Вы здесь

Трансчеловек. 2006 год, 30 мая, 18.00 по Гринвичу (Ю. А. Никитин, 2006)


2006 год, 30 мая, 18.00 по Гринвичу

Самое лучшее место в мире для отдыха отыскивается сразу, когда опускаешь голову на женские колени. Нежные заботливые руки чешут, гладят, выстригают волосы в ушах, а потом тонкие мизинчики копаются в ушных раковинах, вылавливая срезанные волоски. Несказанно балдежное чувство, как будто снова в утробе, не бывает наслаждения полнее или глубже.

Линдочка упорно протискивает между нами лобастую голову, усердно вертит хвостиком и пыхтит жалобно: и мне почеши, я ведь тоже ваша, почему меня не замечаете, мне же обидно!

Надо мной ойкнуло, мягкие ладони начали спихивать мою отяжелевшую голову.

– Уже шесть часов!. А я еще не красилась!

– Успеешь, – запротестовал я. – Еще в носу подстриги…

– У тебя там не растут, – уличила Каролина. – Мал еще!

Она поднялась, моя голова расслабленно бухнулась на диван. Не поднимаясь, я смотрел, как Каролина в тревоге и недоумении выгибается перед зеркалом, но никак не рассмотрит спину и затылок. Потом села за трельяжный столик краситься, там жуткий набор всяких лаков, гелей, снимателей, соскребывателей, ножичков и пилочек, хитрых крючочков и прочих блестящих, как на столе хирурга, штучек, а я переполз на другой конец дивана, где меня ждет ноут одного заказчика.

Поломка хитрая, но я все настроил еще два дня тому, только придерживаю чуть, дабы самому насладиться мощным камнем, самой крутой видюхой, ОЗУ на два гига, новой системой охлаждения, из-за чего абсолютно не слышно, работает это чудо или нет.

С ходу вошел в Интернет, подключился к одной из онлайновых, где скорость проца и мощь видеокарты многое решает, порубился малость, но уши автономно ловят передвижение Каролины. Слышу ее недовольное бурчание, что вот еще одна морщинка проступила, а тут как бы две старые замазать… Даже не глядя в ее сторону, чувствую, какой у нее процент готовности к выходу.

Потом бесконечно долго бурчала, что за зиму ужасно растолстела, ах-ах, ни одни джинсы не налезают, как жить, надо бы что-то такое съесть, чтобы похудеть, именно сейчас, чтобы к Голембовским уже худой и стройной, я лениво бурчал, что ничуть не растолстела, надо верить не зенкам своим, а напольным весам, джинсы сидят, как и сидели.

– Ничего не понимаешь, – пожаловалась она, – это провожают, как могут, а встречают по одежде!

– Женщина без недостатков, – сказал я ласково, – ценима куда больше, чем без одежды.

Она насторожилась, красивые дуги бровей приподнялись на середину лба.

– Ты это к чему?

Я выключил комп, поднялся. Мне, чтобы одеться, достаточно вылезти из домашних тапочек и сунуть ноги в туфли. Проделав все это, я обнял ее сзади, поцеловал в макушку, как раз на уровне моих губ, сказал ласково:

– Ты хоть и злобная, но я люблю тебя, зверушка.

– Это ты злобный!

– Нет ты. Ты с меня одеяло стаскивала.

– А ты лягался!

– Я? Да никогда в жизни! А вот ты…

Она вывернулась, снова принялась поправлять на бедрах джинсы, втягивать живот и приподниматься, так все женщины выглядят более стройными.

– Вот так и ходи, – подсказал я.

– Не могу! Только стоять, да и то недолго.

– Пойдем? – спросил я.

Не отвечая, она тщательно подкрашивала губы, вытягивая их трубочкой. Лицо очень серьезное, сосредоточенное, будто делает сложнейшую операцию на мозге, даже не дышит, а когда оторвала от губ эту липкую красную палочку, сосредоточенно пошлепала ими, разминая комья и заделывая микроскопические щели, подвигала во все стороны, то сжимая в старческий жемок, то растягивая.

– Готова, – сообщила она. – Видишь, как быстро?

– Вижу, – ответил я и снова чмокнул ее в макушку. – Пойдем, не люблю опаздывать.

– Женщине прилично опоздать на четверть часа!

– Зато неприлично мужчине, – возразил я. – А по нам определяют, кто в доме главный.

– Определяют, – отпарировала она, – насколько ты добрый! Уступчивый. А если вовремя, значит – зверь, садюга, железный кулак. Бьешь меня смертным боем, тиранишь…

На выходе из подъезда солнце ударило в глаза с такой силой, что Каролина ойкнула и поспешно надела большие, на пол-лица, очки: нет морщинкам у глаз. Люди впереди почему-то сходят с тротуара, обходят по проезжей, рискуя угодить под автомобили. Каролина испуганно ухватила меня за руку. Посреди тротуара в желто-зеленой луже барахтается, пытаясь подняться, вдрызг пьяный мужик в рваной одежде. Небритый, слюни и сопли выползают толстыми зелеными гусеницами, глупо улыбается, а второй, такой же, но чуть трезвее, пытается поднять дружка, то и дело падает, стукается распухшей мордой об асфальт, пачкается в этой грязи… что вовсе не грязь, а то, что выползает из их промокших отяжелевших штанов, заполняя воздух удушливой вонью.

У первого кровь на брови, на затылке слиплись волосы, будто крашеные, у второго ссадины на морде, на локтях, на кулаках. Первый громко и дико заорал похабную песню, всю из мата, второй хихикал и снова тянул его то за руку, то за плечо, уговаривал встать и пойти к Маньке, которую поставят на четыре кости…

Тротуар подле домов узок за счет расширенной дороги для машин, мы с Каролиной тоже соступили на проезжую часть. Тротуар залит жидким дерьмом на всю ширину, от обоих пахнет густой вонью застоявшейся мочи, блевотины и чего-то омерзительно кислого. Каролина побледнела, едва сдерживает тошноту. Первый хрипло вопил похабщину, второй увидел нас и заорал:

– Люди!.. Помогите!.. Помогите поднять Ваську…

Мы поспешно огибали их по проезжей части дороги, сзади раздраженно гуднула машина. Пьяный орал все громче:

– Люди!.. Вы же хрестьяне?.. Помогите… ха-ха… поднять… гыгы… поднять… мать-перемать…

Мы торопливо выскочили снова на асфальт, сердце мое колотится, кровь бросилась в голову. Не выношу, когда грязный мат направлен на женщин, а он весь попадает в них, если женщины слышат.

За спиной еще долго раздавались пьяные вопли: то дикарски ликующие, то гневные, все перемежается матом, а волна омерзительной вони догоняла нас с порывами ветерка еще несколько раз. Уж и не знаю, чем можно так обосраться, что за дерьмо пропитало штаны и вытекло на тротуар, залив до самого бордюра. Эти двое не сидят на диете, как проклинаемые ими миллионеры, что вкалывают с утра до вечера…

Каролина часто дышала, я ускорял шаг, наконец дом величаво повернулся и, как могучий ледник, отрезал от того мира. Двое дворников в оранжевых, словно революционеры из Украины, комбинезонах старательно собирают мусор, у нас не принято бросать его в урну, хотя та в двух шагах, проехала поливальная машина, тугие струи сбили грязь с проезжей части, грязная вода побежала под бордюром.

На этой стороне дома просторная стоянка, правда, по праву самозахвата: владельцев машин оказалось больше, чем любителей сокращать дорогу через газон, так что все наши машины здесь. Я работаю простым ремонтником бытовой техники, но на «Тойоту» хватило. Я отыскал ее взглядом в тесном ряду припаркованных на газоне машин. Подержанная, с левым рулем, зато всего за тысячу баксов, в то время как новенькие отечественные вдвое дороже, а качество почти то же.

Я старался думать о том, куда едем, но в душе поднимается жестокое, мстительное: убивал бы! Убивал бы всю эту мразь, которую мы, оказывается, по своей гуманности должны всякий раз вытаскивать из дерьма, обмывать и снова выпускать на улицу, чтобы они снова срали, били стекла, ломали все, что можно испортить, воровали, травились наркотиками и приучали к наркотикам школьников…

Каролина взглянула с испугом, ее пальцы тряхнули меня за руку.

– Успокойся!.. Весь горишь. Что делать, Россия в самом деле спивается, это не газеты придумали…

Я прошипел зло:

– Да и хрен с нею! Пусть спивается. Пусть подыхает… та Россия! А мы с тобой – разве не Россия? Мы ж не спиваемся!

Она прижалась ко мне, успокаивая, заставляя расслабить застывшие, как камень, мускулы. В голове стучит злое: хрен с нею, с той Россией. Пусть дохнет такая Россия. Я ей даже помогу хорошим ударом по голове, чтобы сдыхала быстрее. Но околеет та Россия, пьяная и обосранная, барахтающаяся в собственной блевотине. Останется та, что работает, трудится, учится, карабкается к знаниям, приобретает вторую специальность. Останется трезвая, сильная, цепкая, живучая.

И пусть лучше половина России вымрет, захлебнувшись собственным дерьмом, чем будет им же пачкать вторую, а эта вторая, вместо того чтобы учиться и работать, будет то и дело вытаскивать из дерьма первую, обмывать, лечить, одевать в чистое и спешно ремонтировать выбитые стекла, поломанные лифты…

Перед машиной Каролина нарочито замедлила шаг, чтобы я успел зайти с ее стороны и открыть для нее дверцу. Ерунда, конечно, сама умеет пользоваться и передними и задними клешнями, но мне нравится оказывать подобные знаки внимания, а она, хоть и современная женщина, не поднимает крик о мужском шовинизме, принимает с милой, благодарной и очень женственной улыбкой.

Машина стронулась с места, я перевел дыхание: что так завелся, почти каждый день вижу какую-нибудь пьяную мразь, она ж везде, но вместо того чтобы убивать их на месте, Госдума решает, где построить новые корпуса больниц «для реабилитации». Перевел дыхание, традиционно спросил, какой дорогой поедем, Каролина так же привычно ответила, что мне виднее, где в это время могут быть пробки. Я вырулил на шоссе, движение не слишком, перестроился в левый ряд и погнал, стараясь приноровиться к «зеленой волне» светофоров.

Голембовские, как и мы с Каролиной, купили квартиру, а не «получили», купили на свои заработанные, это теперь предмет гордости и сдержанной похвальбы не только у такой молодежи, как мы, но и вообще. После торопливого ремонта обставили недорогой, но хорошо сделанной мебелью, импортной, кстати, теперь созывают гостей и всем бахвалятся успехами. Жена Голембовского, Жанна, предупредила, что у них все еще кое-как и на белую нитку, но ведь ремонт невозможно закончить, можно только прекратить, так что ждем-с, ждем-с!

По дороге остановились купить шампанского, конфет и цветов, я изнылся, пока Каролина перебирала цветы и вместо того, чтобы купить готовый букет, вместе с продавщицей начала составлять из отдельных цветков что-то новое, как будто эти пучки цветов чем-то разнятся, кроме цены! Продавщица даже не удивилась такой дури, подбирает один к другому вместе с Каролиной, щебечут что-то на своем птичьем языке, а я, как раздраженный осьминог, покрывался цветными пятнами, переминался с ноги на ногу. Идущие мимо мужчины бросали на меня понимающе-сочувствующие взгляды.