Тихое дыхание. Стихи и рассказы. Под стук копыт (Олег Паринов)

1

Пронзительный рассвет осветил степь. Солнце выстрелило из-за края горизонта яркой вспышкой, мгновенно прогнав темень.

В верховьях Дона стояла поздняя осень 1919 года. Серые облака стремительно летели по небу, подгоняемые холодным ветром. Внизу по изрезанной лощинами земле стелилась пожухлая трава. Подпрыгивая на бугорках, подгоняемые ветром, куда-то спешили сухие шары перекати-поля. Стебелек ковыли на бруствере окопа, будто здороваясь, часто кивал своей верхушкой. Вдалеке, там, где земля соприкасалась с горизонтом, желтел чахлый перелесок. Оттуда сегодня начнется атака.

Хорунжий Харлампий Ергаков сипло кашлянул в кулак и подвигал под шинелью закоченевшими от утреннего морозца плечами. Подняв к глазам полевой бинокль, он вгляделся в редкие просветы между далекими деревьями. Время от времени там мелькали быстрые тени. «Стало быть вскорости пойдут», – решил про себя хорунжий. Поправив на голове косматую папаху, офицер торопливо пошел по траншее. Невысокий, худощавый он двигался легко и проворно, стараясь не ступать в лужицы замерзшей воды на дне окопа. Левой рукой хорунжий придерживал при ходьбе именную казачью шашку.

За очередным изломом траншеи, прислонившись к стене окопа, нес дозорную службу казак. Борясь с дремотой, он время от времени ронял отяжелевшую голову на грудь. Подойдя сбоку, Ергаков легонько стукнул караульного по плечу.

– Здорово ночевал, братец! – негромко окликнул он, усмехнувшись в усы.

Казак встрепенулся и хриплым спросонья голосом ответил:

– Слава богу!

Потом смущенно добавил:

– Виноват, ваше благородие! Придремал малость.

– Спать нонче нельзя, краснюки близко, – для острастки нахмурил брови хорунжий. – Беги, побуди отряд. Я за тебя тута покараулю.

В станице, что раскинулась в сотне шагов от позиции, запели петухи. Они голосисто перекликались, силясь перекричать один одного, будто участвовали в состязании. Однако вскоре рассветная эстафета прервалась. Совсем мало осталось пернатых певунов в станице. В чьем-то дворе глухо заржал конь. Но его одинокому ржанию никто не ответил.

Хорунжий с грустью вспомнил своего погибшего аргамака. Орел ходил под ним больше года и полег от осколка артиллерийского снаряда два дня тому назад.

Той ночью казачий разъезд возвращался из разведки. Быстро светало. Серая хмарь стлалась по земле, собираясь в широких низинах. Дробно стучали конские копыта по мерзлому полю промеж двух перелесков. И тут в воздухе раздался нарастающий скрежет, а затем ахнул разрыв, черным столбом вздыбив землю. Казаки попали под прицельный артиллерийский огонь. Вражеский наводчик прятался где-то среди дальних деревьев, а скрытая за леском батарея била по заранее пристрелянным целям. Первый снаряд упал в двадцати шагах от разъезда, а второй разорвался совсем рядом с пустившими галопом лошадей казаками.

Харлампий почувствовал, как Орел под ним стал падать вперед, и кубарем перелетел через конскую голову. Мгновенье, и он с силой ударился о землю. Не чувствуя боли, хорунжий вскочил на ноги. Обернувшись, он ошалело уставился на верного аргамака. Орел лежал на боку, все его стройное тело сотрясали конвульсии. Осколок попал жеребцу в шею, и кровь била из раны тугими толчками.

Рядом с хорунжим на кобыле каурой масти гарцевал вахмистр Прохор Бондарев.

– Ваше благородие, хватайся за стремя! – с тревогой в голосе крикнул он.

Остальные казаки скакали прочь, нахлестывая коней, спеша уйти из-под обстрела.

Вдалеке, на краю редкого леса, показалась пехота противника. Ветер доносил отрывистые хлопки винтовочных выстрелов. Наступая нестройными рядами, красногвардейцы стреляли на ходу. Вскидывая винтовки, они торопливо целились и били вразнобой, стараясь попасть в казаков. Но стрелки были аховые, и пули, жужжа рассерженными пчелами, летели мимо.

Харлампий застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от смертельно раненого коня. Он принялся судорожно дергать кобуру, пытаясь достать наган. Но непослушные пальцы не слушались. «Надо помочь Орлу, – билась мысль в голове у хорунжего. – Что ж он так мучается, бедняга!» Под ухом оглушительно грянул выстрел. Орел дернулся и замер.

Потрясая разряженной винтовкой, Бондарев склонился с лошади к командиру:

– Харлампий Григорьевич! Да хватайся же скорее за стремя, або поздно будет!

Хорунжий рывком пришел в себя. Он быстро огляделся по сторонам и кинулся к убитому казаку-разведчику, возле которого топтался его строевой конь. Дородный станичник лежал на спине, широко раскинув руки и уставившись неподвижным взглядом в небо. На груди у него медленно расплывалось кровавое пятно. Рванув поводья из руки мертвого казака, Харлампий вскочил на заржавшего коня и поскакал наметом, низко пригибаясь к луке седла. Вахмистр, выстрелив наудачу в сторону приближавшихся красноармейцев, понесся следом. Вдогонку уходившим казакам полетела матерная брань и частые хлопки выстрелов. Вскоре беглецов скрыл заросший пожелтелой травой бугор.

Харлампий тряхнул чубатой головой, гоня прочь нерадостные воспоминания.

Меж тем, караульный казак вылез из траншеи и, держа в руке винтовку, трусцой побежал к ближнему куреню.

По малому времени три десятка вооруженных людей высыпало на станичную околицу. Вытянувшись неровной цепью, они заторопились к оборонительному рубежу. Последним из-за огородных плетней показался ближайший помощник хорунжего – вахмистр Бондарев. Он широко зевнул, потянулся, глядя по сторонам, а затем лениво припустил следом за подчиненными.

Большинство отряда составляли казаки из верхнедонских станиц. На всех них была добротная одежда и обувь: поверх темно-синих чекменей длинные кавалерийские шинели, на головах серые папахи, на ногах тяжелые сапоги. Все бойцы пригибались на бегу, за исключением одного гражданского. Худощавый мужчина в черном пальто инженера-путейца бежал, будто проглотив аршин. Правой рукой он придерживал форменную фуражку, а левой сжимал ремень винтовки, болтавшейся за плечом. Винтовочной ствол время от времени бился о край форменной фуражки, заставляя путейца испуганно втягивать голову в плечи. Попадая лаковыми туфлями в рытвины, он спотыкался, вызывая негромкие смешки и шуточки казаков. Железнодорожник прибился к их отряду с неделю назад. По его словам выходило, что родом он из Александровска-Грушевского. Работал там инженером в паровозном депо. Твердо решив вступить в ряды Донской армии, оставил семью и отправился на фронт. Добирался, где пеши, где обывательскими подводами, доставлявшими войскам патроны и продовольствие. Свой поступок доброволец объяснял страстным желанием постоять за свободу родного края. Лет ему было далеко за сорок. Звали пожилого новобранца Галанин Сергей Петрович. Казаки, недолго думая, дали ему прозвище Скорохват. Уж больно споро осваивал он воинские премудрости. «После боя треба этому приблуде добрую одежу справить, – покусывая кончик уса, подумал хорунжий. – Если живой останется…»

Подбежавшие казаки попрыгали в траншею, спеша занять позиции на оборонительном рубеже. Вахмистр Бондарев с достоинством приблизился к командиру отряда.

– Какая у нас диспозиция, Харлампий Григорьевич? – после приветствия спросил он Ергакова.

– Положение, Прохор, дюже сурьезное, – хмуро ответил хорунжий. – Красные собирают конницу вон за тем леском. Не меньше трех сотен будет. Еще чуток и пойдут в наступ. Справа от нас балка – там коням не развернуться. Слева болотистая ложбинка. Атакуют, стал быть, по центру. Поставишь на фланговые пулеметы Хромушина и Молчанова. За тот, что посередке, станешь самолично. Стрелять только по моей команде. И, гляди у меня! Стоять крепко!

Командир отряда доверял своему помощнику, как самому себе. Их связывала прочная дружба еще с германского фронта.

Вахмистр согласно кивнул и, привычно пригнувшись, поспешил по ходу сообщения к пулеметным гнездам. Хорунжий вновь вскинул полевой бинокль, оглядывая окрестности. Если он ошибся в направлении главного удара красных, шансов остаться в живых у них не будет.

Неполная полусотня хорунжего Ергакова оставалась единственным заслоном на пути Красной армии к городу Новочеркасску – столице Области Войска Донского. Казачий полк, квартировавший в близлежащей станице, поддался большевистской агитации и был полностью разложен. Казакам до смерти надоело воевать. Сначала бились с германцами, теперь с красными. Они охотно поверили засланным переговорщикам, что с приходом большевиков границы Области Войска Донского останутся в неприкосновенности, и никто не посягнет на казачьи вольности. Вчера разагитированный полк оставил свои позиции и разошелся по домам. Теперь в образовавшуюся прореху готовились хлынуть части красноармейцев. Ергаков да горстка казаков из разных станиц не поверили большевистским агитаторам и порешили остаться на защите важнейшего участка фронта. Хорунжий единогласно был выбран командиром их сборного отряда.

В крайнем курене у околицы на баз выбежали двое ребятишек. Через низкий плетень они принялись с интересом наблюдать за готовившимися к бою казаками. Но вскоре строгий окрик матери загнал их обратно в дом. Чуть погодя занавески на окнах дрогнули, и любопытные детские мордашки прилипли изнутри к стеклу. Вскорости и оттуда их кто-то прогнал. Харлампию показалось, что внутри дома мелькнула чья-то черная борода. Ничего удивительного в этом не было. Сейчас в станицах многие казаки вернулись до родных куреней, устав сражаться на братоубийственной войне. На чьей стороне правда, понять им было трудно. И красные, и белые обещали после своей окончательной победы различные свободы и, главное, землю. Но красная пропаганда предлагала отобрать имущество и землицу у богатеев. Ее призыв «Бей буржуев, грабь награбленное!» был близок и понятен народным массам. У белых лозунги были неясными и расплывчатыми: «Вся власть Учредительному собранию!», «За единую и неделимую!» А что будет с Областью Войска Донского? Среди казачества крепло мнение, что ни с теми, с ни другими Дону не пути. Поэтому большинство казаков теперь выжидало, сидя по куреням, чья возьмет.

Хорунжий прервал раздумья, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Это новобранец-железнодорожник не сводил с него глаз, порываясь что-то сказать.

– Куда мне стать? – наконец решившись, спросил он.

– Подь сюды! – строго приказал Ергаков. – Ставай поручь!

Новичок торопливо приблизился к командиру отряда. Сняв с плеча винтовку, он встал у стенки окопа.

– Дай-ка!

Харлампий забрал винтовку у новобранца и внимательно осмотрел. К его удивлению, оружие было до блеска вычищено и заряжено.

2

Федор Гущин затянулся тонкой папироской, пряча ее от ветра в жилистом кулаке. Сделав пару коротких затяжек, он бросил окурок под ноги и вдавил в землю носком сапога. Потом глубже натянул на голову фуражку с красной звездой и растер руками замерзшие уши. Мужчиной Федор был крупным. От него так и веяло крестьянской хваткой и основательностью. Будто вырубленное из цельной колоды лицо, большие лопатообразные руки. Новенькая кожаная тужурка плотно облегала мощное туловище. Короткие кривоватые ноги были обуты в сапоги с высокими голенищами. На правом боку у Федора висел маузер в деревянной полированной кобуре. С другого боку к бедру прижималась наградная офицерская сабля со сбитыми вензелями. Малообразованный крестьянин из тамбовской губернии он всем сердцем и с искренней верой принял революцию. И новая рабоче-крестьянская власть полностью оправдала его надежды. Пройдя трудный путь от рядового бойца продотряда до красного командира, он командовал теперь конным отрядом в триста сабель. Неподалеку от командира готовились к атаке его подчиненные. Красноармейцы поправляли конскую упряжь и проверяли вооружение.

Гущин посмотрел в сторону проглядывавшей в прогалины между деревьями казачьей станицы. Порыв ветра донес до его слуха отдаленное ржание. Гнедая кобыла краскома1Пеструшка навострила уши, прислушиваясь. Гущин с силой хлопнул ладонью по широкому крупу лошади. Пеструшка, недовольно фыркнув, отпрянула, натянув поводья в руке. «Справная кобыла, – по-хозяйски подумал Гущин. – Ее бы в плуг впрячь да на поле. Вот сковырнем беляков, и сей час перепашем здешние земли. Сколько их тут гуляет без толку! А вот у нас на Тамбовщине каждый клочок пахотной землицы на учете. После победы непременно отберем земельку у местных помещиков-кровососов и поделим по справедливости между хлеборобами. Ну что ж, бойцы готовы. Пора!»

– По коням! – громко выкрикнул он.

Красноармейцы начали садиться на лошадей. У многих это не получилось с первого раза. Вчерашним землепашцам и рабочим с непривычки тяжело давалось искусство верховой езды.

3

– Скачут, ваше благородие!

Хорунжий поднял голову. Из отдаленного перелеска показалась конная лава. Ергаков вернул винтовку железнодорожнику.

– Без команды не стрелять! – строго предупредил он новобранца и вскинул к глазам бинокль.

Приближенные цейсовской оптикой перед глазами Харлампия скакали красноармейцы. Расставив в стороны локти, они неуклюже подпрыгивали в седлах и широко разевали рты в беззвучном крике.

– Аааа! – донеслось до позиции казаков.

Темная масса коней и всадников медленно набирала ход.

Над головами казаков раздался гул и нарастающий скрежет. Артиллерийский снаряд с натугой пробуравил воздух и упал возле околицы. Ухнул разрыв гранаты. Еще несколько снарядов разорвались рядом с казачьим окопом, засыпав оборонявшихся комьями черной земли. «Кажись, та же батарея садит, что нас в дозоре накрыла», – присев на дно траншеи, подумал Харлампий. Обстрел прекратился также внезапно, как и начался.

Конец ознакомительного фрагмента.