К интерпретации романа Д. Дефо «Робинзон Крузо» 1
Притча о блудном сыне, упоминаемая в самом тексте «Робинзона Крузо», является как сюжетной, так и композиционной моделью этого романа. Но также и семантическим кодом. Авантюрная составляющая сюжета развертывается соответственно самому понятию «блудный» (от «блуждать», странствовать). При этом, конечно, здесь присутствует и назидательный момент: блудный – заблуждающийся, заблудившийся, идущий по ложному пути. В английском выражении (the prodigal son) акцент сделан на моменте траты, расточительства. Все эти смысловые нюансы содержит евангельская притча. Страсть героя Дефо к морю, мечта его о путешествиях репрезентирует стремление к свободе, независимости, открытости горизонта, изобилию возможностей, сопряженными с непредсказуемостью, зыбкостью существования. Ведь евангельский рассказ затрагивает, кроме всего прочего, тему свободы: в самом требовании части наследства младший сын не просто отделяется от семьи, но и стремится сам распоряжаться своей долей (частью и участью). При этом – наоборот – как раз уже распахнутый мир путешествия начинает распоряжаться человеком и вмешиваться в его планы, как обычно и происходит в авантюрном романе.
Проповедь отца Робинзона о середине в начале произведения описывается ретроспективно – с позиции прошлой его правоты: время рассказываемых событий и время рассказывания разделены как юность и зрелость, что обнаруживает архетип преображающего испытания, как и в евангельской истории, на которую ссылается герой: «like a true repenting prodigal…» (I глава). Все повествование вообще выдержано в назидательном духе сбывающегося отеческого пророчества, и сами переживаемые бедствия даны как знамения, пробуждающие совесть – вместе со страхом. С нравоучительной ретроспективной точки зрения выявляется польза страданий: бедствия отрезвляют и, главное, напоминают о правоте отца, а как только страдания заканчиваются – совесть в очередной раз побеждена. Уже на острове мысли о боге у героя появляются лишь во время каких-то невзгод: землетрясение, болезнь (глава VI). По художественной воле произведения Робинзон попадает на необитаемый остров в качестве педагогической экзекуции – для осознания (героем и читателем) ценности дома, устроение которого посреди натуральной бесприютности оказывается единственным средством выживания.
Введение в повествование точки зрения резонера (повзрослевшего Робинзона) – признания правоты отца – композиционно выстраивает возвращение блудного сына. Дневник же – голос из самого прошлого, не совпадающий с голосом пожилого рассказчика. Внешне дневник дублирует рассказанное ретроспективно, однако он привносит интонацию непосредственного присутствия, свершения здесь и сейчас, неизвестность и рискованность будущего. В дневнике дан открытый горизонт, соответствующий сознанию еще молодого человека, в воспоминаниях – закрытый. Это горизонт подведения итогов жизни. Читатель поочередно ставится автором на позицию героя как непосредственного участника событий (в рассказе от первого лица, в дневнике, в эпизодах, данных именно глазами участника) и на позицию рассказчика. Как раз такое чередование точек зрения и достигается композиционным «расщеплением» Робинзона на молодого (действующего) и пожилого (оценивающего).
Образ «среднего» состояния жизни, о котором как счастливом говорит герою отец, представляет собой символическую, многозначную, структуру. Это имущественная середина между роскошью и нищетой; социальная – между славой и полной безвестностью, между властью и рабским состоянием, ничтожеством и величием. Но это, вместе с тем, и благоприятное состояние природы, например, море, успокоившееся после бури, во время которой «вздымались валы вышиной с гору» (глава I) или умеренный климат – в противовес «чересчур жаркому», приводящему к тропической лихорадке (II). Собственно, любой отход от среднего состояния и есть, с точки зрения резонера, «лихорадка» (calenture), болезнь. Аналогично, как благоприятное, изображено «среднее» душевное состояние человека – между восторгом (скажем, спасшегося от смерти в кораблекрушении) и отчаянием одиночества; между страхом и любопытством.
Середина (the middle state), о которой говорит отец героя, – это образ устойчивого центра, неподвижной точки между колебаниями состояния жизни. Это образ стабильности существования в противовес взлетам и падениям авантюризма. Такая стабильность жизни обеспечивается трудом и постепенностью накопления его плодов в противовес жизни как трате (prodigality), жизни как приключению. Не случайно отец Робинзона предполагал юридическую карьеру сына (designed me for the law), в то время как тот «мечтал о морских путешествиях». Юрист – это как раз тот, кто поддерживает ординарное, «среднее» состояние, стоит на страже социального порядка.
С этим разногласием отца и сына связана существеннейшая для всего романа оппозиция суши и моря, дома и пути, обычного (от обычая идущего) и странного (глядящего в сторону, странничества). Конфликт пути и дома объединяет ту часть романа, которая предшествует попаданию на остров, и ту, что описывает пребывание на острове, а также все после возвращения. Например, выбор путешествия по суше в Англию определяется как раз испытанными бедствиями морских странствий. Однако эта предусмотрительность не помогает, и герой после нападения волков сетует: «… лучше уж проехать тысячу миль морем…» (глава XX).
Сама общая ситуация «Робинзона Крузо», схватывающая изолированное, одинокое положение человека на необитаемом острове, акцентирует именно топологические характеристики как важнейшие в романе. Но при этом очевиден их символический характер. Пространственная коллизия пути и дома; этический конфликт безрассудства и совести, непослушания и сыновнего раскаяния; эстетическое напряжение авантюрной растворенности в обстоятельствах и, напротив, героического им противостояния – таковы слои художественной семантики читаемого текста.
Отдельного обсуждения заслуживают образы земли и воды в романе. Традиционная символика земли и воды, как известно, ценностно амбивалентна. Однако в произведении Дефо многозначность и многомерность элементов мифа подчиняется ценностной определенности индивидуального художественного замысла, и образы воды тяготеют именно к полюсу смерти, а образы земли – к полюсу жизни. Это обусловлено тем, что с водой в романе связаны как раз морские путешествия и сопряженные с ними опасности, а также неустойчивость положения человека в мире. Земля же, напротив, синоним защищенности. Причем если вода у Дефо репрезентирует природную субстанцию, то земля в романе «Робинзон Крузо» – человеком обживаемый участок пространства, дом. Например, в описании того, как море несколько раз «догоняет» стремящегося к берегу героя (глава III), вода изображена как яростная стихия (the fury of the sea), от которой лишь чудом удается спастись. Суша же именно – надежное убежище. По логике произведения, каждый раз, как только герой попадает в море, сразу приближается риск плена или смерти. Земля же не только область спасения от бури, но и осуществления призвания человека. При этом особое, исключительное место в «Робинзоне Крузо» занимает описание землетрясения, когда привычная надежность суши внезапно исчезает и земля приобретает противоположные характеристики воды. Причем от колебаний почвы с героем приключается морская болезнь (глава VI).
По отношению к времени в романе наблюдается коллизия, напоминающая пространственную: «Как когда-то, когда я убежал из родительского дома, так и теперь я не мог удовлетвориться настоящим» (глава III). Удовлетвориться настоящим означает обрести покой, в котором сливаются «теперь» и «здесь»: отдаться насущной заботе и возделывать свой собственный участок бытия. Еще одна репрезентация отмеченного конфликта – противостояние «фантазии» и «голоса рассудка» (III). Как раз «фантазия», отрывая от реальности, перемещает душу в будущее, а «голос рассудка» возвращает к актуальному «сейчас». Например, неудачная безрассудная затея с сооружением лодки, которую оказалось невозможно спустить на воду, связывается рассказчиком с «разыгравшейся фантазией» (глава IX).
Важная грань коллизии дома и пути в романе «Робинзон Крузо» – столкновение природы и цивилизации. В IV главе после сообщения о том, как герой подстрелил какую-то птицу, следует комментарий: «Я думаю, что это был первый выстрел, раздавшийся здесь с сотворения мира; не успел я выстрелить, как над рощей взвилась туча птиц: каждая из них кричала по-своему, но ни один из криков не походил на крики, известные мне». Здесь звуки природы и цивилизации сталкиваются как взаимно незнакомые, чуждые. Первозданность мира, ранее ни разу не потревоженная каким-то искусственным вмешательством, встречается с человеком, наоборот, давно ушедшим от своего первичного, естественного состояния.
Одна из «ключевых» сцен романа, ставящих его героя и читателя на границу природы и цивилизации, – описание доставки вещей на остров с потерпевшего крушение корабля (IV глава). Об увлекательности этого перечисления переправляемых вещей писал еще Юрий Олеша. Оно помещает читателя в захватывающий осмотр того, что может пригодиться здесь, на острове. При этом перед лицом природы и «на ее весах» происходит как бы взвешивание заново ценностей всех человеческих изобретений, которые обычно скрыты в ситуации привычного с ними обхождения. Ситуация «человек на необитаемом острове» как раз нарушает этот автоматизм и позволяет «отделить зерна от плевел», то есть пригодное от бесполезного. Например, Робинзон говорит о ящике с инструментами плотника как о находке более драгоценной, чем золото. О ненужности денег на острове рассказчик говорит на протяжении всего романа: cм. главы IV, IX, XIII, XIV. Золото обесценивается на необитаемом острове как средство обмена, здесь невозможного. Все знаковое, конвенциональное теряет значение в натуральном мире (Маклюэн: деньги обессмысливаются вне дел сообщества), и вынужденно обретается варварская целостность бытия. При этом спасенные с утонувшего корабля достижения культуры как раз и дают герою возможность сохранить жизнь. Однако когда Робинзон готовится отплывать с острова, он не забывает взять с собой деньги (глава XIX): там, в человеческом (символическом) мире, они снова обретают свою ценность. Онтология вступает у Дефо в конфликт с семиотикой. Вот почему обнаружение следа человеческой ноги (XI глава) – экстраординарное событие в мире романа: необитаемый остров оказался неожиданно обитаемым. Знак внезапно появляется в момент, когда знаки вроде бы утратили свое значение. С момента обнаружения обитаемости острова жилище становится не просто убежищем от природных стихий, но крепостью (fortification).
Роман о Робинзоне Крузо, опубликованный в 1719-м году, предвещает появление трактатов Руссо в середине века. В образах Робинзона и Пятницы актуализирована граница культуры и натуры, интересовавшая Руссо, который писал о «Робинзоне Крузо» в своем «Эмиле». Причем поэт открывает эту границу раньше философа2. В романе Дефо с попаданием героя на остров происходит снятие всех опосредованностей, натурализация положения человека. Печальная перспектива гибели или одичания, то есть утраты всего человеческого, заставляет героя сооружать дом – остров цивилизации на острове природы. Первое, что делает Робинзон, – он отгораживается, создает искусственную границу между человеком и дикой природой.
Подробность описания крыши и стен как раз подчеркивает художественную значимость этой границы. Особое внимание уделяется входу. Кроме того, герой спит «не на подстилке, брошенной прямо на землю, а на удобной подвесной койке…» (IV). Так же скрупулезно описывается одежда (глава IX). Здесь, на необитаемом острове, происходит переоценка внешности человека. Безразличие героя к ней (см. главу XI) – знак полноты одиночества: внешность – достояние окружающих, которые в данном случае отсутствуют. Но, наоборот, с прекращением уединения, с появлением людей на острове встает проблема того, в каком виде им показаться, и Робинзон выдает себя за доверенное лицо губернатора острова: начинают работать условные механизмы социального маскарада.
При том, что тревога и чувство незащищенности постоянно сопутствуют одиночеству героя, роман содержит еще и пафос совершенной свободы в благоустройстве своей жизни, которое зависит от тебя самого в большей мере, чем когда ты часть общества, его специализированный винтик. Г. Д. Гачев остроумно и проницательно связывал английский образ мира, в центре которого находится остров-корабль, с образом человека как self-made man (см.: Г. Гачев. Национальные образы мира. М., 1985. С. 431), что, конечно, в полной мере относится к роману «Робинзон Крузо». Герой (а вместе с ним – и читатель) возвращается к натуральным первоначалам жизни; происходит как бы «вытряхивание» из автоматического, социально «отформатированного» существования. Строить свою жизнь (self-made) с самого основания, быть ее хозяином – это уже нечто противоположное образу человека как игрушки в руках судьбы. Поэтому положение героя на острове двойственно, о чем свидетельствует, например, следующее выражение: «…в шестой год моего царствования, или, если угодно, пленения…» («in the sixth year of my reign – or my captivity, which you please…» – X глава).
С темой авантюрных странствий в романе соседствует и спорит тема важности человеческого труда. Р. Барт справедливо замечал: «У Дефо дискурс призван показать труд словно замедленной съемкой…» (Р. Барт. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.,1989. С. 406). В описании производства хлеба, животноводства, устройства каких-то приспособлений и т.д. постоянно повторяется то, каких усилий, какого труда требует жизнь на острове, причем не просто ее физическое поддержание.
Описание осваивания Робинзона на острове соединено в романе Дефо с коммерческим пафосом накопления. Например, приводя в порядок свое душевное состояние, герой распределяет происшедшее с ним по рубрикам «добро» и «зло», употребляя при этом термины «приход» и «расход» (IV). Заботы о богатстве после возвращения сравниваются героем с хозяйственными заботами на острове (XIX). В различных эпизодах перечисления вещей есть что-то бухгалтерски скрупулезное. Герой все-таки купец, предприниматель. Но дело не только и не столько в коммерческом азарте. Развертывание картины производственных достижений героя погружает читателя в переживание строительства дома, своего, человеческого, мира, столь же глубокое и захватывающее, сколь и переживание приключений путешествия.
Если авантюрному читательскому интересу присущи сюрпризы и радость непредсказуемости, неуправляемости существования, то в описании устроения жизни на острове господствует прямо противоположный пафос. Сбывающиеся ожидания и предсказуемость результатов описываемых трудов могут быть не менее увлекательными, чем сюрпризы авантюрной линии. В романе Дефо слышны отдаленные «жанровые отзвуки» поэмы «Труды и дни» Гесиода, которая написана в форме наставления брату, промотавшему (prodigal son) свою долю наследства.
Образ человека в «Робинзоне Крузо» поэтому двойственен: это или игрушка стихийных сил и слепой фортуны, или, наоборот, «кузнец своего счастья». Если применить к произведению Дефо жанровую типологию М. М. Бахтина, то обнаруживается присутствие в нем черт как романа испытания, так и романа воспитания.
Можно наблюдать, как попеременный выход на передний план приключенческого интереса либо, наоборот, домостроительного сказывается на степени подробности повествования. С этой точки зрения весьма характерно сообщение о браке героя – всего в одном предложении, и в нем же его жена умирает (XX глава). Это событие знаменует как раз преобладание авантюрной установки, когда тут же сообщается о предпринятом новом путешествии. Особенно заметна резкость смены характера повествования (от пафоса домостроительства к приключенческому), когда на острове появляются испанцы, а затем – английский корабль, захваченный мятежниками, его отвоевывание и т.п. В целом можно сказать, что приключенческий момент соседствует (и спорит) в романе о Робинзоне Крузо с прямо противоположным. Скажем, возвращение с острова в Англию тоже описывается всего в одном предложении (XIX глава). Так же, скороговоркой, дан авантюрный финал романа, где о дальнейших приключениях сообщено уже как о предмете иной, особой, части истории Робинзона («…the Second Part of my Story»).
Указанная двойственность образа человека и мира, созданного в романе Дефо, выражается прежде всего в том, что в центре его находится герой-непоседа, чей одинокий плен на острове является уроком строительства жизни на иной – устойчивой – основе. В полном названии романа3, представляющем собой его краткий пересказ, обещаются разные удивительные (surprising) приключения, однако в центре стоит двадцативосьмилетнее одинокое пребывание героя на острове.
Читатель, участливо относясь к ситуации, в которой оказался герой, находится до известной степени на его месте и воспринимает себя в своем воображении один на один перед лицом дикой природы, ревизуя все социальные условности и отделяя их от всего безусловного. Ситуация я в мире нигде не развернута с такой убедительной простотой и в таком чистом виде, как в книге Д. Дефо.