Глава 2
Старый Бирюк говорил ученикам: «Глаза врут. Учись видеть, не глядя». При этих словах он наносил короткий удар ножом в грудь очередному юнцу. Тот, как его и учили, блокировал атаку, и тут же рукоять ножа утыкалась ему в горло. Никто и заметить не успевал, как Старый Бирюк в начале атаки перебрасывал оружие из руки в руку и бил уже с противоположной стороны.
«Почувствуйте врага, слейтесь с его движением. Если надо, станьте его тенью. Запомните, если вы дадите себя убить, значит, противнику ваша жизнь нужней, чем вам. Научите голову сражаться с головами врагов. Тело должно само знать, что ему делать и когда. Разбудите его».
Ученики глупо хлопали глазами, пытаясь вникнуть в суть речей наставника, а его раздражала непонятливость поселян. Он смотрел на замерший строй холодно, говорил с неприязнью, едва расцепляя зубы, точно видел перед собой ходячие куски мяса, назначенные на убой. Впрочем, так оно и было.
«Когда вам нужно погадить за кустом, – цедил он, – вы не ждете указа старосты, портки сбрасываете. А здесь и подавно думу думать не к чему – выжить и победить важнее, чем не обгадиться. Это ясно, пни стоеросовые?»
Ученики молчали, опасаясь кивать. У Старого Бирюка все просто. Ясно? Значит, действуй! А там – не почувствовал, не разбудил тело, нож рукояткой вперед может и не развернуть. Порежет неглубоко, но мало не покажется. Неясно? Дело твое, уползешь домой весь в синяках.
Лишь для двоих, Лехи и Михи, речь Старого Бирюка звучала настоящей музыкой. Ловили каждое слово. Потом, уже после того как научил «любимчиков» видеть в темноте, наставник вволю покуражился, пока они не приобрели нужную, по его мнению, чувствительность: то по лбу зарядит посреди разговора, так, вдруг, ни с того ни с сего, то камень в спину кинет ни за что, ни про что, то железным прутом по ногам огреет… К концу занятий и вовсе ножи метал. Да только к тому моменту для Лехи и Михи это почти игра была, словно и не отточенный засапожник в них летел, а кто-то неспешно с усилием двигал вперед кусок железа, сжимая шар плотного воздуха, окружавшего их. А ведь какое там «неспешно»?! Старый Бирюк, не задумываясь, мог пригвоздить к дереву падающий лист.
Вот и сейчас Лешага не столько увидел – почувствовал взгляд, идущий откуда-то сбоку и снизу. Желание свести счеты с жизнью немедленно улетучилось.
«Только и ждут, гаденыши, пока я сдохну. Притаились, не торопятся. Сожрут и еще радоваться будут – вот так удача, ужин сам приполз! Нет уж, тому не бывать!»
Он начал энергично протискиваться в глубь потайного лаза. В одном месте дерн подался вниз. Так и есть – покрытая землей плетенка. Он с силой надавил на импровизированную крышку люка и буквально провалился в довольно просторную хижину. Света там не было, но и без него Леха тут же заметил четверых уродцев. Ближайший держал в руках стрелялку – простейшее устройство, собранное из двух труб, одна в другой. В нижнюю часть вделан гвоздь. Вставил патрон с зарядом из мелко резанного металлического прутка, резко сдвинул, и – бабах! Коль стоишь близко, дырок в тебе будет не счесть.
Лешага стоял близко, но противник, на его взгляд, действовал так медленно, что он успел бы еще воды испить. Однако медлить не стал. Правой рукой выдернул стрелялку из рук врага, левой зацепил его за корявый затылок и, поворачиваясь, с силой послал лбом о стену. Чешуйчатый врезался в камень, откинулся назад и осел без чувств. Воин стремительно развернулся, намереваясь разрядить в ближайшего людоеда трофейный самопал. Трое чешуйчатых, тихо подвывая, жались в углу, пытаясь закрыться руками от неминуемой гибели. Ученик Старого Бирюка уже вскинул стрелялку к плечу, привычно ощутив, как напряглись, вытянулись в струнку спина и отведенная назад левая нога, когда услышал сдавленный женский голос:
– Не надо, умоляю!
От неожиданности Лешага опустил неказистое оружие. Чешуйчатые, нападая, издавали громкие истошные вопли, порою рычали, шипели, щелкали зубами, но Леха никогда ни от кого не слышал, чтобы они разговаривали. И не просто разговаривали, а на его языке.
Страж застыл, соображая, что ему делать. Весь его опыт требовал однозначно: уничтожить немедленно, не дать шанса противнику.
«Не оставляй врагов за спиной», – учил его опыт. «Жалеть врага – не жалеть себя», – говорил Старый Бирюк. Но эти трое выглядели настолько слабыми и ничтожными, что сознание отказывалось считать их настоящими врагами.
– Вы кто? – наконец спросил он в темноту и мысленно упрекнул себя за столь нелепый вопрос. Кто-кто? Ясное дело – чешуйчатые.
– Люди, – раздалось из угла.
– Не убивайте, – послышался еще один сдавленный женский голос. – Мы последние, наших здесь больше нет. Прорвы убили всех. У нас тут дети.
– Дети, – повторил Лешага, кривя лицо. «Враг может быть хитер и коварен, – звучали в его голове слова наставника. – Если он слаб, покажет, что вовсе бессилен. А когда ты отвернешься, вонзит в спину нож». «Впрочем, – воин поморщился, – разве несколько мгновений назад я не хотел собственноручно перерезать себе горло? Лучше погибнуть в бою, пусть даже и с чешуйчатыми, которые почему-то именуют себя людьми».
– Простите, – опять раздалось из угла, – вы убили Марата?
– Кого?
– Марата, нашего охранника.
Лешага сделал шаг в сторону и ткнул лежащее тело носком под ребра. Чешуйчатый застонал.
– Живой.
– Прошу вас, будьте человеком, не надо его убивать.
Прозвучавшая фраза заставила его криво усмехнуться.
– Это мне быть человеком? – он забросил стрелялку за плечо. – Сидите тихо, не велика корысть на вас патроны тратить. Ишь, придумали: «быть человеком». Вы себя-то видели?
– Спасибо, что напомнили о нашей беде. Иначе мы бы подзабыли, – одна из жавшихся в углу женщин, осмелев, выпрямилась и шагнула вперед. – Конечно, видели. Если бы ваши предки жили здесь, когда с неба посыпались ракеты, сделавшие воздух оранжевым на целых семь дней, вы бы ничем сейчас не отличались от нас.
– Какие ракеты? – Он вспомнил, как Старый Бирюк объяснял ему устройство нехитрой установки, что-то вроде заклепанной трубы с пороховым зарядом, такое можно запускать с треноги лафета. При удачном попадании такой ракеты можно поджечь дом. Но сделать небо оранжевым на целых семь дней? – Это что же, в Тот День?
– Нет, еще до него.
– До Того Дня? – переспросил Лешага, подумав, что ослышался. Старики в селении рассказывали, что, по словам их отцов, прежде была счастливая жизнь: много света, хорошая еда. Это уж потом волны смели все на своем пути, и не осталось никого, разве что в горах и в бунках, да и то не во всех. Поисковики, возвращаясь из рейдов, рассказывали о затопленных водой подземельях – подобные объекты представляли особую ценность для командования. Возле них устраивались колонии, куда сгоняли толпы «двуногих мулов», отловленных в селениях по краям Дикого Поля. Шутка ли – вычерпать целое озеро воды, да еще почти вручную? Должно быть, чешуйчатые путают.
– Это волны убили всех, кто не смог или не успел спрятался, – буркнул Лешага. – А чешуйчатые научились жить в воде.
– Нет, все не так. Сюда волны почти не дошли. Они разрушили город и схлынули. Но из-за волн поднялась река. Большая часть города осталась затопленной. Она сейчас там, на дне. А здесь был нагорный район.
– Зачем ты рассказываешь? – недовольно взвизгнула из угла одна из женщин. И тут же перешла на язык степняков. Лешага не говорил на нем, но узнал слово «зверь». Многие ловчие охотники на двуногих мулов были из степняков, а уж этой-то братии он в своей жизни повидал немало. В другой бы раз он, может, и разозлился – какие-то чешуйчатые смеют называть его зверем! Но сейчас лишь хмыкнул. Ему было плохо. Да нет, просто омерзительно. Он словно не чувствовал половины себя. Зато взгляд пустых водянистых глаз манил, притягивал, точно зовущий омут. Лешага спиной ощущал, как тянет его к себе это странное существо. Он быстро оглянулся и вновь увидел невзрачную фигуру с обвисшими бессильными руками. Лешага отпрянул, дернулся вперед, женщины в углу взвизгнули, решив, что незваный гость собрался расправиться с ними. Но тот остановился и ошеломленно поглядел вокруг, будто впервые видя комнату и ее обитателей.
– Страшно? – вдруг спросила его недавняя собеседница.
– А ну, тихо! – рыкнул Лешага.
– Это Пучеглазый? – точно не услышав его, спросила чешуйчатая, и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Пучеглазый очень страшный. Прорвы хоть и свирепые твари, а у него ходят, как на привязи. Кого он увидит, тому не жить.
– Цыть! – повторил Лешага, но без прежнего нажима. Он чувствовал, как в горле его собирается жесткий, точно покрытый собачьей шерстью комок, перехватывает дыхание. Нет, на этот раз не от страха, но он и сам не мог сказать, от чего. Надо было отдохнуть, перевести дух, решить, что делать дальше. Не сидеть же остаток дней в этой дыре с чешуйчатыми.
– Лучше расскажи о Том Дне. Что ты знаешь о нем?
– Погоди, – женщина сделала шаг в сторону и остановилась, неуверенно глядя на собеседника. – Позволь, я уйду. Скоро вернусь.
– Не вернешься – я убью всех. Вернешься с оружием или подмогой – я убью всех. Тебя первую.
– Нет ни оружия, ни подмоги, – горько вздохнула чешуйчатая.
– Хорошо, иди. Я сказал.
Ее не было ровно столько, чтобы Лешага начал чувствовать раздражение. И его раздражение ощутили обитатели подземного схрона. Он поглядел на Марата. Тот уже очнулся и сидел, обхватив колени руками, у стены.
– Уже? – заметив взгляд, отозвался чешуйчатый. – Позволь, я встану, не хочу умирать, скрючившись, как будто я боюсь смерти.
– Сиди. – Лешага отвернулся. Юнец действовал ему на нервы.
– Она придет, – заверил Марат.
Словно услышав разговор, в комнате появилась давешняя чешуйчатая. Она держала в руках большую яркую книгу. Лешага даже в темноте отлично видел, что она яркая.
– Тут наш город. Таким он был до Того Дня. – Она развернула принесенное сокровище. Лешага удивленно расширил глаза. Книги сами по себе были драгоценны, за каждую из них на торжище можно было получить по весу патронов к автомату. А за некоторые – даже выменять коня. Когда в детстве в школе их учили грамоте, на весь поселок имелся от силы десяток книг, и учитель, выложив перед собой заветный, как он говорил, «источник знаний», вызывал учеников к себе, приучая узнавать буквы с той же легкостью, что и зверя по следу. За книгами снаряжались отряды из Бунков во все обнаруженные селения. Любой из копателей, промышлявших в Диком Поле, числил подобную находку истинным кладом.
Эта книга была необычной. В ней было совсем немного слов, зато картинок – аж захватывало дух. Синее-синее небо, такое высокое, что казалось бездонным. Ученик Старого Бирюка не мог поверить глазам. Даже в те редкие дни, когда серая дерюжина облаков не висела, касаясь Гряды, небо казалось едва голубым, словно проглядывающие под кожей вены. А здесь – огромные белые дома, окруженные зеленью раскидистых деревьев, широкие дороги, странные разноцветные повозки, улыбающиеся лица, какие-то очень красивые строения. Над некоторыми виднелись кресты, над некоторыми полумесяцы.
– Вот, смотрите, – она указала на одну из широких дорог. – Это наша улица. Вот мост, а это – наш дом.
Леха поглядел на нее с сомнением, прикидывая, что, должно быть, оранжевый туман сильно повредил мозги предков этой несчастной. Как только можно представить, что этот высокий, в целых пять этажей, домище может быть норой в холме, поросшем серполистом? Он собрался было оборвать поток несусветной чуши, когда взгляд его пал на мост. Воин медленно выдохнул через сжатые губы. Ну да, количество и форма устоев те же. Значит, распадок между холмами – это улица?! А сами холмы – ушедшие под землю дома?!
– Не может быть, – прошептал он, словно прогоняя невероятную очевидность.
– Как тебя зовут? – спросила опешившего воина смелая чешуйчатая.
– Лешага, – не отрывая взгляда от картины, буркнул тот.
– А меня Зарина. – Она улыбнулась, оскаливая ряд клыков, которые смотрелись довольно устрашающе на покрытом темными чешуйками лице.
Лешага перевернул еще несколько страниц, а затем вдруг, неожиданно для самого себя, похвастался:
– У меня тоже есть картинка.
…Память вернула его на несколько лет назад. Вершина Гряды, продуваемая ветрами, мечущиеся языки костра в выдолбленной, буквально выцарапанной яме. Над огнем можно хоть немного согреть руки, заставить кровь прилить к пальцам, дальше ее уже проще разогнать по телу. Прыгай, кувыркайся до изнеможения, отрабатывай с Михой технику схватки без оружия. Так и голод унять легче, и согреться. Но к концу третьего дня голод уже кишки в такой узел завязывает, что куда там прыгать – встать сил нет. А не встанешь – окоченеешь. Как поднимались – и сам не мог понять.
Четвертая ночь подкралась на мягких лапах, так, что и не заметили. Да они уже ничего не замечали. Понять бы, в каком мире находишься. Словно нет ни Гряды с ее длинной, узкой, будто коровий язык, вершиной, ни ветра, пронизывающего до костей. Ничего. Леха пытался вернуть сознание на землю, даже руку почти сунул в огонь, но все впустую. Не понять уже, где верх, где низ. Мир вокруг качается, зыбкий, полный неясных пляшущих теней.
Леха видел себя окруженным какими-то незнакомыми людьми, все они смотрели на него, указывали пальцем, но не прикасались. Иногда протягивали руку, и он чувствовал, как чуть заметно колеблется воздух. А затем людей сменили чудовища, иногда знакомые, вроде огромных псов, иногда и вовсе ужасные, каких в прежнее время он и представить себе не мог. Стоял тогда, не шелохнувшись. Вокруг щелкали пасти с длиннющими клыками, шипели змеи, и яд стекал с их зубов; сгущавшиеся из мрака десятипалые мохнатые лапы тянули к нему острые когти, а он все стоял, не двигаясь, неведомо как сообразив, что сейчас лечь или даже сесть – это сдаться. Тогда-то все эти клыки, ядовитые зубы, когти, клювы вонзятся в него и растерзают в единый миг.
И он стоял, чувствуя, как, изгоняя накативший было страх, из глубины сознания поднимается неистовое радостное возбуждение. Какими смешными и нелепыми показались ему вдруг эти призрачные хищники. Он хохотал, и смех его эхом отдавался в равнине. И в этот миг появился он: крылья его в размахе были уж никак не меньше Лехиного роста, пучки длинных перьев над выпуклыми глазами, крючковатый, точно стальной, клюв, загнутые когти на коротких лапах. Обмерший в первый миг юноша сам не понял, почему обрадовался новому видению, шагнул навстречу ему и почувствовал, что птица как будто с размаху врезалась в него и… слилась с ним воедино. Он скрючился от острой боли, точно кто-то, проникнув внутрь него, начал по-хозяйски обживаться, расчищая себе место. Боль пронзила каждую клеточку, каждый нерв. Леха взвыл. И вдруг чья-то сильная рука встряхнула его за плечо.
– Очнись, Лешага![2] – рядом как ни в чем не бывало стоял хмурый, как обычно, Старый Бирюк. – Чего скулишь? – и, словно забыв о воспитаннике, пошел дальше к стоящему на четвереньках Михе. – Вставай, Бурый!
Тот обвел вершину ошалелым взглядом, словно недоумевая, как вообще здесь очутился.
– Вот, – Старый Бирюк ткнул пальцем в два узелка, лежащих у кострища. – Там лепешки и мясо. Только ешьте по чуть-чуть, иначе кишки в узел завяжутся. Вода во флягах, выживете. Попусту не плещите. – Он повернулся, собираясь уходить.
– А мы? Что нам делать? – спросил Лешага, отчего-то вдруг ощутив, что прежнее имя кажется ему глупым детским прозвищем, что оно теперь связано с ним не более, чем опавшая листва с голым деревом.
– Ступайте, – буркнул Старый Бирюк. – Мир широк, вы готовы по нему идти.
– Но как же?.. – начал было ученик.
Старый Бирюк остановился, точно предвидел вопрос.
– Что мог, я передал. – Он вдруг подошел к замершим в ожидании юношам. – Вот, смотрите. – Он вытащил из-за пазухи кожаный мешочек и достал маленькую картинку в видавшей виды жестяной рамке. На фоне заснеженных гор в светлом дворе неведомого роскошного здания, выставив одну ногу вперед, летел человек в небывало яркой одежде. Другие люди, облаченные так же, смотрели на него с почтением, сжимая в руках диковинное оружие. На постаменте из желтоватого камня, полная молчаливого величия и покоя, красовалась высеченная фигура какого-то странного человека с длинными ушами. – Мой учитель передал мне эту реликвию, выпуская в свет. Теперь я – вам. Это Шаолинь. Там живут мудрые люди, они знают и умеют куда больше моего. То, что я смог узнать и передать – лишь капля осеннего дождя в сравнении с озером их познаний. Найдите их. Я не смог. Все.
Лешаге показалось, что голос Старого Бирюка звучит как-то необычайно мягко, точно и не наставник, а отец говорит с ним.
– Ну, что застыли? Ступайте!
– Вот, это Шаолинь. – Лешага, замявшись, расстегнул ворот защитного костюма и стащил с шеи висевшую на шнурке реликвию.
Зарина поглядела на протянутое сокровище. Он сам недоумевал, зачем показывает чешуйчатой сокровенный дар учителя.
– Я знаю, – вдруг произнесла женщина, глядя на него.
– Знаешь? – у Лешаги перехватило дыхание.
– Да. У нас есть книга о нем. Только она на другом, непонятном языке. Погоди, я сейчас принесу.