Портрет
Плац! Как много в этом звуке… Присяга на верность Родине, строевые занятия и смотры, вручение орденов и медалей, объявления о присвоении и лишении званий, инспекторские проверки, вечерние зори, приказы командира полка о зачислении в списки части и министра обороны об увольнении в запас… И хотя хлесткое, как звук удара подошвы солдатского сапога об асфальт, слово «плац» имеет немецкие корни, придумали устраивать большие площадки для построения и занятий войсковых подразделений еще древние римляне. Место такое они называли амбулакрумом, а упражнения пехоты на этой площадке – амбуляциями. Но длительная эволюция военной терминологии отправила римское название в запасники, отдав полное предпочтение короткому, как выстрел, немецкому варианту. Разве звучало бы: «Рота, построение на амбулакруме!»? Ужас! А вот «бегом на плац!» звучит, что ни говори, красиво!
Столь значимое место в жизни воинской части не могло остаться без идеологического воздействия. Наряду с лозунгами и выдержками из Уставов Вооруженных Сил, все чаще в 70-е плац обрамляли портреты членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС. Когда и какой рьяный начальник первым додумался до сооружения иконостаса на плацу – вряд ли кто вспомнит; но традиция эта прижилась. Многие командиры и политработники, будучи людьми неглупыми, в душе осуждали эти языческие декорации, но вслух свои мысли на сей счет предпочитали не высказывать.
Надо отметить, что в высший пантеон партийно-государственной власти попадали люди, мягко говоря, не молодые. Поэтому частая замена портретов была делом обыденным и вряд ли кем-то особо замечаемым.
Но вот что было интересно: чем старше становились члены высочайшего советского ареопага, тем моложе и краше выходили их лики из-под кистей кремлевских иконописцев. Народная египетская поговорка «Все боится времени, а время боится пирамид» здесь находила свое новое прочтение… С тысяч и тысяч портретов, больших и не очень, по всей стране моложавые лики партийных старцев назидательно смотрели на простых смертных и чуть заметно усмехались над вечностью…
Невольно вспоминался сюжет романа Оскара Уайльда, где юный красавец Дориан Грей, восхищенный своим портретом, не мог избавиться от мысли, что изображение всегда будет обладать тем, чего неизбежно со временем лишится он – обаяния молодости.
«О, если бы было наоборот! – восклицал Дориан. – Если бы портрет менялся, а я мог всегда оставаться таким, как сейчас! Я бы душу дьяволу продал за это!». Мольба была услышана, и желание исполнилось…
И хотя эта история с портретами руководителей страны повторяла сюжет романа с точностью до наоборот, трудно было отделаться от мысли, что и здесь без определенной доли бесовщины не обошлось.
Портреты «обитали» в учебниках по политподготовке, красных уголках и ленинских комнатах, клубах и, конечно, на строевых плацах. Именно на плацах масштаб изображений был наиболее впечатляющим. И если в других местах небольшие портреты имели полиграфическое происхождение, то здесь, как правило, красовались живописные лики кисти полковых художников. Поэтому каждый уважающий себя замполит полка в ходе осеннего и весеннего призывов, как золотоискатель, просеивал призывников в поисках самородков с художественным блеском.
Так в прошедший призыв из желающих (а желающих служить с кистью в руках было превеликое множество) был выявлен выгнанный с четвертого курса Суриковского художественного института Николай Крячков. Московский государственный академический художественный институт имени В. И. Сурикова, созданный на базе легендарного московского ВХУТЕИНа2, регулярно поставлял хороших рисовальщиков в Вооруженные Силы, внося посильную лепту в укрепление обороноспособности страны.
Рядовой Крячков блестяще справился с пробными заданиями: натюрморт, пейзаж и портрет коменданта гауптвахты. И вот наконец ему было доверено написание ПОРТРЕТА.
В силу исключительной важности задания Николаю было дано разрешение на покупку особых высокохудожественных красок. Еще с самого детства, благоговейно замирая перед портретами старых мастеров, он часами, каждой клеточкой своего тела воспринимал удивительный мягкий свет, исходивший от изображенных ликов. Позже он узнал, что эффект этот достигался, помимо особых приемов письма, еще и применением красок, включавших в состав вещества естественного природного происхождения. Для художника написать картину такими красками было так же почетно, как, наверное, чекисту пострелять из револьвера Дзержинского. На занятиях в «суриковке» преподаватели рассказывали про краски, которые готовят растиранием пигментов в отбеленном рафинированном льняном масле, с добавками орехового и подсолнечного. В Советском Союзе искусство принадлежало народу, и для воспитания 250 миллионов гармонично развитых личностей требовалось много красок и кистей. А где возьмешь орехового масла и колонкового меха на всех? Поэтому краски выпускались в большом количестве, и не на каком-то там отбеленном масле, а на настоящей синтетической олифе, сделанной из нефти путем промышленной возгонки. Пахли такие краски весьма противно, да и на холст ложились неважно. А тут за границей представлялась такая возможность!
Замполит полка, узнав, сколько стоит набор чудо-красок, искренне и по существу долго высказывался на эту тему. Да за такие деньги… Но после длительной внутренней борьбы мотивов, в очередной раз глубоко осознав значимость момента и то, что на портрете должен быть изображен САМ, распорядился выдать начальнику клуба деньги для закупки красок.
Сердце молодого художника наполнялось трепетом. Он поочередно брал в руки тюбики с красками, откручивал колпачки и медленно втягивал носом воздух, каждый раз замирая от восторга. В этих запахах было все: пряная волна экзотических островов Поля Гогена, ароматы таверн Диего Веласкеса, напоенный зноем мадридский воздух Пикассо, пьянящий бриз Айвазовского… Николай не удержался и украдкой попробовал содержимое нескольких тюбиков на вкус, что привело его в еще больший восторг. Творческий экстаз овладел им! Он поставил поудобнее подрамник с загрунтованным холстом и решительно взял мольберт и кисть…
Работа спорилась. Да и как может быть иначе, если твоей рукой водит вдохновение! Несколько раз заходил замполит, смотрел, одобрительно кивая, и потихоньку затворял за собой дверь.
Под вечер зашел и начальник штаба полка. Окинув взглядом уже хорошо узнаваемые контуры портрета, одобрительно похлопав Крячкова по плечу, он произнес:
– Молодец, Паганини!
И удалился.
(Пройдет немало лет и станет выясняться, что многие с младых ногтей, оказывается, понимали утопичность коммунистических идей, и не сжимали в потной от волнения ладошке октябрятскую звездочку, не гордились красным пионерским галстуком, не пели комсомольских песен, не писали стихов и не снимали фильмов о Ленине, не рисовали портретов партийных вождей; да и партийный билет каждому гордому, держащему фигу в кармане, демократу, в тот же карман положили почти насильно! Это ни много ни мало – 19 миллионов партийных билетов к 1985 году! Ни дать ни взять – очередной акт трагифарса об Иване, не помнящем родства!)
Конец ознакомительного фрагмента.