Вы здесь

Томка и рассвет мертвецов. Комната страха. 9 июня (Роман Грачев)

Комната страха

9 июня

Со временем стал замечать: Томка мухлюет. Седьмой год всего пошел, а туда же!

Утром заплывает в ванную, причем идет туда из детской комнаты чуть ли не через Камчатку, обходя все углы нашей четырехкомнатной квартиры, запирается на замок, включает воду, и минут десять я слышу только водопроводный кран. Вроде как чистит зубы. Я, конечно, потом врываюсь с инспекцией, но обнаруживаю, что зубная паста и щетка не тронуты, зато дно ванны заботливо укрыто белыми шапками моей пены для бритья, а полотенце валяется в душевой кабине. И смотрят на меня с любовью два глаза этого чертика, и светятся в них огоньки счастья…

Так было и в этот раз. Воскресенье расслабляет – в садик спешить не нужно, можно бесконечно валять дурака.

– Так, – сказал я, – все это очень замечательно, но стоимость пенки я вычту из твоего мороженого, а полотенце заставлю стирать.

Томка фыркнула, схватила полотенце и тут же засунула его в барабан стиральной машины.

– Нет, дорогая, на руках.

У нее отвисла челюсть, но слишком театрально, чтобы я поверил в действенность своей угрозы.

– Ладно, вождь краснокожих, быстро почистила зубы и пошла на кухню завтракать!

– Может, наоборот?

Я поразмыслил. Пожалуй, она права. Пусть сначала устряпается яичницей и шоколадным пудингом, а уж потом приводит себя в порядок.

Завтрак растянулся на полчаса. Я никак не мог приступить к трапезе – отвлекали звонками. Во-первых, матушка в очередной раз удостоверилась, что я не передумал навестить ее старую подругу, попутно поинтересовалась нашим здоровьем, содержимым наших утренних тарелок и настроением. Едва я ее успокоил, тут же телефон затренькал снова: мой первый заместитель в агентстве, логистик и администратор Петя Тряпицын, сказал, что заболел и не очень хочет выходить в понедельник на работу. Я мысленно выругался, потому что без Петра офис детективного агентства «Данилов» может переключаться на торговлю подгузниками или профнастилом; все висит на нем – и компьютеры, и клиенты, и агенты, и даже исправность кофемолки. Но отказать ему в отгуле по состоянию здоровья я не мог. Я не принял никакого решения, просто велел ему до вечера поправиться и все-таки попробовать завтра выйти.

Потом позвонила Олеся Лыкова, наша соседка и воспитательница Томки в детском саду. Она редко звонит в выходные, и от этого ее звонки вдвойне приятнее. Я почувствовал, что краснею. Впрочем, я рано радовался, повод у нее был банальнее некуда: она просила – «если это удобно» – предоставить ей в аренду вафельницу. Сей чудный бытовой прибор остался от моей бывшей жены, которая, как я уже неоднократно рассказывал, ушла от нас с Томкой, не взяв никаких общих вещей. С тех пор вафельница пылилась в глубине кухонных шкафов. Закончив разговор, я тут же, не прикасаясь к еде, бросился ее искать, ибо был уверен, что могу забыть о просьбе Олеси, стоит только Томке раскрыть рот.

В общем, с горем пополам позавтракали. Умылись, почистили зубы, оделись. Погода стояла очень теплая, я бы даже сказал – жаркая, а летний гардероб дочери я не обновлял с прошлого сезона. Кое-как напялил на нее прошлогодний топик и шорты, сверху нахлобучил бейсболку.

Через двадцать минут мы уже подъехали к дому моей матери.

– Ты опять сдаешь меня в аренду? – поинтересовалась дочь. Я обернулся назад. Она беззаботно глядела в окно. И откуда слов таких нахваталась?

Когда баба Соня села на переднее сиденье, доча оживилась. Ехать куда-то втроем – это здорово! Томка тут же принялась рассказывать бабушке свой сон, та ее благосклонно выслушала, время от времени кивая, как китайский божок, затем обратилась ко мне:

– Нина уже ждет нас.

– Хорошо.

– У меня к тебе просьба…

Я склонил голову.

– …сначала ничего не комментируй. Пусть говорит она. Пусть она выговорится, а потом ты сам решишь, что делать.

– Все так запущено?

– Возможно.

Остаток пути до дома Нины Ивановны Захарьевой мы провели молча. Даже Томка прикусила язычок. Задумалась о чем-то.


Я обманулся в ожиданиях. Предполагал увидеть разбитую горем и безумием согбенную старушку, но дверь нам открыла достаточно бодрая и подтянутая женщина в джинсах и цветочном фартуке, надетом поверх футболки. Предательская худоба и впалые щеки напоминали о перенесенных несчастьях, но улыбка время от времени разрезала лицо морщинами.

Что ж, все не так плохо. А я уж думал, что в ближайшие несколько часов мне придется наслаждаться беседой с живым трупом.

– Я приготовила борщ, – сказала Захарьева, приглашая нас в комнату. В голосе слышались виноватые нотки. Для борща было еще рано, тем более что мы недавно позавтракали.

– Борщ – это прекрасно, – сказал я нейтрально. – Люблю борщ.

– Я думаю, может, сначала покушать?

Мы переглянулись с матерью. Она кивнула: «Не возражай, съешь две тарелки, если потребуется».

Захарьева жила в трехкомнатной квартире. В каждую комнату можно было попасть из просторной прихожей. Двери в две из них были распахнуты настежь, третья оставалась запертой. Матушка, проследив за моим взглядом, брошенным на эту дверь, серую и обшарпанную, снова кивнула: «Да, правильно мыслишь».

Томка топталась возле меня, не зная как себя вести. Нина Ивановна пришла ей на помощь:

– Проходи, солнышко, не стесняйся. Скидывай сандалики и беги в комнату. У меня есть для тебя кое-что вкусненькое.

Захарьева вопросительно посмотрела на меня.

– Можно, можно, – разрешил я, – но не увлекайтесь, иначе она подъест все ваши сладкие запасы.

– Ну что ты, папочка! – попыталась возразить дочь.

– Ничего страшного, – сказала Захарьева, – я по привычке продолжаю покупать шоколадки и печенье, а поедать их, сами понимаете, некому.

– Это вы зря сказали, – ответил я.

С борщом все-таки не заладилось. Захарьева неожиданно для нас (и, я уверен, для себя самой) выключила конфорку на плите, где стояла гигантская кастрюля с фиолетовым варевом, и встала у столешницы, нервно теребя фартук. Она явно не знала что делать. Не ошибусь, если скажу, что о предстоящем визите частного сыщика женщина размышляла весь предыдущий вечер и всю ночь. Как человек, здоровье которого было подорвано многочисленными несчастьями, она использовала приготовление пищи всего лишь как способ занять руки.

– Нина Ивановна, давайте сразу перейдем к делу, а уж потом как-нибудь потрапезничаем. У меня только одна просьба.

Я посмотрел на Томку. Дочь стояла у входа в комнату, которая могла служить гостиной, и уныло созерцала выключенный телевизор.

– Можно ей посмотреть мультики?

Захарьева с улыбкой выполнила просьбу. Вскоре Томка уже пребывала в мире своих фантазий и не создавала никаких препятствий к нашему спокойному общению.

Как я и предполагал, хозяйка пригласила нас в запертую комнату. Из кармана фартука, как бутафорская волшебная палочка, вынырнул ключ. Нина Ивановна загородила дверь от нас, словно не хотела, чтобы мы узнали, как она открывается. После двух щелчков замка она обернулась. На лице отразилась целая гамма чувств – от вполне ожидаемого смущения за доставленные хлопоты до неприязни, свойственной религиозному фанатику по отношению к атеистам. В какую-то секунду я подумал, что сейчас Захарьева повернет ключ на два оборота назад и попросит нас убраться, дабы мы не осквернили своим присутствием ее святыню.

Но все обошлось. Нина Захарьева обреченно вздохнула и толкнула дверь.

– Проходите.


Это не был музей. Комната была – живая.

Казалось, человек, обитавший здесь, покинул помещение лишь минуту назад, чтобы сбегать за сигаретами в ларек. Скоро он вернется, бросит сумку на диван и плюхнется рядом, включит телевизор и будет смотреть новости или музыкальный канал. Потом ответит на звонок. Беззаботный, неприкаянный, суетный. Обычный. Вся жизнь впереди.

Комната была длинная и узкая. У левой стены стоял обычный раскладывающийся диван, справа – мебельная стенка с нишей для телевизора и полками для книг и дисков. Ближе к окну стоял письменный стол с настольной лампой на подвижной ножке. Лампа печально опустила голову, словно лебедь, потерявший возлюбленную. На самом краю стола балансировала бумажка с цифрами. Рядом лежал коричневый фломастер без колпачка. Я заметил, что цифры на бумажке были написаны этим самым фломастером. «А где колпачок?» – подумал я. Глупый вопрос, понимаю, но Томка постоянно разбрасывает фломастеры по всей квартире, и все они, как правило, без колпачков.

Под потолком висела старая люстра. Что-то из далеких восьмидесятых. В моей комнате в юности висела такая же, и я почти почувствовал запах времени. Пять лампочек в плафонах, похожих на цветочные бутоны – ужасная безвкусица, но, что любопытно, света давала много. Я помню, как моя матушка вырвала эту самую люстру в мебельном магазине, когда мне было лет пятнадцать. Кажется, она даже с кем-то поругалась в очереди, но люстру домой притащила, довольная как не знаю кто. Признаться, я не скажу точно, висит ли эта странная конструкция до сих пор в ее доме. Не ошибусь, если предположу, что висит.

По левую сторону от окна стоял массивный двустворчатый шкаф с приоткрытой дверцей. Из щели торчал рукав чего-то синего – то ли рубашки, то ли легкой летней куртки. Ручка на двери отсутствовала, потому, видимо, шкаф и оставляли все время приоткрытым.

Я обернулся к хозяйке квартиры. Она не смотрела на меня, изучала узоры на линолеуме. Матушка же просто пожала плечами. Разрешения пройти в комнату спрашивать не придется.

Я прошел.

На полке над 40-дюймовым телевизором в ряд стояли диски. Всего пара десятков, не больше. Я наклонил голову, прочел названия фильмов. В основном боевики категории Б, но есть несколько серьезных картин. «Кофе и сигареты» Джармуша, «Трудности перевода» Софии Копполы, «Апокалипсис сегодня» ее прославленного отца. А еще «Побег из Шоушенка», «Я – легенда» и даже «Реальная любовь». Парень был не чужд лирики.

Полкой выше стояли книги, большей частью в мягкой обложке, с потертыми переплетами. Несколько детективов и боевиков, что-то из психологии. Книги в твердой обложке представляли собой небольшое собрание не знакомого для меня фэнтези – драконы, рыцари в блестящих доспехах. В общем, довольно пестрое книжное меню, никакой системы. Набросать портрет хозяина по таким предпочтениям в кино и литературе было бы сложно.

Компакт-дисков я не обнаружил. Очевидно, Павел пользовался электронными гаджетами. Хотя и ноутбука тоже нигде не было видно.

– Компьютер был? – обернулся я к Нине Ивановне.

Та лишь кивнула. Все смотрела в пол, будто боялась поднять глаза.

– А, простите, где он сейчас?

В ответ последовал протяжный вздох. Захарьева оперлась рукой о косяк. Только бы она не начала сейчас плакать. Это мало поможет делу («если у тебя есть тут дело, дружище, в чем я сильно сомневаюсь»).

– Он забрал его за несколько дней до своей… своей гибели. Он, знаете ли, последний месяц редко появлялся дома. Жил то ли у подруги, то ли у приятелей каких-то. Иногда забегал пообедать, иногда ночевал, но уходил рано утром. А вторую половину декабря почти совсем пропал, только звонил иногда. Компьютер тогда уже был с ним.

– Чем он занимался? Зарабатывал на жизнь чем?

– Через знакомых устроился в торговую фирму. Они оптом сбывали кафель, санфаянс, еще какие-то мелочи для дома и ремонта. Поработал полгода, купил подержанную машину, стал сам отрабатывать заказы, много ездил по области.

– Вы его потеряли, когда он исчез?

– Знаете, нет. Я привыкла. Когда он учился в школе, я от него не отходила ни на шаг. Боялась лишиться и его. Но ведь он все-таки мальчишка, я не могла его держать возле себя все время. Потом он ушел в армию, отслужил год, вернулся совсем другим.

– Что в нем изменилось?

– Стал замкнутым, молчаливым. Точнее, он всегда был таким, еще в школе, особенно после смерти матери, моей сестры. Но после армии совсем ушел в себя. Часто сидел на диване перед выключенным телевизором и смотрел в одну точку. Я предпочитала не вмешиваться в его дела, не лезть в душу.

Я понимающе кивнул. Свои годы службы я тоже не назвал бы безоблачными, и многое во мне переменилось тогда. Впрочем, мне повезло, я служил в относительно приличной части, где хорошо кормили и командиры не использовали своих подчиненных в качестве боксерских груш. Не многие могут похвастаться таким фартом.

– Он ничего не рассказывал об армии? О друзьях, например?

– Обычные истории: подъемы, отбои, марш-броски, стрельбы, деды.

Я еще раз огляделся. Ничего особенного я больше не увидел. Самая обычная комната молодого человека, проживающего с мамой… хм, с теткой в данном случае. Абсолютно никаких зацепок. Да и цепляться незачем.

Я обернулся к хозяйке.

– Ну что ж, теперь давайте присядем, и вы мне расскажете, чего, собственно, от меня хотите.

Она прошла в комнату – очень медленно, словно ступая по узкой тропинке посреди болотной топи. Задержалась на мгновение у мебельной стенки, коснулась рукой книжной полки. Вздохнула и быстро села на диван. Моя матушка опустилась на стул у двери.

Я ждал первых слов достаточно долго. В тишине слышал, как тикают часы на стене. И до нас доносился звук телевизора из соседней комнаты. Томка проявила свое обычное самоуправство и сделала громче. Где-то нашла пульт, видимо. Она никогда не смотрит телевизор, если пульт не зажат у нее в руке. Все-таки я ее отшлепаю, когда выйдем на улицу.

– Не сочтите меня сумасшедшей, – издалека начала Нина Ивановна.

– И не подумаю.

– Хорошо… но многие так считают, кому я рассказывала о том, что происходит.

– Кто, например?

– Соседки. Бывшие коллеги. Вот только Сонечка ко мне прислушалась.

– Ладно, я вас тоже очень внимательно слушаю.

Захарьева бросила мимолетный взгляд в сторону шкафа.

– Паша приходит по ночам…

Она произнесла этот так, будто слова из нее силой вынимали на допросе. Я поежился.

– Простите, еще раз?

Она повернулась ко мне. В глазах – ни тени сумасшествия. Пожалуй, это был самый ясный и твердый взгляд за то время, что мы общались.

– Он является сюда. Приходит ночью. Я уверена.

Я не выдержал, отвел глаза. Стал смотреть на корешки книг. Мне требовалась пауза, чтобы выработать линию поведения. Переглядываться с мамой не стоило, чтобы меня не обвинили в чрезмерном скептицизме.

Впрочем, что ж… Те, кто меня знает давно, могут подтвердить, что я сам не чужд мистики. Иногда мне в моих расследованиях помогали и помогают настоящие экстрасенсы. Одна из них, кстати, пообщалась с Томкой и на основе этого общения сделала вывод, что в моей дочери заложены природой какие-то необычайные способности, проявления коих я временами замечаю сам. А еще я обожаю мистические триллеры, так что у меня не было оснований отмахиваться от рассказа Нины Захарьевой как от глупой байки.

– Почему вы сделали такой вывод? – осторожно спросил я. – И что вы, кстати, имеете в виду? К вам является его дух? Или он сам?

Черт, кажется, я всего-таки немного переборщил. Она посмотрела на меня исподлобья, поджав губы.

– Я не знаю. В духов я никогда не верила, а сам он являться не может, потому что уже полгода как лежит в могиле.

– Нина Ивановна, вы поймите меня правильно. Мне нужно знать, какой именно помощи вы от меня ожидаете, поэтому я могу задавать любые вопросы, временами самые неожиданные и даже те, которые могут вас разозлить или огорчить. Я прошу относиться к этому спокойно.

Она просто кивнула, стала рассматривать свои руки.

– По ночам я слышу, как скрипят половицы в этой комнате и дверца шкафа. Как видите, он не заперт, но это не потому, что нет ручки или замка. Я плотно закрывала его, и открыть потом можно только с ножом или отверткой. Но наутро он снова был приоткрыт.

Я невольно глянул на шкаф. По спине пробежали мурашки. Я попытался представить, каково слышать ночами шорохи в комнате трагически погибшего племянника, но не смог. Похоже, я недооценивал Нину Ивановну. Сам бы я ни дня не остался жить в этой квартире.

– Шкаф – это еще ничего, – продолжила она. – Иногда я слышу шаги в коридоре. Мягкие такие, как будто он без обуви и даже без домашних тапочек, хотя он всегда носил дома тапки, просто не мог опустить ноги на пол в носках или босиком. В общем, слышу, будто крадется, подходит к двери моей комнаты и стоит.

– Вы все это видели или только слышали?

– Слышала. Что вы, я не смогла бы открыть глаза! Лежу, сердце колотится, а встать и проверить не могу. Словно парализованная.

– Немудрено, – вставила моя матушка.

– Давно вы слышали эти звуки?

Она задумалась. Из рассказа матери я припомнил, что Захарьева после гибели племянника проходила реабилитацию, кажется, даже лежала в клинике. У меня сразу родилась версия, не бог весть какая гениальная: она сидела на антидепрессантах, а они могли оказать какое угодно воздействие – от постоянной сонливости до галлюцинаций.

– Началось в феврале. Потом была пауза небольшая, затем все повторилось. В последний раз я слышала звуки на прошлой неделе.

Мои брови взметнулись вверх.

– Да-да, несколько дней назад он приходил снова. Я плохо спала, совсем что-то было невмоготу. Ворочалась, принимала снотворное, но не могла уснуть. Хотела уже встать, выйти во двор прогуляться, но услышала…

Пауза. Она подбирала слова. Я и предположить не мог, что услышу в следующие несколько минут.

– Я увидела тень на полу.

Мы с матерью переглянулись.

– Тень?

– Да. На пол в прихожей падал свет от уличного фонаря. У нас тут ночью довольно светло, такая иллюминация, что порой приходится плотно закрывать окна шторами, чтобы выспаться. И вот… я видела, как по полу в этом пятне света промелькнул силуэт. И одновременно половицы заскрипели.

Снова пауза. Взгляд Нины Ивановны стал отрешенным.

– Что было дальше? – напомнил я о своем существовании.

Она покачала головой.

– Я не смогла… не смогла подать голос. Было такое ощущение, что он живой, настоящий, вот здесь, у меня дома… пришел навестить или что-то сказать. Вы знаете, бывает чувство, что в доме есть кто-то еще – не только из-за звуков и шорохов. Именно присутствие, ощущение, что ты не один.

Я мысленно все это представил…


…Он стоит там, в прихожей. В нескольких шагах от комнаты, где спит (пытается спать) несчастная одинокая женщина. Его тень мелькнула лишь на долю секунды, но Нина Ивановна ее заметила боковым зрением. Дыхание ее перехватывает. Она смотрит в потолок, ждет продолжения.

Человек (призрак?) не двигается. Стоит, словно палка, с руками по швам. Лишь мерно покачивается. Слышит ли она его дыхание? Нет. Кажется, нет. Но она не может ручаться. После этих таблеток, волнений, потрясений и бессонных ночей она ни в чем не может ручаться. Даже в том, что она сейчас не спит глубоким сном, наглотавшись транквилизаторов, и все это ей не снится.

Наконец, после нескольких томительных минут тишины и ожидания она вздрагивает от звука включившегося холодильника. Вполне обыденный домашний звук, свидетельствующий о том, что мир находится на своем прежнем месте. Нина Ивановна натягивает одеяло до подбородка, но не решается ни нырнуть под него с головой, ни закрыть глаза. Лежит и смотрит на мелькающие на потолке блики от автомобильных фар. Холодильник гудит.

Вскоре она приходит к выводу, что у нее разыгралась фантазия. Пашка был ей как родной. Видит Бог, она любила его, холила и лелеяла не меньше, чем своего собственного ребенка, и насмешница (да что там насмешница – сука законченная!) судьба отняла и этот последний островок счастья. Нет никакой в жизни справедливости! Зачем Господь посылает ей все эти испытания? Что он хочет узнать и понять? Насколько она сильна? Ну, она еще жива и в своем уме, значит, можно взвалить на ее плечи еще что-нибудь?

Она начинает плакать. Слезы стекают из уголков глаз по вискам двумя широкими ручьями. Одеяло закрывает половину лица, и она позволяет себе разразиться проклятиями в адрес Вселенной. Все равно ее никто не услышит.

Но вдруг она снова затихает. Скрип половиц в прихожей. Звон металла… ключей? Или монет в кармане? Или это галлюцинация, черт побери?!

– Паша? – робко зовет она.

Но ответом служит тишина…


– Когда я проснулась утром, – продолжила рассказ Нина Ивановна, прикрывая лицо рукой, – у меня все одеяло было мокрое. Я плакала даже во сне. Впервые в жизни я заливалась слезами, даже не осознавая этого.

Она подняла голову.

– Соня, я просто не знаю, что думать… Антон?

Я ничего не ответил. Я размышлял.

Мистическую сторону дела я не отметал ни в коем случае. Всякое бывает в этой жизни и во всех ее параллельных проявлениях. Не сбрасывал со счетов и психологическое состояние Захарьевой. Но самое интересное, разумеется, заключалось в материалистическом аспекте истории.

– Вы осмотрели квартиру утром?

– Да. Хотя в Пашкину комнату мне заходить совсем не хотелось.

– Вы что-то обнаружили? Следы на полу в прихожей, например, или…

– Нет, – резко оборвала она. Я почувствовал себя неловко. – Ни следов, ни запахов. Ничего. Только вот это.

Я проследил за ее взглядом.

«Ого!».

Нина Ивановна указывала на лист бумаги на краю стола. Тот самый, с цифрами, который я отметил с самого начала.

– Это я обнаружила тем утром. Но так к нему и не прикасалась. Я не знаю, возможно, я сошла с ума, но могу поклясться, что этих предметов на столе не было вечером.

– Вы позволите?

Она махнула рукой – дескать, делайте что хотите.

Лист был оторван от стандартного блока бумаги для заметок. Многие компании заказывают себе такие с фирменной атрибутикой, но этот лист был совершенно чистым, если не считать написанных на нем цифр. Как я и предположил в самом начале, цифры были написаны коричневым фломастером, который валялся тут же (без колпачка, зараза, терпеть этого не могу!). На столе за лампой стоял стаканчик с карандашами и ручками. Там же лежал и искомый блок бумаги для заметок, очень толстый. Судя по всему, пользовались им редко. Сейчас мало кто ведет записи, все телефонные номера или календарь событий мы тут же забрасываем в свои смартфоны. Еще я заметил крышку от пивной бутылки, скрепку для бумаг и старую сим-карту. Обычный мусор.

Я взял в руки бумажку с номером. Без сомнения, это был номер телефона, десятизначный. Написан неуверенной дрожащей рукой. Фломастер уже выдохся, и некоторые цифры были прописаны дважды. Номер оказался вполне читаемым.


9231583659


– Вы не знаете, что это? – обернулся я к хозяйке.

– Нет, я даже не подходила к столу.

– Это номер телефона. По крайней мере, никаких других ассоциаций эти цифры у меня не вызывают.

Я вслух назвал все десять цифр. Произнес комбинацию дважды, медленно. Нина Ивановна отрицательно покачала головой.

– Простите, я не помню номеров. Свой-то вспоминаю с трудом.

Я повертел в руках листок, изучил фломастер. Ничего необычного.

– Вы все же уверены, что перед той ночью ничего этого здесь на столе не видели?

– Уверена.

– Комната была заперта в ту ночь?

– Нет. Я стала запирать ее после той ночи. До тех пор дверь всегда оставалась открытой настежь. Полгода.

– Вы позволите?

Она снова ответила взмахом руки. Я прошел в прихожую. Из гостиной мне тут же улыбнулась Томка.

– Пап-чка, я устала.

– Потерпи. И не мешай мне.

Я осмотрел входную дверь. Железная, довольно прочная, но для опытного домушника преграды не представляет. Замков два: один, запираясь изнутри, не позволяет отпереть его снаружи, второй – обычный, для плоского ключа.

– Нина Ивановна, вы на какие замки ночью закрываете дверь?

– Только на нижний, ключом, – крикнула она. – Я боюсь запираться на верхний. Если со мной что-то случится, ко мне никто не сможет попасть без спасателей. Он очень старый, его еще муж ставил, не подумали тогда, что нужно сквозной брать.

«Как я и предполагал».

Я вернулся в комнату. Захарьева смотрела на меня не то чтобы с надеждой… скорее, с усталым любопытством. Но я не знал, что ей сказать. У меня для нее было три новости: плохая, очень плохая и ужасная. С какой начинать?

После недолгих размышлений я решил просто начать.

– Нина Ивановна, у меня есть три версии. И все они не очень утешительные. Во-первых, я не склонен отметать мистику. Наверно, близкие иногда возвращаются к нам – хотя бы в снах, и в этом нет ничего удивительного. Не хочу показаться грубым, но для вас это наиболее предпочтительный вариант, потому что души умерших едва ли могут нанести серьезный вред, тем более людям, которых они при жизни любили. По другой версии, все происходящее в вашей квартире после гибели племянника – всего лишь плод вашего воображения. Веселого мало, не спорю, но с этим можно как-то бороться. Я думаю, мы можем найти соответствующих специалистов, чтобы решить проблему. Но вот третья версия…

Нина Ивановна напряглась. Думаю, она догадалась, о чем пойдет речь.

– Даже если к вам являлся призрак Павла, он не смог бы оставить материальных доказательств своего визита. Он мог приоткрыть дверцу шкафа, мог скрипеть половицами и даже греметь невидимыми ключами, но… – Я поднял листок с цифрами. – Он не мог оставить вот это.

Я сделал паузу. Мне хотелось, чтобы Захарьева сама сделала правильный вывод.

Она меня не разочаровала.

– Вы считаете, кто-то проник ко мне в квартиру?

– Я в этом уверен.


Продолжили мы уже в машине, разумеется, без Захарьевой. Поехали не сразу, постояли немного во дворе. На коленях передо мной лежала картонная коробка из-под обуви. Я гладил ее по бокам, как Индиана Джонс добытый в схватке с нацистами археологический артефакт. Эту коробку мы пятнадцатью минутами ранее извлекли из-под одеял и одежды в том самом шкафу с приоткрытой дверцей.

– Паша был дотошным малым и оставил после себя богатый архив, – заметила мама. – Надеешься что-нибудь выудить отсюда?

– Не знаю. Думаю, самое интересное все же хранилось в его компьютере. Вот его бы найти. А тут…

Я приоткрыл коробку. Действительно, вся она почти доверху была набита бумажками и безделушками.

– Мало кто хранит сейчас такие записи. Скорее всего, тут одни чеки и квитанции. Кроме того, если наш ночной гость заглядывал в шкаф, то он уже утащил все самое ценное. Странно, что не упер и коробку сразу.

– Может быть, он коробку эту – принес? Посмотри под другим углом.

Я задумался. А ведь не исключено!

– Ты у меня умница, мам.

– Без вариантов. Что вообще думаешь делать?

– Пока не знаю. Ты была права, история забавная. Есть ощущение, что Паша что-то мутил незадолго до гибели, и это что-то не дает покоя оставшимся в живых. Еще и гибель, поди, окажется не случайной. Я покопаюсь. В любом случае, ничего не потеряю, кроме времени.

Я отбросил коробку на заднее сиденье, запустил двигатель.

– Пап-чка, – подала голос Томка

– Да, милая?

– А что такое «фак»?

Мы с матерью уставились друг на друга с раскрытыми ртами. Я прочел в ее глазах осуждение.

– Где ты это слышала? – спросила баба Соня.

– У папы на жестком диске есть фильмы, где переводят не прямо в губы, там еще слышно, как по-американски говорят.

– Закадровый перевод, – пояснил я, краснея.

– Ну, значит, ты слышала и русский вариант этого слова.

– Ну да, слышала.

Я замер в ожидании продолжения.

– Там вот такие: «черт возьми», «балин», «будь ты проклят»… Кстати, надо еще узнать, что такое «проклят»… Еще там было «сам дурак» и что-то про маму. Это всё и есть «фак»?

– Только малая часть.

Она задумалась ненадолго и резюмировала:

– Все-таки правильно я пошла учить английский. Одним словом можно столько всего сказать.