I
Пророк цифрового бога. Начало
Больной стоял, прислонившись к стене, недалеко под оконным проемом, настукивал костяшками пальцев какую-то мелодию и, слегка приподняв голову, под весьма острым углом смотрел на кусочек неба, видневшийся в высоком зарешеченном окошке.
Я – студент психологического факультета, – буквально вчера вышел на практику в единственную психоневрологическую клинику города, где мне, по сложившейся уже здесь традиции, обещали возможность пообщаться с самым интересным из местных пациентов. И пока, признаться, я был в нем разочарован. Я уже минут десять стоял на пороге его палаты и наблюдал как ничего, ни в этой келье три на три метра, ни в ее обитателе, не меняется. Господи, он даже не моргнул за все это время! Но общаться так общаться.
– Как вам тут у нас, нравится? – задал я, пожалуй, самый идиотский вопрос из всех возможных.
Больной вздрогнул, будто до сих пор не замечал моего присутствия, повернул голову, осмотрел меня с головы до ног, а взгляд у него был такой, знаете, ощутимый, и, усмехнувшись, не торопясь, с расстановкой ответил:
– Номера так себе, а контингент занятный: один похабные стишки рассказывает; другой выражает недурные мысли с претензией на философию; третий, чтобы его не выписали, поскольку ему некуда идти, кусает санитара, чем кстати вводит в ступор – вроде и логика какая-то в его поступке есть, а вроде и кусать людей не совсем нормально; четвертый гудит, пятый с завидным чувством такта бьется головой об стену, шестой пускает слюни… А после приема лекарств тут вообще зомбилэнд: все медленно ходят из одного конца коридора в другой, глядят прямо перед собой неподвижным и опустошенным взглядом, руки висят, ноги влачатся, разве что до мозгов не голодные – вот и все отличие. Хотя оно и понятно, с мозгами-то здесь у всех беда.
Надо сказать, характеристика весьма точная. Оказавшись здесь вчера, я испытал нечто вроде культурного шока. Само отделение, в которое меня определили, представляло собой длинный барак с тускло освещенным коридором во всю длину, палатами по одну его сторону и столовым, туалетным, процедурным и досуговым помещениями – по другую. Из всех палат запиралась только одна и то, как мне сказали, на период обострения симптомов ее обитателя, когда он мог быть буйным; все же остальные пациенты в любое время могли беспрепятственно бродить по коридору и палатам друг друга, в совокупности представляя собой безумие в концентрированном его виде.
Большинство палат были достаточно просторны и рассчитаны на пять-шесть пациентов, но две, по краям отделения, одиночные. Одна из них была предназначена потенциально буйному пациенту, а другая – моему собеседнику. Четыре гладких стены, высокий потолок, зарешеченное окошко… ничего кроме кровати и маленькой тумбочки здесь не было, разве что на подушке лежала еще карманная библия, из-за которой я, собственно, и сравнил эту комнатушку с кельей.
Больной очевидно заметил, как я осматриваю его невольную обитель и сказал:
– Лучше всего мне всегда думалось в ванной. Я полагал будто это потому, что только туда я не брал с собой гаджеты, но тут гаджетов нет, а думается все-равно как-то не очень. Наверное, дело было все-таки в тишине, теплой воде, ее мягком плеске и бликах. Местный душ, конечно, ни в какое сравнение не идет.
– А как вы здесь оказались? – задал я тогда вопрос чуть более умный, чем предыдущий.
– У вас же есть моя карта, прочтите, а мне стыдно рассказывать, – сухо отозвался он.
На вид лет тридцати-тридцати пяти, нечёсаный, небритый, в мятой одежде и тапочках на босу ногу, он выглядел, как и все здесь, крайне неопрятно, однако что-то в его облике, – толи снисходительная или с хитринкой улыбка, толи чуть насмешливый, но добродушный взгляд, – позволяло воспринимать это как творческую неряшливость, а не как нечистоплотность. Пожалуй, он даже располагал к себе, а не настораживал, как остальные пациенты.
– Там написано паранойя, нездоровая подозрительность к мобильным устройствам и бредовая идея о некоем цифровом боге, от которого зависит будущее человечества и всего мира.
– Хм, а звучит не так уж и стыдно, – задумчиво протянул он, – странновато немного, но даже занятно… И все-таки, за время, проведенное здесь, я многое осознал и думаю скоро отсюда выйти.
– К сожалению, это не мне решать, – по-своему понял я его слова.
– Я в курсе, – ехидно заметил он, а потом вновь перевел взгляд на кусочек неба за окном и чуть изменившимся голосом, словно что-то пророчил или цитировал, добавил, – ударит молния обратно в небеса и перестанут стены быть преградой.
Я почему-то подумал, что это строка из библии.
– Нашли успокоение в обычной религии? – созрел я наконец до хорошего вопроса.
– Не совсем, хотя… библия призвана дать нам некую картину мира, – задумчиво протянул он. – Люди часто поминают мировоззрение, ценности, принципиальные позиции, отношение к судьбе и случаю, смысл жизни, но… Вы когда-нибудь задумывались, какого ваше действительное мнение обо всем этом? Какова ваша картина мира? Не ситуативная, не религиозная, не спущенная сверху в виде норм морали и права, а вообще. Ваша.
Я открыл было рот, чтобы что-то ответить, но не смог. Слишком объемлющим оказался вопрос, а все что вертелось на языке, под чуть насмешливым взглядом этого пациента почему-то вдруг показалось клише и шаблонами, и я запнулся на первом же звуке. Мой собеседник тем временем тонко улыбнулся.
– А я да, – коротко сказал он. – Хотите поделюсь?
И я понял, что меня не обманули: пациент и впрямь обещал быть интересным. Я основательно и удобно уселся на край больничной койки и всем своим видом показал, что готов внимательно его слушать, а начал с того, что попросил:
– Расскажите-ка, что это за цифровой бог такой?
– Бог… – задумчиво начал он. – Я не отношу себя ни к одной религии, не гнушаюсь порой сказать «Хари Кришна», вместо «Слава Богу», и даже имел наглость шутить на пасху о том, что фраза «проверим у кого крепче яйца» воспринимается буквально только в этот день. Но даже такой крамольник, как я, в свое время думал о боге. Я думал, что бог – это лишь обозначение совокупности всего сущего во всем многообразии взаимосвязей. Только так утверждение «на все воля божья» могло оказаться верным, ведь если я споткнулся о камень, при этом и я, и камень, и сам факт нашего столкновения есть бог, то это действительно произошло по его воле. Только так он может быть всемогущ, вездесущ и всеведущ, ведь он – все силы, все воплощения, все данные и все связи между ними.
Долгое время мне казалось, что и цифровая информация тоже часть этого бога, но недавно я понял, что это совсем не так, что это суррогат, что это другой мир, что это набирает силу какой-то новый бог. И между двух этих богов находимся мы – люди, и наши мысли. Реальный мир формирует нас, а мы преобразуем его; мы формируем цифровой мир, а он преобразует нас. Мир и бог, нас сотворившие; мир и бог, нами сотворенные. Но между собой, кроме как посредством нас, они никак не взаимодействуют. Пока… Старый бог чересчур консервативен, а новый еще только ребенок. Но мы питаем его, он растет, и вотчина его ширится.
Это сложно объяснить, но я попытаюсь. Представь, что перебираешь картошку и у тебя есть три ведра: в одно ты кладешь красную картошку, в другое большую, в третью – с изъянами. Так вот, если тебе попадется большая красная картофелина с изъяном, то в реальном мире тебе придется определить ее только в одно из ведер, а в цифровом – ты можешь положить оригинал в одно ведро, а в двух других разместить ярлык или ссылку ведущие к оригиналу. Человеческое мышление организованно примерно также: перекрестные ссылки смыслов, образов, ассоциаций…
Другими словами, законы реального мира сильно отличаются от законов нашего мышления и построенных по их подобию законов цифрового мира. И в силу большего сродства последних, цифровой мир становится для нас все более и более удобным, притягательным. Реальный мир конечно более живой и главное достоверный, но менее удобен и, как видно уже из примера с картошкой, задает массу ограничений. А кому нужна сложная живость и достоверность, когда под рукой такая простая и приятная ложь?
Раньше галлюцинации были только в головах, – больной кивнул в сторону дверного проема, за которым уже начиналось упомянутое зомбихождение больных после утреннего приема лекарств, – а теперь еще и в дополненной реальности, – кивнул он также на санитара, своим смартфоном ловившего в коридоре покемонов или еще какую-то виртуальную живность.
Цифровой мир – это то самое сказочное зазеркалье: вроде все тоже самое, что и в реальном мире, и в мысленном, но… наизнанку что ли. Раньше потоки человеческой мысли и естественной природной информации сосуществовали в особых, ни на что не похожих отношениях, а теперь и реальному миру появилась альтернатива, и мир фантазий перестал быть единственным местом для ухода от реальности. Как-то постепенно, совсем незаметно, произошла замена истинной информационной среды на цифровую, а потоки человеческих мыслей сегодня теряются в потоках цифровых данных.
Конечно я далек от мысли будто бы интернет крадет души и прочей подобной ереси, но я ясно вижу, как мы сами постепенно изымаем наши души из этого мира и загружаем в цифровой. И старый мир все сокращается, а новый ширится. И мир наших мыслей все больше отворачивается от старшего бога и обращается к младшему, а когда тот повзрослеет… он изменит и нас, и саму реальность.
***
Когда больной закончил это говорить, очередь приема лекарств дошла и до него. На какое-то время он словно потух: сначала он так и остался стоять под высоким оконным проемом и глядеть в небо, но потом его рука, до сих пор отбивавшая ритм, безвольно опустилась, а следом за ней медленно осел на пол и сам больной. С помощью санитара я поднял и усадил его на кровать, а сам занял его место под оконным проемом и стал ждать, когда действие лекарств ослабнет. А когда, наконец, в глазах пациента снова блеснули искорки разума, у меня уже был готов следующий вопрос:
– Когда и при каких обстоятельствах вам впервые пришла в голову мысль о цифровом боге?
Больной снова вздрогнул, рассеяно посмотрел на меня, будто видел впервые, затем немного сморщился, силясь определить из реального ли воспоминания мой образ или из остатков лекарственного дурмана, и, видимо решив, что все-таки первое, ответил:
– О, она появилась далеко не сразу. Жизнь и взгляды трех моих близких друзей сформировали ее: первый – один из ваших, из психологов, оцифровал для меня реальный мир; второй – романтик и писатель, показал, как можно застрять в мире собственных мыслей; ну а третий – вечно брюзжащий священник, одухотворил мир цифровой.
И пациент психоневрологической клиники поведал мне о трех столпах своей безумной веры, о трех ее апостолах.