Сергей Соловьев об Александре Абдулове
Саша Абдулов появился на артистическом горизонте города Москвы, да и потом всей России, да и потом всего Советского Союза, совершенно неожиданно. И появился как такая колоссальная летучая звезда, как метеорит. Все рассказывали друг другу легенды, даже когда его не видели. И мне рассказывали эти легенды, я их слышал: «Там в Ленкоме у Марка Захарова появился такой артист, мама дорогая!» – «А в чем мама дорогая?» – «Мама дорогая в том, что он круче чем Жерар Филипп!» Я говорю: «А в чем крутизна-то?» – «Крутизна? О-о-очень красивый, очень-очень. У нас таких артистов давным-давно не было. Красота невиданная, нетленная, невероятная. Очень прекрасен». Он правда был поразительно красив, поразительно эффектен, поразительно для тех лет, я даже скажу это смешное слово – гламурен. Он был гламурно красив. Именно в силу этого меня лично он совершенно не интересовал ни с какого боку. Равно как и Жерар Филип. Я так мог со стороны посмотреть и сказать: «Да, очень Фанфан и очень Тюльпан». Но лично мне ни Фанфан, ни Тюльпан были ни к чему. Меня как-то больше привлекал, скажем, Мишель Симон. Вот этот тип артистизма, когда невозможно отвести глаз ни от красоты, ни от уникума человеческой личности. Вот это на меня производило неизгладимое впечатление.
Кстати, опять-таки о французском кино. Шарль Азнавур у Трюффо совершенно невероятен в картине «Стреляйте в пианиста». Просто невероятен! Вот этот тип человека и мужчины был мне ужасно интересен.
И так мы, толкаясь вобщем-то в одной, не такой уж огромной, большой и необозримой среде, как артистическая среда города Москвы, провели в абсолютном равнодушии по отношению друг к другу, может быть, лет десять. Самое главное, ему были совершенно до лампочки все мои «Сто дней после детства» и какие-то «Спасатели». А мне были до фени все его Фанфаны-Тюльпаны. Бог с ним, думал я.
И сидели мы как-то в ресторане Дома кино. Артистическая среда города Москвы. Это был один из самых крутых эпицентров артистической среды города Москвы. Сидели мы с Сашей Кайдановским вечером и пили, извините, водку. По какому поводу? По поводу того, что Саша, на мой взгляд, сошел тогда с ума и сказал: «Я завязываю…» А Саша был выдающийся, потрясающий артист. «Я завязываю со всем этим выдающимся артистизмом, и буду я заниматься кинорежиссурой». Так сложились обстоятельства, что на самом деле Саша Кайдановский был единственный абитуриент Тарковского. Тарковский набирал на высшие режиссерские курсы. Много-много народу пришло к нему. Много-много людей сдавали какие-то экзамены, рассказывали про то, как они любят картину Репина «Бурлаки на Волге» и одновременно Сальвадора Дали. Все это Андрей Арсеньевич пропускал мимо ушей. Пока не дошел до Саши.
Все решает мгновение
Зашел Саша, хорошо известный ему физиогномистически по съемкам в кинокартине «Сталкер». И Андрей его спросил: «Саша, чего тебе?» На что Саша сказал: «Я вот хочу быть кинорежиссером». «Это неслабо», – сказал Андрей Арсеньевич Тарковский. Не знаю, о чем он дальше его спрашивал, но единственный студент, которого принял к себе Тарковский на курс, это был Саша Кайдановский. Огромнейший интеллектуал, огромнейший. Я не видел ни одного текста, типографски напечатанного или набитого на машинке, которого бы Саша не прочитал и не усвоил. Это было что-то невероятное с точки зрения такого мощного интеллектуализма. И они с Андреем, видимо, поговорили о чем-то умном. Андрей сказал: «Да. Ты будешь у меня учиться». Он его принял и тут же уехал в Италию. Уехал и там понял, что ему нужно сейчас пересидеть там какое-то время и не возвращаться на поле битвы с партийно-государственными органами. И он остался там. А Саша Кайдановский остался вроде как без мастера. Ну и вспомнили случайно про меня, потому что я дружил с Сашей и был знаком с Андреем. И Андрей в какой-то приписке к какому-то письму написал мне маленькую строчку: «Пока я не вернусь, возьми, пожалуйста, Сашу». И вот так я взял Сашу.
И мы пришли с ним по этому поводу в ресторан Дома кино, купили бутылку водки и какие-то закуски. Мы сидели очень интеллектуально – выпивали эту самую водку прямо из самой бутылки. Когда подошел наш «Фанфан-Тюльпан», мы сидели вдвоем. А у Дома кино было такое свойство: ты садишься вдвоем, а потом ты обрастаешь, обрастаешь, обрастаешь людьми, и получается такая артистическая среда. И в эту артистическую среду к нам подсел Саша Абдулов. Шел он неизвестно откуда, как всегда с неясными целями. В отличие от Саши Кайдановского, Абдулов был не большой интеллектуал и никогда не высказывал особой привязанности и приязни к печатному слову как к таковому. Не говоря уже о том, чтобы его прочитать, усвоить и что-то еще на эту тему сказать. Он вообще недолюбливал печатное слово. Шел он с коробкой, в коробке был торт. И с этой коробкой с тортом он сел к нам за стол, сказав, между делом: «Извините, я тут вам не помешаю?» и не дождавшись ответа, стал говорить, что вот он идет к кому-то с тортом на день рождения и он туда всунет свечки. Развязал коробку, рассказывая про свечки, как он туда их все засунет, как все будут дуть, страшно при этом хохотал, очень при этом опять был похож на Фанфана-Тюльпана, чем у Кайдановского вызвал недобрые чувства.
Я тоже сомневаюсь, что Кайдановский очень любил Фанфана-Тюльпана и Жерара Филипа, а соответственно и Сашу. Поэтому мы довольно долго и напряженно молчали. А Саша все объяснял нам про торт.
И вдруг в течение разговора он достал откуда-то снизу коробку, которой закрывался торт. Он ее достал и надел ее почему-то мне на голову… И я в таком состоянии – в коробке из-под торта на голове – стал дальше участвовать в беседе. Саша Кайдановский со всей высоты своего интеллектуализма сказал Абдулову: «Я тебе, Саша, сейчас дам в глаз. Потому что либо ты дурак, либо я не знаю, кто еще. Ты понимаешь, кому ты надел на голову коробку?» Имелось в виду, конечно, то, что я у него вроде как теперь учитель. Саша Абдулов сказал: «А чего такого? Ему очень идет коробка. Он очень симпатичный в этой коробке. Правда симпатичный? Ну улыбнись мне, улыбнись!» Я ему улыбнулся, он мне улыбнулся. Кайдановский говорит: «Ну точно я тебе дам в глаз. Ну точно. Ты просто напрашиваешься получить в глаз». Он говорит: «Я чего? Я ведь тоже могу в глаз дать. Я тоже очень способный в этом смысле молодой артист».
Двое в новом доме
Мне очень понравилось из-под этой самой коробки смотреть, как Саша Абдулов реагирует на вобщем-то довольно хитроумную ситуацию. И я не настаивал на том, чтобы мне немедленно сняли эту коробку. Наоборот, я уже в ней обжился и продолжал наблюдать за этой сценой, чем она закончится. Закончилась она, как ни странно, мирно. Абдулов сказал: «Ребята, не станем же мы ссориться из-за какой-то дурацкой коробки. Хочешь, Саша, – сказал он Кайдановскому, – я ее сниму и надену на голову себе? Так тебя устроит?» И мы выпили еще по рюмке водки. И вся конфликтная ситуация с грядущим неизбежным мордобоем как бы и рассосалась. И мы рассосались. И вобщем-то все рассосалось и почти позабылось. Если бы в это время я не писал бы сценарий фильма «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви»…
У меня там был один герой. Он был не очень большого ума человек, но очень большой души. Был человеком исключительно сердечных, сиюминутных, сиюсекундных эмоций. Почему-то, когда я писал сценарий, я сначала думал все время про Андрея Макаревича. Абсолютно я не хочу сказать ничего плохого про Андрея Макаревича, как не хочу сказать ничего плохого и про Сашу. Я просто говорю о своих каких-то странных ощущениях. Но в тот момент, когда я посидел в Сашиной коробке и из-под нее я увидел вот Сашины реакции, я все для себя решил – я буду снимать только Сашу, его и только его.
Я позвонил Саше и сказал: «Саша, я бы хотел пригласить тебя в новую картину, которую я снимаю, «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви». Он: «А про что картина?» Я говорю: «Ну я дам почитать сценарий». Он говорит: «Да, ну дело не в том, что там в сценарии». Очень-очень не любил читать сценарии.
Обыкновенное чудо
Он даже ко мне долгое время потом подходил, после фильма «Десять негритят» у Говорухина. Он там играл небольшую роль и долгое время ко мне приставал: «Слушай, расскажи, чем там дело кончилось в «Десяти негритятах»? Кто был этот подлец-то, который всех их замочил?» Я говорю: «Саш, ты что? Ты же снимался в этой картине, сценарий читал». Он говорит: «Нет, я сценарий читал только до той поры, пока меня не убили. А меня убивают то ли на десятой, то ли на двенадцатой странице. А что там было дальше я совершенно не знаю. Ты-то смотрел ведь Таньку до конца? Расскажи, чем там кончилось. Мне дико интересно…»
И вот он говорит: «Не-е-е… Сценарий… Как бы ты мне сформулировал, про что картина?» Я говорю: «Ну понимаешь…» И я вдруг понял, что самая прямая и ясная характеристика картины – это как бы вторая серия «Ассы». Он говорит: «Да, все. Понял. Все, я приду, я снимаюсь». Я говорю: «А договор?» Он говорит: «Это не имеет ни малейшего значения. Когда съемка?»
Десять негритят
Ему позвонила ассистентка, сказала, когда съемка. Он, что очень странно, опоздал на двадцать минут. Он никогда не опаздывал на съемки. Тут он опоздал, пришел, извинился. Я говорю: «Саш, ну что ж ты, ну елки-палки. Ты же видишь, мы тут ждем…» Он говорит: «Я думал, вы тут сидите, что-нибудь по системе Станиславского друг другу рассказываете. А никакой системы Станиславского я у вас не вижу. Все чего-то орут, все бегают». Я говорю: «Саша, пойди быстро загримируйся и приходи». – «А что надевать?» Я говорю: «Там все для тебя приготовлено: плащ и все остальное». «А кого я играю?» – «Саша, потом разберемся, кого ты играешь». Саша пошел, быстро-быстро переоделся, что-то еще сделал. У него были совершенно потрясающие гримерные свойства. Я бы сказал, самогримерные свойства. Если, например, накануне вечером, он себе позволял что-то такое не совсем в пользу Фанфана-Тюльпана, то наутро как-то быстро себе чего-то такое подмахивал— и опять Фанфан-Тюльпан!
Саша вернулся к нам:
– Так, я кто?
– Ты Саша.
– Нет, я кто?
– Ты Вова.
– Ну вот, уже понятно, что я Вова. А чем я занимаюсь?
– Вова, какая тебе разница?
– Я не Вова, я Саша.
– Это не имеет никакого значения.
Десять негритят
– Чем я занимаюсь?
– Хрен тебя знает, чем ты занимаешься.
– Вова чем занимается?
– Вова занимается модельным бизнесом.
– О, это очень хорошо, – сказал Саша, – модельный бизнес, Вова, кое-что мне становится ясно.
– Саша, у меня сейчас нет времени больше с тобой искать зерно роли, мы его уже нашли, поэтому ты сейчас ложись на спину, прямо на пол, поднимай к верху ноги, руки и делай так: «Уа-уа-уа».
Настала страшная тишина. Тут он, по-моему, даже на «вы» перешел.
– Вы в своем уме?
– В каком смысле?
– Понимаете, что я актер очень высокого калибра? Я не могу просто так падать на спину, поднимать руки и ноги и делать «уа-уа». Я должен понимать, зачем я это делаю. С какой целью я делаю «уа-уа»? С какой целью я вообще к вам пришел?
– Саша, я тебя умоляю, ты опоздал, а сейчас занимаешься демагогией. Сначала ляг, сначала сделай «уа-уа», а потом мы с тобой разберемся, что ты по большому счету будешь делать. Все будет хорошо. Ложись, делай!
Саша раздумывал: то ли сразу дать мне в глаз, потому что, видимо, прошлая ситуация еще не полностью рассосалась, то ли действительно упростить все до степени того, чтобы лечь на спину, поднять руки, ноги и сделать «уа-уа». Он прекратил дискуссию, лег на пол, гениально поднял руки и ноги и гениально сделал «уа-уа-уа». С этой поры у нас началась настоящая дружба. И когда мне нравилось то, что Саша делает на площадке, я ему подмигивал и шутил: «Саша, уа-уа, уа-уа!» А он отвечал: «Уа-уа, уа-уа!» Так мы и работали.
У меня сейчас спрашивают, как вы работали с Абдуловым? Да вот так. Другой работы я и не припомню.
И я дивился всю картину тому, что Саша за человек. Потому что у меня так не было возможности специально оценить, какой он актер, как он гнет какую-то сквозную линию. Ни хрена он не гнул, никакой сквозной линии! Вообще линии не было никакой. Сутью всего этого дела была потрясающая ртутность характера, ртутность души, изменчивость, легкость. Он делал черт знает что, одно никак не уживалось рядом с другим. Он в одни и те же минуты мог быть добрым, нежным и одновременно уродом моральным и физическим. И все это мгновенно менялось. И за этим было страшно интересно наблюдать, точно так же, как мне было интересно тогда следить за ним из-под коробки. И конечно, эта была характеристика личности, которая выражалась в его абсолютном личностном антидогматизме. Я не помню, чтобы Саша отстаивал хоть какую-то, неважно какую, тупую или благородную идею. Саша просто жил! Он смотрел на белый свет, как он меняется. Он страстно и страшно талантливо умел в эти изменения войти, поймать их и меняться вместе с ними. Они, конечно, были родственниками, близкими родственниками – Саша и живая жизнь. Вот это может быть самое главное в Саше. Я не знаю, мне даже трудно сказать, что он был замечательным актером. То, что он был замечательным актером – это ни о чем не говорит. Саша был замечательным экземпляром и замечательным представителем живой, вечно меняющейся жизни, которая то преподносит нам счастье, то преподносит ужас. И понять, к чему бы все это? Это можно только делать вид, что мы это понимаем и понимаем, куда едем, куда движемся и зачем. Как Лев Николаевич Толстой говорил: «Может быть, самое главное— это понять, кто мы, откуда и зачем». Саша понять и не пытался. Саша пытался прожить вместе с жизнью все и до конца. Все, что ему в этой жизни приготовлено. И прожил.
С любимыми не расставайтесь
Факты минувшего дня
Саша… Я очень много видел из Сашиных работ второй половины его недолгой и блистательной артистической жизни. Очень много видел. Какое у меня сложилось впечатление? Вот как в футболе, знаете, бывает гений индивидуальной игры. Только ему перекиньте, только вбейте ему в ноги мячик, и он его уложит так, что разлетятся ворота к чертовой матери! А еще есть люди, гениальные командные люди, которые и уложат кому-то на ногу мячик. И ему будет никогда не жалко, что забил не он сам, а тот, кому он мячик уложил. Вот Саша был гений командной игры. Он был гений артистической дружбы.
У Саши были, может быть, самые показательные и самые главные отношения вот этой артистической дружбы с Олегом Ивановичем Янковским. Они были как братья. Но недаром в двух своих, несомненно, лучших работах, которые и тот, и другой сделали с режиссером Романом Балаяном, оба раза они стреляются на дуэли. И обе эти дуэли – это лирические, исповедальные шедевры этих двух актеров. Если попытаться понять, что связывало и что было между Сашей Абдуловым и Олегом Янковским, то прежде всего нужно посмотреть эти две дуэли. Та и другая дуэль – ну это просто шедевры Романа Балаяна! Он вообще превосходнейший, высшего класса режиссер. Но и в этой режиссуре высшего класса бывают свои тончайшие шедевры. Олег Иванович и Александр Гаврилович гениально сыграли. И там можно понять все.
Они бесконечно любили друг друга в жизни. Они любили друг друга до такой степени, что почти никогда не выражали это внешне. Даже наоборот, встречались с некой иронией по отношению друг к другу. Саша очень рано начал звать Олега Ивановича Янковского «дед». И с одной стороны, Олегу Ивановичу это нравилось, что он и правда дед. И правда ему очень нравятся внуки. А с другой стороны, он всегда смотрел на Сашу так, как будто тот мог бы какое-нибудь другое, более ласковое и менее обидное для окружающих, ну хотя бы женщин, придумать прозвище. Но тот его все равно долбил: «Ну как ты, дед? Как там у тебя жизнь идет, как проистекает?» И Олег, с высоты положения деда, время от времени даже мне иногда говорил:
– Слушай, с Сашкой нужно что-то делать. Он совершенно неправильно живет, абсолютно неправильно живет.
– А чего он неправильно живет?
– Ну нельзя, нельзя так жить, понимаешь! Он болеет – не лечится, он пьет с кем ни попадя, он играет, где только деньги дают…
– Ну ладно, Олег, ты же знаешь, это все так. Он играет, где деньги дают, и все женщины для него на одно лицо, лишь бы ноги были… Но ты же знаешь, Олег, что это не так.
– Да так, так…
Женщина в белом
Предчувствие любви
И вот в этих подковырках по отношению друг к другу и в этой, я бы даже сказал – ревности, была трогательная ревность двух потрясающих артистов. Вот в ней выражалась самая, такая затаенная подлинная настоящая дружба, которая была уже дружбой-любовью. Может быть, опять, именно в картине Романа Гургеновича Балаяна, в чеховской картине, это грандиозно смизансценировано и сыграно. Где после всех ужасных наворотов своей личной судьбы Саша пытается примириться с Олегом. И как это потрясающе сыграно, сделано, выполнено! Как потрясающе и по-настоящему!
У меня было, конечно, огромное счастье – они у меня оба снялись в «Анне Карениной». И одновременно, как это всегда бывает со счастьем, одновременно случилось и огромное для нас для всех несчастье – и у одного, и у другого это была одна из последних ролей. У Саши Абдулова просто последняя, которую он довел до конца… Они уже давно не снимались вместе. И когда приходили на съемочную площадку, все начиналось с ревности.
Самая обаятельная и привлекательная
Я еще расскажу одну вещь, которую вообще трудно себе представить. Еще до того, как они сошлись на площадке с чувством ревности, вдруг мне позвонил Саша и сказал:
– Слушай, у тебя там все получается в «Карениной»?
– А что там должно получаться в «Карениной»?
– Я тебя прошу, попробуй меня на роль Каренина.
Анна Каренина
– Ты что, спятил, как это попробовать? Каренин – это только Олег, он десять лет хотел сыграть Каренина!
– Ну не будет дед играть Каренина…
– Саня, с какого переляху он не будет сниматься в «Карениной»?
– Ну знаешь, во-первых, у него может быть много других ролей, во-вторых, может быть, он уже перегорел?
– Сань, ты чего? Куда? С чего вдруг он перегорел, что случилось?
– Ну ладно, ладно, ладно, хорошо. У меня есть к тебе одна личная просьба. Попробуй меня на Каренина.
– Сань, это как же так?! Это же мы просто Олегу нож в спину и проворачиваем!
– Да ничего мы не проворачиваем… Я не исключаю, что он перегорел.
Это ему очень нравилось, такой внутренний посыл, что ему так и представлялось себе – такой перегоревший остов Олега Ивановича. Я тоже себе представлял такой эпизод из «Иванова детства» – сгоревший Олег Иванович. Но это ладно, это для красоты слова. А потом он сказал самое главное:
– Слушай, ну если Олег хорошо сыграет Каренина, а он его очень хорошо сыграет, все скажут: «Вот видите, Олег Иванович очень хорошо играет Каренина». Но это никого не удивит. А если я сыграю Каренина, все обалдеют, все просто обалдеют. И первый обалдею я.
– А ты почему обалдеешь?
– Потому что мне очень важно понять, что и во мне есть Каренин.
– Саш, ну это просто какая-то нелепица. Я, во-первых, должен как-то Олегу сказать, что я тебя пробую, на что я тебя пробую. Это как?
Конец ознакомительного фрагмента.