Дело об одноглазом полковнике
В 1880 году после моего возвращения из Афганистана, где я служил военным врачом, меня комиссовали из армии, назначив пенсию по ранению, полученному в битве при Майванде[26]. Не зная, что предпринять и куда ехать, я решил остаться в Лондоне, где уже жил когда-то[27]. Примерно год спустя я подыскал себе жилье – квартиру на Бейкер-стрит, 221-б, которую снимал вместе с Шерлоком Холмсом. Впрочем, до того, как наши отношения из простого знакомства двух квартиросъемщиков переросли в настоящую дружбу, я чувствовал какую-то неприкаянность. Холмс часто отсутствовал, вечно занятый разнообразными делами, о которых я в то время понятия не имел, а я метался между поиском развлечений и попытками решить, чем мне заниматься дальше.
Как-то во время бесцельных блужданий по городу я набрел на клуб «Кандагар», располагавшийся на Саттон-роу, поблизости от Оксфорд-стрит. Это было скромное и даже довольно захудалое заведение, предназначавшееся специально для младших офицеров Индийской армии, таких как я[28], мелких гражданских чиновников и неприметных путешественников, большей частью холостяков, которые коротали время в странствиях по экзотическим областям Британской империи.
В отличие от шикарных клубов Пэлл-Мэлл, например Клуба армии и флота или Клуба путешественников, обслуживавших верхние эшелоны этих столь разных сообществ, «Кандагар» собирал умеренные взносы и предлагал своим членам простую и непритязательную пищу – жаркое и рисовый пудинг, какие вам подадут в любом английском доме или школе. То же готовила и наша домовладелица миссис Хадсон. Впрочем, ценителям настоящей индийской кухни в «Кандагаре» подавали отличное карри, до того острое, что слезу вышибало.
Именно здесь я познакомился и подружился с Сэрстоном. Он тоже был отставной офицер, но в Афганистане занимался по преимуществу гражданским делом – служил помощником главного счетовода в Управлении общественных сооружений. За исключением нескольких поездок с инспекциями он все время находился в Калькутте, при центральной конторе управления. Мы, военные, пренебрежительно называли таких «тыловиками», хотя в отличие от большинства из нас Сэрстон знал хинди – это было обязательное требование Военно-гражданской экзаменационной комиссии. К тому же он полюбил страну, в которой оказался, и активно интересовался ее историей и культурой. Холостяк сорока одного года от роду, для немногих близких друзей он был приятным, общительным человеком, но, подозреваю, временами, как и я, ощущал себя довольно одиноким. Вскоре мы с ним обнаружили, что у нас много общих интересов, в частности бильярд, которым я увлекся еще в больнице Св. Варфоломея. Хотя на первом месте у меня всегда стояло регби, из-за ранения в ногу я больше не мог заниматься активными видами спорта, а бильярд требовал минимального физического напряжения. Поэтому я согласился на предложение Сэрстона стать его партнером. Между прочим, играл я весьма неплохо, поскольку много упражнялся – сначала в армии, потом в госпиталях Пешавара и Нетли, где лечился после ранения[29]. С этого времени мы с Сэрстоном раз в две недели вместе завтракали в «Кандагаре», а затем играли в бильярд.
Во время одной из этих встреч Сэрстон представил меня новому члену клуба – полковнику Годфри Кэрразерсу.
В тот день я приехал в клуб немного раньше обычного и ожидал Сэрстона в баре. Он явился в сопровождении высокого осанистого мужчины лет пятидесяти, с рыжеватыми волосами, небольшими аккуратными усиками и повязкой на правом глазу. Судя по его выправке и по повязке, это был бывший военный, получивший ранение на службе.
Сэрстон познакомил нас, и Кэрразерс протянул мне свою твердую, мужественную ладонь. Я заметил, что он окинул меня внимательным, настороженным взглядом.
– Сэрстон говорил, вы служили в Афганистане, – сказал он. – Я тоже. Во всяком случае, мой полк был в составе корпуса, которым командовал генерал-майор Робертс, или Бобс, как его называли. Это он снимал осаду с Кандагара[30].
– Вот как! – оживился я. – Я и мои армейские товарищи многим обязаны вам! Если бы не ваши войска, мы были бы разгромлены и разделили участь наших собратьев под Майвандом.
– Вы, разумеется, говорите о газиях[31] с их не слишком приятной привычкой расчленять тела всех оставшихся на поле боя, живых и мертвых.
– Вот именно. Причем среди них были не только мужчины, но и женщины, отличавшиеся не меньшим усердием.
– Жуткое дело, – скривился Кэрразерс.
По его голосу и поведению я понял, что он предпочел бы не обсуждать это, и из уважения к нему не стал настаивать. Я и сам до сих пор с трудом нахожу слова, чтобы описать ужасы этой битвы, которые мне довелось наблюдать собственными глазами. Он тоже, должно быть, немало перенес во время того трехсотдвадцатимильного горного марш-броска из Кабула к лагерю Аюб-хана. Там Кэрразерс и его товарищи, обратив мятежников в бегство, сняли осаду с Кандагара.
Однако у меня осталось немало вопросов к нему. Когда он был ранен? Быть может, во время снятия осады? Ведь в сражении пострадало свыше ста девяноста наших людей. А вдруг его, как и меня, переправили в главный госпиталь в Пешаваре? Если да, то интересно было бы узнать, не помнит ли он лейтенанта Уилкса и капитана Гудфеллоу, с которыми я сдружился в госпитале. Или ту громадную бабищу – старшую медсестру, почему-то прозванную Душечкой? Да, умела она нагнать на пациентов страху. Уилкс даже сочинил про нее довольно пикантные куплеты на мотив песенки «Ты знаешь Джона Пила?..»
Однако я выкинул свои вопросы из головы, а вместо этого произнес:
– Позвольте угостить вас с Сэрстоном выпивкой. Что предпочитаете?
Заказывая у стойки бара спиртное, я оглянулся и, увидев, как Сэрстон с Кэрразерсом о чем-то шепчутся, будто старинные друзья, знакомые много лет, ощутил странное и неожиданное чувство. Даже теперь мне трудно его описать. Это была не совсем ревность, хотя, признаюсь, меня слегка задело, что новичок Кэрразерс, кажется, на короткой ноге с моим другом Сэрстоном. К этому примешивалась и профессиональная неприязнь, потому что Кэрразерс был участником героического марш-броска, освободившего наши войска, в то время как меня пуля сразила во время куда более прозаического занятия – ухода за ранеными[32]. Стыдно сказать, но мучило меня и то, что он был полковником, а я – простым лейтенантом. Но к этой вполне понятной враждебности примешивалось какое-то смутное беспокойство, которого я объяснить не сумел, а потому приписал его ревности и постарался о нем забыть.
Возвратившись к своим спутникам, я приложил большие усилия, чтобы ничем не выдать эти недостойные мысли, и нацепил на лицо приветливую улыбку.
Слава богу, полковник не остался с нами завтракать, хотя Сэрстон явно надеялся на это. Кэрразерс торопливо извинился, якобы вспомнив, что у него назначена встреча со старым армейским другом, пожал нам руки и откланялся, к явной досаде Сэрстона. Я же был чрезвычайно рад, что мне не придется обмениваться с ним воспоминаниями об афганской кампании.
Впрочем, окончательно отделаться от полковника Кэрразерса мне не удалось: едва мы принялись за завтрак, его имя снова возникло в разговоре, будто призрак Банко на пиру[33].
– Интересный человек, вы не находите? – заметил Сэрстон.
Я понял, кого он имеет в виду, но, тщетно пытаясь увести разговор в сторону, в притворном неведении спросил:
– О ком это вы?
– О ком? О Кэрразерсе, конечно!
Я не успел ничего ответить, так как Сэрстон с воодушевлением продолжал:
– Я подумал, он придется вам по нраву. Как только я с ним познакомился, то сразу сказал себе: «Дружище Уотсон будет рад свести знакомство с этим человеком». У вас ведь так много общего: Индийская армия, Афганистан, оба были ранены…
– Действительно, совпадений много, – согласился я. – Он играет на бильярде?
– Вряд ли. У него же нет глаза, – резковато заметил Сэрстон, давая понять, что я задал явно нелепый вопрос. Моя антипатия к бедняге от этого только усилилась.
Перекусив, мы отправились играть на бильярде, но к тому времени настроение у меня совсем испортилось. Я никак не мог сосредоточиться, и Сэрстону без труда удалось обыграть меня. Мое чувство собственного достоинства в очередной раз было задето, а неприязнь к Кэрразерсу возросла еще больше, хотя я внутренне корил себя за пристрастность.
Домой на Бейкер-стрит я вернулся не в лучшем расположении духа. Холмс, со свойственной ему проницательностью, не преминул заметить это, как только я вошел в комнату.
– Что привело вас в такое уныние? – спросил он.
– Ничего, – отрезал я.
– Неужели, приятель! Я уже достаточно долго живу с вами бок о бок, и научился улавливать ваши настроения, как свои собственные. Хотя женщины и заявляют о своей монополии на интуицию, мы, мужчины, иногда бываем не менее прозорливы, а в некоторые случаях – даже более. Это Сэрстон так повлиял на вас?
Я не собирался ничего ему рассказывать и все же против воли заговорил:
– Нет. Это новый член клуба по имени Кэрразерс. Полковник Годфри Кэрразерс.
– Ну и?.. – не отставал Холмс, вопросительно поднимая бровь.
– Что-то меня беспокоит, Холмс! – не выдержал я. – Не пойму, отчего я сразу ощутил неприязнь к этому человеку.
– Может, оттого, что он полковник? – мягко предположил Холмс.
– А я всего лишь лейтенант? Не думаю, Холмс. По крайней мере, надеюсь, что не поэтому. Все, что я могу предложить в качестве объяснения, – с ним что-то не так.
– Что-то не сходится?
– Да, и это меня тревожит. Я не знаю. Просто чувствую…
Я смолк, не зная, как выразить свои ощущения.
– Ага, снова интуиция! – воскликнул Холмс. – Однако за всеми этими интуитивными прозрениями может стоять вполне рациональное толкование. Во всяком случае, я так считаю. Итак, давайте препарируем ваши ощущения, как препарируют труп, выясняя причину заболевания. Может быть, что-то в его поведении показалось вам неестественным?
Конец ознакомительного фрагмента.