1
Ранним пасмурным утром с кемского причала, хаотичного, громоздкого сооружения, состоящего из аварийных мосточков, сходней, вбитых в дно старых свай, доков и сараев, уходило в море несколько частных катеров. Мотоботы увозили столпившихся на берегу людей, которые привычно и скоро спускали в трюм вещи и устраивались на палубе в ожидании недалекого морского пути. К семи толпа рассеялась, суда ушли за мыс, и на пристани остались только двое мужчин в штормовках и одетый в теплую куртку мальчик лет семи с рюкзачком за спиной и зачехленной удочкой в руках. Мальчик никогда не видел так много воды, восторженно крутил головой и не понимал, чем озабочены его папа и крестный, почему все время ходят по причалу, перетаскивают рюкзаки, что-то выясняют у чужих дяденек и друг с другом спорят. Ему хотелось поскорее сесть в катер и поплыть, от нетерпения дрожали пухлые губы и сверкали на нежном раскрасневшемся личике большие темные глаза с густыми ресницами. Однако взрослые не спешили. После долгих раздумий затаскивать рюкзаки в последний мотобот, рассчитанный на пять-шесть человек, но взявший на борт уже вдвое больше, они не решились. Два года назад один из них на подобном суденышке и у этих же берегов едва не затонул.
– Даже не на подобном, а именно на этом, – уточнил потерпевший, пристально разглядывая приглашавшую путешественников низко сидевшую в воде посудину и ее нового хозяина. – А Павел Петрович-то где?
– На материк уехал, – буркнул худощавый мореход.
– Вот оно что-о… А я смотрю, тот самый катер, ну точно тот, – обрадованно заговорил Илья Поддубный. – Ой, Серега, погляди, какая собака, – и, убедившись, что ребенок занялся желтой лохматой лайкой с закрученным хвостом и не слушает, с удовольствием поведал смурному судовладельцу историю о том, как по дороге на Анзер на сем безымянном катере при сильной волне едва не заклинило двигатель и больше часа, забыв о приступе морской болезни, вместе с американским телекорреспондентом итальянского происхождения Бобом Аспирини он черпал из-за борта воду и охлаждал мотор, а потом, когда, так и не добравшись до Анзера, вернулся в поселок и пил водку с незадачливым экс-капитаном Павлом Петровичем, а Боб валялся на полу кубрика без чувств, вытянул из морского волка неохотное признание: если бы перегревшийся двигатель заглох, потерявший ход мотобот неминуемо налетел бы на скалы и затонул.
– Да не, не затонул бы, чего-нибудь придумали б, – сказал небритый мужик, поморщившись.
– Что, что тут придумаешь? – загорячился Поддубный и волнительно поджег сигарету. – Волна такая была, разбило бы о камни катер, а потом и всех людей, бляхас-мухас.
– Да не, придумали б, – повторил хозяин и зевнул. – Ну так что, не поедете?
Раздосадованный помор позвал собаку, скрылся в недрах кораблика, запустил мотор, и мальчику сделалось грустно. Он хотел заплакать, но вовремя вспомнил, что обещал себя хорошо вести, и принялся ждать большого морского парохода с белой трубой. Однако проходил час за часом, сжимались и разжимались в воде медузы, летали крупные морские чайки, лазили по причалу легко одетые местные ребятишки, вышла в море рыбацкая лодка под мотором, и отчаянные, визгливые пацанки крутились недалеко от берега на самодельном плоту…
По мере того как день разгорался, холодный, пронизывающий ветер усиливался, шелестел по молу, где не было ни навеса, ни укрытия, поднимая мусор и разнося как пароль таинственное и непонятное слово «печак», а горизонт оставался пуст, и только слева в дымке угадывались очертания не то громадного военного корабля, не то горбатого каменистого островка, и под ногами уходила зеленая, грязная, перемешанная морская и речная вода, обнажая сваи старого мола и прилепившиеся к ним блестящие черные водоросли.
Теперь Макаров жалел, что они не отправились на катерке, – авось не заклинило и не потопли бы, а сейчас уж подплывали бы к островам, – но когда высказал бесполезную мысль вслух, его товарищ неожиданно снова занервничал и стал раздраженно говорить, что не понимает он беспечный российский народ, который, чего бы с ним ни происходило, не только свою жизнь ни во что не ставит, но и на других ему плевать.
– А у тебя дома жена с дитем в животе.
Ввязываться в обычный спор не хотелось, гораздо лучше было б после бессонной ночи подремать, но в памяти болезненно оживали долгие часы, проведенные в местных аэропортах, на берегах больших рек, остановках сельских автобусов, что ходят два раза в неделю, если не сломаются, многодневное сидение где-нибудь в тундре, тайге либо в горной долине, когда прислушиваешься, не раздастся ли вдали звук летящего вертолета, но нет, тишина, и ты уже не можешь ни читать, ни говорить, и жжет язык от бесчисленных, безо всякого удовольствия выкуренных сигарет, покуда и те не кончатся и нечем будет ожидание скрасить.
Был канун самого большого в островном монастыре праздника, на причале появлялись все новые и новые люди, подъехала машина с иностранными туристами, а следом за ней неожиданный, как жираф, громадный запыленный паломнический автобус с украинскими номерами. Теперь слухи на пристани циркулировали более верные: корабль придет, и руководительница паломнической группы подтверждала, да, она звонила накануне в монастырь, говорила с настоятелем, и архимандрит обещал, что непременно пришлет с утра судно и заберет паломников, чтобы они поспели ко всенощной.
Непаломники гадали, возьмут ли с пилигримами и их, хватит ли всем места, ревниво приглядывались друг к другу и вспоминали, кто раньше на причале сидит. С чьей-то легкой руки пошел гулять по берегу слух, будто на борт монастырского судна можно подняться только по благословению, – далекий от таинственных церковных условностей люд приуныл и искоса поглядывал на двух одесских батюшек, переносящих корабельные невзгоды с подобающей сану невозмутимостью и неизвестно, готовых ли благословить на морское путешествие такое скопище народу, – но никакого парохода не было. Потом внимание всех ожидающих привлекла громадная белуха, появившаяся совсем недалеко от мола. Она выбрасывала из воды белое, жирное тело, и публика рассматривала с преувеличенным восторгом дельфина и снимала на видеокамеры, хоть на время отвлекшись от основного, наскучившего дела.
Должно быть, болезнь Макарова началась именно тогда, на причале, во всяком случае, еще накануне вечером, сидя у окна скорого мурманского поезда и глядя в полумглу, на карельские леса и озера, он чувствовал себя совершенно здоровым, но теперь его слегка зазнобило, однако не настолько, чтобы расхотелось есть или курить, и под осуждающие взгляды проникшейся было симпатией к его благообразному облику питерской богомолки он с усилием жевал копченую «Еврейскую» колбасу и пил по очереди с таким же благообразным товарищем из горлышка «Рябину на коньяке».
А быстро насытившийся мальчик ходил среди людей и с изумлением разглядывал большие рюкзаки, упакованные байдарки и катамараны, мольберты художников, киноаппаратуру съемочной группы, добродушных собак, богомолок в строгих платках и священников в черных рясах; кто-то предложил ему конфету, но он застеснялся и убежал к отцу, а потом принялся играть со шведским песиком, бросал камешки в воду и разговаривал с большим морем. Ему было очень жалко, что море холодное и в нем нельзя купаться, но тут он вспомнил, как дядя Илья еще дома говорил, что там, куда они едут, есть много маленьких озер с теплой водой и жить они будут в настоящей палатке на берегу морского залива, готовить на костре еду, собирать грибы и удить рыбу. От этих мыслей на душе становилось радостно, и хотелось, чтобы все скорее так и произошло.
– Ну когда приплывет пароход? – спрашивал он нетерпеливо и жалобно.
– Скоро, Сереженька, теперь уже скоро.
– А откуда? Оттуда? – И показывал прямо.
– Нет, крестничек, – ласково глядел на него дядя Илья. – Во-он видишь, справа мыс?
Мальчик смотрел и смотрел вдаль, пока вода не стала резать глаза; замелькали разноцветные круги, кучевые облака над линией горизонта, черные точки птиц и слепящие блики, застучали колеса поезда, на котором они приехали ранним утром; детская головка склонилась, и ребенок уснул.