Борис Шереметев: российский кунктатор
Когда после очередной военной кампании граф Борис Петрович Шереметев приезжал к Рождеству в Москву или в Петербург, где ему пришлось по воле царя построить новый дом, его приветствовали как никого другого из генералов Петра Великого. Почти всю Северную войну он был главнокомандующим русской армией, ее старейшим фельдмаршалом, уважаемым, родовитым, степенным аристократом! Словом, как писал австрийский дипломат Корб, это «дельный боярин, доблестный воин, гроза татар и главное украшение России». Боярин и воевода Шереметев с младых ногтей, подобно его славным предкам, верой и правдой служил государю. Он был потомственный профессиональный военный и дипломат. С кем он только не воевал! С турками, татарами, шведами, душил мятежи казаков и стрельцов.
Крупный, даже толстый, с бледным лицом и голубыми глазами, Шереметев выделялся среди прочих вельмож своими благородными, спокойными манерами, любезностью и воспитанностью. Петр, государь деспотичный, склонный к непристойным розыгрышам над подданными, никогда не позволял себе проделывать их со старым воином, хотя шутил с ним весьма жестоко. В 1713 году, поздравляя Шереметева с рождением сына, царь писал: «Пишешь, Ваша милость, что оной младенец родился без Вас и не ведаете где, а того не пишете, где и от кого зачался». Грубая шутка Петра, видно, задела шестидесятилетнего фельдмаршала, вынужденного жениться по воле царя на молодой женщине, и он с достоинством и обстоятельностью отвечал ему: «И что изволите, Ваше Величество, мене спросить, где он родился и от ково, я доношу: родился он, сын мой, в Рославле. И по исчислению месяцев, и по образу, и по всем мерам я признаваю, что он родился от мене. А больше может ведать мать ево, кто ему отец». И более никаких шуток, хотя обычно царский адресат стремился угодить государю и поддержать затеянную им полупристойную игру.
Один из современников вспоминает, как разительно Шереметев отличался от своих собратьев-бояр. В 1699 году на похоронах любимца царя Франца Лефорта произошла безобразная сцена. Бояре нарушили предписанный государем порядок шествия и гурьбой, грубо оттесняя иностранных посланников, пролезли к самому гробу. Уже на кладбище Петр заметил непорядок и «произнес: “Это собаки, а не бояре мои”. Шереметев же (что должно отнести к его благоразумию) сопровождал, как и прежде, посланников, хотя все русские шли впереди». Когда же бояре и другие знатные особы кинулись к накрытым поминальным столам и «с жадностью пожирали яства», лишь «Шереметев считал недостойным себя обжираться вместе с прочими, так как он, много путешествуя, образовался, носил немецкого покроя платье и имел на груди Мальтийский крест».
Действительно, в характере и поступках этого старомосковского вельможи была черта, которая в конечном счете была приятна Петру и выделяла Шереметева среди других старых бояр. Известно, что как только царь в августе 1698 года вернулся из длительной поездки по Западной Европе, он принялся резать бороды у своих высокопоставленных подданных. Спустя некоторое время царь взялся с помощью овечьих ножниц кромсать их длиннополые одежды. Но вся эта унизительная и обидная вакханалия не касалась Шереметева. Он вернулся из посольства в Польшу, Австрию, Венецию и Мальту, куда его отправил царь в 1699 году, преображенным и неузнаваемым – в модной европейской одежде, в роскошном парике и с обритым лицом.
Конечно, важную роль в преображении Шереметева сыграло длительное путешествие по Европе, но не только оно. Еще задолго до начала петровской эпохи Борис Петрович жил иначе, чем многие его современники. Он бывал в Польше с дипломатической миссией, видел жизнь польской шляхты и королевского двора. Он даже изучил польский язык и во время визита в Варшаву понравился своим обхождением польской королеве, знаменитой Марии – Марысеньке.
Дух европейской жизни не был чужд ему, как и западные удовольствия, одежды, привычки. Свидетель-иностранец заметил, как однажды царь, разговаривая о чем-то с вельможами, обернулся к Шереметеву и стал расспрашивать его про Рим, а потом внимательно выслушал Бориса Петровича, который «похвалил приятный климат и красоту местности» вечного города. Торжественно встреченный на Мальте, он удостоился редкой награды – пожалования в мальтийские рыцари. Некоторые считали, что Шереметев «не жалел больших издержек для получения знаков отличия Мальтийского креста». Но зато с тех пор, на зависть окружающим, Шереметев титуловался в документах: «Кавалер Мальтийский свидетельствованный», то есть законный, получивший свидетельство на орден.
Однако при всех своих заслугах Шереметев не был выдающимся человеком. Борис Петрович – личность вполне заурядная, неяркая, без воображения и духовных исканий. «Не испытлив дух имею», – признавался он в письме своему приятелю генерал-адмиралу Ф.М.Апраксину. Но зато он обладал другими, весьма ценимыми, достоинствами. В нем была та солидная надежность, которая внушает подчиненным уверенность и придает мужество даже в самом жарком бою. Возможно, что поэтому Петр и вверил ему свою армию. Шереметеву случалось поступать не так, как хотелось бы государю – человеку порывистому и стремительному. Часто царь требовал от Шереметева быстроты, активности и бывал недоволен, когда фельдмаршал мешкал. Письма Петра I к нему полны понуканий, упреков и угроз: «Не чини отговорки ничем!»; «Зело мне дивно, что по многим довольным разговорам и положа на мере (то есть решив заранее. – Е.А.), ныне паки переменяете. Ныне Вам в Шлютельбурге делать нечего, извольте ехать во Псков, а к нам неотложно извольте быть к празднику». Типично московский ответ Шереметева по пословице «московский тотчас – целый век» бесил царя. «Указ твой о поездке во Псков получил, и побреду, как могу управитца», – докладывал Шереметев. «Я тебе побреду!» – верно, ворчал Петр и слал новые «торопительные» письма.
Но при этом царь не спешил расстаться с Шереметевым, не отправлял его в отставку и даже не подчинял другому главнокомандующему. Он знал наверняка, что старый конь борозды не испортит и что российский кунктатор зря рисковать не будет, не бросится, подобно плебею и выскочке Меншикову, в авантюры. А Шереметеву было ведомо, что Петр не любит неоправданный риск, тяжело решается на генеральное сражение – ведь в нем многое зависит от случайности, как в карточной игре. Кроме того, у военных всегда есть некий «счет», по которому ранжируются воинские начальники. Шереметев был бесспорно первым: по происхождению, знатности, стажу службы, старшинству. Когда Меншиков, согласно легенде, торговал пирогами с зайчатиной, Шереметев успешно командовал войсками в войне с турками, а потом, во время Азовских походов, первым из русских полководцев после князя Святослава или Владимира даже дошел до Черного моря. Он предпочитал вести «негероическую», но рациональную войну, насколько она возможна в России: медленно, имея огромный перевес сил, продвигаться вперед, закрепляться на завоеванных рубежах и ждать новых распоряжений государя.
А вообще жизнь фельдмаршала была тяжелой, изнурительной. Грозный для врагов, он был придавлен страшной ответственностью, все время боялся не только за врученную ему армию, но и за себя. Сложными были его отношения с Меншиковым, нахрапистым, завистливым и бесстыжим любимцем царя. С Алексашкой приходилось держать ухо востро, в этом тоже отчасти причина медлительности и нерешительности фельдмаршала. Как писал австрийский дипломат О.А.Плейер, Шереметев, воюя вместе с Меншиковым, «редко принимает окончательное решение, если только не боится скорого гонения. Он верно знает, что если и сделано будет что-нибудь хорошее, Меншиков тотчас позавидует тому либо припишет себе счастливый конец и похвалу его приказа. Этот князь терпеть не может, если кто-нибудь входит в царскую милость». Однако сохранившиеся письма Шереметева к светлейшему полны любезной предупредительности. Старый боярин знал, с кем имел дело: не тронешь – не завоняет!
Непросто Шереметеву было и с самим царем. Петр, используя способности и опыт Бориса Петровича, чуждался его и не пускал в свой ближний круг. Все-таки Шереметев принадлежал к кругу московских бояр, изначально враждебному царю. В наиболее ответственные моменты кампании в штабе Шереметева появлялся посланный Петром человек, которому поручалось присмотреть за командующим. Сам Шереметев вечно страшился чем-нибудь прогневить царя, лишиться его милости, пожалований и похвалы. А государеву холопу они всегда так нужны! В письме к секретарю Петра I А.В.Макарову он с тревогой вопрошал: «Нет ли на меня вящего гнева Его Величества?» В письмах к царю он инстинктивно принимает позу приниженной покорности. Его жизнь никогда не принадлежала ему, он всегда ощущал себя послушным рабом и больше всего страшился, как бы государь не подумал о нем иначе.
В конце жизни, в 1718 году, уже смертельно больной, фельдмаршал испугался, чтобы – не дай Бог! – царь не заподозрил его в симуляции, в нежелании судить царевича Алексея Петровича. Ведь он получил строгий государев указ явиться в Петербург и участвовать в суде над наследником. В письме тому же Макарову, а на самом деле Петру (кабинет-секретарь обычно читал полученную им почту государю) фельдмаршал, объясняя свою задержку в Москве болезнью, писал: «Я имею печаль, нет ли его, государева, на меня мнения, что живу я для воли своей, а не для неволи, и чтобы указал меня освидетельствовать, ежели жива застанут, какая моя скорбь (болезнь. – Е.А.) и как я, на Москве будучи, обхожусь в радости». Воля и радость – это не удел верноподданного!
Вскоре Борис Петрович убедился, что тревоги его не были напрасны, что царь ему все равно не поверил и затаил злобу. Это было видно из письма, которое Шереметев получил от него в октябре 1718 года. Там были вроде бы скупые, нейтральные, но полные скрытого недоброго смысла слова: «Житье твое на Москве многие безделицы учинило в чужих краях, о чем, сюда как приедешь, услышишь». Скорее всего, до Петра дошли слухи о том, как в Европе восприняли смерть царевича Алексея. Наверное, заграничные недруги писали, что вот-де, в отличие от прочих сподвижников Петра, старый боярин Шереметев, симпатизировавший наследнику, вопреки воле царя не явился на суд, сказавшись больным, и не подписал смертный приговор царевичу. Этим своим письмом Петр воткнул в сердце старика последнюю занозу, и оно не выдержало.
Он умер в Москве 17 февраля 1719 года, накануне того дня, когда по указу царя его должны были почти силой везти в Петербург. До самого конца у Шереметева не было ни душевного и физического покоя, ни воли – царская служба пожирала все его время, всю его жизнь. Богатейший помещик России, он редко бывал в своих владениях. Домосед и хлебосол, он был вынужден таскать за собой по всей Европе кухню и любимые серебряные сервизы. Даже насладиться страстью к лошадям он не мог по своему хотению. Походы, походы… Лучшие лошади гибли, не выдерживая их, о чем фельдмаршал скорбел больше, чем о смерти своих солдат. Он не раз порывался подать в отставку. Так, после тяжелейшего Прутского похода 1711 года, когда русская армия под его началом оказалась в окружении и только чудом спаслась, силы фельдмаршала были на исходе. «Боже мой, – писал он своему приятелю Апраксину, – избави нас от напасти и дай хоть мало покойно пожити на сем свете, хотя и немного пожить». И тогда он решился просить царя отпустить его в монастырь. Он хотел укрыться от терзающей его жизни за стенами любимого Киево-Печерского монастыря, святость которого почитал особо. Но Петр поднял фельдмаршала на смех и вместо пострижения приказал ему жениться на вдове своего дяди Льва Нарышкина, Анне Петровне. Отказать царю у Шереметева не было сил. Жена была молода и красива. Мы не знаем, был ли счастлив в семейной жизни Борис Петрович, но детей в этом браке было много – четверо. О царских шутках по поводу первенца сказано выше.
Тяжко заболев в 1718 году, Шереметев вновь вернулся в мыслях к тому, о чем давно мечтал. В завещании он просил похоронить себя в Киево-Печерском монастыре – не удалось пожить в святости, буду хотя бы лежать в святом месте! Но государь решил участь покойного иначе. Даже последние, предсмертные желания подданных для него ничего не значили. По указу Петра тело Шереметева перевезли в Петербург, и его могила стала одной из первых в некрополе Александро-Невского монастыря. Так даже смерть старого фельдмаршала, как и прожитая им в вечном страхе и трепете жизнь, послужила высшим государственным целям.