Сергей Соловьев об Олеге Янковском
Если вы спросите, когда я первый раз увидел Олега Ивановича и как я с ним познакомился?.. По-моему, это было где-то начало 1960-х годов. Я пришел на «Мосфильм» на ознакомительную практику. Шел по абсолютно незнакомым коридорам такого немыслимого заведения, фабрики, завода… я не знаю чего. И особенно поражало меня в этом заведении обилие людей, которые туда-сюда шли по коридору, и не было ни одного знакомого лица. И я чувствовал себя соответственно абсолютно чужим в толпе чужих, чужих, чужих людей. И вдруг я нарвался случайно в коридоре на Николая Николаевича Губенко. Тогда еще Колю Губенко – моего товарища по общежитию. Говорю: «Коля, а куда тут идти, куда деваться?» Он говорит: «Для начала пойдем в буфет». И было такое место на 3 этаже «Мосфильма» – назывался творческий буфет. Чем он отличался от нетворческого, не знаю, но, по-моему, тем, что там продавали коньяк, водку и пиво. Вот мы и пришли в творческий буфет.
В творческом буфете стояла очередь из творческих работников, и мы с Колей встали в самый конец. И поначалу Коля вел себя тихо и прилично. Потом ни с того ни с сего вдруг в спину какому-то человеку запел: «С чего начинается Родина. С картинки в твоем букваре…» Человек обернулся и сказал: «Коль, я всегда знал, что ты идиот, но не до такой же степени». Это был Слава Любшин. А почему Коля спел все это Славе? Потому что они были товарищи по «Заставе Ильича» Хуциева, где они снимались каждый день лет десять. И они уже были с Любшиным даже не товарищи, а братья. Они вместе практически жизнь проводили. А перед Любшиным стоял еще молодой человек, такой худенький и абсолютно ничем не примечательный. Он с изумлением сначала посмотрел на Колю, потом посмотрел на Славу, а потом отвернулся ждать свои сосиски. Дождавшись, взял сосиску. Мы сели все вместе. Он молча съел сосиску и ушел. Потом ушел Слава. А я говорю: «Коль, а кто это был, который перед Любшиным стоял и первый сосиску съел?» Он говорит: «Его Басов где-то откопал, это такое сильно молодое дарование, но шухера вокруг него очень много». А я говорю: «Какого шухера?» – «Ну шухера большого, потому что Басов снимает сейчас пятую серию «Щит и меч». Я говорю: «Как? Пятисерийную?» Мне это в голову не могло прийти, потому что две серии – это очень много, а три – это вообще уже можно спятить с ума. А тут пять! Он отвечает: «Да, пять серий». Я говорю: «А он чего делает?» – «А он там играет главную роль во всех пяти сериях». Я только и смог сказать: «Ничего себе…»
Щит и меч
Через очень небольшое время я встретил Андрона Сергеевича Кончаловского, которого я тоже знал по ВГИКу. И тут я уже пристал к Андрону Сергеевичу: «Андрон, а как это так пять серий Басов снимает?» Он говорит: «А чего тебя удивляет? Очень просто. У тебя какая единица измерений съемочная?» Я говорю: «Андрон, как какая? Как у всех – кадр». Он говорит: «Э-э-э, кадр… А у Володи – кассета». Я говорю: «Как кассета?» Он говорит: «Вот в кассету влезает триста метров – он снимает триста метров сразу. А снимает сто пятьдесят… можно пять, можно восемь, можно шестнадцать, можно двадцать шесть…» Это было для меня совершенно чудесное откровение!
И я опять потом встретил Колю. Спрашиваю: «Коль, а что же он в пяти сериях главную роль играет? Как он текст учит?» Он говорит: «Да он молодой, память хорошая, запоминает. Про него говорят, что он запоминающий».
Вот так я первый раз увидел Олега Ивановича Янковского, который на меня не обратил никакого внимания. Вообще, он часто производил впечатление, что его кроме сосисок ничего не интересует. Причем «сосиска» могла меняться, это мог быть борщ или что-то другое. У него было чем заниматься – он очень концентрировался и как бы вступал с этим предметом в душевный контакт. Даже с сосиской! И когда вокруг запели «С чего начинается Родина…», он не отреагировал, не вступил в конфликт, не сказал, что не хорошо дурака валять по поводу трогательной патриотической песни композитора Баснера. Нет-нет, ничего этого не было. А почему я про это помню, потому что в толпе незнакомых людей для меня на «Мосфильме» образовалась некая первоначальная компания знакомых: Коля Губенко, Слава Любшин и Олег с сосиской. Такая у меня была ориентированность через мосфильмовский творческий буфет.
И потом я уже Олега увидел в картине, которая произвела на меня огромное впечатление. Есть всегда так называемые престижные картины, о которых весь «Мосфильм» говорил шепотом на полувздохах. Например, Тарковский снимает «Андрея Рублева» с Юсовым! Висели какие-то большие фотографии. Все ходили их рассматривали. То есть Тарковский был уже колоссальной легендой. Юсов был легендой. Андрон Кончаловский – легенда. А это была не легендарная картина, а совсем как бы бросовая. Снял ее чудесный режиссер Женя Карелов. Называлась она «Служили два товарища». И вот там они играли, Олег играл с Роланом Быковым. Олег играл совершенно невыдающегося, служивого кинематографиста. И он там все время крутил ручку, и также было ощущение, что он ничем не интересуется. Ни гражданской войной, ни немыслимым темпераментом своего безумного товарища, которого играл талантливо Ролан Быков. А Олег играл так же, как ел в буфете сосиску, ничем не привлекательно, можно даже сказать, серо играл.
Служили два товарища
А с ним рядом в этой же картине существовала немыслимо какая актерская величина – Володя Высоцкий. Он мог нравиться, не нравиться, но когда Володя начинал хриплым голосом что-то в кадре говорить, то тут даже и сам Ролан Быков, так сказать, приобретал слегка оттенок не столь яркий, каким он был. А Олег ну прямо как серая мышь! Крутил и крутил ручку. Но главное, что когда заканчивалась картина, вдруг появлялось ощущение, что Олег со своей ручкой и был самым главным! Вокруг все кричали, орали, коней топили, сражались, затворы открывали, палили. А он крутил и крутил ручку. Отчего-то было ощущение, что он в этой истории главный.
Я, Франциск Скорина
И вот я думаю о том, что такое интеллигентный кинематографист, я совершенно не вспоминаю никакие истерики на площадке, битье посуды и невероятные вопли, крики – никаких этих глупостей. Вот так крутит и крутит ручку. Всю жизнь крутит ручку…
И у меня осталось такое ощущение от Олега с самого начала и на всю жизнь… По-человечески мы уже потом узнали друг друга, познакомились. И у меня осталось ощущение, что таким, какой он был в «Двух товарищах», и должен быть настоящий подлинный кинематографист, обладающий безупречным вкусом в жизни.
Это ощущение безупречного, ровного, сдержанного, тончайшего вкуса в жизни сопровождало меня всегда при встречах с Олегом. Причем смешно сказать, но мы даже десять минут из этих часов, суток, месяцев нашей жизни, проведенных вместе, не потратили на так называемые интеллигентные разговоры. Прав ли был Толстой, так сказать, не помирившись с Церковью? Как-то у нас не дошло до этих разговоров, потому что мы все время крутили ручку. Крутили ручку и при этом еще были абсолютными, конечно, болванами, потому что даже самый дурацкий анекдот мог вызвать у нас просто бурю восторга и эмоций. И мы могли, обнявшись, хохотать и плакать. А вот чтобы дойти всерьез до непротивления злу насилием… Я имею в виду разговор, потому что в том, что он сыграл потом, как удивительно и как глубоко показал, как тонко и сердечно он понимает Льва Николаевича Толстого, в том числе и его взаимоотношения с Церковью, его теорию непротивления злу… Но словами мы этого не проговаривали. Словами мы все больше разговаривали друг с другом на каком-то полуидиотском языке.
Я помню, в Ленинграде была смешная история. Я тогда постился и одновременно еще готовился к какой-то картине. Я мало с кем общался, для меня все это было очень серьезно. Я пришел на Московский вокзал и сел в поезд «Красная стрела», на который у меня был билет. Дошел до своего вагона, и в тамбуре первого, кого я увидел, был Никита Михалков, который спросил меня: «Ты водку принес?» Я говорю: «Никит, ты в своем уме? Какая водка? Пост!» Он посмотрел на меня как на идиота и сказал: «Какой мудак сказал тебе, что водку делают из мяса?» Я не знал, что ему ответить на этот прямой и ясный вопрос. Он говорит: «У нас есть еще пятнадцать минут, мы добежим до ресторана». И я вместо того, чтобы погрузиться в раздумья, побежал с ним в ресторан. Мы там взяли какие-то закуски, побежали назад. И когда мы зашли в купе, у меня чуть не остановилось сердце, потому что там сидел, принявший, мягко говоря, на грудь некоторое количество горячительных напитков Олег Иванович Янковский. Никита спрашивает: «Что тебя так поразило?» Я говорю: «Я только что, перед уходом, посмотрел картину «Мы, нижеподписавшиеся…». И там Олег Иванович всю картину сидел именно в такой же позе и в этом же костюме! Олег открыл один глаз и говорит: «И что же тут удивительного? У людей есть такая небходимость время о времени ездить в поездах и, значит, есть серьезная горячительная подготовленность к таким поездкам».
Где-то в районе Бологого водка у нас закончилась… С нами были уже Виталик Соломин и Ира Купченко. Запасы еще были, а поезд уже уехал из Бологого. Все уже собирались спать, Олег уже сидел в одних плавках. Он был очень хорошо сложен! Красивый такой! Ночь. «Олег, – говорим, – ты из нас самый популярный. Придется тебе пойти в сторону вагона-ресторана, который уже, конечно, давно закрыт, и постарайся там достать бутылку водки». Он говорит: «Вы видите, в каком я виде?» Мы так с Никитой: «Ноты, во-первых, популярный, во-вторых, атлетически сложен, а в-третьих, ты такой обаятельный, что отказать тебе в таком виде в бутылке водки ну никак невозможно!»
Этот довод на Олега, как ни странно, подействовал: «Ладно. Ждите». Не одеваясь, он вышел в плавках… Была метель… И Олег через тамбуры, через снег, в плавках дошел до вагона-ресторана. Минут через двадцать Олег вернулся. Он был полузаметен снегом, в плавках, но в руках бутылка водки. И единственное, что он сказал, войдя в купе: «Я думал, вы мне врете про популярность, а она, оказывается, есть! Разливайте!» Вот так «интеллектуально» мы проводили время, но весело!
Храни меня, мой талисман
И следующая наша с Олегом история – это история того, как Рустам Ибрагимбеков, замечательный драматург, писатель, однажды позвонил мне. «Вот ты знаешь, я к тебе сейчас как посредник обращаюсь, потому что Рома Балаян – режиссер и наш товарищ, работающий на студии Довженко, – снимает по моему сценарию картину «Храни меня, мой талисман» и очень просит у тебя деликатно, тонко узнать, может ли он пригласить сниматься в этой картине Таню Друбич. Он пригласил туда сниматься Олега Янковского и Сашу Абдулова, и очень было бы хорошо им в компанию воткнуть еще и Таню». Я говорю: «Так чего? И Рома – замечательный режиссер, и Олег, Саша… Так чего? Втыкайте сколько хотите. Только Таня только что родила, и даже если она поедет с дитем, то что у вас там может получиться?» Он говорит: «Это мы разберемся… Дите, грудь… это все десятое. Главное – мы с тобой договорились, теперь можем позвонить ей». Они позвонили Тане, дали почитать сценарий, который ей очень понравился. И Таня, взяв Аню, которой еще года не было, уехала куда-то сниматься.
Чужие письма
Таня человек очень настороженный, замкнутый скрытый. Но вернулась она оттуда в большом восторге. Я говорю: «Что такое?» Она говорит: «Ну такой человеческой компании я в жизни не видела. Какие они все прекрасные! Просто прекрасные!» Я говорю: «Что в них прекрасного?» – «Ой! Они все прекрасные, говорят одни глупости, не то с похмелья, не то выпивши. Абсолютно не знают текста, и все такие чудесные! Они все – настоящие артисты! И если бы они еще знали текст, то им бы и цены не было». В доказательство «чудесности» и «прекрасности» мы пошли на прощальный ужин, который был в ресторане «Узбекистан». И вот сидели мы на этом ужине: Рустам Ибрагимбеков, Рома Балаян, Олег, Саша, Таня, ели и смеялись так, что просто стекла вываливались… Я не могу вспомнить ни одной мысли, ни чьего-то кого-то рассказа о чем-нибудь. Все смотрели друг на друга, икали, плакали, смеялись и падали лицом в салат. По какой причине я не знаю, но когда мы вышли из ресторана, у меня было точно такое же ощущение, что они все такие чудесные, они такие чудесные… Мы были знакомы с Олегом задолго до этого случая, но вот после этой ресторанной встречи и банкета после окончания съемок «Храни меня, мой талисман», этого «оливье-салат-физиономия» – мы стали себя по-настоящему друзьями ощущать.
Разговор об «Анне Карениной» произошел почти случайно. Я даже не помню повода, по которому вдруг стали обсуждать «Анну Каренину». Я как бы между прочим сказал, что у меня давно была мысль когда-нибудь «Анну Каренину» снять. А Олег сказал: «Почему когда-нибудь? Давай сейчас снимем». И как-то Олег мне внушил эту мысль о том, что от мечтаний надо пытаться перейти к делу. И я стал разговаривать с разными людьми, и все эти люди стали мне кивать головой и говорить, что да, хорошо бы. Да, это действительно великий русский роман. Ну и что, что была «Анна Каренина» у Зархи? А вот в Англии было двадцать пять или даже тридцать пять «Гамлетов» на экране. И далее как-то странно, вместо того чтобы наткнуться на какое-то всеобщее сопротивление и боязнь, я наткнулся на отношение «давайте попробуем». А были еще тогда советские времена, пусть на излете, но еще советские времена. И как-то очень солидно, серьезно собралось руководство Госкино, возглавляемое тогда уже Арменом Николаевичем Медведевым, и руководство Гостелерадио, тогда возглавляемое Леонидом Петровичем Кравченко. И вот на уровне Медведева и Кравченко мы подписали мощный контракт по поводу того, что и телевидение, и Госкино вместе будут финансировать и телевизионный, и кинематографический вариант «Анны Карениной». Это было в тысяча лохматом году, но, тем не менее, это было не так давно, во всяком случае в исторически обозримом пространстве.
Звезда пленительного счастья
Сладкая женщина
Мой ласковый и нежный зверь
И мы договорились, что я сниму такой ролик – одновременно и стилистический, и операторский, чтобы какую-то ауру будущего фильма там показать. И разумеется, это будет еще и ролик актерских проб. И вот тогда, когда мы снимали этот ролик, тогда-то я и сконкретизировался. Думаю, а Олег-то что должен играть? Он же был такой еще вполне молодой человек и очень такой даже герой-любовник того времени. Я думаю, не может же он Вронского играть. И я Олегу позвонил и говорю: «Олег, вот ты меня подзадорил, подбил, значит, "Анну Каренину" снимать. Ты сам-то чего хотел там играть?» – «Как чего хотел играть? Каренина». Я говорю: «Но ты же такой молодой и хорошенький»» Он говорит: «Но я не до такой степени хорошенький, чтобы не мог попробоваться сыграть Каренина. А что, Каренин вообще чудище какое-то, одноглазый горбун? Что за ерунда? Почему?» Тогда я сказал: «Конечно. Да, Олег, конечно, я собираюсь тебя попробовать».
Но всем, кому я сказал, что буду пробовать Олега на роль Каренина, говорили, что все это несерьезно. Ну не серьезно! Ну какая дура от Олега Ивановича Янковского уйдет к кому-то…
А тогда очень пробовался сильный и очень странный состав. На роль Анны Карениной пробовались Таня Друбич и Ира Метлицкая – замечательная, совершенно изумительная актриса, человек, потрясающей красоты женщина. На роль Каренина пробовался и был страшно интересен Мамонов Петя, с которым я познакомился на «Ассе». И Леня Филатов тоже очень хотел сниматься. И он хотел, и я хотел, чтобы Леня попробовался на Каренина. И был Олег. И как ни странно, они все были очень убедительны, но, тем не менее, в Олеге была какая-то исключительная личностная правильность по отношению к Каренину.
И когда мы уже заканчивали пробы, несмотря на столь блистательный список кандидатов, я остановился на Олеге. И Олег был так этому рад, как будто его, я не знаю, утвердили на роль Сталина и Ленина одновременно во времена разгула культа личности. Просто он так радовался! Я даже удивился: «Олег, а чего ты так радуешься?» Он мне отвечает: «Ты что? У меня появилось дело, ради которого вообще стоит жить!» Он удивил меня, потому что… я же все время общался с ним на высоком уровне. Что там такое в Каренине?
Тот самый Мюнхгаузен
Олег говорил: «Ну как же? Это же поразительный человек! Ты что не понимаешь, что ли? Это поразительный человек. Ведь все, все нервные пучки страдания, которые в романе распределены между героями, они все сходятся в нем. Он самый страдательный и изуродованный, самый чистый персонаж этого романа. Ты знаешь, у меня даже такое впечатление, что он как бы в этой системе образов романа, он своего рода князь Мышкин». Я говорю: «Кто, Каренин?» – «Да, Каренин».
Меня поразило это философское откровение, которое от Олега услышать ранее было невозможно. Я понял, что это для него совсем не роль, а что-то значительно более серьезное и более важное. И мы начали подготовительные работы, искали натуру, искали грим.
И тут грянула первая какая-то постперестроечная такая «нейтронная бомба», которая рванула в наше кино. Стали потихоньку, так сказать, вымирать живые объекты, а при этом материальные ценности типа «Мосфильма» и здания Останкино оставались. А вот все живое начало как-то слегка скукоживаться и исчезать. Меня вызвал большой, можно сказать, сторонник того, чтобы «Анна Каренина» была снята, А.Н. Медведев, и сказал: «Понимаешь в чем дело, конечно, мы дадим тебе денег на "Анну Каренину", но ты должен понимать, если мы дадим тебе денег на нее, то тогда мы должны будем, вынуждены будем закрыть все остальные кинокартины, которые находятся в производстве». Это никак не могло меня устроить, особенно в моем странном тогдашнем положении, когда я был председателем Союза кинематографистов России. Я представил себе – хорошенькая такая общественная реакция, да? Такие мечты о непротивлении злу насилием, значит? Закрыли всех, а оставили только ему денег. И я сказал: «Нет, Армен Николаевич, это никак не возможно». Он говорит: «Ну, тогда…»
И я сказал Олегу: «Олег, у нас тут с "Анной Карениной…" Он говорит: «И надолго?» Я говорю: «Пока не знаю, потому что дела хреновые». Он говорит: «Только ты никакой другой фигней не занимайся. Нужно найти, изыскать возможность, как-то проломить башкой…» Но я, естественно, не стал говорить Олегу о том, что была возможность продолжать эту работу… но при этом было невозможно использовать эту возможность.
Конец ознакомительного фрагмента.