Глава 2
Ах ты @ и другие звери
Заметив, что край пледа сбился, Ирка поправила его. Она предпочитала держать ноги закрытыми, даже летом, когда в этом не было необходимости. Так иногда удавалось на время забыть об их существовании. Но во время массажа, или переодевания, или когда она мылась в ванне – убежать от ног не удавалось, и они настойчиво терзали ее взгляд и душу – лишенные мышц, сине-белые, с выпирающими коленками, которые могли сгибаться только в руках массажиста.
Как же она ненавидела свое тело: безобразное, ненужное! Как ей хотелось вырваться и существовать независимо, вне плоти. Как она завидовала призракам, привидениям, которые свободно перемещались в пространстве, не завися от тела. Уж им-то не нужна была коляска. И синих кошмарных ног у них тоже не было.
Со временем Ирка привыкла и все чаще воспринимала свое тело как домик из коробок, раковину улитки, в общем, нечто, служащее временным обиталищем разума. Ноги же были досадной помехой, громадным хвостом динозавра, который ей приходилось таскать за собой, когда она по поручням, закрепленным вдоль стен, перебиралась с коляски на кровать или устраивалась в кресле у компьютера.
Порой, засидевшись за книгой или за монитором до середины ночи – Бабаня не слишком настаивала на режиме, ей было попросту на него плевать, – Ирка так уставала, что существовала почти вне тела. Во всяком случае, едва уже вспоминала о нем.
«Лампочки компьютера ночью горят так жутко. Как глаза Вия», – думала она, засыпая, хотя, разумеется, не была лично знакома с почтенным функционером с Лысой Горы.
Весь день она читала – пирамида книг порой вырастала до середины колеса коляски и даже выше. Ее миром было фэнтези – сотни реальностей, иногда жутких, иногда заманчивых, иногда готически строгих, в приглушенных молчаливых красках. Но все они, даже самые тусклые, все равно были лучше действительности. В результате в мечтах Ирка проводила бульшую часть жизни. О драконах, кентаврах, грифонах, химерах, заточке мечей и устройстве арбалетов она знала так много, как может знать только человек, ничего этого не видевший и не державший в руках. При допущении, конечно, что все это в минимальном объеме знали авторы, из книг которых она получала информацию.
Школа ее особенно не напрягала, поскольку училась Ирка экстерном. Ей помогали бабушка (в основном служившая морально-волевой дубинкой) и два учителя, с которыми она встречалась по пять-шесть раз в месяц. Уроки с каждым годом отнимали все меньше времени. Порой Ирке казалось, что, стоит ей взглянуть в учебник, она уже заранее знает ответ. Все было просто, логично и… скучно. Тоскливее же всего было записывать в тетрадь и без того ясные ей ответы. Разжевывать элементарные составляющие, все эти скобочки, степени, промежуточные действия и прочие костыли мысли. Раскрывать формулы там, где она разумом перепрыгивала через две-три ступеньки. Под конец, наскучив соблюдать тоскливые школьные условности, Ирка забросила занудные записи и ограничивалась тем, что сразу записывала ответ.
Первое время учителя негодовали, утверждали, что она заглядывает в «решебники» и, по выражению самой Ирки, «крошили батон». Однако так продолжалось до тех лишь пор, пока она не решала одну-две дюжины задач в их присутствии. Тогда учителя переставали изумленно повизгивать и в их глазах появлялось недоумение людей, которые не желают отказываться от выгодного репетиторства, однако в глубине души недоумевают, чему тут еще можно учить.
Экзамены за девять классов Ирка уже сдала. Еще два класса, проглоченных экстерном, и можно будет поступать в институт. Но Ирка особенно не спешила. Интуиция подсказывала, что семнадцати-восемнадцатилетние однокурсники не будут воспринимать ее всерьез, а лишь как забавную говорящую зверушку. А раз так, то студенчество, пускай даже в усеченном колясочном виде, будет безнадежно перечеркнуто.
Этим вечером, когда Бабаня, зевая, кроила в своем ателье маршальский мундир для театра, Ирка была дома одна. И, разумеется, сидела перед компьютером. Компьютеры – большой и ноут – были включены у Ирки даже ночью и, случалось, пугали Бабаню звуками аськи.
Внезапно из кухни донесся странный звук. Упал стул. Звякнули тарелки. Повисла на шнуре и закачалась, царапая стену, подставка для чайника. А в следующее мгновение Ирке показалось, что она услышала стон. Вполне реальный. Человеческий.
Как всякий компьютерный человек, Ирка мыслила пальцами и пугалась тоже пальцами. Вот и сейчас, прежде чем всерьез запаниковать и забить тревогу, она машинально напечатала:
Rikka: Ко мне кто-то забрался на кухню!
Anika-voin: Ага! Хотят украсть твой антикварный холодильник!
Miu-miu: бежит на помощь, но по дороге останавливается сделать бутербродик.
Rikka: Я серьезно! Там кто-то стонет!
Miu-miu: жует бутербродик .
Anika-voin: А вдруг к тебе пришел какой-нибудь придурок с бензопилой? Интересно, бензопилы работают от розетки?
Miu-miu: Не-а, вряд ли!..
Rikka: Идиоты!
В то время, как она напечатала «идиоты!», стон на кухне повторился. Реальность происходящего, наконец, добралась до Иркиного сознания. И ей действительно стало жутко. В конце концов, второй этаж не девятый. Бабаня много раз предупреждала, что с улицы может забраться вор, а если не вор, то какой-нибудь подвыпивший кадр, которому взбрело в голову попить воды из-под крана.
И вот это случилось. Ирка поняла, что сидела у компьютера без света, а раз так, то воры могли подумать, что в квартире никого нет. На кухне давно было тихо, но Ирка каким-то истинным, природным чутьем ощущала, что это ложная тишина. Там, в темной, неосвещенной кухне, кто-то притаился. Кто-то вполне реальный. Она принялась звонить бабушке по мобильному, но Бабаня не отвечала. Ее мастерская находилась в полуподвале с такими толстыми стенами, что мобильник принимал только, когда она случайно оказывалась у окна.
Решив, что самое разумное будет выбраться к соседям, Ирка стала быстро крутить колеса коляски, а монитор все вспыхивал, выплевывая новые строчки.
Anika-voin: Эй, ты чего? Взбесилась?
Miu-miu: Куда она делась?
Anika-voin: А если на нее, правда, напали? Вызовем милицию?
Miu-miu: Ага! Позвоним и скажем: «У юзера Rikka с неизвестным нам ай-пи адресом кто-то стонет на кухне! Когда мы предположили, что у чувака бензопила, она назвала нас «идиотами» и смылась куда-то». И представимся: Anika-voin и Miu-miu.
Anika-voin: Ты болван! (берет пулемет и стреляет).
Miu-miu: защищается сковородкой.
Anika-voin: Скороводку пули пробьют.
Miu-miu: Фигушки. Смотря какая сковородка.
Ирка торопливо перемещала рычаги, приводящие в движение колеса. Коляска ехала в полумраке коридора почти бесшумно, но Ирке чудилось, что ее выдают удары сердца – гулкие, хаотичные, точно внутри располагался обтянутый кожей бубен. Она угадывала уже входную дверь, которая была темнее стен. Открыть замок, затем засов, толкнуть дверь вперед – ни в коем случае не сильно, чтобы она не ударила о стену – и осторожно выехать. Вставить снаружи ключ, провернуть на один оборот – и тогда тот, кто в кухне, не сумеет последовать за ней. Она окажется в безопасности и доберется до соседей.
Правда, самое страшное впереди: от кухни до двери ведет короткий коридорчик – шага в три-четыре, не больше. И дверь из кухни просматривается прекрасно. Одна надежда на мрак. Если глаза того, кто забрался на кухню с более светлой улицы, не привыкли к темноте, у нее есть шанс.
Повторим еще раз: замок – засов – вытащить ключ – выехать – вставить снаружи ключ – закры …
Но прежде чем цепочка завершилась, мир дрогнул. Ладонь потеряла рычаг, натыкаясь повсюду лишь на резиновую упругость шины, а в следующий миг теплый линолеум ударил Ирку по щеке. Ирка лежала, недоуменно созерцая перевернувшийся мир. В голове гудело. Она слишком поздно сообразила, что зацепила край обувного шкафа, который обычно старательно объезжала. Темнота из друга стала врагом.
Понимая, что шумом безнадежно выдала себя, Ирка торопливо поползла и, как улитка раковину, потащила за собой коляску. Ее бесполезная предательская ступня – как же Ирка ее ненавидела в этот момент! – разумеется, угодила между спиц.
Покачнулась обувная полка, успевшая войти в заговор с коляской. Весело запрыгали убранные на лето зимние ботинки. Вещный мир разом обиделся и восстал на Ирку. Выглядело это трагикомично, на пересечении готики и обычного житейского фарса.
На кухне вдруг вспыхнул свет. Он был мало похож на электрический. Голубоватый, настойчивый, гораздо более яркий, он рвался наружу и освещал коридор. У Ирки заболели и заслезились глаза. Мир запестрил полосками крашеных стен (Бабаня ненавидела обои), заморгал легкомысленными вазочками на деревянных полках:
«Ну вот! Теперь точно всё!» – подумала Ирка, понимая, что, лежа, да еще прикованная к коляске, никогда не дотянется до замка.
Приподнявшись на руках, она тревожно заглянула в освещенную кухню, ожидая увидеть приземистую мужскую фигуру с ломиком, фонарем и большим мешком. Так она почему-то представляла себе квартирных воров. Но действительность потрясала больше любой наивной фантазии.
У стола среди осколков посуды лежала белая волчица. Обращенный к Ирке бок зверя был в крови. Волчица смотрела на Ирку изучающе, без ярости. В глазах зверя застыла тоска.
– Привет! А… а… а я вот тут ползу! – зачем-то сказала Ирка.
Верхняя губа волчицы приподнялась, обнажив длинные желтоватые клыки. Из раны продолжала течь кровь. Большими каплями она сбегала по намокшей шерсти.
– Тебе больно? Бедная, бедная моя! – проговорила Ирка, соображая, где волчица могла получить рану.
Порезалась, прыгая через стекло кухни? Но кухонное стекло выглядело целым. Откуда вообще мог взяться волк, да еще и альбинос, в городе, на втором этаже, при целом стекле?.. Но это все второстепенно. Многие вещи полезнее воспринимать как данность.
Жалея зверя, Ирка попыталась подползти к нему, подтягивая руками непослушное тело. О том, что испуганная, страдающая волчица может броситься, она не задумывалась. Слишком много ума было в печальных глазах зверя. Когда же, вскинув морду, волчица завыла, ее вой, негромкий, прерывистый, сразу оборвавшийся, походил на человеческую речь. Точно волчица хотела произнести нечто, но, не получив ответа, осознала тщетность своей затеи. Она попыталась встать, но не сумела. Задние лапы зверя так и не оторвались от пола, и она тяжело упала грудью на линолеум.
Так они долго лежали на полу. Две калеки – человек и зверь, в равной степени беспомощные. Разве что для Ирки беспомощность была привычна, волчица же, похоже, столкнулась с ней впервые. Ирка говорила какие-то одобряющие, отрывистые, не очень связные слова, а волчица то негромко рычала, то выжидательно смотрела на нее.
Наконец, изогнувшись, Ирке удалось высвободить ногу и избавиться от коляски. Без коляски Ирка тащила непослушное тело по линолеуму гораздо резвее. Волчица понимающе наблюдала за ней, не пытаясь сдвинуться с места. Изредка она поворачивала голову и лизала рану. Однако та была слишком глубока, и зверь лишь растравливал ее языком.
– Не трогай ее! Надо чем-то заклеить или позвонить в ветеринарку, если только эти дураки не будут стрелять в тебя снотворным. Погоди, я только… Блин, я же до стола не дотянусь, – бормотала Ирка, надеясь звучанием голоса успокоить волчицу.
Ирка почти доползла до стола, когда голубоватый странный свет померк, загадочным образом свернулся спиралью и окутал волчицу. Волчица завыла, и вой ее, становящийся с каждым мгновением все тише, был воем смерти. Она положила морду на лапы, продолжая смотреть на Ирку. Вой перешел в хрип и смолк. Взгляд помутился и остекленел.
Ирке чудилось, что она бредит. Тело мертвого волка менялось. Свалявшаяся шерсть с пятнами крови все больше напоминала перья. Морда с оскаленными клыками превратилась в белую птичью голову с клювом. И вот посреди кухни, силясь взлететь, забился лебедь со сломанным крылом. Кухня была тесна для огромной птицы. Здоровое крыло цепляло стол. Наконец, обессиленный, лебедь перестал биться и, вытянув шею, издал горловой жалобный звук. И снова это походило на речь.
– Я не понимаю! – беспомощно сказала Ирка.
Она уже не подползала ближе – застыла в метре или двух от лебедя, ощущая, что и это еще не конец превращению. И не ошиблась. Внезапно тело лебедя зарябило, теряя очертания. Серебристые искры обжигали Ирке лицо. Спасая глаза, она закрыла его руками. Когда же, щурясь, решилась выглянуть, то увидела молодую женщину в длинном белом одеянии, полусидевшую на полу. Ее ключица была разрублена страшным ударом. Женщина истекала кровью.
Обращаясь к Ирке, она хрипло произнесла что-то. Ирка замотала головой, показывая, что не понимает. Строгое, классически красивое лицо женщины исказила легкая досада.
– Не бойся меня! Я лебединая дева, – повторила она уже по-русски.
Голос ее звучал гортанно и отчужденно. Было в нем что-то и от воя волчицы, и от трубных звуков лебедя.
– Лебединая дева? – переспросила Ирка.
– Порой нас называют валькириями. Скоро я уйду совсем. Он застиг меня врасплох. Я думала: он слаб, и ошиблась. Это я оказалась слаба. Меч нанес мне рану, от которой мне уже не оправиться. Две мои сущности – лебединая и волчья – уже погибли. Теперь смерть подбирается к последней…
Ирка подползла к валькирии. Она едва верила в реальность происходящего и то и дело взглядывала вниз, туда, где ее обкусанные ногти царапали линолеум. Логика была такая: ногти на пальцах настоящие, линолеум с шелухой от лука тоже более чем реален. Шелуха и валяющийся под столом очешник Бабани слишком подробны для сна. Но особенная свобода и творческая беглость, пропускающая незначащие детали – та самая смелая беглость, которая всегда сопутствует сну, не исчезали, сбивая Ирку с толку.
– Кто ранил тебя? – спросила она, отложив на время мысль, реально ли то, что она видит, или это подглючивают прописанные позавчера новые таблетки.
Валькирия строго взглянула на нее. В ее усталых, то и дело меняющих цвет глазах было что-то пронизывающее, потустороннее. Странная сила, власть и мудрость. На стене за спиной лебединой девы Ирке смутно чудилась тень огромных весов. Разверзались миры. Из праха созидались вселенные. Судьбы сплетались и расплетались точно золотые волосы в косе.
Наконец валькирия отвернулась. Тень весов исчезла. Стена узорного кафеля предстала перед Иркой во всей своей тоскливой пошлости, мельтеша свеклой, морковками и прочей идиотической ботвой.
– Не старайся узнать. Пока ты не готова. Твое время еще настанет!
Дева закашлялась. В уголках губ выступила кровь.
– В узоре рун Жутких Ворот существовала единственная погрешность. Одна из рун была не закончена, и он сумел, завершив ее, превратить в собственную противоположность… Бежать было невозможно, но он послал наружу свое дыхание. Я стояла снаружи, но ничего не увидела. Это моя вина, ибо я была его стражем в это столетье. Его дыхание вселилось в тело посланца, и он ранил меня мечом, который разит даже бессмертных. Некогда это был меч света, и даже теперь, пройдя множество рождений, сохранил власть над нами, его созданиями. Я не успела парировать удар. Слишком неожиданно было получить его от того, кто его нанес.
– В чье тело он вселился? – быстро спросила Ирка. Это знание почему-то показалось ей важным, хотя она не знала даже, кто этот он.
– Ты задаешь хорошие вопросы. Твой ум пытлив и беспокоен. Ты не из тех живых мертвецов, головы которых пусты, а глаза погасли раньше смерти. Думаю, я поступила верно, выбрав тебя…
Голос валькирии слабел. Зрачки теряли цвет, становясь почти прозрачными. Ирка внезапно осознала, что вместе с цветом зрачков из лебединой девы уходит жизнь.
– А если перевязать? Там у Бабани аптечка… – сказала она беспомощно.
Валькирия посмотрела на свою разрубленную ключицу и слабо усмехнулась.
– Раны, нанесенные этим мечом, не закрываются. Даже царапни он мне палец – я была бы обречена. Запомни главное о том, кого ты должна остановить! Тебе предстоит столкнуться не с ним даже, а лишь с его дыханием. Но и в нем достаточно силы, чтобы покончить с тобой. Он не имеет своей плоти, ибо она давно стала прахом и ветер развеял ее. Его дух способен вселиться в любое из немногих подходящих тел, потеснив его владельца. Однако пока он находится в чужом теле, его возможности будут не больше тех, что имеет это тело. Для того чтобы атаковать всерьез, в полную мощь, он покинет его, и лишь тогда ты способна будешь сразиться с ним. Если же он не покинет тело, ты бессильна. Твое копье пронзит лишь человеческую плоть и его истинного хозяина, но не затронет того, кто скрывается внутри. Грех же безвинного убийства сделает тебя слабой, и ты ничего уже не сумеешь сделать.
– А как я узнаю его?
– Не сомневайся. Его невозможно не узнать. Когда его дыхание покинет тело, оно станет видимым даже в полдень. Это призрак всадника на рыжем коне. Сражайся с ним так, как ты сражалась бы с обычным всадником. Для твоего оружия призрак будет уязвим. Но опасайся его магии: она представляет для тебя угрозу, равно как и поразивший меня меч.
– А если он не захочет покидать тело? – резонно спросила Ирка.
– Тебе поможет Антигониус, если признает тебя своей хозяйкой, – ответила валькирия.
По ее бледному лицу тенью скользнула печаль:
– Возможно, удар меча не застиг бы меня врасплох, окажись Антигониус рядом. Он наделен даром предвидения, изгнания, прозрения истинной сущности и многими иными способностями.
– Кто такой Антигониус? – спросила Ирка.
Валькирия неожиданно улыбнулась, согретая какой-то тихой приятной мыслью.
– Это самый деликатный вопрос. Лучше его не затрагивать лишний раз. Однажды домовой полюбил кикимору!.. Любовь, любовь! Кого только ты не ловишь в свои сети!.. Правда, это была не совсем чистая кикимора! Ее дедушка по матери был вампир, бабушка по отцу – русалка, а дедушка по отцу – леший!.. Кроме того, поговаривали еще о каких-то гномах и Белоснежке, но это сомнительно… – сказала она.
– И?.. – осторожно подсказала Ирка.
– Антигониус станет твоим слугой, союзником и советчиком. При благоприятном раскладе. Правда, с Антигониусом бывает тяжело. Порой без него гораздо проще, чем с ним, – признала валькирия.
Веселость уходила из нее вместе с жизнью. Ее глаза уже видели вечность.
– А я смогу позвать его? – спросила Ирка.
– Звать Антигониуса необязательно. Во всяком случае, делать это вслух. Порой достаточно правильно о нем подумать, – отвечала валькирия.
– А как правильно думать об Антигониусе?
Валькирия покачала головой.
– Не могу тебе сказать. Ты должна понять сама. В противном случае ты никогда не найдешь с Антигоном общий язык. Уж больно странное существо… Теперь же поговорим о враге. О том, как ты найдешь тело, в которое он вселился…
Голос валькирии был едва различим. Паузы между словами увеличивались. Ирке приходилось подползать все ближе, напрягая слух.
– Ему подходят не все тела. Тел, которые могут принять его сущность, всего четыре в этом мире. Одно из четырех он не осмелится тронуть пока… Но лишь пока… Значит, искать надо среди трех оставшихся… – сказала валькирия. Кровь уже едва текла из раны. Лицо становилось серым.
«Она умирает!» – с внезапной ясностью поняла Ирка.
– Не тревожься! Полубоги не уходят без следа. Они не могут покинуть этот мир, не передав бессмертие и дар, – прочитав ее мысли, произнесла валькирия. – Возьми мой крылатый шлем!
– Шлем? – озираясь, повторила Ирка. Она не видела шлема.
Лебединая дева закашлялась. Кровь, прежде пузырившаяся в уголках губ, побежала по щеке. Ирка подползла к валькирии. Та, совсем ослабевшая, осторожно легла на спину, помогая себе здоровой рукой. Ее длинные светлые волосы разметались по линолеуму. Ирка невольно подумала, как странно они обе выглядят. Два получеловека – умирающая и калека – в кухне зауряднейшего из домов, на полу, залитом кровью, обсуждают судьбы мира и бегство непонятного существа из-за Жутких Ворот.
– Когда будет нужно – ты увидишь его и займешь мое место! Останови посланца, пока он не обрел силу… Не дай ему застать себя врасплох. Не повтори мою ошибку!
Каждое новое слово давалось валькирии с трудом, вместе со звуками выталкивая из горла кровь.
– У нас мало времени… Поклянись светом своего эйдоса, что принимаешь мой дар и понесешь его в вечности, пока не исчезнет твое дыхание. Без этого шлем не станет твоим.
– Но что такое эйдос?.. – осторожно спросила Ирка. Клясться тем, о существовании чего она не знала, представлялось ей неразумным. Что-то неуловимо шевельнулось у нее в груди, подсказывая ответ. – Клянусь! – подчиняясь порыву, сказала Ирка, но тотчас с сомнением добавила: – Но как я могу остановить кого-то… На этой идиотской коляске я даже по ступенькам не могу спуститься без бабушкиной помощи?
Губы валькирии дрогнули, попытавшись сложиться в улыбку. Слабым движением руки она приказала Ирке молчать.
– Это… не имеет… значения… Не отвлекайся на мелочи. Мы должны все успеть. Si fata sinant[1]. О немочи же не волнуйся. Я забираю себе твою боль! Твои шрамы на спине, твои мертвые ноги… Я принимаю их как ответный дар. Согласна ли ты передать его мне? – сказала валькирия.
– Да, – быстро сказала Ирка, остро ощущая все свинство такого ответа.
Лебединая дева заунывно пропела что-то. Это пение невозможно было повторить. Оно было чем угодно, но только не человеческой речью. Рычанием тигра, воем волка, клекотом сокола…
Едва смолк последний звук, валькирия тяжело повернулась на бок. Ирка увидела, что ее белое одеяние окрасилось на спине кровью. Две длинных кровавых полосы прошли как раз там, где были шрамы у самой Ирки.
Ирка вскрикнула. Валькирия жестом запретила ей приближаться.
– Искупление! Наказание за то, что когда-то давно я совершила зло! – произнесла валькирия хрипло. – Ноша скорби и радости отмерена каждому наперед. Ничего не может исчезнуть просто так. Боль, исчезнувшая у одного, возникнет у другого. Я взяла твой груз – не более того.
– Но зачем? – крикнула Ирка, с невольной радостью ощущая, как теплеют ее ноги. Это было новое чувство, неясное, радостное. Словно по мертвому сухому дереву побежали весенние соки.
– Не благодари! Мне недолго нести чужую ношу. Мое солнце идет на закат, твое на рассвет, – усмехнулась валькирия. – Когда уходит одна валькирия – должна прийти другая. Вскоре твое тело обновится, раны зарастут… Наклонись! Ближе… Еще… Ты примешь мое последнее дыхание!.. С ним я передам тебе свою силу! Не думаю, что ты сразу получишь весь дар, но постепенно он придет к тебе… И самое главное: в этот миг не думай ни о чем постороннем! Твое сознание должно быть пусто и прекрасно, как хрустальный бокал. Это необходимо, чтобы началось перерождение…
Ирка хотела заявить, что представления не имеет, как принимают дыхание, но валькирия не слушала ее.
– Si ferrum non sanat, ignis sanat[2]. Sic vos non vobis vellera fertis, oves. Sic vos non vobis mellificatis, apes. Sic vos non vobis fertis aratra, boves[3], – бормотала она.
Голос валькирии едва звучал, затихая. Ирка сосредоточилась. Она не знала, как принимают последнее дыхание, и боялась что-то сделать не так. Внезапно она увидела, как неясное розовое сияние окутало голову валькирии. От губ ее отделился нечеткий светлый призрак. Вглядевшись, Ирка разглядела миниатюрную фигуру женщины в шлеме, сияющем нагруднике, с копьем в руке. Превратившись в сладковатый дым, она скользнула к лицу девочки.
«Вот сейчас… – подумала Ирка. – Что я должна?.. Ага, не думать ни о чем постороннем. Представить себе хрустальный бокал?»
Она стала честно представлять себе бокал, но, как всегда бывает с воображением, оно упрямилось и вместо бокала представлялся стакан с разводами томатного сока на стенках.
Призрак женщины в шлеме приблизился к ее губам и замер, укоряюще качая головой и словно сомневаясь. Затем, начиная уже рассеиваться, он двинулся вперед. Помимо своей воли Ирка глубоко вдохнула, ощутив, как нечто неведомое слилось с ней и стало ее частью.
Ирку вдруг охватил восторг, который она не считала нужным скрывать. На краткий миг она ощутила себя огромной, вобравшей все тайны земли, подземья и океанского дна. Сплетенные клубки параллельных миров и тугие, строгие, подобные часовой пружине, петли времени – все стало таким же естественным для нее, как расположение комнат в квартире.
Ирка рассмеялась, и смех ее пронесся над июльской Москвой внезапным раскатом грома. Мгновенный ураган взлохматил газоны, взметнул пыль на набережной, зазвенел вывесками, разбил несколько форточек, опрокинул столики в летнем кафе, запуржил старыми газетами. Лопухоиды останавливались и с тревогой щурились на ясное небо. Некоторые привычно проверяли в сумках зонтики, не зарыт ли в вещах, быстро ли откроется. И их движения были машинальны и точны, подобно тому, как воин проверяет, не застрянет ли в ножнах меч.
– Приветствую тебя, новая валькирия! Тише, тише! Не так резво! Прибереги магию! – услышала Ирка едва различимый грустный голос.
Опомнившись, Ирка перестала хохотать. Ощущение всемогущества исчезло. Ирка поняла, что напрасно расходовала силы, к которым следует прибегать лишь по необходимости.
Перед ней на кухонном полу умирала от раны молодая женщина, отдавшая ей свои силы. Теперь, когда магия ушла, ее беспомощность проявлялась во всем. Особенно жалки были тонкие, слабые, нелепо подвернутые ноги. И столь же остро Ирка ощутила, что, несмотря на свое теперешнее могущество, не сможет помочь ей.
Ощутив ее растерянность, лебединая дева слабо улыбнулась. «И кто кого должен ободрять? Она даже сейчас сильнее меня духом!» – подумала Ирка со стыдом.
– Сейчас не время для слез. Превращаясь в волчицу или лебедя, будь осторожна. Этот дар очень редок. Я единственная из всех валькирий обладала им. Порой он удобен, но помни, что при этом часть твоего разума уходит и замещается разумом птицы или волка. Это не опасно, пока ты главенствуешь, но порой стихия может захлестнуть тебя. Всегда осознавай, где заканчивается твоя воля и начинаются желания зверя и птицы. Это чудовищно важно. Не забудешь?
– Нет.
– И еще запомни! Никто из тех, кто знал тебя прежде, не должен узнать тайны, кто ты есть на самом деле. Ты не сможешь открыть им ее ни под пыткой, ни в минуту радости, ни в момент гнева… Отныне ты валькирия. Прежней Ирки больше не существует. Твое прошлое ведомо лишь тебе и мне.
– Да, но если так, то… – начала Ирка.
– Для своей бабушки ты по-прежнему будешь калекой, прикованной к креслу. Никто не в состоянии проникнуть в твою тайну, пока ты сама хранишь ее, – нетерпеливо сказала валькирия.
– А если не сохраню? – спросила Ирка.
– Если не сохранишь – тот, кто услышал ее, даже случайно, потеряет разум и умрет. И неважно, кто это будет: родственник, случайный знакомый или возлюбленный. Смерть не минует его.
– А Мефодию тоже нельзя сказать? – спросила Ирка неожиданно для себя. Она хотела произнести «А бабушка?», а вместо этого почему-то вылез Мефодий.
Вопрос вызвал у лебединой девы неудовольствие. И неудовольствие, как показалось Ирке, было связано именно с именем, которое та услышала.
– Ему тем более!.. Валькирия может открыться тому лишь, кому передает дар. А теперь прощай! Illi robur et aes triplex[4]…
По телу валькирии прошла крупная дрожь, и внезапно оно исчезло. В воздухе повис веселый радостный звон, похожий на звук далекого колокола или на весеннюю капель, когда капли звонко падают на лист железа.
На полу возник серебристый шлем с литыми крыльями и стреловидным выступом, защищающим центральную часть лба и верх переносицы. Ирка осторожно коснулась шлема. Она услышала негромкий звон. Литые крылья колыхнулись, затрепетали ожившими перьями. Они стали тоньше, длиннее, воздушнее, утрачивая прежние мощные, немного давящие очертания. Ирка поняла, что шлем подстраивается к новой хозяйке. Поняла, что он ждет ее.
Чувствуя, как дрожат пальцы, Ирка взяла шлем и надела поверх войлочного подшлемника. На это ее знаний хватило. Шлем без подшлемника надевают либо обладатели от природы мягких голов, либо лихие авторы фэнтези, мужественные герои которых натягивают с утра доспехи поверх семейных трусов и, нацепив уздечку, позевывая, ведут прогуливать по лугу поскуливающего от нетерпения боевого коня, который уже заранее нацеливается многоопытным лиловым глазом на раскидистый кустик.
Едва стреловидный выступ соприкоснулся с центром Иркиного лба, она вновь ощутила живой согревающий жар, который возник у нее в миг, когда она познала тайны земли и воды. Привычный мир треснул, точно скорлупа яйца, снаружи которого оказалось что-то несоизмеримо огромное. Сознание оказалось не в силах сразу заполнить такой объем.
Ирка закричала. То, что она испытала, было сродни чувству человека, который считал, что он один в темной и мрачной комнате с паутиной. Все плохо и безотрадно. И вдруг вспыхивают прожектора, и он видит, что стоит на арене цирка, полного смеющихся людей. То же, что прежде казалось серой реальностью, оказалось смешной фанерной декорацией, которую довольно было толкнуть ладонью, чтобы она опрокинулась.
Ощутив, что на лоб упали волосы, Ирка нетерпеливо отбросила их и внезапно поняла, что шлема на голове уже нет. Соскочил? Ерунда, не могло такого быть. Искать его глазами на полу она не стала. Ее не покидало ощущение, что крылатый шлем валькирии остался и не покинет ее, даже если придется ласточкой нырнуть в водопад. Есть вещи, которые потерять невозможно. Можно их только предать, изменив своему назначению.
Лишь одного Ирка сделать пока не решалась: взглянуть на ноги. Двигать ими она не пыталась, хотя и ощущала странное, незнакомое покалывание в ступнях.
«И долго ты будешь трусить? Вставай и иди, дрянь! Не можешь идти – ползи! » – подумала она и, закрыв глаза, попыталась шевельнуть большим пальцем. Шевельнула и так и не поняла: получилось у нее или нет – так велик был страх неудачи. Пот, холодный как вчерашний бульон, заливал лицо.
«Ну же! Ну! Так и будем лежать и ждать, пока Бабаня вернется и погрузит нас на колясочку? Вперед! Двигайся, дохлая лошадь!»
Рассердившись на себя, ненавидя ощущение страха как таковое, Ирка повернулась, с привычным недоверием уставилась на ноги и… вместо того, чтобы обрадоваться, помрачнела, заподозрив подвох.
Если прежде ее ноги напоминали обтянутые кожей кости скелета, то эти могли бы принадлежать модели. Сильные, ровные, смуглые. Идеальной формы колено. Бедро бегуньи или танцовщицы. Голень мускулистая, но не чрезмерно. Красивая стопа. Послушные новые ноги, которые станут повиноваться любому желанию. Бегать, плавать, без отдыха занесут хоть на девятый этаж. Будут сводить с ума, привлекать взгляды…
Ирке внезапно захотелось заплакать. Устроить истерику в духе театра драмы. Швырнуть что-нибудь в стекло кухни, чтобы оно брызнуло осколками, острыми, как обида, режущими, как разочарование. Что-нибудь в меру тяжелое, чтобы перед ударом в стекло оно успело описать в воздухе красивую дугу.
Она ощущала себя ребенком, который без разрешения заскочил в магазин игрушек, взял дорогую куклу и вертит ее в руках, зная, что сейчас прозвучит строгий голос и придется положить ее на место.
– Вот ты где? Хочешь, чтобы я всюду тебя искала? Я с тобой на улице поговорю!
Но секунды томительно текли, а грозный голос все не звучал. Старые мертвые ноги тоже не возвращались.
Ирка встала, пошатываясь. Встала и удивилась, что навык этого движения не позабыт и не утрачен. Сделала шаг, другой. Квартира показалась ей маленькой, непривычной, давящей. Дважды она в тревоге вскидывала голову, пока не поняла, в чем причина: она опасалась удариться о потолок. Она привыкла видеть квартиру с коляски или с кровати, и ощущение объема у нее осталось прежним, приниженным, колясочно-кроватным.
Ирка сжала и разжала пальцы. Они остались прежними, но на деле неуловимо изменились. Запас сил, который она чувствовала, не был запасом силы смертного. Ирка поняла вдруг, что стоило ей пожелать и она продавила бы стену дома ладонью, точно бумажную. Она ощутила ток крови – багровой, пьянящей, как красное вино. Свежие весенние силы бурлили в ней и рвались наружу.
Память прошлых воплощений, дремлющих магических умений захлестнула ее, но Ирка заставила память отступить, затаиться. Она почувствовала, что это знание пока опасно, так как может затопить ее собственное, пока не окрепшее сознание.
Ирка ощутила острый укол любопытства. Обойдя коляску, она вошла в ванную и сразу, не позволяя себе новых колебаний, посмотрела в зеркало.
Из забрызганного зубной пастой зеркала – Бабаня всегда чистила зубы с тем рвением, с которым оттирают кастрюли с пригоревшей пищей – на нее смотрело красивое юное лицо. Ирка и узнавала и не узнавала себя. Да, это была она. Но одновременно и не она. Разница между прошлым и нынешним ее обликом была так велика, словно картину посредственного художника поправил гений. Все осталось как будто прежним – нос, лицо, волосы, но девушка в зеркале была иной.
Долго, очень долго Ирка разглядывала себя. Когда же каждая черта запечатлелась в памяти, она, подчиняясь неожиданному порыву, прищурилась и изменившимся зрением увидела лебедя и белую волчицу. Не тех, что умирали на ее глазах на кухонном полу, других, собственных, вобравших неуловимо черты самой Ирки.
И Ирка поняла, что в любое мгновение по первому желанию она сможет стать лебедем или волчицей. Однако пока она медлила, зная, что время еще не настало.
– Я валькирия! Лебединая дева. Дева-воительница! – крикнула Ирка в полный голос. Страх, что все может исчезнуть, улетучился. Все было незыблемо.
Зеркало брызнуло осколками. Некоторые прыгали в сток воды, другие – на пол. Ирка виновато посмотрела на покосившуюся деревянную раму.
– Извини, зеркало! Я просто дурында! Я забыла, что ты знало меня прежней! – сказала она и, перешагнув через осколки, вернулась в комнату. На мониторе компьютера, продолжавшем жить своей жизнью, вспыхивали новые строчки.
Anika-voin: Эй, Rikka, ответь! Тебя убили или не убили? Что там за бомж торчал на кухне?
Miu-miu: Ты чего, больной? Как она тебе ответит, если ее правда грохнули?
Anika-voin: Но должен же я знать, когда мне нужно будет переживать! Я, может, уже рыдаю. У меня пальцы, может, мимо клавиатуры уже пролетают?
Miu-miu: Испарись, ничтожество!
Anika-voin: Остынь!
Ирка подвинула клавиатуру и, одними заглавными буквами решительно напечатав несколько слов, отослала.
Rikka: Я ЕСТЬ, НО МЕНЯ НЕТ. ЖИЗНЬ СОЗДАЛА НОВЫЙ ФАЙЛ!
Не дожидаясь, пока ее виртуальные собеседники осмыслят написанное и забегают пальцами по клавишам, Ирка выключила компьютер, а следом за ним и ноутбук. Зеленая лампочка ноутбука долго не погасала от удивления. Но, наконец, погасла. Иллюзорная жизнь закончилась.