я крестьянин, я чобан, я до 17 лет ягнят пас, не привыкать мне к невзгодам… А мать всегда мечтала о достойной жизни, так и не достигнув оной за всю жизнь. Потому удивляться ее прижимистости не приходится. Да вовсе она не скупа. Расчетлива – да. А всю жизнь же чем могла помогала остро нуждающимся родственникам. Младшей сестре, например, дала приличную для Армении сумму недавно (донос домработницы мне). А та вовсе и не бедствующая: живет в семье, все отпрыски (четверо!) живы, один из внуков ее даже живет и работает в Нидерландах…

Вергине поступила в Ереванский пединститут в 49-м, как я помню. Она была довольно способная. Левон, ее брат, нередко побивал ее за то, что при зубрежке заданного ему выучить наизусть стихотворения (по сто раз читывал вслух одно и то же) сестренка быстро запоминала и подсказывала, когда он в очередной раз запинался. Он при этом – классе в 8-м, а она – в 4-м. Каково терпеть такое унижение от «пигалицы»?

Но учиться ей было непросто. Где-то не тянула (багажа-то нет, глухая сельская школа и совершенно неграмотные родители), а где-то проблемы хлеба насущного не позволяли достичь должного… Она вздохнула чуть свободнее только после 3-го курса, выйдя замуж за сельского же парня, обеспеченного благодаря собственным талантам (хотя тоже студентом был). С ним она всю жизнь и мучилась. У Акопа, как звали ее мужа, была мания налаживать отношения приглашением любого хоть чего-либо стоящего в гости к себе домой. Пить, есть, переночевать при необходимости… Пол-Армении побывало у него. Вплоть до первого секретаря ЦК Армении Кочиняна. Кухарок в армянских селах не бывает же, на то есть жена. И вот учительница литературы (а то завуч или директор местной сельской школы, при звании «Заслуженная», к тому же первая леди – муж ведь чуть ли не всю жизнь возглавлял местный совхоз) суетится перед неким очередным чиновничьим ничтожеством, лебезит, кормит-поит… Кому понравится такая жизнь? Выдержала Вергине. И всех четверых своих детей на ноги поставила. Недавно потолковали мы с ней обо всем этом. По-моему, пришли к согласию: сделали все так, как хватило у нас ума. Жалеть не надо. Надо радоваться сотворенному. Могло же быть куда хуже. Ну, да, да, и лучше могло быть, конечно. Но для этого надо родиться в лучшие времена в комфортном месте. Увы, это всегда чужой выбор. Нам он не подвластен.

Говоря откровенно, очень жалею, что мои сведения о предках столь скудны и ограничиваются от силы дедушками-бабушками. Дальше – темнота. Имена, да и то отрывочные. А что за люди были, какие характеры, мировоззрение, индивидуальные особенности – ничего никому не известно. Пришло поколение, ушло, уже правнуки о нем ничего не знают и даже знать не хотят. Очень несправедливо! Мне предельно интересны и те мои дяди, коим довелось лагерно-тюремные испытания вынести (Левона заставил рассказать все о лагере, с Мадатом же не довелось встречаться после его освобождения, не был с ним знаком). Даже сейчас, бывая в Армении, обычно ищу пастбища, где отец пастухом ходил до 17 лет, могилам его родителей и братьев кланяюсь (в своем селе все и похоронены, кроме моего отца, могилы их – шеренга, в ряд друг за другом). И накатывается на меня волна воспоминаний о каждом из них. Живо встают перед глазами их облики… И я, и братья, о которых очерк – чуть позже, и дети, и внуки наши – их продолжение. И всплывает в памяти гениальное стихотворение:

Нет, забвение – не дело. Марина Цветаева не о себе, ее-то не забудут. Но и других не следует забывать, по-моему. Своя ниша у каждого. Помнить надо. Не о «прохожих» ратую. Хотя бы прямые потомки помнили колен 4–5 своих предков.

Понимаю, разумеется, в суете борьбы за себя, любимого, да против мощных властных структур, порой и вовсе неведомых человеку, не до предков и дум о них, быть бы живу самому. Но и тут вопрос: зачем? Конец ведь у всех один. И какая разница – когда? Говорил выше о дяде Азате, «без вести пропавшем» на войне в 43-м. Был, говорят, талант математический, философией интересовался, перед призывом рекомендовал новорожденного племянника, моего брата Арсо, назвать Фихте, именем не самого известного немецкого философа (кстати, в семье Арсо так и звали до школы, больно нравилось нам это имя, а дед Татевос никого же не слушал – сам определял имена внукам и сам их регистрировал в сельсовете). Вам оно попадалось? А юноша, «без вести пропавший», был от него в восторге, племянника окрестил его именем. Старшему дяде Арменаку даже в Подольском архиве МО так и не сказали, где и при каких обстоятельствах пропал тот солдат. Что склоняет меня к мысли: ищи вмешательство наших зондеркоманд – СМЕРШ. Они «работали», не оставляя следов. Рассказывали: в 56-м на партсобрании в Ереванском университете по реабилитации талантливейшего армянского поэта Егише Чаренца его дочка со слезами вопрошала: не надо мне вашей реабилитации, скажите только, где могила моего отца. А у ЧК могил же не бывает. Они свою «работу» не афишируют. Бывают, правда, весьма редкие исключения. С одним из таких исключений сам даже сталкивался. Но то была уже иная эпоха.

О том здесь – специальный очерк, давший этой книге название «Третья диктатура». Дочитайте до него, он того стоит. А пока – о том, как попал я в советскую столицу.

«Совсем недавно в Германии нашли могилу деда Лены, которого уработали на германских рудниках в 44-ом году. Мои деды лежат в Можайске и Москве. Как же важно сохранять эту тонкую нить связи поколений!!! Я счастлив, что жизнь дала мне таких друзей. Вы – удивительный союз поколений, дающий нам смысл дальнейшей жизни».

Дима Рафаэльянц

«Грустно всё это. Не знаю как кому, но мне вообще всегда грустно думать о своих ушедших родственниках, а также читать чьи-либо воспоминания об этом. Я сразу представляю этих людей с их жизнью, не похожей на мою, их проблемы, чаяния, переживания… Тысяча вопросов: как мимолётна жизнь, зачем мы вообще на этом свете, что остаётся от нас и т. п. Меня всегда очень впечатляли кладбища, их особая атмосфера с незримым присутствием множества ушедших в другой мир душ. И, я бы сказал, что даже моё сознание в этих местах становится другим, каким-то отрешённым. Но потом я возвращаюсь в обычный мир и кладбищенские воспоминания как-то начинают отягощать душу. У нас-то, у живых, всё совсем не так, всё кипит, бурлит, а там тишина и бесконечность. Наверное, поэтому в последние годы я, по возможности, стараюсь избегать этих мест, видимо, подсознательно чувствуя, что и я в недалёком будущем окажусь в той же компании…

Я свой род знаю намного хуже, чем ты. Уж очень сильно перепахала история судьбы моих родичей. Сначала революция, потом война. Дома обоих дедов были под оккупацией. Да и с репрессиями тоже всё было в порядке: трое моих родичей мотали срока по 10–12 лет. Политические. В общем, всё как у русских людей. И стали мы теперь почти как иваны, не помнящие родства. Думаю, что на нашей, русской цивилизации это сказывается плохо. Видимо, такова судьба всех народов, переживших сильные катаклизмы.

Но всё суета сует. Полистай Хайяма. Я не способен так красиво и точно сказать обо всем этом, а он уже говорил это задолго до нас и наших недавних предков. Всё пройдёт и когда-нибудь снова повторится в другом мире и по другим сценариям. Я только недавно узнал, что наша солнечная система вторична. То есть, она не могла возникнуть из первичной туманности, которая состоит из водорода, свободных электронов и т. п. Она возникла из облака межзвёздной пыли, которая в свою очередь является продуктом гибели звёздных систем. Об этом говорит тот факт, что в нашей солнечной системе много тяжёлых элементов (из-за чего, кстати, и может существовать жизнь), которые образуются только при выгорании звёзд и их коллапсе. И эта цепочка может быть весьма длинной, поэтому предками нашей солнечной системы могут быть несколько звёзд со своими планетами и, возможно, жизнью. И кто мы – люди – в этой цепочке? Вот ты глядишь на древний замшелый валун и думаешь, как коротка твоя жизнь по сравнению с его. Ан нет – он тоже не вечен. И даже более того, он – дальний родственник: у нас ведь общий предок – погибшая звезда.

Подражая тебе, закончу письмо четверостишьем того же Хайяма: „Этот старый кувшин на столе бедняка / Был всесильным визирем в былые века. / Эта чаша, которую держит рука, – / Грудь умершей красавицы, или щека…“

Итак, материя преходяща. Разум и только разум – вот основа всего и главная загадка мироздания.»

Виктор Гарнецкий